Заметки об ответственности социальной науки, о догмах российского обществознания, а также о современном этапе и перспективах развития России Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ. ФИЛОСОФИЯ

Б. С. Шалютин

Курганнский государственный университет

ЗАМЕТКИ ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ СОЦИАЛЬНОЙ НАУКИ, О ДОГМАХ РОССИЙСКОГО

ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ, А ТАКЖЕ О СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ И ПЕРСПЕКТИВАХ РАЗВИТИЯ РОССИИ

Аннотация

Основными факторами, в силу которых социальная наука РФ не обеспечивает ответственного анализа современности и информирования общества о грозящих ему опасностях, являются, во-первых, ее ценностная деградация, во-вторых, ряд сохраняющихся ошибочных догматов советского обществознания. Автор противопоставляет им комплекс взаимосвязанных теоретико-методологических положений, касающихся природы экономики, права, идеологии, государства, а также характера отношений между ними, в свете чего дает оценку состоянию и перспективам развития российского общества.

Ключевые слова: власть, собственность, право, идеология, вождество, государство, Россия, патримониализм, неопатримониализм. B.S. Shalytin Kurgan State University

NOTES ABOUT RESPONSIBILITY AND DOGMAS OF RUSSIAN SOCIAL SCIENCE AS WELL AS ABOUT THE PRESENT STAGE AND PROSPECTS OF THE DEVELOPMENT OF RUSSIA

Annotation

The principal factors, on account of which Social Science of the Russian Federation does not provide a fiducial analysis of the modern world and its sharing with the society of the information about impending dangers, are, first, its value system degradation, secondly, a number of long-run fallible doctrines of Social Science of the Soviet period. The author sets a complex of interconnected theoretical and

methodological statements to them, concerning the nature of economy, law, ideology, state as well as the character of the connections among them, and in relation of which he appraises the current status and prospects of the development of the Russian society.

Keywords: authority, property, law, ideology, chiefdom, state, Russia, patrimonialism, neo-patrimonialism.

1. Об ответственности социальной науки

Тема ответственности науки обычно ассоциируется с вопросами опасности ядерной войны, антропогенных экологических угроз, генной инженерии и т.п. Между тем, нисколько не менее животрепещущей, особенно для нашей страны, является тема ответственности социальной науки.

В 1991 году рухнул Советский Союз, что было не только крушением режима, но и распадом страны, существовавшей несколько веков в приблизительно тех же территориальных границах. Российская Федерация - это не изменившаяся страна, которая в XIX веке называлась Российской империей, как можно было сказать об СССР РФ - другая страна, образовавшаяся на базе самого крупного осколка той навсегда исчезнувшей единицы социальной организации.

В Советском Союзе к моменту его краха были тьмы и тьмы носителей ученых степеней разных социальных наук. Существовала куча институтов АН СССР, вузовских кафедр, исследовавших или якобы исследовавших происходившие в стране и вокруг нее процессы. И вот возникает простой вопрос: эта армия, за редчайшими исключениями молчавшая вместо того, чтобы бить в колокола, несет ответственность за крах страны?

Такой постановке вопроса можно возразить многое. Например, что значительная часть этих ученых давно разочаровалась в советском режиме и с нетерпением ждала его падения. Однако, во-первых, доля таковых была мизерна. Разочаровавшихся в текущей политике партии -да, много, но не в идеалах социализма, не в Ленине и не в Марксе. Во-вторых, что касается антикоммунистов, с них могла бы быть снята ответственность перед строем, но не перед страной, ее историей, предками, потом и кровью создававшими и защищавшими ее, перед Родиной.

Другое возможное возражение состоит в том, что в СССР на самом деле никакой социальной науки не было. Начиная со знаменитого «философского парохода» 1922 года ( на котором советская власть выслала из страны всех сколько-нибудь самостоятельных мыслителей, кого смогла найти) и далее, большевики выкорчевали социальную науку и посадили на должности ученых партноменклатур-ных болтунов, единственной целью которых была апология и восхваление советского строя; под одеждами социальной науки в действительности была лишь идеология1. А раз так - с кого спрашивать? Такое возражение куда более серьезно. Однако долгий советский период в данном отношении неоднороден, и, пожалуй, наиболее удобно это увидеть на примере философии.

В 30-е - 50-е годы она просто прекратила свое существование2. Однако в конце 50-х наметились признаки возрождения. Первым полем битвы стала философская рефлексия кибернетики, ранее подвергнутой идеологическому шельмованию. Ключевыми фигурами, обеспечившими победу над партийными псевдофилософами, стали представители философии, глубоко разбиравшиеся в математике и/или естествознании ( Б. Кедров, Э. Кольман, В. Тюх-тин, С. Шалютин, А. Уёмов, Б. Бирюков и др.). Более того, прорыв был совершен совместно с крупнейшими предста-

вителями «позитивной» науки. И это не случайно.

В начале XVII века голландский мыслитель Г Гроций написал, что даже «Бог не может сделать, чтобы дважды два не равнялось четырем» (3, 72). Эта гениальная фраза выражала сам дух времени, идею, утверждение которой, собственно, и означало формирование социального института науки. Рождение науки состояло не в открытии закона всемирного тяготения или создании матанализа, а в социальном признании неподсудности разума самому Богу.

В 1937 году один из гитлеровских ублюдков, Геринг, «ответил» Гроцию, о существовании которого он вряд ли подозревал: «Если фюрер прикажет, то дважды два будет равно пяти» (цит. по 26). В это же самое время его советские коллеги громили генетику и теорию относительности. В тоталитарном обществе, где, по выражению Муссолини, «все для Государства, ничего кроме Государства, ничего против Государства» (цит. по 12, 647), государству подсудно всё, включая науку.

Парадокс, однако, в том, что органичная тоталитаризму милитаризация требовала развития военной техники, опиравшегося на позитивные науки. Поэтому атака на науку местами захлебнулась. Отдельные ее островки остались в СССР хотя и не нетронутыми, но, по крайней мере, сохранились и существовали вполне достойно, особенно в физике, математике и технических науках. Поэтому именно они стали центрами кристаллизации научного сообщества, когда появилась возможность его расширения.

В философии параллельно с проблематикой кибернетики и несколько позже стали всерьез исследоваться философские вопросы математики и естествознания. Идеологизация здесь часто была формальной и ограничивалась ритуальными цитатами. Конечно, новые идеи все равно надо было представлять дедукцией из классиков марксизма, однако их обширное наследие предоставляло в этом плане достаточные возможности. Хотя рецидивы «побивания камнями» бывали, не они делали погоду В областях взаимопроникновения философии и позитивной науки начался процесс формирования настоящего научного сообщества с характерными для него нормами и ценностями. Однако для философии эти области не являются системообразующими.

Что касается «центральных» областей философского знания, то возрождение в наибольшей мере затронуло гносеологию и онтологию, а также отчасти историю философии домарксистского периода, то есть области, наиболее далекие от социальной проблематики, хотя и в них атмосфера очень отличалась от подлинно свободного исследования. Аксиология, философская антропология, философия культуры и, особенно, социальная философия продолжали оставаться филиалами идеологической апологетики советского режима. Попытки выйти за эти пределы жестко пресекались, как произошло, например, со знаменитой дискуссией об отчуждении.

Ситуация в социологии, истории, юриспруденции, экономической теории и т.д. по существу не отличалась от сложившейся в социальной философии. Конечно, можно назвать, например, А. Аганбегяна, Т. Заславскую, Ю. Леваду и еще довольно длинный ряд достойных имен. Однако настоящая институционализация социальной науки в СССР так и не состоялась. Попытки реальных исследователей выстроить легальные формы организации безжалостно подавлялись. В качестве примера можно привести образцово-показательный разгром в начале 70-х института социологии АН СССР, который вынуждены были покинуть более 100 научных работников.

К сожалению, истории отечественной социальной науки пока не написано. Штрихи, нанесенные выше, призваны лишь проиллюстрировать простой тезис: ни обще-

ство, ни государство, убившие социальную науку не могут предъявить ей счет за непредупреждение о возможном распаде страны. Хотя отдельные выдающиеся ученые и видели глубокие проблемы, и пытались бить в колокола, но, во-первых, им затыкали рты, во-вторых, отсутствие настоящего научного сообщества с его атрибутами в виде свободных научных дискуссий, форумов и т.п. не давало возможности оценить угрозы существованию страны в их реальном масштабе.

Ситуация в современной России с точки зрения возможностей обсуждения социально-политической жизни коренным образом отличается от советской. Да, имеющие наибольший охват зрителей федеральные телевизионные каналы фактически подцензурны. Но существует немало СМИ, остро критически, и часто достаточно глубоко, анализирующих современную российскую реальность: Новая газета3, Эхо Москвы4, Ежедневный журнал5, Грани.ру6 и другие. Однако наука в основном хранит институциональное молчание.

Есть довольно много причин этого позорного явления. Главная из них в том, что институт социальной науки, не успев сформироваться в поздне- и постсоветское время, стремительно деградировал, прежде всего, в ценностном отношении. Это ясно из того, что наряду с вещами довольно сложными, о которых речь пойдет далее, в стране сегодня происходят события, смысл которых очевиден всем компетентным в обществознании людям. Например, любому юридически и политологически грамотному человеку понятно, что назначение губернаторов противоречит зафиксированному Конституцией РФ федеральному устройству Российского государства. Можно, конечно, дискутировать о том, нужен ли федерализм России (на мой взгляд, нужен, но здесь есть что обсуждать), однако отказ от него в принципе мог бы быть законным только через изменение Конституции. И первым эту азбучную истину должен был сформулировать обществу от имени юридической науки Институт государства и права РАН, а вместе с ним все правоведческие ассоциации, юридические вузы, факультеты и т.д. Но вместо этого - постыдная тишина. Безмолвие позднесоветской науки по поводу предстоявшего краха страны отчасти простительно, поскольку мало кто его предвидел (пусть даже причины слепоты лежали в ненадлежащей организации социальной науки). Но не понимать антиконституционности назначения губернаторов, отказов в проведении и разгонов митингов несогласных, не видеть массовых фальсификаций выборов, выхода Чечни и в значительной мере других кавказских территорий из российского правового поля и т.п. просто невозможно, так что иного объяснения немоты, кроме отсутствия научного этоса, или, проще говоря, научной честности, здесь нет.

Основания надеяться на опережающее по отношению к обществу в целом выздоровление научного сообщества в области социальных наук отсутствуют. В глубоком ценностном кризисе и вся российская наука. Достаточно напомнить, с каким промедлением РАН выдавила из себя робкое осуждение «фильтров Петрика», на основе которых предполагалось многомиллиардное мошенничество под прикрытием спикера госдумы. В отличие от «физиков»-шестидесятников, их внуки в массе отягощены социальной совестью не более чем сервильные политологи, социологи, юристы и т.п.

Между тем, хотя социальные системы и несопоставимо сложнее, чем, например, механические, многое в их движении предсказуемо (разумеется, многое непредсказуемо, как и в мире в целом). И, в частности, не вызывает сомнения, что Россию при условии сохранения нынешнего вектора ее развития, носящего, бесспорно, регрессивный характер, ждет неминуемая катастрофа. Ве-

роятность этого примерно такая же, как наступления зимы после осени. Поэтому в условиях социальной импотенции системообразующих официальных структур научного сообщества у социально ответственных исследователей возникает долг корректировки направленности своей деятельности с тем, чтобы изменить этот вектор. Это не клич идти на баррикады, а призыв профессиональным оружием выявлять, формулировать и разъяснять обществу существующие угрозы и способы их преодоления.

2.О догмах российского обществознания.

Кроме описанных выше причин ценностного характера глубокому анализу современности очень мешают въевшиеся стереотипы, методологические догмы прежних времен. Ряд таких догм, идолов марксистского театра, если продолжить терминологию Ф. Бэкона, я хочу далее рассмотреть.

Догма первая. Экономика первична, право вторично. Над экономическим базисом возвышается юридическая надстройка. Собственность есть нечто объективное, получающее в праве свою юридическую оболочку.

Разберемся, прежде всего, с самим понятием собственности. Суть его проще всего обнаружить через смысл слова «моё». Когда я говорю «моё», я тем самым говорю «не твое» (его, их и т.п.). Если все прочие субъекты признают это, значит, оно действительно моё. Собственность - это признаваемое другими право субъекта на что-либо, в принципе отчуждаемое7. Посягательство на чужую собственность есть правонарушение. Собственность, следовательно, - это правовое отношение. Экономические законы работают только там и в той мере, где и в какой мере есть право собственности. Там, где нет права собственности, нет экономики, ибо экономика есть система производства и движения социальных благ на основе института собственности. В обществах, где нет экономики, процесс социального воспроизводства, в том числе и материального производства, осуществляется внеэкономическими средствами.

Хочу заметить, что приведенное понимание собственности вовсе не означает отрицания ее объективности и объективности экономических отношений. Закон всемирного тяготения работает только там, где есть тела, обладающие массой. Он не регулирует процессы, происходящие, например, в электромагнитном поле. Биологические законы действуют только в мире живого и не работают за его пределами. Любой закон выступает в качестве регулятора при определенных условиях. Для экономических законов таким условием является наличие права собственности. В волчьей стае нет экономики, как нет и права собственности. Там, где сильный (включая «правоохранителя», чиновника или сам институт государства) может отнять у слабого все, что захочет, экономики нет

Догма вторая. Право создается государством.

Понять, что право собственности есть предпосылка экономики, невозможно, если считать право как таковое продуктом государства. Между тем это так называемое легистское правопонимание - юридическая попса, получившая распространение со средины XIX века в исполнении Джона Остина и его последователей - может устроить лишь тех, кто не в состоянии напрягать интеллект для размышления над проблемой границ права: в методологии легизма, как писал академик В. Нерсесянц, «властным приказом решаются задачи... собственно научного профиля (отличение права от произвола и вообще от неправовых явлений)» (16, 466). В легизме право - субъективно конструируемая надстройка. Чего думать? Право -это то, за что проголосовали заседающие в парламенте: балерины, ветераны силовых единоборств, пенсионерки художественной гимнастики, мафиози, порноактрисы и

другие почтенные и высококомпетентные в вопросах права члены общества. Естественно, что тоталитаризм, где государство есть «наше все», взял на вооружение эту убогую доктрину, которая, кстати, до сих пор излагается «в большинстве отечественных учебников по теории государства и права» (15, 327).

Право, в том числе собственности, не устанавливается государством. Как и язык, логика, числовой ряд, оно формируется в ходе истории, становясь объективным атрибутом человеческого бытия, начиная с некоторого этапа его развития8. Правда, это более хрупкая материя, которая может гораздо легче корёжиться и попираться, в чем преуспел институт государства, изначально антиправовой и лишь гораздо позже в развитии западной цивилизации существенно интегрированный в право в результате долгой и кровавой борьбы.

Догма третья. Государство возникает вследствие имущественного классового расслоения и служит интересам экономически господствующего класса, подавляя эксплуатируемую массу.

XX век, век накопления и осмысления огромного исторического, этнографического и социально-антропологического материала, не оставил сомнения в ложности этой концепции государствогенеза, как, впрочем, и других влиятельных давних теорий - патриархальной, договорной, теории насилия. В этом смысле он был, прежде всего, веком разрушения догм. Но ближе к его завершению оформилась и получила практически всеобщее признание концепция вождества, коренным образом изменившая облик проблемы происхождения государства9.

Вождество, часто обозначаемое как переходная форма от акефального10 общества к государственно организованному, скорее является самостоятельным устойчивым типом социальной организации. История его насчитывает многие тысячи лет, поскольку вождества появились раньше государств и существуют до сих пор. Вождество представляет собой политию, которая, как и государство, имеет достаточно выраженную централизованную и при этом носящую сакрализованный характер власть, функции которой в каждом случае обладают определенной спецификой, но в то же время среди них есть и инвариантные. К их числу относятся, например, военные, судебные, редист-рибутивные, идеологические. Вождество, особенно в его ранних вариантах, имеет в качестве наиболее существенной клановую (родовую) структуру. Кланы различаются по статусу; вожди выбираются, как правило, из одного рода. Но в вождествах нет внутреннего механизма силового принуждения. Именно наличие или отсутствие такого механизма и является признаком, отличающим вождество от государственно организованного общества.

В свете открытия феномена вождества вместо прежнего вопроса о формировании государства возникают два: о формировании вождества и о переходе от вождества к государству.

Некогда вершиной социального прогресса были аке-фальные полиродовые общности. Отношения между родами были союзническими. Роды были экзогамны, и брачные партнеры, живя в одном роде и принадлежа по происхождению другому, выступали в качестве заложников в случае конфликтов, что обеспечивало их мирное разрешение посредством особых судебных процедур. Основным регулятором межродовых отношений выступало архаичное право, комплексный механизм которого базировался на принципах равенства и свободы родовых субъектов и включал в себя, наряду с судом и институционализированным через заложничество взаимным принуждением, совокупность договоров и норм материального и процессуального характера.

Историческая устойчивость каждой такой общности требовала, во-первых, воспроизводства и передачи в процессе ее внутренней жизни следующим поколениям всего комплекса культуры (производственной, ритуальной, когнитивной и т.п.), во-вторых, эффективной защиты от других аналогичных общностей.

Движение к кефализации в условиях родовой структуры общности могло означать только формирование определенной иерархии родов и, в конечном счете, возвышение одного рода над другими. Сколько-нибудь убедительные аргументы в пользу того, что этот процесс был обусловлен внутренними факторами жизни общности, отсутствуют. Более того, если абстрагироваться от наличия внешнего окружения, то общая логика родового бытия такова, что всякий род должен был бы воспротивиться попытке другого встать над ним и подчинить его себе, что неизбежно повлекло бы глубокий конфликт и, как следствие, распад общности.

В то же время факторы, детерминирующие процесс кефализации, легко обнаруживаются при анализе взаимоотношений полиродовых общностей друг с другом. Эти отношения точно характеризуются выражением Гоббса «война всех против всех», что однозначно подтверждается не только историей, но и современной этнографией.

При вооруженном столкновении больших групп друг с другом важнейшим фактором успеха является организация ведения боя, которая требует формирования и развития руководства боевыми действиями. Поэтому общности, первыми выработавшие такую практику, обрели преимущества, и, несомненно, феномен руководства боевыми действиями получил распространение.

Известно, что в обществах с родовой структурой именно роды выступают боевыми единицами. Войско организовано по родам. Это значит, что в рамках боевых действий военный руководитель распоряжается поведением не просто индивидов, а родовых боевых групп. Таким образом, военные действия порождают иерархию родов.

Война всех против всех есть на рассматриваемом этапе исторического развития фактически непрерывное состояние. Боевые столкновения с окружением - конечно, не каждодневная действительность, однако вполне будничное дело. Значит, любое общество должно быть всегда готово и к отражению нападения, и к осуществлению собственного. В силу этого порождаемая требованиями войны иерархия постепенно превращается в постоянную характеристику общества. Полиродовые акефаль-ные общности трансформируются в вождества. Иерархия родов обретает устойчивость по мере формирования идеологии, существенным моментом которой выступает связь вождя с потусторонним миром, обладающим абсолютным могуществом, устанавливающим правила и контролирующим их исполнение.

Вождества, особенно сложные (включающие в себя простые вождества в качестве подсистем), представляя собой иерархически организованные общества с четко выраженной социальной властью, не имели, как было сказано, внутреннего механизма насилия, который как раз специфицирует государство. Для объяснения возникновения такого механизма следует обратить внимание на то, что уже на весьма ранних ступенях кефализации фиксируется возникновение особой группы людей - профессиональных воинов. Не заменяя собой всеобщего участия взрослых мужчин в войнах, именно эти группы играли ключевую роль в боевых столкновениях. Они были лучше подготовлены, организованы и вооружены. Несмотря на то, что все взрослое мужское население находилось в постоянной, выражаясь современным языком, мобилизационной готовности, возникновение таких групп, часто называ-

емых дружинами и находившихся в непосредственном подчинении вождя, представляло собой начало становления нетождественной обществу вооруженной силы, впоследствии сформировавшейся в армию.

Становящаяся армия была первоначально сориентирована только вовне, причем некоторые задачи она могла решать самостоятельно, без всеобщей мобилизации. По мере совершенствования и усложнения вооружения, воинских умений и т.д. остальная часть общности перестала или почти перестала участвовать в военных действиях и осталась практически безоружной.

Первоначально этот силовой механизм не мог превратиться в орудие внутреннего принуждения. Он сформировался в рамках вождества, базовым скрепом которого было идеологическое единство. Роды, входившие в вождество, готовы были совместно действовать под признаваемым ими и сакрально-идеологически обоснованным руководством против общего врага. Однако характер эффективной идеологии мог быть только сакрально утверждающим единство данного общества, и потому использование силы внутри вождества было, во-первых, невозможно, а, во-вторых, если все-таки допустить его в порядке мысленного эксперимента, было обречено и чревато, в лучшем случае, уничтожением прежнего центра власти и возникновением нового или, скорее, распадом общности.

Тем не менее, ход истории привел к тому, что обособленная вооруженная сила, исходно предназначенная только для военных действий, обрела сначала внутреннюю функцию, а затем часть ее выделилась для реализации этой функции, превратившись, в конце концов, в полицию. Это превращение сопровождалось и коренной идеологической трансформацией, обеспечившей легитимизацию возможности внутреннего насилия при определенных обстоятельствах. По всей вероятности, путь к легитимизации лежал через удержание в повиновении провинций древнейших империй. Провинции - не совсем свои. Некогда силой присоединенные и через аманатство удерживаемые, они вполне могли быть переходным звеном к использованию силы уже к любым другим внутренним территориям и субъектам. Институт государства, видимо, впервые сформировался именно в империях. Компактные государственно организованные общества - результат последующей социальной эволюции.

Механизм внутреннего принуждения, конституирующий и специфицирующий государство, вырастает из армии. При этом он не является институтом, закрепляющим имущественное расслоение. Напротив, вооруженная сила дает возможность обретать дополнительные материальные блага. На первых порах вооруженное сословие возвышает прежде всего военная добыча, а впоследствии сила и статус позволяют ему устанавливать по отношению к себе материальные повинности других членов общества через трансформацию ранее эквивалентного да-рообмена.

Тезис о том, что институт государства исходно возник на основе института армии, имеет сотни, если не тысячи, подтверждений в последующей истории, а также и в современности. Каждый раз, когда в том или ином сравнительно развитом государственно организованном обществе социальный порядок начинает расшатываться в результате крестьянских восстаний, этнических волнений, сепаратистских выступлений окраин и т.п., и внутренне ориентированные силовые структуры оказываются не в состоянии его поддержать, на помощь приходит армия. Подавив дезорганизующие целостность общества действия, она возвращает текущее поддержание порядка специализированным внутренним силовым структурам. Другой распространенный тип подтверждений - военные пе-

ревороты, когда армия отстраняет неугодное ей государство и устанавливает другое. В обоих этих случаях мы имеем локальное повторение государствогенеза, воспроизводящее его историческую логику.

Становление юридических отношений в свое время состояло в замене «права силы» на силу права. Становление института государства означало восстановление «права силы» и попрание силы права. Государство исходно формировалось как антиправовой институт. Как пишет, опираясь на фундаментальные исследования исторических истоков власти и государственности Майкла Манна и Чарльза Тилли, профессор социологии Северо-Западного университета в Чикаго Г. Дерлугьян, раннее государство представляло собой военно-рэкетирскую организацию (8, 133). «М. Манн и Ч. Тилли весьма убедительно показали, что феодализм и идущая от него современная государственность выросли из длительного исторического процесса, который развивался по логике рационализации и упорядочивания первичного элементарного грабежа11. Раннегосударственные формы господства есть по своей сути рэкет, т.е. дань, собираемая князьями и дружинниками - вымогательство в обмен на защиту от самих себя и от чужих рэкетирских организаций» (8, 134).

Становление и закрепление государства было обусловлено потребностями развития не права, а политики, чьей миссией является сохранение и укрепление социального целого, базовую угрозу которому составляют конкурирующие политии. Государство взяло на вооружение наработанный правом инструментарий, в частности, - нормативное регулирование, которое тем самым утрачивало юридическое содержание и обретало политическое. Го -сударство укрепилось в истории потому, что оказалось наиболее эффективным механизмом усиления данного общества перед лицом основной для него опасности, исходившей от других обществ. Не внутренняя логика, как это видится марксизму, а логика адаптации к угрожающему внешнему миру обусловила возникновение государства. Более того, как показал Тили, «все государства до наступления XIX века были по сути и по главнейшей функции организациями для подготовки и ведения войн» (там же).

Процесс замещения государством права как такового, разумеется, в полной мере развертывался и относительно права собственности, а значит и против находившейся тогда в зачаточном состоянии экономики. Становление государства было, таким образом, не только антиправовым, но и антиэкономическим процессом. Государ -ство в целом и действовавшие от его имени относительно самостоятельные субъекты обрели возможность изъятия производимой большинством населения продукции в свою пользу

3. О некоторых наиболее важных для понимания современной ситуации в России аспектах взаимодействия права, собственности, государства и идеологии.

Вектор деформации государством начал права и собственности заключался в обретении политически вышестоящими субъектами все большей власти по отношению к нижестоящим. В пределе это означало попрание не только права собственности, но и права на жизнь.

Примеров обществ, где вышестоящий мог безнаказанно убить нижестоящего, много. Но такого рода массовой практики почти никогда не было, поскольку этому препятствовал целый ряд ограничений. Из них отмечу два. Во-первых, вертикаль власти заинтересована в некоторой степени самостоятельности каждого социального слоя, а именно той, при которой наверх перемещается максимум социальных благ. Во-вторых, как верно отмечает Г. Дерлугьян, «если. элитно-военная власть собирается просуществовать дольше простого набега, ей потребуется какое-

то идеологическое освящение и престижный кодекс социально-сдерживающих понятий» (там же, 134). Выход же вышестоящих властных слоев за некоторые пределы чреват подрывом идеологического единства, атрибутивного устойчивому обществу (даже современному обществам, хотя характер идеологического единства здесь иной, нежели в древних).

Один из важнейших для теории государства выводов из открытия феномена вождества состоит в том, что институт государства исторически надстраивался над несиловыми механизмами управления, ключевым из которых была идеология. Генезис, как показал Гегель, сохраняется в результате в снятом виде. В государственно организованном обществе государство действенно лишь при наличии идеологического фундамента, разрушение которого делает неизбежным падение самого государства12. Поэтому государственная власть и идеология поддерживают друг друга. Идеология устойчивого общества тем или иным образом регулирует стабильные и взаимоприемлемые отношения между вышестоящими властными структурами и нижестоящими субъектами, не допуская беспредельного насилия по отношению к последним. Но она же часто легитимизирует неэквивалентный обмен социальными благами между ними.

Формирование государства, «придавив» и существенно деформировав начала права и собственности, не уничтожило их полностью. Политико-силовой порядок связывал верхи с низами, а также отчасти низы друг с другом через верхи. Однако при этом низы с низами, и вообще каждый слой внутри себя, строили свое поведение на основе признания, равенства, свободы, обязательств, обменов и т.д. Между равными сохранялись правовые отношения, в том числе в рамках института собственности. Таким образом, с возникновением государства в обществе началось сосуществование двух порядков: политико-силового и экономико-правового при доминировании первого.

Здесь нет возможности разбирать тысячелетия сосуществования этих двух порядков, механизмы взаимного влияния, факторы эволюции, исторические формы и т.п. В Европе началом конца этой эпохи становится Новое время. Приближение и становление индустриального общества приводит к тому, что усиливаются, в том числе в военном отношении, те общества, у которых социальный порядок максимально способствует развитию производства, а это порядок экономико-правовой, а не силовой. В результате прокатывается череда революций, вследствие которых, а также послереволюционного развития, доминированию политико-силового порядка в большинстве европейских стран приходит конец.

При этом институт государства - если его понимать в духе Вебера как силовую надстройку обладающую монопольным правом на насилие внутри некоторого общества - не сходит с исторической сцены. Однако он постепенно оказывается подчиненным праву и начинает действовать в его рамках. Можно сказать и более объемно: общество посредством права подчиняет себе государство. С этих пор государство начинает трансформироваться в институт, стоящий на страже права как конституирующего социального порядка вообще и права собственности в частности. Более того, оно превращается в важнейший инструмент развития права посредством разработки, принятия и защиты правового законодательства. Защищенность права собственности государством создает простор для утверждения экономических законов и несопоставимо более быстрого, чем ранее, социального развития.

4. Наконец, о современном этапе и перспективах развития России

Общетеоретический материал, изложенный выше, в

пунктах 2 и 3, в общем достаточен, чтобы в первом приближении попытаться определить, где сегодня находится российское общество.

Многие (не все) политики левого спектра и бывшие преподаватели «марксизма-ленинизма» (а это пересекающиеся множества) квалифицируют сегодняшнюю Россию как капиталистическую. Однако на самом деле капитализм13 базируется на незыблемости института собственности. Тот факт, что российская власть всех уровней вмешивается в экономические процессы, изымая громадную долю материальных благ в свою пользу настолько общеизвестен и никем не оспаривается, что доказывать его -зря переводить бумагу и время читателя. «Никто, начиная от самых богатых людей в нашем государстве и кончая человеком, у которого крошечное дело, никогда не может быть уверен в том, что у него все это не отберут, не разделят, не раздербанят и так далее. Без этого вообще построить экономическую систему современную немыслимо» (29). Никакого капитализма в России, конечно, нет, а утверждающим обратное надо просто повысить уровень своих теоретических и/или фактических знаний.

Гораздо шире среди хорошо образованной и думающей части нашего общества имеет хождение тезис не о капитализме, а о феодализме. Вот что говорит, например, один из самых популярных писателей новой волны Дмитрий Глуховский: «С моей точки зрения, политическая система нашей страны это никакая не демократия, и даже не конституционная монархия, не диктатура, а постмодернистский феодализм. Феодализм - потому что у нас бесчисленное множество князьков, каждый отвечает за что-то свое, и губернаторы, и министры. У каждого свой надел, своя зона влияния, они облагают вассалов и находящиеся на хозяйстве души податью и за счет этого существуют. Губернатор Приморья кормится рыбной ловлей, пожарный надзор обкладывает данью компании, которые должны отчитываться по пожарной безопасности, санэпидемстанция, министерство внутренних дел, - у каждого какое-то количество душ, свои оброки и подати. Все с этого кормятся, все клянутся в верности наивысшему суверену, это такая система сдержек и противовесов, когда каждому допускается какая-то небольшая свобода по ограблению населения в обмен на верность и лояльность суверену. Суверенная демократия - это не про суверенитет, а про суверена» (6).

Человек другого поколения, политик и историк, бывший политзаключенный, Александр Скобов в связи с отставкой Лужкова и его известным письмом Медведеву дает похожую и как бы более конкретную историческую квалификацию нашего времени: «Демократия, о которой вспомнил Лужков, - это раннефеодальная "демократия для знати", в которой вождь был лишь "первым среди равных". Гордость за службу москвичам - это гордость феодального хозяина за то, что его сервы содержатся прилично, часто за счет сервов ближних и дальних соседей. Возмущение подлыми методами расправы - это возмущение благородного дона тем, что с ним поступили не как с благородным доном. Не по понятиям. Гордый и независимый вассал напоминает своему сюзерену о его долге соблюдать права и оберегать честь своего вассала. А оба тан-демократа в один голос объясняют ему что понятия теперь другие. Вассалов больше нет. Есть только подданные. Ни демократии, ни федерализма не было и раньше. Был ранний феодализм. И Лужков больше других сделал для утверждения этого феодализма. Для того, чтобы демократические процедуры превратились в фикцию, а граждане стали исключительно объектом манипуляций со стороны всевозможных "элит", региональных и "федеральных". Просто теперь на смену раннему феодализму при-

шел абсолютизм. Эпоха романтического гангстеризма сменилась эпохой централизованной мафиозной структуры. Мафиозность в данном случае не обличительный эпитет, а описательный социологический термин. Феодализм по сути и есть институционализированная, узаконенная мафиозность» (20).

В рамках политической публицистики встречаются и более аккуратные в категориальном отношении тексты, хотя и близкие по духу процитированным выше: «Нельзя говорить о возрождении феодализма как политической и экономической системы, но рудименты давно сгинувшей эпохи проявляются в государственной, политической и правовой сферах... Взаимоотношения между центром и губернаторами и, если шире, бюрократией в целом строятся не на современной или номенклатурной ротации. Они покоятся на принципах вассалитета. Чиновник получает не должность, соответствующую его квалификации и способностям. Ему предоставляется удел или кормление в зависимости от кланово-родственных, этнических или земляческих связей. Главное условие его сохранения — служба сеньору. Нелояльность сеньору часто карается не по закону, а по неписаным сословным правилам, строгость наказания определяется коллегиально первыми лицами и их окружением» (21). Примерно то же пишут А. Пионт-ковский и А. Кондауров: «Практически отсутствует институт частной собственности, подмененный феодальным принципом лояльности сюзерену дарующему и отбирающему контроль над финансовыми потоками» (18). В общем, тема феодализма стала общим местом современной критической публицистики.

В собственно научных изданиях также встречаются похожие рассуждения: «Собственность наших олигархов. в любой момент может быть изъята государством и передана другому, «более правильному» олигарху. Очевидно, что такой тип собственности в точности соответствует феодальной формации, но никак не капиталистической» (14, 54). При этом автор аргументирует, что «Россия находится на этапе баронских войн, а не абсолютной самодержавной монархии» (там же, 56). Итогом же его анализа является тезис: «Современный российский общественно-экономический строй следует охарактеризовать как феодализм без крепостных, основанный на эксплуатации природной ренты» (там же, 57).

Квалификация современного состояния России в качестве феодализма, разумеется, не выдерживает серьезной критики. «Светлый мир феодализма», по выражению Т. Шаова, представлял собой естественный, органический этап человеческой истории, по-своему гармоничный, целостный, здоровый и просуществовавший весьма долго. Его типичными атрибутами кроме т.н. «власти-собственности» были натуральное хозяйство, личная зависимость крестьянина от феодала, сакральная патерналистская идеология, предполагавшая не только сыновнюю почтительность и подчинение со стороны подданных, но и отцовскую заботу о них, и многое другое. Ничего этого, конечно, в современной России нет. «Новый российский феодализм», «постмодернистский феодализм» и т.п. - это оценочные обозначения, выражающие резко негативное отношение к существующему социальному порядку. Если речь идет не о публицистике, а о социальной науке, то явление лаконично описал известный политолог С. Ры-женков: «Существует привнесение в научную парадигму немного листовочного либерального взгляда. И таким образом подменяется научный поиск - ему предшествуют выводы» (19).

В действительности в России сегодня есть и элементы чрезвычайно далеко отстоящих друг от друга неплохо описанных социальных порядков, от родового строя до

информационного общества, и достаточно своеобразные черты. Задача исследования российской современности состоит в выявлении системообразующих механизмов социального воспроизводства, оценке их устойчивости, выявлении тенденций и прогнозировании возможных траекторий дальнейшего развития, а также в предложении таких направлений социально-политического поведения, которые могли бы способствовать построению оптимальной линии эволюции российского общества.

Привычная матрица описания общества в категориях общественно-экономической формации, формы государства и политического режима осталась далеко в прошлом в сравнении с уровнем современного социального знания. Ничего сложнее общества в мире нет, и сегодня в социальной науке нет универсальных моделей его репрезентации. К существенным свойствам (подсистемам, институтам.) сколько-нибудь развитого общества относятся (как минимум) реалии, обозначаемые такими ключевыми концептами как социальная власть, собственность, право, идеология. При этом отношений типа первичнос-ти-вторичности у них нет, да и граница между ними диф-фузна. Тем не менее, перечисленные концепты задают ракурсы описаний, синтез которых позволяет относительно объемно зафиксировать то или иное общество.

Нормальный научный дискурс относительно состояния и перспектив России, пожалуй, не сложился. Нет систематизации позиций, почти нет их соотнесения, взаимного цитирования, разбора аргументов и т.п. Каждый говорит свое, хотя и нередко достаточно интересное.

Стоит отметить, что носители ученых степеней, аффилированные с нынешней властью - марковы, никоно-вы и т.п. - даже не рассуждают на эту тему, что, в общем, вполне понятно. Для сравнения можно упомянуть, что в формировании американских концептуальных политических идей ключевую роль играли и играют фигуры масштаба, скажем, Киссинджера или Бжезинского - авторитетнейших аналитиков экстра-класса (хотя их трудно заподозрить в непредвзятости). Замечу, что и в СССР «ученые идеологи», как бы к ним ни относиться, ремеслом владели. Воплощением же теоретического гения едино-россов стала «суверенная демократия» - нечто неподвластное анализу.

Несмотря на упомянутое отсутствие сложившегося дискурса, ряд подходов к рассматриваемой проблеме, в том числе терминологически оформленных, все же намечен, а иногда и глубоко проработан авторами как из России, так и из стран «ближнего» и «дальнего» зарубежья. В чем-то эти подходы пересекаются, в чем-то дополняют или исключают друг друга.

Начну с подхода Д. Фурмана14, построенного вокруг понятия имитационной демократии, которую он определяет как «авторитарный режим, закамуфлированный в демократическую форму» (25). Существенно то, что Д. Фурман помещает российский социальный порядок в рамки типа, ибо без типологизации наука едва ли возможна. «Это режимы, очень распространенные в современном мире» (там же). «Большая часть арабских режимов .много африканских режимов, ряд режимов в Азии, некоторые режимы в Латинской Америке принадлежат к типу имитационной демократии» (там же). «И в прошлой истории Нового и Новейшего времени их тоже было очень много. Тем не менее, насколько я знаю, они очень плохо изучены, сравнительного анализа их и их логики практически нет, и здесь непочатый край работы» (там же). Далее он выделяет внутри типа более узкую группу - постсоветские режимы, и убедительно демонстрирует, что здесь «этапы, формы и даже хронология процесса. примерно одни и те же» (разгон парламента, принятие «суперпрези-

дентской» конституции, организация выборов с заранее известным исходом, конфликт с олигархами с уничтожением одних и «построением» других, установление контроля над телевидением и т.п.) (24).

В то же время, Д. Фурман отмечает два существенных взаимосвязанных момента, специфицирующих Россию в сравнении с большинством других стран - выходцев из СССР Во-первых, это отсутствие племенных и аналогичных структур, которые в других странах отчасти «сдерживают власть и помогают сопротивляться ей. Наше общество - более атомизировано и соответственно - более беззащитно перед властью, легче приходит в панику без нее и легче «ложится под нее», чем многие несомненно «азиатские» общества» (там же). Во-вторых, это историческое осознание того, что Россия - страна, органически участвовавшая в европейском культурном процессе еще в XIX и даже XVIII веке, и не может ощущать себя «нормальной» страной «третьего мира», способной, например, спокойно кроить конституцию под пожизненное президентство.

Постановка вопроса о перспективах российского режима оказывается привязанной к контексту судеб аналогичных порядков. Имитационные демократии, согласно Фурману, быстро деградируют, недолговечны, и естественным для них является катастрофическое падение. «Путь преобразования таких режимов в демократии "сверху" и эволюционным путем почти не представим. (И я лично не знаю таких примеров.) Ведь для перехода к демократии вроде бы надо, чтобы когда-то власть потерпела поражение, но не может же правитель сам создавать оппозицию себе и мечтать о своем поражении» (там же). Тем не менее, «почти непредставимое» - все-таки не то же, что «невозможное» (24), - завершает свой анализ Фурман, как бы добавив как бы оптимизма15.

Выкладки Фурмана полезны. Понятие имитационной демократии - работающее и фиксирующее важное свойство широкого множества режимов, в том числе российского. Однако правило элементарной логики гласит: определение не должно быть отрицательным. Фурман акцентирует внимание на том, что одинаково не работает в этих режимах. Его констатация - лишь предпосылка ответа на главный вопрос: а что работает? Логически недопустимо ни классифицировать, ни прогнозировать на основе отрицательных признаков: мы не прогнозируем сходство полета брошенного окурка и самолета на основании отсутствия перьев.

Известный экономист Андрей Илларионов, знающий организацию российской власти изнутри, в том числе на самом высоком уровне16, предложил модель социального порядка в России, которую он назвал силовой (9; 10; 11). Суть ее сводится к следующему. Вся, в том числе высшая, власть в стране принадлежит «корпорации сотрудников спецслужб» (КССС). Люди из спецслужб занимают около 77% из 1016 высших государственных позиций17. Ими захвачены крупнейшие компании в сфере бизнеса. Главный принцип экономического поведения КССС - приватизация прибыли и национализация убытков. Захвачены и/или полностью подконтрольны наиболее важные СМИ, обеспечивающие информационно-идеологическое обслуживание корпорации. Корпорацией разрушены нормальные институциональные механизмы управления, которые заменены на «избирательное применение закона» по принципу «своим - всё, остальным - закон». При этом имеет место применение насилия против оппозиции, бизнес-конкурентов и рядовых граждан, не ограниченное никакими рамками - правом, традицией, моралью. Члены Корпорации воспитываются в духе комплекса превосходства над остальными и убеждены, что именно они являются начальниками и хозяевами страны. Они демонстри-

руют дисциплину и преданность друг другу. Соблюдение корпоративных норм обеспечивается формальными и неформальными методами контроля, вплоть до умерщвления нарушителей.

Результаты управления Илларионов оценивает как катастрофические для страны. Ключевой для оценки эффективности государства показатель - безопасность граждан - стремительно падает: число тяжких преступлений против личности (убийств, грабежей, разбоев, изнасилований) на 100 000 жителей с 1998 по 2006 год более чем удвоилось. По темпам экономического роста в 1999-2000 годах и в 2004-2006 годах Россия переместилась с 3 на 13 место среди стран бывшего СССР И это при том, что цены на нефть выросли за эти годы впятеро. В связи с этим анализом Илларионов приходит к следующему выводу: «В сегодняшней России нет более важной задачи, чем замена сложившегося общественно-политического и экономического устройства... Перед нами, перед всем российским обществом встает нетривиальная задача изменения модели государства теми способами, какие у нас имеются (9)».

Известный украинский профессор политологии, ученик Валлерстайна, Александр Фисун опирается в анализе постсоветских социально-политических процессов на категорию патримониализма в том значении, которое ей придал еще в 1914 году Макс Вебер - как типа политического господства, предполагающего присвоение публичной власти и связанных с нею юридических и военно-силовых полномочий (23). По Веберу, при патримониализме, который возможен внутри разных экономических и политических систем, принципиальна трактовка «властных полномочий и связанных с ними любого рода возможностей как определенной разновидности частных прав» (цит. по: 23), «политическое управление рассматривается правителем в качестве исключительно персонального предприятия, а политические полномочия существуют как часть его личной собственности, которая может приносить доход в виде налогов и дани» (цит по: 23). Правящие группы на основе нерасчлененной системы власти-собственности приватизируют государственные институты. При этом в рамках достаточно модернизированных социальных и политических институтов возможна монополизация наиболее прибыльных форм деятельности, в результате чего капитализм, ориентированный на частных потребителей, «прямо тормозится непосредственным захватом управления прибыльными отраслями самими правящими группами» (цит. по: 23), а развиваться может «только (а) торговый капитализм18, (Ь) капитализм, выросший на откупе налогов и должностей, (с) госпоставках и военных подрядах, (с1) при определенных обстоятельствах плантационный и колониальный капитализм» (цит. по: 23).

Фисун отмечает, что в 1968 году Гюнтер Рот зафиксировал в постколониальных государствах Африки и Азии появление новых форм патримониального господства. Если традиционные патримониальные режимы базируются на традиционной легитимности и наследственной власти, то современные предполагают «персональное правление на основе лояльности, которая. связана с материальными стимулами» (цит. по: 23). Они отличаются «от харизматического правления тем, что патримониальному правителю не требуется ни личная харизматическая привлекательность, ни выдвижение высоких целей; они отличаются от легально-рациональных бюрократий тем, что занятие позиций в госаппарате осуществляется вне принципов конституционно регулируемого законодательства или карьерного продвижения в соответствии с подготовкой и эффективностью» (цит. по: 23). Рот подчеркивает также различие понятий патримониализма и авторитаризма как образованных на разных логических основаниях.

Следующий шаг в развитии данной концепции Фисун связывает с работами Ш. Эйзенштадта, зафиксировавшего в неопатримониализме симбиоз некоторых элементов традиционализма и современного государства. Однако институты как бы современного типа - парламент, партии, бюрократическая и судебно-юридическая сфера - в действительности обретают в рамках этого симбиоза принципиально иной смысл и функции. Причем такие гибридные режимы « не обязательно представляют собой некую "транзитивную", "переходную" промежуточную фазу на заданном пути к единому варианту современности. в их развитии, напротив, присутствует некая своя логика» (цит. по: 23).

Эйзенштадт акцентирует внимание на том, что ключевым механизмом функционирования неопатримониальной системы является клиентелизм, или патронажные отношения, то есть «отношения личной зависимости, вырастающие из асимметричного взаимообмена услугами и статусными позициями между сторонами, каждая из которых обладает неравными ресурсами. Патрон защищает своих клиентов, взамен последние оказывают ему всевозможные услуги. Экономические и властные ресурсы первого обмениваются на (политическую и электоральную) лояльность вторых» (23). Взаимоотношения официальных лиц строятся при этом по патримониальной модели господина и вассала, а не рационально-легальным отношением между начальником и подчиненным. Другой важнейшей особенностью неопатримониальных политических режимов является персонализация власти, сконцентрированной в руках главы государства, тогда как все другие политические институты второстепенны и являются лишь средством, инструментом реализации его политической стратегии.

А. Фисун полагает, что постсоветское развитие в большинстве случаев привело не к установлению демократии, а к утверждению системы неопатримониального господства, которая характеризуется формальной инсталляцией институтов современного государства (парламента и многопартийности, электоральных механизмов и современной конституции), которые, выполняя роль легитимного фасада системы, в целом внутренне подчинены «патримониальной логике» своего функционирования. Ключевую роль в функционировании постсоветских неопатримониальных систем играют не рационально-легальные отношения в рамках официальных систем взаимодействия, а клиентарно-патронажные связи, которые регулируют доступ неопатримониальных игроков к различного рода ресурсам на основе отношений личной зависимости, вырастающей из асимметричной конвертации и обмена капиталов. Соответственно, формирование экономического капитала происходит не через присвоение средств производства, а прежде всего через присвоение административных средств управления (там же). «В этой системе ведущее место принадлежит новому классу политических предпринимателей, которые достигают экономических целей с помощью "политических инвестиций" в главу государства, в силовые структуры, политические партии, депутатский и чиновничий корпуса. А взамен получают политически обусловленные льготы и привилегии, доступ к бюджету, к государственной собственности, очень часто - иммунитет от закона. Классическая схема такой "экономики отката" - это всем нам известный "дерибан" госсобственности: предприятий, земли, государственных заказов.» (22).

В этих условиях формируется независимая от общества неопатримониальная бюрократия - административно-управленческий слой, который основным источником своего существования имеет не твердо установленное жалованье, а различные пребендальные доходы от капи-

тализации своих функций. Внутри нее стержневые позиции принадлежат «людям президента», а именно клиен-тарно-патронажной сети (КПС), которая образуется вокруг фигуры главы государства; на ее верхушке находятся лично преданные ему люди, которые занимают ключевые позиции в государственном и партийном аппаратах, курируют силовые министерства и основные отрасли экономики. Основной структурообразующий элемент КПС - система личных связей, замкнутая на президента и базирующаяся в первую очередь на региональной, семейно-род-ственной или этнической общности, а также на общности текущих политических и деловых интересов. Именно этому неформальному институту и принадлежит направляющая, организующая и мобилизующая роль как в реальной или формальной «партии власти», так и в политическом развитии общества в целом, что отодвигает на второй план проблему верховенства в таком обществе какой-либо партии или государства.

Механизма реальной партийной власти, как она понимается в современной парадигме демократии, в неопатримониальной политической системе фактически не существует: соотношение партийных и государственных институтов здесь оказывается «перевернутым». Не партии контролируют формирование и функционирование правительства и других государственных органов, а напротив, правящая власть направляет и контролирует деятельность партий и других общественных организаций, превращая их в придаток государственного аппарата, политические агентства при неопатримониальной бюрократии. Составленный из многочисленных патронатов, соединенных в иерархическую систему, парламент превращается в элемент системы единой власти, а не одной из властей в европейском понимании. Сущность политической борьбы в неопатримониальной системе состоит в борьбе за расположение и покровительство со стороны главы государства, но отнюдь не в борьбе за голоса потенциальных избирателей (23).

М. Афанасьев19, автор ряда фундаментальных теоретических и конкретно-социологических исследований властных и иных социальных отношений в постсоветской России, еще в средине 90-х годов пришел к выводам, во многом близким к тем, которые формулирует А. Фисун. Он квалифицирует сложившиеся у нас форму господства и господствующий слой в России как постноменклатурный патронат «Это определение отражает генезис и развитие актуального типа господства, которое представляет собой результат приватизации социального могущества распавшейся номенклатуры, по-прежнему синкретически соединяющего политическую и экономическую власть. Кроме того, оно указывает на патерналистский, «семейный», неформальный характер господства, устойчиво воспроизводимый в практике отношений управляющих и управляемых. Наконец, наше определение характеризует наиболее действенные средства господства и обмена ресурсами - патрон-клиентные связи, частные союзы защиты и поддержки («команды» и «крыши»)» (3). «Роли патрона и клиента. противоречиво соединяют в себе солидарность и личную зависимость, стремление к установлению доверительных, квазиродственных отношений и обмен ресурсами, нужными для повышения или подтверждения социального статуса» (там же). «Не стоит рассматривать личные связи как некое маргинальное явление» (там же). «Клиентарные отношения могут формировать обширные социальные сети, иерархически организуя социальное пространство. персональные вертикальные и горизонтальные связи вполне могут обеспечить масштабную инфраструктуру для властных взаимодействий и обмена ресурсами» (там же).

Как констатирует Афанасьев, «абсолютное большинство соотечественников полагает, что лучший способ добиться чего-либо в жизни — это личные связи. в 90-х годах число респондентов, ориентированных главным образом на личные связи, выросло с 74 до 84 процентов. Здесь важны и порядок цифр, и тенденция. Речь идет о глубоко укорененном, устойчиво воспроизводимом в массовых практиках неофициальном институте, который признается значительно более эффективным, нежели институты официальные» (3). Особенно показательны для характеристики ситуации в стране данные социологического опроса чиновников федерального и регионального уровня, проведенного в Российской академии госслужбы и фиксирующего значимость разных видов личностных отношений в сфере их деятельности20:

Семей- Земля- Связи Личная

но- ческие одно- предан-

родст- связи, каш - ность, %

венные % ников,

связи, %

%

Не рас-

простра- 30 15 15 5

нены

Имеют место 55 60 60 35

Сильно

распростране- 15 25 25 60

ны

Согласно данным того же опроса, «главным фактором чиновничьей карьеры в России являются личная преданность и покровительство (такое мнение разделяют, в той или иной степени, 96% респондентов). Если современный российский чиновник не придерживается личностной модели поведения и пытается организовать свою деятельность в рамках рационального типа управления, то это, скорее всего, означает, что его пребывание в кабинетах власти будет недолгим. Показательно, что, по мнению опрошенных, образование и служебная квалификация не влияют на карьеру российского управленца конца XX века» (там же, 228).

«Включение в клиентарные группировки, - пишет М. Афанасьев, - отнюдь не ведет к социализации эгоистического индивида, не преодолевает столь характерный для россиян «нелиберальный», «потребительский», «агрессивный» индивидуализм. Обретаемая в клиентарных отношениях первобытная микрогрупповая солидарность. активно противопоставленная гражданским отношениям и институтам, не укрепляет, а разрушает цивилизацию» (3). «В условиях институциональной неопределенности личные связи и клиентарно организованные социальные сети. подрывают официальные публичные институты, лишая их гражданского правового содержания» (там же).

«Путин21 радикально усилил позиции верховной власти в торге элитных группировок, а российский патронат полностью подстроился под президента. Политическим оформлением нового абсолютизма стало формирование фактически однопартийной Государственной Думы и окончательное превращение российского парламента в привычные "кремлевские палаты". Декларативные "демократия", "федерализм", "многопартийность"» окончательно сошли с политической повестки дня. "Президентская вертикаль" - таков сегодняшний политический пароль российского патроната, который должен выучить каждый, кто делает серьезные ставки в политической и экономичес-

кой игре» (там же). «Утративший самостоятельную роль Совет Федерации превратился в сугубо декоративный, фиктивный политический институт, а новый порядок делегирования в "верхнюю палату" обернулся неприкрытой торговлей сенаторскими мандатами и разгулом дикого партикулярного лоббизма» (там же). «Один за другим исчезают субъекты политического процесса, который все больше напоминает театр теней. низведены до роли марионеток институты, которые никак нельзя отнести к исполнительной ветви власти, - палаты Федерального собрания, центральные судебные инстанции, федеральные телеканалы; возвысившаяся в 90-е годы региональная элита распущена по вотчинам» (там же). «Путинский курс не только не лечит, но даже не затрагивает главных дисфункций российского государственного организма - паразитарный бюрократизм, сращивание власти с олигархическим капиталом, клиентелизм и коррупцию. Частное присвоение ресурсов публичной власти для получения административной ренты сегодня стало открыто артикулируемой нормой поведения правящих и главным критерием его успешности» (там же).

В одной из недавних работ М. Афанасьев, далее разрабатывая свое понимание современных процессов, пишет: «Политические системы - это институциональные системы разделения и баланса различных центров публичной власти» (1, 222). «Как структура нашей социальной действительности политическая система сошла на нет» (там же). «Такие учреждения, как Совет Федерации, Государственная Дума, партии, выборы, сохраняют свою важность как административные инстанции и процедуры, как ступени карьеры, возможности повышения личной и корпоративной капитализации, но только не как площадки публичной политики. Знаменитое «Государственная Дума не место для дискуссий» полностью относится и к Совету Федерации, и к партии власти, и к практике проведения выборов» (там же).

На данном этапе он выделяет четыре базовые «структуры действительности», определяющие нашу сегодняшнюю социальную реальность.

«Во-первых, социальная психология и даже этос индивидуального выживания. Борьба за выживание-преуспеяние как образ мысли и жизни - это то общее, что объединяет элиту и общество. Никакого культурного конфликта между "властью" и "миром", о котором столько было говорено, уже нет. Просто все приспосабливаются, и вот самые лучшие приспособленцы — на самом верху, а те, кто внизу — дезадаптанты» (там же, 223).

«Во-вторых, бюрократозависимый рынок и рентоори-ентированная бюрократия» (там же) с государством как центром социального господства, но тормозом социального развития, которое «мнит себя Большим Братом, но похоже, скорее, на Большого Паразита» (там же). «Главный смысл функционирования российского госаппарата состоит в разделе «административного ресурса», то есть власти-собственности, выделяемой в уделы» (там же, 228).

«В-третьих, олигархический капитализм. Крупный российский капитал - это круг избранных корпораций, который не только не расширяется, но наоборот сужается: если в 2000 году 1200 компаний производили 80 % российского ВВП, то в 2006 году их было около 500. Одновременно идет огосударствление крупного капитала, его сращивание с верхушкой бюрократии. А малый бизнес у нас не растет с середины 90-х годов, в одной Варшаве сегодня столько же малых предприятий, сколько во всей России!» (там же, 223-224).

В-четвертых, постноменклатурный или частногосудар-ственный патронат. «Генеральная тенденция приватизации государства, набиравшая силу в условиях социаль-

ной аномии начала 1990-х годов, пройдя этап политического феодализма и "семибанкирщины", в итоге не пошла по пути публичной конкуренции олигархических альянсов. но зато расцвела в форме нового кремлевского абсолютизма. Атака на государственные высоты со стороны новоявленных "олигархов" была отбита окопавшимися "государственниками", которые, отстояв "свое" государство, приватизировали его не менее цинично, но более умело и последовательно» (там же, 224).

«Итак, - резюмирует Афанасьев, - сегодняшний российский порядок - это неопатримониальный режим, при котором господствующей элитой (господствующим классом) является частногосударственный патронат держателей власти-собственности» (там же, 225). При таком функционировании государство. не способно создать устойчивый социальный порядок. В этом состоит отличие российского частногосударственного патроната от авторитарных режимов, которые как раз создают жесткий порядок. Авторитарные режимы совместимы с модернизацией, в частности с рационализацией бюрократии и бизнес-менеджмента, при определенных условиях, а именно при разделении власти и собственности (Чили, Южная Корея). В России это фундаментальное условие отсутствует, что и превращает госаппарат в вертикаль пребендариев - они слишком сосредоточены на извлечении доходов от капитализации своих административных полномочий и возможностей, чтобы государство могло производить приемлемого качества общественные услуги» (там же). «Новокремлевский абсолютизм сам по себе фундаментально неустойчив, поскольку неспособен поддерживать устойчивый социальный порядок. То есть главный кризисогенный фактор действует не извне, а изнутри неопатримониального режима» (там же, 229). Прогнозируя (на момент написания статьи) ближайшее будущее, М. Афанасьев не ошибся в том, что «пересадка В. Путина из президентского кресла в премьерское может означать что угодно, только не переход к парламентскому правлению, поскольку правительство Путина не станет подотчетным парламенту Вероятное же статусное ослабление Д. Медведева в "связке" с Путиным может обернуться феноменом "технического президента", то есть ослаблением последнего и главного института публичной власти» (там же).

Таковы четыре наиболее упоминаемых подхода, предложенных изнутри научного сообщества. Нетрудно увидеть, что по общему звучанию все они совпадают Логически отрицательный подход Фурмана конкретизируется другими. Наибольшее сомнение вызывает «силовая модель» Илларионова. Несмотря на то, что приведенные им цифры впечатляют, несмотря на действительные случаи абсолютного беспредела со стороны силовых структур, суждения о внутреннем единстве и дисциплине «КССС», то есть о ее реальном существовании, являются произвольными и ничем не подкреплены. Более того, как пишет Владимир Пастухов22, «единство "чекистов" сохранялось недолго» (17). И это не просто неудивительно, а совершенно закономерно в свете описанной логики нео-патримониализма, частногосударственного патроната и приватизированного государства. «С "чекистской корпорацией" стало происходить то же, что происходит с космическим объектом, попавшим в поле притяжения черной дыры. Она стала сходить со своей орбиты. Связи между отдельными членами корпорации и теми бизнесами, кураторами которых они становились в рамках выполнения общей задачи по возвращению государственного контроля над экономикой в интересах государственной безопасности, оказались сильнее, чем служебные и даже личные связи внутри корпорации. Внешне единая корпорация стала распадаться на "фрагменты". Внутри "силового

блока" возникли враждующие между собой группы, находящиеся в "автономном полете"» (там же). Поэтому представляется, что КССС и, соответственно, «силовая модель» есть политический миф, хотя и имеющий под собой некоторые основания.

Что касается концептуально близких позиций А. Фи-суна и М. Афанасьева (хотя один говорит в основном о постсоветском пространстве с преимущественно украинскими конкретизациями, а второй о России), то здесь хотелось бы отчасти конкретизировать, отчасти дополнить ряд моментов.

Момент первый. Из четырех обозначенных выше системообразующих начал различных обществ (власть, собственность, право, идеология) идеология несомненно инвариантна и тем или иным образом сочетается со всеми или некоторыми другими. При всем многообразии идеологий общество устойчиво только тогда, когда в ней сак-рализуется социальное целое (тотем, концепт богоизбранного народа, Святая Русь, светский патриотизм - формы могут быть разными). Именно эта сакрализация организует совокупное поведение свободных субъектов таким образом, что его результатом оказывается социальное воспроизводство.

В тех обществах, где за демократическим фасадом скрывается перегруппировка родовой или иной традиционной структуры общества, возможность устойчивого, долговременного воспроизводства такого социального порядка, как и его историческая целесообразность, обсуждаема. Там псевдосовременные институты могут отчасти выступать модифицированной формой межкланового (межплеменного, межэтнического и т.п.) общественного договора. Там есть идеологическая концептуализация оснований социальности, и вероятность устойчивой перспективы в значительной мере зависит от лидера и его политики. Однако что касается России (как и Украины), в большей части которой архаические общности давно сошли на нет, то здесь ключевое значение патронажно-клиент-ных связей, носящих межиндивидуальный и все более прагматический характер, однозначно губительно и в длительной перспективе невозможно. Поясню это через простую биологическую аналогию (при всем своеобразии общества, в его становлении и развитии работают универсальные общеэволюционные процессы).

Война всех против всех - не новация, связанная с появлением людей. Ею пронизана вся живая (и не только) природа. Некогда в этом состоянии находились одноклеточные организмы. Потом, однако, из них сформировались колонии одноклеточных, а затем и сложные, внутренне дифференцированные многоклеточные организмы, включившие в себя в современной биосфере подавляющее большинство клеток. Борьба за выживание осталась в основном на межорганизменном уровне. Отдельным клеткам оказалось гораздо безопаснее жить в сообществе себе подобных на основе взаимовыгодного обмена деятельностью. Хотя здесь тоже сохраняется некоторый уровень конкуренции, но конституирующие паттерны клеточного поведения задаются организмом. Клетки работают на организм и тем самым обеспечивают безопасность собственную и своего потомства. В организме, насчитывающем несметное множество клеток, есть свои «институты» -органы и системы. Каждая клетка, воспроизводя паттерны жизнедеятельности, поддерживаемые соответствующим «институтом», тем самым работает на организм. Однако иногда эволюционно поздние «проорганизмен-ные» регуляторы клеточной жизнедеятельности дают сбои, и клетки начинают работать на себя - так формируются раковые опухоли.

Социальные институты - органы и системы общества,

благодаря которым внутри него все работают на всех и тем самым на себя. Патронажно-клиентные группы эгоистически ориентированных атомизированных индивидов - раковые опухоли, метастазирующие по всему организму и работающие на себя за счет всех. Война всех против всех, в известном смысле нормальная в системе внешних отношений, возрождается в интериори-зованном виде - внутри общества. Прогноз очевиден.

Момент второй. Нарушители правил социального поведения есть в любом развитом обществе. Они называются преступниками, и если общество здорово, то государство работает на то, чтобы заблокировать преступную деятельность. Чужой среди своих, пытающийся жить за счет остальных, выявляется и наказывается. В традиционных обществах патронажно-клиентные отношения встроены в качестве важнейшего элемента в систему легальных официальных правил, они нормальны и законны. В современном частно-государственном патронате эти отношения не являются официальными, легальными, масштабно выходят за рамки закона, то есть становятся преступными. Из этого вытекает несколько следствий: официальные властные структуры становятся преступными; внезаконность деятельности официальных властных структур роднит их с обычным криминалитетом, что становится мощным фактором их масштабного взаимопроникновения; системное нарушение законов официальными лицами открывает возможность вышестоящей власти уверенно держать на крючке нижестоящих, дополняя формулу «своим все, чужим закон» еще одним правилом -«отступникам - уголовный закон».

Момент третий. Архаические общности ушли в прошлое на большей, но не на всей территории России, у большей части, но не у всего населения. Самая горячая на сегодняшний день область их сохранения - Кавказ. Хотя, несомненно, тема отношений Кавказа и остальной России требует отдельно разговора, при обсуждении состояния и перспектив РФ ее обойти нельзя.

Там, где реально сохраняются клановые и подобные отношения, не индивиды, а клановые группы являются основными субъектами социально-политической жизни. Это значит, что нормальный долгосрочный мир внутри некоей надклановой общности может обеспечиваться только через общественный договор именно между кланами (который, кстати, де факто соблюдался даже в СССР). Соответственно, там другой тип права, другой тип суда и т.п. Если присяжные одного клана с подсудимым, а потерпевший другого - подсудимый будет оправдан, даже если вина его очевидна. Так устроен клан. Официальное российское законодательство обречено быть формальным, а реально действующие нормы обречены быть за пределами закона, то есть криминальными.

Если клановая структура не изжита естественным ходом истории, она будет себя воспроизводить и прорастать сквозь любые официальные формы. Только не в собственном органичном и по своему гармоничном виде, а в формате изуродованного гибрида. Если верблюду срезать горбы и сделать пластическую операцию, он не превратится в лошадь, ибо, по Маяковскому, «Бог седобородый» установил их «животными разной породы». Чтобы не раздражать лошадей, проблема может быть решена уничтожением верблюда, как не раз бывало в истории. Но сегодня в России этот вариант неприемлем.

В отличие от идеи (принципа построения) империи, идея современной страны несовместима с сосуществованием в ней разных типов права, социального порядка, и в целом социального бытия. В России сейчас мы имеем в качестве реакции на подавление и разрушение традиционной социальности разгул этнической преступности,

подкрепляемый архаичной матрицей мировосприятия, дегуманизирующей тех, кто не свои: чужие - нелюди. Отсюда невероятная агрессивность и жестокость этнической преступности, широко распространившейся уже по территории всей страны, срастание кланово-этнических элит и организованных преступных группировок. В свою очередь это влечет, особенно в условиях отсутствия эффективно работающего государства и коррумпированности его силовых органов, формирование и активизацию русских фашистских движений. Взаимная ненависть и взаимное разрушение - неизбежное следствие попытки скрестить ежа с ужом, это работа механизма социального иммунитета, прекращающего действовать только с гибелью его обладателя.

Адекватное описание актуального состояния - предпосылка анализа перспектив и поиска оптимальных действий. Это описание не оставляет сомнений в том, что существующий сегодня в России способ социального существования исторически недолговечен. Приватизированное государство не может выработать устойчивую схему реальной преемственности власти. Но вероятность того, что режим рухнет не в этой связи, а раньше, также существует. Чем выше цена на нефть и, соответственно, больше объедков с барского стола можно бросать населению, тем дольше он может продержаться. Однако и высокая цена ничего не гарантирует. Летние пожары этого года и их страшные последствия высветили для общества вопиющие недостатки лесного кодекса, о которых говорили в период его разработки и принятия специалисты и оппозиция. Но кодекс был принят посредством частногосударственного патроната и в его интересах. Критическая масса решений, подобных принятию этого кодекса, накапливается каждый день на всех уровнях власти во всех территориях РФ. Поэтому загореть - в прямом и переносном смысле - может в любой момент.

Разумеется, все ответственные социальные субъекты должны сделать все возможное для того, чтобы изменение социально-политического режима произошло мирным путем, ибо в противном случае масштаб возможной катастрофы не поддается описанию.

Основных мирных вариантов позитивного развития, видимо, два, причем они не исключают друг друга.

Первый. Осознание частью правящего класса масштаба угроз и, как следствие, изменение характера социального поведения.

Второе. Неспособность - вследствие коррозии властных механизмов - сил,заинтересованных в сохранении нынешнего порядка, обеспечить такой масштаб манипуляций общественным мнением, предвыборными и выборными процедурами, включая подсчет голосов, который обеспечит им сохранение у власти.

Каким бы способом ни сформировалась новая правящая команда, главный и первый стратегический вектор ее действий - разграничение власти и собственности и обеспечение равенства всех перед законом. Это процесс, который может осуществляться только при наличии жесткой и последовательной политической воли авторитарным (что не значит незаконным) путем. Укоренение этого разделения создаст условия для постепенного вызревания остальных институтов гражданского общества и правового государства. Второй вектор - проработка и осуществление процедуры « цивилизованного развода» с Кавказом, без чего формирование современного динамично развивающегося общества в России также невозможно.

Список литературы

1. Афанасьев М.Н. Качество государства - главная проблема России //

Прогнозис. - 2008. - № 1 (13).

2. Афанасьев М.Н. Клиентелизм и российская государственность //

http://www.i-u.ru/biblio/archive/afanasev_klientism/10.aspx

3. Афанасьев М.Н. Невыносимая слабость государства // Отечествен-

ные записки.-2004 - №2. http://magazines.russ.ru/oi/2004/2/ 2004_2_21.html

4. Васильев Л. С. Протогосударство-чифдом как политическая

структура // Народы Азии и Африки. -1981.- № 6.

5. Васильев Л. С. Становление политической администрации (от

локальной группы охотников-собирателей к протогосударству-чифдом) // Народы Азии и Африки. - 1980 - № 1.

6. Глуховский Д. Дмитрий Глуховский об откатах, светской жизни и

Ридли Скотте. Интервью. http://mainpeople.ni/news/:0/2530/

7. Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются

естественное право и право народов, а также принципы публичного права. М., 1994.

8. Дерлугьян Г. Современное национальное государство и очередная

капиталистическая глобализация // 21-d- 41P-, - 2004. - № 4 (6).

9. Илларионов А. Приближаясь к Зимбабве. http://www.ej.ru/comments/

entry/6735/

10. Илларионов А. Силовая модель государства: предварительные

итоги //Коммерсантъ. - 2007. -2 апреля.

11. Илларионов А. Силовая модель. Выступление на слушаниях

комитета по иностранным делам Палаты представителей США «От конкуренции к коллаборационизму: укрепляя отношения США и России». http://www.iea.ru/siloviki_model.php?id=33.

12. История политических и правовых учений. - М., 2000.

13. Крадин Н.Н. Политическая антропология. - М., 2004.

14. Мартыненко О.В. Российские преобразования в терминах обще-

ственно-экономических формаций // Гуманитарные знания как условие прогресса науки и общества. - Мурманск, 2008.

15. Мачин И.Ф. К вопросу о происхождении права // Проблемы теории

государства и права. - М., 2001.

16. Нерсесянц В.С. Философия права. - М., 2005.

17. Пастухов В. ФСБ: история успеха. http://www.polit.ru/institutes/2010/02/

21/mistake.html

18. Пионтковский А., Кондауров А. Как нам победить клептократию.

http://www.grani.ru/Politics/Russia/Election/m.182264.html

19. Рыженков С. Российский политический режим: модели и реальность.

Лекция. http://www.polit.ru/lectures/2008/10/02/lecture.html

20. Скобов А. Феодальное раздробление. http://www.grani.ru/opinion/

skobov/m. 182153.html

21. Феодальная Россия. От редакции. http://www.vedomosti.ru/newspaper/

article/245904/feodalnaya_rossiya

22. Фисун А. Побочное дитя политических эгоистов. http://new-

day. com. ua/?id=2134

23. Фисун А. Постсоветские неопатримониальные режимы: генезис,

особенности, типология // Отечественные записки. - 2007.- № 6 (39). // http://politzone. in. ua/index php?id=362

24. Фурман Д. И невозможное возможно. Почему Россия не Казахстан //

Независимая газета. - 2007. - 5 октября.

25. Фурман Д. Проблема 2008: общее и особенное в процессах перехода

постсоветских государств. Лекция. http://www.polit.ru/lectures/ 2007/10/19/furman.html.

26. Черных Е. Как Гитлер выводил Германию из кризиса // Комсомольс-

кая правда. -2009. - 01 июля.

27. Шалютин Б. С. К вопросу о происхождении права // Вестник

Курганского университета. - Серия «Гуманитарные науки». - Вып. 5. - Курган, 2009.

28. Шалютин Б.С. О собственной, непроизводной, природе юридической

регуляции (против позитивизма и юснатурализма) // Философия права в России: Теоретические принципы и нравственные основания. - СПб., 2008.

29. Явлинский Г. Политические свободы и экономическая модернизация.

Почему без первого не может быть второго? // http://finam.fm/ archive-view/3010/

Примечания

1 Достаточно напомнить про такие «науки» как «научный коммунизм» и

«научный атеизм».

2 Речь идет о существовании открытом, а не о том, что отдельные иссле-

дователи писали втайне, «в стол».

3 http://www.novayagazeta.ru/

4 http://www.echo.msk.ru/

5 http://www.ej.ru/

6 http://grani.ru/

7 Нельзя, как известно, купить ум, совесть, любовь и т.п. Отношение чело-

века к его способностям или чувствам, в целом к тому, что неотчуждаемо, не подпадает под понятие собственности.

8 Генезис и развернутое описание первичного права см. (27; 28).

9 Основные идеи сформулированы Э. Сервисом и М. Салинзом. По-рус-

ски изложение см. (4; 5; 13)

10 То есть не имеющего централизованного управления.

11 Ставшая классической статья Чарльза Тилли так и озаглавлена: «Ста-

новление войны и государства как организованная преступность». См.: Tilly Charles,«WarMaking and State Making as Organized Crime,» / / Peter Evans, Dietrich Rueschmeyer,Theda Skocpol (eds.) Bringing the State Back In, Cambridge, Cambridge University Press, 1985, pp. 169-191.

12 Н. Рыжков, бывший глава советского правительства, анализируя при-

чины краха СССР, сказал примерно так: «Нас всегда учили, что идеология это надстройка. А оказалось, что идеология - базис». Цитирую по памяти, к сожалению, мне не удалось найти текста этого выступления. Но ручаюсь не только за смысл, но и за близость к тексту. Меня тогда, в начале 90-х, поразила не столько сама мысль, к которой я тоже подходил, сколько категориальная четкость формулировки, показавшаяся удивительной в устах вовсе не теоретика, а чистого «хозяйственника». Склонен думать, что Н. Рыжкову никто это не подсказал, так как политически рядом с ним были догматики от марксизма, которому этот тезис прямо противоречит. И как раз умный и не в такой степени, как профессиональные идеологические чиновники, «зашоренный» хозяйственник вполне мог, наблюдая, как именно крах идеологии в период «гласности» стал непосредственной причиной падения режима, понять и сформулировать этот совершенно верный общетеоретический тезис.

13 В его марксистском понимании. Сегодня распространено более широ-

кое понимание капитализма как всякого вложения средств, приносящего прибыль.

14 Директор Центра СНГ Института Европы РАН, доктор исторических наук,

профессор.

15 Статья написана до объявления «преемника». Впрочем, для теорети-

ческого анализа это объявление ничего не меняет.

16 С апреля 2000 г. работал в качестве советника Президента России по

экономической политике. В конце 2005 г. подал в отставку.

17 Данные на конец 2006 г. А. Илларионов ссылается на исследования

известного социолога О. Крыштановской.

18 Термин «капитализм» Вебер здесь использует в более широком, чем

марксистское, значении. См. примечание 13.

19 Директор по стратегиям и аналитике ГК «Никколо М», доктор социоло-

гических наук.

20 Таблица в более простом для восприятия виде дана по (13, 227). Ори-

гинал см. (2).

21 Цитата 2004 года.

22 Советник Председателя Конституционного суда РФ, научный директор

Института права и публичной политики, доктор политических наук.

В.И.Красиков

Кемеровский государственный университет

РУССКИЕ ФИЛОСОФЫ В АМЕРИКЕ XX ВЕКА: ЗАВОЕВАТЬ, УКРЫТЬСЯ, ПРОФЕССИОНАЛЬНО САМОРЕАЛИЗОВАТЬСЯ

Аннотация

Статья посвящена анализу особенностей судеб и жизненных стратегий отечественных мыслителей, оказавшихся в Америке в течение XXстолетия. Эмиграция разных волн имела отличные друг от друга тренды, обусловленные разительными переменами в самой России. Первая волна (революция и гражданская война) состояла во многом из людей с бойцовской мотивацией, пытавшихся доказать свою состоятельность и неправду гонителей. Эмигранты второй и третьей волны просто бежали от бедствий, преследований, жизни, превратившейся в постоянный стресс. Также это было характерно и для некоторых возрастных философов, которых

судьба обрекла на вторичную эмиграцию (из разрушенной послевоенной Европы). Здесь преобладающий лейтмотив: «пожить, наконец-то, спокойной человеческой жизнью». Четвертая волна идет из России последних двух-трех десятилетий. Мотивация современных даже не эмигрантов, а скорее мигрантов, и даже в ряде случаев просто сознательных и успешных космополитов, -«найти подобающее мне место на перекрестии миров и культур». В статье исследуются наиболее характерные фигуры философствующих интеллектуалов в четырех волнах российской эмиграции в Америку.

Ключевые слова: четыре волны эмиграции русских в Америку, философствующие интеллектуалы, жизненные стратегии.

V.I. Krasikov

Kemerovo State University

RUSSIAN PHILOSOPHERS IN AMERICA OF THE 20-TH CENTURY: TO GAIN PROMINENCE, TO TAKE REFUGE, TO ACHIEVE PROFESSIONAL SELF-REALIZATION

Annotation

The article analyzes the peculiarities of the life stories and life strategies of Russian thinkers who landed up in America during the XX century. Different waves of emigration had distinct trends caused by dramatic changes in Russia itself. The first wave (The Revolution and Civil War) consisted largely of the people with a combative spirit motivation who tried to prove their worth and made a liar of their persecutors. The emigrants of the second and the third wave just fled from miseries, persecution and the life, which had turned into a steady-state stress. Besides, it was typical of some mature philosopher who had been doomed for the recurrent emigration (from the devastated post-war Europe). In that case the dominant keynote was «to live, finally, like a human being». The fourth wave has been going from Russia for the latest two or three decades. The motivation of the present-day not even immigrants but rather migrants and even in some cases just simply deliberately active and successful cosmopolitans - «to find their own level at the intersection of worlds and cultures». This article studies the most significant figures out of the philosophizing intellectuals of the four waves of the Russian emigration to America.

Keywords: four waves of the Russian emigration to America, philosophizing intellectuals, life strategies.

Статья подготовлена при финансовой поддержке и в рамках выполнения научно-исследовательского проекта РГНФ № 09-03-00189-Р/Р

Если Европа была открыта русским после Петра, -как для увеселительно-познавательных вояжей, так и для духовного освоения, - то Америка по-настоящему стала доступна лишь в XX веке. Волны эмигрантов из России, пребывавшей в перманентных революционно-военных конвульсиях, распространились на многие страны и континенты, в том числе и на Новый свет, где самой желанной пристанью были США. Многие талантливые соотечественники составили славу своей новой родине, несть числа поэтам, художникам, музыкантам, изобретателям, ученым и деловым людям, достигшим успеха, попутно укрепившим и без того могучую державу Другие стали про-