Языковые категории как формат знания Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КОГНИТИВНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ ЯЗЫКА

Н.Н. Болдырев ЯЗЫКОВЫЕ КАТЕГОРИИ КАК ФОРМАТ ЗНАНИЯ

Рассматривается проблема языковых категорий, различные принципы их построения и содержание, а также роль категорий в организации и функционировании языка, концептуализации и категоризации окружающего мира и языковых единиц, выделяются основные типы языковых категорий как особого формата знания.

Современный этап развития лингвистической науки характеризуется постоянным поиском новых решений центральных проблем организации языка и его функционирования в контексте постоянно пополняющихся знаний о его ментальной основе, о языке как когнитивной способности, о специфике человеческого мозга и познавательных процессов, об отличительных особенностях языковой картины мира и языкового сознания. В разработке этих вопросов лингвисты во многом опираются на теоретические положения и практические результаты, полученные в смежных областях знания: логике, философии, психологии, психолингвистике, медицине. Вклад самой лингвистики в данную проблематику связан с анализом конкретных форм проявления вышеперечисленной специфики в языке, выявлением языковых средств и способов осмысления и категоризации окружающего мира, т.е. исследованием форм языкового сознания. К числу важнейших таких форм, как представляется, относятся языковые категории, с помощью которых человек упорядочивает полученные знания о мире и о себе и которые обеспечивают единство языка как системы во всех его индивидуальных проявлениях. Это дает основание говорить о языковых категориях как особом формате знания и необходимости их изучения именно с этих позиций. Формат знания здесь и далее понимается как определенная форма или способ представления знаний на мыслительном или языковом уровнях.

Особую значимость проблема категорий в лингвистике приобретает еще и потому, что язык как сложная семиотическая система и общественное явление отличается многообразием функций и форм их проявления, и потому способен выступать в различном своем качестве. С одной сторо-

ны, язык предстает как непосредственно объект лингвистических исследований в его системном и функциональном аспектах, изучение которых раскрывает многомерность структуры языка и полифункциональность его единиц как средства общения. С другой стороны, он является средством концептуализации и категоризации любых других объектов, в том числе собственно языковых единиц и явлений, определенным способом форматирования полученных знаний. Другими словами, в языке самым естественным образом переплетаются его центральная, коммуникативная и гносеологическая, познавательная функции. Соответственно, исследование языковых категорий невозможно вести в отрыве от порождающих их познавательных процессов и, прежде всего, процесса категоризации, который является одной из ведущих функций человеческого сознания. «Мы не можем мыслить ни одного предмета иначе как с помощью категорий; мы не можем познать ни одного мыслимого предмета иначе как с помощью созерцаний, соответствующих категориям», - писал И. Кант [1994: 117].

Положение о том, что языковые категории представляют собой определенные концептуальные структуры, или формы осмысления мира в языке, т.е. форматы знания особого типа, находит свое обоснование в единстве и тесном взаимодействии всех когнитивных процессов, и в частности процессов категоризации и концептуализации. Как предвосхищение многих положений когнитивного подхода уже в традиционной науке высказывалось предположение о том, что все знания о мире хранятся в нашем сознании в категориальной форме. Это означает, что признаки и характеристики, формирующиеся в сознании человека в виде тех или иных кон-

цептов, не ограничиваются одним конкретным объектом, а распространяются на определенные классы объектов. Соответственно и в языке, призванном хранить, обрабатывать, передавать и интерпретировать различные знания, категории как классы языковых объектов с общими концептуальными характеристиками приобретают характер особых форматов знания, выполняющих специфическую роль в организации и оперативном использовании знаний о мире, о языке как части мира, о способах их обработки и интерпретации человеком. При этом необходимо специально подчеркнуть, что речь идет именно об особых форматах знания, а не их первичности в отношении восприятия мира человеком, как это следует из теории лингвистической относительности (и, думается, совершенно неоправданно иногда приписывается отечественной версии когнитивной лингвистики, см., например: [Никитин 2005]). И только в этом случае можно согласиться с утверждением Э. Сепира о том, что язык по своей внутренней природе является формой мысли [Сепир 1993: 41].

Учитывая сказанное, можно предложить следующее определение категории, которое, как представляется, раскрывает ее специфику как особого формата знания: категория - это концептуальное объединение объектов, или объединение объектов на основе общего концепта. Другими словами, это знание и класса объектов, и того общего концепта, который служит основанием для объединения этих объектов в одну категорию. Именно концептуальное сходство объектов, устанавливаемое человеком, и есть то универсальное свойство категории, которое, с одной стороны, отличает ее от других форматов знания и, с другой стороны, обеспечивает широкое разнообразие естественных и языковых категорий. Выбор того или иного концептуального основания для выделения сходных характеристик у объектов обусловливает выбор соответствующих принципов и механизмов их объединения. Знание этих принципов и механизмов также является составной частью общего знания категориального формата, поскольку говорить об особом формате знания можно лишь в том случае, если он обнаруживает отличия не только содержательного характера, но и собственную специфику в своей структурной организации, т.е. собственную содержательную и структурную типологии.

Это объясняет принципиальную важность вопросов о природе, принципах формирования, границах, структуре и типах языковых категорий, категориальной принадлежности и некоторых

других, связанных с ними проблем, для всех этапов развития отечественной и зарубежной лингвистики. Изучение языковых категорий, подчеркивает Е.С. Кубрякова, требует рассмотрения вопроса о том, по какому типу они организуются, чем именно руководствуются люди, собирая некие факты или явления и решая, являются ли они проявлением «одного и того же» или нет [Кубря-кова 2004: 311]. То или иное решение этих вопросов всегда во многом зависело от целевых установок и доминирующих взглядов на природу языка в определенный исторический период в целом, а также от того, какая функция языка или сама его структура оказывались в большей степени в поле зрения исследователей. В настоящее время можно говорить о трех основных подходах к трактовке языковых категорий в лингвистике: структурном (по принципу оппозиций), функциональном (полевом) и когнитивном (прототипическом).

Структурный подход своими истоками связан с классическим (по Аристотелю) пониманием категорий как четкого перечня элементов с одинаковым набором категориальных характеристик. Соответственно, категории, по логике данного подхода, имеют жесткие границы, а принадлежность той или иной единицы к конкретной категории определяется обязательным наличием всех выделяемых признаков. Наибольшие проблемы у представителей данного научного направления возникали при изучении смысла и интенций говорящего, определенного коммуникативного и прагматического содержания. Недискретные по своей сути, данные объекты трудно поддавались однозначному делению на непересекающиеся классы и категории. Это, в свою очередь, приводило к некоторым противоречиям в интерпретации языкового материала и, в конечном итоге, к объяснению этих противоречий за счет неизбежной асимметрии между формой и содержанием языковых единиц. В то же время возникало ощущение, что многочисленные языковые явления функционального уровня, имеющие пограничный или переходный характер, не укладываются по своей форме или содержанию в жесткие рамки классических категорий с их ограниченным набором признаков и, следовательно, требуют иного объяснения, которое, в том числе, способствовало бы лучшему пониманию вышеназванной асимметрии.

Попытку дать такое объяснение осуществляет полевой подход [Адмони 1964; Гулыга, Шендельс 1969; Щур 1974], наиболее системно представленный в теории функционально-семантических категорий/полей [Бондарко 1968; 1984].

В рамках данной теории предполагается, что все языковые элементы разных уровней, выполняющие сходные семантические функции, группируются в виде поля с центром и периферией. При этом центром считается элемент, семантически инвариантный по отношению ко всем другим элементам поля, которые и образуют его периферию. Иначе говоря, для объяснения природы, состава и структуры языковых категорий полевой подход использует принцип семантической инвариантности/вариативности. В качестве инварианта рассматриваются общее значение и выражающий его элемент или базисные семантические функции и специализированные на их выражении языковые средства, т.е. формы, для которых данные функции являются основными, первичными. Принцип семантической инвариантности/вариативности, в частности, проявляется в конкретизации общего значения или базовых функций в семантике различных языковых средств на уровне отдельного слова или целого высказывания.

Необходимо отметить, что неравнозначность элементов в структуре категории в настоящее время признается многими исследователями и находит себе подтверждение в многочисленных фактах реального использования языка. Споры ведутся вокруг самой трактовки принципа и понятия центральности. К числу главных вопросов, которые по-прежнему остаются дискуссионными, можно отнести следующие: каков основной принцип формирования структуры и состава категории, что является основанием для выделения центра и периферии, как определяются границы категорий и категориальная принадлежность того или иного элемента, чем обусловлена конкретная категоризация этого элемента в языке и т.п.

Поиск возможных ответов на поставленные вопросы велся и в рамках когнитивного направления, исследующего когнитивную функцию языка во всех ее проявлениях и взаимосвязи с коммуникативной функцией. Этот поиск привел к появлению прототипического подхода. В его основе лежит представление о некотором типичном образце, вокруг которого и формируются естественные категории в виде других, сходных с ним по тем или иным характеристикам элементов. Многообразие и неравнозначность этих характеристик, их количественно и качественно неоднородный набор у разных членов категории объясняет неоднородность состава категорий, центральность или периферийность тех или иных элементов, нечеткость категориальных границ, которая связана с образованием различных пере-

ходных зон между ближайшими категориями (подробнее см.: [Лакофф 1988; Rosch 1973] и др.).

Справедливость ключевых положений данного подхода в отношении языка подтверждает перечень и внутренняя структура центральных языковых категорий - частей речи. Их описание в разных языках по-прежнему оставляет много нерешенных проблем. В частности, предметом постоянных дискуссий является категориальный статус междометия и причастия, слов, выражающих состояние (спокойно, радостно, тоскливо, тревожно, душно, тепло, холодно и т.п.), отглагольных имен, особенно в языках со слабо развитой системой словоизменения (например, в английском языке: cut, dust, smoke, dive, smile и т.д.) и других языковых единиц. Подробный анализ теоретических и методологических проблем изучения частей речи с когнитивной точки зрения представлен в работе Е.С. Кубряковой, см: [Кубрякова 2004].

Появление прототипического подхода заставляет заново осмыслить основные вопросы категориального устройства языка, а также степень универсальности некоторых положений этого подхода в объяснении природы, структуры и состава языковых категорий. Справедливости ради необходимо отметить, что эта степень часто переоценивается. Причиной этому становится непонимание того, что для прототипического подхода принципиально важными являются понятия естественных категорий (или категорий естественных объектов) и категорий базового уровня (в изложении Э. Рош эта концепция так и именуется: теория прототипов и категорий базового уровня). Опережая нижеследующие аргументы и доводы, следует сразу же подчеркнуть, что чрезмерная идеализация прототипического принципа организации категорий в том и заключается, что он не всегда обоснованно переносится на категории вышестоящего (суперординатного, в терминологии Э. Рош) и нижестоящего (субординатного, в той же терминологии) уровней. Эти категории не входят в число базовых категорий естественных объектов, в отношении которых первоначально и был сформулирован этот принцип. Следовательно, для них не характерны прототипические эффекты. Действительно, можно легко представить себе прототип базовых категорий «кошка» или «собака» и гораздо труднее, если вообще возможно, выделить наиболее яркие образцы животного, сенбернара или персидского кота как категорий соответственно вышестоящего и нижестоящего уровней.

Однако в этом случае обнаруживается и вторая сторона проблемы, о которой авторы про-тотипического подхода не писали, но которая скрыто проявлялась уже в самой дискуссии, имевшей место среди психологов, о правомерности утверждения о том, что базовые категории являются врожденными или усваиваются в первую очередь. Сомнению подвергалась и правомерность выделения базового уровня категоризации как такового. Суть проблемы видится в том, что между категориями базового и небазовых уровней нет и не может быть жесткой границы (что, кстати, вполне согласуется с логикой прототипиче-ского подхода). Более того, конкретное содержание и перечень базовых категорий постоянно меняются, что связано с регулярностью и необратимым характером познавательного процесса, который распространяется и на главные характеристики, свойственные категориям базового уровня. Те или иные категории в нашем сознании могут приобретать данные характеристики, становясь базовыми, в результате более глубокого изучения предметов и явлений окружающего мира и внутреннего мира человека, т.е. в процессе теоретического и обыденного познания, равно как и утрачивать характеристики «базовости» в ходе естественного процесса забывания. Например, такие характеристики базовых категорий, как гештальт-ность восприятия и более легкая воспроизводимость, которые отмечает Дж. Лакофф (см. подробнее: [Lakoff 1990: 47]), могут быть обусловлены глубоким знанием предмета, а не только его утилитарностью или характером его природы. Это, в частности, происходит со многими заимствованными из других культур, а также научными понятиями и категориями, которые становятся базовыми для той или иной области знания и не являются таковыми для обыденного сознания, сравните в лингвистике: фонема, морфема, предикация и т. д.

Из сказанного следует предположение о том, что параметры и, соответственно, статус базовых категорий могут меняться и поэтому должны рассматриваться не как раз и навсегда данные, а функционально и, в том числе, субъективно, т.е. индивидуально для каждого человека, поскольку индивидуален и сам процесс познания. Все, что связано с компьютерами и мобильными телефонами, в недавнем прошлом мы бы без сомнения отнесли к понятиям и категориям специального (субординатного) уровня знаний, а сегодня настолько же уверенно часть из них отнесем к базовому уровню. Данное движение категорий по на-

правлению к базовому уровню (чем более образован человек, тем шире у него границы базового уровня) обусловливает размытость межкатегориальных и межуровневых границ, что не может не находить своего отражения в языке и, в частности, в структуре его категорий и принципах их организации.

Так, язык дает нам свидетельства того, что названия категорий нижестоящего уровня и, следовательно, обозначаемые ими объекты, как и прототипы, могут служить когнитивными точками референции (по терминологии Э. Рош) при категоризации объектов. Сравните следующие высказывания: Эта собака больше/мало похожа на сенбернара; Это скорее ньюфаундленд; Почти персидский кот; По повадкам это персидский кот (см. подробнее ниже о категории аппроксимации), которые однозначно указывают на то, что и среди элементов этих категорий есть более и менее типичные образцы. С другой стороны, категории «оружие» и «транспортное средство», которые мы, вероятнее всего, отнесли бы к категориям суперординатного уровня, также обнаруживают, как показали экспериментальные исследования Э. Рош, прототипические эффекты (в качестве наиболее типичного оружия испытуемые назвали ружье, транспортного средства - автомобиль, а в качестве наименее типичного - женские туфли и лифт соответственно). То же самое можно заметить и в отношении таких категорий, как, например: «домашняя птица», «домашнее животное» и т.п.

Из этих фактов следует несколько важных выводов. Во-первых, между выделяемыми уровнями категоризации отсутствуют жесткие границы, что позволяет говорить о плавном переходе и существовании переходных зон между базовыми и небазовыми категориями. Во-вторых, принципы организации категорий, их основные параметры и статус могут меняться, как меняется с ходом времени и вся система коллективных и индивидуальных знаний человека. В-третьих, существование межкатегориального и межуровневого пространств обусловливает необходимость выделения категорий переходных зон, уровней, или пространств. Все это связано с тем, что в любом познавательном процессе выявляются две его стороны: статическая, отражающая определенные результаты (знания), и динамическая, связанная с самими мыслительными операциями, ведущими к достижению этих знаний, а также направленными на их интерпретацию или переосмысление.

Вторая, функциональная сторона познавательных процессов (концептуализации и категоризации, в частности) в большей степени индивидуальна в том смысле, что она интенционально задана, акцентирована на определенном аспекте. Преодоление индивидуальных различий и достижение понимания в процессе общения достигается не только за счет базовых концептов и категорий, в равной мере известных собеседникам, но и за счет различных концептов и категорий переходных зон, которые в своем формировании во многом зависимы от базовых. Для одного человека сенбернар - лишь название породы собак, а другой знает все его отличительные характеристики и особенности обращения с ним. Что-то среднее позволяет и первому и второму общаться друг с другом и добиваться понимания.

Здесь мы сталкиваемся еще с одной проблемой: понятие коллективности/индивидуальности знаний, способы и средства их стандартизации и определение степени этой стандартизо-ванности. Детальное обсуждение данной проблемы увело бы нас далеко от темы статьи, поскольку оно связано с целым рядом вопросов, которые требуют отдельного рассмотрения. Поэтому ограничимся лишь несколькими замечаниями. Коллективность знания обусловлена различными видами социума: культурной, национальной, территориальной, социальной общностью людей. Индивидуальность знания у отдельного человека, как представляется, заключается не столько в их исключительности и неповторимости, сколько в индивидуальном характере количественного и содержательного показателей уровня усвоения коллективного знания, плюс его индивидуальная оценка и интерпретация. Иначе говоря, индивидуальность знания означает индивидуальность его конфигурации в плане объема, содержания и интерпретации. Различные способы профилирования этих знаний обусловливают формирование индивидуальных, функциональных смыслов в высказывании как результата функциональной концептуализации и функциональной категоризации объектов и явлений, т.е. определяют индивидуальные способы их речевой репрезентации.

Необходимость учета взаимодействия коллективного и индивидуального знания в процессе языкового общения возвращает нас к вопросу о форматах знания и различных типах категорий как форм языкового сознания, в которых человек представляет мир в языке, о принципах формирования и классификации языковых категорий. Проблема заключается в том, что многообразие

языковых функций, подходов к вопросам категориального устройства языка, абсолютизация отдельных принципов на том или ином этапе развития науки становятся причиной смешения онтологических и логических оснований классификации языковых категорий. Поэтому дальнейший поиск новых решений в отношении принципов категориальной организации языка представляется целесообразным вести в направлении разграничения онтологических и гносеологических аспектов языковых категорий, связанных с различными функциями языка, а также дальнейшего изучения проблем категоризации мира и языковых объектов, уровней и принципов естественной и логической категоризации.

Потребность в разграничении онтологического и гносеологического аспектов языка связана с необходимостью осмысления его природы, бытия и выполняемых им функций. С одной стороны, язык как один из элементов окружающего мира имеет собственную онтологию в виде языковой способности и реального использования языка. С другой стороны, онтология языка в определенной мере обусловлена его гносеологической (когнитивной) функцией. Язык призван отражать и интерпретировать процесс и результаты познания мира и самого языка, т.е. служить средством отражения и реализации гносеологической функции, средством осмысления онтологии мира, его концептуализации, и концептуализации выделяемых в нем категорий в том числе. Тесная взаимосвязь данных аспектов продиктована самой природой и методологическими принципами процессов познания, без которых невозможно выявление естественных законов и категорий. Тем не менее, данная взаимосвязь не исключает необходимости строго дифференцированного отношения к категориям бытия и познания. Напротив, их смешение ведет к отождествлению онтологической и гносеологической сущности языка, к непониманию и типичным ошибкам в трактовке языкового статуса и внутренней организации различных групп единиц, которые одинаково рассматриваются как языковые категории. В конечном итоге, это приводит к навязыванию языку онтологически не свойственной ему структуры.

Концептуальное пространство языка, как известно, многомерно. Он служит средством хранения и передачи, по меньшей мере, двух типов знания: энциклопедического (неязыкового) знания о мире и его категориях и собственно языкового знания, знания языковых значений и категорий. Это находит свое отражение в двух типах языковых значений:

лексических и грамматических. Лексические значения отражают онтологию мира и результаты его познания: знания конкретных предметов и явлений, их характеристик и категорий. Иными словами, лексические значения и основанные на них тематические группировки слов (термины родства, названия природных явлений, глаголы движения, прилагательные цвета и т.п.) отражают представления об естественных объектах и категориях. Не случайно поэтому данный тип знания (знания о словах и их ментальных репрезентациях) в когнитивной лингвистике часто именуется ментальным лексиконом (см.: [Кубрякова и др. 1996: 97]).

Специфика онтологии языка проявляется, прежде всего, в его грамматическом строе (грамматических значениях и категориях), отражающем внутреннюю сущность и законы функционирования языка. Соответственно, лексические значения и объединения слов отражают категоризацию естественных объектов, в то время как грамматические значения и категории - категоризацию естественных для языка (и условных по отношению к внешнему миру) объектов. Грамматические значения есть результат абстрагирования от конкретных лексических значений (их символизация), отражение принципов и закономерностей внутреннего устройства языка, целью которого является условная передача связей и отношений между объектами окружающего мира, их статическая и динамическая характеристика. Это различие терминологически закрепляется в двух типах названий: лексическая категоризация и грамматическая категоризация. Лексическая категоризация представляет собой языковой аналог категоризации естественных объектов и объектов внутреннего мира человека. В ней реализуется гносеологическая функция языка. Грамматическая категоризация отражает онтологию самого языка, деление на естественные для языка категории, обеспечивающие его существование как определенной семиологической системы и выполнение возложенных на него функций.

Дифференциация онтологического и гносеологического аспектов языка позволяет понять различную природу энциклопедических (неязыковых) и собственно языковых знаний, лексических и грамматических значений и категорий. Так, из сказанного выше следует, что объединение языковых единиц на основе их лексических значений не отражает естественной для языка категоризации, а носит искусственный, логический характер. Следовательно, и так называемые лексические категории собственно языковыми кате-

гориями не являются. Они представляют собой аналоговые (по отношению к окружающему миру) категории и имеют, соответственно, аналоговую (категориям естественных объектов), т.е. логическую по своей природе, структуру. Данное положение вполне согласуется с представлениями о природе лексической номинации как, скорее, гносеологическом процессе. «Лексическая номинация не должна рассматриваться как самостоятельное и категориальное явление для языка, так как в плане коммуникативного назначения языка эта номинация не функционирует отдельно и не составляет, собственно, самой коммуникации, а лишь ее элементы. Сущность языка состоит не в том, что он нечто о б о з н а ч а е т, а в том, что он нечто с о о б щ а е т», - подчеркивал Г.В. Кол-шанский [Колшанский 1976: 22]. Из всего этого следует вывод о том, что лексические значения не имеют категориального статуса в языке в плане его онтологии, и именно поэтому так называемые лексические категории собственно языковыми категориями не являются.

Грамматические категории, напротив, отражают онтологию языка и являются для него естественными категориями, т.е. категориями естественных объектов. Это во многом объясняет различия в структуре и принципах формирования лексических и грамматических категорий. Для грамматических категорий как категорий естественных объектов, с точки зрения языка, в большей степени характерна прототипическая структура, в то время как лексическим категориям (тематическим группам, синонимическим рядам и т.п.) свойственна логическая (инвариантно-вариантная) структура без прототипических эффектов. С этой точки зрения малоперспективным представляется поиск лексических прототипов, т.е. прототипов тематических групп слов, который пытаются вести некоторые исследователи, следуя моде современного направления. Действительно, можно достаточно легко представить себе наиболее типичный (яркий) образец формы, например, прошедшего времени или множественного числа в том или ином языке, и, напротив, совершенно невозможно установить наиболее типичный глагол движения. При этом имеется в виду именно глагол, выделяющийся на фоне других языковых единиц в силу своих наиболее типичных для данной группы слов внутриязыковых характеристик, а не обозначаемое им наиболее типичное, в представлении говорящих, событие движения.

Лексический прототип - это языковое название, языковой аналог прототипа категории естест-

венных объектов, который, как правило, не совпадает с логически центральным, т.е. инвариантным, элементом лексической категории. Как справедливо отмечает А.В. Бондарко, прототип в этом случае является лишь одним из вариантов центрального элемента категории, ее инварианта [Бондарко 2003]. Для сравнения можно использовать естественную категорию, например, птиц, и ее языковой аналог -категорию названий птиц. Как показали исследования в области когнитивной психологии (см. работы Э. Рош), прототипом естественной категории птиц являются воробей и/или малиновка, а инвариантом соответствующей лексической категории - само слово птица, по отношению к которому слова воробей и малиновка выступают в качестве вариантов. Инвариант, как правило, совпадает с названием категории и является тем семантическим классификатором, который используется в словарных дефинициях для краткого обозначения прототипических характеристик соответствующей категории: соловей - птица... (т.е. имеет клюв, оперение, две ноги и два крыла - прототи-пические характеристики представителей категории птиц), к которым добавляются отличительные внутри данной категории характеристики этого представителя: «буро-серая птичка сем. дроздовых, отличающаяся красивым пением» [Ожегов, Шведова 1993: 772]. При этом мы не обсуждаем степень универсальности конкретного прототипа для той или иной языковой культуры, поскольку сам факт существования таких прототипов не вызывает сомнений, в чем может убедиться носитель любого языка в результате размышлений над собственным опытом познания и категоризации мира.

Прототипическую структуру обнаруживают и категории скрытой грамматики, например, лек-сико-грамматические разряды или классы слов, на которые делятся части речи: глаголы действия, процесса, состояния, отношения, конкретные и абстрактные существительные, имена собственные и нарицательные, качественные и относительные прилагательные и т.д. Это представляется вполне логичным, поскольку лексические значения неотделимы от грамматических, и в континууме перехода от лексических значений к грамматическим (о существовании такого континуума писал также В. А. Виноградов [Виноградов 1990]) невозможно обнаружить четкой границы. В этой континуальности, в том числе, проявляется взаимосвязь категорий бытия и сознания, онтологических и гносеологических категорий, которая обеспечивает языковую репрезентацию неязыко-

вых знаний, формирование, передачу и понимание смыслов в процессе коммуникации. К тому же лексико-грамматические категории по большей части отражают категоризацию естественных для языка объектов - слов. Таким образом, гносеологические, с точки зрения знания о мире, языковые грамматические и лексико-граммати-ческие категории являются онтологическими в отношении языка.

Сказанное выше вовсе не означает, что лексические значения не имеют никакого отношения к языку. Передавая знания о мире, они не перестают при этом быть языковыми значениями, т. е. представляют собой в определенной мере условно-абстрактный (символьный) способ передачи этих знаний. Сказанное также не означает, что лексическая категоризация в языке лишена смысла. Напротив, выявление различных типов отношений между элементами внутри одной тематической группы, а также между элементами разных тематических групп позволяет эксплицировать многообразие межконцептуальных связей в сознании человека (но, еще раз подчеркнем, не в системе языка). Более того, эти концептуальные связи становятся реальностью именно благодаря их объективации в различных языковых таксономи-ях, и в этом заключается особая роль лексической категоризации в осмыслении мира, его концептуализации, которая также позволяет относить лексические категории к формам языкового сознания. С этой точки зрения лексическая категоризация есть отражение и интерпретация концептуальной системы человека в языке, то, что принято называть концептосферой языка, или языковой картиной мира. За счет лексических значений осуществляется активизация соответствующих концептов и концептуальных связей в процессе общения и формирование необходимых смыслов, например: пьеса, читать и т.д. Структурирование и конфигурирование этих смыслов с учетом целей и условий общения происходит с помощью грамматических значений, значений форм и синтаксических конструкций: Он читает пьесу вечерами -Пьеса читается легко - Идет чтение пьесы (Пьеса читается в актовом зале) и т.д.

Если представить себе континуум языковых значений в их градации по степени абстрактности и условности по отношению к окружающему миру (см. схема 1), то становится очевидным следующий вывод. Именно увеличение степени условности и обобщения в отражении и интерпретации реальных или мыслимых объектов и отношений между ними обеспечивает, с одной

стороны, переход от аналоговой (лексической) к собственно языковой (грамматической) категоризации и, с другой стороны, переход от номинативной к коммуникативной функции языковых единиц и языка в целом, т.е. ведет к образованию собственно языковых категорий, связанных с выполнением языком его главной -коммуникативной - функции.

Схема 1

СИСТЕМА ЯЗЫКА

Грамматические значения и категории 'сказуемое1, морфологические значения и категории (время, наклонение и др.)

Лексико-грамматические значения и категории 'действие','акциональные глаголы'

Лексические значения и категории 'движение','глаголы движения

ОТРАЖЕННЫЙ МИР

С концептуальной точки зрения лексические и грамматические категории играют существенную роль в интерпретации окружающего мира, демонстрируя способы и формы осмысления этого мира человеком. При этом они выступают в качестве форм языкового сознания, раскрывая способы концептуализации мира в языке. Это означает, что выделение тех или иных категорий предполагает в качестве необходимого условия и неотъемлемой составляющей процесса категоризации формирование определенных концептов в сознании человека, выявление их структуры и различных характеристик. Структурные и содержательные характеристики концепта и образуют основу формирования языковых значений, а подведение знака под конкретную категорию - основу формирования смыслов.

Лексическая категоризация как форма концептуализации мира объективирует различные структуры знания не столько об отдельных объектах и явлениях и их характеристиках, сколько о различных концептуальных областях и их структуре, представляя знания о мире как дискретные объединения элементов и их признаков. Данные структурированные области выступают в качестве когнитивного фона, или контекста при осмыслении соответствующего объекта или явления. В современных исследованиях они часто именуются фреймами: фрейм «движение», фрейм «природа»,

фрейм «транспортное средство» и т.д. Каждому элементу фрейма соответствует определенная единица лексической категории, в значении которой выделена та или иная конкретная характеристика как единица знания: самостоятельность/несамостоятельность движения (ходить - приводить, ехать - везти), его направленность/ненаправленность (идти - ходить, везти - возить, бежать - бегать), использование транспортного средства (ходить - ездить, нести - везти) и т.д. (см., например: [Болдырев, Гунина 2000]). Другими словами, употребление конкретного слова из той или иной лексической категории в целях номинации или общения предполагает наличие соответствующей характеристики у предмета мысли. В этом и проявляется специфика лексических категорий как форм языкового сознания и форм освоения мира в языке.

В своих грамматических категориях язык фиксирует те стороны и характеристики окружающего мира, которые представляются человеку наиболее регулярными и менее подверженными влиянию тех или иных факторов, и потому с большой степенью обязательности и регулярности передаются в языковых формах. Например, пространственные характеристики в индоевропейских языках чаще всего находят свое отражение в лексических значениях предлогов и других частей речи, поскольку они отличаются достаточной вариативностью и зависят от точки зрения, выбранной говорящим или наблюдателем: справа или слева от кого-то и т.п. Вспомним также высказывание почтальона Печкина из известного мультфильма: Это ты, говорилка, там, а я здесь. Напротив, временные значения чаще представляются более объективными, универсальными и менее зависимыми от позиции говорящего, поскольку время в языке преимущественно ориентировано на момент речи. Соответственно, значения времени в языке в обязательном порядке репрезентируются морфологическими категориями, -аналогично категории числа, наклонения и другие. В отношении некоторых категорий, например, определенности/неопределенности, разные языки демонстрируют различную позицию, используя для выражения соответствующих значений специальные грамматические средства - артикли, как в английском или немецком языках, или ограничиваясь лексическими средствами, как в русском языке: этот, тот самый, данный, какой-то и т. д.

Морфологические и синтаксические категории, в частности, концептуализируют мир в стро-

го заданных параметрах, допуская вариативность лишь в содержании самих этих параметров: дискретное множество, недискретное множество, предшествование, одновременность, агентивный субъект, статальный субъект и т.д., - а не в плане обязательности или факультативности их выражения. Отсутствие синтаксического субъекта в безличных конструкциях русского языка, например, так же значимо, как и его наличие в личных конструкциях, и ни в коем случае не связано с вариативностью или факультативностью его выражения, сравните: Он считает, что ... - Считается, что ... Аналогично употребление указательных и притяжательных местоимений вместо определенного артикля в английском языке не говорит о факультативности выражения соответствующего грамматического значения или об использовании лексических средств в их первичной, номинативной функции, а скорее о той или иной степени грамматизации этих средств в их вторичных функциях передачи грамматического значения определенности, например: He put the money into the pocket - He put the money into his pocket. В русском языке, для сравнения, аналогичное использование притяжательных местоимений может быть связано с изменением смысла всего высказывания, в то время как значение определенности перестает быть актуальным: Он положил деньги в карман - Он положил деньги в свой карман.

Определенные типы синтаксических конструкций также выступают в качестве базовых форм осмысления мира в языке, представляя его фрагменты как действия (Он открыл окно; He opened the window), процессы (Окно открылось; The window opened), свойства (Окно открывается легко; The window opens easily), состояния (Окно открыто; The window is open), отношения (Окно открывает прекрасный вид на зеленую лужайку; The window opens a nice view over a green lawn) и т.д. При этом глаголы передают аналогичные лекси-ко-грамматические значения акциональности, процессуальности, квалификативности, статаль-ности, релятивности и т.д., будучи функционально соотнесены с соответствующими лексико-грамматическими категориями (см. подробнее о функциональной категоризации глаголов и о синтаксически репрезентируемых концептах соответственно в [Болдырев 1995] и [Болдырев, Фурс 2004; Фурс 2004]).

Синтаксические категории членов предложения представляют собой языковые формы осмысления функциональных ролей участников событий, которые могут быть представлены как их

источники (подлежащее), объекты прямого или косвенного воздействия, инструменты, средства (прямое и косвенное дополнения), само событие (сказуемое), различные условия его протекания (обстоятельства) и т.д. Роль данных категорий как форм концептуализации мира проявляется в том, что с их помощью одному и тому же участнику могут быть приписаны различные роли: Он направил автомобиль в аэропорт - Автомобиль направляется в аэропорт - Он направился в аэропорт на автомобиле - Автомобиль вез его в аэропорт - Аэропорт стремительно приближался и т.д. При этом лексические и грамматические категории тесно взаимодействуют, дополняя друг друга. Определенная синтаксическая конструкция или синтаксическая функция члена предложения требует использования слов определенной тематической группы и ограниченных морфологических форм. Например, в конструкции, передающей активное, намеренное воздействие на объект, как правило, не используются или используются, но с большими ограничениями в отношении глаголов конкретных семантических групп формы неопределенного настоящего, а в функциях подлежащего, прямого и косвенного дополнений используются существительные также определенных тематических классов.

Значительный интерес с точки зрения концептуализации окружающего мира представляют собой устойчивые сочетания типа: бросить взгляд, сделать шаг, выдавить улыбку, to give a smile, to make a start и слова, способные выступать в служебной и знаменательной функциях, как например, некоторые полнозначные глаголы, передающие связочное значение: казаться умным, выглядеть молодым, родиться талантливым, остаться юным, to sound rough, to look angry, to feel awful и т.д. Первые самой формой своего сочетания передают определенные лексико-грамматические значения: кратности, фазовости, оценки и другие, позволяя говорить о существовании переходных категорий между категориями служебных и полнозначных слов (в данном случае глаголов), т.е. особых категорий переходных зон в языке. Элементы этих категорий отличаются разной степенью грамматизации в плане передачи соответствующих значений, и следовательно, сама структура этих категорий может иметь прото-типический характер. Аналогичную категорию переходной зоны образуют и вышеназванные функционально-связочные глаголы, которые также обнаруживают разную степень грамматизации связочного значения, которая проявляется в раз-

личной степени сохранения исходного лексического и лексико-грамматического (акционального, процессуального, статального и т.д.) значений. Соответственно, реализуемое ими связочное значение может быть также квалифицировано как лексико-грамматическое, а сама категория - как категория переходной зоны между знаменательными и служебными глаголами. Прототипическое ядро данной категории формируют глаголы, которые своим исходным лексическим значением выражают область концептуализации признака, т.е. способ его восприятия, а именно: глаголы восприятия и ощущения (см. подробнее: [Меркулова 2004]).

Лексические, лексико-грамматические и грамматические категории как формы языкового сознания служат средством проекции окружающего мира в сознании говорящих, создавая его идеальную, ментальную модель (см. также понятие проецированного мира «projected world» («experienced world», «phenomenal world») у Р. Джэ-кендоффа [Jackendoff 1995: 28]). Если скорректировать в этом плане теорию лингвистической относительности Сэпира-Уорфа, то становится понятным, как, а точнее, в каких категориях мыслит себе окружающий мир говорящий на том или ином языке. Соответственно в культуре того или иного народа, и особенно в межкультурной коммуникации, значимыми в первую очередь оказываются именно категориальные сущности и их конкретные проявления, а не отдельные нюансы и характеристики, связанные с названиями конкретных реалий в различных языках. Именно эти сущности относятся к числу констант той или иной культуры, а также определяют диалектный статус территориальных различий в языке.

Инвариантно-вариантная и прототипиче-ская структуры соответственно лексических и грамматических категорий в языке обусловлены также отличиями между естественными (следующими онтологии) и логическими (гносеологическими) классификациями, которые проявляются в различной трактовке самих направлений катего-ризационных процессов и иерархии уровней категоризации. В соответствии с прототипической теорией исходным, базовым уровнем категоризации считается срединный, определяющий два возможных направления процессов категоризации: в сторону обобщения (вышестоящий, супер-ординатный уровень) или в сторону конкретизации (субординатный, или нижестоящий уровень). Первое направление имеет логический характер и ведет к выделению инвариантов, т.е. наиболее

общих, существенных характеристик, второе связано с эмпирическим опытом и ведет к выделению конкретных характеристик и образцов, в том числе наиболее типичных - прототипов (воробей или малиновка, яблоко или апельсин и т.д.). Соответственно, прототипическую структуру обнаруживают преимущественно категории базового уровня, воспринимаемые гештальтно, в единстве и целостности всех своих частей и характеристик. В гносеологическом плане классификационный процесс, процесс категоризации, как известно, имеет только логический характер и ориентирован в одном направлении: от высшего уровня к низшему, от инвариантов к вариантам.

Логическое (гносеологическое) выделение категорий может быть задано, в том числе, с помощью языка: «любимые книги или фильмы», «люди, которым принято уступать место в общественном транспорте», различные виды классификационных оценок: первый класс (места в транспорте), люкс (комнаты), количество звезд (отели, коньяки), семейная (упаковки моющих средств), различные уровни в компьютерных играх и т.д. В составе данных категорий тоже трудно выделить наиболее типичные образцы, но, в принципе, возможно установить общую для всех членов категории инвариантную характеристику, служащую основанием для их объединения, например: наличие определенного набора услуг в трех-, четырех- или пятизвездочном отеле.

Сказанное выше, казалось бы, все расставляет по своим местам, внося достаточную ясность в понимание природы лексических и грамматических категорий на основе противопоставления, с одной стороны, инвариантно-вариантных и, с другой стороны, прототипических отношений внутри категорий. В то же время проблема внутренней организации языковых категорий, соотношение инвариантов и прототипов, как и типология самих категорий, представляется намного сложнее и противоречивее. Вероятно, и разнообразные по своему характеру процессы категоризации также нельзя упрощать и сводить к воспроизводству двух типов отношений. Эти процессы зависят от целого ряда факторов, среди которых: уровень и степень владения системой категорий, опыт категоризации конкретных объектов, соотношение теоретических и эмпирических знаний, языковой опыт и знания субъекта категоризации, приоритетность языковых или энциклопедических знаний, лежащих в основе формирования категорий и другие.

Трудно себе представить, что, категоризуя различные объекты, человек всегда и непременно сравнивает их с прототипом. В этом случае все словарные дефиниции звучали бы несколько абсурдно: соловей - это воробей, который отличается приятным пением. Точнее было бы сказать: соловей относится к той же категории, что и воробей, и отличается приятным пением. Последнее вполне допустимо, но лишь в том случае, когда категория птиц слушающему неизвестна или вызывает трудности с идентификацией, как культурно специфические категории, например, категория экзотических фруктов у носителей русского языка, сравните: папайя, или дынное дерево -тропическое дерево с желтовато-зелеными плодами, напоминающими дыню [Ожегов, Шведова 1993: 187]. Другими словами, сравнение с прототипом оправдано лишь на стадии первичного формирования категории или когда ее содержание ограничено у человека данным конкретным образцом, т.е. когда прототип выступает в качестве когнитивной точки референции (по Э. Рош) в отношении соответствующего концепта.

Это подводит к выводу, что процесс категоризации в динамическом аспекте (соотнесение с определенной категорией), воспроизводит ли он устоявшиеся концептуальные связи между предметом мысли и определенной категорией или устанавливает новые, всегда опирается на те или иные характеристики или конкретный образ. Данный вывод, в свою очередь, возвращает нас к уже известному положению о том, что в основе формирования категории лежит определенный концепт, обусловливающий ее структуру и содержание. Действительно, и конкретно-чувственный образ, и инвариантные характеристики в виде понятия, и прототип представляют собой не что иное, как разные типы концепта, раскрывающие каждый по-своему и с той или иной степенью полноты его структуру и содержание.

Тезис о концептуальной основе категорий скрывает в себе причину, объясняющую существование разных принципов организации категорий: классический, инвариантно-вариантный, прототи-пический, кластерный, «семейного сходства» и т.д., и, следовательно, их разную структуру и содержание. Дело в том, что знания, образующие концептуальную систему человека, могут иметь различные источники формирования: конкретно-чувственный опыт, предметно-практическая деятельность, теоретическое и обыденное познание, инференция, вербальное и невербальное общение, социальный опыт и другие. Отсюда и разнообразие

в типах, структуре и содержании концептов, их уровневой принадлежности, которое обусловливает многообразие категорий, в том числе языковых.

Широкий спектр языковых категорий обеспечивается также возможностью использования в процессе их формирования одновременно нескольких принципов, что размывает границы между выделяемыми типами и усложняет определение структурных и содержательных характеристик конкретной категории. В то же время это расширяет возможности языка в передаче разных структур знания и их интерпретации человеком. Помимо лексических групп и грамматических категорий, в языке можно выделить целый ряд мо-дусных, или оценочных (в широком смысле этого слова), категорий, т.е. категорий модусного типа, обеспечивающих возможности различной интерпретации говорящим того или иного концептуального содержания и формирования на основе этого отдельных смыслов. К числу таких категорий можно отнести: отрицание, аксиологические (собственно оценочные) категории, категории апроксимации, эвиденциальности, экспрессивности и т.п., в основе формирования которых лежат соответствующие модусные концепты. Следует специально подчеркнуть, что само терминологическое обозначение данного типа концептов и категорий - м о д у с н ы е - вводится нами сознательно с тем, чтобы провести различия между грамматической категорией модальности (наклонения), грамматической или лексической (в зависимости от конкретного языка) категорией модальных глаголов и аксиологическими, или собственно оценочными (в узком смысле этого слова), категориями.

Специфика формирования и организации модусных категорий заключается в том, что они объединяют определенные языковые средства на основе общности их концептуальной (интерпретирующей) функции. Интерпретирующий характер модусных категорий подчеркивает их особую природу и место в общей системе противопоставления гносеологических и онтологических концептов и категорий, а именно: как форм отражения онтологии человеческого сознания, его интерпретирующей функции, как форм проявления индивидуального опыта, знания, оценок (см. выше о коллективном и индивидуальном знании).

Интерпретация является неотъемлемым свойством человеческого сознания и познавательных процессов в частности. В онтологической триаде «система мира - система языка -концептуальная система человека» она связана

именно с человеком, его восприятием и оценкой системы мира и системы языка. Из этого можно заключить, что данный тип категорий является онтологическим для человеческого сознания и гносеологическим по отношению к окружающему миру и миру языка. Следовательно, модусные категории, если учесть их языковую прежде всего реализацию, обнаруживают концептуально-языковую природу. При этом необходимо специально оговорить, что речь идет о категориях языковых единиц, которые являются продуктом интерпретирующей функции сознания, поскольку концептуальную основу имеют, в принципе, все категории. Без детального обсуждения оставляем здесь и вопрос о взаимопроникновении всех трех систем: понятие окружающего мира включает в себя и человека и его язык, являясь, в свою очередь, объектом отражения и интерпретации человеческого сознания и языка, а язык отражает онтологию и мира и человеческого сознания, частью которого он является. Образно и схематически это можно представить как взаимную направленность лучей, исходящих из трех вершин онтологического треугольника «мир - человек - язык» (см. схема 2). В этом взаимопроникновении также проявляется взаимосвязь и некоторый дуализм гносеологических и онтологических концептов и категорий, категорий бытия и познания.

Схема 2

МИР

Отмеченная особенность модусных категорий, их логико-языковая природа сближает их, с одной стороны, с полевыми структурами, организованными по инвариантно-вариантному принципу. С другой стороны, в них могут выделяться прототипы и прототипические средства выражения данной функции в языке вследствие их неразрывной связи с категориями естественных объектов. Так, например, категория аппроксимации включает преимущественно лексические средства, объединенные инвариантной функцией выражения значения приблизительности или приблизительной оценки качества или количества в языке, например: около, приблизительно, почти; about, near(ly), approximately и т.д. Семантика самих этих слов ориентирована не на отражение реалий окружающего мира, а на их оценку или

интерпретацию говорящим субъектом в языке, т.е. они имеют не онтологическую, а концептуально-языковую природу. Их появление обусловлено необходимостью вербального общения. Поэтому их нельзя отнести к собственно лексическим, лексико-грамматическим или грамматическим категориям. В то же время они создаются именно языком с целью соответствующей интерпретации или оценки информации в процессе ее передачи языковыми средствами. С помощью этих средств человек выражает индивидуальный опыт концептуализации и категоризации мира, пытаясь найти наиболее точные названия для предметов мысли, которым нет соответствующих конвенциональных обозначений в языке (см. также: Болдырев, Дубовицкая 2006]).

Вышеназванные лексические средства передачи концепта приблизительности могут рассматриваться в качестве прототипических наряду с другими средствами, выражающими данную инвариантную функцию в своих вторичных значениях и потому занимающими периферийное положение в структуре этой категории. К числу последних относятся: лексические средства, выражающие сопряженные значения уверенности/неуверенности, точности/неопределенности (как бы, вроде бы, якобы, типа), синтаксические структуры, выражающие сравнение (ярче солнечного дня, темнее ночи), словообразовательные суффиксы (зеленоватый, трудноватый, простоватый, грубоватый, сравните недопустимость: *умноватый, *вежливатый, где аппроксимация невозможна) и другие. Актуализация и идентификация вторичной функции выражения приблизительности у данных языковых единиц определяет их место в структуре категории и осуществляется, в том числе, по сходству с семантикой прототипических лексических средств, что и дает основание считать последние когнитивной точкой референции (по Э. Рош) в соответствующем концептуальном пространстве, т.е. прототипическим ядром категории аппроксимации.

Аналогичную природу и структуру в русском языке имеет категория определенности/неопределенности, которая в других языках (например, английском, французском, немецком) приобретает категориально-грамматический статус, реализуемый соответствующими формами - определенным и неопределенным артиклями. Реализация инвариантной функции объединяет и различные (грамматические, лексические, интонационные) средства выражения отрицания в языке в единую категорию, напоминающую по своей

структуре функционально-семантическое поле. В то же время данная категория обнаруживает явный прототип в виде грамматических средств реализации данной функции: отрицательные формы с частицей не, например, в русском языке и аналогично с частицей not или nicht - соответственно в английском и немецком языках. Иначе говоря, в структурной организации этой категории с достаточной очевидностью просматривается использование двух разных принципов: инвариантно-вариантного, с одной стороны, и прото-типического, с другой.

Категория отрицания, как и лежащий в ее основе концепт, является наиболее иллюстративной в плане обсуждаемой проблемы. Рассмотрим ее несколько подробнее. Из самого названия данного концепта со всей очевидностью следует, что он является продуктом человеческого сознания, результатом концептуализации определенной коммуникативной функции. В реальном мире «отсутствия существования или наличия» как такового нет, и только человек постулирует его, выражая свое восприятие определенной ситуации в процессе общения и опираясь на собственный опыт осмысления аналогичных ситуаций, на свою собственную систему ценностей, мнений, оценок, ожиданий.

В качестве подтверждения этому служит и сам факт отсутствия референции у языковых средств выражения отрицания, мотивированность их значений исключительно процессом языкового общения, сравните: не, нет, нигде, никакой(ая, ое), никак, никто, ничто, ничего, ничем, никуда, ниоткуда, никогда и т.п. Другими словами, концепт «отрицание», по всей видимости, возникает как определенная реакция человека на окружающий мир предметов и событий, как способ и результат его восприятия и осмысления, а также как конкретная коммуникативная реакция на предложение, вопрос, утверждение, умозаключение и т.д.

Эта особенность рассматриваемого концепта дает основание предполагать, что отрицание по своей природе является коммуникативно-обусловленным, модусным концептом, ориентированным на говорящего субъекта и на систему языка. Он выступает как определенный способ языкового представления действительности, поскольку связан с отражением знаний из мира идеального, созданного человеческим сознанием, а не знаний реального мира. Пояснить сказанное можно, используя такие достаточно известные понятия когнитивной семантики, как: фрейм, ментальное пространство, когнитивный контекст, профилирование и некото-

рые другие (см.: [Филлмор 1988; Fauconnier 1998; 2002; Langacker 1991] и др.).

Проблема заключается в том, что, представляя ту или иную ситуацию с помощью языка, человек привлекает весь спектр знаний об этой ситуации, т.е. необходимый фрейм, и акцентирует внимание на том или ином ее аспекте или элементе, соответствующим образом профилируя эти знания, придавая им конкретную конфигурацию и добиваясь тем самым передачи нужного смысла. С помощью отрицания, в частности, профилируется отсутствие ожидаемого элемента события или одной из его планируемых характеристик. Мы как бы специально создаем посредством языковых средств определенный когнитивный контекст, или ментальное пространство, чтобы показать это отсутствие или несоответствие. В качестве такого контекста может рассматриваться тот или иной фрейм как пакет знаний о стереотипной ситуации и как определенная модель или схема осмысления событий, т.е. связанная структура знания, в которой нашим опытом познания мира запрограммировано наличие определенных элементов или событий и их соответствующая интерпретация или оценка. Например, в предложении: Автобуса не было, все стояли на остановке и ждали - выражено отсутствие объекта в определенном пространстве вопреки ожиданиям говорящего, в предложении: Автобус так и не пришел -отсутствие самого события, т.е. созданного ментального пространства, а в предложении: В указанное время автобус не пришел - несоответствие предполагаемой временной схеме события.

Таким образом, отрицание профилирует отсутствие чего-либо на фоне определенного стереотипного знания. С точки зрения окружающего мира в конкретной ситуации много чего может не происходить. В указанное время может, например, не прийти поезд, сантехник или учитель. То, что на автобусной остановке не было автобуса, звучит вполне логично в сравнении, например, с тем фактом, что на остановку не пришел сантехник, хотя последний тоже может быть элементом, но уже другого фрейма, включающего знания о сантехнике и автобусной остановке, от которой он ездит на работу.

Сказанное свидетельствует о модусном характере концепта «отрицание», который не обладает собственной информацией о реальном мире, но приобретает определенное содержание, будучи соотнесен с другим концептом или концептуальной структурой. Подобно критике, не существующей без своего объекта, отрицание имеет от-

носительный характер и требует наличия определенной структуры знания как области своего определения. Аналогично в разговоре, например, при ответе на вопрос Что Вы имеете в виду? или Что Вы собираетесь этим сказать? часто звучит ответ Ничего, который, вероятно, означает 'ничего из того, что предполагает тот, кто задает вопрос'.

Зависимый характер концепта отрицания наглядно проявляется также в сравнении его с другими, «обычными» концептами. Так, в частности, информация о несоответствии определенной временной схеме может быть представлена в виде концепта, репрезентируемого в языке глаголом «опаздывать», и выражена формально утвердительным высказыванием, сравните: Он, как всегда, вовремя не пришел - Он, как всегда, опоздал. Если для передачи аналогичной информации во втором высказывании глагольная форма опоздал является концептуально самодостаточной, то в первом высказывании отрицательная частица не требует дополнительного уточнения области определения в виде наречия вовремя и глагольной формы пришел.

Об этом же свидетельствует и характер сращения элементов отрицательных по форме фразеологических сочетаний, в которых отрицание неотделимо от смысла всего фразеологизма, например: не видеть как своих ушей (ср.: *видеть как своих ушей); не помнить себя; не лезть за словом в карман; не сводить глаз; не чувствовать под собой ног; не успеть и глазом моргнуть; не покладая рук; ни днем ни ночью; ни к селу ни к городу; ни рыба ни мясо; мухи не обидит и т.п. Сравните с теми случаями, когда отрицание не входит в состав фразеологической единицы: кривить душой - не кривить душой; находить общий язык - не находить общий язык; ходить вокруг да около - не ходить вокруг да около и т.д. Подобное сращение, вероятно, имеет место и в большинстве фамилий на Не- в современном русском языке. В них достаточно легко читается мотивирующая основа, которая, однако, практически не приводит к образованию соответствующих «положительных» фамилий по типу: Немиров - Миров, сравните: Ненашев (*Нашев), Невзоров (*Взоров), Не-устроев (*Устроев), Негодин (*Годин), Нелюбин (*Любин), Нехорошев (*Хорошев) и т.д.

Область определения для отрицания может задаваться контекстом самого высказывания, в котором оно используется (У меня не было времени Вас ждать), речевым контекстом в диалоге (У вас есть время? - Нет), отдельным словом (Ничего существенного; без льгот), частью про-

изводного слова (неправда; недостаточно) или словосочетанием (без права на жительство; не от большого ума и т.д.).

Областью определения для отрицания служит и конкретная культурная среда. В рамках той или иной языковой культуры отрицание может приобретать дополнительный смысл или своеобразные функции. Помимо хорошо известных особенностей использования отрицания в том или ином языке (например, отсутствие двойного отрицания или использование отрицания только при сказуемом главного предложения в английском языке, сравните: Я никогда не был в Париже -I have never been to Paris; Я думаю, он не придет -I don't think he will come), лингвокультурная специфика отрицания проявляется также в различном частеречном статусе употребляемых слов с отрицательным значением.

В русскоязычной культуре модусно-оценоч-ная и собственно коммуникативная (разговорная) функции отрицания, в частности, реализуются в различных категориальных статусах отрицательных местоимений: никто, ничего, никакой и т.п. В своей модусно-оценочной функции они преимущественно выступают как неопределенные местоимения: Для нее твой приход ничего не значит; Ему ничего не стоит купить новый дом, в коммуникативной функции (которая тоже может предполагать определенную оценку со стороны говорящего, чаще всего, эмоциональную) - как наречия или прилагательные: Он сегодня на работе был никакой; Преподаватель она никакая; Он для меня никто и звать его никак; Родом она из ниоткуда; Они ушли в никуда и т.д. В коммуникативной функции наречие «ничего» в ответ на извинение за какое-либо действие или на вопрос Как Ваши дела? или Как Ваше здоровье? Как Вы себя сегодня чувствуете? - как правило, означает 'нормально' или 'все в порядке', и не случайно, заметим, за этим ответом часто следует шутливое уточнение области определения: Ничего хорошего или ничего плохого?

В английском языке к названным категориальным статусам также добавляется статус существительного, индицируемый с помощью форм множественного числа, например: ...these loafers, these worthless nothings, who sit here chattering like old fishwives (COLLINS COBUILD), который в русском языке обычно передается существительными отрицательной семантики типа «ничтожество», также способными употребляться в форме единственного и множественного числа. Интересным представляется и тот факт, что в англий-

ском языке практически не встречаются фамилии с отрицательными частицами, как в русском языке (см. выше).

Существенно также отметить, что и в русском и в английском языке «ничего/nothing» может означать в разговоре 'малую или несущественную стоимость, усилие': Это мне ничего не стоило - It cost me nothing. Но только в английском языке можно сказать: He sold his house for nothing, тогда как в русском языке в этом случае употребляется существительное отрицательной семантики «бесценок», что, вероятно, нельзя назвать случайным. Как показывает сравнительный анализ фактического материала, русский язык в большей степени привлекает разнообразные существительные отрицательной семантики, т.е. использует различные лексические средства в тех случаях, когда английский язык ограничивается неопределенным или отрицательным местоимением для выражения отрицательного значения.

Сказанное выше дает основание предполагать, что отрицание в английском языке носит более формализованный характер, чем в русском языке, что также проявляется во взаимозависимом характере употребления глагольных форм отрицания и отрицательных местоимений или частиц (невозможность двойного отрицания в рамках одного высказывания в английском языке и его допустимость в русском языке): I will not go anywhere -1 will go nowhere; I have not written any letters -1 have written no letters -1 have never written any letters - I do not think, I have ever written any letters. Сравните в русском языке: Я никуда не пойду; Я никогда не писал никаких писем, где каждое из использованных средств выражения отрицания выполняет свою функцию самостоятельно, т.е. независимо друг от друга, не погашая, а усиливая общий отрицательный смысл высказывания. Только лексически выраженное двойное отрицание, выполняющее специальную функцию погашения отрицательного значения, в принципе допустимо и в английском языке, например: nothing unusual; no one unknown; not unpleasant и т.п.

Таким образом, концептуализация отрицания в языке непосредственно связана с формированием модусного концепта, имеющего зависимый, относительный характер и приобретающего конкретное содержание только во взаимосвязи с другим концептом или концептуальной структурой, что определяет модусно-оценочную и коммуникативную (разговорную) функции используемых для его репрезентации языковых средств.

Сложную структуру, обусловленную комплексным участием различных принципов и факторов в процессе их формирования, обнаруживают аксиологические, или оценочные, категории. В основе данных категорий лежат всевозможные оценочные концепты разного уровня абстракции, которые определяют их структуру и содержание, например: «хороший», «плохой», «полезный», «ненужный», «приятный», «неприятный» и т.д. Специфика оценочных концептов заключается в их содержательной неопределенности, обусловленной зависимостью от других, конкретных концептов и концептуальных структур, которые подвергаются оценке. Только в единстве с этими структурами они приобретают конкретную интерпретацию: хороший чемодан - прочный, вместительный, удобный для переноски; хороший торт может означать вкусный, большой, дорогой, а хороший урожай - большой, богатый и т.д.

Зависимость от других концептуальных структур, их релятивность является общей характерной особенностью модусных концептов и категорий: не существует отрицания, плохой или хорошей оценки, эвиденциальности, экспрессивности, определенности или неопределенности и т.д. безотносительно к чему-либо, т.е. самих по себе. Они приобретают конкретную значимость только на фоне или в контексте того или иного концептуального содержания, и в этом проявляется их модусный, рамочный характер.

Соответственно, общие оценочные категории типа «хороший», «плохой» в плане их структурной организации подобны мозаике. Основным принципом их построения является «семейное сходство», при котором невозможно выделить инвариант или прототип всей категории, в которую попадают и хороший (или плохой) автомобиль, и хороший/плохой чемодан, и хорошая/плохая погода, и хороший/плохой поступок на основе общего инвариантного отношения к ним человека. Причем это отношение может быть конкретизировано в виде определенной качественной (прочный/непрочный), количественной (маленький/большой) или функциональной (удобный/не-удобный) характеристики или в виде эмоциональной реакции человека (приятный/неприятный). В то же время каждая из субкатегорий, входящая в общие категории «хороший» или «плохой»: хорошие или плохие вещи, хорошие или плохие люди, хорошие или плохие поступки, хорошие или плохие транспортные средства и т.д., - может строиться по инвариантно-вариантному, прототипическому или другому типу в зависимости от природы оце-

ниваемой сущности. В этом также проявляется релятивность оценочных категорий, структура которых во многом повторяет принцип организации исходной, оцениваемой категории.

Если оценка направлена, например, на естественную категорию или базовые концепты, то и соответствующая оценочная категория, как и объект оценки, будет предположительно иметь про-тотипическую структуру. При этом прототипы естественной и положительной оценочной категорий могут частично или полностью совпадать по своим основным параметрам, особенно в тех случаях, когда в виде прототипа выступает некий стереотип или идеал: прототип чемодана - он же хороший (идеальный) чемодан. Напротив, прототип категории отрицательной оценки («плохой чемодан») в этом случае будет ассоциироваться с периферией соотносимой категории естественных объектов. Данное положение меняется относительно одушевленных объектов. Если в прототи-пическом представлении о человеке акцент делается на его внешних, анатомических характеристиках, то представления о прототипическом хорошем или плохом человеке, скорее, фокусируют его внутренние, душевные качества, идеализируемые в том или ином обществе или общественной группе, сравните сомнительность выделения категории ?хорошая птица, - где о душевных качествах речь идти не может, а само сочетание может быть использовано, скорее, для оценки конкретного элемента категории, как и хороший соловей, воробей, пингвин. При этом единичные объекты, не образующие естественных категорий, не образуют и оценочных категорий: *хороший Ваня, *хорошая Надя и т.д., но могут входить в категории более высокого порядка: Ваня - хороший (человек), что также подтверждает релятивный характер оценочных категорий.

Ситуация еще более усложняется, когда речь заходит об абстрактных и событийных сущностях или природных явлениях, среди которых могут быть и инварианты, и прототипы, и объединения по принципу семейного сходства. Так, трудно говорить об инвариантах или прототипах категорий «поступок», «погода» или «наука», но можно выделить инвариантную характеристику, например, хорошего или плохого поступка -'приносящий пользу или наносящий вред окружающим', установить центральные характеристики прототипа хорошей или плохой погоды в зависимости от времени года: 'наличие солнца, ветра, дождя или снега, высокая или низкая температура' и т.д. В то же время оценка науки по это-

му принципу представляется мало вероятной даже в специфическом контексте. Последнее подтверждается также переосмыслением самого слова наука в сочетании с прилагательными общей оценки: Это будет для нее хорошей наукой. В основе этого переосмысления лежит когнитивный механизм концептуальной интеграции, который приводит к формированию нового смысла, не сводимого к сумме значений интегрируемых единиц.

Мозаичный характер оценочных категорий, как и сам процесс их формирования, достаточно иллюстративно продемонстрирован в известном стихотворении В. Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?». Как утверждает поэт, плохо, «если ветер крыши рвет, если град загро-хал», «если сын чернее ночи», «если бьет дрянной драчун слабого мальчишку», «если ты порвал подряд книжицу и мячик» и т.д., а хорошо, «если солнце в целом свете», «если мальчик любит мыло и зубной порошок», защищает тех, «кто меньше ростом», «любит труд», «моет сам галоши» и т.д. В результате, в одну оценочную категорию объединяются и природные явления, и поступки, и черты характера, получающие соответствующую характеристику. Специально подчеркивается и относительный характер оценочной категоризации: «для прогулок плохо», «очень хорошо и большим и детям».

Наличие прототипов и инвариантов в оценочных категориях основано на коллективном знании центральных, субстанциональных характеристик оцениваемых объектов и явлений, на существовании определенных идеалов, норм, стереотипов в обществе. При совпадении предмета мысли с коллективной или общественной оценкой в виде оценочного прототипа, инварианта, нормы или стереотипа сами оцениваемые характеристики обычно не называются: хороший человек. Если говорящий вкладывает в содержание оценочного концепта индивидуальную (и потому периферийную) характеристику, то она, как правило, получает отдельное обозначение: хороший, щедрый человек. В этом также раскрывается специфика формирования оценочных категорий, которые не равны по своему содержанию исходной категории плюс соответствующая оценка.

Совершенно особый тип оценочной категоризации образуют языковые диалектные категории, в основе формирования которых лежат определенные территориальные, или локальные, концепты. Локальные концепты содержат знания о специфике диалектных форм в сравнении с литературным языком или с формами другого диалек-

та и оценивают те или иные языковые единицы как принадлежащие определенному диалекту. В этом проявляется специфически релятивный, в определенном смысле метаязыковый, характер диалектных категорий. Диалектная категоризация интерпретирует сами языковые формы и их содержание, оценивая и распределяя эти формы в соответствии с их диалектной принадлежностью. При этом в состав диалектных категорий (и в этом состоит их особая специфика) включаются и общепринятые и диалектные формы, противопоставление которых и создает основу для передачи знания о диалектах. Как следствие, структура данных категорий обнаруживает несколько центров, или фокусов, в качестве которых выступают прототипические формы литературного языка и прототипы языковых единиц конкретных диалектов. Например, в русском языке лексическая категория «дом» включает в себя различные названия этого объекта, используемые в литературном языке. Диалектные категории «изба» и «хата» соотносят общепринятую литературную форму дом с языковыми единицами изба и хата, характерными для северного и южного диалектов соответственно. При этом собственно диалектное значение данные слова приобретают именно в сопоставлении с языковыми единицами других диалектов.

С этой позиции можно также говорить о лингво-страноведческих, лингво-культурных, эт-но-лингвистических и т.п. категориях, в основе формирования которых лежат специфические знания страноведческого, культурного, этнического и другого характера. К этому же типу можно отнести и стилистические категории, которые содержат знания о ситуации употребления соответствующей лексики и языковых форм и возможной реакции окружающих на неадекватное речевое поведение: человек, не обладающий специальными лингвистическими знаниями, с легкостью распознает, когда ему, например, грубят в магазине, государственном учреждении или любом другом месте, предполагающем совершенно иной стиль общения: Здесь вам не тут (М. Зощенко).

Необходимо также отметить особую роль, которую выполняют фонологические средства в рамках диалектных категорий. Те или иные диалектные варианты произнесения разных слов выполняют уже не только смыслоразличительную, но и диалектно-различительную функцию, передавая специфическое знание о диалектах и диалектной принадлежности данных слов, например, «оканье», «аканье», «[г] фрикативное» в современном русском языке. Это ставит под сомнение

бытующее мнение о том, что фонология не может быть когнитивной. Фонологические категории, как и этимологические, лингво-страноведческие, этно-лингвистические и т. п., также могут выступать в качестве средства концептуализации и категоризации мира, самого языка и говорящих на данном языке.

Существование оценочных категорий подтверждает градацию выделяемых характеристик по степени их значимости для той или иной категории. Причем эта градация в данном случае определяется не только признаками центральности (субстанциональности, обязательности) или пе-риферийности (факультативности), но и признаками объективности (коллективности) и субъективности (индивидуальности).

Суммируя все вышесказанное, необходимо отметить, что сообразно онтологическому треугольнику «мир - человек - язык» все многообразие языковых категорий как форм репрезентации знаний можно свести к трем основным типам, представляющим собой три модели категориального видения мира: лексические, грамматические и модусные. Лексический категориальный формат знания воспроизводит в языке структуру и содержание категорий естественных объектов, т.е. онтологическую модель категоризации мира, и потому может считаться аналоговым, или логическим. Соответственно, лексические категории собственно языковыми категориями не являются и строятся преимущественно по инвариантно-вари-антному принципу. В них реализуется гносеологическая функция языка и мышления. Грамматические и лексико-грамматические (явная и скрытая грамматика) категории раскрывают онтологическую модель языка, т.е. категоризацию естественных для него объектов, и потому организованы на основе прототипического принципа. Данные категории обеспечивают реализацию главной для языка функции - коммуникативной. Модусные категории по своей природе связаны с онтологией человеческого сознания, его интерпретирующей функцией и отражают интерпрета-тивную модель мира. Они объективируют способы интерпретации знаний человеком и закрепляют механизмы этой интерпретации в системе языка в виде определенного формата знаний. Мо-дусные категории имеют зависимый от других концептуальных сущностей, релятивный характер и в своей структуре обнаруживают сочетание разных принципов организации.

Список литературы

Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М.; Л.: Наука, 1964.

Болдырев Н.Н. Функциональная категоризация английского глагола: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. СПб., 1995.

Болдырев Н.Н., Гунина Н.А. Когнитивный аспект лексической категоризации английских глаголов звучания // Моделирование процессов функциональной категоризации глагола: Кол. мо-ногр. Тамбов: Изд-во Тамб. ун-та, 2000.

Болдырев Н.Н., Фурс Л.А. Репрезентация языковых и неязыковых знаний синтаксическими средствами // Филологические науки. 2004. № 3.

Болдырев Н.Н., Дубовицкая Е.Ю. Когнитивный механизм формирования смысла «приблизительность» (на материале современного английского языка) // Вопросы когнитивной лингвистики. 2006. № 1.

Бондарко А.В. Система времен русского глагола: (В связи с проблемой функционально-семантических и грамматических категорий): Ав-тореф. дис. ... д-ра филол. наук. Л., 1968.

Бондарко А.В. Функциональная грамматика. Л.: Наука, 1984.

Бондарко А. В. Инварианты и прототипы в системе функциональной грамматики // Проблемы функциональной грамматики: Семантическая инвариантность/вариативность. СПб.: Наука, 2003.

Виноградов В.А. Варьирование именных классификаций // Языки мира: Проблемы языковой вариативности. М.: Наука, 1990.

Гулыга Е.В., Шендельс Е.И. Грамматико-лексические поля в современном немецком языке. М., 1969.

Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994.

Колшанский Г.В. Некоторые вопросы семантики языка в гносеологическом аспекте // Принципы и методы семантических исследований. М.: Наука, 1976.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры, 2004.

Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Изд-во МГУ, 1996.

Лакофф Дж. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка. М.: Прогресс, 1988.

Меркулова И.Н. Категория функционально-связочных глаголов в современном английском языке: Авторе. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2004.

Никитин М.В. Российский уклон в когнитивной лингвистике // Интерпретация. Понимание. Перевод. СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 2005.

Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: АЗЪ, 1993.

Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. I-II. М., 1958.

Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс, 1993.

Филлмор Ч. Фреймы и семантика понимания // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка. М.: Прогресс, 1988.

Фурс Л.А. Синтаксически репрезентируемые концепты: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Тамбов, 2004.

Щур Г.С. Теории поля в лингвистике. М.: Наука, 1974.

Fauconnier G. Mappings in Thought and Language. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

Fauconnier G. Mental Spaces: Aspects of Meaning Construction in Natural Languages. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Jackendoff R. Semantics and Cognition. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1995.

Lakoff G. Women, Fire, and Dangerous Things: What categories reveal about the mind. Chicago: The University of Chicago Press, 1990.

Langacker R.W. Concept, Image and Symbol: The Cognitive Basis of Grammar / R.W. Langacker // Cognitive Linguistics Research 1. Berlin; N. Y.: Mouton de Gruyter, 1991.

Rosch E.H. Natural Categories // Cognitive Psychology. 1973. Vol. 4. № 3.

N.N. Boldyrev

LINGUISTIC CATEGORIES AS A FORMAT OF KNOWLEDGE

The article discusses the problem of linguistic categories from the point of their content and structure, the role of categories in conceptualization and categorization of language and the world. As a result the three main types of categories as formats of knowledge and the three models of categorization are distinguished.