CC BY
3
Челябинский гуманитарий. 2022. № 3 (60). С. 41-46. ISSN 1999-5407 (print).
Chelyabinskij Gumanitarij. 2022; 3 (60), 41-46. ISSN 1999-5407 (print).
Научная статья УДК 82-192
DOI 10.47475/1999-5407-2022-10306
«Я» КАК НЕИЗВЕСТНАЯ ВЕЛИЧИНА В ЛИРИКЕ ИЛЬИ КОРМИЛЬЦЕВА Зинаида Григорьевна Станкович
Казанский федеральный университет, Казань, Россия, uky-onna@yandex.ru, ORCID: 0000-0002-5442-6475
Аннотация. В статье рассматривается проблема самопознания и самооценки лирических субъектов в произведениях Ильи Кормильцева 1985-1997 годов. Автор исследования приходит к выводу о том, что процесс саморефлексии лирических субъектов у Кормильцева не всегда можно назвать полностью завершённым. Герои стремятся сохранить свою индивидуальность и обособить себя от других людей, поскольку мир, в котором они живут, представляется им враждебным.
Ключевые слова: саморефлексия, лирический субъект, русская рок-поэзия, субъектно-объектные отношения.
Для цитирования: Станкович З. Г. «Я» как неизвестная величина в лирике Ильи Кормильцева // Челябинский гуманитарий. 2022. № 3 (60). С. 41-46. doi: 10.47475/1999-5407-2022-10306
Original article
"I" AS AN UNKNOWN QUANTITY IN THE LYRICS OF ILYA KORMILTSEV Zinaida G. Stankovich
Kazan federal university, Kazan, Russia, uky-onna@yandex.ru, ORCID: 0000-0002-5442-6475
Abstract: The article deals with the problem of self-knowledge and self-esteem of lyrical subjects in Ilya Kormiltsev's works written in 1985-1997. The author of the research comes to the conclusion that the process of lyrical subjects' self-reflection in Kormiltsev's works can not always be called fully completed. The heroes strive to preserve their individuality and isolate themselves from other people because the world in which they live seems to them hostile.
Keywords: self-reflection, lyrical subject, Russian rock poetry, subject-object relations.
For citation: Stankovich Z. G. "I" as unknown quantity in the lyrics of Ilya Kormiltsev. Chelyabinskij Gumanitarij, 3 (60), 41-46, doi: 10.47475/1999-5407-2022-10306
В творчестве современных рок-поэтов важное место занимает момент саморефлексии. Литературная саморефлексия представляет собой целый комплекс позиций, раскрывающих ответы автора на основные вопросы бытия человека, на место и роль поэта, художника, мыслителя в мире. Это оценка автором собственного творчества, поскольку именно для современного творца характерно самоосмысление творческого процесса и его результатов. В русской рок-поэзии существуют различные формы саморефлексии. Это самономинация лирического субъекта; рефлексия одного и того же сюжета в различных жанрах; оценка собственного присутствия и - главное - отсутствия в мире; попытка выстраивания диалога с самим собой [см. подробнее об этом: 8; 9; 11]. Естественно, что одной из самых выразительных форм саморефлексии поэта выступает своего рода авторская «я-концепция» как поиск ответа на вопрос о взаимодействии эмпирической личности и творческого субъекта в жизни художника. Нередко саморефлексия выражается в осмыслении лирическим субъектом собственной сущности и своего места в мире. Достаточно знаковым является в этом плане творчество Ильи Кормильцева, особенностью которого видится неоднократное обращение к вопросу о специфике «я» лирического субъекта, проблематичность самооценки и её постоянное развитие, а также попытка регулировать собственную субъектность. Для анализа обозначенного процесса в статье используются три текста, созданные в период с 1985 по 1997 г.г., два из них - «Кто я?» и «Люди» -песенные, а один - стихотворение «Зов». © Станкович З. Г., 2022
Самой первой песней, текст которой был написан Ильёй Кормильцевым для группы «Наутилус Помпилиус», является «Кто я?». Песня входит в альбом «Невидимка» 1985 года. Уже самим своим названием произведение указывает на то, что «я» является здесь величиной неизвестной и требующей некоего определения. Поскольку вопрос о специфике собственной сущности вынесен в заглавие, можно сделать вывод о том, что он является особенно важным как для лирического субъекта, так и для автора.
Применительно к данному тексту немаловажной является форма его презентации в качестве песни. По воспоминаниям В. Бутусова, слова текста проговаривались клавишником группы Виктором «Пифой» Комаровым: «Стояла глубокая ночь, и за тонкими стенами девятиэтажного дома мирно спали соседи. Злобным голосом, пропущенным через ревербератор, Пифа мрачно вещал в микрофон фрагменты психоделики Кормильцева: "Школы, школки, университеты..."» [6]. Голос в записи максимально лишён эмоциональности, звучит монотонно, с паузами, словно его произносит машина, а не человек. Это обстоятельство ещё больше заостряет вопрос о том, кем же является лирический субъект. Кроме того, упоминаниями о машинах изобилуют и строки первого куплета: «Люди с пишущими стиральными // Швейными электронными машинками // Машинами машинищами» [1. С. 233].
Мир вокруг лирического субъекта можно назвать не только техногенным, но и в более широком смысле неприродным. В первом куплете фиксируются такие понятия, как «школа мимики жеста», «тренировка перед зеркалом с чужими очками», «Вооружение в никуда, // Вопросы из ниоткуда» [Там же]. Мимика как движение мускулов лица и жест как движение тела противостоят друг другу и никак не могут быть соединены. Зачем тренироваться в чужих очках, если они тебе точно не подойдут? С человеческой точки зрения, перед нами нелогичный и непонятный мир, однако, как уже упоминалось выше, мы не можем быть уверены, что лирический субъект - это точно человек.
Непонятным выглядит не только он сам, но и то, что находится рядом с ним. Нам известно крайне мало о существенных характеристиках мира, окружающего лирического субъекта, поэтому вполне закономерно, что в песне неоднократно звучат вопросы «Где я кто я куда я куда?» [Там же]. Нетрудно заметить, что в этом перечне преобладают именно те вопросы, которые относятся к местоположению героя.
Можно утверждать, что пространству мира этого героя, помимо механистичности, присуща ещё и большая степень милитаризованности. Песня изобилует различными деталями, имеющими отношение к армии и войне. Кроме упомянутого выше вооружения в никуда в тексте встречаются следующие «военизированные» образы: «Я отрезаю от себя части, // Леплю из них сержантов // Внешней разведки, // Посылаю их выполнять прокладку // Коммуникаций.» <...>, «Третий в телефоне, // Третий в постели, // Никак нет, // Так точно, есть», «Я отрезаю от себя части, // Леплю из них генералов армии, // Благополучия вызываю, // Они будут докладывать // О моем передвижении, // Карты в штабе не меняются // Никогда, никогда, никогда» [Там же]. Сразу же создаётся ощущение, что милитаризованный мир не просто нелогичен, но ещё и недружественен по отношению к лирическому субъекту, поскольку тот вынужден отрезать от себя части. В данном случае в определённой степени разрушаются привычные субъектно-объектные отношения: герой относится к себе как к объекту, который можно делить на составляющие. При этом нет упоминания о боли, которую он мог бы испытывать. Её отсутствие легко объяснимо, если перед нами не человек, а машина. Однако механизм скорее разбирал бы себя на части, а не отрезал бы их. Таким образом, боль может подразумеваться, хотя напрямую речи о ней не ведётся, а значит, цель, ради которой лирический субъект отказывается от фрагментов себя, должна быть для него очень важна.
Отрезая от себя части, персонаж одновременно предстаёт в роли творца-созидателя: в начале текста он лепит из своих частей сержантов внешней разведки, которые должны выполнять прокладку коммуникаций. В военном деле под коммуникацией понимается «путь сообщения, линия связи, снабжения» [4]. Если же рассматривать коммуникацию в более широком смысле не как конкретное, а как отвлечённое понятие, то речь пойдёт о передаче информации от субъекта к субъекту, о налаживании некоего контакта, связи. Однако у Кормильцева «они [сержанты] не возвращаются никогда // Никогда». Коммуникация не налажена, общение с другими индивидами не состоялось в прошлом и не происходит до сих пор.
При этом нельзя сказать, что лирический субъект существует в вакууме и вокруг нет тех, с кем теоретически можно было бы наладить коммуникацию: «<...> третий в комнате // Третий в телефоне // Третий в постели // Никак нет // Так точно есть» [1. С. 233]. Индивиды рядом существуют, но по принципу третьего лишнего: они оказываются там, где для них при естественном положении вещей нет места. Постель - это камерное пространство, в котором должны находиться только двое. Точно так же и разговор по телефону во времена, когда был создан текст, подразумевал наличие только двоих собеседников.
Появление третьего лишнего становится причиной постепенной утраты лирическим субъектом собственного, личного мира: «меньше все меньше меньше // Меньше своего того // Которые того что больше // Все больше больше // Больше какого-то потому что // В связи обстоятельства кредит аванс // Долг <...>» [Там же]. О характеристиках этого «своего» нам ничего не известно, лирический субъект говорит о нём очень сбивчиво, неконкретно, как будто уже забывая о том, каким именно
должно быть это «своё». То чужое, что приходит ему на смену, также расплывчато: «больше какого-то».
Важно отметить, что слова «кредит», «аванс» и «долг» могут быть сгруппированы в единое лексико-семантическое поле на основе связи с понятием нехватки денежных средств. Человек, будучи затянут в финансовую кабалу, не имеет возможности заниматься тем, чем ему бы хотелось, не может в полной мере посвятить себя близким, а вынужден работать на тех, кому он должен, думать об этих людях, хотя эти мысли для него неприятны. Кредиторы, таким образом, и становятся этими третьими лишними, проникающими в камерные пространства.
В последнем куплете можно увидеть отделение души лирического субъекта от его тела. Телесная оболочка начнёт свой отдельный путь, который не будет контролироваться сознанием. Сознание же окажется в позиции наблюдателя. Лирический субъект фактически теряет связь с той частью собственного «я», которая существует во внешнем мире: «Я отрезаю от себя части // Леплю из них генералов армии // Благополучия вызываю // Они будут докладывать // О моем передвижении // Карты в штабе не меняются // Никогда никогда никогда». Неоднократное повторение слова «никогда» как нельзя сильнее передаёт фаталистическое настроение этой песни: что бы ни делал лирический субъект, его действия не приведут к качественным изменениям или положительным результатам.
Отвечая на вопрос лирического субъекта «Кто я?», слушатели и читатели приходят к сложному и одновременно печальному выводу. Я - это тот, кто постепенно теряет свою индивидуальность, а также свой человеческий облик и превращается в машину. Это тот, кто безуспешно пытается построить правильную коммуникацию с другими людьми. Наконец, это индивид, который должен разрушать сам себя, и это действие опять-таки оказывается бесполезным. Виной же тому «обстоятельства»: «кредит аванс долг», и из сложившейся ситуации невозможно найти выход. Задавая вопрос, лирический субъект всё ещё пытается каким-то образом сохранить свою личность, но уже не может ответить даже сам себе.
Вопрос о самоопределении лирического субъекта вновь возникает для Ильи Кормильцева в песне «Наутилуса» «Люди» из альбома «Крылья» 1990 года. Текст начинается со следующей фразы: «я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов // я ощупываю пальцами свое лицо // и внутри у меня холодеет от жути: // неужели я такой же как все эти люди <...>» [1. C. 238]. По мнению Е. В. Исаевой, «в <...> композиции «Люди» эксплицируется мотив страха, ужас лирического героя рождается от соприкосновения с окружающими <...>. Страх героя обусловлен тем, что он похож на окружающих его людей, идентичен с ними, поэтому в нем просыпается желание быть другим: я отдал бы немало за пару крыльев // я отдал бы немало за третий глаз // за руку на которой четырнадцать пальцев // мне нужен для дыхания другой газ» [2. C. 110]. Н. К. Нежданова замечает, что в песнях «Наутилуса» за образами-символами крыльев, «обозначающими высоту и полет, всегда живет и бьётся противостояние земной замкнутости, духовной нищете и убогости» [7. C. 196]. В таком же ключе можно добавить, что третий глаз помог бы герою разглядеть невидимое глазом простым. Рука пригодилась бы для особо сложной и тонкой работы. В атмосфере «другого газа», возможно, не было бы душно, было бы легче дышать.
Интересно, что лирический субъект, пытаясь понять, насколько он подобен другим людям, не смотрит в зеркало, а ощупывает своё лицо. Возможно, это происходит потому, что зеркало - предмет, который существует отдельно от человека, не является его частью, а значит, может солгать, дать неверную информацию. Правильный же ответ может себе дать субъект только сам, поэтому ему и приходится доверять только своим рукам.
Недоверие к окружающему миру становится причиной того, что герой старается даже с биологической точки зрения максимально обособить себя от других людей, смотреть на них со стороны: «У них солёные слёзы и резкий смех», «мне нужен для дыхания другой газ» [1. C. 238]. Однако в финале песни звучит констатация совершенно противоположного факта: «Они [люди - З. С.] отдали б немало за пару крыльев // они отдали б немало за третий глаз // за руку на которой четырнадцать пальцев // им нужен для дыхания другой газ» [Там же]. Получается, что такие слова о себе может сказать любой из людей, а значит, «я» здесь - это представитель всего человечества, как бы он ни желал обособиться от себе подобных. Лирический субъект не лучше и не хуже других. Мечту о том, чтобы вырваться из массы, невозможно претворить в жизнь, двигаясь по пути культивирования в себе абстрактных отличий от других людей, по пути « дурной индивидуальности» (Гегель). Именно поэтому Кормильцев неоднократно использует частицу «бы» или «б», указывающую на неконструктивность такого движения. Человек здесь сам свой высший суд, только он один способен сказать себе правду о том, кем он является. Каждый ощущает душевную драму, не желая быть обычным, таким, как остальные. Так есть, было и будет, недаром в самом начале песни лирический субъект констатирует факт «я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов». Е. А. Козицкая пишет, что «в стихотворении "Люди" субъект речи утверждает: "Я боюсь младенцев я боюсь мертвецов", так как рождение и смерть, убийство - логические звенья одной страшной цепи, безысходной предопределенности человеческой жизни» [3. C. 186].
В песне «Люди» показано как бы продолжение процесса, начало которого обозначено в «Кто я?». Лирический субъект здесь полностью утрачивает индивидуальность, становясь человеком из массы, этим знаменитым хайдеггеровским das Mann. Человек das Mann - как все, у него всё должно быть «как у людей». Люди - всегда те, которых много и у которых всё одинаковое. Что же касается героя И. Кормильцева, то у него, как и у других индивидов, всё ещё есть, пусть и неосуществимое, но всё-таки желание стать не таким, как другие, стать не просто индивидом, но самобытной индивидуальностью. Главное - он хочет понять себя, а понимание - это «умение быть» (Хайдеггер) [10. C. 76].
В «Людях» непохожесть на других индивидов должна была бы проявляться через наличие у лирического субъекта сверхспособностей. Это умение летать, а также ясновидение, символом которого часто является третий глаз. Кроме того, уникальность героя могла бы предполагать и несколько особенных видимых признаков, таких как крылья или четырнадцать пальцев на руке. Однако, как мы видим, всё это оказалось недостижимым.
К вопросу о самоидентификации лирического субъекта Илья Кормильцев вернулся позднее, в стихотворении «Зов», написанном в 1997 году после окончания сотрудничества с «Наутилусом». Здесь, как и в «Кто я?», возникает фигура неясного собеседника: «я стою озираясь как стравленный зверь // огонь пожирает мое нутро // я ищу копье ищу ружье // но это во мне самом // кто позвал меня? // чей голос звучит выкликая мои имена? // сколько их будет ещё // пока я не буду назван дотла? пока не падёт зола.» [5].
Наречие «дотла» всегда подразумевает наличие рядом с ним глагола «сгореть». У Кормильцева же привычное словосочетание разрушается. Выражение «назвать дотла», можно интерпретировать как «назвать полностью, окончательно, безвозвратно», ведь то, что превратилось в тлен, уже никогда не станет прежним. Названный дотла человек, как ни парадоксально, будет уничтожен, исчерпан словами другого или других людей. Кормильцев, таким образом, создает своеобразную необычную философию имени, в которой известная власть имени-слова над человеком мыслится как нечто разрушительное, отрицающее самобытность этого названного человека. Имя как будто разрушает его тайну, открывает, высвечивает то, что должно храниться во тьме, как заповедное крещальное имя, ведь последнее в целом ряде культур не разглашают кому попало.
Каждый из нас играет в жизни одновременно или последовательно различные роли, например, сына, поэта, друга, гражданина и так далее. В логике этого стихотворения, называя человека определённым словом, мы даём ему некое имя, обозначаем его место в жизни. Так он становится для нас более понятным, вписанным в определённые жизненные отношения. Назвав человека «дотла», чуждые субъекты полностью разгадывают его природу, у него не останется того «своего», об уменьшении которого упоминается ещё в песне «Кто я?». Илья Кормильцев как бы напоминает нам, что человек имеет право на непонимание, на закрытую от других таинственную часть души; что душа человека это не загадка, которую можно и нужно разгадать, а тайна, которая сама по себе прекрасна и «никогда-никогда» не должна быть открыта.
Для Кормильцева значимо и то, что лирический субъект стихотворения и сам не знает, какое количество имён у него есть. Для него «я» так и остаётся не до конца сознанной величиной. В этой связи ему ещё страшнее быть названным, то есть познанным полностью другими людьми. Это означало бы оказаться подчинённым чужой воле.
В отличие от текста «Люди», где герой знает, каким хотел бы быть, в тексте стихотворения «Зов» он не может проснуться от своего неведения о себе, он всё еще спит. Однако лирический субъект может проснуться и осознать, что всё, что случается с ним в действительности, происходит по его собственной воле, неподвластной всеобщему объективному ходу вещей. Постигая себя, герой сам навязывает себе некоторые роли и, соответственно, сам придумывает себе имена, сталкивая между собой разные, противоположные начала своей души. Нет решения проблемы «я», зато идет постоянный процесс самопостижения.
В целом, как удалось увидеть на примере данных текстов, концепция «я»-героя в творчестве Ильи Кормильцева представляется достаточно сложной, противоречивой и многоуровневой. Во-первых, лирический субъект не всегда способен полностью ответить на вопрос о специфике своей индивидуальности, хотя постоянно рефлексирует на эту тему. Сам он сознает только некоторые стороны собственной личности и очень боится быть познанным, до конца разгаданным кем-то другим. Во-вторых, герой «я» может иногда казаться человеком массы, позабывшим о своей неповторимой сущности под давлением обстоятельств. Однако важнее то, что он сопротивляется собственному омассовлению и прилагает усилия, чтобы сохранить или приобрести уникальные качества, черты, которые помогли бы выделить его из множества подобных ему индивидов. Потребность в самобытности обусловлена тем, что мир вокруг является враждебным для лирического субъекта, и коммуникация с другими людьми оказывается для него опасной. Постоянная саморефлексия, процесс которой не завершён, даёт герою возможность хотя бы временно собирать себя и сохранять своё «я».
Список источников
1. NAUTILUS POMPILIUS: Введение в наутилусоведение. Москва : Терра, 1997. 381, [4] с.
2. Исаева Е. В. «Возьми меня, возьми на край земли»: альбом группы «Nautilus Pompilius» «Человек без имени» // Русская рок-поэзия: текст и контекст: Сб. науч. тр. Екатеринбург; Тверь, 2010. Вып. 11. С. 105-113.
3. Козицкая Е. А. Рецепция традиционных культурных мифов, «вечных образов» и сюжетов в современной русской рок-поэзии (На материале текстов группы «Nautilus Pompilius») // Русская рок-поэзия: текст и контекст: Сб. науч. тр. Тверь : Твер. гос. ун-т, 2000. Вып. 3. С. 184-192.
4. Коммуникация // Лексический анализ слова «коммуникация». URL: https://b1.cooksy.ru/articles/ leksicheskiy-analiz-slova-kommunikatsiya/ (дата обращения: 20.08.2022).
5. Кормильцев И. Собрание сочинений. Том 1. Поэзия. Электронная библиотека RoyalLib.com. URL: https://royallib.com/read/kormiltsev_ilya/sobranie_sochineniy_tom_1_poeziya.html#491520 (дата обращения: 20.08.2022).
6. Кушнир А. Хедлайнеры Глава VIII Илья Кормильцев. URL: https://litlife.club/books/81633/ read?page=122 (дата обращения: 20.08.2022).
7. Нежданова Н. К. Некоторые особенности хронотопа в текстах песен группы «Nautilus Pompilius» // Русская рок-поэзия: текст и контекст: Сб. науч. тр. Тверь : Твер. гос. ун-т, 2000. Вып. 3. С. 193-199.
8. Станкович З. Г. Самономинация в терминах неодушевлённости как форма литературной саморефлексии в творчестве Виктора Цоя // Казанская наука. 2019. № 3. С. 18-20.
9. Станкович З. Г. Рефлексия собственного отсутствия в мире лирическими субъектами поздних произведений Егора Летова // Вестник РГГУ Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология». 2020. № 9. С. 92-101.
10. Хайдеггер М. Бытие и время. Харьков: «Фолио», 2003. 503, [9] с.
11. Харитонова З. Г. Песня Ф. Чистякова «Кошка и человек» как пример литературной саморефлексии в русской рок-поэзии // Русская рок-поэзия: текст и контекст: сб. науч. тр. Екатеринбург; Тверь, 2017. Вып. 17. С. 106-112.
References
1. NAUTILUS POMPILIUS: Vvedenie v nautilusovedenie (1997) [Introduction to studying of Nautilus]. Moscow: Terra, 381,[4] p. (In Russ.).
2. Isaeva, E. V. (2010). "Voz'mi menya, voz'mi na kraj zemli": al'bom gruppy "Nautilus Pompilius" "CHelovek bez imeni" ["Take me, take me to the end of the earth": the album of the group "Nautilus Pompilius" "Man without a name"]. Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst: Sb. nauch. tr. [Russian rock-poetry: text and context: collection of scientific papers], Ekaterinburg; Tver', 11, 105-113. (In Russ.).
3. Kozickaya, E. A. (2000). Recepciya tradicionnyh kul'turnyh mifov, "vechnyh obrazov" i syuzhetov v sovremennoj russkoj rok-poezii (Na materiale tekstov gruppy "Nautilus Pompilius") [Reception of traditional cultural myths, "eternal images" and plots in modern Russian rock poetry (Based on the texts of the group "Nautilus Pompilius")]. Russkayarok-poeziya: tekst i kontekst: Sb. nauch. tr. Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst: Sb. nauch. tr. [Russian rock-poetry: text and context: collection of scientific papers], Tver': Tver. gos. un-t, 3, 184-192. (In Russ.).
4. Kommunikaciya [Communication]. Leksicheskij analiz slova «kommunikaciya.» [Lexical analysis of the word «communication»], available at: https://b1.cooksy.ru/articles/leksicheskiy-analiz-slova-kommunikatsiya/, accessed 20.08.2022. (In Russ.).
5. Kormil'cev I. (2017) Sobranie sochinenij. Tom 1. [Collected works. Volume 1]. PoeziyaElektronnaya bibliotekaRoyalLib. com [Poetry electronic library RoyalLib.com], available at: https://royallib.com/read/kormiltsev_ilya/sobranie_sochineniy_tom_1_ poeziya.html#491520, accessed 20.08.2022. (In Russ.).
6. Kushnir A. (2007) Hedlajnery Glava VIIIIl'yaKormil'cev [Headliners. Chapter 3 Il'ya Kormil'cev], available at: https:// litlife.club/books/81633/read?page=122, accessed 20.08.2022. (In Russ.).
7. Nezhdanova, N. K. (2000). Nekotorye osobennosti hronotopa v tekstah pesen gruppy "Nautilus Pompilius" [Some features of the chronotope in the lyrics of the band "Nautilus Pompilius"]. Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst: Sb. nauch. tr. [Russian rock-poetry: text and context: collection of scientific papers]. Tver': Tver. gos. un-t, 3, 193-199. (In Russ.).
8. Stankovich, Z. G. (2019). Samonominaciya v terminah neodushevlyonnosti kak forma literaturnoj samorefleksii v tvorchestve Viktora Coya [Stankovich Z. G. Self-nomination in terms of inanimation as a form of literary self-reflection in the work of Viktor Tsoi]. Kazanskaya nauka [Kazan Science], 3, 18-20. (In Russ.).
9. Stankovich, Z. G. (2020). Refleksiya sobstvennogo otsutstviya v mire liricheskimi sub"ektami pozdnih proizvedenij Egora Letova [Stankovich Z. G. Reflection of one>s own absence in the world by lyrical subjects of Yegor Letov's late works]. Vestnik RGGU. Seriya «Literaturovedenie. Yazykoznanie. Kul'turologiya» [Bulletin of the Russian State University. The series "Literary studies. Linguistics. Cultural studies"], 9, 92-101. (In Russ.).
10. Heidegger, M. (2003) Bytie i vremya [Being and Time], Har'kov: «Folio» Publ., 503, [9] p. (In Russ.).
11. Kharitonova, Z. G. (2017). Pesnya F. Chistyakova «Koshka i chelovek» kak primer literaturnoj samorefleksii v russkoj rok-poezii [Haritonova Z. G. Chistyakov's song "Cat and Man" as an example of literary self-reflection in Russian rock poetry]. Russkaya rok-poehziya: tekst i kontekst: Sb. nauch. tr. [Russian rock poetry: text and context: Collection of scientific works], Yekaterinburg; Tver: Publishing House of USPU, 17, 106-112. (In Russ.).
Информация об авторе
З. Г. Станкович - кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры русского языка предбакалаврской подготовки.
Information about the author Zinaida G. Stankovich - Candidate of Philology, Associate Professor, Associate Professor of Department of Russian language for Pre-Bachelor Preparation.
Статья поступила в редакцию 09.09.2022; одобрена после рецензирования 20.09.2022;
принята к публикации 20.09.2022. The article was submitted 09.09.2022; approved after reviewing 20.09.2022; accepted for publication 20.09.2022.
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов. The author declares no conflicts of interests.
