CC BY
33
ВЫРАЖЕНИЕ ПОДЛЕЖАЩЕГО ФРАЗЕОЛОГИЗМАМИ
(НА ПРИМЕРЕ МОКШАНСКОГО ЯЗЫКА)
В. Ф. РОГОЖИНА, ассистент
Фразеологическим оборотом, или фразеологизмом, называются семантически неделимые словосочетания, которым свойственно постоянство особого целостного значения, компонентного состава, грамматических категорий и определенной оценочное™ [1, с. 41]. Это воспроизводимая в готовом виде языковая единица, состоящая из двух или более ударных компонентов словарного характера, фиксированная (т. е. постоянная) по своему значению, составу и структуре [3, с. 227].
В современной лингвистической литературе определилось два основных направления в подходе к этому лингвистическому явлению. Представители первого (Б. А. Ларин, С. И. Ожегов, А. Г. Руднев) относят к фразеологизмам только такие эквивалентные слову семантические единицы более сложного порядка, которым присущи семантические обновления и ме-тафоризация [2]. Из области фразеологии исключаются пословицы, поговорки, многие цитаты, т. е. все те словосочетания, которые не превратились еще в лексически неделимые обороты, не получили переносно-обобщенного значения, не стали метафорическими сочетаниями.
Иного мнения придерживаются такие ученые, как Л. А. Булаховский, А. А. Реформатский, А. И. Ефимов и др. Наряду с собственно фразеологическими оборотами они причисляют к ней пословично-поговорочные выражения, сложные термины.
Фразеологическое значение складывается не из суммы лексических значений слов. Оно представляет собой новый семантический обобщенный тип значения оборота в целом.
Фразеологические единицы и другие устойчивые сочетания занимают большое место в лексической системе языка. Как известно, они обладают идиоматичностью
и экспрессивностью. По структурно-грамматическим особенностям это именные, глагольные и наречные фразеологизмы. Именные по значению, морфологическим признакам и синтаксической функции соотносятся с именем существительным или прилагательным, глагольные — с глаголом, наречные — с наречием.
Фразеологические единицы ярко сохраняют следы истории языка и народа и отражают специфические особенности родного языка. Происхождение их восходит к различным областям жизни и быта народа. Многие фразеологизмы возникли при оценке добра и зла, хороших и плохих поступков человека, различных жизненных обстоятельств и ситуаций. Они связаны с определенными предметами, вещами, событиями.
Р С. Ширманкина [4] считает, что с точки зрения генезиса мордовские фразеологические единицы делятся на две группы:
1) исконно мордовские, которые в свою очередь подразделяются на два типа: а) имеющие русские эквиваленты, но несущие в своей основе другой образ: например, эрз. кода кальстэ сэрят (букв, как от ивы желуди) аналогично русск. как от козла молока (никакой пользы от кого- или чего-либо); б) не имеющие русской фразеологической единицы в качестве эквивалента. Они также образованы на сугубо мордовском материале: варма прясонза (букв, ветер в его голове) «о легкомысленном человеке»; варяв курга (букв, дырявый рот) «о болтливом человеке» и т. д.;
2) полностью совпадающие по составу, структуре, образному значению с соответствующими русскими. Некоторые из них, возможно, являются кальками с русского языка: гиорямс ведь «мутить воду» (умышленно запутывать какое-либо дело).
© В. Ф. Рогожина, 2003
Мордовские фразеологические единицы в зависимости от образования делятся на следующие группы: а) устойчивые метафорические сочетания; б) фразеологические единицы с изобразительными словами; в) устойчивые сравнения; г) устойчивые эллиптические сочетания фразеологического характера; д) фразеологические единицы междометного характера (эмоционально-экспрессивные выражения) .
В мокшанском языке в роли подлежащего встречаются устойчивые метафорические сочетания, которые представляют собой составные названия, переносящиеся
#11
о
с одного предмета или явления на другой предмет или явление на основе сходства признаков. В метафорических фразеологических единицах все компоненты или часть из них у потреб ляются в переносном, иносказательном значении. В процессе исторического развития такие сочетания слов закрепляются за каким-либо предметом или явлением, становятся воспрозво-димыми. Так, для сердечных, добрых, чут-
и
ких людей закрепилось название ляпе се-дихне (букв, мягкое сердце), которое указывает только на положительные качества человека: Ляпе седихне аньцек сельмоветть путерьфнихть (Мокша I, с. 35). «Мягкосердечные только слезы льют». Завистливых людей характеризуют как пеень порихне и нолга ту лот-не (букв, зубы грызущие и сопливые затычки), что выражает их отрицательные качества: Катк сембе няйсазъ, коза серь-гядезь Мулевшь, катк каяйхть сельме пеень порихне и нолга тулотне (Мокша И, с. 27). «Пусть все увидят, куда забрали Мулева, пусть завидуют завистники (букв, те, которые грызут зубы) и сопляки».
Необходимо отметить, что фразеологизмы, как и отдельные слова, имеют морфологические формы, могут выступать в предложении в определенной синтаксической функции. Чаще всего в роли подлежащего используются устойчивые метафорические сочетания, состоящие из конструкций:
1) прилагательное + существительное: а) качественное прилагательное + существительное в форме именительного падежа множественного числа определен-
ного склонения: Ёню прятне тянь шарьх-кодезь и тяряфнестъ мезе-бди тиемс
(Мокша I, с. 35). «Мудрые (букв, умные головы) это поняли и пытались что-то сделать»; Пси прятне куликска аф ти-ихть (Мокшони, с. 46). «Горячие головы и ухом не ведут (не слышат)»;
б) качественное прилагательное + существительное в форме отложительного падежа основного склонения: Конаксь стакаста куфкстсь: «Мезевок аф тият, Сидор Афанасьевич, тяфта эряви, каль-дяв сельмода лама заводясь» (Виард, с. 4). «Гость тяжело вздохнул: „Ничего не поделаешь, Сидор Афанасьевич, так нужно, негодных людей (букв, плохих глаз)
много завелось »;
в) относительное прилагательное + существительное в форме именительного падежа единственного числа определенного склонения: Локшеса керомань пинень седись (Мокшони, с. 56). «Кнутом меня ударил собачья морда»; Кочетков якась тише валть перьфке, гиупсезе, ёразе содамс, мзяра ули эсонза, мзяра сатоль алашатненди, кда вага тя воронь сель-мось афольхце плетя (Бебан, с. 15). «Кочетков ходил вокруг копны сена, щупал ее, хотел узнать, сколько в ней будет, насколько хватило бы лошадям, если бы вот этот воришка (букв, воровской глаз) не увез сено»;
г) относительное прилагательное + существительное в форме именительного падежа множественного числа: Да кинь лангс кеподезь ня ту вонь нярьхне кядь-снон (Сайгин, с. 219). «Да на кого руку подняли эти свиньи (букв, свиньи рыла)»;
д) относительное прилагательное + существительное с лично-притяжательным суффиксом -ц: Варламов цють няяеви-ста пеедезевсь, но эстокиге кяшезе пе-едеманц, видемсь креслать лангс, неже-дезень моркшть лангс кенерензон, учсь, мезе азы сонь «види кядец» (Ларионов, с. 15). «Варламов чуть заметно улыбнулся, но тотчас стал серьезным, выпрямился в кресле, положил локти на стол, ждал, что скажет его „правая рука"»;
2) существительное + субстантивированное причастие:
а) существительное в родительном
падеже + субстантивированное причастие в форме множественного числа: Мезенк-са ни тягикава наругадязь веронь пи-дихне (Сангин, с. 160). «Из-за чего надругались над тобой кровопийцы (букв, кровь варящие)»;
б) существительное в отложительном падеже + субстантивированное причастие в форме единственного числа: Авдю мярьгсь: «Тя верда потяйсъ сивсамазъ сембонь» (Кирдяшкин, с. 14). «Авдю сказал: „Этот кровопийца (букв, кровь сосущий) съест нас всех"»;
в) существительное в форме родительного падежа + субстантивированное причастие в единственном числе: «Эрьк-стафтозе шабашь веронь пидись», — пшкядсь сире ава (Сайгин, с. 160). «„Заморозил ребенка кровопийца'4, — сказала старая женщина» ;
г) существительное в форме родительного падежа + субстантивированное причастие в форме множественного числа с лично-притяжательным суффиксом -нза: Народоц фкявок валнянцты изь верон-да, аньцек пулонь канниенза ёладасть ёжу келазькс (Мокша И, с. 132). «Его люди ни одному его слову не верили, только подлизы (букв, те, которые его хвост носят) вертелись возле него»;
3) прилагательное + причастие:
прилагательное + субстантивированное причастие с лично-притяжательным суффиксом -нза: Кие содасы, пади, тя-ниевок салавань киськоряенза мезе-мезе тошкасть колганза Верховнайти (Кудадпсин, с. 170). «Кто знает, может быть, и сейчас его тайные недоброжелатели что-нибудь сказали начальнику»;
4) существительное + прилагательное + причастие:
собственное существительное в форме родительного падежа + прилагательное + субстантивированное причастие с лич-но-притяжательным суффиксом -ц: Пят-тельмов учсь, мезе азы Варань салавань сускиец, Яшин (Бебан, с. 18). «Пяштельмов ждал, что скажет Варварин враг (букв. Варварин тайком кусающий), Янкин»;
5) местоимение + наречие + субстантивированное причастие в форме единственного числа определенного склонения:
местоимение в форме родительного
падежа + наречие + субстантивированное причастие: Илянь алу шувись пуропни перьфканза илянь сялдыхтъ, эсь кондя-монза илянь алу гиувихть (Бебан, с. 77). «Вредный человек (букв, копающий под другого) собирает вокруг себя других, подобных себе».
В функции подлежащего в мокшанском языке также встречаются фразеологические единицы междометного характера (эмоционально-экспрессивные выражения). Они выражают различные эмоции, переживания, ощущения, волеизъявления человека и в большинстве своем восходят к заклинаниям: Праулкава ётась инголь-ганза равжа ката. «Тьфу\ Пыже прахсь сяволензе», — сельгсь Макар (Бебан, с. 18). «По переулку перед ним прошла черная кошка. „Тьфу! Черт (букв, зеленый прах) бы тебя побрал", — плюнул Макар»; Аф пара морсь лангатп ёталь (разг.). — Пожелание недоброго кому-либо (букв, нехороший мор по тебе прошел бы).
Оскорбления являются ярким примером аффективов и содержат в семантике эмоциональный аспект оценки. В них отражается субъективное отношение говорящего к объектам или субъектам и их свойствам. Например, слова сире карга, сире морсь, сире клдом, сире кранч «старый хрыч, старый черт», лима-сюнось «негодяй» имеют грубые негативные значения. Они свидетельствуют об оценочно окрашенном восприятии говорящим объекта, передают отрицательные эмоции человека: Катк сире морсь содасы — нота аф ленгаса стафан (Мокша III, с. 132). «Пусть старый черт знает — и я тоже не лыком шит»; Кулине, кода на-ругасы Машать лима-сюнось, и агиень кирде, тунь гиирезост (Мокша IV, с. 82). «Слышал, как опять издевался негодяй над Машей, и я не выдержал, пошел к ним»; Шабразе, Антип атя, озаф вальмалонза шочконя лангс, качафты ёжу сире крансь, ванфтсь махорканя (Мокша III, с. 66). «Сосед мой, дед Антип, сидит на бревне перед окном, курит старый черт, сберег махорочку».
В заключение следует заметить, что фразеологические единицы мокшанского языка, подобно таким системам в других языках, могут представать как готовые
формы мысли или создаваться в потоке речи в определенном контексте и соответствующей ситуации. В каждом случае они являются средствами усиления выразительности языка в речевом общении. Из
приведенных примеров видно, что подлежащее в мокшанском языке может выражаться фразеологическими сочетаниями, которые состоят чаще всего из двух компонентов.
источники
Бебан - Бебан М. А. Тундань нармотть. Саранск, 1962; Виард — Виард. Шобдавань заря. Саранск, 1956; Кирдяшкин - Кирдяшкин Т. А. Кели Мокша. Саранск, 1953; Кудашкин - Кудаш-кин И. Н. Ломанти эряви кельгома. Саранск, 1996; Ларионов — Ларионов С. С. Лямбе кядьса. Саранск, 1962; Мокша I — Голенков Н. Кода ломанць ялгафтома лядсь // Мокша. 1997. № 6; Мокша II - Родин В. Кавал лефкст // Мокша. 1997. JMb 7; Мокша III — Лобанов В. Кштий оцязор // Мокша. 1996. № 12; Мокша IV - Аношкин Г. Маша // Мокша. 1997. j4® 3 — 4; Мокшо-ни — Мокшони А. И. Монцень янозе. Саранск, 1998; Сайгин — Сайгин М. Л. Стака паваз. Саранск, 1988.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Валгина Н. С. Современный русский язык / Н. С. Валгина, Д. Э. Розенталь, М. И. Фомина. М.: Высш. шк., 1987. 480 с.
2. Руднев А. Г. Синтаксис простого предложения. М.: Учпедгиз. 1960. 170 с.
3. Федотова В. П. Фразеологизмы в карельском языке // Вопросы финно-угроведения. Саранск, 1975. Вып. 4. С. 227 — 231.
4. Ширманкина Р. С. Фразеологический словарь мордовских языков. Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1973. 224 с.
Поступила 14.05.03.
СТАНОВЛЕНИЕ ЖАНРА БАСНИ В МОРДОВСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
(ПО МАТЕРИАЛАМ ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ 20-х ГОДОВ XX ВЕКА)
Л. П. КАНАЕВА, аспирант
В становлении и развитии мордовской литературы трудно переоценить роль первых национальных газет и журналов. В 1920 году в Симбирске впервые увидела свет мордовская газета «Чинь стямо» («Восход солнца»). Ее выпуск был организован Симбирским губкомом партии на эрзянском языке. Это было событие огромной значимости в жизни мордовского народа. Несмотря на то что газета просуществовала всего год, она заняла важное место в агитации и пропаганде новых идей, просвещении мокшанского народа. В 1921 году в Москве выходит первый номер центральной мокшанской газеты «Якстере тяште» («Красная звез-
да» ), рассчитанной на всероссийского читателя. В том же году в Саратове начинает издаваться эрзянская газета «Якстере сокиця» («Красный пахарь»), а в 1924 году в Пензе — мокшанская газета «Од веле» («Новая деревня»). Во многих уездных центрах с мордовским населением (Арзамас, Ардатов, Кузнецк, Лукоянов, Пегровск) также появлялись национальные газеты. Во второй половине 20-х годов организуются мордовские журналы. В Пензе в 1927 году напечатан первый номер литературного, общественно-политического и сельскохозяйственного альманаха «Валда ян» («Светлый путь») на мокша-мордовском языке. С 1929 года в Самаре вы-
© Л. П. Канаева, 2003
