ВОСПОМИНАНИЯ КОНТР-АДМИРАЛА Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

МОЛОДЕЖНЫЙ

ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

специальный выпуск

№6

„ 2006 год ,

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН

ВОСПОМИНАНИЯ КОНТР-АДМИРАЛА

С.В. ЕВДОКИМОВ

От Либавы до Цусимы

КОГДА началась война с Японией, мой большой друг лейтенант Николай Эрнестович Струве и я подали рапорты с просьбой о назначении нас в действующий флот. Струве был направлен во Владивосток, а я на крейсер 2-го ранга «Урал» 2-й Тихоокеанской эскадры минным и радиотелеграфным офицером.

2-я Тихоокеанская эскадра вышла из Либавы 15 октября 1904 года. Крейсер «Урал», не готовый еще к плаванию, должен был по готовности выйти в рейс, догнать эскадру, присоединиться к ней и войти в состав разведочного крейсерского отряда.

Когда 14 ноября мы вышли из Либавы, чтобы идти вокруг Африки, догоняя эскадру, была очень свежая погода, как обычно в это время года в Атлантическом океане. Крейсер наш мог идти 19-уз-ловым ходом и имел большой запас угля. Это был большой немецкий пароход компании Нордейчен-лойд «Мария Терезия», переделанный в крейсер, т.е. была укреплена палуба и поставлены 78-миллиметровые орудия и мощный радиотелеграф, тогда единственный в мире.

Находясь южнее Гибралтара, мы получили из Главного морского штаба шифрованную радиотелеграмму с сообщением, что немецкий пароход «Sambia» вышел из Киля, ход его не больше 12 узлов, идет он также вокруг Африки и везет в Японию 240 орудий, снаряды к ним и все снаряжение. Было приказано крейсеровать, пока его не поймаем, и утопить. Благодаря нашему большому ходу и запасам угля мы проложили свои курсы на пути пароходов, идущих вокруг Африки. Так мы крейсеро-вали дней двадцать, если не больше (не помню теперь точно), и стало ясно, что мы или пропустили пароход, или он почему-нибудь не вышел из Киля. В то же время на крейсере «Олег», находившемся в Средиземном море, получили радиотелеграмму, запрещающую осмотр всех пароходов, идущих через Средиземное море в Суэцкий канал. Как мы потом узнали, пароход «Sambia» прошел на виду у крейсера «Олег» и доставил орудия японцам, которыми

Продолжение. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2005. № 3, 4, 5.

они сражались против нас под Ляояном. Кто в этом виноват, не знаю, но ясно одно: делалось это против России, окруженной врагами.

Нагнав эскадру, мы вместе с ней в Носибе загрузили уголь. 30-го декабря я стоял на вахте. Во время погрузки лопнули брасы и топенанты стрелы тем-берлея, поднимавшей уголь: вахтенного офицера прапорщика Анатолия Попова убило наповал и ранило нескольких матросов и меня. Я, сброшенный с очень высокого мостика, лежал без сознания, и меня считали мертвым. Надо мной стоял молодой матрос радиотелеграфист Маркелов и горько плакал. Вдруг он закричал: «Доктора! Доктора! Минный офицер по палубе пальцами шкрябает!» Тогда на меня обратили внимание и отправили лечить на госпитальное судно «Орел». У меня оказался треснут череп, сотрясение мозга и много ссадин и ушибов по всему телу. Я был сброшен с большой высоты, получил удары стрелой, блоками и стальным тросом. Через четверо суток я впервые пришел в сознание и очень удивился, увидев женщину в белом с красным крестом на груди, склонившуюся надо мной. У меня сохранилось впечатление, что я продолжаю стоять на вахте. «Откуда вы взялись у меня на вахте?» — спросил я ее. Она мне ответила: «У вас болит голова, и вы в госпитале». Я возразил, что головная боль не мешает стоять вахту, попросил у нее папиросу и опять потерял сознание. Все это мне потом рассказывали, так как сам я ничего не помнил. Дня за два до этого случая умер мой вестовой матросик Блинов. Это был единственный человек, похороненный на берегу в Носибе, потом всех умирающих на эскадре от тепловых и солнечных ударов хоронили в море с дежурного миноносца, поскольку французы запретили хоронить на берегу.

Дней десять я не мог закрыть глаз из-за кошмаров. Из всех углов каюты, где я лежал, появлялась масса женщин, детей и мужчин, голых чернокожих, которые после церемонных поклонов клали на меня цветы на длинных стеблях, похожие на наши лилии. От тяжести и запаха их я задыхался.

Я медленно поправлялся, но у меня была полная потеря памяти и совершенно безразличное отношение ко всему.

Когда мне стало немного лучше, доктора решили, что было бы хорошо поменять обстановку, чтобы я не сошел с ума. На Мадагаскаре свезли нас с сестрой и санитаром на берег. Ходил я еще совсем плохо, и санитар вел меня под руку. Идем по тропинке в девственном лесу, вдруг санитар и сестра меня бросают и убегают. Я остался один и, едва держась на ногах, облокотился о дерево, стою. Вдруг вижу: по тропинке идет какой-то страшный зверь на кривых лапах, как мне показалось, метра два в высоту и очень толстый в обхвате. Направляется

молодежный военно-историческии журнал

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН

прямо ко мне. Ну, думаю, смерть. За ним по той же тропинке, но на большом расстоянии шагает голый чернокожий, который, очевидно, все это видит и делает мне какие-то знаки, не то предупредительные, не то успокоительные. Дошел этот зверь до меня, шагах в пяти остановился и смотрит в упор, я тоже не отвожу от него глаз. Такого страха я еще никогда не испытывал. У меня душа ушла не в пятки, а выскочила из них. В голове одна мысль: смерть пришла, хоть бы скорее сожрал меня. Перекрестился. Зверь посмотрел на меня еще немного, свернул с тропинки и ушел в лес. Подошедший чернокожий помог мне идти обратно. Вскоре мы встретили сконфуженных сестру и санитара. Возвратившись на «Орел», я заявил докторам, что гулять пойду, только когда поправлюсь, да и то с винтовкой. Однако, может быть, это потрясение принесло мне пользу: вскоре прошло мое уныние, даже память постепенно начала восстанавливаться.

Потом говорили, что на Мадагаскаре водятся таких размеров ящерицы. Я же теперь со страхом вспоминаю морду зверя и его страшные глаза.

Цусимский бой

ШЛИ мы с сознанием, что наша эскадра много слабее японской. Особенно это стало ясно после падения Порт-Артура, когда весь японский флот был свободен и нацелен против нашей эскадры, переутомленной, изношенной и не имеющей на своем пути ни одной базы. Было понятно, что мы идем на гибель, и многие думали, что нас в конце концов вернут.

Уже 12 и 13 мая по радио мы слышали беспрерывные разговоры японцев. Очевидно, отдавались распоряжения.

13 мая, в канун Цусимского боя, мы, офицеры и команда, спали у орудий, находясь в полной боевой готовности.

14 мая часов в восемь—девять японский крейсерский отряд открыл огонь по нашему отряду, чуть позже начался и общий бой. У меня на глазах погибли эскадренные броненосцы «Суворов», «Александр III», «Ослябя». Наш крейсер «Урал» получил большую подводную пробоину с правого борта под мостиком. Будучи свободен, так как одним из первых снарядов, попавших в крейсер, была разбита радиотелеграфная рубка и совершенно уничтожен радиотелеграф, я подводил пластырь под самую большую подводную пробоину. Команда великолепно работала. Мы быстро завели обносные концы и уже подвели пластырь к пробоине, оставалось только спустить его за борт и обтянуть обносные концы. И тут раздалась команда вахтенного начальника лейтенанта М.А. Кедрова: «На все гребные суда спасаться!» Эту команду диким бабьим, полным ужаса голосом несколько раз повторил командир капитан 2 ранга М.Н. Истомин. Я был поражен этим распоряжением, поскольку считал, что, закончив работу, подведя пластырь, мы еще можем держаться и, выправив крен и дифферент, идти с эскадрой. Несмотря на полную смятения команду, паники среди команды не возникло. Я крикнул: «Кто хочет спасти наш крейсер, продолжай подвод-

ку пластыря!» Почти все остались на своих местах. Командир полным ужаса голосом кричал: «На все гребные суда!» Я крикнул: «Остаюсь на крейсере и буду его спасать!» Тогда Кедров прокричал: «Я первым кончил корпус! Ты ничего не понимаешь, мы сейчас перевернемся!» Команда, которая в этом бою уже видела, как суда переворачиваются и гибнут, дрогнула, и многие кинулись к шлюпкам. Но было много и других. Когда я пошел к своему боту № 13, чтобы сажать команду, так как ничего больше не оставалось делать, минер Алексей Паленый упал на колени передо мной и сказал: «Убейте, не пойду на шлюпку, вместе служили, вместе и погибнем». Многие из команды хотели со мной остаться. Уходя от пластыря, я крикнул Истомину и Кедрову: «Остаюсь на крейсере, который вы помешали спасти», — и побежал на спардек, чтобы распределить команду по ботам, потому что некоторые шлюпки были разбиты и спасательных средств не хватало.

Был у нас прапорщик Иванов, большой атеист. Он всегда пытался в кают-компании сказать что-нибудь кощунственное, но поскольку мы, офицеры и старший офицер, его резко осаживали, ему это не удавалось. Все его не терпели. Когда оставляли крейсер, Иванов бросился спасаться, непрерывно крестясь и плача. Весь он был обвешан образками, которых набрал у судового образа. Образков было очень много, так как родители матросов благословляли своих детей, когда те уходили на службу. Обыкновенно команда вешала их у судового образа. Я сказал прапорщику: «Хорошо, что вы хоть теперь уверовали в Бога». Наш старший штурман прапорщик Оскар Иванович Тиедеман, уходя с крейсера на последней шлюпке, сделал наблюдение по острову Ики, к которому несло корабль, — определил место гибели, нанеся его на карту. На глубине 66 сажен крейсер погиб.

Все боты оставили крейсер и во главе с лейтенантом Кедровым направились на транспорт «Анадырь», который не был поврежден. Съехало команды и офицеров около 500 человек. На крейсере остались добровольно, чтобы ускорить его гибель, лейтенант Константин Аполлонович Чоглаков, минер Алексей Паленый и я. Корабль несло течением и зыбью к острову Ики. Мы боялись, что он может утонуть на малой глубине и тогда его поднимут японцы. Я хотел взорвать крейсер, но когда спустился в бомбовый погреб, там не оказалось подрывных патронов, которые во время пожаров выкинули за борт. Тогда мы решили открыть все иллюминаторы, которые были очень большие и уже наполовину находились под водой (их было очень много, как на коммерческих пароходах). Лейтенант Чоглаков открывал по правому борту, я и Паленый, который не отходил от меня, — по левому.

После открытия иллюминаторов крейсер начал заметно быстрее тонуть при большом шуме вливающейся внутрь воды. В последний момент вспомнив, что в каюте у меня образок Михаила Архангела — благословение моих родителей, я спустился к себе и взял его. Отец с матерью дали его мне, когда я первый раз уходил из дома и мама везла меня в Санкт-Петербург в пансион Мешковых для подготовки к поступлению в Морской кадетский корпус. Кроме него я прихватил образок на шелку с Афона велико-

72

2006 № 6 ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

молодежный военно-историческии журнал

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ РУКОПИСЕН

Л

мученика и целителя Пантелеймона (этот великомученик у нас в семье всегда особенно ценился). Оба образка положил в бумажнике в боковой карман кителя. Выдвинул ящик шифоньера, где лежало довольно много золотых английских фунтов, но решил, что они мне не нужны, и не взял их.

Когда я доплыл до буксирного парохода «Свирь» и уже терял сознание, вся жизнь в один миг до мельчайших подробностей пронеслась у меня перед глазами. В тот момент, уже под водой, захлебываясь, помолился Михаилу Архангелу, перекрестясь, и больше ничего не помнил. Потерял сознание и очутился после долгого откачивания в кочегарке «Свири», где меня отогрели. Пробыл я в Цусиме, верно, часов около шести в воде, прежде чем попал на «Свирь».

Считаю мое спасение чудесным, так как я почему-то вынырнул и был вытащен на бот боцманом Козловым и боцманматом Хохловым с помощью удавки, накинутой на руку. Попав в Санкт-Петербург, я купил у Морозова большой серебряный образ Михаила Архангела, который мне удалось сохранить до сих пор. Оба образка, спасенные вместе со мной, всегда и везде при мне. Сына своего я назвал Михаилом в честь своего покровителя.

На «Свири» оказались и наш командир капитан 2 ранга Истомин, и старший офицер капитан 2 ранга князь Ширинский-Шихматов, и денежный сундук «Урала». Истомин решил, что на маленькой «Свири», никем не преследуемой, ему легко будет дойти до Японии и сдаться в плен японцам. Командир «Свири» отказался идти в Сосебо. Тогда Истомин начал требовать полного подчинения, пользуясь тем, что был здесь старшим. Командир «Свири» прапорщик Розенфельд обратился ко мне за помощью. Я с револьвером в руке вошел в каюту, где находился Истомин, и заявив, что никто не должен выходить из каюты, кто же попробует выйти, будет мною убит, а идем мы прорываться в Узунг и Шанхай. Со старшим офицером от волнения произошел легкий удар. Прапорщик Розенфельд (швед или финн) был человеком исключительного мужества, с глубоким сознанием долга, храбрейший моряк. На пути в Шанхай мы встретили японские миноносцы, которые пустили в нас мину, но не попали, а снарядные пробоины, полученные нами, были не смертельны, и мы благополучно дошли до Узунга.

Видел я гибель наших судов, видел, как броненосцы переворачивались, как гибли люди, бегая по килю и днищу, видел единственного человека, спасшегося из команды в 1200 человек, видел, как броненосец «Суворов» горел, как из его люков вырывались огненные столбы до небес, а мой друг и товарищ по корпусу Петр Александрович Вырубов, прапорщик Курсель и два матроса из последнего уцелевшего шестидюймового орудия, погибая, стреляли по неприятелю. Они погибли вместе с кораблем. Много погибло, много страданий пришлось видеть. Господи, упокой их души.

Не простившись с нами, капитан 2 ранга Истомин и капитан 2 ранга князь Ширинский-Шихматов, взяв денежный сундук «Урала», съехали на берег в Шанхае и в 1-м классе на пароходе «Месежири Ма-ретим» ушли в Россию. Лейтенант князь Чоглаков

попал на миноносце во Владивосток, а минер Алексей Паленый и я спаслись на пароходе «Свирь».

В Шанхае нас принял под защиту немецкого флага капитан парохода «Lord Bayern». Мы доплыли до Константинополя, где пересели на пароход русского общества пароходства и торговли «Королева Ольга» и пошли в Одессу. В море были около двух месяцев. Из Одессы я эшелоном отправился в Санкт-Петербург по железной дороге, где получил приказание от начальника Главного морского штаба, срочно сдав эшелон, ехать на Черное море, куда меня перевели с Балтийского. Поскольку через несколько дней я должен был с эшелоном представляться государю-императору и мог доложить о позорном поведении Истомина, меня и перевели (Истомин имел большие связи). Когда я заявил, что поеду после представления, мне было приказано завтра же отправляться в Севастополь. В случае неисполнения приказания меня обещали арестовать и насильно отправить к месту службы. Начальником Главного морского штаба был вице-адмирал Нидермиллер. По возвращении офицеров «Урала» в Либаву Истомин и Кедров устроили шикарный обед, где, подпоив офицеров, пустили для подписи лист, в котором говорилось о доблестном поведении в бою на крейсере «Урал» Истомина, и Кедрова. Офицеры начали было подписываться, но тут очередь дошла до прапорщика Коноплина. Последний отказался поставить свою подпись, вспомнив при этом добрым словом лейтенанта К.А. Чоглакова, минера Алексея Паленого и меня. Он сказал, что все изложенное в листе — ложь, и порвал его. Об этом, уже будучи в Севастополе, я узнал из писем Коноплина и еще нескольких офицеров. Так как случившееся дошло до начальства, то, как я слышал, несмотря на огромные связи Истомина и хлопоты великого князя Александра Михайловича, Истомину было предложено подать в отставку, что он и исполнил, дабы избежать позора и суда. Все офицеры, в том числе и Кедров, получили большие награды. Лейтенант Чоглаков и я вместо Георгия, полагавшегося по статуту, получили: он — Анну 3-й степени с мечами и бантом, а я, так как у меня не было Станислава, — Станислава 3-й степени с мечами и бантом. Минер Алексей Паленый по моему представлению получил Георгиевский крест 4-й степени.

Приехав в Севастополь, мы с отцом пошли купаться в минную купальню, разделись и уже хотели войти в воду, как я почувствовал непреодолимый непонятный страх. Папа вошел в воду, а я не могу, мне страшно признаться даже родному человеку в этом, ведь с малых лет я никогда не боялся моря. После этого я много раз ходил в купальню, раздевался, но в воду войти не мог. Стало ясно, что я боюсь воды. Приходил я в купальню рано утром, когда там никого не было, мне было стыдно за себя, но я ничего не мог поделать. Побороть страх мне удалось только через несколько дней борьбы. Однажды, перекрестившись, я разбежался и бросился в воду. Думаю, что боязнь воды была результатом всего пережитого в Цусиме, где я видел, как гибли в воде люди, и сам столько пережил.

Публикация полковника в отставке В.А. ГУРКОВСКОГО

(Продолжение следует)