CC BY
196
УДК 82.015(470)
ББК 83.3(2=Рус)6 - 3 К 64
И.И. Кондрашова
Вопросы художественной трансформации идей в произведениях А.И. Куприна конца XIX - начала XX веков
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье рассматриваются вопросы эволюции мотивов, интонаций, нравственных и философских идей в произведениях А.И. Куприна. При кажущейся простоте, ясности структурных образований в произведениях автора обнаруживаются сложности и противоречия в духовно-нравственных исканиях писателя.
Ключевые слова:
Жанр, стиль, повесть, трансформация, сюжет, композиция, конфликт, романный тип, романизированная повесть, рассказ.
В романизированных повестях А.И. Куприна фактически завершен процесс интенсивной жанровой трансформации «малой прозы» в русской литературе. В них также наблюдается эволюция демократических основ русской реалистической прозы. Внешне в его романизированной повести - минимальное количество ситуаций, событий и буквально несколько героев, начиная с повести «Впотьмах». Позже в повестях «Молох», «Олеся», «Суламифь», «Гранатовый браслет» данный жанровый принцип будет совершенствоваться, обретая в каждом следующем произведении новые оттенки и принципы. Повесть «Поединок» вроде бы выпадает из этого ряда и приближается к классической романной форме, но это только внешне, потому что и она подчиняется жесткой и продуманной конструкции романизированной повести. Этот принцип блистательно реализован и в «Гамбринусе», и в «Яме», во многих других («Юнкера», «Кадеты»).
Ни одна из ранних повестей (да и поздних - тоже) А.И. Куприна по выходу не была оценена критикой по достоинству. Оценка всегда была двойственной: хвалили его за знание быта, но по части философии его произведений и концепции личности героя высказывались самые негативные суждения. Героя «Молоха» Андрея Ильича Боброва упрекали во всевозможных грехах, вплоть до патологии в психике. Настолько автора убедили в том, что герой его психологически ущербен, что сам признается Н. Михайловскому: «Болезненной психологии я все-таки не смог избежать. Может быть, этот несчастный жанр неразлучен со мною?» [1: 592]. Одно обстоятельство
недоучитывалось и критиками, и самим автором - это сущность самой эпохи, апокалиптической, неуравновешенной, «нервной», психологически весьма многообразной и напряженной: ломка старых представлений об обществе и человеке, появление множества социальных, философских, этических, эстетических учений, существенное изменение ценности человеческой жизни в обществе, интенсивное развитие новых экономических отношений и т.д., и т.п. Конгломерат общественных, социальных и психологических явлений в их сложном процессе взаимодействия вывел одних на позиции господства почти над всеми другими, а других, естественно, загнал в тупиковую ситуацию.
Легче представить себе положение таким образом, что создалась ситуация правления меньшинства над большинством, и противостояние между ними есть основное конфликтообразующее звено в цепи других событий. Внешне это так и есть. И критика отмечает до сих пор социальную значимость идей Куприна как самое главное в его произведениях. Смеем предложить другую модель конфликта. Он значительно объемнее,
шире, глубже и самое главное - психологически сложнее, чем кажется на первый взгляд. Во всяком случае, для писателя социальное противостояние в обществе не более, чем фактор времени, и всякие слова его о капитализме и его «мерзостях» есть не более, чем результат мерзостей гораздо большего и по времени очень давнишнего явления. А.И. Куприн увидел, что в людском сообществе большой непорядок. И непорядок этот уходит корнями в глубь истории, судьбы, психологии личности и народа.
Писатель автономно рисует два мира - мир непорядка, мир лжи, обмана, активного насилия над общепринятыми нормами морали. Во главе его - чудовище Квашнин. Мир другой пока еще держится около Боброва, и он не уйдет от него, потому что мир лада, нормальной людской этики, духовного и нравственного взаимопонимания может возродиться только с его помощью, через его душу, «больное» сознание и через его гуманистическую энергию. А может ли он сам, Бобров, возродиться? «При этом значимо то, что инженер Андрей Бобров, герой повести, - ни в малой мере не претендует на роль рыцаря-освободителя. «Психопатический герой современной литературы (по суровому определению Скабичевского) - он ищет забвения в морфии» [2: 592]. Современный автор, как и далекий Скабичевский, отказывает ему в главном - в возможности нести в себе силу, идею, если надо, и бороться по-своему за них. «Бобров слишком слаб для борьбы. Вольной, сломленный человек, он и сам жертва Молоха» [3: 89].
Вот и сошлись социальные ножницы, навсегда отрезав Боброва от его мира, от той гармонии и лада, в которых втайне жила его душа, но в которых она мечтала пребывать наяву. Яви не вышло. Но и тайное, то есть внутреннее, в жизни и думах Боброва столь значительно, что его могло бы хватить на всех - эти «все» уже не желали ни знать, ни видеть того, что его сознание им предлагало. Писатель часто говорит, что его герой нервный: «как многие нервные люди» [3: 4], «губы у Андрея Ильича были нервные» [3: 5], Бобров возвращался от Зиненок «с головной болью и с нервами, утомленными их провинциальным ломаньем» [3: 15] и т.д. Нервозность Боброва имеет корни не патологического, а социально-психологического содержания. Она появилась в результате трудноразрешимых его проблем - не личных, не корыстных - стремлением помочь человечеству вернуться к первородному, благородному, настоящему. Как многие нервные люди, он чувствовал себя очень нехорошо по утрам: «тело было слабо, в глазах ощущалась тупая боль, точно кто-то давил на них сильно снаружи, во-рту - неприятный вкус. Но всего больнее действовал на него тот внутренний душевный разлад, который он примечал в себе с недавнего времени. Товарищи Боброва, инженеры, глядевшие на жизнь с самой несложной, веселой и практической точки зрения, наверное, осмеяли бы то, что причиняло ему столько тайных страданий, и, уж во всяком случае, не поняли бы его. С каждым днем в нем все больше и больше нарастало отвращение, почти ужас к службе на заводе» [3: 84]. Еще: «Иногда мелочи, не замеченные другими, причиняли ему глубокие и долгие огорчения» [3: 84].
Как мы могли убедиться, перед нами тонкая, рафинированная личность интеллигента, которая берет на себя думы о своем народе и, ощущая невозможность реализовать их сколько-нибудь, испытывает страдание и боль. Как ни покажется парадоксальным, народ смотрит его глазами на себя и на все окружающее, в том числе и на природу, которая в восприятии Боброва чрезвычайно жива, богата, многогранна и проста. Если она, природа, способна быть такой, почему высшее ее создание не может быть совершенным, гармоничным, природно щедрым и разумным?
Ответ для Боброва неутешительный, и самое главное - он ощущает невозможность гармонии между природой и человеком. Произошло то, что, казалось бы, не должно было произойти: понятия и ценности поменялись местами. Нормально, когда один помогает другому в горе и радости, когда богатый делится своим богатством с нищим, нормально, когда человек исполняет свой долг перед людьми и страной - так думает и так живет инженер Бобров. Вместо этого люди, которые попрали все нормы морали, все буквы закона нравственности, думают о Боброве как о нарушителе норм морали, норм челове-
ческого общежития. В итоге этой метаморфозы все поменялось местами - Зло и Добро, прекрасное и безобразное, Правда и Ложь. Бобров безжалостно был выброшен за борт, униженный, оскорбленный, морально и физически уничтоженный, но гордый, сильный и непоколебимый в своем бескорыстном душевном порыве.
Мир, в котором живет Андрей Бобров, в каком-то смысле мир романтический, хотя он окрашен жестокими красками насилия и духовного угнетения. Все, что связано с героем, определенным образом пропущено через лирическую исповедь души, через тепло, свет, надежду, любовь, счастье, через глубокую психологию личности. Его хорошо понимает только доктор Гольдберг («Поверьте, мне вас глубоко жаль, и я готов помочь вам...» [3: 84]. Но принимает ли он философию, идеи Боброва, его порыв служить правдой и верой народу? Г оре и страдания Боброва на минуту омрачают Г ольдберга, но только на минуту; он хорошо знает «состояние умов» окружающих его людей, и из-за их мещански пошлых, безнравственных поступков и стремлений он не собирается ни страдать, ни бороться против них. Доктор стоит между тем миром и миром Боброва и не очень сетует на жизнь - фигура, между прочим, весьма интересная. Она призвана оттенить и эту, и ту стороны общественного бытия, особо не помогая Боброву, но и не вмешиваясь в мир и деяния Квашниных.
Философия и жизненные позиции последних подаются писателем в широких эпических картинах, окрашенных, с одной стороны, трагическими думами писателя о народе, с другой - с беспощадной критикой (публицистически страстной и открытой) власти предержащих, с величайшей народной иронией и сарказмом. Вообще мало говорят или почти не говорят о Куприне как знатоке фольклора, о фольклорных, мифо-эпических мотивах в его творчестве. Как раз миропонимание и позиции в общественной жизни таких, как Квашнин, Зиненко-старший, Свежевский, подставной директор завода Шелковников, показаны и оценены с точки зрения народных воззрений и, более того, под углом зрения философии и эстетики фольклора. Сам Бобров любит народные предания, сказки, чистые народные речения.
Подобный конфликт романного типа стал определять художественно-поэтическую структуру повести 90-х годов XIX века. В.Г. Короленко пишет повесть «В облачный день» с подзаголовком «Эпизод из ненаписанного романа» [4]. Критика отмечала, что ожидание перемен «является программой ненаписанного романа и, может быть, такого романа, которого и написать нельзя» [5: 185]. Прекрасная повесть-роман (автор называет его рассказом) А.П. Чехова «Дом с мезонином», героя которого назвали «хмурым», пессимизм которого «вытекает из равнодушия к жизни» [6]. Видимо, внутренний, напряженный нравственный ритм повествования, наполненный мыслями о человеке, любви, долге, не был услышан тогда. Такой динамической мыслью насыщена и повесть А. Эртеля «Карьера Струкова», хотя проблематика, которая занимает писателя, несколько иная. Одно за другим печатаются произведения П. Засодимского «Повесть из давних лет» [7], М Горького «Супруги Орловы» [8] с подзаголовком «набросок», о котором Н. Ладожский писал, что «набросок этот стоит во многих отношениях целого романа» [9: 317]. Продолжают писать свои романы - повести В. Микулич «Черемуха», Баранцевич «Сказки жизни» (любопытное название с ориентиром на сказочный сюжет), М. Горький «Варенька Олесова» [10]. А.П. Чехов издает «Человека в футляре» - рассказ-роман, громадное художественное обобщение. Напечатаны десятки произведений новых авторов и старых мастеров. Господствовавший в течение всего XIX века в отечественной литературе роман, сузив эпические рамки, сосредоточил свои усилия на раскрытии судьбы личности (одной или двух), при этом не потеряв ни одного из собственных романных качеств.
А. И. Куприн среди тех, кто в конце века, прощаясь с ним, в самом начале следующего создает несколько превосходных вещей - «Олеся», Суламифь», «Гранатовый браслет» и, конечно, «Поединок». Полесская история, полесская сказка - так можно было бы обозначить сущность жанра повести «Олеся». К каждому из этих произведений можно
отыскать соответствующее необычному, экзотическому или исключительному содержанию жанровое определение: сказка о том, как царь Соломон полюбил прекрасную Суламифь, необыкновенная история с гранатовым браслетом и т.д., и т.п. То есть писатель ориентируется на нечто из ряда вон выходящее, не укладывающееся ни в какие принятые обществом рамки, на неоромантический сюжет, в основе которого, однако, лежит строго продуманная, глубоко осмысленная трагическая правда жизни, вся сотканная из нравов, психологии, этических, моральных и других народных учений. ...Для писателей полезно наблюдать нравы», - скажет А.И.Куприн о главном для себя и для других условии писательского мастерства [11: 66]. Он того же требовал от других и больше всего увидел его в А.П. Чехове: «Он ... вдумчиво прислушивался к течению русской жизни и рассказывал как о наших болезнях, о равнодушии, лености, невежестве, грязи, халатности, мелком зверином эгоизме, трусости, дряблости. И как тонкий грустный скептик, изверившийся в паллиативе, он не досказывал, что одряхлевшему и обленившемуся больному, не встающему с кресла, всего нужнее недоступными для него свободный воздух и быстрые, сильные движения [12: 97].
То есть от писателей и от себя Куприн требовал глубокого конкретного знания народной жизни - в вещах, явлениях, нравах, костюме, этических нормах — и, вместе с тем, он наследовал чеховскую убежденность в преимуществе «обыкновенных житейских сюжетов, простоты изложения и отсутствия эффектных коленец» [13: 32], чеховскую уверенность в том, что «в новой прозе плотность словесного ряда, лаконизм и семантическая насыщенность должны быть неизмеримо выше, чем во времена» [14: 594]. Писемского, Григоровича или Островского. Речь идет не только о кардинально изменившихся принципах подхода к стилю, но и к закономерностям нынешней прозы, которые тоже характеризуются лаконизмом, сжатостью, плотностью жанровых и родовых образований - например, в «Олесе» или «Реке жизни», точно так же в «Гранатовом браслете» или «Поединке».
Имея в виду первые два из них («Олеся, «Река жизни»), А.И. Куприн отмечает: в них «больше, чем в других моих рассказах, моей души» [14: 593]. Тем не менее трудно назвать эти произведения только лирическими, исповедальными. Даже в «Олесе» общественный мир, насыщенный социальными и психологическими болезнями, представлен широко и в каком-то смысле эпически завершенно. И в «Суламифи» тоже. Следовательно речь идет о природе новожанрообразования, в процесс которого активно включаются и эпическое, и драматическое, и плюс еще - трагическое, порождая сложнейший жанровый сплав, который не умаляет роли лирического начала в концепции личности и идей.
Нам представляется, что одна особенность очень характерна для философии, миропонимания А.И. Куприна, для концептуального раскрытия им личности. При явном неоромантическом ощущении им героя и обстоятельств его жизни А.И. Куприн остается весьма трезвым аналитиком общественных конфликтов и противоречий, основ социальной и иной жизни. И вот эта особенность: герои А.И. Куприна почти никогда не открывают неизведанный для них мир, и если они как-то отгораживают себя от ныне их окружающего, то только для того, чтобы вернуться к уже ушедшему, былому, коренному, природно-первородному, которое, возможно, и никак вернуть нельзя. Чаще всего - это мир детства, самых чистых, не тронутых ничем страстей, переживаний, мир большой, многокрасочный, ладный и самое главное для них - справедливый (на их пока что доверчивое восприятие). Возвращение в былое - процесс невозможный, что и порождает невиданного накала человеческие драмы и обстоятельства их жизни.
Примечания:
1. Куприн о литературе. Цитирую по кн.: Русская литература рубежа веков (1890-е -
начало 1920-х годов). М., 2000. С. 196.
2. Русская литература на рубеже веков (1890-е -начало 1920-х годов). М., 2000.
3. Андрей Чернышев. «Молох»: повесть А.И.Куприна // Куприн А.И. Молох. М., 1978.
4. Русское богатство. 1896. № 4.
5. Русская литература конца XIX- начала XX в. Девяностые годы. М., 1968. Рецензия напечатана в «Русской мысли» за 1896. № 4.
6. Русские ведомости. 1896. 29 апр.
7. Русская мысль. 1897. № 6-7.
8. Русская мысль. 1897. № 10.
9. Русская мысль. 1897. № 10.
10. Северный Вестник. 1898. № 3-4.
11. Куприн А. Гранатовый браслет. Олеся. М., 1979.
12. Куприн А.И. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 9.
13. Куприн. Указ. соч. Т. 9.
Русская литература рубежа веков (890-е и начало 1920-х годов). Т. 1. М., 2000.
