CC BY
266
УДК 82
ЖАНР ПОВЕСТИ В ПРОЗЕ А.И. КУПРИНА ПЕРИОДА ЭМИГРАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ПОВЕСТИ «КУПОЛ СВ. ИСААКИЯ ДАЛМАТСКОГО»)
© Яна Владимировна ИКОННИКОВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, аспирант кафедры русской и зарубежной литературы,
e-mail: [email protected]
В статье анализируется жанр повести в прозе А.И. Куприна периода эмиграции. Особое внимание уделяется жанровым границам повести, а также чертам мемуарной литературы. В качестве основного инструмента исследования используется концепт. Концептуально-культурологический анализ позволяет выявить формальные и содержательные особенности функционирования жанра повести в эмигрантской прозе А.И. Куприна. Также особо говорится о публицистичности творческого поиска писателя в зарубежный период творчества.
Ключевые слова: русское зарубежье; Куприн; жанр; концепт.
Наиболее крупной прозаической формой на протяжении всего творческого пути
А.И. Куприна была повесть (за исключением единственного романа «Юнкера», написанного на закате жизни). Всего писателем было создано 14 повестей: «Молох», «Впотьмах», «Поединок», «Прапорщик армейский»,
«Олеся», «Суламифь», «На переломе», «Гранатовый браслет», «Жидкое солнце», «Яма», «Звезда Соломона», «Купол Св. Исаакия Далматского», «Колесо времени», «Жанета». Именно в жанре повести созданы знаковые произведения А.И. Куприна, оформившие его писательский образ. Появление «Молоха», «Поединка», «Ямы» вызвало общественный резонанс и заставило говорить не только о смелом даровании писателя-реалис-та, но и о глубоких противоречиях общественной, социальной жизни России. Кроме того, гимн любви у А.И. Куприна прозвучал, прежде всего, на страницах его знаменитых повестей «Гранатовый браслет», «Олеся», «Суламифь».
Расцвет славы А.И. Куприна пришелся на рубеж веков. Именно в это время литература в целом и реалистическая литература, в частности, претерпевала изменения. Внимание писателей к внутреннему миру человека, анализ его чувств и поступков приводит к упрощению событийного ряда, диалоговой составляющей произведений. При этом на первое место выходит именно духовная жизнь личности, исследуемая писателями под творческим микроскопом. Как следствие, меняется форма произведения, элементы его поэтики и, в частности, жанровые структуры.
Повесть, несмотря на свою древнюю историю, не имеет четкого, общепризнанного определения, жестких жанровых границ. «Словарь литературоведческих терминов» дает следующее определение повести: «Повесть, эпический прозаический жанр. <...> В теоретической литературе бытует понимание термина «повесть» как «средней» формы эпической прозы. С этой точки зрения повесть сопоставляется с романом (большая
форма прозы) и новеллой или рассказом (малая форма)» [1, с. 281].
Автор исследования «Историческая поэтика русской классической повести» В.М. Головко прослеживает развитие жанра повести на всем протяжении истории русской литературы. Характерные черты повести ученый выделяет по аналогии с характеристикой эпопеи и романа, данной М.М. Бахтиным, обозначая следующие критерии повести:
«...Предметом же повести является, как правило, недавнее прошлое: в ней «примиряются» актуальность, современность проблематики с «эпической дистанцией» событийного сюжета. <. > Повесть отличается актуальностью проблематики, способностью к интенсификации в переломные эпохи. <...> Источником повести является анализ жизненных процессов в формах уже «случившегося», в контексте последовательного течения событий и раскрытия того, как сложилось, сформировалось в итоге то или иное явление.
.Мир повести - это такое «прошлое», которое в большей мере присуще событийному, а не повествовательному времени. Отдельные стороны, грани, аспекты действительности воссоздаются в повести не в статике, а в движении, в развитии (даже если в центре изображения оказывается характер, лишенный внутреннего динамизма). «Прошлое» повести имеет самое непосредственное отношение к современности, объясняет, мотивирует ее. <...> Человек в повести в принципе завершен, но не на героическом, а на обыденном уровне, на уровне повседневности, он равен себе, равен своему сюжету» [2].
Анализ функционирования жанра повести в творчестве А.И. Куприна - один из аспектов более широкого исследования, основным инструментом которого является понятие концепта. Концепт «свои - чужие» позволяет под особым углом взглянуть на проблематику эмигрантского творчества писателя.
Литературовед В.Г. Зусман определяет суть концепта следующим образом: «Концепт - одновременно и индивидуальное представление, и общность. Такое понимание концепта сближает его с художественным образом, заключающим в себе обобщающие и конкретно-чувственные моменты. Смысловое колебание между понятийным и чувственным, образным полюсами делает
концепт гибкой, универсальной структурой, способной реализовываться в дискурсах разного типа» [3].
Исследователь Е.М. Лукинова говорит о роли концепта в анализе художественного текста: «Концепт связывает и текстовую (художественную) и внетекстовую (социокультурную, культурно-историческую) реальность. <...> Вводя концепт как единицу анализа, литературоведение получает возможность включить образную ткань произведения в общенациональную ассоциативно-вербальную сеть. Устойчивое значение произведения и слова перерастает при этом в подвижный, открытый, противоречивый, целостный смысл»» [4, с. 12].
В монографии «Проза первой половины XX века: поэтика русского национального характера» Н.Ю. Желтова подводит своеобразный итог: «Итак, концепт - это единица сознания, концентрат культуры в ментальном мире человека, играющий роль своеобразного посредника в процессе взаимодействия индивида с духовным опытом нации» [5, с. 41].
Многомерная структура концепта тесно переплетает литературоведение с культурологией, историей, психологией. Концепт становится связующим звеном современного литературоведческого анализа, делая его междисциплинарным. Концептуально-культурологический анализ позволяет объединить в единое целое проблематику и поэтику художественного текста, создав, таким образом, из осколков исторических реалий, фактов биографии, особенностей литературного процесса конкретного периода, элементов идиостиля писателя единую картину произведения.
Отдельно стоит сказать о концепте «свои -чужие»: «Это противопоставление в разных видах пронизывает всю культуру и является одним из главных концептов всякого коллективного, массового, народного, национального мироощущения» [6, с. 126]. Особое значение этот концепт приобретает именно в текстах литературы эмиграции, текстах переломных, одновременно сталкивающих и нивелирующих «своих» и «чужих».
В период эмиграции Куприным были написаны три повести: «Купол Св. Исаакия Далматского» (1928), «Колесо времени»
(1929), «Жанета» (1933). «Купол Св. Исаакия Далматского» (1928) стал первой повестью
А.И. Куприна, написанной в эмиграции. В январе 1926 г. А.И. Куприн сказал в одной из бесед: «О чем же писать? Не настоящая здесь жизнь. Нельзя нам писать здесь. Писать о России? По зрительной памяти я не могу. Когда-то я жил тем, о чем писал. О балаклавских рабочих писал и жил их жизнью, с ними сроднился. Меня жизнь тянула к себе, интересовала, жил я с теми, о ком писал. В жизни я барахтался страстно, вбирая ее в себя... А теперь что? Все пропадает. Да и писать негде.» [7, с. 358].
О состоянии литературы того периода стоит привести оценку З.Н. Гиппиус в «Полете в Европу» (1924): «Как общее правило: чем больше и ярче талант, - тем больше у писателя и художественной честности, и целомудрия. Вот одно из объяснений, почему наиболее сильные, крупные художники дали за эти шесть лет меньше нового, чем дали бы без катастрофы, - не личной, даже не литературной, сейчас не об этом говорю, - но без катастрофы общероссийской. Как, в самом деле, выдумывать, когда честность подсказывает, что всякая выдумка будет бледнее действительности? <...> Но можно говорить о прошлом... К этому и приходят мало-помалу русские писатели, оправляясь от пережитого: ведь они все-таки писатели, и недаром же не погибли» [8].
Куприн, как и многие писатели-эмигранты, обращается к прошлому, пытается его понять и осмыслить. Наболевшее, потерянное, родное - об этом и только об этом может говорить настоящий художник слова, выразитель умонастроений своего поколения. В 1928 г. вышла в свет повесть «Купол Св. Исаакия Далматского» - автобиографическая, практически документальная повесть о событиях 1919 г., имевших место в дорогой писателю Гатчине, об успехах и поражениях Северо-Западной армии, об участии А.И. Куприна в работе над военной газетой «Принев-ский край», о жизни-существовании людей на изломе истории - и все это написано не только рукой мастера, но сердцем очевидца. Отчасти о ярко выраженном автобиографизме повести свидетельствует ее использование в монографии Ф.И. Кулешова «Творческий путь А.И. Куприна 1907-1938» как документального свидетельства жизни писателя [9].
Обратимся, прежде всего, к названию самой повести. Слово «собор» пропущено:
личность святого выходит на первый план, акцентируется в названии. Собор в Петербурге - один из символов города, символ православной веры. Он настолько близок писателю, что слово «собор» опускается, остается олицетворение, очеловечивание православной святыни.
Какое же значение отведено куполу в православном храме, что он символизирует? «Поскольку видимое небо является образом Неба невидимого, духовного, то есть области небесного бытия, постольку стремящиеся ввысь архитектурные сферы средней части храма символизируют область небесного бытия и стремление душ человеческих к высоте небесной жизни» [10, с. 92].
Кем же был святой Исаакий? По дошедшим до нас сведениям, монах Исаакий совершил дерзкий поступок: осмелился увещевать римского императора Валента, указывая правителю на его антихристианское поведение и пророча поражение на войне. Слова монаха оказались пророческими: император был наказан за гонения православных христиан - он потерпел поражение и погиб на поле битвы [11].
В истории Исаакия четко прослеживается скрытая историческая и нравственная аналогия с большевиками, которые вели неправедную войну, но Куприн подчеркивает, что рано или поздно виновные за гонения христиан должны быть наказаны. Сам собор в повести является символом старой России, чьи ценности были поруганы.
Также в повести купол собора равен надежде на свободу, надежде на избавление: «Стрелок мне кричит: «Смотрите, смотрите, г. поручик: Кумпол, Кумпол!» <...> Весть эта обежала всю Гатчину, как электрический ток. Весь день я только и слышал о куполе св. Исаакия. Какое счастье дает надежда. Ее называют крылатой, и правда от нее расширяется сердце, и душа стремится ввысь, в синее, холодное, осеннее небо» [12].
Небольшое по объему произведение поделено на 18 частей, каждая имеет подзаголовок: Добрая осень, Красная Армия, Смерть и радость, Яша, Тяжелая артиллерия, «Дома ль маменька твоя», Шведы, Широкие души, Разведчик Суворов, Хромой черт, Обрывки, Газета, Красные уши, Немножко истории, Партизанский дух, Лунатики, Купол св. Исаакия Далматского, Отступление.
Каждая из частей - элемент мозаичной картины, связующим в которой становится герой и его история - не книжная, а личная, выстраданная. Повесть автобиографична, даже более, можно сказать, что жанр повести переплетается с жанром мемуаров. Обратимся к общим чертам этих жанров. «Мемуары (франц. шёшо1ге8 - воспоминания), повествование от лица автора о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых он был. По форме изложения, по отсутствию сюжетных приемов, по хроникально-сти и фактографичности изложения мемуары примыкают к дневнику» [1, с. 216]. Здесь стоит подчеркнуть такие моменты, как отсутствие сюжетных приемов, хроникальность, фактографичность, особая роль личности автора - эти черты мемуарной литературы характерны для повести «Купол Св. Исаакия Далматского».
Если обращаться к жанрообразующим составляющим повести, предложенным
В.М. Головко, то, прежде всего, следует отметить актуальность проблематики «Купола Св. Исаакия Далматского». Хотя написана она была не по «горячим следам», но говорила о еще не отболевшем, о живой ране на сердце писателя и его поколения в целом.
Событийный ряд произведения соотносится с дифференциальными признаками
В.М. Головко, но все же единого, последовательного описания происходящего вокруг нет, как нет и «завершенного» человека. Осколки дней, встреч, разговоров рисуют нам картину происходящего. Рассказчик, он же связующее звено и основное действующее лицо всех событий, так же состоит из осколков, кусочков: по его поступкам, комментариям мы понимаем его, оцениваем - и ужасаемся тому, что пришлось пережить человеку.
В отрывочных воспоминаниях о людях и событиях, сопровождаемых комментариями о положении дел в армии и стране, о настроениях людей, создается панорамная картина жизни страны того периода, а не только писателя. Эти воспоминания становятся достоверным документом истории. Мозаика встреч, характерная для литературы эмиграции (З.А. Шаховская «Отражения», И.В. Одо-евцева «На берегах Сены» и др.), находит отражения и в повести А.И. Куприна: чудак-сосед, фамилии которого автор не знал; некто С., тайну о гибели сыновей которого хра-
нил писатель; проворовавшиеся учителя; «необыкновенная девица», заведовавшая детским домом и ненавидевшая детей; Яша Файнштейн, наивный мальчик, свято веривший в коммунистическое равноправие, писавший стихи и трагически погибший; поручик Р-ский и его разведчик Суворов, капитан Г. и генерал П.Н. Краснов, капитан Лавров и генерал Глазенап. Многие герои безымянны, многие и не герои вовсе, а трусы и предатели - но все вместе они создают картину жизни, отражают умонастроения людей ушедшей эпохи.
Начинается повесть с указания времени и места: «Осень 1919 года была очень хороша на севере России. Особенно глубоко и сладко-грустно чувствовалась ее прохладная прелесть в скромной тишине патриархальной Гатчины. Здесь каждая улица обсажена двумя рядами старых густых берез, а длинная тенистая Баговутовская улица, 1 пролегающая через весь посад, даже четырьмя» [12, с. 198]. А.И. Куприн описывает события из своего прошлого, дорогие его сердцу и памяти: «Урожай был обилен в этом году по всей России. (Чудесен он был и в 20-м году. Мне непостижимо, как это не хватило остатков хлеба на 21-й год - год ужасного голода.) Я собственноручно снял с моего огорода 236 пудов картофеля в огромных бело-розовых клубнях...» [12, с. 199]. В рассказе об огородном хозяйстве мы видим и комментарии к ситуации в стране, и жизненные реалии того периода (огородное хозяйство, «мешочники», голод). В подобном описании ярко прослеживается доминанта «своего»: своего
огорода, своего урожая на своей земле. Ретроспективная действительность, воспроизводимая спустя несколько лет в эмиграции, приобретает особую горькую сладость для писателя: потеряв свой клочок земли как символ потерянной России, Родины в целом, он все же не может забыть о ней, отпустить произошедшее. Отсюда и невозможность писать безлично и, как следствие, подобное доминирование элементов «своего» заставляют писателя привнести значительную долю мемуаристики в повесть.
Многие фразы, вводные к фрагментам, главам, характерны именно для жанра мемуарной литературы: «Повторяю: точных чисел я не помню. Не так давно мы с генералом П.Н. Красновым вспоминали эту быль, ото-
шедшую от нас в глубину семи лет, и наши даты значительно разошлись», «Только вчера (15 янв. 1927 г.) вспомнил я о моей старинной записной книжке и с великим трудом отыскал ее в бумажном мусоре. <...> Хлопотливый день моей явки к коменданту уцелел и помечен 17 октября» [12, с. 221, 239]. Хронотоп повести отражает преобладание в оппозиции «свое - чужое» именно «своего». В «Куполе Св. Исаакия Далматского» сам мемуарный стиль описания событий глазами автора-очевидца раздвигает жанровые границы повести.
Линейное повествование, характерное для повести, отражают и картины домашней жизни, и впечатления, размышления автора: «Встал я, по обыкновению, часов около семи, на рассвете, обещавшем погожий солнечный день, и, пока домашние спали, потихоньку налаживал самовар», «Души были ясны и покорны. Мы никогда в эти тяжелые годы и мертвые дни не пытались обогнать или пересилить судьбу», «Кроме того, мы, голодные, босые, голые, сердечно жалели эмигрантов» [12, с. 215, 218]. Подобные зарисовки из личной жизни, близкие к дневнику, задушевному разговору со «своим» читателем, которое пережил то же самое, который поймет, но при этом написанные уже в эмиграции, не по «горячим следам», вызывают особые чувства. Акцентирование «своего» приводит к доминированию «чужого» в оппозиции: «своего» уже нет, оно уходит, его вырывают новые люди при новом режиме, жалость к эмигрантам оборачивается опять же эмиграцией, не желанной и от этого еще более чужой. Последние дни в России, как уходящее летнее тепло осенью, дороги, но обманчивы: писатель вспоминает о чужой стране, а его Родина канула в лету, оставшись только в осколках памяти таких же бездомных, как и он. Мечтая вернуться обратно, нельзя построить новый дом, новую реальность: физически, конечно, это возможно, но ментально, эмоционально, культурно этот дом нельзя наполнить. Так и для писателя эмиграция не стала новым домом, а лишь гостевым домиком, где он любовно рассматривает захваченный с собой альбом воспоминаний, встреч, впечатлений. Отсюда идут корни и ретроспективности, и мемуарности.
Для повести характерны черты публицистичности, что также сближает ее с мемуар-
ной литературой: «...Ну и отличились же вскоре эти педагоги, эти ответственные друзья, вторые отцы и защитники детей!»; «Я пламенный бард С.-З. Армии. Я никогда не устану удивляться ее героизму и воспевать его. Но ведь есть на свете и проза» [12, с. 227, 252]. В целом, в эмиграции Куприн-художник уступал пальму первенства Ку-прину-публицисту. В этот период было написано множество публицистических статей, в которых Куприн пытался осмыслить окружающую его действительность.
А.И. Куприн громко заявил о себе в дореволюционной России повестями «Молох», «Поединок», «Яма», в которых показал пороки общества, которые были для него неприемлемы. Его жажда справедливости, сострадания сталкивалась с «чужими» правилами жизни, с аморальностью и продажностью хозяев жизни. Повесть же «Купол Св. Исаакия Далматского» выделяется самой манерой общения с читателем. Возможно, Куприн-художник, уехав, не мог поместить своих героев в «чуждую ему среду. Поэтому и первая повесть в эмиграции, вероятно, так тесно переплетается с мемуарами и даже где-то публицистикой. Об этом писал сам А.И. Куприн в 1921 г. в письме к другу и ученику В.Е. Гущику: «Я только что и способен изрыгать публицистическую блевотину, перемешанную с желчью, кровью, и бессильными не то слезами, не то соплями. Видели Вы когда-нибудь, как лошадь подымают на пароход, на конце парового крана. Лишенная земли, она висит и плывет в воздухе, бессильная, сразу потерявшая всю красоту, со сведенными ногами, с опущенной тонкой головой... Это - я» [13, с. 9]. Но живой, эмоциональный отклик Куприна, как гражданина своей страны был всегда. Писатель был далек от политики, но молчать о происходящем вокруг он не мог: его публицистическое наследие велико. Неудивительно, что элементы публицистики привнес он и в свои повести.
В повести даны буквально хроники происходящего: «Вот вкратце несколько боевых дней 2-й дивизии. Обратите внимание на числа: 9 октября. Конница начинает активные операции. <. > 10 октября. Талабский полк развивает достигнутый успех, занимает деревню Хилок, переправляется через Лугу, укрепляется в дер. Гостятино. <...> Итого:
тринадцать дней беспрерывных боев» [12, с. 260-262]. Подобная детализация событий ближе опять же как к жанрам публицистическим, так и мемуарным, также подобные описательные моменты возможны иногда в жанрах романных, особенно романах-эпопеях, рисующих грандиозную историческую панораму, но для жанра повести, ограниченного по объему изображения и в целом по объему изображаемого, подобное укрупнение событий и их формализация не типичны. Но писатель не мог обойти вниманием столь значимые для него события, недаром же он называл себя «пламенным бардом Северо-Западной армии». Происходящее вокруг него, с его армией, его товарищами, его страной он считал «своим» и об этом он хотел рассказать. Ему необходимо было детально сохранить свои воспоминания, как можно точнее обсудить поражение армии со своим читателем. Отсюда и столь не характерные для жанра повести элементы хроники.
В целом, повесть «Купол Св. Исаакия Далматского» соотносится с классическим определением этого жанра, данным в «Литературном энциклопедическом словаре»: «. В повести основная тяжесть переносится нередко на статические компоненты произведения - положения, душевные состояния, описания и т. п. Сами действенные моменты приобретают в ней как бы скульптурный характер, застывают в точке высшего напряжения, ибо единого сквозного действия нет.» [1, с. 281]. В качестве иллюстрации в словарной статье приводятся повести «Очарованный странник» Н.С. Лескова, «Степь» А.П. Чехова, «Деревня» И.А. Бунина, «Записки из «Мертвого дома»» Ф.М. Достоевского. Стоит отметить, что и указные примеры достаточно разноплановы: широкие жанровые границы повести как жанра позволяют объединить их в единую группу. Таким образом, и повести «Купол Св. Исаакия Далматского» трудно выйти за столь широкие жанровые рамки. Но многие черты, привнесенные писателем в произведение, раздвигают эти границы, вплетают в текст элементы других жанровых структур таких, как мемуарная литература и публицистика. Особенно тесно в произведение привнесены элементы мемуаров.
Во многом жанр повести, достаточно свободный в своих формальных, структурообразующих элементах, позволил писателю
впервые осмыслить происходящее с ним в ином ракурсе, более крупном, фундаментальном, нежели характерные для искомого периода его творчества жанр рассказа и публицистической статьи. При рассмотрении особенностей жанровых структур концепт «свои - чужие» реализуется опосредованно, позволяя при этом предположить, что смешению жанров способствовали следующие факторы: лишение «своей» среды, «своей» жизни; необходимость художественного переосмысления произошедших событий, но это осмысление неотделимо, прежде всего, от «своей», личной истории; невозможность принять жизнь в эмиграции как «свою», настоящую, а не временное убежище перед возвращением на Родину.
1. Литературный энциклопедический словарь / под общ. ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева М., 1987.
2. Головко В.М. Историческая поэтика русской классической повести. М., 2010.
3. Зусман В.Г. Концепт в системе гуманитарного знания // Вопросы литературы. 2003. № 2.
4. Лукинова Е.М. Концепция человека в малой прозе Эрнста Вихерта: монография. Тамбов, 2008.
5. Желтова Н.Ю. Проза первой половины XX века: поэтика русского национального характера: монография. Тамбов, 2004.
6. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М., 2004.
7. Куприн А.И. Полное собр. соч.: в 10 т. М., 2007. Т. 11 доп.
8. Гиппиус З.Н. Полет в Европу // Современные записки. 1924. №18. Цит. по: Критика русского зарубежья: в 2 ч. М., 2002. Ч. 1. С. 50-51.
9. Кулешов, Ф.И. Творческий путь А.И.Куприна 1907-1938. Мн., 1986.
10. Православный храм / отв. ред. Т.Ю. Пинталь. М., 2004.
11. Рубан Ю.И. За что мы любим Исаакий // Вода
Живая, Санкт-Петербургский церковный
вестник. 2007. № 6.
12. Куприн А.И. Колесо времени. Гранатовый браслет: повести, рассказы, очерки. М., 2011.
13. Куприн А.И. Голос оттуда: 1919-1934: Рассказы. Очерки. Воспоминания. Фельетоны. Статьи. Литературные портреты. Некрология. Заметки. М., 1999.
Поступила в редакцию 6.12.2011 г.
UDC 82
GENRE OF STORY IN THE KUPRIN’S PROSE OF EMIGRATION PERIOD (ON MATERIAL OF STORY “THE DOME OF ST ISAAKIY DALMATSKIY”)
Yana Vladimirovna IKONNIKOVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Post-graduate Student of Russian and Foreign Literature Department, e-mail: [email protected]
The article analyzes the genre of the story in the Kuprin’s prose of the emigration period. The special attention is given to the genre's frontiers of the story and also the traits of memoirs. The concept is used in the capacity of the basic instrument of the research. Conceptual and culturological analysis allows exposing formal and substantial features of the functioning of the genre of the story in the Kuprin’s prose of the emigration period. Also it is especially told about the features of publicism in the writer's creative search at the foreign period of creativity.
Key words: Russian abroad; Kuprin; genre; concept.
