CC BY
205
П.В. БАТУЛИН (Челябинск)
ВОЕННАЯ ЦЕНЗУРА В ПЕРИОД ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И РЕВОЛЮЦИИ 1917-1918 ГГ.: ПРОБЛЕМА СУЩНОСТИ И ПРЕЕМСТВЕННОСТИ
В период «архивной революции» 1990-х гг. резко возрос интерес к массовым источникам советского периода, отражающим, с одной стороны, политический контроль государства над населением, а с другой — массовое сознание этого населения (менталитет и настроения)1. Среди них — и документы военной цензуры и перлюстрации2, которые и ранее интересовали исследователей в качестве источника по массовому сознанию, но тогда по условиям времени внимание было приковано к дореволюционному периоду3.
Однако, в отличие от прежнего узкого способа их использования, ныне материалы военной цензуры (наряду с документами других видов политического контроля) оказались связанными с дискуссиями о происхождении и природе советского режима. Так, введенный В.С.Измозиком термин «политический контроль»4 имеет универсальный характер («неотъемлемая черта жизни любого современного государства»), что, конечно не исключает специфику, характерную для авторитарных режимов5. При таком подходе изучение политконтроля (включая военную цензуру) оказывается связанным с вопросами типологии политических режимов, на что прямо указывается в зарубежной историографии. В частности, возможность использования документов политконтроля стала, по-видимому, одной из причин проявления в историографии новой оппозиции в оценке советского строя (на смену противопоставления тоталитаризм — ревизионистские подходы): модернизм — неотрадиционализм6. Сходство советского «надзора» (эигуеПапсе) с дореволюционным, периода Первой мировой войны, и зарубежным было одним из оснований модернистского подхода: согласно ему «надзор» — новое явление в развитии политического строя европейских государств, которое представляет собой не просто осведомление о возникающих спонтанно настроениях, но средство воздействия и контроля за результатами действий государства по приданию населению желательных свойств. При таком подходе государство, которое стремится теперь придать новую форму обществу (а не просто, как ранее, управляет территорией и отражает интересы наличных групп), считается важнейшей особенностью политических систем XX в. во всех странах7. Зарубежный подход отличается от отечественного: в отечественной литературе на первом плане — преемственность советской перлюстрации с дореволюционной и функциональное родство их как части сыска8, т.е. хотя нет внимания к проблеме связи большевизма и модерности и перерождения европейской государственности во время и после Первой мировой войны, но в частных выводах есть определенная близость к неотрадиционалистскому подходу.
Изучение дореволюционного и советского политконтроля как с точки зрения преемственности функций и форм сыска до и после революции, так и с точки зрения соотнесения его с проблемой места советского строя в европейском контексте мало продвинулось с тех пор (включая военную цензуру)9, поэтому следует рассмотреть его заново на примере этого одного его вида10. Для чего следует кратко показать значение военной цензуры, придаваемое ей в период Первой мировой войны и революции, т.к. именно оно определяет смысл ее введения, развития и деятельности (тем более что П. Холквист уделил мало внимания этому вопросу, пытаясь охарактеризовать преимущественно объективную сторону — масштаб ее деятельности и характер ее сводок о настроениях — и провести международные параллели). Т.е. была ли военная цензура тем средством надзора или политконтроля, которое в ней обычно видят ныне (и когда им стала) ?
Несмотря на прерывистость истории военной цензуры — вследствие ее развертывания во время войн и свертывания ее в мирное время — к войне 1914-1917 гг. в русском военном ведомстве существовали определенные традиции организации и осуществления военной цензуры собственно военного времени, которые восходили к русско-турец-
кой войне 1877-1878 гг.11 В 1870-е гг. как армия, так и печать стали приобретать характерные для позднейшего времени черты: большое значение новой военной техники и средств связи, комплектование армии путем мобилизации резервистов, быстрые переброски войск по железным дорогам, пропаганда своих успехов и дезинформация противника и т.д., возрастание независимости печати от правительства и укрепление собственных источников информации у печати (в частности, военных корреспондентов12), постоянный рост числа органов печати и их читателей и усиление значения печати как доходного предприятия, превращение газет, вследствие этих новых их черт, в инструмент отражения и формирования общественного мнения внутри страны, а не только за границей, с вытеснением ими журналов с этой роли, и др. По опыту этого золотого века военной журналистики военная мысль отметила повышение роли печати как источника разведданных (хрестоматийным стали примеры из франко-прусской войны), а вот роль почтовой корреспонденции в этом сводилась к захвату переписки противника, преимущественно казенной, своею кавалерией.13
Непосредственно же на внимание военных деятелей к военной цензуре накануне мировой войны влиял негативный опыт русско-японской войны. В ее ходе обнаружилась несостоятельность российских разведки и контрразведки и вообще неумение обеспечить секретность в армии (по сравнению с японцами14), что впоследствии широко обсуждалось в военной среде, также выяснилась неспособность военного ведомства (и в целом правительства) формировать благоприятное для себя общественное мнение, а критика прессы распространилась на секретные оперативные сведения, и в условиях общего ослабления возможности властей воздействовать на печать в революционном 1905 г. печать делала даже прямые нападки на военную цензуру15. Для выработки мер по устранению этих дефектов и обеспечения в будущих войнах секретности с 1905 г. действовали несколько комиссий по выработке положения о военной цензуре в военное время (окончательный проект положения был разработан в 1911-1914 гг. в комиссии под председательством генерал-квартирмейстера Главного Управления Генерального Штаба Ю.Н.Данилова), а политическое воздействие правительства на печать осуществлялось с 1905-1906 гг. согласно временному либерализованному законодательству, повсеместно отменившему предварительную цензуру — штрафами, конфискациями номеров и т.д. (вплоть до ареста и высылки и т.д. — в местностях действия закона от 14 августа 1881 г.), а подготовка нового закона о печати стала важным вопросом политической жизни 6.
Но понимание основной задачи военной цензуры — ограждение военной тайны — не изменилось под влиянием русско-японской войны, т.к. оно уже сформировалось ранее: в военно-научной литературе того времени постоянно указывалась опасность раскрытия печатью военных планов или уже проводимого маневра, а почты и телеграфа — как средств шпионской связи (т.е. подсобного средства агентурной разведки, а не самостоятельного)17. Негласная практика недавней войны вроде бы подтверждала такой взгляд (с помощью контроля переписки были арестованы несколько японских шпионов18), а в начале 1910-х гг. ряд корреспондентов иностранных газет в Петербурге попали под наблюдение как подозреваемые в шпионаже.19 Однако взгляд на задачи военной цензуры несколько отделял ее от контрразведки: по опыту русско-японской войны ее задачей в области частной переписке указывалось противодействие оглашению «случайных по недоразумению отправителей ее известий секретного характера», а для борьбы со шпионством — использовать др. средства («в руках военной полиции»).20 В итоге, именно ограждение военной тайны провозглашало своей целью и Временное положение о военной цензуре, введенное в действие 20 июля 1914 г.21
Преимущественное внимание к борьбе за соблюдение секретности имела веские основания: для периода до Первой мировой войны характерна в общеевропейском масштабе беззаботность офицеров в соблюдении секретности, широкие их контакты с зарубежными коллегами и вообще отсутствие преобладания государственной секретности над частной. Например, характерные черты: главным потребителем шифров и кодов
была коммерческая переписка, в газетах широко было распространено помещение частных шифрованных объявлений22, широко распространено сотрудничество между офицерами разных стран и терпимое отношение к любительской разведке (она считалась необходимым элементом обучения офицеров)23, австрийские офицеры обсуждали секретные планы в венских кафе, а с документами — работали на дому24; и корреспондент «Русского слова» В. Краевский, выдавая себя за британца П.Палмера, мог слать корреспонденции из Токио25 (при том, что строгое соблюдение военной тайны японской стороной в войне 1904-1905 гг. производило на иностранных наблюдателей не меньшее впечатление, чем на русских26). Возможно, тогдашние формы социальных связей, более персонализированные, чем ныне, препятствовали осуществлению формализованного контроля за информацией, какого требуют современные подходы к обеспечению секретности27.
«Золотой век военной журналистики» закончился в августе 1914 г., поскольку во всех воюющих странах был ограничен доступ корреспондентов в район действующей армии (вместе с цензурой в той или иной форме), взамен чего для информирования публики главные командования стали издавать бюллетени. Все же в начале войны редакции пытались действовать в прежнем духе конкуренции и сенсаций (так, сообщение о вторжении германцев в Бельгию дано «Дейли Телеграф» уже 3 августа, не только до официального сообщения, но и на сутки раньше других газет), и ввиду недопущения корреспондентов в армию те же британские редакции стали пользоваться услугами большого числа неофициальных добровольцев, но затем последовали аресты ряда нежелательных для армии корреспондентов. Однако, начиная с лета 1915 г. корреспонденты стали допускаться в ограниченном количестве для воздействия на общественное мнение (прежде всего — нейтральных стран, особенно США), т.к. печать в ходе войны хорошо зарекомендовала себя как средство пропаганды28. В России сначала газеты также получили отказ в допуске корреспондентов в армию и уже с начала сентября 1914 г. последовали многочисленные приказы о недопущении корреспондирования офицерами в газеты29. Однако эти меры долгое время не были эффективными из-за мнения о допустимости и желательности для общества таких действий30 (распространенного среди офицеров, видимо, по причине высокой оплаты таких корреспондентов — даже начальник Бюро печати Ставки сотрудничал в «Вечернем времени»31). Во время немногочисленных организованных Ставкой поездок корреспондентов преимущество получали представители зарубежных изданий: в первой поездке корреспондентов в конце сентября 1914 г. из 10 только 3 представляли отечественные издания, а далее были случаи допуска корреспондентов из нейтральных стран по просьбе МИД, организация для иностранцев бесплатного транспорта, питания и т.д.32 Только через год с лишним после начала войны и в связи со сменой Главковерха и его начштаба при Ставке было организовано Бюро печати для налаживания отношений с отечественной прессой33. Таким образом, отношение в России к главному, по довоенным представлениям, объекту военной цензуры, отечественной печати, было скорее охранительным, чем пропагандистским.
Что касается собственно военной цензуры, то ее развитие в России сходно с развитием контрразведки, т.е. оно шло со значительным запаздыванием по сравнению с потребностями, что в конце концов вызвало беспокойство командования. Формирование контрразведывательных отделений в действующей армии и их работа в первые месяцы войны не носили планомерного характера, как отмечал в циркулярном письме от 15 февраля 1915 г. генерал-квартирмейстер Ставки Ю.Н.Данилов, что связывается современными исследователями с довоенным представлением о скоротечности будущей войны, а появление интереса командования к контрразведке — с делом Мясоедова, в результате чего «Наставление по контрразведке в военное время» было утверждено только 6 июня 1915 г.34. Организация военной цензуры также оказалась внутренне слабо согласованной, т.к. по Временному положению от 20 июля 1914 г. она делилась на два района — действующей армии, под руководством командования (где осуществлялась в полном объеме, т.е. с обязательной предварительной цензурой печати и цензурой всей кор-
респонденции), и тыловой, под руководством Главной Военно-цензурной комиссии при ГУГШ. Но и в каждом из этих районов систематической работы не было: только в конце октября 1915 г. прошло совещание начальников цензурных отделений трех фронтовых штабов (по вопросам координации цензуры фронтовой печати, недопущения помещения в ней излишних подробностей помимо бюллетеней Ставки, способа информирования Бюро печати Ставки этими местными сведениями для отбора там части сведений для бюллетеней, и недопущения передачи сведений помимо Ставки в тыловую печать и агентства), а Главная военно-цензурная комиссия, как отметило 7 ноября 1915 г. частное совещание у врио нач. Главного управления по делам печати, не собиралась, ее вопросы решал нач. ГУГШ ген. Беляев. 12 января 1916 г. от должности председ. Петроградской военно-цензурной комиссии был отстранен ген.-майор Струков, поскольку им не проводилась выемка не только внутренней корреспонденции (Петроград относился к району действующей армии, с полной цензурой), но без присмотра оставлялся и трансграничный кабель датской компании, не велся учет денежных средств, сотрудники принимались на службу без справок о них у контрразведки, сам этот начальник обвинялся в корыстных связях со страховыми компаниями, продолжавшими сношения со своими германскими коллегами3 .
Но и после раскрытия таких явных недостатков и злоупотреблений российская военная почтово-телеграфная цензура не соответствовала задачам помощи другим ведомствам, борющимся с неприятелем. В мае 1915 г. в Париже прошло совещание представителей Антанты о мерах для более полной экономической изоляции центральных держав, где представителям России и Италии рекомендовалось следовать опыту более продвинутых в этом отношении Британии и Франции. Для реализации этого постановления в России 11 сентября 1915 г. Николай II утвердил особый журнал Совета министров об учреждении «Особого междуведомственного комитета по ограничению снабжения торговли неприятеля» при Министерстве Торговли и Промышленности, председателем которого был назначен П.Б.Струве. КОС, к работе которого привлечены известные экономисты и ученики Струве, изучал экономическое положение Австрии и Германии, готовил проекты соглашений с правительствами нейтральных государств о гарантиях непопадания к неприятелю ввозимых в эти государства российских товаров, а также составлением черного списка иностранных лиц и фирм, замеченных в торговле с неприятелем36. В числе источников информации КОС (равно как и у британских и французских аналогов) была военная почтово-телеграфная цензура, которая в период обеих мировых войн рассматривалась в англосаксонских странах как важнейший источник сведений для экономической блокады37. Однако этот черный список был утвержден лишь при Временном правительстве38, и по утверждению Самюэля Хора, направленного для проверки эффективности британского разведывательного сообщества в России и постановки в ней дела блокады Германии (и которого также и Струве привлек к работам КОС), русские без его помощи не смогли бы составить этот список39. Между тем, Хор, возможно, и был тем самым британским офицером, который, по утверждению бывшего начальника британской почтово-телеграфной цензуры, обнаружил полную беспомощность российской цензуры в перехвате германской коммерческой и иной корреспонденции, шедшей через Скандинавию и Россию в Азию и Америку, и в работе с кодами, а также бесполезную с точки зрения снабжения союзников почерпнутой из коммерческой и иной переписки информацией. Также утверждается, что он не преуспел в попытке помощи в ее реорганизации (добился лишь прекращения пропуска германских сообщений через Россию)40 — отечественная цензура, можно сказать, все время отставала на шаг в своем развитии от встающих перед ней задач.
Таким образом, в период 1914 — начале 1917 г. в основе развития военной цензуры лежало стремление воплотить в жизнь довоенные установки о военной цензуре как средстве обеспечения секретности, а также решить выявившиеся в ходе войны вопросы о ее международном и межведомственном взаимодействии; функция ее как органа по-литконтроля в меньшей степени принималась во внимание при реорганизациях. Именно
осуществление функций, возложенных на военную цензуру изначально, и необходимость совершенствования межведомственных отношений было главной движущей силой развития и изменения российской военной цензуры в Первую мировую войну, по нашему мнению, и только в меньшей степени — изменение отношений государства и общества или использование ее в качестве органа политконтроля.
Но, конечно, опыт русско-японской войны имел и другую травматическую сторону: морально разлагающее влияние печати в тылу (особенно с началом революции 1905 г.). Эта проблема относилась скорее к ведомству Главного управления по делам печати МВД (и в собственно военной публицистике этот вопрос далеко не всегда педалировался), но согласно Временному положению 1914 г. военная цензура была дополнением к законодательству о печати, т.е. должна была взаимодействовать с ГУП МВД, и поэтому как сама военная цензура приобрела сразу же приобрела политический характер41, так и вопрос о ее усовершенствовании. Ввиду приближения открытия сессии Гос. Думы министр внутр. дел кн. Н.Б.Щербатов 11 июля 1915 г. сообщил нач. штаба Верховного Главнокомандующего Н.Н.Янушкевичу проект реформы, согласно которому тыловая военная цензура должна была сделаться ширмой для воздействия на печать со стороны гражданских ведомств во главе с МВД, на что тот дал отрицательное заключение (такой подход был отвергнут при разработке Временного положения до войны, тыловая печать и так подает материалы в военную цензуру по добровольному соглашению, нужно улучшать кадры и т.д.). Более того, когда 28 июля в Ставке была получена телеграмма с жалобой председателя Гос. Думы Родзянко на запрещение в Киеве печатать речи членов ее от левых партий (даже патриотические), Янушкевич 31 июля отдал телеграммное распоряжение командующим фронтами и армиями об аккуратном употреблении военной цензурой Перечня и с предостережением от произвола. Однако после принятия на себя Николаем II обязанностей главнокомандующего это распоряжение было отменено 13 сентября 1915 г. по всеподданнейшему докладу премьера И.Л.Горемыкина (возможно, в связи с выходом Прогрессивного блока из-под правительственного контроля, правительственных разногласий и роспуска Гос.Думы) и повторно 7 января 1916 г. письмом начштаба Ставки Алексеева командующим фронтами (стоя за налаживание отношений с печатью, он не спешил проводить отмену в жизнь до специальной просьбы МВД).42 Некоторое заигрывание прежней Ставки с печатью, возможно, было выражением стремления Главнокомандующего вел.кн. Николая Николаевича поддержать свою популярность и обеспечить поддержку печатью угодных ему и популярных среди общественности назначений на места, освободившиеся от Сухомлинова, Щегловитова и др. (более явных мер, вроде инициативы встреч с общественностью, он позволить себе не мог, чтобы не испортить отношений с Николаем II43). В конце 1915-1916 гг. центр тяжести пропагандистских усилий был перенесен в полностью лояльный царизму МВД (вторая попытка провести меры для создания благоприятного общественного мнения, после неудачи правительства в этом деле в 1906-1910 гг.: организовать лжерабочую и лжелиберальную печать, скупить акции «Нового времени» и т.д.), а военной цензуре придавалась роль скорее репрессивная. Поэтому, когда Гос. Дума утвердила 11 марта 1916 г. правительственный проект Положения о военной цензуре, вводящий ее повсеместно, но с поправками против политического ее применения, дальнейшего хода он не получил44.
Такое колебание правительственного курса в отношении печати и цензуры, конечно, не позволяло выработать какой-либо новый взгляд на значение военной цензуры, а только отражало текущую политическую ситуацию, в которой военная цензура оставалась инструментом и символом интриг разных течений правительственного лагеря друг с другом и с общественностью и не сделалась средством консолидированной правительственной политики (ее единства просто не было) — т.е. военная цензура стала просто новой фигурой на поле политической игры.
После Февральской революции политическая цензура в лице ГУП МВД была упразднена, но военная сохранена: 13 марта был опубликован очередной Перечень, 14 марта Временное правительство признало необходимым выработать правила военной и
военно-морской цензуры, 26 июля 1917 г. были утверждены Временные правила о специальном военном почтово-телеграфном контроле и вторые — о военной цензуре печати45. Военную цензуру печати осуществить, можно сказать, не удалось: с одной стороны, печать нарушала всяческие запреты, а с другой стороны, самочинную политическую цензуру осуществляли на местах всякого рода местные власти без оглядки на законы46, даже в Петрограде военно-цензурная комиссия была укомплектована только к 19 сентября 1917 г. и вряд ли приступила к работе47. Реорганизация почтово-телеграф-ной цензуры (только тыловой — Временные правила сохранили в силе прежнюю организацию ее на фронте) была более успешной: создана независимая от цензуры печати система ее органов - Центральное военное почтово-телеграфное контрольное бюро при ГУГШ и местные ВПТКБ, с сокращением их числа до 17 и их укрупнением для упорядочивания контроля корреспонденции (исходящую международную почтовую корреспонденцию предполагалось просматривать в 9 пунктах, входящую — в 8, всю международную телеграфную — в 9, военнопленных исходящую — в 9, входящую — в Москве и Петрограде и транзитную международную — только в Петрограде)48. Мотивы реорганизации хорошо показывают материалы совещания по преобразованию фронтовой цензуры представителей штабов фронтов и военных округов района ТВД 16-19 сентября 1917 г., т.к. оно созвано в ГУГШ под председательством генерал-квартирмейстера Н.М.Потапова и помощника обер-квартирмействера Раевского, курировавших спецслужбы и цензуру в тыловом районе. По мнению представителей ГУГШ, целью реорганизации почтово-телеграфной цензуры должно быть установление более тесной связи с контрразведкой, причем отмечалось, что «в задачу контрразведки не входит борьба с внутренней политической пропагандой» — в результате, несмотря на возражения отдельных представителей с фронта (парированных указанием на большее растлевающее действие печати, чем почты), постановлено отменить цензуру входящей в армию почты (кроме выборки по секретным спискам), цензуру международной корреспонденции передать системе тыловых органов почтово-телеграфного контроля, сохранив в полном объеме цензуру исходящей из армии корреспонденции и входящих телеграмм49. Этот подход был не только мерой по приспособлению военной цензуры к новому политическому режиму, но и воплощением общей тенденции к «чистой контрразведке», распространенной и в дофевральский период: еще в период разработки «Наставления по контрразведке в военное время» ген. М.Д.Бонч-Бруевич, обследовавший постановку ее на фронтах по заданию Ставки, отмечал отклонение контрразведывательных отделений от борьбы со шпионажем и указывал на необходимость ей следовать этой главной цели.50 На этом эволюция в дооктябрьский период теоретического взгляда на военную цензуру закончилась — опыт войны выделил ее в отдельную от политики сферу деятельности и показал ее связь с контрразведкой, а не только с секретностью, как представлялось до войны. Однако опыта практического применения этого подхода получено не было из-за октябрьского переворота.
Таким образом, в опровержение модернистского взгляда, в императорский период и период Временного правительства военная цензура развивалась не под влиянием стремления получать точные сведения о населении для контроля за результатами воздействием государства на него (способность к согласованному его воздействию сомнительна в виду разобщенности правительственного лагеря), а в условиях эволюции довоенного теоретического взгляда на нее (с конечной идеей отказа от связи ее с цензурой политической и установления более тесных связей с контрразведкой и другими спецслужбами).
Отсутствие идеи надзора за населением как средства воздействия и контроля за ходом и результатами правительственной политики придания новой формы обществу (surveillance) видно не только из эволюции идейно-теоретических основ военной цензуры, но и из практической деятельности почтово-телеграфной цензуры. Так, изменение процента изъятий писем в 1917 г. свидетельствует в пользу охранительного характера военной цензуры в дофевральский период. В отчете 2-й группы Отдела военного контроля по просмотру корреспонденции военнопленных указано, что в первые 2 месяца
года изымался гораздо больший процент писем (за февраль из 908411 прочитанных — 94926 или 10,45 %), тогда как в послереволюционные месяцы процент изъятий упал до 0,75 (сентябрь: 9592 из 1278328) и ниже (0,71 % в ноябре: 8969 из 1258997 — т.е. октябрьский переворот оказал меньшее воздействие, чем февральский)51. Здесь видится полная аналогия с цензурой печати: до февраля почтовый контроль имел значение такой же охранительной цензуры, как и цензура печати (только в области частных коммуникаций, а не СМИ), а после свержения царизма он, как и она, были либерализованы (очевидно, что если бы почтовый контроль рассматривался преимущественно как средство воздействия на сознание масс, то такого радикального сокращения числа изъятий не последовало бы).
На примере тыловых почтово-телеграфных контрольных бюро также видно, что формы отчетности не стремились дать точную сводку каких-либо фактов, а скорее излишне служили выражению субъективности цензора, стремлению его приспособиться к требованиям текущей политики. Собранные в сводках из писем сведения об экспорте, импорте, промышленности, товарообмене, урожае в разных частях страны, курсе рубля за границей могли бы быть собраны другими учреждениями и без помощи цензуры; некоторую самостоятельную ценность имели сведения о настроениях общества и русских военнопленных — но подача их подчас была излишне субъективной. Скажем, если в февральский период отмечалось, что «в еврейских письмах из России бросается в глаза засилие евреев во всех областях нашей государственной жизни», то в советский период можно было прочесть уже, что «черные пятна стушевываются и эра новой жизни загорается перед нашими глазами»52. По нашему мнению, изучение функций сводок о настроениях было бы более плодотворно, если бы их эволюция рассматривалась как эволюция форм отчетности. Ни сводки фронтовых учреждений, ни тыловых не были приспособлены к их непосредственному использованию другими учреждениями, как это было бы, если бы они были частью надзора за приданием населению нужных свойств — это скорее отчеты о работе цензурных органов за некоторый период времени. Сходные отчетные функции имели, скажем, и ежегодные отчеты о состоянии общества еще III отделения с.е.и.в Канцелярии в середине XIX в. — просто в сводках периода мировой войны, менее явно звучит мотив оценки значения представленного в обзорах материала и заслуг ведомства (т.к. вообще документы этого позднейшего периода имеют меньше черт публицистики, характерных для раннего, доиндустриального периода)53. Поэтому появление новых отчетных документов о настроениях масс может вовсе не свидетельствовать об изменении подхода к управлению населением, а отражать только новые свойства гос.аппарата, вызванные экстремальными военными условиями.
Можно предположить, что широкое распространение сводок просто отражало количественный рост органов цензуры: к ноябрю 1917 г. только в Петрограде имелось по штату 2255 сотрудников почтово-телеграфного контроля (т.е. большая часть от всех штатных 4271 тыловых контролеров).54 Сам же рост учреждений определялся количеством корреспонденции, которую следовало контролировать (исходя из вышеуказанных теоретических взглядов на цензуру как средства обеспечения секретности, помощи контрразведке, блокаде и т.д.) — оно было столь велико, что даже сложившегося к концу войны многочисленного штата не хватало для просмотра всей ее. Так, согласно тому же отчету 2-й группы Отдела военного контроля по просмотру корреспонденции военнопленных за 1917 г. на 13133154 просмотренных за 32454 контролеро-дней писем приходилось 19060859 пропущенных без контроля под штемпель (рекордное их количество пришлось на сентябрь — 3036145, т.е. более чем в 2,5 раза больше, чем прочитанных, несмотря на сентябрьские 3315 контролеро-дней, что тоже выше среднего). В Британии в годы Первой мировой войны было около 4200 сотрудников цензуры, а в США во время Второй мировой — 14,5 тыс.55, т.е. потребный штат был в какой-то степени пропорционален населению страны (так что число цензоров в России в 1917 г. могло быть даже недостаточным). В этих условиях сводки о настроениях могли быть просто побочным продуктом деятельности столь крупного ведомства. Но детальное, с международными
сравнениями, изучение вопроса о связях между масштабом объекта приложения усилий военной цензуры, размерами ее аппарата, природой созданных этим аппаратом отчетов о настроениях масс (а также — о военной цензуре как новой политической фигуре), конечно — дело будущих исследований.
После Октябрьской революции органы военной цензуры оказались под угрозой полного упразднения, несмотря на свой масштаб: ввиду заключения 2 декабря 1917 г. перемирия даже старое руководство спецслужб ГУГШ (в лице генерал-майора Рябикова, 2-ого генерал-квартирмейстера, полковника Раевского, 3-го обер-квартирмейстера, и подполковника Елагина, начальника ЦВПТКБ) решило начать сокращение штата, сохраняя саму сеть почтово-телеграфного контроля, о чем была дана телеграмма на места 18-19 декабря56, а Наркомвоен, следуя примеру большевистского руководства Московского военного округа, произвел еще более радикальное сокращение приказом № 23 12 января 1918 г. — на 90 %.57 Учреждения почтово-телеграфного контроля боролись за самосохранение — искали новые функции (экономический контроль и погранохрана), новые источники финансирования (в Петрограде Управление военного контроля стало областным), пытались заинтересовать советские учреждения своими услугами путем рассылки меморандумов (так называлась тематическая выдержка из письма)58. Новые органы военной цензуры печати были созданы из-за озабоченности руководства Оперативного отдела Наркомвоена утечкой сведений из военных учреждений в печать в мае 1918 г., а возобновление интереса к почтово-телеграфной цензуре (сначала в августе 1918 г., а затем в ноябре) — как распространение цензуры печати на средство частной коммуникации в условиях начавшейся Гражданской войны. Что касается связи с разведкой и контрразведкой, то уже военная цензура печати стала источником разведсведений для т.н. «консультантов» Оперативного отдела Наркомвоена, а далее Отдел военной цензуры был включен в Регистрационное управление Полевого штаба РВСР (центральный орган военной разведки), причем он был бы включен в нем в Отдел военного контроля (контрразведки), если бы контрразведка в целом не была бы передана в ведение ВЧК. Поэтому можно сказать, что в известном смысле, советская военная цензура периода Гражданской войны прошла путь цензуры периода мировой войны заново, но в ускоренном темпе и зашла дальше.
Новый характер военной цензуры в Советской России наиболее ярко виден на примере форм отчетности — тематических сводок сведений из просмотренной корреспонденции (их было 3 главных вида - политическая, военная, дезертирская). В отличие от сводок старого почтово-телеграфного контроля сводки новой, советской, военной цензуры изначально были приспособлены к непосредственному использованию другими учреждениями: они представляли собой род таблицы с краткими выдержками из писем с точной идентификацией места отправления или получения (местность или воинская часть)60. На основании этих данных политотделы, дезерткомисии, особые отделы и др. могли сразу же принимать меры либо к отдельному отправителю, либо в отношении всей воинской части, местности и т.д.: «24 стр п. Хоз команда. 28/6. Только получил 1000 р. смотришь другую дают. Право недурно. А иногда спекульнешь на 1000 р. Одним словом в настоящее время, если у меня нет в кармане 5000 р. то я не считаю, что у меня есть деньги», «Кострома. 24.06. Дезертиры стоят окопавшись с пулеметами в нашем болоте» и т.д. По меньшей мере в ВЧК было создано подразделение, занятое взаимодействием с военной цензурой (Стол Цензуры в апреле 1919 г. в составе Особого отдела, для составления списков лиц, чья корреспонденция должна в обязательном порядке подвергаться цензуре, а также просмотра задержанной ОВЦ корреспонденции и сводок62), а другим постоянным клиентом военной цензуры были учреждения Цекомдеза (для которого составлялась упомянутая специальная сводка)63. Таким образом, эти сводки определенно были документами политконтроля, в отличие от дооктябрьских.
Приведенные данные указывают на то, что приобретение военной цензурой свойств элемента системы политического контроля — результат гражданской войны и развития аппарата большевистского государства, что оно не является прямым наследием Первой
мировой войны, во время которой политконтроль еще не виделся главной задачей военной цензуры в России, и что задачи, которые выдвигались перед этим учреждением — «кандидатом в органы имперского политконтроля», и которые были движущей силой ее развития, на деле не были всегда связаны с политконтролем как таковым. Добавим, что вообще широкое распространение политконтроля в советской стране связано, по нашему мнению, с деятельностью революционного правительства, степень диктаторства которого определялась амбициозностью его задач по переустройству общества (и с какой-либо этатистской идеологией связана только косвенно). Возможно, в других странах и отраслях пути развития политконтроля были другими, более соответствующими модели, следующей из модернистского подхода (или какой-либо прямой альтернативы ему), но наш пример рассмотрения отечественной военной цензуры показывает, что даже эскизный обзор субъективной стороны ее развития (эволюции идей о ее целях и характера ее использования) выявляет чрезмерную абстрактность оснований у противопоставления «модернизм — неотрадиционализм» и у проблемы преемственности форм дореволюционного и советского политконтроля. Ключом к пониманию происхождения и природы советского периода отечественной истории, по нашему мнению, было бы изучение эволюции конкретных институтов и инстутизированного поведения, а не совершенствование политической теории вокруг проблемы перерождения или преемственности общественного строя.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Так, для ознакомления широких кругов исследователей предпринята беспрецедентная публикация «Совершенно секретно...»: Лубянка — Сталину о положении в стране (т. 1: 1922-1923, ч. 1 М., 2001 и далее).
2. Давидян И., Козлов В. Частные письма эпохи Гражданской войны: (По материалам военной цензуры) // Неизвестная Россия: XX век. Кн.2. М., 1992. С. 200-250; «Еврейский вопрос» в частной переписке советских граждан середины 1920-х гг.: По материалам перлюстрации / Публ. В.С. Измозика // Вестник Еврейского университета в Москве. 1993. № 3. С. 164-188; «...К руководству красноармейскими письмами» (документы о перлюстрации личной переписки в 20-е гг.) / Публ. и комм. И.А.Кожевникова // Великий Устюг. Вып. 1. Вологда. 1995. C. 359-365; Izmozik V.S. Voices from the Twentieth: Private correspondence intercepted by the OGPU // Russian Review: An American Quarterly devoted to Russian past and present. Vol. 55. № 2: April, 1996. P. 287-308. Документы военной цензуры ныне — частый элемент освещения общественной жизни на региональном уровне, например в сборниках документов: «Горячешный и триумфальный город». Петроград от «военного коммунизма» к НЭПу: Документы и материалы / Сост. М.В.Ходяков. СПб.: СПбГУ, 2000. С. 113-127, 131-145, 150-154, 161-227; Общество и власть: Российская провинция, 1917-80-е гг. Т. 1: 1917 — сер. 30-х М., Нижний Новгород, 2002. С. 113-115, 187-198.
3. Основной интерес вызывали документы перлюстрации, в настоящее время тема политической перлюстрации тоже продолжает разрабатываться (см.: Рууд Ч., Степанов С.А. Фонтанка, 16: политический сыск при царях. М., 1994. С. 109-116; Перегудова З.И. Политический сыск России (1880-1917 гг.). М., 2000; Измозик В.С. МВД и служба перлюстрации в Российской империи в XVIII — начале XX вв. // Министерство внутренних дел России: Страницы истории (1802-2002 гг.). СПб., 2001. С. 46-66; Измозик В.С. «Черные кабинеты» в России (XVIII — начало XX вв.) // Жандармы России: Политический розыск в России XV-XX вв. М., 2002. С. 333-354) и публиковаться (Охранка предупреждала: «Мы накануне голодного дня, за которым последует голодный бунт». Публ. Ю.Кирьянов // Родина. 1999. № 11. С. 19-23). По периоду Первой мировой войны документы военной цензуры — давний объект публикаций (Солдатские письма 1917 г. / С предисловием М.Н. Покровского. М.; Л., 1927. 167 с.; Царская армия в период мировой войны и февральской революции: (Материалы к изучению истории империалисти-
ческой и гражданской войны). Казань, 1932; Солдатские письма в годы мировой войны / С предисловием О.Чаадаевой // Красный Архив. 1934. Т. 4-5 (65-66) С. 118-163) и изучения (например: Протасов Л.Г. Важный источник по истории революционного движения в царской армии перед Февральской революцией //Источниковедческие работы. Вып.1. Тамбов, 1970. С. 3-18; Вахрушева Н.А. Солдатские письма и цензорские отчеты как исторический источник (1915-1917 гг.) // Октябрь в Поволжье и Приуралье: Источники и вопросы историографии. Казань, 1972. С. 67-89; Асташов А.Б. Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны // Отечественная история. 2003. № 2. С. 72-86; Поршнева О.С. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны. М., 2004). Правда, сочетание оценки документов довоенной перлюстрации и военной цензуры остается единичным: Черняев В.Ю. К изучению эпистолярных источников начала XX в.: (Контроль почтовой переписки) // Проблемы отечественной истории: Сборник Статей аспирантов и соискателей. Вып. 1. Л., 1976. С. 134-155.
4. «Политический контроль- система регулярного сбора и анализа информации различными ветвями государственного аппарата о настроениях в обществе, отношении различных его слоев к действиям властей, о поведении и намерениях экстремистских и антиправительственных групп и организаций. Политический контроль всегда включает несколько основных элементов: сбор информации, ее оценка, принятие решений, учитывающих настроения социальных и национальных групп и призванных воздействовать в нужном для властей направлении, а также политический сыск (розыск) и репрессии при наличии угрозы (реальной или мнимой) государству и обществу» Измозик В.С. Политический контроль и сыск: методологические аспекты // Политический сыск в России: История и современость СПб., 1997. С. 10.
5. Важность его для авторитарного режима обуславливается отсутствием независимых СМИ — он становится единственным способом получения об обществе информации, исходящей от собственно общества, а не агентов государства (которые в своих отчетах и др. документах, конечно, тоже дают информацию об обществе, но в виде, сильно переработанном, часто — до недостоверности), и важным средством воздействия на него, этим же определяется его конспиративный характер; он также — необходимая часть репрессивного аппарата (соединен с политическим сыском), см. там же и: Измозик В.С. Глаза и уши режима: государственный политический контроль за населением советской России в 1918-28 гг. СПб., 1995. С. 5. Ср. тж.: Боева Л.А. Деятельность ВЧК-ОГПУ по формированию лояльности граждан политическому режиму, 1921-24 гг. М., 2003.
6. Напомню, что сторонники тоталитарной модели подчеркивают диктаторскую форму соввласти и компартии и всеохватный их контроль над обществом, а ревизионисты — «бюрократическую анархию» и поддержку режима населением. Деление модернизм-неотрадиционализм (обозначения введены Ш.Фицпатрик) проходит по другому вопросу: не о природе власти в СССР, а о сущности советского пути (да и вообще европейских авторитарных режимов) — Sonderweg или, напротив, все пути воплощают разные черты магистрального пути европейской цивилизации (поэтому, скажем, ревизионист может относиться к любому из этих подходов, жесткой связи с прежним делением нет). Неотрадициоаналисты отмечают, что хотя советский проект был прогрессистским и модернистским по замыслу, он странным образом возродил архаические структуры, не всегда даже на ценностном уровне (а только как формы). Сторонники модернистского взгляда на советский строй указывают общие его черты с режимами периода Первой мировой войны и межвоенным в других странах, включая демократические, и считают советские особенности радикальным развитием идей Просвещения (консервативные черты и т.д. они видят также и в других странах межвоенного времени). См. обзор ряда работ: Beer D. Review article: Origins, Modernity and Resistance in the Historiography of Stalinism // Journal of contemporary history. Vol. 40. 2005. № 2. P. 363-379.
7. Holquist P. «Information is the Alpha and Omega of Our Work»: Bolshevik Surveillance in its Pan-European Context // Journal of modern history. Vol. 69. 1997. September.
P. 415-450. Изначально теория надзора и мутации европейского государства разработана на материале Германии. Опросы общественного мнения, зародившиеся в 30-е гг. и широко распространившиеся во всем мире после 1945 г., также отнесены к средствам такого контроля.
8. Измoзuк B.C. Перлюстрация в первые годы Советской власти//ВИ. 1995. M 8 С. 26.
9. Особенно мало выходит работ о дореволюционной военной цензуре в противоположность перлюстрации политической полицией, ср.: Xpaнuлoв Ю.П. «Что им за дело до чужих писем, когда брюхо сыто»: военная цензура Вятской губернии в борьбе за победу над германцами // Военно-исторический журнал. 1997. M 2 С. 22-29; Koнсmaнmuнoв A.И., ИвaнoвÄ.B. Военная цензура как условие победы // Военно-исторический журнал.
2000. M 4 С. 20-28 и указ. в прим. 3 лит-ру (Д.В. Иванов — автор диссертации о дореволюционной военной цензуре, но он в ней не рассматривает период Первой мировой войны, см. прим 11). Осведомленность правительства с помощью перлюстрации о тех или иных политических группах вызывает больший интерес (например: Гaнeлuн Р.Ш. Государственная Дума и правительственная власть в перлюстрированной переписке кануна 1917-го года// Отечественная история. 1997. M 1. С. 150-158), т.к. по ментально-сти источников много, а по этому вопросу круг источников ограничен. Имеется также филателистическая литература о военной цензуре — статьи В.Калмыкова (Филателия. 1995. M 1. С. 47-49 и 1996. M 9. С. 51-53) Н.Крашенинниковой (2005. M 2. С. 36-37) и др., причем указываются зарубежные каталоги и литература, мне не доступные, но, возможно ценные (Michalov P., Skipton D. Postal Censorship in Imperial Russia (1714 to 1917). 2 vols. Urbana, 1989; Speeckaert A. Russische Postzensur/Russian Postal Censorship 1914-1918. 2 vol. 1990, 1997; Termonen T. Keturi J.Posti sensuuri suomessa, 1914-1918. 2 vol. Helsinki, 1997-1999, перевод на английский вышел на CD-ROM, но тоже недоступен). Так или иначе, на русском языке очерк, дневниковые заметки и публикации М.К. Лемке остается наиболее обстоятельным, хотя и пристрастным, изложением (в его «250 дней в царской ставке». Пб, 1920; см. очерк в переиздании: Мн.: Xарвeст, 2003. Т. 2. С. 29-140). Поскольку советская военная цензура — непосредственный предшественник ПК ВЧК-ОГПУ, работ, где она затрагивается, выходит больше: Чeнцoв B. Табу — на думку, заборона — на слово: За матeрiалами роботи поликонтроля НК-ДПУ у 20-ri роки // З архiвiв ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 1994. M 1 (1), В.С.Измозика, указ. в прим. 3 и 8 работы, Дaвuдян И. Военная цензура в России в годы Гражданской войны, 1918-1920 // Cahiers du monde russe. Vol. 38. M 1-2: Janvier-Juin 1997. P. 117-125; Buнoкypoв A. Цензура почтовой корреспонденции в Советской России в 1918-1924 гг. // Филателия.
2001. M 7 (июль). С. 40-42, а также — работы автора настоящей статьи (см. ниже прим. 58, 59 и Eгo œe. Советские военные цензоры Гражданской войны: попытка портрета //Государственная власть и обществ России в XX в.: матер. Межвуз. Науч. конф. 15 мая 2004 г. С. 216-223).
10. Тем более, что в указанной статье П^олквиста военная цензура как аргумент за общность свойств «надзора» в Европе использована очень широко (приводятся данные как о Британии Первой мировой войны, так и гитлеровской Германии и петэновской Франции), а в статье В.С.Измозика (ВИ. 1995. M 8. С. 26) указывается на приспособление царской перлюстрации для большевистских нужд (в чем видно явное пересечение частных выводов при всем несходстве проблемных полей отечественной и зарубежной историографии).
11. См. ИвaнoвÄ.B. Формирование военной цензуры России, 1810-1905 гг.: Дисс. к.и.н. М., 2000.
12. Впервые специальные военные корреспонденты, независимые от военных властей, появились у британской прессы во время Восточной (Крымской) войны в 1854-1855 гг. Дальнейшее развитие институт военных корреспондентов получил во время американской Гражданской войны 1861-1865 гг. и франко-прусской войны 1870-1871 гг., когда военные корреспонденты появились у ведущих газет и телеграфных агенств всех европейских стран. Последняя треть XIX в. считается «золотым веком» военных корреспон-
дентов. См. работу известного австрало-британского журналиста (в дальнейшем также исследователя шпионажа XX в.): Knightley Ph. The first casualty: The war correspondent as hero, propagandist and myth maker from Crimea War to Vietnam. London, 1975. P. 3-64.
13. Клембовский B.H. Пресса и корреспонденция как средства разведывания в военное время // Варшавский военный журнал. 1899. № 7. С. 657-665.
14. Такая характеристика российских спецслужб не исключает их отдельные успехи: так, японский исследователь (Инаба Ч. Из истории разведки в годы русско-японской войны: Международная телеграфная связь и перехват корреспонденции противника // Отечественная история. 1994. № 4-5. С. 222-227) отмечает превосходство российской стороны в этой области. О других успехах см. Кравцев И.Н. Тайные службы империи М., 1999 и работу Д.Б. Павлова (см. прим. 18)
15. См., например, по вопросам секретности публицистику: Изместьев П.И. Значение военного секрета и скрытности. 2 изд. Варшава, 1907; Махров П. Военная тайна. Ее пределы, примеры уменья и неуменья ее хранить. Военная цензура. Варшава, 1908.
16. Иванов Д.В. Ук.соч.; ЛемкеМ.К. Ук. соч. Т. 2. Минск, 2003. С. 48; РГВИА, ф.2000, оп.1, д.4895, л.2. Исследование связи разработки положения о военной цензуре и проходивших в это же время дискуссий вокруг закона о печати представило бы большой интерес. Лемке не рассмотрел этот вопрос, а просто обвинил военного министра в затягивании вопроса и непередаче его в Совмин и Госдуму. Работы А.Ф. Бережного (включая его «Русская печать в годы первой мировой войны. Л.: ЛГУ, 1975») также обошли эту тему и в целом устарели, т.к. совершенно не учитывают более сложные, чем традиционно представлялось в либеральной и революционно-демократической традиции, отношения внутри правительственного лагеря и между ним и либеральной общественностью (ср. Куликов C.B. Правительственный либерализм и образование Прогрессивного блока // На пути к революционным потрясениям: Мат. конф. Памяти В.С. Дякина СПб-Кишинев, 2001. С. 263-298). В обзорных работах вопрос не рассмотрен ввиду отсутствия специальных работ (Жирков Г. В. История цензуры в России XIX-XX вв. М., 2001; Дейли Д. Пресса и государство в России (1906-1917 гг.) // ВИ. 2001. № 10. С. 25-45).
17. Клембовский В.Н. Ук. соч. и Тайные разведки (Военное шпионство). СПб, 1892. С. 99-101 и 2-е изд. (доп. и перераб.) 1911. С. 130-134; Роллэн. Военно-разведывательная служба в мирное и военное время. СПб, 1909. С. 39-40, 49-51.
18. Павлов Д.Б. Русско-японская война: секретные операции на суше и на море. М., 2004. С. 33, 47. В какой-то мере открытая литература тоже отразила новый опыт секретных операций: во 2-м изд. «Тайных разведок» имеются добавления об условной переписке (с. 130, 134), хотя уже в 1-м изд. указана желательность хим. чернил (С. 101).
19. Зверев В.О. Противодействие германскому военно-промышленному шпионажу в С.-Петербурге накануне Первой мировой войны (1910-1914 гг.): Дисс. к.и.н. СПб, 2004.
20. Записка о желательной постановке дела военной цензуры /Составлена Цензурным отделением Штаба Главнокомандующего под. Ред. Генерал-квартирмейстера. Харбин, 1905. С. 10.
21. СУиРП, Отдел I— 1914. №192 — ст. 2057. Ст. 1.
22. Kahn D. Codebreakers: The story of secret writings. N.Y., London, 1968. Р. 190, 198, 244.
23. Andrew Ch. Secret service. London, 1985. P. 24-26.
24. Шапошников Б.М. Мозг армии. Кн. 1. М., 1927. С. 72-73. Он связывает это с системой протекционизма и кумовства, кастовым бюрократизмом генштабистов.
25. РГАЛИ, ф.2560, оп. 2, д. 19, л. 15. Это не исключительный случай посылки корреспондента во вражескую страну в то время: когда впервые для британской прессы своим командованием были введены серьезные стеснения во время англо-бурской войны, к бурам одной газетой также был направлен британский корреспондент. И это помимо описания жизни противника корреспондентами, бежавшими из плена (см. Knightley Ph. Op.cit. P. 76).
26. Указанная «Записка о желательной постановке дела военной цензуры» начинается с обзора статей иностранной печати о японской военной цензуре (с. 1-7).
27. Сходные с современными меры по охранению секретов (работа только в специальных помещениях, ограничение числа лиц, имеющих доступ к тайне и т.д.) иногда только указывались теоретически (например: Заметки о службе Генерального штаба /Б. СПб., 1902. С. 96). Много примеров неформальных отношений среди офицеров разных стран дано в мемуарах А.А.Самойло («Две жизни». М., 1958 и 2-е изд. 1962).
28. Knightley Ph. Op. cit. P. 85-87, 94-96. Этот автор разбирает вопрос о собственно корреспондентах преимущественно на британском материале, привлекая данные других стран скорее иллюстративно и не вдаваясь в тонкие изменения в характере редакционного управления. Ведь не секрет, что и до войны владельцы газет использовали их как пропагандистское средство против конкурентов и в собственно политике (см., особенно о Нортклиффе и Бивербруке: Беглов С.И. Четвертая власть: Британская модель. М., 2002.
C. 61-62, 68-69), т.е. такое использование печати не было новшеством, вызванным военным временем. В случае Британии крайнее недоверие военных властей к печати следует признать удивительным, т.к. уже полтора года до начала войны там действовала система полудобровольной самоцензуры под руководством комитета из представителей государства и печати (см. Palmer A. The history of D-notice Committee // The missing dimension: Governments and intelligence communities in the XX century / ed. Ch. Andrew,
D. Dilks. Urbana, 1984. P. 234-235).
29. ЛемкеМ.К. Ук. соч. Т. 1. С. 175 и далее.
30. Так П.И.Изместьев в специальном сочинении о военной тайне (См. Изместьев П.И. Ук. соч. С. 26) выразил удивление запрещением ген. Линевичем во время русско-японской войны офицерам ген.штаба корреспондировать в газеты — при том, что в принципе в военной мысли того времени эта мера считалась необходимой (ср. Бронзарт фон Шел-лендорф. Служба Генерального штаба СПб., 1908. С. 269). Впрочем, во время войны и германским офицерам было разрешено давать в печать описание законченных операций с утверждения развед.отделений (см. Регге Е.И. Военная цензура в Германии, Англии и САСШ во время мировой войны // Военный вестник. 1933. № 5 (май). С. 62).
31. Лемке М.К. Ук. соч. Т. 1. С. 339-340. Автор мемуаров явно гордился собственноручным разоблачением своего начальника.
32. Там же Т. 1 С. 65, 176-177, 182, т. 2. С. 217. Также для пропаганды в прессе нейтральных странах создано агентство «Нордзюйд».
33. Лемке М.К. Ук. соч. С. 40. Собственно, М.К. Лемке и был приглашен для этой работы как специалист: до войны, будучи отставным офицером, он был редактором провинциальных газет, а затем сделался известным историком цензуры, печати и общественного движения, членом общественных организаций журналистов и книжного бизнеса (см. о нем: Вандалковская М.Г. М.К. Лемке — историк русского революционного движения. М., 1972).
34. Зданович A.A. Отечественная контрразведка, 1914-1920. М., 2004. С. 21, 25, 29.
35. ЛемкеМ.К. Ук. соч. Т. 2. С. 110, 175.
36. Виттенберг Б.М. П.Б. Струве и Комитет по ограничению снабжения и торговли неприятеля (1915-1917 гг.) // Английская набережная, 4. СПб., 1997. С. 217-228. Наименование имело французский прототип.
37. Koop Th. The weapon of silence. Chicago, 1946. Часть 2, особенно гл. 9 о сборе информации о торговле нейтральных стран в помощь блокаде (на примере 1941-45 гг.).
38. СУиРП — 22.07.1917. № 169 — ст.912.
39. Cross J.A. Sir Samuel Hoare: a political biography. London, Jonatan Cape, 1977. P. 45. Возможно, что это не предвзятое мнение, а основанное на международном сравнении, т.к далее Хор отбыл возглавлять разведотдел британской миссии в Италии, а взаимодействие с союзниками итальянского органа борьбы с военной контрабандой было лучше налажено, поскольку он располагался в Париже (Де Лутиис Дж. История итальянских секретных служб. М., 1989 С. 16).
40. Barber W.E. Censorship // The Encyclopaedia Britannica: The Three new supplementary volumes. London, N.-Y., 1926. Vol. 1. P. 560. Фамилия офицера не указана в словарной статье — возможно потому, что к тому времени Хор уже сделался известным политическим деятелем (но известной своей книги, The Fourth Seаl. Lnd, 1930, еще не написал). Конечно, возможно, что Россию в начале 1916 г. посетил другой офицер британской разведки, о котором нет упоминаний в небольшой, но подробной литературе этого вопроса... (Neilson K. 'Joy rides?': British intelligence and propaganda in Russia, 1914-1917 // The Historical Journal. 1981. Vol. 24. № 4. December. P. 885-906, Andrew Ch. Op. cit. P. 203-206).
41. Указанные очерк М.К.Лемке как раз и имел целью указать на полное несоблюдение Временного положения и Перечней (дано много примеров). См. также упомянутую работу А.Ф.Бережного.
42. Лемке М.К. Ук. соч. Т. 2. С. 73, 75-76, 87, 90-92, 97, 125, 130-134. Ср упомянутую работу С.В.Куликова о либеральной бюрократии как инициаторе создания блока и разногласиях в правительственной среде по этому вопросу. Лемке не был в курсе отношений оппозиции и правительства, но и из публикуемых им документов видно опасение властей раскрыть разногласия в правительстве и возможность изменения его состава (с. 119). Поэтому военная цензура была, видимо, также и одним из инструментов борьбы внутри правительственного лагеря, а не только борьбы его с общественностью, в каком качестве преимущественно рассматривал ее Лемке.
43. Айрапетов O.P. Генералы, либералы и предприниматели: Работа на фронт и на революцию, 1907-1917. М., Три квадрата, 2003. С. 50, 92-93, Ганелин Р.Ш., Флоринский М.Ф.
B.С. Дякин о некоторых вопросах государственного управления в России 1914-1915 гг. // На пути к революционным потрясениям: Мат. конф. Памяти В.С. Дякина. СПб., Кишинев, 2001. С. 57-58. Ставка стала объектом надежд оппозиции, а Николай Николаевич обвинялся впоследствии помощником управделами Совмина А.Н.Яхонтовым в разжигании ее аппетитов.
44. Бережной А.Ф. Ук. соч. С. 63-65; Лемке М.К. Ук. соч. Т. 2. С. 389-390.
45. Старцев В.И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. Л., 1980. С. 211-212; СУиРП — 1917. № 199: 26.07 —ст. 1229, 1230.
46. Журавлев В.А. Без веры, царя и отечества: Российская периодическая печать и армия в марте-октябре 1917 г. СПб. Ун-т МВД, ГУ Аэрокосмического приборостроения, 1999.
C. 40; Колоницкий Б.И. Советы и контроль над печатью (март-октябрь 1917 г.) // Рабочие и российское общество: Вторая половина XIX — начало XX вв.: Сб. статей памяти О.Н.Знаменского. СПб., 1994. С. 164-177.
47. РГВИА, ф.13838, оп. 1., д.9, л. 9, ф. 13836, оп. 1, д. 633, л.л. 3, 4, 7, 11, 14. Секретарем (от прежней петроградской комиссии) и 12 цензорами (из почтово-телеграфного контроля) она была укомплектована 4 августа, а вот члены от ведомств и от общества редакторов назначены уже в новых политических условиях после корниловского путча; сведений о ее работе не обнаружено.
48. РГВИА. Ф.13838, оп.1. д.8, л. 43-51. Преобразования на местах закончены как раз к октябрю 1917 г.
49. РГВИА, ф. 2000, оп.1, д.5379.
50. Зданович А.А. Ук.соч. С. 26-27.
51. РГВИА, ф.13838, оп. 1, д.24, л.216. Средний процент изъятий в течение года был 2,75, но только за счет высоких норм изьятия в январе и феврале (всего за год изъято 361 019).
52. РГВИА, ф. 13838, оп. 1, д. 24, л.л. 149, 159, 182, 223, 257, 269.
53. См. серию публикаций: Сидорова М., Щербакова Е. Россия под надзором. Отчеты III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов // Свободная мысль-XXI. 2002. № 3-12, 2003. № 1-12, 2004. № 1-4.
54. РГВИА, ф.2000, оп.1, д.4898, л.41-42. Точное число цензоров на фронте не известно, но порядок цифр, видимо, тот же, поскольку на одном Западном фронте было более 800
цензоров (Дьячков В.П. Протасов Л.Г. Великая война и общественное сознание: превратности индоктринации и восприятия // Россия и Первая мировая войн (Мат. между-нар. науч. коллоквиума). СПб., 1999. С. 62-63).
55. Koop Th. Op.cit. P. 10.
56. РГВИА, ф. 13836, оп. 1, д. 699, л. 6, 15-17. Предполагалось сокращение всех контролеров на 50 %, а в отделах военнопленных — на 75 %.
57. РГВА, ф.25883, оп.4, д.268, л.122; ф.1,оп.1, д.92, д.8,9.
58. См. подробнее о ситуации в целом: Батулин П.В. Учреждения военной цензуры в первый год советской власти // Государственные институты России: прошлое и настоящее. Мат. Межвуз. науч. конф. 19-20 декабря 1995 г. М., 1996. С. 50-52.
59. Батулин П.В. Военная цензура 1917-1922 гг.: преемственность и изменение нормативных основ деятельности // Государственный аппарат России в годы революции и Гражданской войны: Мат. всеросс. Конф. М., 1998. С. 60-69; его же. Московская военная цензура печати в 1918 г.: организация и функции // Российская государственность XX века: Мат. межвуз. конф. М., 2001. С. 187-193; его же. Почтово-телеграфная цензура в 1918 г. (к вопросу о распределении функций между советскими ведомствами) // 200 лет министерской системе России: Мат. межвуз. конф. /Каф. ист. гос. учр. и обществ. организаций ИАИ РГГУ. М., 2002. С. 10-20.
60. РГВА, ф.25883, оп.3, д. 1557, л. 18-19. Начиная с самой ранней известной сводки, за период с 19.01 по 01.02.1919 г.
61. РГАСПИ, ф. 17, оп. 65, д. 141, л.л. 17, 28, 48, д. 453, л.176. Сводки местных цензурных учреждений часто были более плохого качества — без указания точных данных отправителя, см. примеры: «Коммуна трещит по швам»: Петроград в сводках цензурного отделения // «Горячешный и триумфальный город». Петроград: от «военного коммунизма» к НЭПу / Сост., авт. пред. и комм. М.В.Ходяков. СПб., 2000. С. 228-269 и др. примеры всех трех видов сводки там же.
62. РСФСР. ВЧК. Отчет Всероссийской Чрезвычайной Комиссии за четыре года ее деятельности, (20 декабря 1917 г. 20 декабря 1921 г.). Часть первая: Организационный отчет. М., 1921. С.102.
63. О Цекомдезе см. Оликов С. Дезертирство в Красной Армии и борьба с ним. М., 1926. С. 14, 127 (прямое указание на военную цензуру как источник сведений и цитата из письма красноармейца); о масштабах и значении дезертирства см.: Овечкин В.В. Дезертирство из Красной Армии в годы Гражданской войны // ВИ. 2003. № 3. С. 108-115.
P.V. BATULIN
MILITARY CENSORSHIP DURING THE FIRST WORLD WAR AND REVOLUTION OF 1917-1918: PROBLEM OF ESSENCE AND SUCCESSION
The work is devoted to a history of military censorship during the First World War and revolution of 1917-1918. The work notes, that development of military censorship in Russia is similar to development of counterspionage, i.e. it proceeded with significant delay in comparison with requirements. During 1914 — the beginning of 1917 the basis of military censorship was the aspiration to realize pre-war aims about military censorship as means guaranteeing some privacy, and also to solve the questions revealed during the war upon its international and interdepartmental interaction. Military censorship gained some characteristics of an element within the system of the political control. It was the result of the civil war and development of the Bolsheviks' state machinery, rather than the direct heritage of the First World War when the political control had not been viewed yet as a main task of Russian military censorship.
