CC BY
81© В.Б. Смирнов, 2006
ВЛАСТЬ И СВОБОДА СМИ
В.Б. Смирнов
Длительное время научная общественность упрекала теоретиков литературы и журналистики в интеллектуальной косности, в отставании от насущных потребностей литературной и журналистской практики. Ныне времена изменились. Начали появляться работы, отмеченные нетрадиционными подходами, затрагивающими сразу обе сферы творческой деятельности. К их числу принадлежит и монография саратовского ученого В.В. Прозорова «Власть современной журналистики, или СМИ наяву» (Саратов, 2004). Два пушкинских высказывания: «Власть и свободу сочетать должно на взаимную пользу» и «никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда», которые служат эпиграфом к книге, не только характеризуют область научных интересов ученого (преимущественно литературоведческих, что придает особую пикантность теоретическим изысканиям В.В. Прозорова), но и определяют вектор его размышлений: не думайте, что речь пойдет о набившем оскомину взаимодействии и противодействии четвертой власти и государства, об уютном или бесприютном существовании журналистики в нем.
Вектор размышлений В.В. Прозорова смещен в иную плоскость — в плоскость непосредственно журналистского творчества, обладающего собственной властью и свободой, «отчуждаемых» от государства, с одной стороны, творцом произведения, принадлежащего к сфере СМИ, с другой — его потребителем — читателем, зрителем, слушателем, которые тоже обладают собственной властью и свободой выбора курса в безбрежном море прессы, теле- и радиожурналистики. Как предуведомляет сам автор книги, речь в ней «пойдет о взаимной пользе сочетания свободы и власти в журналистском творчестве и в его восприятии». Теперь, надеюсь, вам станет понятнее прозоровская отсылка к авторитету Пушкина, пророчески предсказывавшего «всеразруши-тельное действие типографического снаря-
да», ежели им пользоваться без «взаимной пользы». «Подобный бифокальный взгляд на властную энергию СМИ-продукта, — предупреждает В.В. Прозоров, — позволяет сосредоточиться на таких слабо пока отреф-лексированных областях медиа-науки, как журналистская критика и журналистская поэтика». Я сразу оговорюсь, чтобы в дальнейшем не возвращаться к полемике по поводу вводимых автором понятий (которые так и не получили в книге четкого определения), что, на мой взгляд, точнее пользоваться терминами медиа-критика и медиа-поэтика. Они, во всяком случае, не дают простора для вольного, двусмысленного толкования их. Ведь журналистская критика в отличие от медиа-критики, сосредоточенной на интерпретации медиа-продукта, может трактоваться и как критика журналистом любого явления или факта действительности. В равной мере и журналистская поэтика, в отличие от медиа-поэтики как системы средств, используемых тем или иным коммуникационным каналом, может восприниматься в разных смыслах. Впрочем, это вопрос непринципиальный и в каждом конкретном случае может быть уточнен.
Бифокальный взгляд на природу власти и свободы журналистики правомерно приводит В.В. Прозорова к постановке вопроса о равной нравственной ответственности творца и потребителя журналистской продукции за судьбу средств массовой информации: «СМИ контролируют наше сознание, манипулируют им. Но важно понять, что в на тих силах противиться им или поддаваться подобному контролю». Автор монографии уловил одну из самых болевых точек современной (рыночной) журналистики, испытывающей, с одной стороны, диктат рубля, который выступает змием-искусителем в журналистском стремлении к независимости, к властному желанию свободы. С другой — пресс многих ветвей государственной власти, стремящихся осуществлять собственную свободу и собственный диктат (наследие монар-
хического и партократического правления) в отношении средств массовой информации. Выход из этой ситуации автор книги видит в реализации «хрупкого механизма, почти неведомого нам пока», связанного со свободой журналистского выбора, органично связанного с усилением его общественного влияния (власти) — «профессионал с доброй репутацией имеет особую власть над аудиторией». Этот «хрупкий механизм» — «добровольное подчинение журналиста (кажущийся отказ от власти — вот в чем парадокс функционирования этого механизма. — В. С.) этическим стандартам профессионального поведения, добровольное подчинение принятой в обществе (!) системе разрешения споров, противоречий, конфликтных ситуаций, связанных с работой СМИ. И основание для подобных «разрешений» — не уголовный, но этический кодекс, кодекс журналистской чести». Иначе говоря, речь идет о власти журналиста над собой.
Но и «соучастник журналистского дела», читатель, слушатель, зритель, «непрестанно и властно вершащий свой суд над СМИ», тоже имеет свободу выбора среди многоканальной коммуникации, определяя собственным выбором не только приоритеты в развитии тех или иных средств массовой информации, но в конечном счете и их судьбы. «Способы самозащиты (то есть тоже добровольного саморегулирования. — В. С.) личности от диктата СМИ, — считает В.В. Прозоров, — это и решительное прекращение контакта с очевидной пошлостью, это и обращение к ценностям высокого искусства, к истокам народной культуры, народного творчества».
Теоретически новой (хотя и не бесспорной) является в монографии постановка вопроса об общей поэтике средств массовой информации, чем, по мнению автора, должна заниматься — термин этот вводится В.В. Прозоровым — смикология, то есть теоретико-журналистская наука. Опираясь на концепцию австрийского лингвиста и психолога Карла Бюлера о тройственной функции человеческого языка (репрезентация, экспрессия, апелляция), каждая из которых отражает различные степени саморазвития личности, то есть этапы возрастной психологии, В.В. Прозоров приходит к выводу, что по мере углубления «личностного душевного пространства бытия каждого человека (с момента его явления на свет) об-
наруживается возможность и необходимость говорить об эпической, лирической и драматической составляющих освоения этого пространства».
Иными словами, концепция В.В. Прозорова антропологична и, я бы сказал, ли-тературоцентрична, поскольку, по мнению автора, журналистике (литературе само собой) невозможно отказать в образном воспроизведении действительности. В таком понимании гносеологических особенностей журналистики исследователь не одинок и подкрепляет свою позицию ссылками на работы В.Ф. Олешко «Журналистика как творчество...» (Екатеринбург, 2002) и С.Н. Сметаниной «Медиа-текст в системе культуры» (СПб., 2002), хотя и частично корректирует их высказывания. Суть наблюдений названных ученых сводится к тому, что «журналистика как форма отражения действительности развивается по тем же законам, что и художественное творчество в целом» (В.Ф. Олешко); что «журналистское творчество, исходя из набора его функций, следует рассматривать как комплексную деятельность, сочетающую в себе познавательную, ценностно-осмысляющую и художественную деятельность» (С.Н. Сметанина). И хотя С.Н. Сметанина оговаривает, что «ценность художественного текста определяется иначе, чем произведения художественной литературы», эта оговорка не меняет сути дела. Очевидно полное отождествление художественной литературы и журналистики, потому что «комплекс» функций, отмеченный С.Н. Сметаниной, равно свойственен этим двум разновидностям творческой деятельности. И В.В. Прозоров прав (тем более, что автор книги «Медиатекст в системе культуры» льет воду на его мельницу), уточняя, что «обычного, нормального потребителя литературно-художественного творчества, так же как и обычного нормального потребителя продукции СМИ, одинаково волнуют и текстовое изображение, и (часто на уровне подсознания) текстовое же выражение, и то, что сказано, и то, как это сделано».
Отождествление художественной литературы и журналистики неизбежно должно было привести В.В. Прозорова к наложению на средства массовой информации той литературно-родовой «сетки», которая существует с аристотелевских времен. Антропологизм прозоровской концепции и «породил» ее литературоцентричность. «Три ли-
тературных рода, — считает автор монографии, — это нечто большее, чем только системные “различители” обширного поля поэтических текстов. Три литературных рода — это, скорее всего, поистине универсальная триада, объясняющая и особенности огромного литературно-текстового рельефа, и основные, ведущие речевые функции, и природу возрастной, постепенно “возрастающей” и усложняющейся психологии». В.В. Прозоров считает возможным говорить о трех антропологических доминантах, которые «в сложной совокупности своей способствуют конструированию, формированию и развитию человеческих субъектно-объектных связей и отношений в нашем мире». Это, конечно же, эпическая, лирическая и драматическая доминанты, в характеристике которых есть что-то и от Аристотеля, и от Гегеля, и от современной коммуникативистики. Но главное, что интерпретация содержательной структуры этих доминант позволяет исследователю проецировать их на «соприродные человеческой психике эпические, лирические и драматические каналы информации» и «способствует образованию трех властно воздействующих на человека основных разновидностей массовой коммуникации». Каких, вы уже догадались: печать, аудио и видеовещание.
В соответствии с литературными родами и «соприродно человеческой психике» они соотносятся следующим образом. Эпический род — печатная журналистика. Лирический — аудиожурналистика. Драматический — тележурналистика. Каждый из трех родов средств массовой информации обладает своими «коммуникативно-образными готовностями». Газета близка к эпосу тем, что «дает шанс создания большого и пестрого (многолюдного, многопроблемного, многособытийного) пространственного объема». Она «многогеройна». «В газете, как и в эпическом тексте, очень важно проблемное (отчасти тематическое) сцепление и пересечение, вольная рифмовка разнородных материалов, то, что называется общим повествовательным тоном или контекстом, предопределенным редакционно-издательской концепцией». «Еще одна очень важная эпическая особенность газеты, — отмечает В.В. Прозоров, — при всем своем очевидном динамизме она обращена к событиям и фактам разного масштаба, которые пусть совсем недавно, но уже произошли». Осме-
люсь предположить, поскольку в монографии об этом речь не идет, что к эпическому роду СМИ относится и журнал, поскольку в нем «коммуникативно-образные готовности», свойственные эпосу, представлены еще более ярко и выразительнее, нежели в газете. Главная же родовая особенность газетного текста — «искусство крика».
«Неповторимую роль лирического рода» в массовом и индивидуальном восприятии, по мнению В.В. Прозорова, «усердно и ненавязчиво» играет радиотекст. «Радиороду присуща повышенная доверительность тона, особая откровенность, чувствительность». К драматическому же роду словесного искусства ближе всего телевизионный текст. «Он весь пронизан диалогической видеоактивностью... Телевидение — самое распространенное и самое остроконфликтное из современных СМИ. Его стихия — динамика, состязание, игра, парадоксальные внезапности, неожиданные сближения и столкновения, азарт, эпатаж, импровизация... »
«Эпос, лирика и драма, — подводит итог специфическим родовым характеристикам СМИ В.В. Прозоров, — продолжают оставаться ключевыми универсальными категориями, в которых может быть вполне корректно описан властный язык современных печатных и электронных средств массовой коммуникации». Описан может быть. Это бесспорно. Тем более, если проводить аналогии не по сущностным параметрам. Но приближает ли это нас к пониманию «властных» ресурсов СМИ, их гносеологической и эстетической (но, на мой взгляд, отнюдь не художественной) сути? Тем паче, если язык описаний перенасыщен метафоричностью и далек от терминологического аппарата современной коммуникативистики.
Наивно полагать, что в краткой рецензии можно развернуть убедительную дискуссию по поводу спорных моментов концепции исследователя. Здесь требуется доказательный, монографически обстоятельный разговор. И, думаю, он не заставит себя долго ждать, потому что вопросы, поднятые В.В. Прозоровым, актуальны для многих представителей смикологии. Но от некоторых скептических замечаний не могу удержаться. Да, аналогии между СМИ и художественной литературой зачастую не вызывают сомнений. Но не плодотворнее ли было остановиться не на сходстве этих культурных явлений, а на их базовых отличиях?
Вдумчивый читатель обратит внимание на то, что в монографии отсутствует разговор о публицистике как виде творческой, журналистской, общественно-политической деятельности. И не случайно, потому что эта «материя» не вписывается в концепцию исследователя. Ей-то, публицистике, свойственна художественность? Или, может, только образность? Но, если мы не отказываем в художественности средствам массовой информации, то почему с упорством, достойным иного применения, из десятилетия в десятилетие отказываем в этом качестве публицистике и только иным жан-
рам позволяем называться художественнопублицистическими? А может, это четвертый род СМИ? А может быть, следует говорить о литературе художественной и риторической, функционирующей — за исключением литературно-художественных произведений — в средствах массовой информации и обладающей специфическими эстетическими достоинствами? Как на это смотрит смикология?
Вопросов возникает много. Одному исследователю, возможно, на них не ответить. Но неординарная работа и должна пробуждать их, а не только давать ответы.
