CC BY
29
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2005. № 6
И.Е. Прохорова
ЖУРНАЛИСТИКА В ЗЕРКАЛЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ:
ГОРИЗОНТЫ ИЗУЧЕНИЯ
Проблемы журналистики, ее теории и истории в последние годы все больше привлекают ученых. Это вполне закономерно в эпоху перехода мира (понятно, Россия здесь не исключение) к "информационному обществу", когда роль СМИ неизмеримо возрастает. Соответственно и наука стремится к масштабному анализу сложнейших, весьма противоречивых в своем многообразии процессов, происходящих в сфере журналистики, а также при ее взаимодействии с другими сферами жизни человека и общества, выявлении законов и закономерностей, определяющих развитие этих процессов. Углубляется изучение природы медиапродук-та, который "несут" СМИ, и прежде всего публицистики, ее взаимоотношений с другими областями духовно-творческой деятельности человека.
Причем как в России, так и за рубежом явно активизируется интерес литературоведов к исследованию журналистики в ее прошлом и настоящем. По наблюдениям Г.В. Зыковой, англоязычная филология еще с 1960—1970-х годов "много занимается журналистикой в ее связи с литературой, в частности английской викторианской", полагая, что именно журналистика — "самая плодотворная литературная форма XIX века"1. Как справедливо заметила исследовательница, филологи сегодня все лучше понимают необходимость преодоления "снобистского" отношения к журналистике и повышения ее статуса в мире словесности.
Такие тенденции, безусловно, позитивны для процесса изучения журналистики. Нередко журналистские штудии филологов помогают посмотреть на нее в новом ракурсе, непривычном для традиции, которая успела сложиться в современных теории и истории журналистики. Они позволяют поставить новые вопросы и предложить неожиданные, интересные, пусть весьма спорные гипотезы, исходя из накопленного филологией опыта. А опыт у этой науки богатейший хотя бы в силу ее старшинства по сравнению с относительно молодой наукой о журналистике, в значительной мере отпочковавшейся от филологии только в середине XX в.
1 Зыкова Г.В. Современная англоязычная филология о журналистике как литературной форме // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2004. № 4. С. 120.
Не вызывает сомнения утверждение, что журналистика как вид творческой деятельности, по преимуществу связанной со словом, должна занять свое законное место в мире словесности. Не случайно наука о журналистике отнесена ВАКом к филологическим наукам. Однако, как уже неоднократно подчеркивали теоретики журналистики, объем понятия "журналистика" и соответственно предмет исследований здесь гораздо шире. Ведь эта лексема используется для обозначения и специфического социального института, и комплекса средств передачи массовой информации, и системы профессий (причем не только непосредственно творческих, но и управленческих, организаторских), и совокупности произведений (и не только публицистических по своей природе). Следовательно, для понимания законов "жизнедеятельности" всех этих взаимосвязанных "систем" исключительно филологических подходов мало.
К сожалению, филологи, обращающиеся сегодня к изучению журналистики, ее взаимодействия с художественной литературой, не всегда в достаточной степени считаются с такой многосложностью, многоуровневостью журналистики как объекта их интереса. В результате исследования, исходящие из понимания журналистики лишь как сферы словесного творчества, как "литературной формы", часто оказываются более полезны для развития литературоведения, чем науки о журналистике.
Во многом подобная ситуация складывается из-за того, что часто неполно учитывается сделанное представителями журналистской науки, и не только в общетеоретическом плане. Так, думается, слишком категоричен вывод, к которому пришла в упоминавшейся уже статье Г.В. Зыкова: «Журналистика, значившая для русской словесности XIX в., пожалуй, немногим меньше, чем для английской, у нас изучена явно меньше, чем на Западе. Точнее, есть отдельные работы по истории отдельных журналов, но в общем виде вопрос (о взаимосвязях журналистики и литературы. — И.П.) не ставился, есть только отдельные разрозненные замечания, к тому же старые (например, у Шкловского в "Третьей фабрике"). Даже и того, что думал русский XIX в. о своей журналистике, мы, в сущности, не знаем, потому что это не собрано и не описано: знаем, конечно, что все признавали огромное значение журнала, но этого еще мало»2.
Обозначенное здесь поле действительно еще мало обработано, но все же нельзя сказать, что оно практически сплошь нехожено, в частности, то, что связано с представлениями литераторов XIX в. о журналистике. Укажем хотя бы на работы таких
2 Там же. С. 126.
московских ученых, как Э.Г. Бабаев, Б.И. Есин, Т.Ф. Пирожко-ва, Е.П. Прохоров, Л.Е. Татаринова. Правда, справедливости ради надо признать, что и историки журналистики не все и не всегда, и не только на периферии (где есть объективная проблема доступности научной литературы), учитывают то, что пишут филологи о журналистике и публицистике, — например, работы упоминавшейся уже Г.В. Зыковой, а также А.Л. Зорина, В.В. Прозорова и др.
Монография В.В. Прозорова "Власть современной журналистики, или СМИ наяву" (Саратов, 2004) вообще занимает особое место среди исследований, обозначивших активизацию интереса литературоведов к изучению журналистики. Ведь она напрямую включается в обсуждение многих центральных для современной науки о журналистике проблем. И по ходу ее чтения, и когда приходит время обобщить свои впечатления от нее, — постоянно вспоминается замечательная оценка А. С. Пушкиным критических статей П.А. Вяземского: "Часто не соглашаешься с его мыслями, но они заставляют мыслить"6. Суждения автора книги "Власть современной журналистики..." тоже часто, даже очень часто вызывают у читателя несогласие и таким образом порождают новые волны размышлений.
Книгу Прозорова отличает множество верных и остроумных замечаний и относительно современных СМИ, и относительно науки, их изучающей, которую ученый предложил именовать "СМИкологией"4. При этом автор готов признать многосложность интересующего его объекта и соответственно журналистской науки и образования. Совершенно справедливо указывает он на необходимость приоритетного развития двух до сих пор малораз-работанных их областей: медиакритики и медиапоэтики.
Правда, в журналистских штудиях и этого филолога происходят странные "сбои" в оценках сделанного предшественниками. Так, довольно субъективно его утверждение (кстати, без указания каких-либо имен и названий), что в нынешней "смикологии" интенсивно развиваются в основном "ценностно-прагматическая, рецептурно-практическая составляющая" и "рядоположно-описа-тельная, регистрационная систематика и аналитика" (с. 40—41). Неточным представляется вывод Прозорова, что на сегодняшний день знание "о средствах массовой информации и коммуникации редко соотносится с представлениями об их (СМИК. — И.П.) действительных целях". Причем из этого заключения выводится и
6 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1958. Т. 7. С. 128.
4 Прозоров В.В. Власть современной журналистики, или СМИ наяву. Саратов, 2004. С. 40 (далее ссылки на страницы этого издания даются в тексте после цитаты).
не очень ясно сформулированная исследователем цель собственной книги — "ориентировать читателя в понимании внутреннего единства целей и средств журналистики" (с. 43).
"Сбои" с "литературой вопроса" заметны при очень важных, с нашей точки зрения, размышлениях об актуальности разработки теории и истории медиакритики. Нельзя не согласиться с проводимой Прозоровым аналогией с мнением Пушкина о значении литературной критики, состояние которой "показывает степень образованности всей литературы", — положение журналистской критики, безусловно, свидетельствует о "степени образованности" журналистики. Удивляет, однако, молчание ученого о уже сделанных "первопроходцами" шагах в постановке проблемы медиакритики. Например, о книге исследователя журналистики А.П. Коро-ченского «"Пятая власть"? Феномен медиакритики в контексте информационного рынка» (Ростов н/Д, 2002).
Убедительно доказывая важность серьезного анализа "рефлексии самих журналистов и литераторов по поводу текстов, создаваемых ими и их коллегами по цеху" (с. 72), Прозоров в то же время целую главу своей монографии отдает довольно тенденциозной подборке высказываний известнейших русских писателей о журналистике. Саму идею создать антологию медиакритики можно только приветствовать. Бесспорно, в ней должно представить разные (главное, чтобы неповерхностные) мнения, включая весьма нелицеприятные оценки прессы. Подборка же исключительно критических высказываний могла вполне органично восприниматься в составе относительно небольшой статьи Прозорова о пользе изучения журналистской критики5, другое дело в главе монографии.
Не совсем понятно, почему и в таком формате исследователь обратился лишь к одному типу суждений, причем не столько анализируя, сколько публицистически комментируя их. Подход предопределил вывод: "<...> суммарный (в каждом случае конкретный) образ журналиста и журналистики в русской словесности минувших эпох оказался воссоздан преимущественно негативно. И не просто негативно, но зачастую с крайним презрением и брезгливым отвращением. <...> Журналистика выглядит как ремесло низкое, подкупное, рептильное. Эффект от журналистского продукта для его потребителей тлетворный и разрушительный" (с. 95). Уточнение "преимущественно негативно" в начале приведенных умозаключений снижает градус возражений, который они
5 См.: Прозоров В.В. История журналистской критики: предмет и назначение новой гуманитарной дисциплины // Феномен русской классики. Томск, 2004. С. 338—347.
вызывают у историка литературы и журналистики, но не снимает их.
Масштаб заявленной в главе задачи требовал не просто оговорки, что звучали и другие, "проникнутые и известным оптимизмом", оценки, а хотя бы — для начала — общего их обзора. Ведь в России (как, разумеется, в любой стране) журналистам Тряпичкиным и Ноздревым всегда противостояли честные, талантливые публицисты, о которых с уважением писали коллеги по цеху. Вспомним хотя бы уже цитировавшуюся нами статью А. С. Пушкина о журнальных выступлениях П.А. Вяземского или суждения самого Вяземского о Н.И. Новикове и Н.М. Карамзине, или В.Г. Белинского и Н.Г. Чернышевского о Н.А. Полевом и т.д. Да и в лирике Некрасова, как известно, звучала не только привлекшая внимание ученого ирония в адрес "свободной прессы", но и гимн во славу публициста — гражданина Добролюбова. Без объективного анализа всего комплекса медиакритических текстов невозможно выстроить более или менее полную аксиологическую систему медиакритики и соответственно журналистики в целом.
Одна из самых потенциально перспективных идей в монографии Прозорова — стремление уточнить "представления о реально-образной власти СМИ, а стало быть, о журналистской поэтике" (с. 103). Здесь, к сожалению, также ощущается неполнота представления "литературы вопроса" и прежде всего нашедшей в ней отражение достаточно убедительной концепции о синкретическом характере журналистского творчества и соответственно значительной части журналистских текстов — текстов публицистических. Но оригинальные суждения автора, пусть отчасти уязвимые в своей неполноте и логической невыверенности, ценны: они провоцируют читателя на спор, а значит, и на поиск истины.
Таково уже исходное определение Прозорова, что СМИ — "пограничная разновидность нового искусства" (с. 108), причем под искусством понимается сотворение "другой реальности", "не совпадающей ни с изначальной, ни с той, что пробует ее понятийно-логически осмыслять и истолковывать" (с. 103). Таким образом, СМИ провозглашаются носителями «искусственной, "новостной" реальности», "осознанно и последовательно" выключающими "пользователей" "из мира обыденности" и (если следовать логике ученого) вообще конкретно-исторической, "первичной" реальности. К тому же, относя СМИ к силовому полю художественного творчества, исследователь выводит их из "поля" научно-познавательного. В результате коммуникативная природа СМИ и их положение в мире духовно-творческой деятельности и общения трактуются несколько односторонне.
Правда, уже на следующих страницах делается справедливая оговорка о необходимости уточнить «объем понятия "журналистский текст", или "медиатекст"» (с. 109). Автор признает, что надо различать "собственно масс-медийный продукт, производимый непосредственно самими журналистами", и "чужие" тексты, созданные вне профессионально-журналистского цеха» (с. 110). И по крайней мере среди "чужих" признается наличие текстов, вовсе не призванных творить "другую реальность". Однако даже здесь возникают странные ограничения: восприятие таких различий почему-то относится только к производителям масс-медий-ной продукции, но не к ее критикам и массовым потребителям, которые якобы воспринимают всю совокупность журналистских текстов как некую единую "текст-реку", "мультитекст". Конечно, в каких-то конкретных исследовательских целях можно сделать такой допуск, но вряд ли это предположение верно в принципе, как и утверждение, что "журналистский текст вернее осмыслять в рамках не одной только публикации или сюжета <...>, но в объеме целого, с определенной регулярностью возобновляемого конкретного газетно-журнального издания, отдельного теле- или радиоканала" (с. 110). На самом деле приоритеты в подходе к осмыслению журналистского текста, выборе уровня приближения к нему, как и к любому другому тексту (например, художественному), каждый раз диктуются конкретными задачами исследователя.
Изначально указав на "пограничность" журналистского муль-титекста, Прозоров в конце концов готов признать в нем "полифункциональные приметы и собственно информационного свойства, и публицистического пафоса, и художественно-образного напряжения" (с. 121). Правда, понятия "публицистический" текст, которым обычно в журналистских исследованиях обозначают такой "пограничный" синкретический по своей природе текст, ученый вообще избегает. Но, главное, не ясно, почему среди "примет" журналистского мультитекста отсутствуют научно-аналитические свойства, без которых невозможно представить себе создание и функционирование медиатекста вообще, тем более "разноформатных аналитических комментариев к новостям", которые справедливо названы Прозоровым среди обязательных компонентов журналистского мультитекста.
Очевидно, именно недооценкой комплексного характера отражения "первичной реальности" в медиатексте и соответственно умалением научно-рационального, понятийно-логического начала в нем объясняется настойчивое возвращение исследователя к тезису, что главное всегда и во всех СМИ — "художественно-организованная картина реальности, эффект своего рода снов наяву". Поэтому и властные функции журналистики, по Прозо-
рову, предопределяются только "властью образа" (с. 123), хотя очевидно, что они обусловлены системным воздействием на общественное мнение одновременно с помощью и образного, и понятийного ряда в медиатексте.
Размышляя о принципах воздействия СМИ на аудиторию, автор монографии "Власть современной журналистики...", представляется, слишком доверился практике сегодняшних масс-медиа и принял сущее за должное. Ведь из того, что многие СМИ обращаются к "толпе" (со всеми негативными коннотациями, которые несет это понятие) и имеют возможность и желание "иррационально управлять воображением масс" (с. 131), еще не следует, что реально существующее положение закономерно необходимо, тем более если иметь в виду журналистику в целом, не только массовую. Просвещенную же аудиторию, которая не исчезает и в "эру толпы" и на которую всегда ориентирована "качественная" журналистика, отличает трезвый, даже скептический взгляд на окружающее, в том числе на масс-медийное "окружение" и, следовательно, высокий уровень порога внушаемости. (Кстати, заметим, что важнейшая проблема различий двух типов воздействия на аудиторию — внушения и убеждения, к сожалению, вообще осталась практически за рамками книги.)
Большой интерес в книге Прозорова представляет попытка наметить подступы к "общей поэтике СМИ", т.е. определить "универсальные законы построения любого произведения", проявляющиеся в определенной "системе средств выражения" и связанные с "природой аудиторной направленности текста" (с. 143). Исследователь выдвигает гипотезу и на протяжении четырех глав (более 60 страниц) стремится доказать, что три литературных рода (эпос, лирика, драма), три функции речи (репрезентация, экспрессия, апелляция), три доминанты психики человека на трех возрастных этапах его жизни "оказываются соотнесены и с основными разновидностями современных СМИ: печатью, аудио- и видеовещанием, все чаще совмещаемыми в сетевой журналистике" (с. 153).
Перенести традиционное для филологии разделение литературы на три рода в журналистику, конечно, соблазнительно. И действительно можно увидеть нечто общее в принципах функционирования эпоса и печати (Прозоров, правда, все время переводит разговор исключительно на газету), лирики и радио, драмы и телевидения. Но только при условии, что они рассматриваются в русле поиска возможных, даже желательных, но вовсе не единственных и необходимых, стратегических предпочтений в различных средствах массовой информации. Ведь вовсе не обязательно эпическая, лирическая или драматическая интенция (и интонация!), даже эффективно реализуемая соответственно в газете, на
радио или телевидении, определяет успех или неудачу коммуникационного процесса, который обеспечивает каждый из этих СМИ. Например, едва ли способен завоевать аудиторию даже вдохновенно описанный Прозоровым лирически исповедальный "радиоголос-невидимка" (с. 176), когда он зачитывает лживое или малосодержательное сообщение.
Очевидно, можно согласиться с исследователем, что ТВ ближе других СМИ к драме, так как только его язык, как и язык драмы, предназначенной для сцены, несет в себе не только энергию слова, но и жеста, не только аудио-, но и видеоряда, да еще усиленную интерактивностью телевидения. Однако другим важнейшим признаком драмы как литературного рода является особая конфликтность и диалогичность. По аналогии они должны отличать и ТВ-текст. Прозоров специально подчеркивает: "Душа телеискусства <...> — конфликт. Отсутствие конфликтопорожда-ющего сюжета ведет к ощутимому проигрышу" (с. 201). Но почему именно "телевидению показана стихия споров" (с. 198) и не показана ли она газете и радио (если, конечно, не пытаться уложить их в прокрустово ложе уподоблений), остается не очень ясным.
Вообще, когда наложение системы литературоведческих понятий на живую ткань журналистики проводится жестко, оно явно встречает сопротивление материала. И такие "универсальные категории" филологии, как эпос, лирика, драма, оказываются не очень удобным инструментарием для анализа поэтики различных видов СМИ.
Не всегда корректным представляется здесь и включение исследователем в свою аргументацию высказываний литераторов прошлого. Так, в поддержку тезиса "печатным текст СМИ во многом исполняет сегодня роль эпоса" приводятся слова С. Третьякова, утверждавшего в первой трети XX в.: "Наш эпос — газета" (с. 157—158). Кстати, если уж апеллировать к истории, то можно найти подобные полемические метафорические высказывания еще в первой трети XIX в.6 Некорректность же использования современным исследователем заявлений такого рода заключается в игнорировании того, что они сделаны в принципиально иных исторических условиях, когда журналистика была представлена лишь печатью, а радио и телевидение во внимание не могли приниматься. Тогда провозглашавшие своеобразным "новым" эпосом газетно-журнальную литературу, конечно, имели в виду общую оппозицию "художественная словесность — журналисти-
6 Например, см.: Прохорова И.Е. П.А. Вяземский о предмете и функциях периодической печати // Россия и мир: вчера, сегодня, завтра: Образование и СМИ в современную эпоху. М., 2005. С. 132—143.
ка". Причем часто речь шла о том, что периодика (и прежде всего журнал) — это только временная замена "классического" эпоса в период "кризиса большой литературной формы", что "прием" журнала как раз и поможет возродить эпическую форму7.
В то же время апелляции Прозорова к суждениям М.М. Бахтина о романе как эпосе нового времени по ходу своих размышлений об эпическом начале в СМИ (исследователь обращается к ним и в главе, посвященной образности СМИ в целом, и в главе о "газете — эпосе") довольно точны. Ведь действительно романный и журналистский тексты близки в своем общем для эпоса нового времени стремлении зафиксировать "незавершенное настоящее" во всем разнообразии и неоднозначности происходящего, осмысляемого в определенном историческом контексте. Другой вопрос, с какой долей условности можно говорить о цельности повествовательной ткани и роли повествователя, построении сюжета и других приметах эпического в журналистском тексте.
Проблематичность гипотезы о достаточно четкой соотнесенности трех литературных родов с тремя основными "родами" современных СМИ во многом, думается, обусловлена тем, что типы внутренних связей род — вид (жанр) в мире художественной словесности и в мире журналистики сильно различаются. Жанры в художественной словесности — исторически повторяющиеся варианты воплощения родовых признаков, и каждому роду соответствуют свои жанры, если не считать небольшого количества "синтетичных" по своей сути лиро-эпических жанров. Иная ситуация в журналистике. Можно говорить о двух уровнях деления: по разновидностям СМИ (газетные, радийные, телевизионные) и, более общее, по типам публицистического текста, определяемым системой устойчивых содержательно-формальных признаков (новостные, аналитические, художественно-публицистические).
Родовая классификация СМИ, предложенная Прозоровым, мало совместима с этой традиционной и довольно эффективно работающей жанровой системой. Ведь сообщение, рецензия, репортаж, интервью и другие ведущие публицистические жанры и их гибриды равно характерны для газеты, радио и телевидения. И телевизионное интервью при всех своих особенностях вряд ли более отличается по своей природе (предмету, функциям, методу отображения) от своего газетного собрата, чем от телевизионной же рецензии.
Да и в природе каждого из СМИ, как уже отмечалось, есть черты эпоса, лирики и драмы. И особенно драмы с ее диалогич-
7
Шкловский В. Б. Журнал как литературная форма // Гамбургский счет. М., 1990. С. 385—387.
ностью, поскольку коммуникация невозможна без диалога, без постоянного обращения к читателю, слушателю, зрителю, без обратной связи. Это подтверждают и современные исследования специалистов по функциональной стилистике, признавших диа-логичность "сущностным признаком" публицистического текста8 независимо от средства его трансляции.
Книга филолога В.В. Прозорова "Власть современной журналистики, или СМИ наяву" тоже написана в таком публицистическом ключе. Во всяком случае ее стиль далек от строгой, тем более сухой научности, и при актуальности многих поднятых проблем она не может не задеть за живое всех интересующихся журналистикой. Она требует отклика-диалога, обсуждения, как и другие публикации филологов о журналистике и публицистике, которые в последние годы все энергичнее включаются в истори-ко- и теоретико-журналистский дискурс. А такие дискуссии могут принести серьезную пользу обеим наукам.
Поступила в редакцию 18.09.2005
8 Стилистический энциклопедический словарь русского языка. М., 2003. С. 580.
7 ВМУ, журналистика, № 6
