CC BY
23Н. Ю. Гвоздецкая
(Москва)
ВИДЕНИЯ И ВИЗИОНЕРЫ В ЛИТЕРАТУРЕ РАННЕСРЕДНЕВЕКОВОЙ АНГЛИИ И ИСЛАНДИИ*
В статье проводится сравнение видений как нарративной и ментальной формы сознания в раннесредневековой литературе Англии и Исландии. Обсуждается фигура визионера и его причастность к сакральному или земному миру, его связь с социальной стратификацией общества. Выявлены особенности сюжетики и образной структуры видений в прозаических и поэтических произведениях, среди которых особое внимание уделяется родовым сагам, песням «Старшей Эдды», «Церковной истории народа англов» Беды Достопочтенного и древнеанглийской религиозной поэзии. Показана связь видений с осмыслением судьбы индивида и вселенной в языческой и христианской картине мира, а также их дидактическая функция в древнеанглийской литературе.
Ключевые слова: видения и визионеры, нарратив, менталь-ность, раннесредневековая литература Англии и Исландии, Старшая Эдда, исландские саги, Беда Достопочтенный, Церковная история народа англов, древнеанглийская поэзия.
Видения как элемент средневековой ментальности и как жанр литературы неоднократно привлекали внимание исследователей, однако до сих пор недостаточно изучена структура их репрезентации в форме нарратива (своеобразная «грамматика» нар-ратива о нереальном) в варварских сообществах эпохи перехода от язычества к христианству, прежде всего в Англии и Исландии. Менее изучен также сам образ визионера в период начала рома-но-германского культурного синтеза в Европе. Яркий пример подобного синтеза дает литература Древней Англии (как аллитера-
© Гвоздецкая Н. Ю., 2018
* Исследование проведено при поддержке гранта РФФИ, проект № 18-012-00-131а «Грамматика нереального: к анализу семантики и прагматики текста кельтской и германской средневековой нарративной и поэтической традиции».
ционная поэзия, восходящая к устной германской традиции, так и латинская проза, сложившаяся на основе позднеантичной христианской книжности), в то время как литература Древней Исландии, в большей мере отразившая языческое прошлое, создает необходимую базу для сравнения. Настоящая работа представляет попытку анализа типических черт видения как нарративной и ментальной формы раннесредневекового сознания в их отношении к образу визионера и предмета его созерцания.
Видение как закрепленный в культуре способ соприкосновения с Иным (ирреальным) миром1, противостоящим повседневной реальности, восходит к языческой древности и коренится в пограничных психологических состояниях между сном и бодрствованием2. Сновидение как разновидность видения весьма часто встречается в древнескандинавской словесности, которая более, чем какая-либо другая из древнегерманских литератур, сохранила дохристианскую картину мира. Вторжение Иного мира во сне предстает в исландских сагах как предсказание судьбы самого визионера или его родных, то есть в виде вторжения будущего в настоящее, и принимает, как правило, форму иносказания, включающего мифологические образы3. Так, в «Круге Земном», собрании королевских саг, приводится предание о том, как незадолго до рождения короля Харальда Прекрасноволосого, объединителя Норвегии, матери его приснилось необычное дерево с далеко распростертыми ветвями, аналог Мирового Древа, символа центра вселенной, а его отцу - ниспадавшие во все стороны блестящие волосы, аналог золотых волос богини Сив, символа сокровищ и процветания (Сага о Хальвдане Черном, гл. 6). В «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» отцу Хельги Красавицы перед ее рождением снится сон
1 Об Ином мире у древних германцев см.: Представления о смерти и локализация Иного мира у древних кельтов и германцев. М.: Языки славянской культуры, 2002.
2 Подробнее см.: Динцельбахер П. Видения // Словарь средневековой культуры / Под. ред. А. Я. Гуревича. М.: РОССПЭН, 2003.
3 Подробнее см.: Барышников В. Ю. Представления о судьбе в средневековой Исландии как форма исторического сознания: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Иваново, 2007.
о сражении орлов, мифических «птиц битвы», что сулит ей несчастливую участь в браке (гл. 2), а в «Саге о Людях из Лососьей Долины» Гудрун видит во сне разного рода женские украшения, предвещающие ей несколько браков (гл. 33).
Подобные образы можно назвать мифоэпическими в том смысле, что многие из них включены в мотивы древнегерман-ского эпоса, будучи неотъемлемой частью устных преданий (мотив «срединного мира», мотив сокровищ, мотив «зверей битвы» и т.п.), проникавших не только в исконную поэзию, но и в латинскую прозу англосаксов. Так, повествуя о рождении аббатисы Хильды, Беда Достопочтенный упоминает в «Церковной истории народа англов» (кн. 4, гл. 23) приснившееся ее матери Брегусвиде прекрасное ожерелье, свет от которого расходился по всей Британии. В отличие от родовых саг, толкователем сновидения выступает здесь не один из персонажей, а сам автор. Беда придает этому видению духовный смысл, ибо оно, по его словам, сбылось в ее дочери, жизнь которой «была примером и светом не только для нее самой, но и для многих стремящихся жить праведно»1. Мотив сокровищ получает христианскую интерпретацию.
Мифоэпической аллюзией являются упоминаемые в древнеанглийской аллитерационной поэме «Елена» рунические знаки на Кресте Господнем, явившемся во сне императору Константину как своеобразное оружие и залог победы в борьбе с врагами. Заметим, что в скандинавских мифах руны вырезаны на копье верховного языческого бога Одина. В «Старшей Эдде» валькирия Свава предрекает воинскую славу своему возлюбленному Хельги, узрев в некоем мифическом локусе волшебный меч (Песнь о Хельги сыне Хьёрварда, строфа 8). Тот же мотив оружия появляется в «Церковной истории народа англов», но в совершенно ином, негативном свете, при упоминании клинков, которыми демоны пронзают нераскаявшегося грешника (кн. 5, гл. 13). В древнеанглийском переводе клинки обозначены словом 8еах - в поэме «Беовульф» это оружие матери мифического
1 Здесь и далее текст Беды цит. по: Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер. В. Эрлихмана. СПб., 2001.
чудовища Гренделя (строка 1545Ь). Действия демонов в рассказе Беды напоминают тех мифических «эсов», против которых направлено поэтическое заклинание от колотья в боку1.
Выявление отдельных мифоэпических аллюзий не дает, однако, достаточного материала для целостного сравнения видений в христианской и дохристианской картине мира. Поэтому дальнейший анализ учитывает всю структуру визионерского нарратива, в которой разграничиваются следующие аспекты: 1) фигура визионера, время и место видений, характер контакта с Иным миром; 2) содержание/сюжет и образы видения; 3) способ и цель передачи видения другим людям.
Фигура визионера, время, место и характер контакта с Иным миром.
Наиболее яркий мифический образ ясновидицы в древнескандинавской мифологии - это образ вёльвы, рассказывающей богу Одину о начале и конце мира, а также о судьбе его сына Бальдра. В «Снах Бальдра» она может показаться земной прорицательницей, которую Один пробудил однажды от смертного сна в царстве Хель, но в «Прорицании вёльвы» вырастает до фигуры трансцендентальной, выходящей за пределы пространства и времени (рефрен песни - «все я провижу»)2. Иной мир не является чем-то инородным для нее, но дан ей изначально, и потому она сама, по просьбе Одина, вызывает его в своем сознании. Аналогом этой фигуры в древнеанглийской поэзии может считаться персонифицированный Крест Господень, который, внезапно явившись во сне некоему грешнику, повествует о себе как о свидетеле и соучастнике Страстей Христовых. В поэме «Видение Креста» в роли визионера выступает не только человек, но и сам Крест: вся сцена Страстей предстает в рассказе
1 Древнеанглийская поэзия / Изд. подг. О. А. Смирницкая, В. Г. Тихомиров. М., 1982. С. 25.
2 Здесь и далее «Старшая Эдда» цит. в переводе А. Корсуна. См.: Старшая Эдда / Пер. А. Корсуна // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975.
Креста как столь же необычное зрелище, как и созерцаемое грешником, что подтверждается формульными повторами1.
Значительно более многочисленны и разнообразны в литературе Древней Англии и Исландии земные визионеры, мужчины и женщины. В исландских сагах их социальный статус зависит от жанра саги: в королевских сагах они представляют королевский род, в сагах о епископах - духовное сословие, в родовых сагах принадлежат к семьям зажиточных бондов, участвующих в тяжбах и распрях. Контакт с Иным миром в родовых и королевских сагах происходит, как правило, во сне, и значит, ночью, а местонахождение визионера роли не играет. В сагах о епископах встречаются, однако, видения наяву с указанием места. Так, в памятнике под названием Hungrvaka «Пробуждающая [духовный] голод» говорится о том, как некий священник, идя днем по пустынной местности на севере Исландии, услышал прекрасную песнь, которой ангелы провожали на небо душу епископа Торлака Рунольвссона, скончавшегося в этот момент на юге страны (гл. 12)2. Разница в расстоянии призвана подчеркнуть сверхъестественный характер происходящего.
1 Подробнее см.: Гвоздецкая Н. Ю. Жанр видения в древнеанглийской поэме «Видение Креста»: от нереального к реальному // Грамматика нереального: особенности текстов заговорных и дивина-ционных практик в германской и кельтской традиции: Тезисы круглого стола кафедры германской и кельтской филологии МГУ им. М. В. Ломоносова. 28 апреля 2017 г. М., 2017. С. 14-15.
2 Русский перевод первой части этого памятника см.: Пробуждающая [духовный] голод (главы 1-9) / Пер. с древнеисланд. диакона О. Дубровина под науч. ред. Н.Ю. Гвоздецкой // CURSOR MUNDI: человек Античности, Средневековья и Возрождения: научный альманах, посвященный проблемам исторической антропологии. Вып. 8. Иваново, 2016. С. 95-108. Подробнее о «Пробуждающей [духовный] голод» см.: Гвоздецкая Н. Ю. История и сага: «Жажда знаний» в средневековой Исландии // Там же. С. 86-94. Перевод второй части находится в печати: Пробуждающая [духовный голод] - памятник христианской литературы Исландии (главы 10-20) / Пер. с древнеисланд. диакона О. Дубровина под научн. ред. Н. Ю. Гвоздецкой // Сретенский сборник. Научные труды преподавателей Сретенской духовной семинарии. Вып. 7. М., 2018 (в печати).
В языческих представлениях мир ирреальный не так резко отделен от мира реального, а иногда имеет столь же физический характер. Так, в «Песни о Хельги сыне Хьерварда» женщина-тролль, которая повстречалась Хедину в лесу, принадлежит, очевидно, не только Иному миру, потому подобную встречу нельзя вполне отнести к видениям. Во «Второй Песни о Хельги Убийце Хундинга» Сигрун навещает убитого мужа в могильном кургане, общаясь с ним, как с живым. «Живые мертвецы» в родовых сагах, частые гости на исландских хуторах, наносят обитателям вполне материальный ущерб, и отделаться от них можно, либо одолев их в сражении, либо обратив их кости в пепел.
Интересный пример различия и одновременного сосуществования языческих и христианских представлений о привидениях дает сцена в «Саге о Людях из Лососьей Долины», где встреча и диалог Гудрун с «ожившим мертвецом» (draugur) на церковном кладбище представлены как вполне реальные, в то время как утонувший муж со спутниками, стоявшие при входе в церковь, ей лишь «привиделись», чему в оригинале соответствует различие глагольных конструкций (гл. 76): «увидела» ^а) и «ей показалось, что она увидела» ф6ttist hйn sjа)1. Возможно, здесь играет роль разница локусов: «живые мертвецы» как фигуры языческого прошлого не допускаются в сакральное пространство храма.
Сны в родовых сагах, в противоположность реальным столкновениям с Иным миром, хотя и могли обладать пророческой силой, допускали разные толкования и даже оценивались как лживые2. Поэтому мифические существа стремятся иногда убедить визионера, что все происходит наяву, сравни реплику страшной женщины, явившейся мстить Олаву Павлину за убийство ее сына, обитавшего в стаде в образе быка Харри: «Ты
1 Здесь и далее перевод и оригинал «Саги о людях из Лососьей долины» цит. по: http://norse.ulver.com/src/isl/laxdaela/ (18.03.2018).
2 Персонажи «Церковной истории» Беды тоже опасаются снов-наваждений, ср. эпизод с епископом Эгбертом, который лишь на третий раз послушался предостережений священника Бойсила во сне (кн. 5, гл. 9).
спишь, но все же все будет так, как будто ты не спишь» (Сага о Людях из Лососьей Долины, гл. 31). За толкованием снов-иносказаний обращались к родным и друзьям, но часто роль толкователей в сагах берут на себя самые мудрые люди, обладающие провидческими способностями.
Значение снов и видений в средневековой христианской картине мира особенно ярко раскрывает труд Беды «Церковная история народа англов» (731 г.). Визионерами выступают здесь мужчины и женщины, люди знатные и простые, воины и пастух, короли и епископы, даже дети, но особое место отводится монахам и монахиням, как посвятившим себя исключительно служению Иному миру и потому наиболее близким к нему. Лишь в одном случае можно заподозрить реальную подоплеку видения: в образе таинственного незнакомца, предсказавшего судьбу королю Эдвину, мог на самом деле скрываться тот же епископ Паулин, который крестил его впоследствии, хотя автор спешит заверить читателя: «Эдвин понял, что пред ним предстал не человек, а дух» (кн. 2, гл. 12). Во всех других случаях Иной мир предстает как вполне сверхъестественный.
От повседневности Иной мир отделен в христианском нарративе непреодолимой гранью, и этим определяется сила его воздействия. По отношению к нему невозможна ирония, которую допускает Гудрун в ответе привидению: «Тогда молчи о нем, несчастный!» (Сага о людях из Лососьей Долины, гл. 76), от него нельзя отмахнуться, как отмахивались люди от рассказов Ана по прозвищу «Хворост в животе» о том, что некая женщина во сне вспорола ему живот и заменила внутренности хворостом, после чего он остался жив (там же, гл. 48).
Видения у Беды никогда не получают двоякого толкования, как, например, двояко толкуется в «Саге о людях из Лососьей долины» сон Торкеля о том, что его огромная борода плещется во фьорде - сам он посулил себе почет, но жена предсказала ему смерть (гл. 76). И это связано с тем, что в конечном итоге вторжение Иного мира предопределяет в христианстве не земную судьбу человека, а его трансцендентную участь в загробном мире. Поэтому описываемые Бедой видения часто связаны с сакральным пространством или временем, случаясь в монастыре, в храме, у
святых мощей, на смертном одре, во время молитвы, в день памяти святых, и т. д.
Своеобразное преломление получает в «Церковной истории народа англов» дохристианский мотив «живого мертвеца», сохранивший в сагах языческую интерпретацию (как продолжение физического существования покойника, принадлежащего, вместе с тем, к Иному миру в форме некоего полумифического существа). Некто по имени Дриктельм умирает во время болезни в первом часу ночи, но возвращается к жизни с рассветом, посетив за это время обители ада и рая (кн. 5, гл. 12). Заметим, что Беда отличает этот единичный пример временной смерти мирянина, которому было даровано возвращение к жизни ради покаяния, от примера монаха Фурсея, который благодаря своей святой жизни не раз временно покидал тело и был возносим в Иной мир ради наставления других (кн. 3, гл. 19). Подобные случаи «вознесения» в Иной мир являются скорее исключением: большинство визионеров у Беды пребывает в земном пространстве, а Иной мир приближается к ним.
Несмотря на отделенность созерцаемого от обыденного, Иной мир предстает в описании Беды как воспринимаемый чувственно, что должно было убедить аудиторию в истинности происшедшего. Визионеры различают свет и тьму, видят небесное сияние или огонь преисподней, слышат ангельское пение или вопли грешников и смех демонов, ощущают жар или холод, обоняют благоухание рая или зловоние ада. А иногда получают на память телесные отметины ради устрашения, сравни обожженные адским пламенем подбородок и плечо Фурсея (кн. 3, гл. 19) или увечья епископа Лаврентия, который, устроившись на ночь в храме свв. апостолов Петра и Павла, был во сне побит апостолом Петром за малодушие в миссионерских трудах (кн. 2, гл. 6).
Содержание/сюжет и образы видения
Если визионерами являются существа мифические, то и в христианской традиции, и до нее они прозревают судьбы всего мира, излагаемые в виде последовательного сюжета. Вёльва «зрит» всю историю вселенной, от начала до конца; Крест Господень передает историю Распятия, Воскресения и Второго
пришествия Христа, заново созерцая важнейшие события новозаветной истории. Интересны композиционные и образные переклички этих текстов. В «Прорицании вёльвы» в начале мира упоминается «древо предела, еще не проросшее», в оригинале букв. «древо меры/судьбы под землей») (строфа 2), которое вырастает затем до Мирового Древа. Крест Господень предстает в начале его рассказа как подсеченное под корень дерево в роще. Будучи превращен в орудие распятия, он принимает на себя Спасителя, не склоняясь долу, а потом воздвигается для всеобщего поклонения, предопределяя судьбы вселенной. Распятию и Воскресению Христа в рассказе Креста соответствует в рассказе вёльвы убийство светлого Бальдра, сына Одина, и его возвращение после обновления мира, а картина природы, страдающей и погружающейся во мрак во время Распятия, отвечает картинам разрушения вселенной в момент «гибели богов» (Рагнарёк).
В «Саге о Ньяле» есть эпизод, где визионер прозревает не будущее, а скрытые, невидимые обычному глазу причины событий в настоящем, имеющих истоки в прошлом. Речь идет о знаменитой битве при Клонтарфе, определившей судьбу участников величайшего преступления - сожжения Ньяля. Ее мистическая подоплека в том, что существование индивида соотнесено с космическим бытием, так что гибель Ньяля должна отозваться во всем окружающем мире. Причиной битвы служат действия мифических существ - валькирий, которые, устроившись в обычном доме, ткут окровавленную ткань, причем утком и основой служат им человеческие кишки, грузилами - головы, колками стрелы, а нить подбивается мечом (Сага о Ньяле, гл. 157). Очевидцем их работы, которую сопровождает песнь-заклинание, представлен в саге человек по имени Дёрруд. Этимология имени позволяет думать, что под ним скрывается бог Один - возможно, не только свидетель, но и зачинщик страшного занятия валькирий1 . Встреча Дёрруда и валькирий происходит в посюстороннем мире, однако сверхъестественный харак-
1 Смирницкая О. А. Nomina dicendi в названиях эддических песней // Смирницкая О. А. Избранные статьи по германской филологии. М., 2008. С. 142.
тер происходящего сближает ее с видением1, тем более что далее следует описание ряда других видений, сопровождавших битву при Клонтарфе2.
Содержание видений, являвшихся простым смертным, в родовых и королевских сагах связано обычно с предсказанием земной судьбы, а чаще всего - смерти. Иногда такие видения могут иметь ясно выраженный сюжет, выстроенный как цепь сменяющих друг друга взаимосвязанных эпизодов, но могут сводиться к отдельным образам - явлению мифических существ, прямо выражающих свою волю, или появлению предметов, требующих истолкования. Страшная женщина, явившаяся во сне Олаву Павлину, говорит: «Ты увидишь, как сын твой плавает в собственной крови» (Сага о людях из Лососьей долины, гл. 31). Сны Гудрун из той же саги (гл. 33) имеют более сложную структуру, которой соответствует развернутая интерпретация их толкователя, ее родича, мудрого Геста.
Каждая деталь сновидения, разворачивающегося в привычной Гудрун обстановке, наделяется особым смыслом: Иной мир вторгается в ее жизнь через иносказания. В ее снах появляются четыре элемента женского убранства, два чепца и два обручья, каждый символизирует одного из ее будущих мужей. Бедный и некрасивый чепец, который она сама сбрасывает в ручей, означает первого, незнатного и нелюбимого мужа, с которым она находит повод развестись; богатый чепец в виде тяжелого золотого шлема, который падает во фьорд - последнего, знатного, но тяжелого характером мужа, который утонет во фьорде; красивое серебряное запястье, внезапно падающее с ее руки в озеро - второго, любимого мужа, которому суждено уто-
1 В «Речах Высокого» и «Речах Гримнира» визионерские способности Одина проявляются в экстремальных ситуациях: он обозревает вселенную и прозревает тайны мироздания, пригвоздив себя копьем к Ясеню Иггдрасилю или пребывая между двух огней.
2 Более детально изображение битвы при Клонтарфе в «Саге о Ньяле» описано в: Гвоздецкая Н. Ю. Изображение битвы при Клонтарфе в Саге о Ньяле: метафизические аспекты «островного» самосознания в Древней Исландии // Атлантика. Записки по исторической поэтике. Вып. XII. М., 2015. С. 3-11.
нуть вследствие колдовства; золотое запястье с трещинами, из которого потекла кровь от удара о камень - третьего, не очень любимого, но любившего ее мужа-христианина, убитого в распре, причем золото выступает здесь не символом знатности, а символом новой веры, которая названа более возвышенной.
Визионерский нарратив Беды не богат предметными иносказаниями. В этой связи следует упомянуть лишь золотую но-мисму из Кента, забрать которую в сновидении монахини Эр-конготы приходит процессия людей в белом (кн. 3, гл. 8). Эта дорогая монета означает саму Эрконготу - кентскую принцессу, подвизавшуюся во франкском монастыре, а сон предвещает ее переход в Царствие Небесное1. Однако Беду нельзя упрекнуть в отсутствии интереса к материальной составляющей видений. Так, в эпизоде посмертного вознесения души монахини Эдиль-бурги на небо отмечается ее форма и некоторые другие детали, получающие аллегорическое толкование: так, золотые нити означают добрые дела2. Чаще всего видениям у Беды сопутствует яркий, неземной свет, который, в отличие от ангельского пения и благоухания, не только отмечает сверхъестественный ха-
1 О политических импликациях образа золотой номисмы в данном контексте см. в: Гвоздецкая Н. Ю. Устная традиция в «Церковной истории народа англов» Беды Достопочтенного // Восточная Европа в древности и средневековье: Автор и его источник: восприятие, отношение, интерпретация: XXI Чтения памяти В. Т. Пашуто: Материалы конференции / Институт всеобщей истории РАН. М., 2009. С. 59-63.
2 Ср. «Однажды вечером, на закате, выходя из своей маленькой кельи, она увидела, как нечто похожее на человеческое тело, облеченное в саван и светящееся подобно солнцу, поднялось вверх от дома, в котором спали сестры. Она подошла ближе, чтобы поглядеть, как движется это чудесное видение, и увидела, что оно поднималось на неких нитях, более ярких, чем золото, пока не вознеслось в небо и не скрылось с ее глаз. Когда она поразмыслила над видением, у нее не осталось сомнений, что душа некоего умершего из их сообщества будет вознесена на небеса добрыми деяниями, подобными золотым нитям. Так и случилось: через несколько дней возлюбленная Богом Эдиль-бурга была освобождена из темницы плоти. Таковы были ее заслуги, что никто из знавших ее не сомневался, когда она покинула сей мир, что ей открылись врата Небесного Царства» (кн. 4, гл. 9).
рактер происходящего, но может играть практическую роль, позволяя найти места погребения святых1.
В родовых сагах являющиеся визионерам фигуры обычно имеют мифический характер, но редко называются своим настоящим именем. Так, валькирии в «Саге о Ньяле» (гл. 157), как и норны в «Саге о Гисли» (гл. 22) названы просто «женщины» (имя валькирия появляется один раз в песни самих валькирий). Их внешность не дается в деталях, иногда добавляется только эпитет - «страшные», «дурные» или «добрые». В «Церковной истории народа англов» из сакральных фигур, названных по имени, представлены лишь апостолы Петр и Павел (кн. 2, гл. 6; кн. 4, гл. 14), а также архангел Михаил (кн. 5, гл. 19); появляются в сновидениях и умершие праведники: св. Кедд провожает на небеса душу св. Хада (кн. 4, гл. 3). Злые силы всегда получают у Беды свое настоящее имя - «злые/нечистые духи», «демоны», ангелы могут скрываться под другими именами - «процессия людей в белом» (кн. 3, гл. 8), «возлюбленный гость» (кн. 4, гл. 3), «незнакомец» (кн. 4, гл. 24), «муж сияющего облика» (кн. 5, гл. 12), «два прекраснейших юноши» (кн. 5, гл. 13). Апостолы и архангел сами объявляют свои имена, причем Петр и Павел получают в рассказе мальчика позволяющий узнать их зримый облик: «у одного была тонзура, как у клирика, а у другого - волнистая борода» (кн. 4, гл. 14).
Сакральные фигуры в визионерских нарративах Беды, как правило, предвещают смерть или информируют о судьбах лю-
1 Ср. «Ни у кого не было сомнения, что этот свет не только направлял и посылал души служительниц Христовых на небеса, но и указывал на место, где их тела должны покоиться в ожидании дня Воскресения. Свет был таким ярким, что один из старейших братьев, бывший в оратории с другим братом помоложе, сказал утром, что лучи света, проникавшие сквозь просветы в дверях и окнах, были ярче самого яркого солнца» (кн. 4, гл. 7). И далее: «Их мученичество [братьев Хевальдов] не обошлось без небесных чудес. Когда, как уже говорилось, язычники бросили их мертвые тела в реку, течение отнесло их почти на сорок миль к месту, где находились их спутники. Каждую ночь на место их пребывания сходил с небес сияющий луч света, который видели даже погубившие их язычники» (кн. 5, гл. 10).
дей в загробном мире, но иногда устраивают и земные дела: так, пастух Кэдмон получает от ангела во сне дар воспевать Бога аллитерационным стихом (кн. 4, гл. 24), апостолы Петр и Павел возвещают мальчику окончание эпидемии чумы (кн. 4, гл. 14), апостол Петр подталкивает епископа Лаврентия продолжить миссионерскую деятельность (кн. 2, гл. 6).
Видения в сагах почти никогда не представляют длинных развернутых рассказов. В «Церковной истории» Беды визионерские нарративы более детализованы, а два из них дают образец складывающегося литературного жанра, включающего такие формы речи, как повествование, описание и рассуждение, диалоги и монологи - это видения Фурсея (кн. 3, гл. 19) и Дрик-тельма (кн. 5, гл. 12). Оба живописуют три локуса загробного мира, известных в западной традиции под именами ада, рая и чистилища. Видение Дриктельма в более явном виде содержит германские мифоэпические и латинские античные аллюзии: ледяной ад - это, возможно, отголосок древнегерманских представлений о преисподней Хель как царстве вечного холода; выражение «под сенью ночи безлюдной» считается скрытой цитатой из «Энеиды» Вергилия (У1.268). А в видении некоего безымянного нерадивого монаха, отчаявшегося в спасении, наряду с ветхозаветными и античными появляются также евангельские персонажи: он видит «Сатану в бездне Тартара, рядом с Ка-иафой и прочими убийцами Господа, в окружении языков пламени» (кн. 5, гл. 14). Иосиф Каиафа, первосвященник Иерусалимского храма, убедивший Пилата казнить Христа, считается в христианстве величайшим грешником, пребывающим в самом центре ада.
Способ и цель передачи видения другим людям
Хотя древнескандинавские видения дошли до нас в письменном виде, саги, даже епископские, практически не упоминают об их записи: в дописьменной культуре Древней Исландии видения воспринимались как принадлежащие сфере устной коммуникации и не превращались, так сказать, в «культурный
трансфер», выходящий за рамки породившего их контекста1. Видения персонажей саг актуальны лишь в пределах их собственной жизни, поэтому истолковываются современниками и не предполагают комментария авторов саг, как правило, безымянных. Иное можно наблюдать в «Церковной истории народа англов» Беды.
Беда не раз упоминает книги, в которых были записаны видения его героев и советует своему читателю обратиться к ним ради спасения души2. Книги служат подтверждением истинности видения не только потому, что позволяют опереться в их интерпретации на авторитет святых отцов, например, святителя Григория Двоеслова, крестителя Англии (кн. 5, гл. 13), но и потому, что их прообразом в Священной истории служат книги добрых и злых дел, которые каждому будут предъявлены в день Страшного Суда3.
Однако не менее важна для англосаксонского историка достоверность устной традиции. В отличие от анонимных авторов саг, доверяющих молве как коллективной памяти народа,
1 Ср. понятие «культурного трансфера» в: Проскурин С. Г., Проскурина А. В. Культурные трансферы и тексты. Новосибирск, 2017. Разумеется, исключения составляли видения мифических существ о судьбах мира, значимость которых для коллективной памяти обеспечивалась поэтической формой изложения в виде аллитерационного стиха.
2 Ср. «Если кто-либо пожелает узнать об этом [видениях Фур-сея] больше, пусть прочтет упомянутую книгу, из которой, как я думаю, он почерпнет великую пользу для духа. Там он прочтет о том, с какими коварством и хитростью демоны старались исказить дела Фур-сея, его случайные слова и самые его мысли, даже записанные в книгу, и о тех радостных и печальных вещах, что поведали ему ангелы и праведники, явившиеся ему вместе с ангелами» (кн. 3, гл. 19). И далее: «Как часто там [в монастыре, над мощами святых] появлялись небесное сияние, чудесное благоухание и иные знамения - обо всем этом читатель может прочесть в книге, из которой я взял эти примеры» (кн. 4, гл. 10).
3 Ср. «Что до книг, которые показывали ему добрые и злые духи, то это был знак Провидения, чтобы мы помнили, что наши мысли и деяния не бросаются на ветер, но все хранятся, чтобы предстать перед великим Судьей» (кн. 5, гл. 13).
Беда стремится опереться в передаче видения на объективных свидетелей, нередко называя их по имени, давая им самую высокую характеристику, скрупулезно отмечая место и время видения, указывая даже на своих современников как хранителей памяти о прошлом. Так, видению Эрконготы можно доверять потому, что «даже сейчас люди, живущие в том месте, помнят многие чудеса и знамения, связанные с этой посвятившей себя Богу девой» (кн. 3, гл. 8). А прежде чем изложить чудесное знамение, показавшее монаху Овину, что епископ Хад удостоен Царства Небесного, Беда воздает похвалу благочестию Овина, подтверждая его деталями биографии и чуть ли не с научной точностью описывая место видения1. Окончательным же свидетельством истинности видения служат не слова, а сама жизнь визионера, отрешенная от земных забот2.
Тем не менее, именно авторское слово придает в конечном счете непреходящую ценность видению, превращая его в объект «культурного трансфера», поэтому описания видений у Беды всегда сопровождаются их интерпретацией, обращенной не к визионеру, а к аудитории. Автор «Церковной истории» не жалеет слов, убеждая читателей в том, что описанные им видения могут быть полезны многим3. Беда пишет всегда «ради блага тех, кто прочтет или услышит» (кн. 5, гл. 13). Слово проповед-
1 Ср.: «Этот Овин был монахом великих достоинств, покинувшим мир с единственной целью получить небесное воздаяние, в высшей мере достойным посвящения в таинства Божии и заслуживавшим всяческого доверия в отношении историй, подобных нижеследующей. ...внезапно, как потом вспоминал Овин, он услышал исходящий с небес звук чистого и радостного пения. По его словам, сперва звук пришел с востока, где находилась высшая точка подъема зимнего солнца; оттуда он постепенно приближался, пока не достиг крыши оратория, где находился епископ, и не вошел внутрь, заполнив все окрестности» (кн. 4, г. 3).
2 Ср. (о Дриктельме): «Там до дня своей смерти он жил в таком телесном и душевном воздержании, что, даже если бы он хранил молчание, сама его жизнь доказала бы, что он видел многие страшные или радостные вещи, скрытые от других людей" (кн. 5, гл. 12).
3 Ср. (о явлении мальчику Петра и Павла): «Многие услышавшие об этом видении были побуждены им просить о Божьей милости в час бедствий и прибегать к лекарству поста» (кн. 4, гл. 14).
ника, передавая рассказ визионера, выступает вместе с тем как орудие Божественной воли. Так, история Дриктельма трактуется как целенаправленное действие Провидения1, чьей назидательной работе могут служить даже отрицательные примеры2.
Комментарии Беды временами так разрастаются, что превращаются в маленькую проповедь, построенную по всем правилам риторического искусства. Ср.: «О, сколь мудр был Бог, отделивший свет от тьмы! Блаженный первомученик Стефан, преданный смерти за исповедание истины, увидел небеса отверстые, и славу Божью, и Иисуса, стоящего одесную Бога. Еще до смерти взор его души был устремлен туда, куда он сам попал после смерти, потому и умирал он легко. Но тот ремесленник, человек темный душой и делами, на краю смерти увидел отверстый ад и проклятие дьявола с его подручными. Несчастный увидел также место собственного заточения с тем, чтобы смерть его была еще более горестной, а оставшиеся на земле примером его погибели побудились бы к своему спасению. Так и случилось после в Берницийской провинции, поскольку эта история стала широко известна и побудила многих без промедления покаяться в своих грехах. Пусть же те, кто прочтет наш рассказ об этом, последуют их примеру!» (кн. 5, гл. 14). Сами же визионеры у Беды отнюдь не проявляют многоречивости, но открывают свои откровения лишь тем, кто способен их воспринять3.
Проведенное сравнение видений, отразившихся в ранне-средневековой литературе Англии и Исландии, позволяет увидеть как их сходства, так и (более существенные) различия, свя-
1 Ср. (о Дриктельме): «Чтобы пробудить живых от смерти духовной, некий уже умерший муж вернулся к жизни и поведал о многих примечательных вещах, которые видел» (кн. 5, гл. 12).
2 Ср. (о нераскаявшемся комите): «Это видение явилось ему не ради его пользы, поскольку ему оно ничем не помогло, но ради блага других, чтобы они, узнав о его судьбе, страшились откладывать срок покаяния, пока оно еще возможно» (кн. 5, гл. 13).
3 Ср.: «Человек Божий [Дриктельм] не говорил об этом и о других вещах, которые видел, тем, кто жил праздной и беззаботной жизнью, но только тем, кто страшился адских мук или же был очарован надеждой на вечную радость и был готов использовать его слова как средство для духовного возвышения" (кн. 5, гл. 12).
занные с преобладанием языческой или христианской картины мира. В редких случаях визионерами выступают фигуры сакральные, прозревающие судьбы всего мира. Чаще таковыми являются обычные люди, которые принадлежат разным слоям общества, хотя в эпоху христианизации отмечено преобладание монашества как социальной группы, более тесно связанной с Иным миром, а также некая сакрализация времени и места видений. Видение как отражение локальной или всемирной истории, судьбы индивида или вселенной, иногда получает сюжетное воплощение, представая как цепь развертывающихся событий, но может сводиться к конкретным образам, часто мифоэпи-ческого плана, причем в христианском нарративе заметны также библейские и античные аллюзии. Видения в древнеисландской литературе касаются, прежде всего, земной участи человека, заканчивающейся вместе со смертью, в то время как в древнеанглийской литературе преобладает акцент на загробном существовании, отчего рассказы о видениях выполняют здесь назидательную роль и служат культурному трансферу как передаче знаний о мире.
VISIONS AND VISIONARIES IN THE LITERATURE OF EARLY MEDIEVAL ENGLAND AND ICELAND
Natalya Yu. Gvozdetskaya
The article presents a comparison of visions as narrative and mental forms of consciousness in the literature of early medieval England and Iceland. The figure of the visionary and his involvement in the sacred or earthly world is discussed as well as his connection with the social stratification of the society. Peculiarities of the plot and image structure of the visions are discussed in prose and poetic works, among which special attention is paid to the family sagas, lays of the 'Elder Edda ', the 'Ecclesiastical history of the English people' by Bede the Venerable, and Old English religious poetry. The connection of visions with the understanding of the fate of the individual and the universe in the pagan and Christian worldview, as well as their didactic function in Old English literature is shown.
Key words: visions and visionaries, narrative, mentality, early medieval literature of England and Iceland, the Elder Edda, Icelandic sagas, Bede the Venerable, the Ecclesiastical History of the English People, Old English religious poetry.
