CC BY
125
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Т. И. БРЕСЛАВЕЦ,
кандидат филологических наук, ДВГУ
ВЕСТЬ О ВЕСНЕ В АНТОЛОГИИ « СИНКОКИНВАКАСЮ»
В японском классическом стихе ведущее положение занимает образ национальной природы, что связано с исконным мировосприятием японцев, которое определено синтоистской, а также даосско-буддийской традициями.
Антология «Синкокинвакасю» («Новое собрание старых и новых японских песен», 1205) представляет достижения японского
поэтического искусства не только своего времени, но и предшествующих столетий. Поэзия «Синкокинвакасю» чрезвычайно разнообразна, однако неизменно в центре ее внимания оказываются природа и человек.
Эстетический идеал «Синкокинвакасю» выявляется в понятии «югэн» — «сокровенное», «глубинное», «таинственное» и основывается на буддийском представлении о проникновении в суть вещей. Красота югэн — это «красота Небытия», говорящая об иллюзорности здешнего мира1. Югэн как «сокровенная красота» утверждается в творчестве поэта и теоретика поэзии Фудзивара Тосинари (Сюндзэй, 1114— 1204):
Любование цветами вишни при свете яркой луны — это поэтическая тема, которая придаёт особые краски эстетической традиции созерцания цветущей сакуры (ханами). Цветы вишни вырисовываются в призрачном свете луны, волнуя таинственной прелестью, но тут же их срывает порыв весеннего ветра. Эфемерная красота цветов напоминает о недолговечности всего прекрасного, всего живого.
«Если бы жизнь наша продолжалась без конца, не улетучиваясь, подобно росе на равнине Адаси, и не уносясь, как дым над горой Торибэ, ни в чём не было б очарования. В мире замечательно именно непостоянство», — размышлял о непрочности земного писатель Кэнко-
Кадзэ фукэба хана но сирагумо яя киэтэ ёнаёна харуру ми ёсино но цуки
Ветер весенний белых цветов облака сметает вмиг, — и всё ясней из ночи в ночь в прекрасном ёсино луна2.
хоси (1283- 1350)3.
Красота югэн неотделима от представлений об изменчивости мира
— «мудзё»— как его константы. В бренном существовании всё преходяще. Идея мудзё заложила в эстетике югэн стремление к инобытию— неизменному началу мира, истинному его истоку. В стихотворении Тосинари взор поэта обращается к ясной луне как к традиционному символу вечного, приобщающего к высшему бытию. Созерцательное начало в эстетике югэн говорит о тишине, покое, отрешённости от сует.
«Сокровенная красота» проявляется в искусстве средствами особой поэтики, в основе которой присутствует мысль об иллюзорности бытия и невыразимости истинно-сущего. Обращение к «сокровенному» способствовало повышению суггестивности — «ёдзё» — японской лирики. Это привело к созданию приёмов символологического письма, аккумулирующих опыт предшествующей литературы (хонкадори, киго), усилению роли ассоциативных средств поэтики (энго, какэкотоба), утверждению способов структурирования текста (кирэдзи, тайгэндомэ).
Поэтика ёдзё предполагает читательский отклик, сотворчество, поскольку в недосказанности ощущается невыразимое. Если для эстетики «моно но аварэ» («печальное очарование вещей», IX — XII вв.) ёдзё было связано с «избытком чувств», то для югэн (XII— XIII вв.) оно стало признаком надличностного, сверхчувственного, созерцательного. Японский поэт обращался к созерцанию природы, открывая в ней обитель истины и красоты.
Антология «Синкокинвакасю» содержит большой раздел, посвященный священной лирике природы, в котором поэтический материал организован в соответствии со сменой времён года. Каждый природный цикл начинается описанием примет наступающего сезона, затем следуют картины его расцвета, и, наконец, видим признаки его ухода.
Теме весны как образно-временной категории «Синкокинвакасю» посвящены две первые книги антологии под названием «Хару но ута» — «Весенние песни». В первой книге помещено 98 стихотворений (№ 1 — № 98), во второй — 76 (№ 99 — № 174), последовательно раскрывающих течение весеннего цикла. Обратимся к первой книге «Весенних песен», где собраны стихи жанра «танка» («короткая песня»), показывающие приход весны («Риссюн но ута») и утверждение её в природе вплоть до пышного цветения сакуры.
Антология «Синкокинвакасю» открывается стихотворением Сэс-сё (Фудзивара Ёсицунэ, 1169— 1206), которое заслуживает отдельного рассмотрения как образец поэтического искусства эпохи (№ 1):
Приход весны в горы Ёсино особенно примечателен, поскольку здесь дольше всего держатся холода и лежит снег. Если горы Ёсино покрылись дымкой, значит, действительно наступила весна.
Ми Ёсино ва
В дивном Ёсино
даже горы подёрнуты дымкой,
белый снег
в старом селении кружил, — и вот весна пришла! (С. 39)4
яма мо касумитэ сираюки но
фуриниси сато ни хару ва киникэри
Упоминание о ёсино придаёт торжественность стихотворению, поскольку в старину в этих местах находилась резиденция императоров, начиная с Одзин (270—310). Кроме того, горы ёсино прославлены цветением сакуры. Топоним Ёсинояма — горы ёсино — включает названные значения как ассоциативный подтекст и может выступать в качестве приёма «утамакура»5.
По определению И.А.Борониной, «в дословном переводе
«утамакура» — «изголовье песни», ибо стоит обычно в начале произведения или поэтической фразы, определяя и вводя в текст слово, несущее важную смысловую нагрузку, т.е. песня как бы «покоится» на нём»6. В состав утамакура входят широко известные топонимы, которые выполняют роль зачина, стилистического введения, поэтического образа—ассоциативного или символического. С течением времени сфера употребления этого древнего приёма расширилась, но исходный ассоциативный подтекст не утратил своего значения7. В антологии «Син-кокинвакасю» топонимам присущи ассоциативно-образные функции.
Топоним Ёсинояма в стихотворении Сэссё представлен раздельно как «ёсино ва яма мо» — «В ёсино даже горы», что выходит за пределы утамакуры как поэтического средства и является признаком его трансформации.
«Касуму» — «покрываться дымкой» — глагол, выражающий в японской поэзии одно из традиционных явлений весны. Здесь автор искусно использует метод «киго»— «сезонного слова». Это приём введения в поэтический текст конвенционных образов, отмечающих время года. По словам И.А.Борониной, «упоминание о весне» в поэтическом воображении привычно ассоциируется с понятиями «дымки» («ка-суми»), «молодой зелени» («вакана»), представление о лете — с кукованием кукушки, об осени— с завыванием ветра...8 Воспоминание о зиме передано в танка Сэссё образом белого снега— «сираюки», который выпал в селенье, придав ему унылый вид9.
Глагол «фуру» — «выпадать» (о снеге) — традиционно совпадает с глаголом «фуру» — «стареть» в звуковом комплексе «фуриниси». Так поэт использует приём омонимической метафоры— «какэкотоба» («многозначное слово») для воссоздания облика древнего селения.
Стихотворение Сэссё заставляет обратиться к пятистишию Мибу Тадаминэ (ум. в 920 г.) из антологии «Сюивакасю» («Собрание японских песен, не вошедших в прежние антологии», 1001), которое стало порождающим звеном в цепи произведений, созданных на тот же мотив
— весенняя дымка.
Горы ёсино, куда весна обычно приходит поздно, покрылись весенним туманом, словно бы «услышали» о первом дне весны. Фудзи-вара Тосинари обратил внимание на частицу «мо» в выражении «яма мо» («даже горы»), в которой, по его мысли, и ощущается присутствие
Хару тацу то иу бакари я ми ёсино но
«Весна пришла», — едва произнесли, а горы будто услыхали
и в дивном ёсино в туманной дымке с рассветом взору предстают .
яма мо касумитэ кэса ва миюраму
«души» («кокоро») — эмоционально-смысловой наполненности танка11. Замысел стихотворения действительно тонко передан этой частицей — ею подчёркнута неожиданность происходящего. Фудзивара Кинто (966 — 1041) определил стиль этого пятистишия как удивительно
прекрасный, в котором содержится больше, чем высказано1 .
Танка Тадаминэ является «изначальной песней» («хонка») приёма «хонкадори» («следование изначальной песне»), который был
чрезвычайно распространён в эпоху «Синкокинвакасю». Сэссё заимствует ключевую фразу песни-прототипа («ми Ёсино но яма мо касумитэ»), что соотносится с установкой на избирательность приёма хонкадори — внимание к особо значимым фрагментам исходного текста. Идея Тадаминэ — неожиданный приход весны — у Сэссё усиливается контрастным образом белого снега. Светлый приход весны оттеняется печалью воспоминаний, видом старого селенья зимой, что создаёт богатство ассоциативного подтекста в танка. Этим приёмом акцентируется внимание на изменчивости бытия, даётся импульс читательскому воображению, которое фокусируется на идее сменяемости времён.
Мотив весенней дымки подхвачен в следующем стихотворении (№ 2), которое принадлежит экс-императору Готоба (Готоба-ин, 1180-1239):
Вот вроде бы
на небесах весна
свой лик явила! —
небесная Кагуяма
Хонобоно то затянута туманной пеленой. (С. 39)
хару косо сора Горы Ёсино сменяет гора Кагуяма,
ни которая также находится в провинции
киникэраси и о
яма но Кагуяма Нара. В стихотв°рении выражен°
- вселенское ощущение весны, которая
охватывает и небо, и землю. Устойчивый признак'весны — «дымка»
(«касуми») —традицией японского классического стиха введён в разряд
«сезонных слов» и привычно сочетается с глаголом «танабику»—
«стелиться».
Изначальной песней для этого стихотворения послужила танка Какиномото Хитомаро (680 — 710) из антологии «Манъёсю» («Собрание мириад листьев», 759):
Извечная, как небо,
гора Кагуяма
в вечерний час
туманной дымкой скрыта, —
Хисаката но вот знак, что ты пришла, весна... (С. 39)
амэ но Кагуяма Очевидна формульность стиля танка
коно юубэ и повторяемость устойчивых
касу,ми> ,т1анаб,ику словосочетаний. Такие выражения, как хару тацураси ,г , ^ ,г ч
«яма но Кагуяма» («небесная Кагуяма»),
«касуми танабику» («дымка стелется»), обладают высокой частотностью
реализации в стихах. Старинные танка — поэзия VIII — IX столетий—
преображаются в новых контекстах— в искусстве «сокровенного»,
которое предполагает отсылки к известным образцам.
Встреча с весной, которая появилась даже в горах и на небесах, в последующих стихах прерывается нашествием зимней стужи и спором весны с зимой (№ 3, 4). В горной глуши зима не отступает, в снежной круговерти, которая заметает следы, приход весны не разглядеть.
Сёкуси-найсинно
В горной глуши пришла ли весна, не узнаешь. Хлопья мокрого снега всё летят и летят Яма фурами на сосновую дверь. (С. 39)
хару то мо си Стихотворение принцессы Сёкуси
маці но то ни (ум. в 1201 г) выглядит свободным от
таэдаэ какару заимствований, его оригинальное
содержание обращено к жизни
отшельника в горном краю. Хижину затворника треплет ветер, и дверь,
сплетённую из сосновых веток, заносит снег. Танка обладает
утончённостью и изяществом, изысканностью в выражении чувств.
Особенно поэтическим является сочетание «юки но тамамид-зу»
(«хлопья снега»), т.е. это талый, мокрый снег весны.
Кунай-кё
Какикураси Сгустилась мгла...
нао фурусато но В старом селенье
юки но ути ни снег всё ещё кружит,
ато косо миэнэ и не видать следов,
хару ва киникэри но ты уже пришла, весна! (С. 40)
Снег заносит старое селенье (фурусато) в горах ёсино. Слово «фурусато» частично совпадает по звучанию со словом «фуру» — «идти», «выпадать» (о снеге), кроме того, «фуру»— «старый». Если вспомнить значение «фуру» как «тратить попусту», то выявится сложная сеть омонимических смыслов в одном слове, говорящем о напрасных стараниях зимы не допустить весну. Другой пример многозначности заложен в слове «ато» — «следы». Это могут быть следы человека на снегу, которые занесены порошей, ведь в заброшенное селенье никто не заходит. Это и намёк на следы весны, которая уже явилась в горный край.
Возвращаясь к стихотворению Тадаминэ, содержащему весть о весне, можно отметить, что приведённая им формула прямой речи «...то иу» («говорят...») в модификации «... то иэба» («когда
произнесут...») откликнулась в других стихах антологии, возвещающих о приходе весны (№ 5, 6).
Фудэивара Тосинари Кёо то иэба «Сегодня», — день её
Морокоси мадэ мо назовут, — и даже в Китае
юки хару о наступит весна,
мияко ни номи то «В столице бы только», —
омоикэру кана о, как мечтал я! (С. 40)
Долгожданная весна наступает повсюду, однако особенно дорог её приход в столице, и герою стихотворения столичная весна представляется единственной в мире, но как он ошибался! Упоминание о Китае не является случайным, ранее оно прозвучало в стихотворении Дайни-самми (Фудзивара Такако, XI в.):
Харуканару В Китай далекий
Морокоси мадэ мо она тоже приходит, —
юку моно ва неожиданно
аки но нэдзамэ но пробудившаяся
кокоро нарикэри осенних дней краса! (С. 40)
Поэтесса воспевает очарование осени, прибегая к гиперболе — рисуя земные просторы. Тосинари использует её фразу «Морокоси мадэ мо юку» («даже в Китае наступит») для столкновения с литотой «мияко ни номи» («только в столице»), придав иронический оттенок тексту.
Сюнъэ-хоси
Хару то иэба Вот говорят: «Весна», —
касуминикэри на и всё туманной пеленою скрыто!
киноо мадэ А ведь ещё вчера
намима ни миэси была видна средь волн
Авадзи симаяма гора на острове Авадзи. (С. 40)
Остров Авадзи предстаёт горой, которая поднимается из морской пучины. Однако так было только до сегодняшнего дня, теперь, с приходом весны, туман скрыл из виду остров.
Идея бренности выражена здесь неожиданной, резкой переменой в облике окружающего мира. Изменчивость природы на стыке времён сделала неузнаваемым привычный пейзаж. Слово «ава» («пена») омонимично части топонима Авадзи и расскрывается как традиционная метафора непостоянства:
Исэ
Стремит неугомонно пенистые воды быстротечные Омоигава— Река Любви.
Как пена та, с тобой не повидавшись, Омоигава могу ли я исчезнуть навсегда?13 таэдзу В стихотворении Исэ (ум. в 935 г.)
заложена мысль о мимолетности, эфемерности любви. Она внушается имплантацией в текст узнаваемого образного ряда— бегущая река, пенистые воды. Звуко-повтор «ава» — «авадэ» заключает сравнение жизни человека с быст-роисчезающей пеной вод.
Наблюдения над быстротечностью земной юдоли выразительно прозвучали и в первых строках «Ходзёки» («Записки из кельи», 1212) писателя и поэта Камо но Тёмэй (1153— 1216): «Струи уходящей реки... они непрерывны; но они— все не те же, прежние воды. По заводям плавающие пузырьки пены... они то исчезнут, то свяжутся вновь; но долго пробыть — не дано им. В этом мире живущие люди и их жилища... и они — им подобны»14.
Авадзи—самый большой остров Японского внутреннего моря, находящийся в восточной его части, с которым связано немало исторических и литературных событий. В поэтике японского классического стиха топоним употребляется для создания ассоциативного фона, расширяющего семантическое поле танка.
От строфы к строфе в поэтическом повествовании «Синкокин-вакасю» сменяют друг друга картины противостояния времён года — весны и зимы (№ 7, № 8, № 9).
нагаруру мидзу но ава но
Сайгё-хоси
Ивама тодзиси В расселинах скал
коори мо кэса ва стиснутый лёд нынче утром
токэсомэтэ примется таять, —
кокэ но ситамидзу из-подо мха ручеёк,
мити мотомуран похоже, дорогу найдёт. (С. 40)
Отшельник в горах внимателен к пробуждению природы, её скрытым движениям. Он тонко описывает таинства весны, передаёт глубокое чувство любви к ней. Для Сайге (1118— 1190) стихотворением-прототипом послужила танка Фудзивара Акисуэ (1090— 1155):
Явилась
повелительница-весна!
В потоке горном лёд в расселинах скал Утинабики нынче, похоже, растает? (С. 40)
хару ва Акисуэ рисует горную реку, скованную
киникэри
иг. льдом, которая вот-вот устремит воды по
ямагава но _ .
ивама но коори валунам. Пафос танка— в восхищении животворящей силой природы. Взгляд Сайге несколько иной— он обращен к неприметным проявлениям весны.
Неизвестный поэт Кадзэ мадзэ ни В порывах ветра
юки ва фурицуцу снег всё ещё кружится,
сикасуга ни но долгожданная
касуми танабики явилась нам весна
хару ва киникэри и дымкой затянула дали. (С. 41)
В череде строф вновь появляется образ весенней дымки (касуми), которая стелется окрест (танабику), свидетельствуя о начале весны. В танка присутствует лёгкий намёк на поле Касу га, он обнаруживается в звуковом единстве «сикасуга ни» — «как и следует ожидать», «в самом деле». Так омонимическая метафора (какэкотоба) исподволь подготавливает читателя к восприятию последующих строф, описывающих события на поле Касуга (№ 10 и далее).
Неизвестный поэт Токи ва има ва Теперь, когда весна
хару ни нарину то повсюду наступила,
миюки фуру затянут дымкой
тооки ямабэ ни гор далёких край,
касуми танабику где густо снег летит... (С. 41)
Воспоминания о горном заснеженном крае и зимней стуже переплетаются с реальностью весеннего дня. Здесь в последний раз упоминается дымка как признак весны, и эту часть антологии можно выделить в самостоятельный начальный цикл.
Две последние строфы принадлежат анонимным авторам, они просты, безыскусны по стилю и содержанию и восходят к ранней японской поэзии, получившей отражение в «Манъёсю». Выражения «касуми танабику» («дымка стелется»), «хару ва киникэри» («весна
пришла») фиксируются как устойчивые поэтические клише уже на фольклорной стадии развития японского стиха-песни, определяя формульность стиля и дальнейшей поэзии. Две последние строфы приведённого цикла сравнимы с двумя первыми, которые принадлежат поэтам XIII столетия. В них обнаруживаются переклички мотивов: весенняя дымка, снег, приход весны в горный край. Так весть о весне облекается в девять первых строф антологии, выступая зачином образно-временной
цикличности года.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Григорьева Т.П. Японская художественная традиция.
М., 1979. С. 256- 257.
2Хисамацу Сэнъити. Тюсэй вака сирон (Очерк истории средневековой японс кой поэзии). Токио, 1959. С. 33.
3Кэнко-хоси. Записки от скуки. М., 197 0. С. 47.
4 Здесь и далее: Синкокинвакасю (Новое собрание старых и новых японских
песен) — Нихон котэн бунгаку дзэнсю (Полное собрание японской классической ли тературы). Токио, 1979. Т.26.
5 Кого дзитэн (Словарь старых слов). Токио, 1969. С.
1241.
" Боронина И.А. Поэтика классического японского стиха. М., 1978. С. 187— 188.
7 Там же. С. 188—206.
8 Там же. С. 284.
9 Кого дзитэн. С. 1098— 1099.
10 Каронсю (Собрание трактатов по теории классического японского стиха
тан
ка)— Нихон котэн бунгаку дзэнсю. Токио, 1975. Т. 50. С. 473.
" Синкокинвакасю. С. 39.
12Fujiwara Teika's Superior Poems of Our Time. Tokyo, 1967. P. 26.
13 Каронсю. С. 480. См. также: Т.И.Бреславец. Традиция в японской поэзии (классический стих танка). Владивосток, 1992. С. 90— 91.
14 Классическая японская проза XI — XIV вв. М., 1988. С. 297.
Tatyana I. Breslavets The Word of Spring in the «Shinkokinwakashu»
The article deals with the seasonal poems in the «Shinkokinwakashu» (XIII) — the eighth Emperor sponsored collection of poetry in Japan. He poems of the anthology divided in the traditional manner into twenty books of which six are devoted to the seasons. The placing of seasonal poetry at the head of the collection reflected the importance given to the seasons at the court. The waka described the seasons, either directly or as revealed by some characteristic such as mist, haze and so on. In time, some seasonal words became arbitrary symbols. Many poems derived their inspiration from honka in the earlier collections. The first poem in the «Shinkokinwakashu» is by the Regent and Prime Minister Fujiwara Yoshitsune, and this is followed by poems by the Retired Emperor Gotoba, Princess Shokushi, Kunaikyo, Shunzei, and the priests Shun e and Saigyo. Two anonymous poems finished this introduction of the anthology, which contains waka poetry of such high quality.
The article is written under support of The Japan Foundation.
