CC BY
43
ЭТНОЛИНГВИСТИКА
Т. А. Агапкина (Москва)
Вербальная магия в ареальном аспекте: «устрашение» плодовых деревьев
В статье рассматривается магический ритуал устрашения плодовых деревьев и входящие в его состав вербальные формулы, известные у балканских славян, в Карпатах, Полесье и некоторых других архаических регионах Славии. Ключевые слова: славянский фольклор, архаический ареал, вербальная магия, плодовое дерево, ритуал.
Вербальная магия (заговоры, формулы, приговоры, сопровождающие некоторые магические действия, проклятия и другие формы ритуальной речи) представляет собой одну из наиболее консервативных сфер устной традиции. Хорошая сохранность вербальной магии, обусловленная прежде всего ее прагматикой, позволяет изучать вербальные ритуалы на всем пространстве современной Славии. Такое исследование подразумевает сбор материала с целью возможного заполнения лакун на карте Славии (особенно в отношении архаических ареалов), описание ритуала и вербальных формул в географической проекции с установлением их основных региональных вариантов и векторов развития, а также привлечение сопоставительных данных из соседних неславянских традиций, материалов славянской книжности и т. д. для прояснения истории вербального ритуала за рамками этнографического настоящего.
Ниже речь пойдет о ритуале, имеющем отношение к плодовым деревьям. В разных областях Славии плодовые деревья являются объектом целого ряда магических актов, призванных побудить их к плодоношению, особенно в тех случаях, когда они приносят мало плодов. Один из этих ритуалов - преимущественно святочный (он приурочен к Рождественскому сочельнику, реже к самому Рождеству, а также к Новому году и даже Крещению и их канунам). По ходу ритуала некто, обычно хозяин сада, угрожает срубить неплодоносящее фруктовое дерево, чтобы «напугать» его и тем самым за-
Авторская работа выполнения при поддержке РНФ по проекту «Славянские архаические зоны в пространстве Европы: этнолингвистические исследования» (№ 17-18-01373).
ставить плодоносить. Ритуал зафиксирован у славян либо в форме диалога, разыгрываемого двумя людьми (один «угрожает» срубить дерево, другой его «защищает»), либо в форме прямой угрозы, высказываемой в адрес неплодоносящего дерева одним человеком.
Тактика угрозы в отношении неплодоносящих фруктовых деревьев и соответствующие ей магические практики (в частности, битье деревьев палкой и т. д.) известны по всей Европе. Что же касается интересующего нас ритуала, то помимо разных областей Славии он фиксировался почти исключительно на юге Европы (в Италии, Греции), а также, судя по материалам Я. Быстроня, также иногда и в Азии и в других местах1. У славян ритуал символического зарубания плодовых деревьев известен в Южной, Западной и Восточной Сла-вии, правда при значительных расхождениях в интенсивности его фиксаций на разных территориях.
Сведения о ритуале у балканских славян и отчасти в Карпатах подробно рассмотрены Н. И. Толстым в статье, посвященной ритуалу-диалогу2. Не повторяя сказанного в этой работе и приведенных Н. И. Толстым примеров, отметим важнейшие особенности балка-нославянской версии ритуала.
1. В Болгарии, Македонии, Черногории, а также в Боснии преобладала диалогическая форма ритуала, разыгрываемого двумя людьми: один, обычно хозяин дома, замахивался или стучал по дереву топором и «угрожал» ему, а другой, в роли которого выступала жена, сын или сосед, «защищал» дерево и обещал, что оно будет плодоносить на следующий год. В Болгарии, в области Странджа, диалог звучал так: «Ако не родиш, ще те отсека! - Не го сечи! Тая година ще роди!» [Если не уродишь, я тебя срублю! - Не срубай его! В этом году уродит!]3. Особенностью балканославянской версии ритуала были диалоги, состоящие из более чем двух реплик и, на наш взгляд, свидетельствующие о развитости, укорененности ритуала на этих территориях. В окрестностях Велеса (Македония) в Сочельник хозяин трижды намеревался ударить по дереву топором, при этом происходил следующий диалог: «Кье го пре1чам дървото! - Зашчо кье го пре1чеш? - Оти не рагьа! - Остави го, остави! от сега кье рагьа!» [Я срублю дерево! - Почему ты его срубишь? - Потому что не родит! -Оставь его, оставь! теперь будет родить!]4.
При этом, однако, первую реплику в диалоге иногда могли опускать. В Софийском крае на Рождество с утра дети шли с топором в сад; один ребенок трижды бил по дереву топором (но при этом молчал), а другой говорил ему: «Стга, махни а! она (слива, круша) кье
роди таа година!» [Стой, оставь ее! Она (слива, груша) родит в этом году!]5 В Добрудже (на северо-востоке Болгарии) 1 марта деревья за-сичат (зарубают): мальчик замахивается топором, а девочка его отговаривает: «Не го сечи, то ще роди» [Не руби его, оно уродит]6.
2. На Балканах могло иметь место перенесение ритуала с рождественских праздников на ранневесенние. В окрестностях Бургаса, если посаженное ореховое дерево не приносило плодов, в Великий четверг два человека с одинаковыми именами шли к дереву, один из них замахивался топором и говорил: «Ще те отсека» [Я тебя срублю], а другой отвечал: «Остави го, той ще роди» [Оставь его, он (орех) уродит]7. Ритуал иногда исполняли также в день св. Трифона, когда в Болгарии, Македонии и восточной Сербии традиционно совершалось ритуальное обрезание виноградной лозы8, которое (на основании сходства основного действия: резать ~ рубить) могло притянуть к себе и символическое зарубание плодовых деревьев. В области Ахы-Че-леби (западная Фракия) в день св. Трифона трифуносвали плодовые деревья. Мальчик шел с топором к дереву и делал вид, что будет его рубить, говоря: «Ражда ли штиш или шта та присеакам?» [Будешь ли родить или я тебя срублю?]. В ответ присутствовавшая при этом хозяйка ругала его: «Ни мо1 ¡а хала, ни мо1, та ште да руди леатуска, ¡а зна1ам» [Смотри не делай этого, не делай, оно родит летом, я знаю]9.
3. Уже на Балканах, правда в исключительных случаях, наблюдается соединение в ритуале символического зарубания дерева и его обвязывания рождественской соломой. В Лесковацкой Мораве на второй день Рождества двое детей шли в сад, к деревьям, которые росли поблизости от дома. Один замахивался топором на дерево и говорил: «Да исечем овуj войку» [Я срублю это плодовое дерево], а другой отвечал: «Немоj, ову) године йе роди» [Не делай этого, в этом году оно уродит] - и обвязывал дерево соломой10.
Посмотрим теперь, как эти характерные черты ритуала устрашения плодовых деревьев проявляют себя на других территориях, там, куда со временем распространился этот южноевропейский обряд.
В Закарпатье, у гуцулов, в Покутье ритуал встречается, хотя и очень редко, что соотносится с лаконичностью самого ритуала, который как бы «сужается» до минимума. С другой же стороны, именно здесь, кажется, «зарождаются» некоторые черты ритуала, которым суждено активно проявить себя на других территориях Карпат, Восточной и Западной Славии.
4. В половине случаев вербальная часть ритуала утрачивает диалогичность и превращается в заклинательную формулу угро-
зы или магического императива. В Сочельник хозяин брал топор и делал вид, что рубит плодовое дерево; он трижды взмахивал топором и произносил: «Ked' ne budzes rodzic, ta ce zrubem» [Если не будешь родить, я тебя срублю], и так обходил все деревья (Турьи Реметы Перечинского р-на Закарпатской обл. Украины)11. Или же в Сочельник один человек обвязывал дерево соломой и угрожал ему «ватралькою» (кочергой), а другой говорил: «Не рубай, воно вже буде родити» (окрестности горы Маковицы, Надворнянский р-н Ивано-Франковской обл. Украины)12. Случалось, что ритуал вообще утрачивал вербальный компонент или же он считался необязательным. В Закарпатье, если дерево не плодоносило, над ним долго размахивали топором, полагая, что оно «испугается» и на следующий год будет плодоносить. Если бы сосед увидел это, то сказал: «Не рубай, буде вже оно родити!»13 Также и у словаков на юго-востоке (Земплин) в Сочельник хозяин шел в сад к неплодоносящему дереву и, угрожая ему топором, говорил: «Budzes rodic abo ne?»14 Если же диалог все-таки сохранялся, две его реплики укорачивались до минимума: «Budesz rodyty? - Budu, lysz ne rubajte» [Будешь родить? - Буду, только не рубите] (Снятын, ныне Ивано-Франковская обл.)15.
5. Символическому зарубанию неплодоносящих деревьев часто сопутствует обвязывание их соломой. В Подольской губернии (Украина) хозяин, перевязав деревья перевяслами, ударял обухом топора неплодоносящие деревья в саду, говоря: «Як не будеш родити, то буду рубати», а стоявшая сзади жена отвечала за дерево: «Ай, не рубай. Послухаю и буду родити»16.
6. В этих местах ритуал начинает оформляться и терминологически (с помощью глаголов со значением «пугать»). Страшать дерева и обвязывают их соломой. Мужчина и женщина говорят друг другу: «Рубаю тя. - Не рубай його, не рубай, оно вже буде родити» (Горяны, окрестности Ужгорода)17.
По мере движения на север, в Прикарпатье и на примыкающих к нему территориях, сам ритуал выглядит более развернутым. Он сохраняет приуроченность к рождественским праздникам с возможностью его передвижения между Рождеством, Новым годом и Крещением.
7. Чаще всего ритуал имеет форму полноценного диалога. Хозяин с хозяйкой шли в сад, где хозяин замахивался топором на яблоню и говорил: «Чи будеш родити рясш i соковип яблучка? - Буду, - жалобно отвечает хозяйка, - не рубай мене. Я родитиму велим i смачш
яблука». Так повторялось три раза. Если в семье были дети, то это делали они (Турковский р-н Львовской обл. Украины, бойки)18.
8. Ритуал соединяет в себе символическое зарубание дерева и его обвязывание соломой. У лемков в Сочельник сын с отцом шли в сад, где сын замахивался топором перед каждым деревом: «Ябвш, я тя зарубам, бо не родиш», а отец отвечал: «Не рубай, бо я за ню ручу. То я тя окручу», после чего обвязывал яблоню перевяслом19.
9. Ритуал почти регулярно оформляется терминологически. «Котра деревина не хоче родити, то йшли на Святвеч1р <в рождественский Сочельник> i страшили - йшли шби рубати, а вона того а напудить i на другий рш вже родить». В канун Крещения «хтось один йшов з сокирою, каже: "Я рубаю, в'на не родит". - А другий в'язав перевесла, каже: "Не рубай, в'на будет родити"» (Старосам-борский р-н Львовской обл.)20. В Сочельник страшили садовину также и в Жолковском уезде (Львовщина), если дерево не плодоносило. Для этого отец с сыном шли в сад, отец делал вид, что будет срубать дерево, а сын обнимал дерево и просил не рубить его: «У нас была грушка, не хтша родити, а як настрашили, то так зродила, шо страх»21. В Сочельник хозяин вместе с кем-нибудь из членов семьи шел лякати (пугать) это дерево. Замахнувшись топором на дерево, он кричал: «Зотну тя, бо не хочеш родити!» А другой заступался за дерево и просил: «Не стинай його! Оно уж буде родити» (Валентов-це, Прешовский край, Словакия)22.
Основные тенденции, отмечаемые для Прикарпатья, активно продолжаются севернее, в Люблинском крае и Малопольше, где ритуал представлен очень широко.
10. На территории юго-восточной Польши ритуал в значительном большинстве случаев сохраняет полноценный диалог. Двое его участников отправлялись к неплодоносящему дереву; один из них делал вид, что собирается срубить дерево, а другой его отговаривал: «Zetnq; to drzewo, bo nie rodzi. - Nie scinaj go, bo bqdzie rodzilo!» [Срублю это дерево, потому что не родит. - Не срубай его, оно будет родить] (Зебжидовице, Силезское воеводство)23. У польских гуралей рано утром в Рождество хозяин шел в сад и, приложив топор к фруктовому дереву, кричал: «A zetne cie, zetne cie!» [Срублю тебя, срублю тебя], на что хозяйка отвечала: «Nie scinaj, bo b^dzie rodzilo» [Не срубай, будет родить]. Так происходило у каждого дерева (Рабка, Малопольское воеводство)24.
11. Ритуал сохраняет свое терминологическое оформление. В Силезии в Сочельник два парня шли straszyc [пугать] плодовые
деревья; тот, что с топором и пилой, говорил, стоя у неродящего дерева: «Zwalmy to drzewo, bo ono nie chce rodzic» [Свалим это дерево, ибо оно не хочет родить], а другой предостерегал его: «Nie scinaj go, ono si§ poprawi i w przyszlym roku obrodzi» [Не срубай его, оно исправится и на будущий год уродит] (Живец, Силезское воеводство)25.
12. В юго-восточной Польше обвязывание деревьев соломенными перевяслами начинает постепенно вытеснять символическое зарубание плодового дерева, хотя в вербальной формуле угроза срубить дерево сохраняется. Иногда по отношению к дереву по-прежнему « применяют силу», но используют для этого уже не топор, а, например, палку. В Сочельник хозяин с кем-либо из домочадцев шел в сад, взяв с собой обмазанную сырым тестом солому и палку. В саду около каждого дерева он бил палкой по дереву и говорил: «Zetnq; ci^l» [Срублю тебя!]. Кто-то другой его останавливал: «Nie scinaj, nie scinaj, bqdzie rodzic» [Не руби, не руби, будет родить] (Сан-домирская пуща, ныне Свентокшиское воеводство)26.
Поздние записи, произведенные в Люблинском крае, фиксируют изменения, произошедшие с ритуалом во второй половине - конце ХХ в. Ритуал избавляется от, казалось бы, ключевого элемента своего «инструментария», а именно топора. Отец шел в сад, взяв с собой солому, но без топора и говорил: «Bqdziesz rodzic czy nie bqdziesz?» [Будешь родить или не будешь?], после чего его обвязывали большим количеством соломы (Польсковоля, Люблинское воеводство)27. Возможно, что изымание топора из «инструментария» ритуала связано с переходом последнего к детям и превращением его в игру: если раньше дети участвовали в ритуале, но на вторых ролях, то во второй половине ХХ в. ритуал перешел к ним полностью. Дети разыгрывали у дерева диалог: «Sci^c ci§? - Jeszcze, bo bede rodzic!» [Срубить тебя? - Еще чего, ведь оно будет родить!], после чего и обвязывали его соломой (Рыбитвы, Люблинское воеводство)28.
С течением времени меняется и вербальная часть ритуала: реплики диалога сокращаются, а сам диалог часто уступает место формуле угрозы или магического императива, произносимой одним участником. С изменением структуры вербальной части угроза из начала диалога переносится в конец реплики по типу «Роди, или я тебя срублю», см.: «Pami^taj, jak nie bedziesz rodzila tego roku, to be-dziesz wyci^ta» [Помни, если не будешь родить в этом году, будешь срублена], а потом деревья обвязывают соломой (Карчмиская, Люблинское воеводство)29.
В отличие от Прикарпатья и юго-восточной Польши, на территории украинского Полесья - в Волынской, Ровенской, Житомирской и Черниговской областях - ритуал символического зарубания плодовых деревьев практически полностью утрачивает диалогическую форму. Его вербальная часть сводится к формуле угрозы или магического императива. Тенденция к соединению символического зарубания дерева и его обвязывания соломой проявляется здесь в полной мере: практически невозможно найти описание, в котором отсутствовали бы оба этих элемента обрядового «инструментария». Однако в отличие от юго-восточной Польши, где солома практически вытеснила топор из ритуальной практики, на территории украинского Полесья сохраняются и топор, и солома.
Эти особенности ритуала зафиксированы уже в записях В. До-маницкого, сделанных в начале ХХ в. в с. Яполоть (ныне Ровенской области Украины). После ужина в Сочельник хозяева ходили в сад и перевязывали перевяслами плодовые деревья, чтобы те обильно плодоносили. Подойдя к дереву, хозяин говорил: «Добри веч1р, яблоне або грушо, чи будеш родити яблока (або груш1)? Як не хочеш родити, то я тебе зрубаю», трижды стучал топором по дереву, а потом перевязывал его соломой30. Полевые записи конца ХХ в. подтверждают эти наблюдения. На Волыни хозяин, взяв топор и солому, выходил в сад, где предпринимал те же действия, сопровождая их произнесением соответствующих формул: «Будэш родыты, чы нэ будэш? Як будэш родыты, нэ буду рубаты, и обвяжу, як нэ будэш, то зрубаю» или «Як хочэш родыты, то роды, а як нэ хочэш, то я тэбэ нэ пэрэвъяжу»31.
Эти традиции продолжаются в центральном Полесье. В канун Нового года хозяева выносили под деревья мусор, оставшийся с Рождества, обвязывали деревья соломой и замахивались на них топором: «Просто беруть солому из жыта, перэвесло скрутять и сэкирою ля-кають. Сама чула и бачыла. Замаховауся як будто бы на дэрево: "Як бошь родить, бошь стоять, а як нэ бошь родить, так зрубаю"»32. За-клинательные формулы в украинском Полесье хотя и не являются диалогическими, тем не менее обычно содержат первую часть диалога (вопрос), что, на наш взгляд, указывает на преемственность традиции вербальной магии балканославянской, украинскокарпатской и украинскополесской традиций, см.: «Будэш родыть, чи ни? А то порубаю!»33; «Чи будешь родить, будешь жить, а нет - зарубаю»34.
На территории украинского Левобережья отмечается частичное «возвращение» диалогической структуры ритуала, широко представленной в Карпатах и юго-восточной Польше. Одну сторону в
таком диалоге представляет хозяин с топором, угрожающий срубить дерево, другую - женщина, обвязывающая дерево соломенным перевяслом и обещающая, что оно будет плодоносить: «На Галон-ну куттю иде хазяин у сад из сакыраю, дык хазяйка за йим сало-му нясе... Хазяин гаварыть: "Павирубую", а хазяйка кажэ: "Вона на лито уродыть", да й обвъяжэ саломай кажнэ дэрэво»35. Аналогичный вариант ритуала обнаруживается и в харьковских свидетельствах. В Купянском уезде старые и неплодоносящие фруктовые деревья «пугали» утром в Новый год. Женщина садилась в саду за деревом, а мужчина с топором шел в сад, «щоб зрубати ту яблоню»: «Яблоня, яблоня! Я тыбэ зрубаю!» А женщина отвечала: «Ны рубай мене, хозяин, я тоби одын год ны вродю, а сим год уродю!»; иногда при этом мужчина оставлял на стволе неглубокие зарубки36.
Иными словами, форма диалога-ритуала присутствует в исследуемом обряде и на востоке (на территории украинского Левобережья), и на западе (в украинских Карпатах в том числе). Подобная «география», когда некое явление традиционной культуры (будь то ритуал, обычай или верование) фиксируется на востоке и западе Украины, но при этом практически отсутствует в ее центральной части, встречается достаточно регулярно. В частности, аналогичную картину дает мифологический сюжет о том, как ведьма крадет месяц и прячет его в горшок37 (он известен в западной части украинского Полесья и в Прикарпатье, а также на территории Левобережья).
Что касается других территорий Восточной Славии, то по мере движения на восток (в южнорусские области) и на север (в Белоруссию) ритуал стремительно теряет силу и фактически исчезает, хотя отдельные свидетельства о его существовании встречаются на территории белорусского Полесья и в ряде других мест. В состав ритуала здесь входят формулы угрозы, а действиям с топором сопутствует обвязывание дерева соломой. На Гомельщине утром в Рождество выметали пепел из печи и высыпали его под плодовые деревья; если были неплодоносящие деревья, им угрожали: «У нас была груша, да неудачная такая. Дык я пошла на куцьцю 1 ей кажу: "Будзеш радзщь - дык будзешь жыць, ня будзешь радзщь - галаву зрублю". Ды взяла 1 паругалас, ды с тапаром. Я не зрубша яе тады, а проста паругала. Аж яна стала радзщь» (Гомельская обл., Лоевский р-н)38, см. другие подобные формулы из западной и восточной частей белорусского Полесья: «Як покаешся, то не буду рубаць, а як не покаешся, зрубаю»39; «Если ты ни даси уражаю, зрублю, зрублю»40; «Албо роды, то не буду рубаты, як не родытымо, то зрубаю»41.
Ситуация, которую мы наблюдали в Полесье, где ритуал растерял свои «родовые» черты и прежде всего утратил форму ритуала-диалога, с точностью повторяется на западе Славии - в Словении, Хорватии, Чехии, Словакии и Польше (за рамками юго-восточных областей и карпатского ареала).
В Словении, в области Белая Краина, хозяин в Страстную пятницу грозил дереву топором: «Се ne bos rodilo, bos posekano!» [Если не будешь родить, будешь срублено!]42. В Синьском крае (Хорватия) на четвертый день Рождества кто-нибудь из домашних стучал по дереву, которое не давало плодов, и говорил: «Ako neces rodit, cu te posic» [Если не будешь родить, я тебя срублю]43.
В разных областях Чехии ритуал устрашения плодовых деревьев включал обязательное обвязывание дерева соломой. Если он совершался в рождественские праздники, то обвязывание соломой являлось магическим способом уберечь деревья от зимних морозов, а сама угроза срубания отодвигалась на второй план. При этом к деревьям «обращались» с такими словами: «Obouvejte se stromy - bude zejtra mräz! Ne budete li se obouvati - posekäme väs!» [Обувайтесь, деревья, завтра будет мороз! Не станете обуваться - срубим вас!]44. Если же ритуал отодвигался на пасхальный цикл, то обвязывание символически соотносилось с «завязыванием» будущих плодов. В Страстную субботу хозяин обегал в саду поочередно все деревья, ударял их топором и обвязывал перевяслами, говоря: «Vazte se, stromy, väzat se nebudete, posekäme väs» [Завязывайтесь, деревья, не станете завязываться, срубим вас]45. В Гонте (на юге центральной Словакии), если в саду было дерево, которое без видимых причин не давало фруктов, хозяин под Рождество стучал по нему обухом топора и говорил: «Ak nebudes na budüci rok rodit', ta t'a vytrem» [Если не будешь на будущий год родить, срублю тебя]46. Наконец, в Польше, в Добжинской земле (ныне Куявско-Поморское воеводство), хозяин, также под Рождество, обвязав дерево соломой из снопа, стоявшего на покути, замахивался топором на дерево, а хозяйка защищала дерево, говоря: «Nie scinaj,
bqdzie rodzilo» [Не руби, оно будет родить]47.
* * *
Подведем итоги. Ритуал устрашения / символического зарубания плодовых деревьев, известный в Южной, Западной и Восточной Славии и имеющий, на первый взгляд, единую структуру и функцию, при ближайшем рассмотрении демонстрирует заметную внутреннюю динамику. Различия между его локальными вариан-
тами затрагивают прежде всего вербальную составляющую. Диалог как базовая форма ритуала на территории Болгарии, Сербии, Македонии, отчасти Боснии сохраняется в его составе также в Карпатах и на территории юго-восточной Польши. В то же время на восточной и западной «периферии» этих зон - в украинском и белорусском Полесье, с одной стороны, и на западе Славии, с другой, диалог уступает место свернутой формуле, произносимой одним человеком, при том что двухчастная структура ритуала (предполагающая участие к нем двух человек) сохраняется частично и на этих территориях. Таким образом, основные формы вербального ритуала (диалог и формула угрозы) в известном смысле противопоставляют друг другу разные архаические ареалы - Балканы и Карпаты, с одной стороны, и Полесье - с другой, а граница между этими формами проходит одновременно по линиям восток - запад и север - юг (см. карту). Именно на периферии распространения ритуала (в украинском Полесье и на западе Славии) сконцентрированы по преимуществу поздние формы вербального ритуала (с редуцированным до формулы устрашения ритуальным диалогом), в то время как в центральной (основной) зоне (на Балканах и в Карпатах, а также в юго-восточной Польше) сохраняется архаическая форма ритуала-диалога.
Другие различия между региональными вариантами ритуала идут по линии север - юг. В Карпатах, юго-восточной Польше и украинском Полесье - по сравнению с балканославянским вариантом - ритуал получает терминологическое оформление (с помощью глаголов со значением 'пугать'), а кроме того, в нем соединяется символическое зарубание и обвязывание дерева соломой с тенденцией к вытеснению первого действия вторым.
В целом распространение ритуала-диалога устрашения плодовых деревьев имеет локальный и даже очаговый характер. Центром его иррадиации можно считать Южную Европу и специально бал-канославянскую традицию, а вторым очагом - условно говоря, се-вернокарпатскую традицию (Прикарпатье) и примыкающие к ней территории юго-восточной Польши. Неясной остается ситуация в отдельных районах Закарпатья и у гуцулов, где ритуал фиксируется редко или вообще отсутствует и при этом демонстрирует тенденцию к утрате диалогической формы. Белорусское Полесье является границей ареала распространения ритуала, севернее которой он угасает и практически неизвестен.
* * *
Давно замечено, что исследуемый ритуал обнаруживает определенные параллели в евангельских текстах. Сама тактика угрозы и известные во всей Европе магические практики, ее реализующие (в частности, ритуал-диалог), сюжетно перекликаются с притчей о смоковнице из Евангелия от Луки: «И сказал сию притчу: некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плода на ней, и не нашел; и сказал виноградарю: вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает? Но он сказал ему в ответ: господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, - не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее» (Лк. 13: 6-9). В свою очередь этот евангельский диалог соотносится с предупреждением фарисеям, высказанным со стороны Иоанна Предтечи накануне Крещения Иисуса: «Увидев же Иоанн многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься, сказал им: порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? сотворите же достойный плод покаяния <...> Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3: 7-10). Фактически эти же слова звучат и дальше в Евангелии от Матфея: «Всякое
дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь» (Мф. 7: 19).
Евангелия еще несколько раз возвращаются к теме бесплодного дерева, в частности, в Евангелиях от Матфея и от Марка рассказывается о бесплодной смоковнице, росшей близ дороги, по которой ехали (шли) Христос и Его ученики, проклятой Христом и тут же засохшей: «Поутру же, возвращаясь в город, взалкал; и увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла» (Мф. 21: 18-19, см. также Мк. 11: 12-14, 19-25). Идея неприятия бесплодия выражена также в исполненной высокого христианского символизма притче о виноградной лозе и ее ветви из Евангелии от Иоанна: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой - виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода» (Ин. 15: 1-2).
А. Б. Страхов, посвятивший анализу народного ритуала угрозы плодовым деревьям и его связи с евангельскими текстами отдельную главу своей книги о рождественских обрядах, указывал на то, что эти евангельские мотивы и образы нашли отражение также в гим-нографии и апокрифическом богословии. Автор усмотрел в соответствующем народном обычае (ритуал-диалог у неплодоносящего дерева) «театрализованную аллюзию на евангельскую притчу» и предположил, что в основе этого обычая могла лежать «некая церковная мистерия, забытая самой церковью, но сохраненная консервативной народной традицией»48. Напомним также, что в иконографии (в том числе византийской и русской) получил широкое распространение иконографический тип Крещения Иисуса Христа с изображением Иоанна Крестителя, рядом с которым находится дерево и секира, лежащая у его корней49.
В связи с темой бесплодного дерева А. Б. Страхов заметил также, что «неплодие» в христианской фразеологии и гимнографии имело широкое символическое значение и порой обозначало состояние мира до Христа, напомнил о «всеплодии», присущем раю (и/ или Богу, христианству), и «неплодии», характерном для ада (и/или дьявола, язычества), а также акцентировал тему «народно-христианской ритуальной борьбы с "неплодием"», особенно в святочной обрядности50.
Что касается борьбы с «неплодием», то в традиционной культуре такая борьба действительно имела место, причем это была борьба с
«неплодием» в любых его формах, и в ней использовались самые разнообразные средства, в том числе и аллюзии на Священное Писание, а приведенные выше евангельские притчи не только соотносились с плодовым деревом, но и проецировались на бесплодную женщину, ср. фрагмент полесского духовного стиха: «Бэсплодное дэрэво з саду выкыдають, а бэсплодные жоны з раю выганяють»51.
Аналогии между приведенными фрагментами Евангелия и народными обрядами угрозы неплодоносящим деревьям вполне очевидны и игнорировать их было бы нелепо. Вместе с тем приходится признать, что история взаимоотношения христианского текста и народного обряда вряд ли так однозначна, как это представлялось А. Б. Страхову: от евангельской притчи к народному обычаю через несуществующую мистерию. Этот путь был и остается гипотезой. Впрочем, можно привести аргументы, которые противоречат высказанной А. Б. Страховым концепции о том, что источник народного обряда - христианская мистерия «по мотивам» евангельской притчи. И, на наш взгляд, важнейший из этих аргументов - тот факт, что в рамках народного обряда на пространстве Славии, как мы показали выше, легко уживались ритуал-диалог и обрядовые формы, в которых не было ни намека на него.
Другое дело, что через иконографию, гимнографию, просто че-
52
рез евангельские чтения52 на литургии, в частности те, в которых звучали слова Иоанна Предтечи о секире у корней дерева и срубании дерева, не приносящего плода, фактически повторенные в Слове Иоанна Златоуста на Богоявление Господне53, соответствующие фрагменты Евангелия могли восприниматься народной культурой опять-таки буквально, а не символически, а затем проецироваться на традиционную обрядность и взаимодействовать с ней.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Bystron J. Wymuszanie urodzaju na drzewach owocowych // Lud. 1912-1913. T. 18. S. 107-109.
2 Толстой Н. И. Архаический ритуал-диалог // Толстой Н. И. Очерки славянского язычества. М., 2003. С. 346-356.
3 Странджа. Материална и духовна култура. София, 1996. С. 224.
4 Матов Д. Тълкувания на природни явления, разни народни вяр-вания и прокобявания. От Велес // Сборник за народни умотворения, наука и книжнина. София, 1894. Кн. 11. С. 86.
5 Спасов Д. Обичаи периодически. От село Бариево (Софийско) // Сборник за народни умотворения, наука и книжнина. София, 1900. Кн. 16/17, ч. 2. С. 7.
6 Добруджа. Етнографски, фолклорни и езикови проучвания. София, 1974. С. 324.
7 Научен архив на Етнографски институт и музей при БАН. София. 576-II. С. 10.
8 О ритуале см.: Узенёва Е. С. Трифон св. // Славянские древности: этнолингвистический словарь / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 2012. Т. 5. С. 318-319.
9 Константинов П. Разни обичаи през годината от Ахъ-Челе-бийско // Сборник за народни умотворения, наука и книжнина. София, 1896. Кн. 13. С. 22.
10 Ъор^евик Д. Живот и обича]и народни у Лесковачщ Морави. Београд, 1958. С. 349.
11 Валенцова М. М. Народный календарь чехов и словаков. Этнолингвистический аспект. М., 2016. С. 333.
12 Гривна В. Народш звича! Маковищ. Пряш1в, 1973. С. 154.
13 Панькевич И. РоздвянЪ забобоны у нашого народа // Подкарпат-ская Русь. Ужгород, 1929. Т. 6. С. 66.
14 Толстой Н. И. Архаический ритуал-диалог... С. 356.
15 Mroczko F. Sniatynszczyzna // Przewodnik naukowy i literacki. Lwow, 1897. № 3-7. S. 299.
16 Данильченко Н. Этнографические сведения о Подольской губернии. Каменецк-Подольский, 1869. Вып. 2. С. 10.
17 Подкарпатская Русь. Ужгород, 1929. Т. 7. С. 16.
18 Зборовський П. Рiздвяний цикл свят за традищею села Верхне Висоцьке на Туршвщиш // Народознавчi зошити. 2008. № 1-2. С. 49.
19 Лемшвщина. Земля - люди - iсторiя - культура. Нью-Йорк; Париж; Сидней; Торонто, 1988. Т. 2. С. 104.
20 Галайчук В. Традицшш календарш звича! та обряди Старосамбiрщини // Записки Наукового товариства iм. Шевченка. Львiв, 2010. Т. 209. С. 153-154.
21 Пастернак Я. Звича! та вiрування в с. Зiболках Жовшвського повггу // Матерiяли до укра!нсько-русько! етнольоги й антропольогп. Львiв, 1929. Т. 21/22. С. 328.
22 Шмайда М. А rni вам вшчую. Календарна обрядовють русишв-укра!нщв Чехо-Словаччини. Братислава; Пряшiв, 1992. Т. 1. С. 165.
23 Janota E. Lud i jego zwyczaje // Przewodnik naukowy i literacki. Lwow, 1878. Rocz. 6. S. 169.
24 Ulanowska S. Boze Narodzenie u Gorali, zwanych «Zagorzanami» // Wisla. 1888. T. 2. S. 100.
25 Bozy rok w zwyczajach i obrz^dach ludu zywieckiego w czasie do-rocznych swi^t // Orli lot. 1934. № 3-4. S. 151.
26 Kotula F. Z Sandomierskiej Puszczy. Gaw^dy kulturowoobyczajo-we. Krakow, 1962. S. 40.
27 Niebrzegowska S. Przestrach od przestrachu: Rosliny v ludowych przekazach ustnych. Lublin, 2000. № 157b.
28 Ibid. № 157d.
29 Ibid. № 157с.
30 Доманицький В. Народнш календар у Ровенсьшм повш Волинсько! губ. // Матерiяли до украшсько-русько! етнольогп. Львiв, 1912. Т. 15. С. 89.
31 Полесский архив Института славяноведения РАН (далее - ПА), с. Забужье Волынской обл. Украины.
32 ПА, с. Вышевичи Житомирской обл. Украины.
33 ПА, с. Курчица Житомирской обл. Украины.
34 ПА, с. Возничи Житомирской обл. Украины.
35 ПА, с. Макишин Черниговской обл. Украины.
36 Иванов П. В. Жизнь и поверья крестьян Купянского уезда Харьковской губернии // Сборник Харьковского историко-филологического общества. Харьков, 1907. Кн. 17. С. 68.
37 См.: Чёха О. В. «Звезды скину на поднос и луну на землю»: греко-славянские параллели в быличках о колдуньях // Карпато-балканский диалектный ландшафт: Язык и культура. 2009-2011. Вып. 2. М., 2012. С. 230-246.
38 Валодзша Т. В., Кухаронак Т. I. «Ядраное жыта гаспадара мча...» Каляндарны год у абрадах i звычаях. Мшск, 2015. С. 23.
39 ПА, с. Вербовичи Гомельской обл. Белоруссии.
40 ПА, с. Золотуха Гомельской обл. Белоруссии.
41 ПА, с. Онисковичи Брестской обл. Белоруссии.
42 Kuret N. Praznicno leto Slovencev. Celje, 1965. D. 1. S. 172.
43 Milicevic J. Obicaji i vjerovanja uz gospogarske rafove u Srednjoj Istri // Narodna umjetnost. 1966. Knj. 4. S. 202.
44 Sobotka P. Rostlinstvo a jeho vyznam v närodnich pisnich, po-vestech, bäjich, obradech a poveräch slovanskych. Praha, 1879. S. 11.
45 Vykoukal F. Rok v starodävnych slavnostech naseho lidu. Praha, 1901. S. 135.
46 Horväthovä E. Rok vo zvykoch nasho l'udu. [Bratislava], 1986. S. 36.
47 Karczmarzewski A. Obrz^dy i zwyczaje doroczne wsi rzeszowskiej. Rzeszow, 1972. S. 21.
48 Страхов А. Б. Ночь перед Рождеством: народное христианство и рождественская обрядность на Западе и у славян. Cambridge (Mass.), 2003. С. 152-153.
49 См.: Покровский Н. В. Евангелие в памятниках иконографии, преимущественно византийских и русских. М., 2001. С. 266 и след.
50 Страхов А. Б. Ночь перед Рождеством... С. 158, 170 и др.
51 ПА, с. Забужье Волынской обл. Украины. Заметим, что бесплодие может пониматься и метафорически, см. в духовном стихе: «Аз есмь древо неплодное, Господи, покаяния плода не творю ниякоже...» (Никитина С. Е. Человек и социум в народных конфессиональных текстах (лексикографический аспект). М., 2009. С. 62).
52 Не лишне напомнить, что все соответствующие фрагменты неоднократно и по разным случаям звучали во время чтения Евангелия на литургии, а фрагмент о секире у корней дерева - в субботу перед Богоявлением и в Навечерие Богоявления, что связывает этот евангельский фрагмент со святочным циклом обрядов.
53 «Меня не приведут в заблуждение видимые знаки Твоего смирения, и я духом уразумеваю величие Твоего Божества. Я - смертен, ты же - бессмертен; я - от бесплодной, а Ты - от девы. Я родился раньше Тебя, но не выше Тебя. Я мог только раньше Тебя выступить на проповедь, но не смею крестить Тебя: я знаю, что Ты - секира, лежащая у дерева, та секира, которая подсекает бесплодные деревья иудейского сада» (Святитель Димитрий Ростовский. Жития святых. Слово святого Иоанна Златоуста на Богоявление Господне: https://azbyka.ru/otechnik/ Dmitrij_Rostovskij/zhitija-svjatykh/#1, дата обращения: 14.06.2017).
T. A. Agapkina
The verbal magic in the areal aspect: "frightening" the fruit trees
The article focuses on the magic ritual of frightening the fruit trees
and its verbal formulas, used by Balkan Slavs, in the Carpatian
mountains, Polesia and several other archaic Slavic regions.
Keywords: Slavic folklore, archaic area, verbal magic, fruit tree,
ritual.
