CC BY
69
ЭТНОЛИНГВИСТИКА И ФОЛЬКЛОР
Л. Н. Виноградова (Москва)
Тексты народной культуры, наделенные интерпретирующей функцией (мотивировки ритуального поведения, толкования гаданий и снов, мифологическая трактовка знаковых событий)
Статья посвящена малоизученным текстам славянской народной культуры, которые объединяются общей толковательной функцией: объяснить назначение магических обрядов или необходимость соблюдения запретов; расшифровать смысл закодированных прогностических знаков; дать мифологическую трактовку происходящим в мире событиям. Ключевые слова: традиционная культура, мотивировки действий, символика снов и гаданий, дешифровка закодированных знаков.
Среди разных текстов традиционной культуры особым образом выделяется группа таких устойчивых словесных клише, которые объединяются общей для всех них функцией - выступать в роли толковательных моделей, призванных объяснить: с какой целью осуществляются те или иные магические действия; почему необходимо соблюдать те или иные правила поведения и запреты; каким образом расшифровываются символы гаданий, сновидений и примет; какую мифологическую трактовку получают некие знаковые (хозяйственные, бытовые или природные) события и явления и т. п. Речь идет о таких семиотических культурных текстах, как мотивировки действий и запретов, толкования снов и гаданий, объяснения разных наблюдаемых в мире событий. Все эти вербальные формулы могут быть отнесены к разряду так называемых тек-стов-интерпретантов, призванных раскрыть значение тех или иных символов «языка» народной культуры. В этом смысле они примыкают к области народной герменевтики, понимаемой как попытки истолкования самими носителями традиции (то есть изнутри культуры, а не со стороны внешних наблюдателей и ученых-исследователей) семантики и функции закодированных текстовых сообщений.
Рассмотрим, прежде всего, мотивировки обрядовых действий (или мотивировки запретов на какие-либо действия). В этнологических науках уже достаточно давно используется ставший широко известным термин мотивировка, относящийся к действиям, ритуалам, запретам, предписаниям. Все понимают, что он обозначает, к какой
группе текстов применим*, однако до сих пор так и не сформулирована удовлетворительная научная дефиниция самого понятия, и соответственно, термин мотивировка не включается - насколько мне известно - в специальные терминологические словари по дисциплинам этнологического профиля**. Нет его ни в «Словаре народной и научной терминологии: Восточнославянкий фольклор»1, ни в нашем пятитомном этнолингвистическом словаре «Славянские древности»2, ни в словарях лингвистических терминов, ни в последнем издании «Лингвистического энциклопедического словаря»3. Напомню, что в толковых словарях русского языка к слову мотивировка дается такое общеязыковое его значение: 'совокупность мотивов, доводов для обоснования чего-либо', а исходная лексема мотив трактуется как 'побудительная причина, основание, повод к какому-либо действию, поступку'.
Вызывает также удивление тот факт, что мотивировки как особый корпус текстов до сих пор не стали предметом специальных научных исследований ни в фольклорно-этнографических, ни в этнолингвистических трудах. Они, конечно, учитываются специалистами, изучающими ритуальное поведение носителей народной культуры: при описании каждого обрядового комплекса попутно фиксируются и формулировки целевой направленности каждого ритуального акта. Так, большое внимание «народным объяснениям обрядов» уделил в свое время П. Г Богатырев (термин мотивировка он не использовал) в работе «Магические действия, обряды и верования Закарпатья», опубликованной в 1929 г.4 Но сам по себе этот жанр, к сожалению, все еще остается вне должного внимания и филологов, и этнологов. Фрагментарно эта разновидность текстов рассматривается в языковедческих трудах, в разделах по лексической семантике или по семантико-мотивационной реконструкции слов и фразеологических оборотов. На эти первичные научные разработки обозначенной проблемы я и буду опираться в настоящей статье5.
Надо признать, что такое положение дел не является случайным. Оно связано с тем, что все еще не вполне ясными остаются многие
* Ср. один из типичных украинских примеров: «В Рождественский сочельник хозяйка кормит кур в обруче от бочки, щоби вони яець по чужых дворах не губили»; выделенная курсивом целевая установка ритуала - и есть мотивировка магического действия.
** Кстати сказать, в словари по психологии, литературоведению, искусствознанию термин мотивировка прочно вошел как активно используемый, и для каждой из этих наук ему дана своя специфическая дефиниция.
вопросы: например, принципы установления формальных границ той или иной мотивировки, включенной в фольклорно-этнографиче-ский контекст; или вопрос о том, имеют ли эти содержательные единицы статус вербального (или ментального?) текста, образует ли эта группа специфических текстов самостоятельный жанр, а также - какой сфере (языковой, речевой, фольклорной, мифологической) этот жанр принадлежит.
Отмеченная в научных исследованиях все нарастающая потребность выделить эти культурно значимые словесные единицы в особую жанровую группу текстов-интерпретантов определяется рядом характерных для них признаков. Во-первых, вполне четко очерченной содержательной основой и строгой логической структурой. Эти причинно-следственные конструкции - вводимые в текст союзами, выражающими цель (чтобы, для того чтобы), либо причину (потому что, так как, поскольку), либо следствие (а то, а не то, иначе), - содержат указания на целевую установку ритуального акта либо обоснование определенного правила поведения.
Во-вторых, существенным является тот факт, что мотивировки прагматически очень четко маркированы, то есть они выполняют важнейшую культурную функцию: объяснить «зачем надо поступать именно таким образом» и «почему нельзя делать то-то и то-то». Например: в.-польск. «Не годится в Рождественский сочельник открывать сундуки с одеждой, иначе они весь год будут пустовать»; белор. полес. «Весной при первом выгоне скота хозяева заставляли коров перешагнуть через лежащее в воротах яйцо, каб кароука була цэлый год круглая, наедяная, як тэе яичко»; рус. владимир. «При продаже лошади нельзя передавать новому хозяину поводок голой рукой, надо обернуть руку полой платья, иначе лошадь не будет вестись в новом хозяйстве». Цель или причина действия может быть выражена и в сокращенном виде, например, предложной конструкцией с целевым предлогом: «Ветки от троицкой березки кладут в сусек для охраны зерна от мышей». Такие редуцированные формулы со значением цели часто фигурируют в описаниях ритуальных или магических актов, ср.: это делается «для здоровья» (то есть «чтобы быть здоровым»), «ради высокого льна» (то есть «чтобы лен рос высоким»), «для дождя» («чтобы пошел дождь»), «от порчи» («чтобы не быть испорченным»).
Однако самым главным признаком мотивирующих клише следует считать то, что они со всей очевидностью наделяются ярко выраженной интерпретирующей функцией и своей особой сферой
б ы т о в а н и я (ритуал, магия, запреты, правила поведения). С учетом перечисленных характеристик (структура, семантика и прагматика) эти своеобразные тексты могут, по моему мнению, рассматриваться как особый языковой или даже фольклорный (в смысле соотнесенности с этнокультурной традицией) жанр.
Рассмотрим последовательно, в каких ситуациях и у кого из носителей традиционной культуры возникает необходимость мотивировать те или иные действия (свои и чужие). Мы уже упоминали, что мотивировки функционируют либо в ритуально-магической сфере (как интерпретация развернутых обрядовых комплексов или частных магических актов), либо в контексте бытовых и ритуальных запретов и предписаний.
Говоря о мотивировках, включенных в ритуал, необходимо отметить специфические особенности их бытования, связанные с тем общеизвестным фактом, что в своем реальном текстовом воплощении они, как правило, не включаются в структуру обряда в качестве его обязательного компонента. Сами исполнители ритуала не нуждаются в прямом формулировании цели своих действий. По словам С. М. Толстой, «в отличие от вербального текста, акцио-нальный текст обряда обычно не имеет формально выраженных показателей своей прагматики, в нем чаще всего не эксплицируются ни адресаты совершаемых действий, ни их цели. Как в таком случае мы можем узнать, зачем, с какой целью совершается обряд и кому он адресован?»6
Экспликация мотивировок (их вербализация) характерна для ситуации двух типов: во-первых, при контактах с «чужими», то есть с представителями другой культуры (с горожанами, при межэтнических контактах, во время общения с фольклористами-собирателями, которым приходится объяснять цель обряда, и т. п.); и, во-вторых, при передаче этнокультурной информации «своим», то есть новым поколениям своего сообщества либо лицам, которым предстоит смена социального статуса*. Во всех остальных случаях сообщения о назначении и целях обрядово-магических действий не эксплициру-
* Ситуация обучения, как известно, возникает постоянно на каждом этапе жизненного цикла, когда необходимо обучить правилам поведения и детей, и взрослых, особенно при переходе человека из одной социальной группы в другую (как вести себя в ситуации сватовства, на свадьбе, во время похорон, в состоянии беременности, во время родов и т. п.).
ются; подразумевается, что они известны и исполнителям ритуала, и зрителям-односельчанам. А наблюдателям из разряда «чужих» -чтобы понять смысл обряда - приходится специально расспрашивать информантов, зачем и с какой целью он совершается. Именно то обстоятельство, что тексты мотивировок чаще всего не воспроизводятся как обязательный компонент обряда, а существуют лишь в сознании носителей традиции, создает такие условия, при которых целевая установка ритуала забывается гораздо быстрее, чем последовательность постоянно воспроизводимых обрядовых действий. Соответственно, в одном и том же селе могут возникнуть разные версии, объясняющие назначение одного и того же ритуально-магического акта. Так, анализируя широко известный в Закарпатье рождественский обычай обвязывать ножки стола цепью, П. Г. Богатырев приводит следующие варианты его местных толкований: «сидящие за ужином члены семьи ставят ноги на цепь, обвязывающую ножки стола, чтобы ноги были крепкими, как железо»; «хозяйка обвязывает ножки стола цепью и замыкает ее на замок, чтобы в течение всего года волчьи пасти были на замке и скотина бы уцелела»; «стол обвязывают веревкой или цепью, чтобы защитить дом от дьявола»; «ритуал обвязывания ножек стола сопровождается приговором: "Как стол не может сдвинуться с места, так пусть ветер не трясет плодовые деревья в саду"»; «когда хозяин обвяжет цепью стол, Сатана оказывается закованным в цепь и не может вредить людям»'. Таким образом, характерное для текстов народной культуры «стирание смыслов» изначальных мотивировок и их часто отмечаемая вариативность - явление, вызванное именно таким (имплицитным) способом бытования.
Иначе обстоит дело с мотивировками не ритуальных актов, а запретов и предписаний, которые часто фигурируют в своем полном текстовом виде, чтобы служить убедительным аргументом для тех, кого призывают к соблюдению запрета: например, «Беременной женщине нельзя перешагивать через веревку или ткацкую основу, иначе при родах пуповина обмотается вокруг шеи новорожденного»; «Девушкам на выданье нельзя сидеть у дома лицом во двор, а то сваты будут всегда проезжать мимо»; «Не положено выбрасывать мусор из дома после захода солнца, иначе нападет короста или слепота»; «Нельзя позволять ребенку до года смотреться в зеркало, иначе он не начнет вовремя разговаривать». Ср. также примеры предписаний: «Чтобы найти обратную дорогу, заблудившийся в лесу человек должен вывернуть одежду наизнанку»; «Что-
бы молния не попала в дом, нужно во время грозы выбросить во двор хлебную лопату, кочергу, ухват и помело».
Итак, одна группа мотивировок относится к сфере ритуально-магических актов (и там они чаще всего присутствуют в скрытой форме), а другая - к запретам и предписаниям (для которых более характерна эксплицитная форма функционирования). Обе эти группы мотивировок в этнокультурной традиции всегда относятся к действию и касаются нормативно обусловленных правил поведения. Этот важнейший признак со всей определенностью связан с внутренней формой самого слова мотив (от лат. motum, motus 'движение, побуждение к действию).
Наиболее интересным, как считают специалисты, и наиболее сложным аспектом изучения мотивировок является анализ самого механизма установления причинно-следственных связей между двумя фактами: между мотивируемым действием и мотивирующим суждением (мифологическим верованием). Например: «Чтобы иметь успех у парней, девушка, идя на вечерку, брала с собой ветку, на которой когда-то посидел пчелиный рой» (словац.). В качестве мотивационного бинома выступает цель («иметь успех у парней») и магический способ ее достижения («иметь при себе ветку, на которой посидел пчелиный рой»), а логическим обоснованием для их сближения служит признак «кружиться, роиться», который позволяет реконструировать основной смысл магического акта («чтобы кавалеры роились вокруг девушки»). Обычно ассоциативные связи и символические сближения между мотивирующим и мотивируемым базируются на каком-либо релевантном признаке магического предмета (либо действия, лица, локуса и т. п.): «При первом купании новорожденного в воду опускали куриное яйцо, чтобы младенец скорее округлился» (в.-слав.); «Нельзя бить скотину старым веником, иначе она иссохнет» (в.-слав.); «Дитиш не годить ся давати юти риби, бо не буде говорити» (з.-укр.); «В Юрьев день закопують тд хатшм порогом кусень залiза на те, аби тг, що будуть переступати поргг, мали острг (крепю, здоровг) ноги» (з.-укр.). Из всего круга возможных характеристик предметов, используемых в ритуале, выбирается один главный мотивирующий признак, положенный в основу толковательной модели: «круглый, как яйцо», «сухой, как веник», «немой, как рыба», «прочный, как железо».
Однако очень часто приходится сталкиваться с такими типами мотивировок, смысл которых не лежит на поверхности, остается затемненным, требует специальных способов реконструкции скрыто-
го значения. Весьма длинную цепочку смысловых связей приходится восстанавливать исследователю, чтобы объяснить, на каком основании в этнокультурной традиции происходит сближение в одной мотивировке двух понятий. Например: «После отлучения ребенка от груди нельзя повторно начинать кормить его грудью, иначе он вырастет урочливым, глазливым» (о.-слав.). Мотивационный бином этого запрета строится на сближении двух образов: «дурной (то есть насылающий порчу) глаз у человека» и «повторное прикладывание ребенка к материнской груди», а вопрос о том, что служит обоснованием для такого сближения, остается для исследователей пока что не ясным.
Очевидно, что многообразные семантические связи мотивирующего и мотивируемого требуют специального изучения и применения особых методов реконструкции. Надо признать, что чаще всего при формировании мотивационного бинома основная семантическая нагрузка приходится на категорию признака, свойства, каче-с т в а (какого-либо предмета, явления, действия и т. п.), ибо в символическом «языке» культуры именно признак обладает чрезвычайно высоким семиотическим потенциалом. Например, если для отпугивания нечистой силы в разных локальных традициях у ворот выставляли топор либо косу, серп, нож, - то очевидно, что функция оберега строится на свойствах 'острый, режущий, металлический'; если при приближении грозы из дома выбрасывали кочергу, ухват, помело, хлебную лопату, - то в качестве главного объединяющего признака здесь выступает принадлежность этих вещей к 'печным атрибутам'.
Широко известный у разных народов запрет использовать для строительства дома дерево, пораженное молнией (громобой), мотивируется в разных этнодиалектных традициях самыми разными негативными последствиями, например такими: в случае нарушения этого запрета жильцы дома будут часто болеть и умирать; в семье постоянно будут происходить ссоры, раздоры; в доме заведется чужой «домовик»; хата будет холодной, непригодной к жизни; дом будет разрушен вихрем или сожжен молнией; в доме постоянно будет кто-то пугать, что-то мерещиться и т. п. Но для исследователя культуры понятно, что весь этот список негативных фактов является лишь следствием главной причины запрета, связанной с так называемым «основным мифом» о Громовержце, преследующем спрятавшегося в дереве черта. И действительно, в составе большого числа вариантов этого предостережения и его мотивировок встречаются (в наиболее архаических зонах славянского мира) такие объяснения, которые
раскрывают их первоначальное мифологическое значение. Например, в Ровенском Полесье боялись использовать для строительства дерево-громобой, считая, что в нем «продолжает сидеть нечистый дух». Жители Польских Карпат формулировали подобный запрет следующим образом: «Drzewa zwalonego piorunem w scian^ domu nie bior^. W chacie umieszczone, samego dyabla sprowadziloby do niej» [Поваленного громом дерева не берут для возведения стен дома. Будучи размещенным в доме, оно привлекло бы самого дьявола]8. Подобные мотивировки, по сути, представляют собой свернутую мифологему со своим определенным сюжетом и своей аксиологической трактовкой.
Таким образом, интерпретирующие тексты можно рассматривать как ключ к пониманию символического языка культуры. На необходимость обратить на них особое внимание указывает в одной из своих работ С. М. Толстая: «Одной из наиболее интересных и актуальных задач является изучение мотивировок, их языковой и логической структуры, их семантики и функции как связующей нити между ритуально-обрядовой практикой и системой верований, традиционной картиной мира. Интерпретирующая роль мотивировок превращает их в важную составляющую всего метаязыка народной культуры, но в то же время они остаются частью самой этой культуры, и в этих обеих своих ипостасях они представляют несомненный интерес для исследователей народной культуры»9.
К числу текстов с интерпретирующей функцией, безусловно, принадлежат гадательные ритуалы, для которых характерна техника кодирования смыслов, то есть намеренное иносказательное «упрятывание» прямого значения сути предсказания в некую метафорическую форму. Прогностические тексты, как известно, имеют устойчивую двоичную структуру, ядром которой служит, с одной стороны, символический образ (формальная часть), а с другой - его толкование с точки зрения судьбоносных для человека грядущих событий (содержательная часть). Важнейшим конституирующим признаком гаданий и других прогностических текстов (снотолкований, примет), таким образом, является содержащаяся в них зашифрованная информация о будущем, которую надо еще суметь правильно расшифровать.
Логической основой при построении гадательного текста служит универсальный механизм категоризации явлений окружающего мира путем сравнения разных его фрагментов, например: «брошенные в реку и плавающие на поверхности воды венки прогнозируют девушкам замужество, а утонувшие на дно - девичество или смерть»
(имеет место противопоставление верха как позитивного прогноза и низа - как негативного символа); «если число внесенных в дом поленьев окажется четным - это сулит свадьбу, а если нечетным -девичество» (оппозиция чет/нечет расшифровывается как прогноз «быть в паре» или «остаться без пары»). При этом подразумевается, что образная часть текста содержит некий скрытый «вопрос», а толковательная часть - «ответ», и соположение двух сравниваемых элементов создает условия для порождения метафоры. Например, образ «горящей свечи» и в гаданиях, и в снотолкованиях, и в приметах -это устойчивый позитивный знак со значением продления жизни, а «потухшей» - предвестие смерти.
Образная система прогностических знаков в акциональных гаданиях, таким образом, чаще всего строится на основе предметной символики жребиев, определенных пространственных ориентиров, либо получаемых извне звуковых сигналов, а также на числовой символике или образах отражений в гладкой поверхности и т. п. Но для изучения текстов-интерпретантов особый интерес представляют такие гадательные ритуалы, в которых в качестве прогностического знака выступают не предметно-акустические реалии окружающего мира, а ф о л ь к л о р ны е те кс т ы - как это наблюдается в гаданиях с подблюдными песнями. Дело в том, что при фиксации русских подблюдных песен, включенных в ритуал святочных коллективных гаданий по жребию, собиратели всегда записывают и текст толковательных формулировок, данных исполнителем по поводу каждой песни. Например, одним из самых популярных в цикле подблюдных песен выступает мотив «отъезда из дома» (и его варианты: «готовность к отъезду», «поездка в дальний путь» и т. п.). В том случае, если песня достается молодым участникам гаданий, он толкуется как предвестие «дальней дороги» или «предстоящей свадьбы» (для толкования актуализируется символика перехода из одного социального статуса в другой), если же песня предназначается для стариков, этот мотив осмысляется как предвестие «болезни и смерти» (актуализируется символика перехода в иной мир). Сравним, например, текст севернорусской подблюдной песни: «За воротами кони заворочены стоят, сесть в сани, поехать вскачь, уехать - не приехать» и текст ее толкования, сформулированный исполнительницей песни: «молодому - уехать; старому - неважная, помереть...»10. То же самое наблюдается и по отношению к другим вариантам подблюдных песен с аналогичным мотивом: «Саночки-самокаточки, сесть да уехать, домой не приехать» [«плохая, к плохому; ну-ко, дома не
бывать!»]11; «Лодочка от одного берега отстала, а ко другому не пристала» [«к разлуке, к дороге»]12; «За воротами кони заворочены стоят, куда поглядят - туда и побежат» [«песня хорошая: вроде, за невестой как поедет»]13. Соответственно, отсутствие движения в песенных мотивах, выраженных в форме словосочетаний «сидеть, еще посидеть», «лежать, еще полежать», «ждать не дождаться» и т. п., - это устойчивый символ безбрачия и стародевства: «Я на пече сижу, заплатки плачу, еще посижу, еще поплачу» [«к девичеству»]14; «На лёжаночке лёжу, толокняночки бажу. Я ишшо полёжу, да ишшо побажу!» [«Так эта худаа писня. Ну, ак всё ранше говорили, шо: "У-уй, девка, на лёжаночке лёжишь, дак худо!"»]15; «За столами сижу, сарафаны крою. Я ищо посижу, я ищо покрою» [«эта не выйдет замуж»]16.
Выделенные курсивом комментарии, объясняющие смысл песенных мотивов, - это и есть аутентичные (записанные из уст исполнителей) тексты-интерпретанты. Они отражают фольклорно-ми-фологическую картину мира и позволяют исследователям заглянуть в труднодоступную для внешнего наблюдателя сферу народного сознания и миропонимания, поскольку подобные комментарии представляют собой рефлексии носителей традиции по поводу тех или иных песенных метафор. При попытках интерпретации фольклорных образов как прогностических знаков использовались разные толковательные модели. Решающую роль при этом могли иметь: семантика отдельных слов и устойчивых выражений, соотносимых с позитивной или негативной оценкой (одной век вековать, на паперти стоять, гоголем ходить, злато-серебро загребать); многозначность одного и того же символа, трактуемого то со знаком «плюс», то со знаком «минус» (вода, огонь, золото, птица на вершине дерева); упоминание в песне реалий родильного, свадебного или похоронного обрядов; общепринятые в языке и культуре противопоставленные поэтические образы, например: «свежий - заплесневелый хлеб», «цветущая - увядшая ветка», «полная - пустая квашня», «новая -старая одежда», «своя - чужая сторона», «охотник с добычей - охотник без добычи» и т. п. Со всей очевидностью можно констатировать, что на интерпретирующую часть текста-прогноза дополнительно накладывается система оценки (хороший / плохой прогноз), с помощью которой раскрывается положительное или негативное значение песенного мотива.
По своим жанровым показателям гадания тесно смыкаются с толкованиями сна, для которых тоже характерны двучленная структура текста (образ сновидения - его толкование), функция прогнози-
рования будущего, метафорическая форма прогностического знака и его аксиологическая идентификация (к добру - к чему-то плохому). Главным их отличием от гаданий является внеритуальная сфера бытования и разный онтологический статус каждого из двух элементов сонника: сновидение принадлежит нереальному миру сна (образы подсознательной мыслительной деятельности индивидуума), а процедура интерпретации сновидения - миру яви, реальной жизни. Важно при этом учитывать, что хотя сны и принадлежат нереальному миру видений, однако они пересказываются и толкуются (то есть обретают вербализованную форму) в реальной действительности, поэтому приписывание образам сна определенного прогностического смысла происходит в сознании носителя традиции на базе бытующих в конкретном социуме общеязыковых и культурных стереотипов. Именно это и делает сонники фактом культуры, а не единичным сообщением конкретного человека. Например, сон о собаке обычно трактуется в разных локальных традициях одинаково: то как «встреча с другом», то как «ссора, ругань», «кто-нибудь облает, укусит» (на основе общеязыковой семантики слова); свежий хлеб во сне служит знаком «чего-то хорошего», а черствый, засохший -«чего-то плохого»; «если снится чистая вода, то это к добру, а грязная - к беде». Соответственно, в снотолкованиях более значимыми оказываются не пространственные семантические оппозиции (как это наблюдается в гаданиях), а оппозиции, связанные с оценкой качества, например: белый / черный, полный / пустой, молодой / старый, целый /разбитый, чистый / грязный, прозрачный / мутный, цветущий / увядший, веселый / грустный и т. п.
В качестве основных мотивационных моделей для построения сонников выступают принципы подобия («голым себя увидишь во сне, значит, будешь обкраденным»), метонимии («кольцо снится к свадьбе или помолвке»), противопоставления («веселье и смех во сне - это к слезам»), тождества («солдат снится, значит, предстоит встреча с военным»), оценочных обобщений («зеленая трава приснится - это хорошо, а засохшая - плохо»). Вместе с тем целый ряд затемненных символических значений сна восходит к глубинной мифологической основе и требует специальных приемов исследовательской реконструкции. Так, например, известные во всех славянских сонниках толкования типа «падающие звезды во сне - предвестие смерти» или «мертвец снится к дождю», безусловно, восходят к архаическим верованиям о звездах как душах живых или умерших людей и о «нечистых» покойниках, которые якобы управляют атмосферными процессами17.
Рассматривая большой корпус народных сонников, исследователи, таким образом, могут восстановить словарь символов-расшифровок сновидений, бытующих в коллективном сознании определенного этноса. Однако для целей изучения текстов-интерпретан-тов снотолкования выглядят слишком лаконичными, усеченными, однословными («ягоды снятся - к слезам», «аист приснится - это к беременности», «сухое дерево - к большой беде»). Кроме того, в этих текстах очень часто формулируется означаемое (образ сна), но утрачивается означающее (толкование), которое заменяется обобщенной оценочной формулировкой: хорошо, плохо, к добру, к беде, то есть исчезает главный опознавательный признак текстов-интерпретантов -наличие основанного на метафоре мотивационного бинома.
В этом смысле более продуктивными (для целей изучения интерпретирующих клише) можно признать еще одну разновидность текстов: мифологические трактовки наблюдаемых человеком явлений или событий. По формальным показателям (организация текста в виде причинно-следственных конструкций) они сближаются с мотивировками действий и запретов, но мифологические толкования призваны объяснить не смысл ритуального или бытового поведения человека, а причину возникновения неких происходящих вокруг людей знаковых (необычных, настораживающих, опасных) событий. Например: «Если корова по утрам выглядит потной, замученной (сообщение о наблюдаемом явлении), значит, по ночам ее гоняет домовик (причинно-следственная мифологическая трактовка). Тогда в хлеву вешают убитую сороку (описание магического действия человека), чтобы домовик не мучил корову (причинно-целевое обоснование этого действия, т. е. мотивировка магического акта)». Или другой пример: «Если в ясный день внезапно поднимается вихрь, значит, в это время кто-то повесился» (природное явление объясняется фактом самоубийства). Для исследователя народной культуры важным оказывается то, что подобные интерпретации всего происходящего в реальной действительности осуществляются носителями традиции на основе мифологических представлений об устройстве окружающего мира, поэтому они служат надежным источником для изучения архаических верований каждого этноса. И такие интерпретирующие тексты могут быть представлены как в виде краткого сообщения (словосочетание), так и в виде пространного, сюжетно разработанного повествования (этиологические легенды, объясняющие происхождение разных видов животных и растений, природных явлений).
В отличие от рассмотренных выше групп текстов-интерпре-тантов (мотивировок, толкований гаданий и снов), мифологические трактовки наблюдаемых явлений нельзя признать устоявшимся жанром (языковым или фольклорным). По своей формальной структуре они могут сближаться с мотивировками действий (причинно-следственные логические связи), с толковательными моделями прогностических текстов и загадок (категоризация явлений окружающего мира путем сравнения двух его элементов), с фольклорными нарра-тивами, призванными объяснить причины возникновения тех или иных реалий действительности, и с другими жанровыми разновидностями. Главным объединяющим признаком мифологических трактовок является лишь их интерпретирующая функция.
В роли такого рода интерпретирующих текстов могут выступать, например, народные названия дождя, идущего при солнце. В Полесье такому аномальному явлению, как «слепой дождь», давались следующие объяснения: это вдова или сирота плачет, цыгане женятся, русалки купаются, ангелы купаются, душа утопленника сушится, ведьма масло сбивает, черт бьет свою жену, волка лихорадка трясет. Ср., например, «Як иде дождь и сонейка светить, ка-жуць, што ета удавиные слёзы падаюць» (ПА*, гомел.); «Сонцэ сви-тыть и дождь идэ - то сирота плачэ» (ПА, брест.); «Сонышко светит и дож падае, то говорять: в тое час душа, хто потопленик, та душа пересушываецца» (ПА, ровен.). Почему факт выпадения дождя во время солнца мотивируется плачем разных персонажей, можно понять на основе метафоры «дождь - слезы», а логическое обоснование возникновения остальных мифологических интерпретаций (цыганская свадьба, взбивание ведьмой масла и т. п.) еще предстоит установить специалистам18.
Таким образом, рассмотренные нами тексты с интерпретирующей функцией (мотивировки ритуальных актов и запретов, толкования снов и гаданий, а также мифологическая трактовка разных знаковых событий и природных явлений) служат источником для изучения символического языка народной культуры и реконструкции архаических представлений об устройстве мира.
Такая ценная информация может быть получена даже на основе шутливых ответов на детский вопрос «Откуда берутся дети?». По полесским данным, «младенцев приносят весной перелетные птицы
* Здесь и далее - Полесский архив Отдела этнолингвистики и фольклора Института славяноведения РАН. Москва.
(чаще всего - аист)»; «детей находят в зарослях трав и цветов, на овощных грядках среди растущей капусты, огурцов, в злаковом или конопляном поле, на деревьях, в кустах»; «их приносит талая весенняя вода»; «их спускает на веревочке Бог с неба»; «детей покупают у цыган» и т. п. Обращает на себя внимание полное отсутствие зимней символики в этих формулах, то есть важной информацией для исследователя является реконструируемая мифологема, указывающая на связь деторождения с периодом общей вегетации, плодоношения растений и с весенне-летним пробуждением природы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Восточнославянский фольклор: Словарь научной и народной терминологии. Минск, 1993.
2 Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под ред. Н. И. Толстого. М., 1995. Т. 1. А-Г; 1999. Т. 2. Д-К (Крошки); 2004. Т. 3. К (Круг) - П (Перепелка); 2009. Т. 4. П (Переправа через воду) - С (Сито); 2012. Т. 5. С (Сказка) - Я (Ящерица).
3 Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
4 Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.
5 Толстая С. М. К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора // Толстая С. М. Образ мира в тексте и ритуале. М., 2015. С. 65-75; Она же. Мотивационные семантические модели и картина мира // Толстая С. М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008. С. 188-203; Березович Е. Л. Русская лексика на общеславянском фоне: Семанти-ко-мотивационная реконструкция. М., 2014; Мороз А. Б. Народная интерпретация этнографического факта // Язык культуры: семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения акад. Никиты Ильича Толстого. М., 2004. С. 174-182; Виноградова Л. Н. Мотивировки обрядовых действий: стереотипы религиозного и магического мышления // Folk-lor - Sacrum - Religia. Lublin, 1995. S. 52-58; Она же. Мотивировки ритуальных действий как интерпретирующие тексты // Ученые записки Российского православного университета им. ап. Иоанна Богослова. М., 1998. Вып. 4. С. 111-117.
6 Толстая С. М. К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора // Толстая С. М. Образ мира в тексте и ритуале. С. 69.
7 Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. С. 174-175.
8 Lud. Polskie Towarzystwo Ludoznawcze. Lwow, 1898. T. 4. С. 418.
9 Толстая С. М. К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора. С. 75.
10 Ветлужская сторона: Пыщуганье. Вып. 5. Традиционный фольклор Пыщугского р-на Костромской обл. Пыщуг, 2001. С. 25. № 38.
11 Там же. С. 32. № 156.
12 Поэзия крестьянских праздников. Л., 1970. (Б-ка поэта. Большая серия). С. 205. № 269.
13 Ветлужская сторона. Фольклорный сборник. Кострома, 1996. Вып. 2. С. 27. № 92.
14 Поэзия крестьянских праздников. С. 200. № 256.
15 Морозов И. А., Слепцова И. С. Гадания с подблюдными песнями // Духовная культура Северного Белозерья: Этнодиалектный словарь. М., 1997. С. 82.
16 Там же. С. 84.
17 Подробнее см.: Niebrzegowska St. Polski sennik ludowy. Lublin, 1996. S. 61-75.
18 Подробнее см.: Виноградова Л. Н. Почему дождь сквозь солнце называется слепой дождь? // Живая старина. 2015. № 4.
L. N. Vinogradova Texts of folk culture that have interpretative function (motivation of ritual behaviour, interpretations of fortunetelling and dreams, mythological explanation of meaningful events)
The article dwells upon some less studied texts of the Slavic folk culture, which are combined by a common interpretative function i.e., to explain the aim of magical rites or the necessity to follow restrictions; to spell out the meaning of the encoded prognostic signs; to give a mythological explanation to events that happen in the world.
Keywords: traditional culture, motivations of actions, symbolics of dreams and fortunetelling, spelling out the encoded signs.
