CC BY
156
3. Гудков, Д. Б. Некоторые особенности функционирования прецедентных высказываний / Д. Б. Гудков, В. В. Красных, И. В. Захаренко, Д. Б. Багаева // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. - 1997. -№4.
4. Добросклонская, Т. Г. Тексты массовой информации в лингвокультурологическом аспекте / Т. Г. Добросклонская // Публицистика и информация в современном обществе. - М., 2000.-С. 75.
5. Нахимова, Е. А. Прецедентные имена в массовой коммуникации / Е. А. Нахимова. -Екатеринбург, 2007.
6. Красных, В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: курс лекций/ В. В. Красных.-М., 2002.
©вФ©ОО©О©ФО0ООО©Ф©ОО
Узерипа Марина Сергеевна, старший преподаватель гри<ла «Современный русский язык и русский язык как иностранный» кафедры «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ.
УДК 82.09
В. П. копылов
Во НАБОКОВ В СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КРИТИКЕ
Рассматриваются критические работы о творчестве В. Набокова за 1999-2008 гг. Ключевые слова: анализ, литературное влияние, интертекст, авторское присутствие.
Набоковедение в России пережило несколько фаз развития. Первая из них относится ко второй половине 80-х, началу 90-х - это время восторженного открытия Набокова, для него характерно в целом низкое качество отечественной критики писателя. Вторая - 90-е годы. Издаётся большое количество текстов Набокова и почти полностью игнорируется зарубежная критика, имевшая продолжительную традицию к тому времени. Третий, современный этап характеризуется большим количеством разнообразных исследований о Набокове. Как пишет Мария Ма-ликова в статье «Набоков сегодня»: «<...> отечественное набоковедение приобрело нормальный статус академической дисциплины, которая включает текстологию, комментарий, исследование, а также побочный продукт - массовое издание популярных paperbacks, поэтому естественнее говорить не о тенденциях, а об отдельных изданиях». В этой статье приводится обзор некоторых из них.
В книге Н. Хрущевой «В гостях у Набокова» анализируется отношение Набокова к современным ему русскоязычным авторам-прозаикам. Оно хорошо иллюстрируется высказыванием: «Моё личное впечатление таково, что, несмотря на политические невзгоды, лучшая поэзия, соз-
© В. П. Копылов, 2009
данная в Европе (и худшая проза) за последние двадцать лет, написана на русском языке». По мнению Хрущевой, такая оценка связана не только с нахождением Набокова в одной конкурентной среде с русскими прозаиками, но и с восприятием им отечественной прозы, как несоответствующей выживанию в глобальном пространстве, в силу своей непрактичности. Отсюда стремление Набокова стать мастером мировой прозы, но не поэзии, научить русский эмоционально-метафорический мир жить «нормально».
Другая тема книги: явные и скрытые влияния на произведения Набокова со стороны современников.
Например, герои нескольких набоковских романов, таких как, «Приглашение на казнь», «Истребление тиранов», отражают судьбу и характер Осипа Мандельштама. Такое прочтение, по мнению автора, становится очевидным при сравнении судеб и темпераментов писателей, а также образов героев Набокова с реальными чертами Мандельштама.
В статье А. Злочевской «Парадоксы зазерка-лья в романах Г. Гессе, В. Набокова и М. Булгакова» указанные авторы рассматриваются на базе общности эстетической концепции мистического (или фантастического, магического) реализма. В. Набоков (и другие) представлен как создатель канонической версии «мегафикциональ-ной прозы», описывающей мир воображения,
освобождённого от пут и ограничений законов материального мира и его рациональной логики («зазеркалья»). В «метафикциональной прозе» интерес к иррациональному подтексту «жизни действительной» утрачивает приоритет - творческий акт, сочинительство, понимаемое уже как сотворение новой реальности, подчиняет себе трансцендентные прозрения автора.
По мнению Злочевской, для всех трёх авторов характерен «осколочно»-фрагментарный принцип организации текста. Так Набоков часто окружает своих героев системой зеркальных отражений их личности в «чужих» сознаниях. Герой «Соглядатая» самоустраняется из жизни, продолжая свое бытие во множестве зеркальных отражений, оставленных им в сознании других людей.
Исследование «Египтянин Набоков» Б. Парамонова рассматривает эстетический пуризм Набокова «не видевшего и не желавшего видеть в литературе ничего, кроме чисто эстетических достоинств», как проявление однобокости его художественного метода, а также причину предвзятого отношения ко многим писателям и произведениям. В частности, по мнению автора, изданные лекции о русской литературе Набокова не имеют концептуальной схемы. «Набоков явным образом учил не истории той или иной литературы, а её пониманию, способности находить в литературном произведении красоту и любоваться ею».
Лекции также дают более явное представление о причинах известной нелюбви Набокова к Достоевскому. С точки зрения автора статьи, Набоков игнорирует философское содержание его книг, видя в Достоевском только лишь мастера хорошо закрученного сюжета. «Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения». Корень же отрицательного отношения к Достоевскому в болезненной ревности к писателям, каким-либо образом пересекавшимся с ним тематически. «Ведь любимейшая тема Набокова - его песнопения нимфеткам - это подробное разворачивание снов Свидригайлова».
В монографии Юрия Левин га «Вокзап-гараж-Ангар: Владимир Набоков и поэтика русского урбанизма» анализируется поэтика урбанизма, понимаемая как «взаимодействие технологических новшеств с художественной культурой и влияние этого процесса на литературный
текст». Автор называет его «своего рода оптическим рефрактором, с помощью которого наводится резкость, и неясные в случае других авторов парадигмы при рассмотрении в пределах «набоковской модели» текста обретают искомую рельефность».
В статье того же автора «Владимир Набоков и Саша Чёрный» рассматриваются ранее малоизученные факты заимствований Набокова у Саши Чёрного. «Набоковский опыт использования творческих находок старшего друга ограничивался в одних случаях калькированием тематических решений, в других мелкие комедийиые положения служили ему ядрами в построении будущих сюжетных линий. Совершались эти заимствования с лёгкостью и даже, по-видимому, с удовольствием».
Так, в романе «Дар» на первых страницах описывается жёлтый фургон для перевозки мебели. В рассказе Саши Чёрного «Жёлтый фургон» (1926 г.) также фигурирует аналогичный. Для обоих авторов фургон - «деталь повседневности и знак непостоянства». Для Набокова этот образ «гипертрофированный приём литерапур-ного заимствования, когда фургон переезжает из Парижа в Берлин - или, если угодно, из одной столицы русской эмигрантской литературы в другую - сам по себе становится «попыткой пролезть в следующее по классу измерение», впрочем, вполне добросовестной».
Исследователями «Дара» была подробно исследована тема ключей в романе, однако в этой связи не упоминался рассказ Чёрного «Как студент съел свой ключ и что из этого вышло», обстоятельства, связанные с утерей ключей главными героями, весьма сходны.
В «Поэтике даты» Пекки Там ми производится попытка исследовать даты у Набокова с точки зрения семиотики и проблем интертекстуальности. С точки зрения Тамми, даты у Набокова существуют на разных уровнях текста, а именно: 1) интратекстуально, в рамках одного произведения. Пример такой нумерологической игры можно найти в воспоминаниях писателя, где события, восходящие к 1917 году русской революции, тематически связываются с гораздо более отдалённым во времени случаем из семейной истории Набоковых, произошедшим в Париже после Французской революции в году, читающемся как анаграмма - 1791. 2) Как интертекстуальные узлы, связывающие между собой на-боковские произведения и тексты главным образом посредством пушкинских, но также других произведений классической русской литературы. 3) Даты могут использоваться в качестве строительных блоков, из которых создаётся
авторская публичная персона. Другими словами, определённые даты становятся функциональными в контексте публичного мифа о самом себе, который Набоков настойчиво создавал на протяжении всей своей русской и американской карьеры.
Гавриэль Шапиро в статье «Поместив в своём тексте мириады собственных лиц» рассуждает об авторском присутствии в книгах Набокова. Как замечает Шапиро, Набоков интересовался авторским нахождением в тексте и как исследователь, и как писатель. В частности, в лекциях по литературе Набокова раскрывается этот вопрос в отношении «Улисса» Джойса.
Также в статье анализируются многочисленные факты авторского присутствия в текстах Набокова и причины привязанности к этому приёму. Приводятся следующие формы присутствия в тексте: 1) Фамилия. «Хотя Набоков верил, что его фамилия происходит от легендарного Набока, он считал допустимым и иное её истолкование, в большей степени отвечающее законам русской этимологии: на бок. Наряду с использованием столь очевидных «Набоков» писатель прибегает к ещё более изощрённому способу автокодирования - упоминаниям о струнных инструментах, таких, как скрипка и альт, которые музыканты держат на боку». 2) Знаменательные даты. Такие даты, например день и год его рождения (23 апреля) и год (1899) часто «шифруются» в тексте. 3) Сирин. Набоков, как известно, нередко зашифровывает своё присутствие, обыгрывая разные значения «Сирина» -псевдонима, который он использовал на протяжении всех своих «русских лет». 4) Анаграмматическое кодирование. В набоковедении стали уже общим местом рассуждения о зашифровывавши авторского присутствия при помощи полных или частичных анаграмм имени Набокова.
В работе «Родина в романах В. Набокова „Приглашение на казнь" и „Под знаком незаконнорожденных"» также указывается на связь образа главного героя «Приглашения» с судьбой О. Мандельштама и других литераторов, близких ему по духу, оставшихся в России и подвергавшихся гонениям. «Ощущения узника, ждущего неотвратимой смерти - казни, его внутреннее состояние переданы писателем до предела откровенно; любым читателем описание внутренней жизни главного героя в крепости (тюрьме) воспринимается не как «антиутопия» или «бред сумасшедшего», а как страшная реальность, от которой никуда не уйти...». Само кошмарное государство, описанное в романе, больше напоминает не столько фашистскую Германию, сколько Советскую Россию.
Дальнейшее творчество Набокова также насыщено различными ассоциациями и намеками, связанными с русскими поэтами. В частности, в написанном на английском романе «Bend Sinister» («Под знаком незаконнорожденных») герой слышит в телефонных гудках множество «Я», составленное по начальным словам указателя поэтической антологии, фразы при внимательном рассмотрении окажутся отрывками из стихов русских поэтов от Пушкина до Мандельштама. «Ассоциативные строки русских стихов он вводит в свой англоязычный роман, намекая тем самым, что Эмбер (герой романа), точнее, сам автор, поскольку он - «кукловод», почти бессознательно думает о своей несчастной родине».
В статье Анны Бродски «"Лолита" Набокова и послевоенное эмигрантское сознание» рассматривается этот роман Набокова в контексте послевоенного осмысления фашизма и холоко-ста. Набоков лично столкнулся с фашистским режимом, до 1937 Набоковы жили в Берлине и были свидетелями прихода Гитлера к власти. Жена Набокова была еврейкой, и многие слои эмигрантского населения, симпатизирующие нацистам, с ненавистью относились к ним. Приход нацистов к власти в итоге заставил Набоковых бежать из Германии, последующая нацистская агрессия вынудила их перебраться из Парижа в Соединённые Штаты. Война коснулась и близких: старший брат Набокова Сергей и некоторые друзья (например, Илья Фондаминский) были убиты нацистами. Впоследствии Набоков испытывал жгучую ненависть к Германии. Хотя опыт Второй мировой войны и не нашёл прямого отражения в «Лолите», тем не менее даже в этом произведении тема стала предметом огромного интереса Набокова и вошла в смысловую ткань романа. «Превратив своего художника в хищного, бессовестного монстра (т. е. поместив его в мрачный, порнографический сюжет), Набоков усомнился в дотоле несомненном "добре" искусства: возможно ли что-либо "доброе" вообще? Гумберт-художник воплощает собой то стирание и постепенное размывание добра - его явное изгнание из человеческой жизни, - которое стало вопиющим наследием концентрационных лагерей».
Бродски сравнивает социальную позицию Набокова с концепциями таких мыслителей, как Теодор Адорно и Ханна Арендт, так же, как и Набоков, бежавших в США. По её мнению несмотря на принципиальное расхождение во взглядах, наблюдается удивительная схожесть в восприятии послевоенного американского общества как близкого к тоталитарному. «Тем не
менее, весьма поучительно наблюдать, насколько схожи портреты американцев у Адорно и Набокова, несмотря на их расхождения едва ли не по всем остальным вопросам. Адорно обнаружил, что посетители церкви и члены клубов обычно получают большее количество баллов по таким шкалам, как приверженность условностям, преклонение перед авторитетом, деструк-тивность и цинизм - черты, которые он считал типичными для антидемократической структуры личности».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИМ СПИСОК
1. Хрущева, Н. В гостях у Набокова/ Н. Хрущева. - М. : Время, 2008 . - С. 40.
2. Злочевская, А. Парадоксы зазеркалья в романах Г. Гессе, В. Набокова и М. Булгакова/ А. Злочевская// Вопросы литературы. - 2008. -№2.-С. 201-221.
3. Парамонов, Б. Египтянин Набоков/ Б. Парамонов // Звезда. - 1999. - №4.
4. Левинг, Ю. Вокзал - Гараж - Ангар: Владимир Набоков и поэтика русского урбанизма/
Левинг 10. - М. : Издательство Ивана Лимбаха, 2004.
5. Левинг, 10. Владимир Набоков и Саша Черный/10. Левинг // Литературное обозрение. -1999.-№2.
6. Тамми, П. Поэтика даты у Набокова/ П. Тамми// Старое литературное обозрение. -2001.-№1.
7. Шапиро, Г. Поместив в своём тексте мириады собственных лиц/ Г. Шапиро // Старое литературное обозрение. - 2001. - № 1.
8. Филаретова, Е. Родина в романах В. Набокова «Приглашение на казнь» и «Под знаком незаконнорожденных» («Bend sinister»)/ Е. Филаретова // Нева. - 2005. - №7.
9. Бродски, А. «Лолита» Набокова и послевоенное эмигрантское сознание// НЛО. - 2002. -№58.
Копылов Владимир Павлович, аспирант кафедры «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ.
УДК 811.581:003.2/3
ЛЮ ЦЗЮАНЬ, ЧЖУ лицюнь
ЭВОЛЮЦИЯ ГРАФИЧЕСКИХ СТИЛЕИ КИТАИСКОИ ИЕРОГЛИФИКИ
Рассматривается история формирования графических стилей китайского идеографического письма.
Ключевые слова: пиктография, идеографическое письмо, иероглифика, графика, графический стиль.
Китайская письменность - одна из древнейших на Земле. Ей четыре тысячи лет. За время своего существования китайское иероглифическое письмо претерпело несколько изменений. Каждое изменение приводило иероглифы от сложного к более упрощённому варианту, от отсутствия стандартизованности к её наличию.
Как и многие другие письменности, китайская иероглифика развивалась из рисуночного письма, так называемой пиктографии. Пиктограммы, т. е. рисунки, изображающие форму, внешний вид отдельных предметов или явлений окружающего мира, и были первыми, наиболее древними знаками китайской письменности.
Лю Цзюань, Чжу Лицюнь, 2009
Постепенно упрощаясь и упорядочиваясь, рисуночное письмо превращалось в систему идеографического письма, в котором каждый знак передавал идею обозначаемого предмета или явления. Отсюда пошли главные графические стили китайской иероглифики: jia gu wen (Надпись на панцирях черепах и костях животных), zhong ding wen (Надпись на бронзовых сосудах), zhuan shu (Чжуаныпу), Ii shu (Лишу), cao shu (Цаошу), kai shu (Кайшу) и xing shu (Синшу).
1. Стиль jia gu wen (букв, 'панцирь' + 'кости'
+ 'надпись') является ранним образцом китайской иероглифической письменности. Письменные знаки наносились на панцири черепах и кости животных. В связи с тем, что предметы с этими знаками были найдены в районах, где располагались бывшие столицы династий Инь и Шан,
