CC BY
138
Е.А. Полева
ТЕМА ИСЧЕЗНОВЕНИЯ В «РУССКИХ РОМАНАХ» В. НАБОКОВА: ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Рассмотрены биографический, культурно-философский и социально-исторический подходы к исследованию темы исчезновения в «русских романах» В. Набокова, обосновывающие значимость этой темы для понимания эстетики и мировоззрения писателя; сделан обзор исследований романов, дающий представление о дискуссионности интерпретации темы исчезновения в его творчестве.
Исторические потрясения ХХ в. (войны, революции, тоталитарные режимы, потрясшие Европу), личная судьба В. Набокова (эмиграция, смерть отца), социокультурная ситуация «конца века», определившая философские идеи 1920-1930-х гг. (актуализация идей Н. Данилевского и К. Леонтьева о завершённости циклов культурного развития в связи с появлением «Заката Европы» О. Шпенглера; интерес к аналитической философии; становление феноменализма и экзистенциализма), распространение психоаналитической школы З. Фрейда, с которой постоянно полемизировал Набоков, не могли не влиять на мировоззрение писателя, в частности на его интерес к теме исчезновения.
Б. Бойд указывает, что переезд в Крым стал для Набокова «предвестием» «полного разрыва с прошлым» [1. С. 167]. Эмиграция в Англию в 1919 г. разрушила иллюзии писателя, получившего, по его же оценке, англофильское образование и считавшего англоязычную культуру знакомой и близкой [2. С. 142]. Во-первых, Набокову открылось несоответствие реальной Англии образу, выстроенному в сознании. Во-вторых, он осознал необратимость жизни, исчезновение, обусловленное не только социальными потрясениями, не только течением времени, но и ограниченностью человеческого восприятия: Набоков сожалел о том, что многое не заметил, «пропустил в России» [2. С. 274]. В-третьих, невозможность обрести дружеские связи обнажила экзистенциальное чувство одиночества: «...тоской набухает сердце, чувствуя, что истинного друга оно здесь не сыщет» [3. С. 213].
Мировоззренческие и художественные сдвиги происходят в период переезда В. Набокова из Англии в Германию, после гибели отца в 1922 г. В центре набоковской рефлексии оказывается смерть не только в плоскости онтологической проблематики, но и в плоскости познавательных возможностей человека, желающего понять тайну смерти. В 1923 г. Набоков создаёт ряд произведений, объединённых темой смерти: рассказы «Слово», «Удар крыла», «Боги»; пьесы «Смерть», «Дедушка», «Полюс», «Трагедия господина Морна»; поэма «Солнечный сон». Смерть является в них сюжетообразующим событием, ситуации «мнимая смерть», «убийство», «самоубийство» будут развернуты в самостоятельные сюжеты романов 1930-х гг.
В 1925 г. Набоков (Сирин) обращается к жанру романа, начиная ряд «русских романов» («Машенька» (1925), «Король, дама, валет» (1928), «Защита Лужина» (1929), «Соглядатай» (1930), «Подвиг» (1930), «Камера обскура» (1931), «Отчаяние» (1930-1932), «Приглашение на казнь» (1934-1935), «Дар» (1933-1938)). Начиная с «Защиты Лужина», центральной становится тема творчества, которая связана с темой исчезновения. На-
боков исследует возможность восстановить в слове прошлое, выразить мысль, запечатлеть вещность исчезающей реальности. То, что персонажи ранних набоковских романов «слепцы», несостоявшиеся художники, связано, по мнению С. Семёновой [4], А. Медведева [5], с комплексом собственной творческой неполноценности, но более - с осмыслением несовершенства творчества как инструмента фиксации ускользающей реальности. М. Виролайнен считает, что итогом рефлексии потенциала творчества является трагическое для Набокова решение (окончательно принятое в конце 1930-х гг.) отказаться от творчества на русском языке, переход на английский язык [6].
С попыткой преодолеть хаос бытия (классифицировать), обессмертить эфемерный мир (переводя его в музейный экспонат), «назвать», т.е. обозначить существование, вынуть из небытия Д. Александров связывает энтомологическую страсть Набокова: занятия лепи-доптерологией связаны как с осознанием тленности внешнего, природного мира, так и с желанием приблизиться к реальности, а также противостоять исчезновениям [7. С. 431-436].
Социально-культурная обстановка в Германии 1920-1930-х гг. дала Набокову повод для рефлексии «механистичности», «обездушенности», «автоматизма» существования, доминирования бюргерского сознания, омассовления культуры (что, по мнению М. Осоргина, Б. Зайцева, М. Цетлина, связано с немцами, немецкой действительностью, отражённой в романах «Король, дама, валет», «Камера обскура» [8. С. 40-44, 97-100]). Германия стала для Набокова и топосом национально -го и личностного самоопределения через существование в чужой культуре [9], что сказалось на тематике «Подвига» и «Дара». В конце 1930-х гг. возникла угроза смерти или заключения в связи с антисемитской политикой А. Гитлера (жена Набокова, Вера, была еврейкой), что заставило семью Набокова эмигрировать во Францию, затем в 1940 г. - в США (откуда в 1960 г. Набоков переедет в Швейцарию). Это предопределило не только бытовой, но и экзистенциальный быт Набокова - бездомность и умение жить в малом пространстве частного мира. Биографический аспект объясняет повторяемость сюжетных ситуаций смерти, расставания, утраты, ослепления, провала замысла, творческого проекта, но является лишь одним из факторов обращения Набокова к теме исчезновения.
Историческая обусловленность введения темы исчезновения в тематическую и сюжетную структуры произведений Набокова не может быть проигнорирована вслед за многократными высказываниями писателя о дистанцированности от социально-исторических проблем. Набоков формировался как художник в эпоху,
когда историческая реальность жестоко проявляла свою тоталитарную природу, враждебность человеку и вместе с тем - собственную энтропийность, саморазрушение. Осмысление истории как силы не созидающей, а разрушающей, как источника исчезновения, становится центральным в последних «русских романах» - «Приглашении на казнь» и «Даре». В Шохина, Б. Носик [10], О. Михайлов [11], А. Мулярчик [12], В. Мирюшкин [33] рассматривают «Приглашение на казнь» как антиутопию; в исследованиях Г. Адамовича [8], А. Сваровской [13], Т. Чурляевой [13], И. Саморуковой [14] дана трактовка тиранической природы реальности и культуры по отношению к человеку в романах Набокова. Проблематика романов не ограничивается частным конфликтом личность - власть, а выходит к широкому плану существования - несуществования, жизни - смерти; осмысливаются исторически повторяющиеся отношения человека с реальностью и культурой.
В гуманитарном знании 1920-1930-х гг. укрепляется трагический взгляд на судьбу отдельных культур как завершённых циклов. В работе О. Шпенглера [15], получившей широкую известность в Европе, каждая культура - это организм, имеющий свой срок жизни; культуры зарождаются, развиваются и умирают, исчезая навсегда. При этом культуры закрыты для опыта жителей других или более поздних культур. В «Подвиге», «Приглашении на казнь» и «Даре» Набоков проверяет шпенглеровскую концепцию.
Философский контекст творчества Набокова значим для исследования темы исчезновения. С 1919 г. В. Набоков оказался в культурной атмосфере, живо рождавшей новые концепции реальности, времени, творчества, на пересечении философских и художественных идей европейских и русских (эмигрантских) мыслителей. В центре философии ХХ в. (под воздействием открытий А. Бергсона, З. Фрейда, К.Г. Юнга) оказывается оппозиция «реальность - сознание». Внешняя реальность занимает место трансцендентного, метафизического бытия, но при этом проблематизируется возможность её познания. С одной стороны, сфера внутренней жизни человека признаётся истинной реальностью, на познание которой направляются усилия художника (А. Бергсон вводит понятие «поток переживаний», а искусство ищет приёмы фиксации «потока сознания» (М. Пруст, Дж. Джойс)). С другой стороны, Юнг доказывал сохранение архетипов сознания, и Набоков был внутри этих споров о человеческом сознании, о бессознательном, о субъективном и трансперсональном в сознании.
В феноменологии Э. Гуссерля («Идеи чистой феноменологии и феноменологической философии» (1913), «Формальная и трансцендентальная логика» (1929), «Кризис европейских наук и трансцендентальная философия» (1936)) разграничивается бытие как сознание и бытие как реальность; сознание проявляет существование феноменов внешнего мира. Э. Гуссерль указывает на сложность, но возможность постижения вещи: «Пространственная вещь <...> - это, при всей своей трансцендентности, воспринимаемое, данное по мере сознания во всей своей живой телесности» [16. С. 93], что соотносится с набоковским представлением о познании как бесконечном приближении к реальности:
«Реальность <. > я могу определить <. > как <. > постепенное накопление сведений.» [7. С. 139-140].
Феноменологические идеи стали основой формирования экзистенциальной философии (М. Хайдеггер «Бытие и время» (1927), «Исток художественного творения» (1936), «Язык (его исток) (1936-1938),
Ж.-П. Сартр), о которой Набоков, безусловно, имел представление (о знании Набоковым трудов филосо-фов-экзистенциалистов свидетельствуют его более поздние высказывания, хотя Набоков предпочитает усматривать влияние собственного творчества на Сартра, но не наоборот [1. С. 309; 7. С. 61]). Очевидно пересечение Набокова с М. Хайдеггером в осмыслении сущности языка, творчества как реакции на «зов бытия», как «выговаривания себя» и сущности бытия. В трактовке М. Хайдеггера называние есть «присутствие, таящееся в отсутствии»; только в языке, в творчестве обнаруживается мир [17. С. 12]. М. Хайдеггер, как и Набоков, сопрягает сущность языка с поэзией, творчеством, личностным актом. Набоков видит в творчестве инструмент для создания фиктивного мира: «бесцветное» воспоминание «я мог бы легко заполнить красками и словами» [2. С. 302], но ценным является верность жизни, воспоминанию, противостоящая «мёртвым» стихам [2. С. 227].
Экзистенциальная философия ставит в центр проблему смысла существования в абсурде смертности человека: человек исчезает из бытия, а не переходит в иной мир. Трагичность судьбы человека и в том, что, находясь в реальности, которую не он выбрал, он обречён «быть свободным», занимать ценностную позицию в чуждом мире, не позволить себя отчуждать от собственного Я. Полагаем, что эмиграция сформировала близкое понимание существования в сознании и творчестве Набокова, поэтому речь не идёт о влиянии работ философов-экзистенциалистов, а о контексте идей, мироощущений.
Отказ от метафизической вертикали заставлял искать другие измерения, куда мог бы переходить ментальный опыт индивидуального существования. Отсюда переосмысление роли искусства, воспринимающего и закрепляющего опыт интерпретации реальности сознания, возвращение к категориям «памяти», «языка», «творчества». Набоковская поэтика языковых игр вписывается в контекст идей аналитической философии, сосредоточенной в 1920-1930-е гг. на соотношении языка и реальности, на ускользании соответствия слова и обозначаемого. Б. Рассел в «Исследовании значения и истины» (1934-1838) сформулировал постулат теории дескрипций: в реальности существуют только объекты, названные именами собственными; всё остальное в языке - «дескрипции», которые сами по себе ничего не обозначают и устраняются путём логического анализа контекстов [18]. Введение Набоковым в роман «Приглашение на казнь» рефлексии постулата «То, что не названо, - не существует» [2. С. 14] свидетельствует об его интересе к исследованиям аналитической философии. В «Логико-философском трактате» (1921) Л. Витгенштейн утверждал, что язык имеет схожую с реальностью структуру, но не способен объяснить эту структуру [19]. Для Набокова есть принципиальная разница между понятиями мимезиса (подражания, основанного
на поэтике отражения) и мимикрии (подражания, основанного на знании реальности, через поэтику выражения). Мимикрию как средство выживания, стратегию защиты повествователя в «Соглядатае» рассматривает Р. Хоф [20]; рефлексия миметического и мимикрического искусства занимает центральное место в проблематике «Дара». Набоков считал, что «писатель-творец должен внимательно изучать труды своих конкурентов, в том числе и Всевышнего. Он должен обладать врожденной способностью не только воссоздавать, но и пересоздавать мир. Чтобы делать это как следует, <...> художник должен знать мир» [7. С. 156].
Таким образом, философские концепции начала ХХ в. являются тем контекстом, из которого проясняется интерес Набокова к теме исчезновения. Вопрос о трактовке Набоковым проблемы исчезновения связан с определением эстетики писателя и остаётся дискуссионным в набоковедении.
Творчество Набокова рассматривают в рамках игровой эстетики: писательская задача Набокова - «показать, как живут и работают приёмы» [8. С. 222], сознательно создаваемая искусственность текста. В. Ходасевич, П. Бицилли видели за игрой приёмов «настоящего» [7. С. 251] «серьёзного писателя для серьёзных читателей» [8. С. 136]. Критики (Г. Иванов, П. Балакшин, Г. Адамович, В. Варшавский) высказывали мнение о поверхностности Сирина, отсутствии глубины в его романах. В русском набоковедении 1980-1990-х гг. есть работы, развивающие мнение В. Варшавского: Д. Урнов [21], О. Михайлов считающий, что Набоков «отвергал реальность», поэтому не ведал трагизма, протеста «против неизбежного ухода из жизни»; «.проблема Набокова - это <...> проблема языка, <...> оторванного от жизни и пытающегося колдовским усилием эту жизнь заменить» [11. С. 360362], но более авторитетной признаётся концепция
В. Ходасевича.
Отталкиваясь от неё, центральную оппозицию в набоковских романах определяют как миры персонажей и автора: через игру приёмов Набоков выражает деспотичную по отношению к персонажам и художественному миру позицию (Ю. Левин, С. Давыдов, И. Паперно, Т. Смирнова, А. Долинин, О. и И. Ронен, Э. Найман). Проблема исчезновения толкуется в рамках литературного дискурса. Смерть персонажей в романах Набокова понимается как выход из художественного мира в мир авто-ра-писателя (С. Давыдов [7. С. 490]) или как демонстрация авторского всесилия по отношению к персонажу (Т. Смирнова [7. С. 839]), как акт, объясняемый окончанием текста (В. Линецкий считает, что можно «говорить о персонажах Набокова и их мире как о “функции языка”. <...> порождённые текстом герои гибнут, когда кончается текст» [22. С. 178-179]). Набоковский психологизм, связанный с исследованием особенностей человеческого восприятия, эпизоды с исчезновением из поля зрения персонажей вещей, фактов понимаются как фокус, мистификация, разыгранная автором для героя и читателя (С. Давыдов [7. С. 485]).
Трактуя эстетику последних «русских романов» как игровую, мировоззрение Набокова возводят к постмодернистскому: «бытие культуры, способ ее существования - вот подлинный объект интересов» Набокова [23.
С. 212]. Персонажей и моделируемые ситуации функционально сближают с симулякрами: они не соотносятся с реальностью, служат лишь для иллюстрирования бытия произведения искусства и демиургического статуса автора по отношению к созданному им тексту. На наш взгляд, мировоззрение Набокова, выраженное в его русскоязычной прозе 1920-1930-х гг., ни в коей мере не сводится к постмодернистскому представлению о статусе реальности и искусства. Справедливо мнение Е. Ермолина о том, что «конструктивные способности и вкус к игре» у Набокова «никогда не вели к отказу от серьёзных и ответственных авторских творческих заданий...» [24. С. 440].
Для исследования темы исчезновения важна проблема преемственности Набоковым идей романтизма и символизма для определения основной пары оппозиции в онтологической картине мира писателя и интерпретации смерти, творчества в романах. Эстетику романов Набокова сопоставляют с символистской (В. Александров [25], М. Медарич [7], О. Сконечная [6], Ч. Пило Бойл [6], О. Буренина [6, 26], М. Липовецкий [27], Ю. Левинг [6], Ю. Зайцева [28]); с романтической (Г. Адамович, Вл. Новик [8], А. Мулярчик [12], В. Александров [25], Н. Карпов [29]). В таком случае предполагается признание метафизической реальности, которая открывается писателем за пределами эмпирического мира. Д. Джонсон, Н. Карпов считают, что символистское/романтическое двоемирие было переосмыслено Набоковым в категориях «мир персонажа - мир автора» [6, 29]. В. Александров пишет, что набоковский дуализм по сути не отличается от символистского двоемирия, Набоков «.воссоздает романтическую идею художника как соперника Бога.» [25. С. 27].
В. Александров утверждает: реальность понимается Набоковым как созданная и управляемая высшими, потусторонними силами. Поэтическое слово связывает с метафизикой. Творец, в отличие от не-творца, удостаивается метафизического бессмертия, где правят воображение и память, не исчезает. Исчезновения, происходящие в реальности (расставания, отъезды, смерть), преодолеваются памятью и воображением: «. для того, кто переживает творческий порыв <. >, время исчезло»; «. сила памяти <. > уничтожает специфику <. > Новой Англии и России как пространственно-временных данностей.», т.е. в момент творческого акта для творца исчезает многообразие реальности, а сам художник «выпадает из времени» [25. С. 52-53].
А. Арьев, М. Липовецкий, О. Буренина, усматривая стилистическую близость Набокова с символизмом, указывают и на акмеистические черты, что свидетельствует о мировоззренческом расхождении с символистской картиной мира, лежащим не только в плоскости онтологии, но и в отношении к слову, к миссии искусства. В. Ерофеев считает: «Набоковская проза во многом опиралась на опыт символистской прозы < .>. Но <.> в силу своего метафизического “сомнения” Набоков “закрыл” верхний этаж символистской прозы.» [30. С. 135]. Это мнение представляется более соответствующим набоковскому художественному миру.
В романах Набокова обнаруживают и модернистскую оппозицию «реальность - сознание»: писатель воспроизводит жизнь сознания, «оторванного» от бытия (К. Зайцев
[8. С. 79]), описывает «исчезновение мира из поля сознания, самоизоляцию, распад личности» [8. С. 210].
М. Кантор считал, что «тирания памяти» ограничивает Набокова, мешает его творческому развитию [9. С. 234238]. С 1980-х гг. (Дж. В. Коннолли, Ю. Левин) высказывается противоположная точка зрения: через уход в творчество художник вступает «в новое для него царство творчества и свободы» [7. С. 363], преодолевает «хаос косной жизненной материи.» [7. С. 373]. Современные исследователи (А. Яновский [7], Б. Аверин [7], Б. Бойд [1], М. Липовецкий [27], В. Сердюченко [31], С. Франк,
A. Млечко, М. Гришакова [32]) полагают, что работа сознания, творчество служат спасением от исчезновения прошлого, воскрешают личность. И. Паперно, В. Полищук считают, что творчество в картине мира персонажей и самого Набокова замещает реальность, «оказывается более ярким, живым, чем реальность.» [7. С. 821].
Выделяя исчезновение как значимый компонент картины мира писателя, исследователи акцентируют внимание на преодолении трагичности бытия. Многими набоковедами не учитывается скепсис Набокова по поводу возможностей искусства и памяти и недоверие Набокова к модернистскому мировосприятию, утопическому по своей сути (на что указывает Д. Голынко-Вольфсон [6]). Исследования показывают понимание Набоковым различий онтологической сущности реальности и искусства. Глубокое противоречие заключается в текучем, постоянно изменяемом характере реальности и константном - произведения искусства (М. Гришакова, Б. Парамонов, О. Буренина, А. Медведев). Впервые в 1978 г. это отметил А. Пятигорский, указав, что «сюжет» «Лолиты» - «антипигмалион» [7]. По мнению А. Медведева, не торжество художника над реальностью, а трагизм потерь, «опыта ускользания реальности» чаще всего оказывается в центре набоковской рефлексии [5]. Более корректно, на наш взгляд, говорить лишь об элементах поэтики и эстетики модернизма, которые, соединяясь с элементами реализма [38], образуют эстетику скепсиса, выражающую экзистенциальное, феноменологическое мировоззрение Набокова. Такой подход к исследованию набоковского творчества обнаруживается у ряда авторов (Н. Берберова [7], В. Ерофеев [30], А. Злочевская [34], С. Козлова [35], С. Семёнова [4], Т. Рыбальченко [13. С. 63-83],
B. Суханов [13. С. 94-108], Н. Мельников [36],
М. Каганская [37], Г. Хасин [38], Ю. Аперсян [39], С. Ки-бальник [40]). С. Семёнова пишет, что «.набоковская естественная, не форсированная установка на феноменальность мира <.> - своего рода терапевтическая отдушина в смертном, непонятном, бессмысленном, по последнему экзистенциальному счету, мире» [4. С. 556].
Набоков исследует диалектические связи прошлого и настоящего, сознания и текста, текста и реальности. Г. Хасин, К. Басилашвили [7] отмечают, что предметом набоковской рефлексии в романах становятся драматические (разрушение иллюзий) и трагические (смерть) последствия игнорирования реальности, что доказывает экзистенциальное понимание конечной судьбы человека (С. Сендерович и Е. Шварц [41]) и скепсис по поводу самодостаточности сознания и искусства (Н. Мельников, Т. Рыбальченко, В. Суханов). По Набокову, возможен эстетический акт воскрешения, который значим как выражение авторской позиции, но не как свидетельство метафизического бессмертия и преодоления несвободы и смертности.
Продуктивно утверждение Г. Хасина: «.Набоков -онтологический писатель», т.к. концентрирует внимание на «проблеме того, что значит быть. За поверхностью же постоянно возникающих у Набокова эпистемологических, моральных и эстетических тем всегда обнаруживается проблема бытия. <.> Противоположным полюсом этой проблемы, источником конфликта и драматического напряжения Набоков видит небытие» [38. С. 70]. Набоковская «оптика» и психологизм связаны с видением и рефлексией феноменологичности мира. А. Пятигорский отмечает: «Мир вещей у Набокова динамичнее, сколь это ни парадоксальнее, чем мир мысли. <.> Мышление статичнее <.> Оно субъективно не меняется. Меняется лишь объективное соотношение между мышлением и вещами, которое зависит от вещей» [7. С. 343].
Обзор исследований романов В. Набокова в аспекте постановки и интерпретации ситуации исчезновения доказывает значимость проблемы исчезновения как мировоззренческой и эстетической, очерчивает возможный философский и литературный контекст исследования. За рамками статьи остались конкретные литературоведческие подходы к исследованию мотива исчезновения как сюжетного, словесного, структурного мотива. Их выявление требует погружения в более конкретные миры и тексты «русских романов» В. Набокова.
ЛИТЕРАТУРА
1. БойдБ.В. Набоков. Русские годы: Биография: Пер. с англ. М.: Независимая Газета; СПб.: Симпозиум, 2001. 695 с.
2. НабоковВ.В. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Правда, 1990. Т. 4. 480 с.
3. Набоков В.В. Романы. Рассказы. Эссе. СПб.: Энтар, 1993.
4. Семенова С. Русская поэзия и поза 1920-1930-х годов. Поэтика - Видение мира - Философия. М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2001. 590 с.
5. Медведев А. Перехитрить Набокова // Иностранная литература. 1999. № 12. С. 96-124.
6. В.В. Набоков: Pro et rantra. Антология. СПб.: РХГИ, 2001. Т. 2. 1060 с.
7. В.В. Набоков: Pro et contra. Антология. СПб.: РХГИ, 1997. Т. 1. 976 с.
8. Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии. М.: Новое литературное
обозрение, 2000. 688 с.
9. Урбан Т. Набоков в Берлине / Пер. с нем. С.В. Рожновского. М.: Аграф, 2004. 240 с.
10. Носик Б. Мир и дар В.Набокова: первая русская биография писателя. М.: Пенаты, 1995. 549 с.
11. Михайлов О.Н. Литература русского зарубежья. М.: Просвещение, 1995. 232 с.
12.МулярчикА.С. Постигая Набокова // Набоков В. Романы. М.: Современник, 1990. С. 5-18.
13. Русская литература в ХХ веке: Имена, проблемы, культурный диалог. Вып. 2: В. Набоков в контексте русской литературы ХХ века. Томск,
2000. 127 с.
14. Саморукова И.В. Архетип «двойничества» и художественный код романа В. Набокова «Отчаяние» // Литературоведение. 2000. N° 1. Режим доступа: http://www.ssu.samara.ru/~vestnik/gum /2000web1/litr/ 200010604.html
15. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: В 2 т. М.: Мысль, 1998.
16. Гуссерль Э. Идеи чистой феноменологии и феноменологической философии / Пер. с нем. А.В. Михайлова. М.: ДИК, 1999. Т. 1.
17. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет / Пер. А.В. Михайлова. М.: Гнозис, 1993. 464 с.
18. Рассел Б. Исследование значения и истины / Пер. с англ. E.E. Ледникова, А.Л. Никифорова. М.: Идея-Пресс; Дом интеллектуальной книги,
1999. 400 с.
19. Витгенштейн Л.И. Философские работы / Пер. с нем. М.С. Козловой. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1.
20. Hof R. Das Spiel des unreliable narrator: Aspekte unglaubwurdigen Erzalens im Werk von V. Nabokov. Mundien: Fink, 1984.
21. Урнов Д Пристрастия и принципы: Спор о литературе. М.: Советский писатель, 1991.
22. Линецкий В. За что же всё-таки казнили Цинцинната Ц.? // Октябрь. 1993. № 12. С. 175-179.
23. Шевченко В. Зрячие вещи (Оптические коды Набокова) // Звезда. 2003. № 6. С. 209-219.
24. Ермолин Е. Ключи Набокова (Пути новой прозы и проза новых путей) // Континент. 2006. № 127. С. 432-443.
25. АлександровВ.Е. Набоков и потусторонность: метафизика, этика, эстетика. СПб.: Алетейя, 1999. 320 с.
26. Буренина О.Д. «Отчаяние» как олакрез русского символизма: Ф. Сологуб и В. Набоков. Режим доступа: // http.//www.diss.sense.uni-konstanz.de
27. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма (Художественная философия в «Даре») // Вопросы литературы. 1994. № 3. С. 72-95.
28. Зайцева Ю.Ю. Мотив зеркала в художественной системе В. Набокова (На материале русской прозы): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Пермь, 2004.
29. Карпов Н.А. Творчество Набокова и традиции литературы романтической эпохи («Защита Лужина», «Приглашение на казнь»): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2002. 17 с.
30. Ерофеев В. Русский метароман В. Набокова, или В поисках потерянного рая // Вопросы литературы. 1988. № 10. С. 125-160.
31. Сердюченко В. Чернышевский в романе Набокова «Дар» (К предыстории вопроса) // Вопросы литературы. 1998. № 2. С. 333-374.
32. ГришаковаМ. Визуальная поэтика В. Набокова // Новое литературное обозрение. 2002. № 54. С. 205-228.
33. Мирюшкин В.Д. Жанрово-стилевое своеобразие романа «Приглашение на казнь» В. Набокова // Жанрово-стилистические проблемы русской литературы ХХ века: Сб. науч. тр. Тверь, 1994. С. 56-67.
34. ЗлочевскаяА. Театр Н.В. Гоголя и драматургия русского зарубежья первой волны // Вопросы литературы. 2005. № 2. С. 209-235.
35. Козлова С.М. Утопия истины и гносеология отрезанной головы в «Приглашении на казнь» // Звезда. 1999. № 4. С. 184-189.
36. Мельников Н. Криминальный шедевр Владимира Владимировича и Германа Карловича (О творческой истории романа В. Набокова «Отчаяние») // Волшебная гора. 1994. № 2. С. 151-165.
37. КаганскаяМ. «Отречение: От «Машеньки» к «Лолите» // Синтаксис. 1978. № 1. С. 57-76.
38. Хасин Г. Театр личной тайны. Русские романы В. Набокова. М.; СПб.: Летний сад, 2001. 188 с.
39. АперсянЮ.Д. Роман «Дар» в космосе В. Набокова // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1995. Т. 54, № 3. С. 3-18; № 4. С. 6-23.
40. Кибальник С.А. Газданов и экзистенциальное сознание в литературе русского зарубежья // Русская литература. 2003. № 4. С. 52-73.
41. Сендероеич С., Шварц Е. Вербная штучка. Набоков и популярная культура // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. Ст. 2. С. 201-222.
Статья представлена научной редакцией «Филология» 9 ноября 2007 г.
