CC BY
61
2006.04.023-024. ТВОРЧЕСТВО НАБОКОВА В ЗЕРКАЛАХ КРИТИКИ. (Сводный реферат).
2006.04.003. ЛЮКСЕМБУРГ А.М. ОТРАЖЕНИЯ ОТРАЖЕНИЙ: ТВОРЧЕСТВО ВЛАДИМИРА НАБОКОВА В ЗЕРКАЛЕ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ. - Ростов н/Д.: Изд-во Рост. ун-та, 2004. - 640 с.
2006.04.004. ГАЛИНСКАЯ И.Л. ВЛАДИМИР НАБОКОВ: СОВРЕМЕННЫЕ ПРОЧТЕНИЯ: Сб. науч. трудов. / РАН ИНИОН; Отв. ред. Скворцов Л.В. - М., 2005. - 152 с.
Доктор филол. наук А.М. Люксембург (проф. Ростовского гос. ун-та) исследует рецепцию творчества В.В. Набокова в русской эмигрантской, американской, английской, советской и российской литературной критике, акцентирует внимание на игровой природе творчества писателя. Соответственно его книга включает главы: «Игра отражений в зеркалах критики»; «Зеркало первое: Критика русского зарубежья (1920-1940)»; «Зеркало второе: Англоязычная критика (1940-1977)1»; «Зеркало третье: По преимуществу российское (1986 г. и после)».
Автор отмечает трудности критики, не сразу освоившей и не всегда понимавшей своеобразие феномена Набокова. Примечательно, что и сам писатель постоянно изучал проекции своей литературной деятельности в ее «кривых зеркалах». Он анализировал и моделировал своих заинтересованных «профессиональных читателей», попутно мистифицируя и разыгрывая их.
А.М. Люксембург разделяет мнение Н. Берберовой, что Набоков не только писал по-новому, но и учил читать по-новому, хотя в рассматриваемый период писателю не удалось сформировать своего читателя. Редкое прозрение - эссе В. Ходасевича («О Сирине»), обратившего внимание на художественные новации в языке и стиле писателя. Автор книги детально рассматривает «крестовый поход» Г. Адамовича и журнала «Числа» против Набокова, развернувшийся на целое десятилетие.
1 См. также: Романова Г.В. Творчество Владимира Набокова периода американской эмиграции в оценке критики и современного литературоведения. -Хабаровск, 2004. - Прим. реф.
Исследуя тексты (статьи, эссе, рецензии и т.п.) участников конфликта, А.М. Люксембург обратил внимание на ряд ошеломляющих литературных мистификаций, и в частности, он установил, что В. Набоков действительно «видел себя в роли Пушкина» и стремился вести себя так, как мог бы поступить его кумир: «Набоковское игровое поведение строилось по аналогии с пушкинским» (003, с. 139).
Критикам казалось, что писатель оторвался от традиций национальной культуры, поскольку догматически понимаемому канону он не соответствовал и жизнь русского зарубежья отражал неадекватно, так как не был традиционным бытописателем. В этом - один из источников споров о «русскости» или «нерусскости» Набокова.
Вместе с тем «случай Набокова» актуализирует общую для критики 1920-1930-х годов проблему рецепции опережающих свое время новаторов, чьи художественные устремления настолько не соответствуют уровню критики, что она теряет способность выступать в роли посредника между писателем и читателями. Традиционная для русской критики установка на выявление политических, социальных, философских элементов в литературном тексте препятствовала глубокому восприятию творчества Набокова. Именно поэтому так мало тех, кто (как В. Ходасевич и П. Бицилли) обратил внимание на поэтику набоковских книг. Автор исследования считает, что изучение откликов на творчество Набокова в эмигрантской критике важнее для понимания самой этой критики, чем для осмысления творчества писателя.
В целом более значителен вклад англоязычной критики в освоение Набокова, хотя ранние публикации и отличаются его недооценкой. Всплеск эмоций, вызванных публикацией «Лолиты» (в числе других «смелых» книг сексуальной проблематики), повлиял на либерализацию законов о печати, нравственной цензуры и общественного мнения. Критика тоже стремилась доказать право художника обращаться к «неоднозначным», «скользким» темам. Однако лишь небольшая часть рецензентов сумела избежать банального прочтения «Лолиты». Позднее «ключи» к роману стали подбирать профессиональные набоковеды - начиная с К. Проффера (1968), А. Аппеля (1970).
И хотя Набоков пытался влиять на восприятие своих сочинений, затратив немало усилий на аранжированные интервью, однако не они, а массив публикаций в англоязычной периодике определил на
рубеже 1950-1960-х годов его мировую славу. Все это подтверждает безусловную потребность в критике как элементе «рекламной кампании», без которой осмысление художника-новатора может отодвинуться на столетие (023, с. 158).
Соотнося книги Набокова с произведениями Дж. Джойса, М. Пруста и других новаторов ХХ в., англоязычная критика спокойно реагировала на смелые искания писателя в области формы. Вместе с тем она не заметила игрового стиля писателя и склонна была усматривать в набоковских «аномалиях» лишь признак иноязычного происхождения автора. (Соответственно в российской критике виртуозный русский язык Набокова противопоставлялся «искусственному и омертвевшему» - английскому).
Автор монографии рассматривает переводческую деятельность Набокова и обращается к бурной дискуссии в англоязычной прессе о набоковском комментированном переводе «Евгения Онегина». Исследователь выявляет не очевидное на первый взгляд «игровое измерение» в этом переводе. Игровой момент присутствует и в некоторых интервью писателя, являющихся «имитацией диалога». Псевдоинтервью, сочиненные самим Набоковым, рассматривались им как способ формирования своего имиджа. Другой формой воздействия писателя на критику стали его авторецензии.
А.М. Люксембург выявляет незначительное присутствие Набокова в советской культурной жизни доперестроечного периода, хотя в условиях тотального запрета можно было бы ожидать и еще меньшего результата. Далее объектом анализа становится «набоковский бум» конца 1980-х - начала 1990-х годов. Если в свое время писатель увез с собой «ключи от России», то теперь он вернулся и - не через сто-двести лет (как предполагал - грустно-иронически - в романе «Дар»), а гораздо раньше. Изучая и систематизируя разножанровые публикации Новейшего времени, исследователь с огорчением замечает, что движение времени, эволюция художественного сознания не очень сильно сказались на глубине анализа критиков.
Ключевой концепт, объясняющий специфику прозы писателя, А.М. Люксембург видит в проблеме отступления от канона. Свое видение набоковской эстетики и поэтики автор книги развернул в заключительном разделе, представив писателя как «коварного конструктора игровых структур», чьи метатексты следует рассматривать в свете теории игровой поэтики (023, с. 112).
Советская (российская) литературная критика осваивала набо-ковское наследие, параллельно знакомясь с англоязычной практити-кой, с трудами западных набоковедов и литературно-критическими публикациями эпохи русского зарубежья 1920-1930-х годов. Все это привело к довольно странной комбинации противоречивых и взаимоисключающих элементов. В одних работах подчеркивалось знание основных англоязычных публикаций, в других доминировала опора на критиков русского зарубежья, что, как правило, автоматически предполагало прохладное и сдержанное отношение к Набокову. В отечественной критике перестроечного и постперестроечного времени очевидна тенденция «отвоевать» Набокова у американской литературы, вернуть его в лоно отечественной словесности. При этом отсутствовало понимание специфики творчества писателя как уникального межкультурного художественного феномена мирового масштаба.
Опыт осмысления отечественной критики последних полутора десятилетий показал, что экстремистские веяния первых лет после возвращения творчества В. Набокова на родину постепенно исчерпали себя. На современном этапе наметилась тенденция к взаимному учету в России англоязычных литературно-критических выступлений, а в англоязычных странах - российских публикаций.
Успех литературно-критических подходов к творчеству В. Набокова отчасти зависит от того, полагает А.М. Люксембург, в какой мере учитываются его собственные суждения о литературной критике. Понять интенции «играющего автора» способен лишь тот, кто распознает применяемую им тактику. Писатель подсказывал своим критикам - реальным и потенциальным, - что им не стоит приближаться к его творчеству с догматическими критериями (023, с. 482).
На рубеже XX-XXI вв. сама литературно-критическая «продукция» о творчестве Набокова становится объектом изучения; выходят аналитические обзоры, антологии, сборники критических статей: «В.В. Набоков: pro et contra» (1997), «В.В. Набоков» (2001) и др. О развитии набоковской метакритики свидетельствуют работы О. Михайлова, Н. Анастасьева, А. Долинина, В. Ерофеева, А. Зверева, А. Мулярчика, А. Леденёва, Н. Мельникова, Н. Демуровой, Ив. Толстого, В. Старка, С. Федякина и др.
Заключают книгу: «Библиография», «Указатель имен», «Об авторе», «Summary».
* * *
Доктор филол. наук И.Л. Галинская (ведущий науч. сотр. ИНИОН РАН) обращается к проблемам современного прочтения наследия писателя: к вопросу о генезисе романа «Лолита», к тематическим созвучиям и поэтике набоковской прозы, к анализу художественного мира поэзии и драматургии Набокова, а также к теме «В. Набоков и З. Фрейд».
Творчество Набокова постоянно раскрывает богатый символический потенциал зеркала - основного символа модернистской культуры. Удвоение (dédoublement) для писателя - это не часть метафизической или мифологической парадигмы, но осознанное средство, идеограмма структуры романа. Поэтому стилистическое понятие «хиазм», т.е. обратный параллелизм, в произведениях Набокова встречается более часто, чем простое зеркальное отражение. Так, его роман «Ада» является ярким примером применения обратного параллелизма. В «Бледном огне» две сюжетные линии идут навстречу друг другу, чтобы «встретиться посередине в художественном пространстве» (024, с. 62). Ностальгическая мечта о потерянном и возвращенном рае - едва ли не главный мотив всего творчества писателя. Мир Зазеркалья, созданный Л. Кэрроллом, стал одним из источников «фальшивой двойственности» в романах Набокова. Лейтмотив неузнанного двойника присутствует и в «Машеньке», и в «Камере обскуре», и в «Отчаянии». В последнем романе зеркало «объективизирует и дестабилизирует» воображаемый процесс самоидентификации. Зеркало -сквозной образ романа «Отчаяние», все нити в котором связывает мотив двойничества: Феликс становится жителем зеркального мира Германа. В «Лолите» Куильти постоянно, как тень, сопутствует Гум-берту. Эти примеры, пишет И.Л. Галинская, также показывают, что разработка Набоковым темы подражания, или мимикрии включает элементы поэтики романтизма и символизма относительно «двойной реальности» (024, с. 126). В отдельных случаях у писателя объекты, имеющие два измерения, приобретают третье, и наоборот («Дар»). Некоторые набоковеды находят в романе «Дар» «структурное сходство с лентой Мёбиуса: автор-повествователь и протагонист движутся по той же стороне одной ленты» (024, с. 127). Метафоры - спирали, круга, зеркала, песочных часов и др. - помогают осмыслить «поле» набоковского текста, статус автора и природу искусства.
Феномен пародирования у Набокова отмечается почти всеми исследователями. Так, роман «Дар» наполнен пародиями на книги прозы, на рецензии и стихи, на беллетризированную биографию. Роман «Лолита» является пародией сразу на многие тексты. Первый роман писателя «Машенька» пародийно назван по имени отсутствующей героини. Роман «Отчаяние» открывает пародийный образ автора, гоняющегося за сюжетом. При этом пародия часто исчезает в романных концовках, которые могут представлять собой «прощание и прощение». Такова, например, концовка «Лолиты».
Писатель повторял, что его будут помнить благодаря этому роману и его работе о «Евгении Онегине». По мнению американского литературоведа и писателя Л. Олсена, автора монографии «Лолита, текст как двуликий Янус» (Olsen L. Lolita: A Janus text. - N.Y., 1995), величие романа состоит в умении Набокова удивлять тем, как он находит контакт с читателем. Писатель обнаруживает в «Лолите» и глубокое знание истории литературы, умение пародировать достижения других писателей; он создает здесь «некую концептуальную исповедь» своего главного персонажа, отмечает И.Л. Галинская. Однако при всем том «Лолита» - это «не просто исповедальная проза, это детальное психиатрическое исследование типа педофила, а также патологического лжеца и убийцы»; это жанр, который «был изобретен Фрейдом, хотя роман пронизан антифрейдистскими настроениями» (004, с. 130-131). Писатель подчеркивал свое осуждение созданного его воображением персонажа специфическим набоковским приемом. Когда овдовевший Гумберт забирает дочь своей жены из летнего лагеря, перед его глазами в кабинете начальницы оказывается «еще живая цветистая бабочка», которая надежно приколота к стенке. И это становится как бы символом того, что Гумберт собирается сделать с Долли Гейз, превратив ее в нимфетку Лолиту. Но писатель также призывает понять и принять страдания героя, побуждая читателя к состраданию.
В «Лолите» Набоков широко пользуется приемом аллюзии, которая вносит в произведение эзотерический смысл, т.е. смысл для посвященных. Аллюзии в этом романе не только многочисленны, но и касаются самых различных культур. Латинское изречение «O lente currite, noctis equi» писатель в английском тексте перевел как «тихо бегите, ночные кошмары», а в русском - «тихо бегите, ночные драконы». «Поскольку это изречение взято из "Любовных элегий" Овидия
и было использовано К. Марло (1564-1593) в пьесе 'Трагическая история доктора Фаустуса", то К. Проффер справедливо считал его двойной набоковской аллюзией» (004, с. 30). Особая тема литературных аллюзий писателя - использование мифологических и библейских персонажей, причем делается это как бы мимоходом (например, упоминание имен собак четы Фарло - Мелампий и Кавалла).
В романах «Подвиг» и «Дар» Набоков переносит на жизнеописания героев факты своей биографии, а с 1950 г. пишет воспоминания «Conclusive Evidence» («Убедительное доказательство»), которые послужили, по его словам, «основой и отчасти подлинником» автобиографического романа «Другие берега» (1954). Романы «Подвиг» и «Дар» можно считать в какой-то мере «пробными текстами» «Других берегов» (024, с. 135). В описаниях и собственного детства, и юных лет героя романа «Подвиг» прослеживается целый ряд постоянных автобиографических мотивов. Феномен déjà-vu, т.е. иллюзия воспоминания о сцене или событии, якобы уже виденных, но в действительности происходящих впервые, описывается и в романе «Дар», и в «Других берегах». Ситуация аналогична: болезнь в детстве, выздоровление, поездка матери за подарком, открытые сани, выездной человек, магазин и, наконец, привезенный ему матерью большой фаберовский карандаш, о котором ребенок мечтал.
Вынужденное преподавание английского и французского языков в берлинскую пору своей жизни Набоков отразил в романе «Дар». В Берлине писатель много переводил, и тем же занимался его протагонист - Федор Константинович Годунов-Чердынцев. И Набоков, и его герой сочиняли стихи.
«Выражая "свое личное восхищение" французским писателем Этьеном де Сенанкуром (1770-1846) в сборнике интервью "Твердые суждения", Набоков дает нам возможность с определенной долей уверенности предположить, что книга Сенанкура "Оберман" (1804) могла послужить эталоном психологической прозы, каковую представляет собой роман Набокова "Дар"» (004, с. 73), - утверждает И.Л. Галинская. Когда писатель работал над своим романом, его также «вдохновляла» романтическая повесть немецкого писателя Фридриха де ла Мотта Фуке (1777-1843) «Пиковая дама, рассказы из сумасшедшего дома в письмах, переведенные с шведского Л.М. Фуке» (1826). Просматривается некоторый параллелизм сюжета
набоковского романа и повести Фуке: ее герой беден и является чужаком в стране, где он живет, отчего должен давать уроки.
Гротескный роман-притча «Приглашение на казнь» - произведение метафорического склада, впитавшее в себя опыт Франца Кафки. И роман Кафки «Процесс», и роман Набокова «Приглашение на казнь» можно назвать «притчевыми иносказаниями». «Если в романе "Процесс" иносказательно, символически изображается рушащаяся на глазах Кафки и в конце концов рухнувшая Австро-Венгерская монархия, то в романе "Приглашение на казнь" столь же иносказательно, символически... изображается Советская Россия середины 30-х годов ХХ в.» (004, с. 75). Параллелизм образов Цинцинната Ц. и Йозефа К. отражен, прежде всего, в их возрасте - им по тридцать лет.
И.Л. Галинская показывает, что Набоков писал роман «Камера обскура», испытывая воздействие символистских романов Ф. Сологуба и И. Рукавишникова: «Любовно-семейственная тема» (термин В. Ходасевича) романа «Камера обскура» соответствует аналогичным - в «Мелком бесе» и «Проклятом роде». Но «все три романа в одинаковой степени отдают дань устрашающим криминальным элементам сюжета» (004, с. 86).
Что касается мира поэзии Набокова, то он остается в русле классической русской традиции - лирики Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Фета, Блока, т.е. романтической и неоромантической поэзии.
Автор книги приводит «Избранную библиографию» работ о В.В. Набокове на русском и английском языках.
Т.Г. Петрова
