CC BY
33
ний, не связанных с лишением свободы и др.
2. Продолжающая практика излишней криминализации деяний, отсутствие системы профилактики преступлений со стороны лиц, больных социально значимыми заболеваниями (алкоголизм, наркомания, токсикомания и др.), отсутствие преюдициального подхода при формировании составов преступлений особенной части УК РФ.
3. Распространение тюремной субкультуры.
4. Отсутствие криминологического анализа, прогноза и принятия соответствующих упреждающе-про-филактических мер при проведении реформ (в Вооруженных Силах РФ, правоохранительных органах и т. п.).
Литература
1. Лунеев В.В. Курс мировой и российской криминологии: учебник: в 2 т. Т. 1. Общая часть. — М., 2011.
2. Оперативная ситуация // Щит и меч. — 2011. — 7 апр.
3. Характеристика мужчин, осужденных к лишению свободы (по материалам исследования 2009-2010 годов) // Ведомости уголовно-исполнительной системы. — 2011. — № 5.
УГОЛОВНО-ПРАВОВАЯ ТЕОРИЯ КРИМИНАЛИЗАЦИИ И ВОСТРЕБОВАННОСТЬ ПСИХОЛОГИИ ПРИ РАЗРАБОТКЕ УГОЛОВНОЙ И УГОЛОВНО-ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ И МОДЕРНИЗАЦИИ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА
В. М. Поздняков
Аннотация: в статье рассматриваются состояние и перспективы совершенствования уголовной и уголовно-исполнительной политики и законодательства с учетом востребованности достижений современной психологии.
Ключевые слова: криминализация/декриминализация деяний, уголовная и уголовно-исполнительная политика, психология уголовной ответственности, безопасность личности и общества, пенитенциарно-психологические модели, «восстановительное» правосудие, ювенальная юстиция, психологическая юриспруденция.
Abstract: this article addresses the status and prospects of co-versh-
enstvovaniya criminal and penal policies and legislation, taking into account the relevance of the achievements of modern psychology.
Keywords: criminalization / decriminalization of offenses, criminal and penal policy, psychology, criminal responsibility, security of person and society, penal-psychological models, «restorative» justice, juvenile justice, psychological jurisprudence.
Обращение к указанным проблемам обусловлено тем, что при активно ведущейся в России модернизации уголовного и уголовно-исполнительного законодательства вклад психологов в обо-
снование их методолого-теоретических основ и разработку предложений по приведению конкретных норм в соответствие с социально-психологическими реалиями пока является незначительным. И это несмотря на то что в предыдущее десятилетие профессором О.Д. Сит-ковской была разработана теория психологии уголовной ответственности, обоснованы узловые направления востребованности достижений психологии в уголовно-правовом регулировании и сформулированы требования к адекватному использованию категориально-понятийного аппарата психологии в статьях Общей части Уголовного кодекса Российской Федерации [32, 33].
Анализируя публикации юридических психологов, появившиеся в первом десятилетии ХХ! в., следует объективно отметить, что возросло количество комплексных исследований по криминальной или криминалистической проблематике. Однако хотя многие из исследований стали основой для успешной защиты диссертаций, в том числе для присуждения докторской степени (А.Н. Пастушеня, 2000; Л.В. Алексеева, 2006; Е.Б. Змановская, 2006; Л.Н. Костина, 2010), их результаты не доведены до широкой юридической общественности, законодателей, руководства и сотрудников юридических служб правоохранительных и правоприменительных органов. В то же время авторами диссертаций традиционно подчеркивалось, что психология по отношению к праву может и должна выступать методолого-мировоззренческой областью знания.
Отечественные юристы, рефлексируя современное состояние уголовного и уголовно-исполнительного законодательства, критично отмечают нали-
чие ряда кризисных моментов. За 15 лет после принятия Уголовного кодекса РФ 1996 г. в него внесены десятки изменений, а в итоге возникло значительное количество концептуальных сбоев и юридико-технических недостатков. В связи с этим юристами обсуждается вопрос о поиске новых ориентиров в уголовной и уголовно-исполнительной политике.
Так, многие участники состоявшегося в мае 2011 г. под эгидой Ассоциации юристов России VI российского конгресса «Уголовное право: истоки, реалии, переход к устойчивому развитию» подчеркивали, что серьезной проблемой является отсутствие единого комплексного нормативного акта, отражающего концепцию уголовного права, основы уголовной политики в стране, а постоянно вносимые парциальные поправки в Уголовный кодекс РФ вызывают нарушение его системности [31, с. 9].
В итоге активность юристов обращена, с одной стороны, на проведение историографических и компаративных исследований в области юриспруденции, а с другой — на анализ состояния гуманитарного знания. Например, автор монографии «Постулаты права» (2009) профессор В.Г. Тарасенко, указывает, что «исследования в области антропологии, психологии, медицины, социологии и других наук о человеке и человечестве, несмотря на множественный характер гипотез, в принципе последовательно указывают на то, что мы по всей видимости приближаемся к фундаментальным характеристикам права. Можно с большей долей уверенности утверждать, что в основе права, государства, других социальных институтов, общества и всех социальных процессов лежат особен-
ности психики и психологии человека, особенности его социального поведения...». По его мнению, в силу того, что «современная социальная структура активно продуцирует новую человеческую мотивацию, а поэтому для теории мотивации, для права наиболее актуальной задачей является определение той среды, в которой располагается современное право, . важно видение факторов, влияющих на правовую систему, нормотворчество, правоприменение, правовую этику и этику в широком смысле» [35, с. 109-110].
Из приведенной цитаты видно, что современных правоведов интересует отношение людей к коренным изменениям в обществе и появлению новых культурно стандартизированных практик, которые должны регламентироваться на широкой группе контролирующих норм, в том числе не только «запрещающих», но и «допускающих», «предписывающих», «отдающих предпочтение», «разрешающих» [3, 4]. Одновременно в области уголовного права крайне актуальна разработка оснований субъективной стороны преступного поведения с опорой на достижения психологии теоретических, а также проведение с ее учетом и других оснований правовой процедуры по конкретным правозначимым деяниям, причем как в аспекте их криминализации, то есть установления за них уголовной ответственности, хотя они ранее не считались преступными, так и декриминализации, то есть отмены уголовной ответственности или ее замены другими видами ответственности (например, административной) [10, с. 18-24].
Как известно, главное системно-правовое требование к любой норме
уголовного законодательства заключается в том, чтобы она соответствовала прежде всего принципам, сформулированным в Основном законе государства — Конституции РФ. Учитывая, что Конституция РФ включает в себя и ст. 15, согласно которой приоритет отдается международным правовым актам, ратифицированным нашей страной, для соблюдения принципа международно-правовой допустимости и необходимости юристы обязаны постоянно приводить уголовное законодательство в соответствие с принятыми на себя Россией международными обязательствами в сфере борьбы с преступностью. Это достаточно сложный процесс, так как в данной ситуации действует специфичная отечественная правовая менталь-ность и возникает конфликтность при обсуждении и принятии в Федеральном Собрании РФ поправок в действующее законодательство.
Нередко при публичных заявлениях о поддержке уголовно-правовых новелл, содержащихся в международных правовых актах, при принятии конкретных поправок в действующий УК РФ отечественные законодатели могут вести себя конъюнктурно-ситуативно, причем вплоть до купирования ключевых моментов из международных правовых актов. Так, внесение поправок в действующее законодательство в связи с необходимостью усиления борьбы с коррупцией было весьма ограниченным, в то время как наша страна уже ратифицировала Европейскую конвенцию о противодействии коррупции. И несмотря на то что после обращения внимания на этот факт со стороны Президента РФ Д.А. Медведева правотворческая активность законодателей и органов власти, имеющих
право законодательной инициативы, возросла, понятие коррупции с четким фиксированием ее объективных и субъективных признаков так и не было введено в УК РФ (что особенно важно, так как это необходимое условие для внесения изменений в уголовное законодательство в соответствии с ч. 1 ст. 1 и ст. 3 УК РФ).
В итоге, как критично отмечает Ф.Н. Сотсков в монографии «Сущность и решение актуальных проблем уголовного права России» (2011), наши законодатели де-факто постоянно констатировали, что коррупция — это преступление, однако де-юре — так и не провели полноценную криминализацию соответствующих норм законодательства, касающихся данного вида преступных деяний. Рассмотрим подробнее, почему это происходит.
Анализ диссертационных исследований юристов по проблематике совершенствования уголовной политики и законодательства [18, 24, 29, 34, 36 и др.] позволяет констатировать, что теория криминализации является важным теоретико-методологическим ориентиром наряду с разработанными в юриспруденции теориями квалификации, пе-нализации и назначения наказания. В современной юриспруденции под теорией криминализацией понимается совокупность знаний, предопределяющих основные направления и средства осуществления уголовно-правового регулирования с использованием определенных оснований криминализации, которые позволяют на основе юридических принципов и техники формировать и закреплять законодательную волю по установлению уголовно-правового запрета [3, 4].
К основаниям, на которых должна строиться современная теория криминализации, обычно относят: 1) общественную опасность, связанную с наличием достаточно серьезного материального или морального вреда, причиняемого потерпевшим; 2) типичность и достаточную распространенность антиобщественного поведения, но с учетом степени его антиобщественной опасности и страха перед преступностью; 3) динамику общественно опасных деяний с учетом причин и условий, их порождающих; 4) необходимость воздействия именно уголовно-правовыми, а не иными мерами; 5) учет возможностей системы уголовной юстиции в противодействии тем или иным формам антиобщественного поведения, в том числе наличия материальных ресурсов для реализации уголовно-правового запрета; 6) соразмерность позитивных и негативных последствий ввода в законодательство новых норм криминализации; 7) уровень общественного правосознания и психологии и исторические традиции.
В реальной практике правотворчества учет юристами указанных оснований криминализации порой осуществляется не в полной мере, так как нередко они при установлении субъективной стороны уголовного запрета имплицитно руководствуются лишь существующими в профсообществе образцами восприятия феноменов «сущность преступного человека» и «безопасность общества». При этом, как отмечают авторы недавно вышедшей монографии «Основы безопасности личности и общества» Ю.П. Зинченко и О.Ю. Зотова, значительное влияние оказывают господствующие в обществе на определенном историческом этапе архетипы, которые завуали-
рованы и опосредованы социальными ритуалами и общепринятыми полусознательными стереотипами [9, с. 2930]. В какой мере профментальность юристов, в том числе их отношение к достижениям психологической науки, сказывалась на трансформации приоритетов по основаниям криминализации и при реализации правоприменительной практики, рассмотрим с учетом материалов проведенных нами компаративных исследований [26, 27].
В развитых странах мира в ХХ столетии, несмотря на создание психологами более двадцати разноплановых теорий причин преступности и личности преступника, а также их активном обсуждении в рамках многочисленных дискуссий в юридическом профсообществе, смена ценностно-смысловых ориентиров в уголовном правотворчестве шла преимущественно в контексте моделей преступного человека, обоснованных в основных направлениях мировой психологии. В связи с этим мы поддерживаем позицию видного американского психолога К. Бартола (2002) о доминирующем влиянии в развитых странах мира на трансформацию уголовной и уголовно-исполнительной политики трех модельных психологических ориентиров на сущность человека.
Так, в первой трети ХХ в. среди зарубежных юристов наиболее признаваемой являлась модель нонконформизма. Ее исходные теоретические ориентации заложены в биолого-антропологическом подходе к пониманию причин преступности, а психологические механизмы асоциального развития личности преступника обоснованы в рамках психодинамического подхода в психологии. Юристы, имплицитно придерживающие-
ся идей из указанных подходов, считают, что человек по своей природе является созданием недисциплинированным и при отсутствии ограничений и правил, принятых в обществе, легко пренебрег бы общественными соглашениями и без разбора совершал преступления. В контексте указанной теоретической ориентации на сущность преступного человека зарубежная пенитенциарная практика и стала строиться на основе клинического подхода. В наши дни ее модификация осуществляется с учетом положений теории социального контроля Т. Хирши (Н^бсЫ, 1969), в которой доказывается, что преступления и правонарушения (делинквентность) увеличиваются, когда в определенные исторические периоды тяготение человека к общепринятому порядку или нормативным правовым стандартам ослабевает или в значительной степени отсутствует.
В середине ХХ в. зарубежные юристы при разработке уголовной и уголовно-исполнительной политики и модернизации законодательства стали активно опираться на идеи модели научения, разные вариации которой обоснованы психологами — представителями бихевиоризма. В итоге среди юристов доминирующим становилось мнение о том, что человек от рождения нейтрален, а образцы поведения усваиваются на основе влияния вознаграждений и наказаний, идущих из социальных групп, в которые он включен. В связи с этим среди юристов в качестве одной из наиболее авторитетных стала теория дифференциальных ассоциаций Э. Сазерлен-да ^иШеМапй 1939). Учитывая, что в ней преступное поведение объясняется формированием у людей при их включенности в маргинально-субкультурные
группы и усвоении ими асоциальных образцов (иными словами, под влиянием феномена «плохой» компании), в зарубежной правоприменительной практике, и прежде всего в США [21]. При этом особое внимание было обращено на возможность реализации различных вариантов модификации поведения у преступников.
С 1960-х годов за рубежом развернулось движение за гуманистическую психологию, и многие юристы стали сторонниками его идей. В тот период теоретические ориентации уже базировались на постулатах «модели конформизма», согласно которой человек изначально является конформистом и стремится поступать правильно. Исходя из этого авторитетной среди юристов стала теория напряжения Р.К. Мерто-на, где утверждается, что большинство людей ориентируются на правовые ценности и установки общества, где они живут, но происходит это с учетом особенностей признания ими возможности их достижения представителями конкретных слоев (групп) общества. В результате преступность и делинквент-ное поведение стали рассматриваться как несоответствие между пропагандируемыми в обществе идеалами успешного человека и наличием для всех людей доступных законных средств их достижения, которые ограничены в силу различий социально-экономического и иного характера. Вследствие подобной ориентации на сущность человека в зарубежной пенитенциарной практике были апробированы различные варианты «ресоциализирующего» и «социально-реабилитационного» подходов в работе с осужденными, в том числе в условиях нелишения свободы
несовершеннолетних преступников.
В целом анализ зарубежных публикаций свидетельствует, что до настоящего времени не выработаны универсальный подход в теории криминализации и оптимальная юридическая модель процесса признания деяний преступными. При разработке уголовной и уголовно-исполнительной политики сегодня в качестве главной цели социального контроля над преступностью признается предупреждение антисоциальных отклонений. Наряду с этим актуальными признаются и такие подходы в борьбе с конкретными категориями преступности, как информационный, медико-биологический, репрессивный, социально-реабилитационный [5, 6, 15, 16].
Отечественная история трансформаций в уголовной политике государства свидетельствует, что при повторном возникновении в первой трети ХХ столетия общемировой тенденции ориентации на достижения антропологии и психологии, с 1930-х годов стал наблюдаться отказ от полноценного учета в праве особенностей человека. На первый план были выдвинуты задачи защиты уголовно-репрессивными мерами советского строя. Вследствие чего в конце 1930-х годов, как отмечает Ю. Домбровский, право стало «факультетом ненужных вещей», а отечественная уголовная юстиция фактически расслоилась на собственно уголовную и политическую [8]. При этом если первая до некоторых пределов пыталась сохранить правовую основу (прежде всего за счет ориентации уголовной политики на соблюдение интересов государства), то вторая полностью вышла за рамки права, превратившись в репрессивную ма-
шину расправы государства с любым инакомыслием [22]. Характерным примером инноваций в советском уголовном законодательстве стало введение строгих мер ответственности как за частную предпринимательскую деятельность и спекуляцию, так и за антисоветскую агитацию и пропаганду (в начале Великой Отечественной войны — даже за распространение ложных слухов, за что по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1941 г. устанавливалась уголовная ответственность в виде тюремного заключения на срок от 2 до 5 лет).
В период с 1961 по 1990 год расширение сферы уголовной ответственности посредством криминализации новых деяний выразилось в том, что в достаточно спокойные для страны годы количество составов уголовно наказуемых деяний возросло на 40 %. Как следствие, по делам, рассматриваемым в отечественных судах, количество лиц, приговариваемых к лишению свободы, в 1985 г. уже достигало 45,2 % от всех осужденных, причем имелись факты объективного вменения и не всегда действовал принцип индивидуализации наказания.
В постсоветской России в результате реформирования уголовного законодательства в 1990-х годах (причем как в рамках разработанных Основ законодательства Союза ССР и республик 1991 г., так и принятого в 1996 г. УК РФ) было декриминализировано значительное число ранее уголовно наказуемых деяний (прежде всего за счет невключения в новое уголовное законодательство более 50 различных составов преступлений). Однако при ориентации на зарубежный опыт в складывающихся в постсоветской России условиях
была введена ответственность и за совершение ряда деяний, криминализация которых ранее не представлялась возможной ввиду отсутствия необходимых социально-политических условий (например, в УК РФ появилась совершенно новая глава 34, инновационный характер придали нормам глав 23 и 28). Вхождение России в состав Совета Европы вынудило государство значительно гуманизировать и Уголовно-исполнительный кодекс РФ.
Вместе с тем возникший после принятия УК РФ 1996 г. поток критических замечаний от ученых и практиков по узким местам и несостыковкам заставил многократно вносить изменения в уголовное законодательство. Началась целенаправленная коррекция содержания конкретных норм, чтобы их содержание в полной мере охватывало предметную область (объекты, субъектный состав, структуру и др.), а также раскрывало функциональные особенности преступного деяния и ответственности за него (более четкое разграничение, что «вправе» или «обязаны» выполнять субъекты правоотношений).
В научных публикациях критически отмечается, что деформированные правовые конструкции в законодательстве появились прежде всего из-за того, что законотворческая деятельность порой носила конъюнктурно-заказной характер, то есть не всегда осуществлялась в контексте нормотворческих канонов права, а также с учетом ранее принятых нормативных правовых актов. Кроме того, из-за лоббирования главный упор в отдельных статьях делался на отстаивание парциальных ценностей и интересов, причем со ссылкой на зарубежный опыт и примененную юридическую тех-
нику, но не на полноценное обоснование целесообразности введения конкретных правовых норм и прогнозирование последствий их применения. Как отмечает В.М. Розин, именно в силу того, что в ряде принятых нормативных правовых актов не учитывались особенности и природа социокультурных процессов в России, ее традиций и своеобразия, неподготовленности к правовой инновации населения, происходило резкое негативное восприятие правотворчества и правовых институтов общества [30, с. 95-112].
В целом следует отметить, что постоянная модификация отечественного уголовного и уголовно-исполнительного законодательства шла в контексте положений ст. 1 Конституции РФ, провозгласившей наше государство правовым, а также ст. 52, конкретизирующей это положение применительно к правам потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью. В итоге в отечественном правотворчестве стала наблюдаться тенденция к обеспечению потерпевшим расширенного доступа к правосудию и компенсации причиненного им материального ущерба и морального вреда. Такой подход в полной мере отражает основополагающие требования международно-правовых актов, касающихся прав и свобод человека (Всеобщей декларации прав и свобод, принятой ООН, а также Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод). Перспективным является расширенное внедрение в России модели «восстановительного правосудия». Учитывая ее парадигмальную перспективность для права, а также для оптимизации взаимодействия уголовной юстиции и институтов гражданского общества
[13], представляется важным повысить активность психологов в поддержке проводимого в настоящее время пилотного эксперимента в ряде регионов страны по апробированию технологий ювенальной юстиции [11, 12, 20].
Рост преступности в России в 1990-е годы заставил юристов основательнее разрабатывать и учитывать при криминализации деяний не только феномен общественной безопасности (с учетом ее характера и степени серьезности), но и возможность повышения безопасности личности. В результате чего в публикациях юристов стала активно обсуждаться специфика социального взаимодействия людей в строящемся правовом обществе, а как следствие проблема учета влияния субъективных особенностей взаимодействующих лиц (причем и физических, и юридических), а также воздействие на это принятых государством правовых норм в отношении отдельных видов преступлений. В связи с этим такими криминологами, как В.Н. Кудрявцев, В.В. Лунеев, С.И. Инша-ков и др., было критически проанализировано значительное число зарубежных теорий причин преступности. Юридическим психологом Е.Б. Лабковской теории были дифференцированы по критерию доминирования объективистского или субъективистского подходов. В первом случае акцент делается на вскрытии специфики принимаемых норм, которые выступают в качестве стандартов право-послушного поведения, а во втором — в качестве критерия преступного поведения признается реакция общественности на конкретные индивидуальные поступки или виды деятельности. Кроме того, в рамках указанных двух подходов есть концепции с более подробным опи-
санием влияния факторов макро- или микроуровней [17].
Сегодня от права требуется целостность, динамизм, формальная определенность, наличие четкого и надежного механизма реализации. На основании этого современный подход к разработке права предполагает системную и взаимосвязанную разработку теории правосознания, теории нормы права и теории правоприменения.
Подчеркивая активную роль правосознания в жизнедеятельности современных людей, представляется важным отметить специфику его связи с этическим сознанием. Как известно, классик отечественной правовой науки Л.И. Пе-тражицкий, разрабатывая психологическую концепцию права, считал, что право и нравственность закреплены не в текстах юридических догм, а в психике людей как прямом источнике всех их поступков. Им обоснован механизм право-образования, который сводится к следующей схеме: спонтанная атрибутивная эмоция ^ факторы внешней (по отношению к психике) среды ^ накопление полезных императивно-атрибутивных эмоций ^ норма права [25]. И хотя в последующем его психологическая концепция права была подвержена резкой критике юристов (особенно за рассмотрение правоообразования преимущественно как бессознательного психического процесса (за исключением, разве что, идеи приспособления эмоциональной сферы индивида к внешним факторам), научно-психологический потенциал этой концепции, на наш взгляд, не потерял своего значения до настоящего времени. Во-первых, данным ученым, в отличие от теоретических подходов других авторов (теории естественного права,
позитивисткой концепции права, исторической школы права), преодолено излишнее юридическое абстрагирование в выделении источников права и раскрыто объективное свойство психики — продуцирование императивно-атрибутивных эмоций, накопление и своеобразный естественный отбор которых приводит к образованию новых правовых норм. Во-вторых, Л.И. Петражицкий, не отрицая, что содержание права определяется экономическими, социальными, политическими и иными внешними факторами, утверждал, что эти факторы воздействуют на процесс образования права не непосредственно, а преломляясь через объективные закономерности психики. В-третьих, крайне важной представляется отстаиваемая им позиция, что эмоциональные переживания людей отражают реальность их стремления не только приспособиться к изменяющимся внешним условиям, но и изменять в связи с этим правовые нормы. Появляющаяся в обществе правовая нормативность, по мнению Л.И. Петражицкого, должна базироваться прежде всего на полезных для социума императивно-атрибутивных эмоциях, накопленных путем их частой повторяемости.
Другой классик отечественного правоведения П.И. Новгородцев считал, что кризис правосознания напрямую вызывается кризисом этических представлений общества о справедливости [23, с. 13-15]. Однако взаимосвязь правового и этического сознания, на наш взгляд, имеет значительно более сложный характер, так как возникает весьма специфичная сеть структурных взаимоотношений, в том числе в аспекте таких оснований права, как идеи истинности, признаваемого равенства, свободы выбора
и др. Более того, как отмечает психолог В.М. Аллахвердов,развитое у человека сознание способно создавать свою собственную систему знаний и смыслов, а поэтому оно охраняет однажды выбранные критерии соответствия, причем за счет как опытного подтверждения догадок, так и самоопределения смысла своего существования. В итоге развитое сознание может и активно влиять на коррекцию правовых норм, и строить воображаемый мир, не имеющий связи с реальностью. В последнем случае человек может принимать за очевидное то, что есть лишь в логическом обосновании сформированной им гипотезы [1, с. 71-80; 2, с. 19-23, 27-49, 494-503].
Отечественными юристами разделяется позиция, что в силу многомерности субъектов правоотношений и возрастающей сложности отражения в праве социальной деятельности и поведения человека следует считать неконструктивным «длительный и необязательный спор, что собой представляет человек — преимущественно биологическое или социальное существо или комбинацию этих признаков». Сегодня для теории права наиболее актуальной задачей является определение той среды, где располагается современное право, при этом важно видение и учет в уголовной политике и законодательстве всех факторов, способных эффективно повлиять на снижение преступности [7]. Такое определение юристами актуальных задач не случайно, так как в постсоветской России произошел всплеск преступности. Это произошло из-за навязывания идеологии самообогащения как главного символа социальных достижений человека и одновременно из-за бесконтрольной пропаганды неуемного потребления со
стороны СМИ. При этом во многих слоях российского общества сложилось толерантное отношение к атрибутам криминальной субкультуры, так как противозаконное поведение можно рассматривать не как социальную аномалию, а лишь как естественную фрустрационную реакцию людей на сужение каналов мобильности в повышении своего социального и экономического статуса.
Указанный вывод подтверждается данными ВЦИОМ по результатам изучения общественного мнения на предмет наибольшей важности проблем, стоящих перед гражданами нашей страны. На протяжении многих лет население устойчиво ставит преступность в рейтинге злободневных проблем на второе место, причем почти на одном уровне по значимости после крайне актуальной для людей неблагоприятной тенденции роста цен и инфляции [28, с. 5]. При этом высокий уровень беспокойства за личную безопасность вызван не только недостатками в работе правоохранительных и правоприменительных органов, но и отсутствием, на наш взгляд, целенаправленных мер в области виктимоло-гической профилактики. Ибо в последние годы, как выявлено в исследовании, проведенном сотрудниками ВНИИ МВД России, ежегодно каждый четвертый гражданин подвергается тому или иному виду преступных посягательств [14, с. 47]. В силу значительной латентно-сти преступлений, по нашему мнению, требуется разработка новых либо совершенствование уже имеющихся специальных средств защиты граждан от преступлений, а также научное обоснование психологических мер по снижению последствий виктимизации у жертв преступлений. К реализации последнего
несомненно должны активно подключиться и юридические психологи, которым предстоит участвовать в создании и системной теории психовиктимологии, и методов профилактики и оказания психологической помощи людям — представителям различных групп криминального риска. В противном случае сохраняющееся у россиян осознание личной незащищенности от преступных посягательств будет являться одним из доминирующих источников социальной напряженности и социального пессимизма в обществе.
В последнее десятилетие среди отечественных ученых (В.И. Голубинский, Ю.П. Зинченко, А.И. и И.А. Папкины, Е.Б. Перелыгина, И.Г. Малкина-Пых, А.Н. Сухов и др.) все чаще предметом исследований становятся психологические аспекты безопасности личности, общества и его различных групп. Закономерно, что А.Л. Журавлевым и А.В. Юревичем при разработке композитного индекса макропсихологического состояния общества, объединяющего два вторичных индекса — психологической устойчивости общества и его социально-психологического благополучия, в качестве конкретного показателя был включен и «индекс смертности от убийств» [19, с. 281]. Однако выделение лишь одного из видов преступности — насильственной, и игнорирование других ее видов (корыстной, экстремизма, терроризма и др.), на наш взгляд, не в полной мере отражает разноплановость воздействия преступности на макропсихо-логическое состояние общества, функционирование различных сфер общественной практики.
В заключение хотелось бы подчеркнуть, что изложенные в статье пробле-
мы актуализируют объединение усилий психологов в разработке такого раздела юридической психология, как «психологическая юриспруденция». Представляется, что интерес к его разработкам теоретического, методического и практико-ориентированного характера проявят как ученые из различных сфер правоведения, так и сотрудники правоприменительных органов.
Литература
1. Аллахвердов В.М. Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. — СПб., 2003.
2. Аллахвердов В.М. Сознание как парадокс (экспериментальная психологика). Т. 1. — СПб., 2000.
3. Антонов А.Д. Теоретические основы криминализации и декриминализации: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. — М., 2003.
4. Балобанова Д.А. Теории криминализации: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. — Одесса, 2007.
5. Бержель Ж.-Л. Общая теория права. — М., 2000.
6. БерманГ.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. — М., 1998.
7. Горбань В.С. Понятие, теория и проблемы формирования общей концепции эффективности законодательства. — М., 2009.
8. Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей. — М., 1989.
9. Зинченко Ю.П, Зотова О.Ю. Основы безопасности личности и общества: монография. — М., 2010.
10. Игнатов А.Н. Проблемы криминализации и декриминализации // Современные проблемы уголовного права и криминологии: Всерос. науч.-практ. конф., посвященная памяти профессора Б.С. Волкова (РУДН, 22 февраля 2007 г.). — М., 2007.
11. Йойшва Н.А., Кузменко Я.А. Работа с правонарушением несовершеннолетнего на досудебном этапе, при рассмотрении дела в суде и после вынесения приговора: метод. пособие. — 2-е изд. — М., 2010.
12. Карнозова Л.М. Включение программ восстановительной ювенальной юстиции в работу суда: метод. пособие. — 2-е изд. — М., 2009.
13. Карнозова Л.М. Уголовная юстиция и гражданское общество. Опыт парадигмального анализа. — М., 2010.
14. Криминологическая обстановка в Российской Федерации в 2006 году и прогноз ее развития. — М., 2007.
15. Кристи Н. Приемлемое количество преступлений / под общ. ред., вступит. ст. Я.И. Гилинско-го — 2-е изд. — СПб., 2011.
16. Кристи Н. Приемлемое количество преступлений. — СПб., 2006.
17. Лабковская Е.Б. Юридическая психология: Теории девиантного поведения. — СПб., 2000.
18. Лесников Г.Ю. Уголовная политика современной России (методологические, правовые и организационные основы): автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. — М., 2005.
19. Макропсихология современного российского общества / под ред. А.Л. Журавлева, А.В. Юре-вича. — М.: Ин-т психологии РАН, 2009.
20. Максудов Р.Р. От локальных экспериментов к инновационным регионам: Этапы создания пилотных площадок в рамках разработки модели восстановительной ювенальной юстиции в России. — М., 2010.
21. НаэмДж. Психология и психиатрия в США / пер. с англ. — М., 1984.
22. Нерсесянц В.С. Наш путь к праву: от социализма к цивилизму. — М., 1992.
23. Новгородцев П.И. Введение в философию права. Кризис современного правосознания. — СПб., 2000.
24. Панько К.К. Основы законодательной техники в уголовном праве России (теория и законодательная практика): автореф. дис. . канд. юрид. наук. — М., 2006.
25. Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. — СПб., 1909.
26. Поздняков В.М. Личность преступника и исправление осужденных (историко-психологический очерк): учеб. пособие. — Домодедово, 1998.
27. Поздняков В.М. Психология в пенитенциарной практике зарубежных стран в ХХ столетии: монография. — М., 2000.
28. Попов В.И. Преступность, угрожающая национальной безопасности России. — М., 2009.
29. Пычева О.В. Герменевтика уголовного закона: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. — М., 2005.
30. Розин В.М. Психология для юристов. — М., 1997.
31. Российская газета. — 2011. — 2 июня.
32. Ситковская О.Д. Психологический комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации. — М., 1998.
33. Ситковская О.Д. Психология уголовной ответственности. — М., 1998.
34. Стахова Я.Г. Уголовная политика и ее реализация субъектами Российской Федерации: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. — М., 2006.
35. Тарасенко В.Г. Постулаты права. — М., 2009.
36. Щегольков В.Ф. Уголовный закон как формально-логическая система: автореф. дис. . д-ра юрид. наук. — М., 2003.
ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПЕНИТЕНЦИАРНОЙ КОНФЛИКТОЛОГИИ КАК НАУКИ
А. П. Детков
Аннотация: в статье рассматривается пенитенциарная конфликтология как новое междисциплинарное, синтезированное научное направление, объединяющее в себе знания в области социологии, психологии, психиатрии, уголовного, уголовно-исполнительного права и криминологии. Автор подробно останавливается на описании пенитенциарного конфликта как разновидности юридического конфликта. Рассматриваются методологические принципы исследования пенитенциарных конфликтов.
Ключевые слова: пенитенциарная конфликтология, субъективно-деятельностный подход, конфликтное поле, исполнение наказания в виде лишения свободы, пенитенциарный конфликт.
The summary: in article the penitentiary conflictology as the new interdisciplinary, synthesized scientific direction uniting in of knowledge in the field of sociology, psychology, psychiatry, the criminal, criminology is considered. The author in detail stops on the description of the peniten-
