CC BY
2«Цветы последние милей»
Цветы последние милей Роскошных первенцев полей. Они унылые мечтанья Живее пробуждают в нас. Так иногда разлуки час Живее сладкого свиданья.
И, 423
При жизни Пушкина это стихотворение не было опубликовано и впервые увидело свет под названием «Последние цветы» в «Современнике» уже после смерти поэта. Сохранились автограф без заглавия и копия в альбоме П. А. Осиновой, где ему предпослано название «Стихи на случай в позднюю осень присланных цветов к П. от П. О.» (II, 1168).
Заглавие, таким образом, отражает источник возникновения стихов: это — благодарность за присланные цветы. Но следует обратить внимание на одно обстоятельство. Нежно любящая поэта Прасковья Александровна часто посылала ему цветы из своего сада. Даже уезжая, она оставляла распоряжение посылать Пушкину цветы (см.: XIII, 203, 542). Но лишь единственный раз Пушкин отозвался на это стихами. Видимо, их продиктовала не вежливость, а нечто иное...
Прочтем стихотворение внимательно. Первые две строчки понятны. Осенние цветы — редкость, и этим они милее весенних. Но почему же они вызывают унылые мечтанья? И откуда вдруг возникла неожиданная аналогия («Так...») осенних цветов с разлукой? И почему разлука живее свиданья?
В поисках объяснения обратимся к датировке стихотворения. Автограф даты не имеет. М. А. Цявловский в «Летописи жизни и творчества Пушкина» и Большое академическое издание (И, 1168) датируют пьесу второй половиной сентября 1825 г., никак не аргументируя эту дату.
I Следует, однако, в^омнить, что существовал еще один альбом П. А. Оси-повой, где также были переписаны эти стихи Пушкина с точно указанной датой —16 октября 1825 г.1 Игнорировать эту дату мы не имеем права. Считать же ее вслед за М. А. Цявловским2 датой переписки стихов в альбом нет оснований. К тому же слова «поздняя осень» в заглавии стихотворения скорее относятся к середине октября, нежели ко второй половине сентября.3
Если же это стихотворение написано 16 октября 1825 г., то в словах о разлуке и свидании мы вправе усмотреть отклик на недавний второй приезд А. П. Керн в Тригорское.
В начале октября 1825 г. А. П. Керн снова посетила Тригорское. На этот раз она приехала с мужем. Пушкин иронизировал в письме к А. Н. Вульфу: «Муж ее очень милый человек, мы познакомились и по-
1 См.: Семевский М. К биографии Пушкина // Русский вестник. 1869. № И. С. 68.
2 Цявловский М. Мелочи о Пушкине // Русский библиофил. 1916. № 8. С. 77.
3 Отметим, кстати, что та пора, когда «Октябрь уж наступил» («Осень»), названа «дни поздней осени».
дружились» (XIII, 237). На самом же деле, как вспоминала впоследствии Анна Петровна, «он <Пушкин> очень не поладил с мужем».4 Пушкин, конечно, виделся с Анной Петровной и хотя, по ее словам, был с нею «опять по-прежнему и даже больше нежен»,5 радости ему эти встречи не принесли.
Более того, между ним и Керн, по-видимому, произошла размолвка. Когда в конце ноября уже из Риги она прислала Пушкину новое издание Байрона, Анна Николаевна Вульф писала ей: «Байрон помирил тебя <5 Пушкиным» (XIII, 250). Если нужно было мириться, значит, было что-то вроде ссоры. Не случайно об этой встрече с поэтом А. П. Керн в своих воспоминаниях не обмолвилась ни словом. Лишь несколько лет •спустя она призналась Анненкову: «Я вам забыла рассказать и в своих воспоминаниях о Пушкине забыла упомянуть о своем вторичном посещении тетушки в Тригорском уже с мужем».6
По сравнению с таким свиданием, о котором даже точная в свопх воспоминаниях о встречах с Пушкиным и дорожившая этими воспоминаниями Анна Петровна могла (или постаралась?) забыть, по сравнению, повторяю, с таким свиданием предшествующая ему разлука, заполненная оживленной перепиской и постоянными воспоминаниями, конечно же, для Пушкина могла быть «живее самого свиданья».
Именно это и сказал Пушкин Прасковье Александровне Осиновой, благодаря за присланные цветы. Ей, с вниманием и тревогой следившей за всеми перипетиями взаимоотношений Пушкина с ее очаровательной и ветреной племянницей, была вполне понятна причудливая ассоциация, отозвавшаяся в пушкинских строчках.
В свете такого толкования понятны и небольшие разночтения между дошедшим до нас автографом и альбомным текстом.
В автографе последняя строка читается: «Живее сладкого свиданья», тогда как в альбоме: «Живее самого свиданья».
Третья строка в альбоме — «Они унылые мечтанья»; в автографе же первоначально было «приятные мечтанья», а затем слово приятные заменено на унылые, т. е. эта строка в обоих текстах совпала.
Какой же из текстов следует считать «истинным»? Какова последовательность их создания? Автограф не содержит обычного для Пушкина обилия исправлений и замен и не может быть признан черновым. Вероятнее всего, он более поздний, нежели альбомный, предназначавшийся для печати, и песет следы правки, вызванной не художественными, а иными соображениями.
Замена более логичного при сравнении с «разлукой» и более соответствующего метру слова самого (свиданья) на сладкого могла быть вызвана желанием по возможности приглушить автобиографический элемент. Отсюда и традиционный для свидания эпитет: сладкое, хотя то свидание, о котором идет речь, было совсем не сладким.
Что касается преследующего те же «антиавтобиографические» цели и тоже традиционного для мечтаний эпитета приятные, то он слишком про-
4 К е р н А. П. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974. С. 293.
5 Там же.
6 Там же. С. 292.
тиворечил бы всей тональности стихотворения, и Пушкин отказался ог него.
Таким образом, «истинным» текстом пушкинского стихотворения следует считать альбомный, вылившийся у Пушкина под непосредственным впечатлением от внушивших его событий и более соответствующий его* настроению тех дней.
С. М. Громбах
«Мальчишка Фебу гимн поднес»
Эта известная эпиграмма Пушкина на Н. И. Надеждина была опубли^-кована в альманахе «Северные цветы на 1830 год».
Мальчишка Фебу гимн поднес. «Охота есть, да мало мозгу. А сколько лет ему, вопрос?» — «Пятнадцать». — «Только-то? Эй, розгу!» За сим принес семинарист Тетрадь лакейских диссертаций, И Фебу вслух прочел Гораций, Кусая губы, первый лист.
Отяжелев, как от дурмана, ,
Сердито Феб его прервал И тотчас взрослого болвана Поставить в палки приказал.
Шч 187
Указывая на высокую оценку Пушкиным поэтического гения Горацияг Л. А. Степанов пишет: «Понимание или непонимание подлинной сущности античного классика было для Пушкина очень важным показателем эстетической зрелости того или иного автора. Именно поэтому в известной эпиграмме 1829 г. он наказывает Надеждина усмешкой Горация и палками Феба. Гораций в эпиграмме предстает ближайшим помощником Феба на Парнасе».1
4 Л. А. Степанов полагает, следовательно, что первый лист «тетради лакейских диссертаций» «семинариста» читает Фебу Гораций. Такая трактовка пушкинского текста, несмотря на ее широкую распространенность, представляется неверной.
В самом деле, имя Горация всплывает в эпиграмме только тогда, когда на Парнас взбирается «семинарист». С кем же разговаривает Феб до его появления, при чтении «гимна», поднесенного «мальчишкой»? Вне-литературного контекста пушкинской эпиграммы понять это невозможно. Между тем стихотворение «Мальчишка Фебу гимн поднес» обращено к читателю, хорошо знакомому с эпиграммой В. Л. Пушкина «Какой-то стихотвор». Опубликованная в 1798 г., она вошла в «Стихотворения» В. Л. Пушкина, изданные в 1822 г., и пользовалась большой популярностью.
1 Степанов Л. А. Пушкин, Гораций, Ювенал // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1978. Т. 8. С. 81.
