CC BY
84
ниями (грошовыми), а “молодые” несут всяческий черный труд (и тоже берут подаяние с благотворительных вечеринок!). Больному (душевно) Бальмонту помогли в прошлом году довольно щедро, но кто? Иностранцы и главное - американцы» [6, с. 800]. Представляется уместным напомнить, что последняя прижизненная книга Бальмонта «Све-тослужение» вышла в свет в далеком от Европы Харбине усилиями русского книгоиздателя В.В. Обольянинова.
Библиографический список
1. Бабореко А. И.А. Бунин: Материалы для библиографии. Изд. 2-е. - М., 1983.
2. Бальмонт К.Д. Автобиографическая проза. -М., 2001.
3. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. - М., 1967. - Т. 9.
4. Бунин И.А. Публицистика 1918-1953 годов. -М., 1998.
5. Куприяновский П.В. Заметки к теме И. Бунин и К. Бальмонт // И.А. Бунин в диалоге эпох: межвуз сб. науч. тр. - Воронеж, 2002.
6. Литературное наследство. - М., 1973. -Т. 84. - Кн. 2.
7. ОР ИМЛИ РАН. - Ф. 3 (Бунин И.А.). - Оп. 2.
8. Письма К.Д. Бальмонта к Дагмар Шаховской / публ. и примеч. Ж. Шерона // Звезда. - 1997. -№ 8.
9. Письма К.Д. Бальмонта И.А. Бунину / публ. Р. Дэвиса и Ж. Шерона // С двух берегов. Русская литература ХХ века в России и за рубежом. - М., 2002.
10. Устами Буниных: В 3 т. - Франкфурт-на-Майне, 1977-1982. - Т. 2.
УДК 821.16
Морозов Николай Георгиевич
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
«ЦВЕТОЧКИ» СВ. ФРАНЦИСКА АССИЗСКОГО В РЕЦЕПЦИИ АВТОРА РАССКАЗА «СТУДЕНТ БЕНЕДИКТОВ»: ДУХОВНЫЕ ИСТОКИ ТЕМЫ СРЕДНЕВЕКОВОГО АСКЕТИЗМА В ПРОЗЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА 1910-Х ГОДОВ
В статье анализируется сюжет и образная система рассказа Б.К. Зайцева «Студент Бенедиктов». При этом рассматриваются особенности рецепции писателем «Цветочков» св. Франциска Ассизского в контексте гуманистических идей А.С. Пушкина, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского.
Ключевые слова: рыцарь, «Цветочки», Франциск Ассизский, труд, келья.
Представляя читателям героя одноименного рассказа «Студент Бенедиктов»
. в качестве увлеченного исследователя богословских трудов св. Франциска Ассизского, Б.К. Зайцев следовал за Д.С. Мережковским. По верному суждению Н.Г. Коптеловой, анализирующей наследие критика, посвященное творчеству Л.Н. Толстого, в качестве образцов христианского сострадания ко всему живому «Мережковский упоминает св. Антония Падуанского, св. Франциска Ассизского, св. Сергия Радонежского, св. Власия, св. Флора и Лавра, св. мученика Христофора»1. Нельзя не согласиться и с мнением исследовательницы трудов «критика-софиста»2 и религиозного мыслителя относительно преобладающего влияния его идейного и литературного творчества на писа-телей-современников, и, в частности, на Б.К. Зайцева3. Следовательно, писатель не только не возражал Д.С. Мережковскому, полагавшему, что Л.Н. Толстой искал свой путь к истинному христианству, но имел на это право как признанный в России и в мире великий художник, мастер первой величины. Б.К. Зайцев развивал отдельные мысли современного ему мыслителя.
Достаточно сильное влияние историко-литературного и критического наследия Д.С. Мережковского на творческое сознание Б.К. Зайцева ощущается в рассказе «Студент Бенедиктов». Это, прежде всего, образные и сюжетные реминисценции, аллюзии из вершинных творений русской классической литературы XIX века (А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой, И.А. Гончаров). На этом историко-литературном фоне особенно интересен поворот автора к средневековой западной Европе, к св. Франциску Ассизскому. Почему же именно этот подвижник, богослов, основатель аскетического ордена францисканцев привлёк внимание Б.К. Зайцева? Для уяснения причин интереса писателя к личности и главному труду средневекового подвижника - «Цветочкам» - необходимо привести справку, дающую представление о св. Франциске и его времени.
Ограничимся выдержкой из Предисловия к «Цветочкам», автором которого является исследователь и переводчик Р. Д. Стыран: «“Цветочки св. Франциска” - средневековый итальянский фло-рилегий, состоящий из 53 глав, повествующих о различных удивительных, чудесных, поучитель-
© Морозов Н.Г, 2012
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2012
293
ных и благочестивых случаях из жизни Святого Франциска Ассизского и его первых последователей. “Цветочки” представляют собой итальянскую версию латинского сочинения Actus beati Francisci et sociorum eius. В Actus имеются 22 главы, не встречающиеся в “Цветочках”, также как из глав “Цветочков” 6 отсутствуют в Actus. Текст “Цветочков” написан анонимным тосканским автором или авторами. <...>
Вероятнее всего, “Цветочки” были написаны на волне протеста против попыток римской курии сгладить бескомпромиссный дух Евангельской бедности, присущей изначальному францисканству. Постепенный отход от правила Святого Франциска, смягчение завещанных им обычаев в середине XIII века привели к кризису в Ордене. <...> В 1257 году был низложен Генерал Ордена Иоанн Пармский, горячий сторонник соблюдения всей строгости Устава, данного Ордену его основателем. В частности, доказательством этой гипотезы истоков “Цветочков” может служить глава 48, где упоминается и сам брат Иоанн Пармский и образно изображается кризис орденской духовной традиции и отход от Правила Святого Франциска»4.
К сожалению, лишь с учётом этой обширной выдержки из Предисловия Р.Д. Стыран становится возможным объяснить поведение героя рассказа Б.К. Зайцева, бедного студента Бенедиктова, жаждущего найти путь к истинному христианству и любви в самом высшем её значении. Бунтарская, горячая натура студента Бенедиктова оказалась созвучной великим подвижникам средневековой Италии, по-рыцарски безупречно боровшимся за чистоту и святость евангельского учения Христа. В основателе Ордена аскетов, в его верном ученике и последователе Иоанне Пармском студент Бенедиктов, по-видимому, нашел истинных друзей, наставников, собеседников. Легендарные современники и герои «Цветочков» манят потерявшегося в своём времени мечтателя-романтика, зовут его к себе, в суровую и возвышенную эпоху рыцарского подвига аскетического служения во имя Христа и Пречистой Девы Марии. Понятной становится и мысль автора о внутренней динамике сюжета: растущая его напряженность обусловлена расставанием героя со своим пространством-временем и уходом в иное, далёкое от его эпохи, средневековое культурное пространство западной Европы. Хронотоп, относящийся к XIII веку, всё более властно заявляет о себе в сюжете рассказа. Бенедиктов всё более прислушлив к голосам далёкого героического прошлого Европы.
О глубине и масштабе кризиса, в котором оказалась Россия первого десятилетия XX века, свидетельствуют процессы обесценивания содержательности образов И.А. Гончарова и Л.Н. Толстого. В рассказе Б.К. Зайцева на смену Вронскому
приходит Гавронский, за которым угадываются очертания Ноздрёва и Анатоля Курагина. Нет в среде измельчавшего российского дворянства героев, подобных Андрею Болконскому и Пьеру Безухову, и некому защитить слабых и обездоленных от злодеев, разбойников и грабителей. Нет истинных носителей благородного духа рыцарства, нет и прекрасных дам. Г авронский смог увлечь бледную копию Веры из романа И.А. Гончарова «Обрыв». Характер героини в рассказе Б.К. Зайцева не раскрыт, о портретной характеристике и речи нет: читателю предстаёт живая статуя во мраке ночного сада, скорее эмблема известного образа, но с укрытым до времени каким-то своим, загадочным строем души. Драма героини по имени Вера лишь намечена ошибочным выбором героя: романтические одежды скоро спадут с плеч Гавронского, да и героине его романа придется расстаться с шалью гончаровской Веры. Откроется печальная быль в духе историй жалких и пошловатых натур из произведений А. П. Чехова, наставника и учителя Б.К. Зайцева.
Зайцеву и его герою, студенту Бенедиктову, становится очевидной горькая мысль об исчерпанности духовного и культурного приданого России начала XX столетия. Следовательно, возникает, обусловленная историческим развитием страны, необходимость поиска новых источников утраченного рыцарства, высоких идеалов служения высочайшим образцам красоты, образов чистой и жертвенной любви. Возможность найти эти ценности студент Бенедиктов, а за ним и автор видят в обращении к сокровищам западноевропейского средневековья, ещё сохранявшего, по мнению Зайцева, верность заветам христианского подвижничества и рыцарства. Не случайно, по мнению автора рассказа «Студент Бенедиктов», эти идеалы в своё время привлекли внимание А.С. Пушкина, создавшего шедевр «Жил на свете рыцарь бедный...», название которого и стало эпиграфом рассказа. При этом автор «Студента Бенедиктова» выстраивает в своём произведении своеобразный пространственный и культурный туннель между эпохами А.С. Пушкина и Св. Франциска Асизского. В опыте аскетического рыцарства средневековой Европы А.С. Пушкину открылось родное и близкое опыту схимников-летописцев, жаждущих послужить великой правде истории во имя торжества справедливости. Понятия о чести и жертвенной любви стремительно покидали российское дворянство во времена Пушкина, ещё более ускорился этот процесс во времена Лермонтова. Зайцев решил повторить попытку русского гения, обратив внимание своего героя к временам крестоносцев и аскетов.
Сделанные наблюдения позволяют уяснить функциональное значение различных фрагментов рассказа «Студент Бенедиктов», в которых так или
294
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2012
иначе определяются следы образы и сюжеты произведений русской классической литературы XIX века. Данные фрагменты текста выстроены в определенной последовательности, порядок её обусловлен нравственно-философской и религиозной мыслью автора. Эта мысль и влияет на формирование сюжета произведения, и многое проясняет в логике отбора цитат, реминисценций и аллюзий. Эпиграф с начальной строкой из пушкинского «Рыцаря бедного» непосредственно проецируется на ту часть сюжета, которая связана с историей обращения Бенедиктова к религиозно-нравственному наследию Франциска Ассизского. Все остальные примеры восприятия Зайцевым произведений русской литературы XIX века проходят мимо главного содержания сюжета - устремления героя к наследию основателя ордена францисканцев. Они кардинально не задевают внутренний центр духовной энергии Бенедиктова, но лишь усиливают работу мысли героя, укрепляют его чувство уверенности в том, что выбор его сделан правильно и смысл жизни откроется ему в ходе изучения «Цветочков» св. Франциска. Эта особенность сюжета рассказа «Студент Бенедиктов» свидетельствует о многом. Так, в заключительный момент истории бегства Гавронского и Веры, когда Бенедиктов решается убить себя, неожиданно заявляет о себе едва уловимый образ великого подвижника, и начинает определяться мотив рыцарства, истинного аристократизма, основанного на средневековом идеале высшей красоты и чистейшей любви, символом которой оказывается образ Пречистой. Есть необходимость привести этот отрывок полностью:
«.Близость Веры, чем-то напоминавшей Зинаиду, сделала тоску ещё пронзительней <...> “Да, - думал он, - к чему страдать, бесцельно терзаться в ловушках? Всё ложь”. И холодеющая его рука опустилась в карман. Он взял револьвер, но тут же с огненной ясностью почувствовал, как трудно поднести его к виску <.>
Под тяжестью своего бремени он сел. Здесь было темно, одиноко, не стыдно. “Ты - несчастная тварь, - шептал ему демон, - твой удел горе, отчаяние. Бедность. Кто полюбит тебя? Ты - ошибка творенья. Исправь её”. “Вся твоя жизнь пред тобою, - говорил кто-то другой, - вспомни её. Ты был чист и честен с колыбели. Ты не поддался в нежном детстве и теперь, ты, пишущий о святом Франциске, - отступаешь? Ты сдаёшься, рыцарь?”»5.
В стихотворении Н.А. Некрасова «Рыцарь на час» голос демона внушает лирическому герою злую мысль о необходимости покориться «неизбежной и горькой судьбе» раба, одного из представителей «ничтожного племени» рода человеческого. Этой человеконенавистнической песней демона заканчивается стихотворение Некрасова. Но в рас-
сказе Зайцева недобрым и лживым речам демона возражает другой голос, побуждающий томящегося жаждой духовного блага студента вспомнить
о прожитой жизни и устыдиться недостойных рыцаря и христианина мыслей о самоубийстве. Чей это голос - догадаться не трудно. И тотчас же перед мысленным взором Бенедиктова встают картины детства: «.Он внезапно увидел весеннюю ночь под праздник Пасхи <...>. В церкви, на том берегу, огоньки, это пасхальная заутреня. Звезды на небе чисты. Золотой свет их, золотое сияние заутрени не даст в обиду маленького человека» (I, 226). Это чистое и сияющее звёздной славой видение детских лет подарил Бенедиктову тот, к кому он перед этим только что воззвал: «Господи, Господи!» (I, 226). Христос выступает здесь в качестве Рыцаря Вселенной, отогнав злого демона, защитив маленького земного человека, потому что в каждом из земных людей живет дитя, нуждающееся в защите от зла. Обратим внимание на усложнённую динамику смены хронотопов: пространственно-временные объёмы разных эпох в истории человечества - от средневековья до российского девятнадцатого века, и далее - до века двадцатого - включаются в гигантский пространственно-временной объём. Примечательна в этих отрывках внешне причудливое соотнесение фрагментов, овеянных мотивами из произведений Некрасова и Достоевского. Мотив «Рыцаря на час» оттеняет вечную драму человеческого рода, несущего бремя первородного греха. Этот грех, как известно, искуплен был великой жертвой Христа, и здесь Зайцев напоминает читателям о том, что теперь сдаваться последователям Спасителя стыдно и позорно.
Предшествующий диалогу голосов - демона и Господа - фрагмент с револьвером и попыткой осуществить протест против мира лжи посредством самоубийства - очень напоминает о героях романов Ф.М. Достоевского. Тут возникают аллюзии, касающиеся Раскольникова, вооружившегося против мира лжи самоубийственной теорией и топором. Попытки раз и навсегда покончить с мучительными вопросами посредством револьвера побуждают воображение читателя обратиться к теоретику самоубийства из романа Ф.М. Достоевского «Бесы», эстетизирующему револьвер как символ некоего ключа, отпирающего людям врата в обитель человекобогов. Но доктор Кириллов, когда настал момент действовать по его теории, оказался столь же слабым и жалким практиком, как и студент Бенедиктов. Однако в рассмотренном фрагменте покушения героя на самоубийство мотив «Цветочков» св. Франциска Ассизского определяется через ключевое слово «заутреня». Можно было бы не придавать дважды повторенному слову «заутреня» какое-то особенное значение, если
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2012
295
бы не заключающая рассказ Зайцева усеченная цитата из «Цветочков»:
«Он вошёл в свой флигель - трудовую келью, где лежали книги, где ждал его св. Франциск. Это всё было его. Он взял со стола книгу и раскрыл. Его взор упал на строки: “На заре крики горных соколов будили св. Франциска, на высотах Альвер-ны”» (I, 232). Дело в том, что появление этой цитаты подготовлено предшествующим повествованием, а именно: фрагментом с двумя голосами и видением «пасхальной заутрени» в контексте значащих слов «св. Франциск» и «рыцарь». Все эти слова тесно связаны с тем отрывком из «Цветочков», где повествуется о горных соколах и св. Франциске. Приведём эту выдержку из «Цветочков» св. Франциска Ассизского: «Святой Франциск тогда, совершая Пост, как было сказано, борясь с дьяволом, получал многое утешение не только через посещение ангелов, но и через помощь птиц, обитавших в горах. Ибо в течение всего этого Поста сокол, чьё гнездо было неподалеку от хижины Святого, будил его каждую ночь перед часом Заутрени, крича и хлопая крыльями, и не улетал»6.
Таким образом, очевидным становится композиционнообразующее значение цитаты из «Цветочков» св. Франциска Ассизского в рассказе Б.К. Зайцева «Студент Бенедиктов». Мотив духовного труда св. Франциска обретает дополнительный смысл в сюжете рассказа, определяясь в качестве чудесного знамения Бенедиктову, желающему следовать по стезе великого подвижника средневековой Европы. Слова «заутреня» и «сокол» в рецепции Зайцевым «Цветочков» св. Франциска Ассизского соответствуют образу средневекового подвижника и развитому
из него понятию о цели и смысле жизни подлинного рыцаря и аскета. Это содержание аллюзии и усеченной цитаты из «Цветочков» обусловливают в рамках сюжета качественно новую совокупность восприятия героем и автором наследия и духовного подвига св. Франциска. В результате воздействия этой концентрированной идеи на художественное сознание Б.К. Зайцева в тексте рассказа возникает внешняя форма, «в которой объективируется художественный образ»7. Так в заключительном фрагменте появляется едва уловимый, но определяемый образ святого Франциска, ожидающего в келье прихода своего нового ученика и последователя.
Примечания
1 Коптелова Н.Г. Проблема рецепции русской литературы XIX века в критике Д.С. Мережковского (1880-1917 гг.): Дис. ... д-ра филол. наук. -Кострома, 2010. - С. 230.
2 Там же. - С. 733.
3 Там же. - С. 732-733.
4 Стыран Р.Д. «Цветочки святого Франциска» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://S-francesco.narod.rU/01.11.2011.
5 Зайцев Б.К. Сочинения в 3 т. Т. 1. - М.: Ху-
дож. лит.; ТЕРРА, 1993. - С. 225-226. Далее ссыл-
ки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
6 «Цветочки святого Франциска» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://S-francesco.narod.ru/ 01.11.2011
7 Потебня А.А. Из записок по теории словесности // Потебня А.А. Теоретическая поэтика. - М.: Высшая школа, 1990. - С. 30.
УДК 882.09
Позднякова Елена Александровна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
ГЕНЕЗИС «НОВОЙ ДРАМЫ» А.П. ЧЕХОВА
В статье раскрываются генетические связи пьес Чехова с поэтикой русского романа.
Ключевые слова: повествовательность, полифонизм, двойники, монтаж, многогеройность, внесценические персонажи.
Так случилось, что Антону Павловичу Чехову не суждено было написать роман, венцом его творчества стала драма, созданная «вопреки всем правилам» сценического искусства. Уже сам драматург не раз подмечал необычный, не укладывающийся в строгие театральные рамки характер своих пьес, да и в ответ, начиная уже с «Иванова», выслушивал упреки в нарушении правил. «Вы чересчур игнорируете сценически требования», - говорил В. И. Немирович-Данченко по поводу «Лешего». «Одно скажу: пи-
шите повесть, - категорически заявлял А.П. Ленский. - Вы слишком презрительно относитесь к сцене и драматической форме, слишком мало уважаете их, чтобы писать драму» [5, П, т. 12, с. 385].
Н.Я. Берковский отмечал: «В драмах Чехова события - фон, а быт выносится на передний план, вопреки традиции, где фон занят бытом, события же выдвинуты вперед» [2, с. 149]. «Совершенно неведомая старой драматургии реалистическая об-стоятельственность - вот что внутренне характеризует новаторский стиль Чехова-драматурга» [4,
296
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2012
© Позднякова Е.А., 2012
