CC BY
48
ФИЛОСОФИЯ: ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ
2019.04.001. Б.В. МЕЖУЕВ. «ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ РЕАЛИЗМ» КАК ШАНС НА ВОЗВРАЩЕНИЕ ТЕОРИИ К РЕАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ.
Ключевые слова: цивилизационный реализм; лидерство; делегированная гегемония; лимитрофные государства; буферные зоны.
В статье раскрывается концептуальное содержание идеи «цивилизационного реализма», который рассматривается как то направление теории международных отношений, которое могло бы преодолеть болезненный разрыв науки и практики, ощутимый не только в ведущих западных странах, но еще более в России. Идеи «цивилизационного реализма» сопоставляются с аналогичными наработками видных американских политических экспертов, размышляющих о современном миропорядке и месте России в нем. Выдвигается предположение, что разрешением конфликтного противоречия России с Западом могла бы стать договоренность с «цивилизационными лидерами» Евроатлантики о создании буферной демилитаризованной зоны из лимитрофных государств Восточной Европы.
Теория международных отношений сегодня переживает очевидный кризис, обусловленный определенным удалением этой дисциплины от текущих политических реалий. Если родоначальниками теории международных отношений на Западе были или бывшие дипломаты, как Э. Карр, или влиятельные публичные интеллектуалы, как Г. Моргентау, то сегодня в своих основных направлениях, таких как либеральный институционализм или конструктивизм, теория ушла далеко в сторону от практики, и наиболее важные представители этой дисциплины обладают узкоакадемической известностью. Даже теоретики-реалисты, гораздо в большей
мере приспособленные к диалогу с практиками и часто совмещавшие в себе ипостаси ученых и политиков, сегодня - не в политическом мейнстриме англосаксонских стран, где тон задают люди, равнодушные к каким бы то ни было концептуальным рекомендациям. Однако вне адекватной теории практика вырождается в серию импровизаций. Сошлемся на авторитетное мнение наиболее влиятельного из ныне живущих теоретиков неореализма Джона Миршаймера, согласно которому теория, которая отказывается от каких-то практических выводов, является неудовлетворительной, а политика, не принимающая в расчет научные концепции, - принципиально нечестной (10, с. 9). Если взять предшествующие три администрации США, то в основе их действий на международной сцене была определенная теория, хотя и крайне неудовлетворительная, - «демократического мира», «распространения демократии» с помощью силовой политики США и пр. Все эти непродуманные и не обоснованные в должной мере, но тем не менее концептуальные построения стали одной из причин серии геополитических катастроф, в первую очередь на Ближнем Востоке, а также в отношениях Запада и России. «Цивилизационный реализм», который мы представляем в настоящей работе, ориентирован на то, чтобы попытаться преодолеть болезненный разрыв теории и практики, ощутимый не только в ведущих западных странах, но еще более в России, где, по существу, нет самостоятельных школ международных отношений, а вся социальная наука в лучшем случае функционирует по тем направлениям, которые преобладают в англосаксонском мире. Как мы уже писали в целом ряде предшествующих работ, «цивилизационный реализм» представляет собой прагматическую развертку геополитической концепции Вадима Цымбурского, в первую очередь его анализа динамики системы Европа - Россия, представленного в его труде «Морфология российской геополитики и динамика международной системы ХУШ-ХХ века» (6, с. 59-117).
Появившись на свет в начале 2017 г., «цивилизационный реализм» был призван решить одну практическую задачу - обосновать возможность договоренностей с Западом, и в первую очередь с Соединенными Штатами Америки, относительно обеспечения приемлемого для России статус-кво в Восточной Европе. Стороны могли бы договориться о создании демилитаризованной
зоны буферных государств, разделяющих Россию и Евроатланти-ку, при взаимных гарантиях безопасности, территориальной целостности и прав на культурно-языковое самоопределение входящих в эти государства этнических и субэтнических групп. О возможности такой «сделки» рассуждали выдающиеся геостратеги Запада, включая Генри Киссинджера и Збигнева Бжезинского1. Практически вся «реалистически» мыслящая часть американского внешнеполитического истеблишмента исходила из подобного рода возможности, миссия реализовать которую возлагалась на администрацию Трампа. В настоящий момент, однако, рассчитывать можно только на будущую - желательно демократическую - администрацию в том случае, если ее будут возглавлять реалистически мыслящие прагматики. Следует признать, что в экспертном пуле Демократической партии таковых «прагматиков» немало, хотя их восприятие России и ее интересов может быть скорректировано с «цивилиза-ционно-реалистической» точки зрения.
Вопреки заявлениям западных политических экспертов Россия не является «ревизионистской» или «реваншистской» державой - ее внешняя политика была и остается консервативной, а ее главной задачей является сохранение и поддержание статус-кво в Европе, образовавшегося после распада Советского Союза. Россия не претендует на пересмотр сложившегося баланса сил, однако она не готова смириться с полным обнулением своего регионального влияния, что является в настоящий момент основной целью политики западных держав.
Фиаско «делегированной гегемонии»
Для того чтобы отстоять свое право на региональное влияние, оспариваемое подавляющим большинством политиков и экспертов, стоящих на либерально-фундаменталистских позициях, Россия не может не рассматривать себя в качестве социального феномена, отличного от Запада. Иначе говоря, в качестве особой «цивилизации» со своей собственной орбитой и силой притяжения. Конечно, свое право на особую «сферу влияния» Россия мо-
1 Спектр мнений американских экспертов на тему создания «буферных» зон между Россией и Евроатлантикой (3, с. 23-24; 4, с. 116-129).
жет обусловливать особой приобщенностью к Европе и большей просвещенностью по отношению к тем странам, на которое это влияние могло бы распространяться. Подобная политическая линия - мы назовем ее «делегированной гегемонией» - преобладала в российской внешней политике в постсоветский период. В определенный момент она высказывалась предельно откровенно, как, например, в период нахождения Андрея Козырева на посту министра иностранных дел России. В другие времена она сочеталась с риторикой «многополярного мира», создавая странный симбиоз последовательного глобализма и стратегии «баланса сил». Очевидно, что «делегированная гегемония» в рамках четко обозначенной сферы влияния отвечала чаяниям российской политической и особенно экономической элиты с ее одновременным запросом на державность и страхом перед изоляцией от Евроатлантики.
Проблема состоит в том, что в политическом бомонде России всегда будут сохранять свое влияние силы, более прозападные, чем действующая власть. Это будет являться источником уязвимости для любого постсоветского режима, который избрал бы своей «большой стратегией» концепцию «делегированной гегемонии». Рано или поздно представителям режима придется отстаивать свое право на власть по отношению к более прозападным претендентам на власть, и делать это убедительно можно будет, только указывая на свою большую патриотичность. И режимный патриотизм, чтобы выглядеть правдоподобно, включает в себя в том числе и способность в критические моменты пойти против консолидированного мнения Евроатлантики и политики ее гегемона. А подобная фронда со стороны России неизбежно поставит под сомнение всю стратегию «делегированной гегемонии». Чтобы одолеть внутреннюю фронду в 2003 г., российскому президенту пришлось осложнить свои к тому времени почти партнерские отношения с Бушем-мл. и присоединиться к франко-германской оппозиции планируемому США вторжению в Ирак. И это событие немедленно отразилось в том же самом 2003 г. запуском программы «распространения демократии», первым бенефициаром которой стал герой «революции роз» в Грузии Михаил Саакашвили. Примерно с этого момента стало ясно, что региональную «гегемонию» придется добывать в жестком противостоянии с Евроатлан-тикой, а не в согласии с ней.
К середине 2017 г. Россия исчерпала все возможные способы приобщения к Западу как субъекту геополитики. В настоящее время любые надежды на возрождение стратегии «делегированной гегемонии» должны быть оставлены. Это делает фактически безальтернативным обращение к «цивилизационной» риторике просто как к маркеру некоей особости России в ее отличии от Евроат-лантики, как бы мы ни мыслили и ни концептуализировали данное отличие, в чем бы ни усматривали ее исток. И это со всей очевидностью и проявилось в 2018 г., когда идея России - особой «цивилизации» со ссылкой на родоначальника этой концепции Н.Я. Данилевского была заявлена президентом РФ в его речи на Всемирном русском национальном соборе. «... Невозможно представить историю человечества без таких же неповторимых цивилизаций, как Индия, Китай, Западная Европа, Америка, многие другие. Это действительно многоликая сложность, каждая грань которой дополняет и обогащает друг друга. И здесь хочу напомнить слова выдающегося русского мыслителя Х1Х века Николая Данилевского: "Ни одна цивилизация не может гордиться тем, что она представляла высшую точку развития". Сегодня понимание такой сложности развития цивилизаций служит фундаментальной основой для многополярного мира, для отстаивания принципов международного права, и вес влияния полюсов будущего развития, конечно же, прежде всего будет определяться их экономической, научной, культурной, духовной и человеческой основой, потен-циалом»1.
Реализм в теории и жизни
Весь вопрос, собственно, состоит в том, к чему ведет Россию ее признание в качестве особой цивилизации. Прежде чем ответить на этот вопрос, проанализируем другую часть нашей формулы - понятие «реализм». В отличие от иных внешнеполитических концепций, реализм имеет одну важную особенность - он представляет собой в одно и то же время и особую теорию междуна-
1 Выступление президента России В.В. Путина на открытии XXII Всемирного русского народного собора // Официальный сайт Русской православной церкви. - 2018. - 1 ноября. - Режим доступа: http://www.patriarchia.ru/db/text/ 5295161.html (Дата обращения: 04.07.2019.)
родных отношений, и течение во внешнеполитической мысли, имеющее своих представителей в истеблишменте различных стран. Отличить одно от другого непросто, в том числе и потому, что нередко один и тот же человек может выступать как реалист сразу в трех ипостасях - академического ученого, эксперта по конкретным вопросам текущей политики и действующего политика.
Иногда политический компонент карьеры явно оттеняет академический, самый яркий пример - Генри Киссинджер. В иных случаях мы видим, как признанный ученый с неоспоримой научной репутацией предпринимает отчаянные усилия вырваться из узких академических рамок в мир конкретной политической экспертизы в надежде, что его рекомендации будут когда-либо услышаны и приняты во внимание, наиболее впечатляющий пример академического гуру с нереализованными амбициями эксперта -Джон Миршаймер (см. его размышления о политике США последних десятилетий (9)). Едва ли будет ошибкой сказать, что реализм, по крайней мере в англосаксонском мире, представляет собой точку наибольшего сближения академической науки и практической политики. Альтернативные теории международных отношений - например, конструктивизм или в меньшей степени либеральный институционализм - обозначают тенденцию к сепарации теории от практики. С другой стороны, такие влиятельные течения во внешнеполитической мысли, как, например, неоконсерватизм, не имеют серьезных представителей в академической теории международных отношений, хотя, любопытным образом, имеют таковых в социологии и сравнительной политологии -можно вспомнить имена Сеймура Мартина Липпсета и Джека Голдстоуна.
Тем не менее реализм в политике и реализм в теории международных отношений представляют собой все же разные, хотя и сообщающиеся между собой явления. Так, основатель неореализма в международных отношениях скончавшийся в 2013 г. Кеннет Уолц был явно далек от сферы практической политики, а один из вождей реалистов - ныне здравствующий советник по национальной безопасности при двух американских президентах Дж. Форде и Дж. Буше-ст. генерал Брент Скоукрофт - явно не принадлежит к миру ученых. Яеа1Ро1Шк как явление восходит к временам Бисмарка и Дизраэли, но политический реализм как школа теории
международных отношений возникла намного позже. Ее основателем считают политического теоретика и беженца из нацистской Германии Ганса Моргентау. Не будет ошибкой полагать, что Мор-гентау попытался привить американской политической мысли те принципы, которые лежали в основе успешной континентальной политики, позволявшей державам Европы реализовывать национальные интересы, избегая большой войны в период 1815-1914 гг.
Основным постулатом классического реализма (и одним из шести его принципов, сформулированных Моргентау в своей книге 1948 г. «Политика среди наций») (11) является представление о том, что политическая сфера не выводима полностью из морали и не сводима к ней. Невозможно объяснить и оправдать все действия государства только высшими моральными или идеологическими принципами - у государств есть собственная логика функционирования, и высшим критерием для него является национальный интерес, который нужно определить как стремление достичь максимально возможного объема власти в условиях неизбежной мно-госубъектности международного пространства. Теоретической предпосылкой политического реализма является гипотеза, что миру между нациями угрожают не столько их эгоистические интересы, так или иначе коррелируемые в процессе дипломатии, сколько высокие идеи, высшие принципы, сверхценные моральные установки, которые при последовательной их реализации ведут к большой войне. Тем не менее Моргентау не отрицал, что мораль все же играет определенную роль в политике и отвлечься от нее полностью невозможно.
Плюрализм «цивилизаций» - факт, который не обусловлен какой-либо универсалистской концепцией морали, так же как и специфической «большой идеологией», будь то либерализм, коммунизм или нацизм. Любая «большая» идеологическая установка является метацивилизационной, претендующей на преодоление разнообразия цивилизаций. С другой стороны, естественным мировоззрением любого человека, приобщенного к какой-либо системе ценностей, является представление о ее универсальном характере. При всей нашей толерантности к чужому мнению мы едва ли сможем представить спокойное дипломатическое взаимодействие и торговое сотрудничество с цивилизацией каннибалов или этносом, допускающим человеческие жертвоприношения.
Хотя «цивилизационный плюрализм» имеет свои ограничения, однако последовательно проведенный «цивилизационный монизм» неотделим от тоталитаризма. Страны и народы обладают неоспоримым правом иметь неодинаковые представления о месте традиционной религии в обществе, равно как и о социальной приемлемости сексуальных девиаций, о правах женщин, сексуальных меньшинств, детей и многом другом. Разумеется, сам факт готовности отказаться от универсализма в этих вопросах обусловлен в первую очередь нашей неуверенностью в правильности избранного прогрессистским авангардом Евроатлантики пути их решения. И в этом смысле идея многообразия «цивилизаций» - следствие кризиса универсалистской морали, обусловленной в первую очередь неостановимым на Западе процессом секуляризации.
Если это так, значит, следует допустить, что западная цивилизация не является единственным полюсом притяжения, другие страны также обладают способностью - по каким-либо причинам -притягивать к себе государства, народы, этнические и субэтнические группы, находящиеся за пределами их территории. И в ситуации выбора между двумя полюсами, как и предсказывал Хантингтон в знаменитой статье 1993 г. «Столкновение цивилизаций», такие государства неизбежно будут тестироваться на раскол.
Очевидно, что события 2014 г. на Украине явились основным свидетельством в пользу справедливости этой хантингтонов-ской гипотезы. Однако в экспертных кругах Запада, в том числе его реалистическом сегменте, существует представление о том, что тяготение к России, во всяком случае жителей тех областей востока Украины, которые выступили против государственного переворота 2014 г. и обратились за поддержкой к Путину, является не более чем продуктом специальных политических технологий Кремля. Россия просто не обладает запасом «мягкой силы», достаточным для того, чтобы уметь притягивать к себе другие народы.
«Россиецентризм» как предпосылка «цивилизационного реализма»
Американские политологи, сотрудники лондонского Международного института стратегических исследований Тимоти Кол-тон и Сэмюэль Чарап предприняли гигантский труд: описание
всей предыстории украинского конфликта 2014 г., а также его последствий через призму борьбы России и Евроатлантики за контроль над разделяющими их цивилизационные пространства лимитрофными государствами. Их исследование вышло в 2017 г. под красноречивым названием «Проигрывает каждый. Украинский кризис и разрушительное соперничество за постсоветскую Евразию» (7).
Политологи проанализировали все подробности этого конфликта за лимитрофы, начиная с момента распада Советского Союза в 1991 г. и решения о расширении НАТО на Восток в 1996 г. Общие практические выводы исследования Чарапа и Колтона вполне «цивилизационно-реалистические», если только не обращать внимания на то, что слово «цивилизация» отсутствует в лексиконе американских политологов. По мнению американских исследователей, Евроатлантике и России следует отказаться от «игры с нулевой суммой» во взаимном противостоянии за лимитрофные государства, при этом, однако, и позицию самих этих государств тоже нужно принимать во внимание. Никакой Ялты-2 с разделением Европы на сферы влияния быть не должно. Нужны всесторонние переговоры о «новых институциональных вариантах для "государств-лимитрофов"» (the In-Betweens, по терминологии авторов), которые должны стать «мостом между евро-атлантическими институтами и их ведомыми Россией партнерами» (7, с. 181).
Каким образом Украина, Молдова, Грузия смогут стать такого рода «мостами», в тексте статьи-доклада не конкретизируется, хотя можно сделать вывод, что речь идет о создании временной или постоянной нейтральной зоны, свободной от военных блоков, при сохранении возможностей политического, культурного и экономического самоопределения для оказавшихся в конфликтной зоне государств.
В другой работе, отрывок из которой поместил в феврале 2018 г. на своем сайте журнал «Foreign Policy», - книге одного из руководителей американского Совета по международной политике Бена Стейла «План Маршала: На заре холодной войны», - высказывается тезис, вынесенный в название публикуемого фрагмента, что действия России в 2014 г. объясняются не столько идеологией, сколько географией. В этом исследовании обращается внимание
на то, что, за исключением истории с Крымом, Россия никогда не пыталась присоединить к себе куски территорий других стран, население которых занимает пророссийские позиции, сознавая, что в случае такого присоединения задача удержать экспансию Евроат-лантики на соседние с Россией территории будет крайне затруднительно. Тогда как замороженные конфликты в этих странах надежно блокируют их от вступления в НАТО (13). В целом Бен Стейл подводит читателей к тому же выводу, что сделали Колтон и Чарап: «нейтральный статус» лимитрофных государств - единственно возможное разрешение спора России и Евроатлантики, спора, который в противном случае станет постоянной угрозой безопасности для всего континента.
В общем, «цивилизационный реализм» - только не бренди-рованный ни этим, ни каким другим именем - становится путеводной звездой для всех тех рационально мыслящих экспертов, кто пытается найти выход из восточноевропейского тупика. Это можно только приветствовать. Обратим внимание на то, что эти эксперты принадлежат к оппозиционной Демократической, а не к Республиканской партии, что заметно и по их текстам, в которых львиная доля ответственности за все неприятности в отношениях между Россией и Западом возлагается на администрацию Буша-мл. и консервативно настроенных республиканцев, захвативших нижнюю палату Конгресса в 1994 г. Получается, что Клинтон, бомбивший Югославию в 1999 и инициировавший экспансию НАТО на Восток, и Обама, бомбивший Ливию в 2011, повинны в произошедшем намного меньше. С исторической точки зрения это, конечно, явная натяжка, но с позиции текущей политики эти сигналы, возможно, свидетельствуют о том, что с американскими демократами в будущем и в самом деле окажется проще договориться на платформе «цивилизационного реализма», чем с радикальными американскими националистами, руководствующимися принципом ничем не сдерживаемого государственного эгоизма.
Однако этот новый демократический реализм не случайно отказывается от слова «цивилизационный» - Колтон и Чарап жестко лишают Россию права на обладание «мягкой силой»: для американских исследователей наше Отечество - это не более чем геополитический и геоэкономический гигант, с которым надлежит считаться, принимая во внимание его интересы, искать с ним пути
компромисса, но держа в уме «неоспоримую» истину, что ни один народ к России по доброй воле присоединиться не захочет; все соседние страны будут пытаться освободиться от влияния нашей страны и присоединиться к Евроатлантике. «Присоединиться» смогут не все, поскольку Евроатлантика не сможет принять всех желающих, но это досадное обстоятельство не может считаться свидетельством в пользу российской привлекательности.
Поэтому Запад и не должен соглашаться на «доминирование России в соседних странах». «На самом деле, - констатируют авторы книги, - дальнейшее расширение возглавляемых Россией институтов в регионе - тоже неподходящее решение, вне зависимости от того, какую политику выберет Запад. Те государства, которые уже оказались в поле действия российских институтов, останутся там из-за давления или отсутствия лучших возможностей, большинство, наверное, ушли бы из российского влияния, если бы могли». Авторы с аналитической беспощадностью констатируют, что «российские проекты регионального управления не пользуются особой поддержкой в других странах» (7, с. 178).
Итак, перед нами - пример «реализма», не допускающего наличия искреннего «россиецентризма», в том числе в соседних с Россией странах - тех, за которые между нашей страной и Евроат-лантикой идет непримиримая геополитическая и геоэкономическая борьба. Но отметим при этом - не борьба «геокультурная», или, по терминологии самих авторов «геоидейная», в которой у нашей страны, согласно мнению Чарапа и Колтона, просто нет шансов на успех.
Насколько такой скепсис в отношении российской «мягкой силы» и «россиецентризма» соответствует действительности? Существует ли гравитационное поле российской цивилизации или же таковой цивилизации просто нет, а есть полюс военной и экономической силы, с которой нужно иметь дело, чтобы избежать военного конфликта с непредсказуемыми последствиями, но которую нельзя искренне уважать? Некоторые факты из истории «цивилизацион-ного соперничества» за Украину американские эксперты добросовестно игнорируют. Авторы «Победителей нет» ничего не пишут о народном восстании в Севастополе в феврале 2014 г. (см. на эту тему: 5, с. 11-13) и о деятельности прорусских активистов в Крыму, пытавшихся не допустить подписания Украиной соглашения о
евроассоциации при игнорировании воли пророссийской части страны. Очевидно, что перспектива вхождения в безвизовую зону с ЕС ценой разрыва культурных контактов с Россией для многих жителей Крыма, Севастополя и значительной части всего Юго-Востока была бы категорически неприемлема.
Это свидетельствует о том, что Россия все же обладает «мягкой силой», и «россиецентризм» как явление существует. Иными словами, существует «российскость» не только как национальная, но и как цивилизационная идентичность: многие люди на Украине не просто не хотели становиться украинцами, но они также не желали становиться и европейцами, опасаясь, что в результате этого они перестанут быть русскими.
Также показательно, что при обсуждении всей истории с лимитрофными народами американские политологи умалчивают про недавние политические процессы в Восточной Европе, в которой у России и Путина стали появляться неожиданные почитатели -от венгерского премьера до руководителей итальянского правительства. Конечно, это не может восприниматься как угроза европейскому единству, но все же это тоже свидетельство в пользу нового «россиецентризма», пускай и уступающего «европоцентризму» по всем возможным показателям, но тем не менее всамделишного и реального: принимать его во внимание объективным аналитикам просто необходимо.
Конечно, России сегодня остро необходимо составить объективное представление об истории борьбы с Евроатлантикой за контроль над лимитрофными территориями. И это исследование должно быть написано исходя из допущения, что Россия имеет свое цивилизационное «гравитационное поле», обладающее не нулевым градусом притяжения. При этом следует объективно разобраться в том, за счет каких факторов это поле все-таки возникает: факторов языка, общей истории, культуры, этнического происхождения. Но, возможно, играют роль какие-то иные мотивы - например, страх утратить национальную идентичность в условиях мультикультурной Европы?
Соответствующий интересам России «реализм» должен уметь работать с фактором «россиецентризма», а не игнорировать его существование. Однако следует помнить, что «цивилизационный реализм» не тождественен «цивилизационному фундамента-
лизму», для которого наличие «россиецентризма» на какой-либо территории - повод для ее немедленной интеграции в сферу российских интересов без учета возможных издержек. Другой крайностью был бы «реалистический нигилизм» - сознательное обнуление собственной «мягкой силы» ради мирного соглашения с партнерами по «соперничеству цивилизаций».
Можно ли ограничиться «нейтралитетом на постоянной основе»?
Недооценка фактора «россиецентризма» приводит американских экспертов, готовых к признанию интересов России в ближнем зарубежье, к весьма спорным и неудовлетворительным выводам и рекомендациям. Внешнеполитический «мозговой центр» Демократической партии Brookings Institute выпустил в 2017 г. довольно неожиданную книгу - небольшую монографию постоянного сотрудника этого учреждения, довольно известного в США военного эксперта Майкла О'Хэнлона, которая называется «За пределами НАТО: Новая архитектура безопасности для Восточной Европы» («Beyond NATO: A New Security architecture for Eastern Europe»). В публичное пространство была вброшена не совсем банальная идея с целью тестировать реакцию на нее как истеблишмента обеих партий, так и политического класса России.
В чем заключается предложение О'Хэнлона? Состоит оно в том, что НАТО следует официально объявить о своем прекращении дальнейшего продвижения на Восток и договориться с Россией о нейтральном статусе целого пояса стран - от Грузии до Швеции: ни одной из этих стран никогда не будет позволено вступить ни в один военный альянс. Этим странам придется - даже помимо их собственного желания - оставаться «нейтральными на постоянной основе» (permanent neutrality). В обмен на уже юридически гарантированное обязательство не двигаться далее Черногории Россия обязуется вывести свои войска из всех обреченных на «постоянный нейтралитет» государств и более не посягать на их территориальную целостность. При этом, что существенно, вопрос о членстве в Европейском союзе или ином экономическом или культурном объединении с Западом этим потенциальным пактом учитываться не должен. России, если предложение О'Хэнлона примет
будущая администрация, будет предоставлено право вето на вступление лимитрофных стран в военный блок, однако не право блокирования их участия в не включающих Россию экономических и культурных альянсах.
На протяжении почти всей своей книги О'Хэнлон как будто извиняется за свое резкое и смелое предложение, непрерывно доказывая воображаемому оппоненту, идеально-типическому либеральному фундаменталисту, что его проект ни в коей мере не должен считаться подарком Владимиру Путину, признанием силы России или тем более справедливости ее упреков Западу. Решение о расширении НАТО на Восток, принятое администрацией Билла Клинтона, нельзя считать роковой ошибкой, как полагал выдающийся ученый и политик Джордж Кеннан, и тем более нарушением какого-то неписаного обещания, якобы данного Бушем-ст. Горбачеву. Америка и Запад ни в чем не виноваты перед Россией, Россия за все свои нынешние проблемы несет полную ответственность - эта мысль в разных вариациях повторяется много и много раз на страницах этой мини-монографии (12).
Тем не менее «ошибочный расчет» (misjudgment) в решениях Запада все-таки имелся: Украина и Грузия были соблазнены и дезориентированы перспективой потенциального членства в НАТО, в силу чего они и решились на радикальные действия в отношении путинской России или ее ставленников у себя дома. Ну и в самой России процесс расширения НАТО на восток сыграл на руку антизападным силам, желавшим реванша, но отнюдь не умеренным либералам.
Спорить по поводу всех этих пассажей по существу нет необходимости, важно другое - само их наличие подтверждает реальное стремление «мозгового центра» Демпартии всерьез договариваться с Россией, что в настоящий момент невозможно без согласия на это пока еще нерушимого русофобского альянса генералов и конгрессменов.
Можно ли тем не менее считать, что лед либерального фундаментализма проломлен и американский внешнеполитический истеблишмент постепенно, хотя и с оговорками, переходит на позиции «цивилизационного реализма», т.е. склоняется к признанию наличия у иных - незападных - центров силы законных претензий к поведению Запада в сфере международных отношений? Увы,
пока об этом говорить рано, и пока весь проект О'Хэнлона слишком напоминает новый хитрый обман России - предложение вывести войска из всех стран ближнего зарубежья в обмен на новое обещание не расширять НАТО далее на Восток. В изложенном виде все эти предложения вряд ли приемлемы. Однако поскольку какая-то сделка с американцами по поводу «цивилизационной судьбы» лимитрофных государства рано или поздно состоится, то книгу О'Хэнлона следует считать отличным поводом для российских внешнеполитических экспертов отточить и модернизировать свою аргументацию для рано или поздно неизбежных переговоров.
Что можно возразить против «архитектуры безопасности», предложенной сотрудником Брукингса? Прежде всего и главное -«нейтралитет» нельзя свести только к невступлению в те или иные конкурирующие военные блоки. Конечно, О'Хэнлон, судя по отдельным его оговоркам, и сам понимает это обстоятельство, однако он оставляет возможность интерпретировать его представление о нейтралитете в предельно узком смысле. Допустим, Украина не войдет в НАТО и не будет находиться под защитой 5-й статьи Североатлантического договора о коллективной безопасности, но при этом в эту страну пойдут регулярно поставки из США и других западных стран всех видов вооружения для противодействия России. Можно ли в этом случае будет продолжать называть Украину «нейтральной страной»?
Если демократы-клинтонисты всерьез хотят вести диалог с Россией о Восточной Европе, понятие «нейтралитет» должно быть максимально расширено: по существу, речь следует вести не столько о «нейтралитете на постоянной основе», сколько о «демилитаризации» Восточной Европы, и в это «демилитаризированное» пространство необходимо ввести также страны Балтии. Вопрос нужно ставить так: ликвидация военных баз и вывод военных кон-тингентов со всей лимитрофной территории - от Одессы до Стокгольма. До настоящего времени российская дипломатия была немного зациклена на формальном членстве тех или иных стран в НАТО, однако Россия объективно заинтересована не просто в прекращении расширения НАТО на восток, но в едином поясе стратегической безопасности, разделяющем две цивилизации - Россию и Евроатлантику.
О'Хэнлон и вместе с ним его старшие коллеги по Брукингсу предлагают затормозить продвижение этого блока с тем, однако, непременным условием, чтобы в культурном и экономическом отношении Россия эти «нейтральные» государства непременно потеряла. И возникает вопрос: готовы ли мы лишиться окончательно -разумеется, в социокультурном отношении - Одессы, Харькова, Днепропетровска, так же как Донецка и Тирасполя, а, возможно, также и Сухуми, и Минска? Если мы не хотим все это терять, а хотим интегрировать в свой цивилизационный мир, снова возникает тот же вопрос, как этот мир должен мыслиться и что он должен предпринимать для того, чтобы не раствориться без остатка в цивилизации Евроатлантики?
Тот феномен, который противники называют «глобализмом», на глазах мимикрирует в то, что Майкл Линд в статье 2017 г. назвал «блокополитикой» (8), иначе говоря, до сих пор казавшаяся общепланетарной глобализация будет постепенно обретать свои естественные пространственные (и цивилизационные) рамки. Но если мы хотим всерьез договариваться с западным (или американским) блоком о границах его продвижения и сферах влияния, нужно разобраться в том, что такое «россиецентричный мир», на что - в нынешней непростой ситуации - он может надеяться и на что он точно имеет право. Реалистам в этом смысле нужно не только уметь требовать невозможного, но и быть способными правильно обосновывать свое требование.
Риски цивилизационного «лидерства»
Итак, «цивилизационный реализм» дополняет те практические предписания, которые выдвигают рационально мыслящие американские теоретики, определенным теоретическим обоснованием. Потенциальная научная теория «цивилизационный реализм» исходит из двух теоретических посылок: 1) государство-цивилизация представляет собой рациональный субъект, действующий в соответствии со своими правильно понимаемыми интересами, 2) государство-цивилизация, стремясь к суверенитету, т.е. независимости от других цивилизационных центров, вместе с тем оказывается отчасти в зависимом положении от тех народов, которые стремятся перейти под ее покровительство, поскольку легитим-
ность режима государства-цивилизации оказывается обусловлена в том числе и фактом тяготения к ней других стран и народов. «Цивилизационные реалисты» имеют свой собственный ответ на вопрос о причинах Первой мировой войны: как особое государство-цивилизация Россия не могла не покровительствовать Сербии, потому что в этом случае российский режим подвергся бы сильнейшему вызову со стороны его внутренних оппонентов и потерял бы большую часть своих сторонников. Точно так же Россия в 2014 г. не могла остаться в стороне от внутриукраинского конфликта, в котором одна сторона - жители Крыма и Донбасса - рассчитывали на поддержку нашей страны. Но и США как государство-цивилизация равным образом не могли не отнестись сочувственно ни к демократическим чаяниям «арабской весны», ни к украинскому Евромайдану. И эта зависимость государства-цивилизации от внешней поддержки, свидетельствующая о наличии у него своего культурного «гравитационного поля», тоже есть часть той реальности, которую необходимо признать, чтобы уметь справляться с порождаемыми этой реальностью проблемами.
Кончина весной 2017 г. бывшего помощника по национальной безопасности президента США и знаменитого геостратега Збигнева Бжезинского в США была встречена очень скупыми комментариями. Почему же Бжезинский стал настолько неудобен для Америки, что о нем предпочли сегодня забыть? Можно было бы долго и безнадежно искать ответ на этот вопрос, если бы в то же самое время не грянул дипломатический кризис с государством Катар - восемь мусульманских держав заявили о разрыве дипломатических отношений с этой страной, и ситуация прояснилась. Изолированный на своем полуострове Катар ищет любые пути обойти и превзойти своих могущественных соседей, и одним из способов это осуществить и стала так называемая «арабская весна», главным спонсором и движущей силой которой являлась именно Доха. Катар сделал более других стран для поддержки и информационного обеспечения «арабской весны». В отличие от региональных конкурентов, эта крошечная абсолютная монархия не побоялась поддержать - дипломатически и финансово - наиболее радикально-исламистские силы в регионе, т.е. в первую очередь движение «Братьев-мусульман», пришедшее к власти в Египте в 2012 г. в ходе демократических выборов и отстраненное от нее
летом 2013 г. в результате военного переворота, который был осуществлен просаудовским генералитетом. Администрация Барака Обамы, находившаяся в кислых отношениях как с Эр-Риадом, так и с Тель-Авивом, испытывала определенные симпатии к дем-исламистскому режиму в Египте и далеко не с легким сердцем признала военный переворот 2013 г. как неизбежную реальность.
Я отнюдь не хочу сказать, что виной этому обстоятельству было идеологическое влияние на прежнюю администрацию политической философии Збигнева Бжезинского и что последний был идеологом явно намечавшейся сделки Барака Обамы с демисла-мизмом, однако, безусловно, взгляды Бжезинского отражали определенные настроения в либеральном крыле американского истеблишмента, согласно которым лидерство Америки в XXI в. могло быть связано только с ее способностью выразить и представить интересы «арабской улицы».
Идеологию не следует путать с конспирологией, я уверен -Бжезинский не был прямо связан с Катаром и не лоббировал его интересы. Он слишком критично отзывался о политике этого государства хотя бы в сирийской истории, слишком явно благоволил к Башару Асаду, не боясь, кстати, очутиться в одной лодке с нелюбимой им Россией. Но тем не менее вопреки конъюнктуре связей, контрактов, консультаций в общественной мысли сегодняшней Америки именно автор «Большой шахматной доски» олицетворял тот самый курс, который в своей время позволил Белому дому дать отмашку арабской революции 2011 г. и вызвать тем самым небывалый размах исламской террористической активности на Ближнем Востоке и в Европе.
Однако я полагаю, что молчаливая анафема, которой сегодня явно или скрытно подвергся покойный геостратег, спустя какое-то время будет с него снята и его роль в истории внешней политики США будет оценена с большим пониманием и сочувствием. Проблема тут не в большей или меньшей правильности его советов и рекомендаций, проблема в самом феномене Америки как государства-цивилизации. На самом деле мы имеем в чистом виде лишь два кристально чистых примера такого рода государств: это Россия и США. Нельзя исключать того, что в ближайшее время аналогичными чертами станут обладать два других потенциальных полюса цивилизационного строительства - Индия и Китай и, мо-
жет быть, Япония. Китай во всяком случае явно предпринимает для этого определенные усилия.
Речь идет о государстве, которое стремится не просто к влиянию над другими народами и странами, не просто к контролю над их поведением, но именно к тому, что Бжезинский в ряде последних своих работ называл «лидерством» (см. в особенности последнюю книгу З. Бжезинского «Strategic Vision: America and the Crisis of Global Power» (N.Y., Basic Books. 2012), на русском языке см.: (1)). «Лидерство» - это способность притягивать к себе других за счет собственной культурной, идеологической и политической привлекательности. «Лидерство» подтверждается желанием граждан иных стран оказаться под покровительством этого государства и ради этого покровительства пойти на открытое противостояние с властью в собственной стране. Я очень сомневаюсь, что мы обнаружим признаки «лидерства» в истории Османской или Австро-Венгерской империй. Ни Вена, ни Стамбул не стремились к лидерству у находящихся под их властью славянских народов. В истории империи Британской мы находим яркий эпизод восстания арабских племен против турок во главе с Лоуренсом Аравийским, но нам представляется, что эта романтическая история была все же какой-то приятной вишенкой на торте побед английского оружия и не являлась краеугольным камнем для колониального самосознания «владычицы морей».
В то же время желание вначале греков, а потом православных славян Османской империи заручиться поддержкой единоверной России явилось в XIX столетии чуть ли не важнейшим обоснованием внешней экспансии Белого царя и залогом прочности самодержавия до момента его окончательного обрушения в феврале 1917 г. Более того, те моменты, когда русский царь либо не хотел - как в 1820 г., во время греческого восстания, - либо по объективным причинам не мог - как в 1878 г., после Берлинского конгресса, вернувшего часть Болгарии под власть турок, - прийти на помощь восставшим единоверцам, оказывалось источником сильнейшего разочарования в режиме, который тут же объявлялся и бюрократическим, и вненациональным. При этом на самом деле никакой признак - ни конфессиональная, ни этническая близость с восставшими народами - не являлся критически важным обстоятельством для симпатий общественного мнения, главным было актуально высказанное стремление того или иного народа зару-
читься поддержкой - дипломатической и военной - русского царя. И возможность для России обрести «лидерство» даже ценой ввязывания в общеевропейскую войну.
Ровно то же самое явление мы видим и в истории Соединенных Штатов - у Белого дома была тысяча рациональных причин не желать распада Советского Союза, однако то обстоятельство, что народы СССР взывали к Америке как к потенциальному гаранту их независимости, оказалось решающим аргументом в пользу выбора Вашингтоном его стратегии после 1991 г. Бжезинский был тем политическим теоретиком, который последние годы доказывал неизбежность альтернативы - либо Америка обретет лидерство в процессе, как он выражался, «глобального политического пробуждения», либо Pax Americana ожидает неминуемый упадок. Бжезинский понимал, что, если Америка рассчитывает вернуть себе лидерство в арабском мире, она должна чуть отстраниться от Израиля, во всяком случае от крайне правых в этой стране, если она намерена оставаться лидером народов Восточной Европы, ей придется играть на антироссийских чувствах, наконец, если она мечтает стать лидером и на Дальнем Востоке, ей потребуется представить себя гарантом борьбы против китайского гегемонизма. Надо признать, антикитайских настроений он был лишен, и он был готов сосредоточиться лишь на первых двух компонентах лидерства, в последние годы прежде всего на первом. Но в настоящее время Америка переживает период консервативной реакции в отношении революционных надежд и стратегий предыдущих лет.
В определенной мере то же самое переживает сегодня и Россия. Обе наши страны вступили в период «поствесеннего отрезвления», жертвами которого становятся идеологи отзвеневших «весен» - русской и арабской. И тем не менее наивно думать, что на этом моменте кончится история наших двух государств-цивилизаций, что элита каждой из наших стран отныне возьмет на вооружение только консервативные принципы и вычеркнет из своего наследия все претензии на революционное лидерство. О периодах «глобального политического пробуждения», всевозможных национальных «веснах» потомки еще будут вспоминать с ностальгией. И задача «цивилизационного реализма» сегодня - сделать так, чтобы эта ностальгия не оказалась разрушительной для Европы и всего человечества, как это произошло в 1914 г., когда память о «отнятой победе» 1878 г. сделала неизбежным вмешательство Рос-
сии в австро-сербский конфликт с последующим вовлечением в него великих держав трех континентов (2, с. 267-341).
В заключение мы просто обобщим все те теоретические предпосылки, на которых покоится «цивилизационный реализм».
Мир делится на отдельные «цивилизационные блоки», которые состоят из ядра и периферии. Периферийные государства часто включают в себя регионы, тяготеющие к различным цивилиза-ционным полюсам.
Россия представляет одну из таких цивилизаций, у нее есть своя собственная орбита притяжения, и она имеет возможность претендовать на лидерство в Восточной и Центральной Европе.
Эта претензия на лидерство неизбывна для России, но при этом потенциально опасна для ситуации «статус-кво» в Европе. При этом Россия привержена этому «статус-кво» и субъективно не стремится к его пересмотру.
Разрешением этого противоречия может стать договоренность с «цивилизационными лидерами» Евроатлантики о создании буферной демилитаризованной зоны из лимитрофных государств Восточной Европы.
Отказ от подобной договоренности неизбежно приведет к дальнейшей фрагментации Украины и Молдовы, возможному воспроизведению «украинского сценария» в других соседних с Россией государствах, в которых существует влиятельное «россиецен-тричное» меньшинство.
Попытки лишить Россию региональной «сферы влияния» парадоксальным образом усиливают ее претензии на «глобальное лидерство», что предельно осложняет ее отношения с Евроатлантикой.
Россия должна отказаться от любых усилий по геополитическому приобщению к Евроатлантике, рассматривая ее в качестве цивилизационно «чужого» пространства, интеграция в которое для России невозможна при любом раскладе сил внутри него.
Список литературы
1. Бжезинский З. Стратегический взгляд. Америка и глобальный кризис. - М.: Астрель, 2012. - 288 с.
2. Ливен Д. Навстречу огню. Империя, война и конец царской России. - М.: РОССПЭН, 2017. - 431 с.
3. Межуев Б.В. Картография русского европеизма // Тетради по консерватизму: Альманах. - М., 2015. - № 1. - С. 21-32.
4. Межуев Б.В. «Остров Россия» и российская политика идентичности // Россия в глобальной политике. - М., 2018. - № 2. - C. 116-129.
5. Межуев Б.В. Столкновение революций // Тетради по консерватизму: Альманах. - М., 2017. - № 2. - C. 11-21.
6. Цымбурский В.Л. Морфология российской геополитики и динамика международной системы XVIII-XX века. - М.: Книжный мир, 2017. - 496 с.
7. Charap S., Colton T.J. Everyone Loses. The Ukraine Crisis and the Ruinous Contest for Post-Soviet Eurasia. - N.Y.: Routledge, 2017. - 212 p.
8. Lind M. Blocpolitik. - Mode of access: https://nationalinterest.org/feature/blocpoli tik-21208 (last download: 04.07.2019).
9. Mearsheimer J.J. The Great Delusion: Liberal Dreams and International Realities. An excerpt from the book. - Mode of access: https://nationalinterest.org/feature/ great-delusion-liberal-dreams-and-international-realities-32737 (last download: 04.07.2019).
10. Mearsheimer J.J. The Tragedy of Great Power Politics. - N.Y.: W.W. Norton & Co, 2001. - 555 p.
11. Morgenthau H. Politics among Nations: The Struggle for Power and Peace. - N.Y.: Knopf, 1973. - 618 p.
12. O'Hanlon Michael E. Beyond NATO. A New Security Architecture for Eastern EU Rope. The Marshall Papers. - Mode of access: https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2017/06/full-text_-beyond-nato.pdf (last download: 04.07.2019).
13. Steil B. Russia's Clash With the West Is About Geography, Not Ideology. The Marshall Plan recognized the limits of U.S. power in Europe. To be successful, so must diplomacy with Moscow today. - Mode of access: https://foreignpolicy. com/2018/02/12/russias-clash-with-the-west-is-about-geography-not-ideology/ (last download: 04.07.2019).
2019.04.002. Ю.А. КИМЕЛЕВ. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ В XXI в.1
Ключевые слова: политический порядок; политическая философия; Италия; социальная сфера; модерн; постмодерн; неомодерн; глобализация; демократия, либерализм; критическая теория; социализм; марксизм.
Часть 2: Философско-политическая диагностика
При всех вариантах понимания объектно-исследовательских задач политической философии эти задачи в той или иной форме
1 Первая часть статьи опубликована в предыдущем номере (№ 3).
