CC BY
5Я. Л. ЛЕВКОВИЧ
ТРИ ПИСЬМА ПУШКИНА О ГРЕЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
1821 ГОДА
Среди писем Пушкина имеется три письма, посвященных Греческой революции. Адресат и даты всех трех писем в академическом издании указаны предположительно. Адресатом назван В. Л. Давыдов, а датируются письма так: одно — первая половина марта 1821 г.; два следующих (они датируются одинаково) — июнь 1823—июль 1824 г. Предположения, заявленные в академическом издании, требуют обоснования и поправок.
Датировка первого письма (началом марта 1821 г.) определяется событиями, которые в нем излагаются.
В конце января 1821 г. «гетеристы» подняли восстание против турецкого владычества. 21 февраля глава «гетеристов» Александр Ипсиланти выехал из Кишинева к турецкой границе. В Яссах он обнародовал прокламацию к грекам с призывом к единению и борьбе. Об этих событиях по свежим следам и рассказывает Пушкин.
Во втором и третьем письмах упоминаются Кишинев и Одесса, поэтому начальная дата их определяется временем, когда Пушкин первый раз появился в Одессе (июнь 1823), а конечная — временем его отъезда из Одессы в Михайловское (июль 1824).
Впервые опубликовал эти письма Анненков. Об адресатах он пишет осторожно. Первое письмо, по его мнению, адресовано «кому-либо из каменских жителей», (т. е. жителей села Каменки— имения Давыдовых).1 Второе он относит к «какому-то дальнему приятелю Пушкина,2 а о третьем пишет, что оно послано, вероятно, «к кому-то в Петербург с видимой целью поправить неблагоприятное впечатление, произведенное <. . .> лож-
1 А н н е н к о в П. В. А. С. Пушкин в Александровскую эпоху. 1799— 1826 гг. СПб., 1874, с. 185.
2 Там же, с. 203.
ным известием о его отпадений от партии доброжелателей греческого дела».3
П. А. Ефремов, печатая письма в сочинениях Пушкина,4 без каких-либо пояснений адресовал их Ал. Н. Раевскому. Скорее всего здесь сыграл свою роль намек Анненкова на «кого-либо из камепских жителей». С именем Раевского письма печатались в двух изданиях под редакцией Морозова,5 в издании переписки Пушкина под редакцией Саитова и в т. 1 «Архива Раевских».6
Кандидатуру Раевского как возможного адресата писем отвел Н. О. Лернер. Основным его аргументом было содержание первого письма. Он считал, что «письмо, наполненное горячим энтузиазмом юного вольнодумца», «менее всего можно адресовать знаменитому Демону».7 Лернер и предложил другую кандидатуру — В. Л. Давыдова. Давыдову, как известно, посвящено стихотворное послание «Меж тем как генерал Орлов», где речь также идет о Греческой революции. В стихоторении вспоминаются встречи и разговоры в Каменке в то время, когда там гостил Пушкин. Из послания можно заключить, что разговоры касались революций в Европе и возможного влияния их на политическую жизнь России. Именно это стихотворение и навело Лер-пера на мысль о Давыдове как адресате писем Пушкина.
Имя Давыдова не противоречило и догадке (или намеку) Анненкова. В. Л. Давыдов был одним из владельцев Каменки.
Предположение Лернера было принято в пушкиноведении, — правда, при публикации писем в собраниях сочинений Пушкина рядом с фамилией Давыдова ставится вопросительный знак, но в исследовательской литературе письма эти иногда относятся к Давыдову уже без всяких сомнений. Б. Л. Модзалевский, комментируя первое письмо, писал: «Анненков, если и знал, что оно адресовано к В. Л. Давыдову, мог умышленно умолчать об его имени, как имени декабриста, сосланного в Сибирь и умершего в Красноярске 24 октября 1855 года».8 Следует добавить, что письма были опубликованы Анненковым не в «Материалах для биографии Пушкина», а во второй его книге — «Пушкин в Александровскую эпоху», изданной в 1870-х гг., когда произошло отчуждение Анненкова от передовой общественной мысли и он,
3 Там же, с. 206.
4 Пушкин А. С. Соч. 8-е изд., испр. и доп. / Под ред. П. А. Ефремова. М., 1882, т. 7, с. 149—153.
5 Пушкин А. С. Соч. / Изд. Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым; под ред. и с объяснит, примеч. П. О. Морозова. СПб., 1887, т. 7, с. 18—20, 66—67, 83—84. — Здесь письма к А. Н. Раевскому предположительно датируются так: первое — 1821, март—апрель, второе — 1823^ третье — 1824, июнь.
6 Пушкин. Соч.: Переписка / Изд. имп. Академии Наук; под ред. и с примеч. В. И. Саитова. СПб., 1906, т. 1, с. 24—26, 111—113 (второе и третье письма адресуются Ал. Н. Раевскому предположительно); Архив Раевских / Под ред. Б. JI. Модзалевского. СПб., 1908, т. 1, с. 221—224.
7 Русская старина, 1909, № 4, с. 199—206.
8 Пушкин. Письма / Под ред. Б. JI. Модзалевского. JL. 1926, т. 1, с. 224.
Йнб^да ёоЩюки фактак, ййвейирбвал йоМтйчёскйе тенденций мировоззрения и творчества Пушкина. Поэтому он действительно, как пишет Модзалевский, «мог умышленно умолчать» об имени Давыдова. Письмо о начале Греческой революции, свидетельства Анненкова, стихотворные послания, беседы в Каменке — все эти нити действительно ведут к одному лицу: В. JI. Давыдову.
Пушкин назвал беседы в Каменке «демагогическими спорами». Начало Греческой революции, о котором он сообщает в первом письме, было как бы новым аргументом в этйх спорах, аргументом, подтверждающим, что революционная волна может нахлынуть на Россию.
Первое письмо рисует начало революционных действий и вождя революции Ипсиланти в восторженно-романтических тонах. Пушкин пишет: «Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету — независимости древнего отечества»; и дальше: «Первый шаг Александра Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал — и мертвый или победитель, он отныне принадлежит истории. 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! — завидная участь» (XIII, 24).
В стихотворном послании В. JI. Давыдову, написанном примерно через месяц после первого письма, происходящие события даются уже под другим углом зрения:
Когда везде весна младая С улыбкой распустила грязь, И с горя на брегах Дуная Бунтует наш безрукий князь...
(П, 178)
Стихотворение писалось в новой политической ситуации. Была подавлена революция в Испании. Позиция русского правительства по отношению к Греции определилась. 6 апреля 1821 г. Александр Ипсиланти был исключен из русской службы, а деятельность «Этерии» была объявлена «позорной и преступной акцией».9 «Цель великодушная» — защита свободы стала рассматриваться в официальных кругах как бунт. Отказ России от поддержки гетеристов предопределял их поражение. Надежды на политические перемены в России стали угасать. В стихотворном послании Давыдову в какой-то степени уже была заложена тема стихотворения «Свободы сеятель пустынный»:
Народы тишины хотят, И долго их ярем не треснет.
(П, 179).
Стихотворноеч послание Давыдову можно рассматривать как дополнительную реплику на отправленное ранее письмо.
9 Арш Г. JI. Этеристское движение в России: Освободительная борьба греческого народа в начале XIX в. и русско-греческие связи. М., 1970, с. 309.
Новая политическая ситуация является фоном двух следующих писем. Адресат их (Давыдов) устанавливался по аналогии с первым письмом и стихотворным посланием. Между тем письма эти несомненно писались двум лицам. Об этом свидетельствует и их содержание, и тональность, и прежде всего автографы.
В середине автографа одного из этих писем (ПД, № 829, л. 87) (в собраниях сочинений оно помещается первым) видим знак, который указывает, что поэт собирался в этом месте сделать вставку (вставка, по-видимому, была сделана при перебелке письма).
Вот текст этого письма.
«С удивлением слышу я, что ты почитаешь меня врагом освобождающейся Греции и поборником турецкого рабства. Видно, слова мои были тебе странно перетолкованы. Но что бы тебе ни говорили, ты не должен был верить, чтобы когда-нибудь сердце мое недоброжелательствовало благородным усилиям возрождающегося народа. Жалея, что принужден оправдываться перед тобою, повторю и здесь то, что случалось мне говорить касательно греков». Здесь в рукописи знак вставки, а вслед за ним идет следующий текст: «Люди по большей части самолюбивы, беспонятны, легкомысленны, невежественны, упрямы; старая истина, которую все-таки не худо повторить. Они редко терпят противу-речие, никогда не прощают неуважения; они легко увлекаются пышными словами, охотно повторяют всякую новость; и, к ней привыкнув, уже не могут с нею расстаться.
Когда что-нибудь является общим мнением, то глупость общая вредит ему столь же, сколько единодушие ее поддерживает. Греки между европейцами имеют гораздо более вредных поборников, нежели благоразумных друзей. Ничто еще не было столь народно, как дело греков, хотя многие в их политическом отношении были важнее для Европы» (XIII, 104).
Мы видим, что в черновике письма недостает логического звена. Пушкин пишет: «... повторю и здесь то, что случалось мне говорить касательно греков». Далее должно было следовать повторение каких-то слов «касательно греков», сказанных или написанных ранее, но вместо этих слов поставлен знак вставки, а затем идет пассаж, имеющий отношение уже не к Греции, а скорее к толкам вокруг самого Пушкина после какого-то его высказывания: «Люди по большей части самолюбивы, беспонятны...» и т. д. Поэт дает этическую оценку тем, кто мог «странно перетолковать» какие-то его слова о греческих делах.
Мы согласны, что адресатом этого письма является также декабрист В. Л. Давыдов, для которого «дело Греции» сочеталось с революционными замыслами в России. Имея в руках восторженное письмо Пушкина о начале Греческой революции, он, конечно, мог быть удивлен, что позиция поэта изменилась. Перед ним, адресатом своего первого письма, поэт и счел должным оправдываться. Очевидно, что перебеливая письмо, Пушкин п »ставил в ж&ш те слова* которвде говорил или писал кому-то, но
2* 19
уже не самому Давыдову. Что именно мог говорить поэт о греческих делах и какие его «слова» могли быть переданы Давыдову?
Весьма нелестную характеристику греков мы как раз и находим в письме, которое печатается как третье. Первые два письма написаны по-русски, это письмо — французское. Во втором письме мы видели пропуск в середине текста, здесь недостает начала. Начинается письмо с середины фразы: «.. .из Константинополя — толпа трусливой сволочи, воров и бродяг, которые не могли выдержать даже первого огня дрянных турецких стрелков, составила бы забавный отряд в армии графа Витгенштейна. Что касается офицеров, то они еще хуже солдат. Мы видели этих новых Леонидов на улицах Одессы и Кишинева — со многими из них лично знакомы, мы можем удостоверить их полное ничтожество — они умудрились быть болванами даже в такую минуту, когда их рассказы должны были интересовать всякого европейца — ни малейшего понятия о военном деле, никакого представления о чести, никакого энтузиазма — французы и русские, которые здесь живут, выказывают им вполне заслуженное презрение; они всё сносят, даже палочные удары, с хладнокровием, достойным Фемистокла. Я не варвар и не проповедник Корана, дело Греции вызывает во мне горячее сочувствие, именно поэтому-то я и негодую, видя, что на этих ничтожных людей возложена священная обязанность защищать свободу» (XIII, 105).
Знаменательно в этом письме упоминание имени графа Витгенштейна, командира 2-й армии, дислоцированной на Юге и бывшей прибежищем наиболее решительных элементов Союза благоденствия. Если бы Россия вступила в войну с Турцией, армия Витгенштейна должна была бы выступить первой.
Пушкин пишет, конечно, о греческих беженцах, которые заполняли улицы Кишинева и Одессы. Откуда взялись эти беженцы?
Повстанческое движение в Дунайских княжествах вызвало турецкие зверства. После выступления Ипсиланти Порта обрушила жестокие репрессии на все греческое население. Те, кто сумел спастись, бежали на юг России. 16—17 июня 1821 г. произошла битва в Молдавии при Скулянах. Армия князя Георгия Кантакузина была разгромлена, и остатки ее ушли на русскую территорию. Примерно в это же время наступила развязка в Валахии. 7 июня в битве при Дэгэшанах потерпела поражение армия Александра Ипсиланти. Охваченная деморализацией, она стала быстро разлагаться. В одиночку и группами повстанцы также перебирались в Россию.
Таким образом, на юг России текли два потока беженцев — гражданское население из Стамбула и повстанцы из армий Кантакузина и Ипсиланти. Повстанцы из Молдавии (остатки армии Кантакузина), около 1000 человек, сперва были интернированы в местечке Огарееве, а в середине октября освобождены и почти все обосновались в Кишиневе и Одессе, «Дабы Они ие йзнуря--
лись и могли на свободе иметь пропитание».10 По официальным данным, в Одессе в июне 1821 г. число беженцев достигло 4000 человек, в Кишиневе — около 1000 человек.11 В августе в Одессе было создано «Филантропическое общество», одной из главных задач которого было «оказание помощи бедствующим братьям — здешним и прибывшим»,12 но уже в ноябре 1821 г. одесские эфоры писали в Кишинев: «Отсюда вам не следует ожидать помощи. В настоящее время постарайтесь заботиться о страдальцах как сможете, до тех пор пока мы не придем в себя».13
Одесские эфоры так и «не пришли в себя», так как в конце 1821 г. «Филантропическое общество» было запрещено и распущено. Быт беженцев налаживался медленно, и уже в конце 1821 г. в Кишиневе и Одессе начала складываться ситуация, которая и отражена в третьем письме Пушкина (если располагать письма в том порядке, как принято в академическом издании). Именно в это время недавние герои предстали перед поэтом-романтиком в своей повседневной, лишенной романтического флёра борьбе за существование, когда за кусок хлеба они готовы были сносить и палочные удары. Мы видим, что поэт с горячим сочувствием пишет о «деле» освобождения Греции и негодует по поводу того, что оно находится в недостойных руках.
Посмотрим теперь, что получается, если адресовать оба письма Давыдову: Пушкин кому-то писал или говорил о греках в презрительных тонах, его слова были переданы Давыдову, Пушкин оправдывается перед Давыдовым, повторяет свои слова и уверяет Давыдова, что он имел в виду греков, бежавших из армии, и что «дело Греции» для него по-прежнему священно. А через некоторое время он — уже без всяких оправданий — тому же Давыдову снова в уничижительных тонах пишет о «новых Леонидах», которые заполняют улицы Кишинева и Одессы.
Более вероятна другая последовательность звеньев в этой цепи. Было послано письмо кому-то (назовем его «X») с нелестными выражениями по адресу греков. Этот «X» показал или пересказал пушкинское письмо Давыдову. Давыдов стал «почитать» Пушкина «врагом освобождающейся Греции». Мнение Давыдова дошло до Пушкина, и Пушкин отвечает ему, вставляя в свое письмо отрывок из письма, написанного ранее к «X». Иными словами, второе и третье письма посылались разным лицам, причем третье письмо было отослано раньше второго, и отрывок из него (или пересказ) должен был заполнить пропуск во втором письме.
Согласимся с Анненковым, что этот «X» скорее всего тоже «кто-либо из жителей Каменки». И тут наиболее уместной представляется кандидатура Александра Раевского.
10 Там же, с. 330, 331.
11 Там же, с. 332.
12 Там же, с. 333.
13 Там же, с. 343.
Отводя Раевского как возможного адресата писем, Лерпер и Модзалевский приводили доводы психологические (несовместимость восторженности Пушкина и скептицизма Раевского) и биографические (Раевский, как и Пушкин, в 1823—1824 гг. жил в Одессе, и потому переписка между ними была бы бессмысленной). Но в 1823 г. Раевский проживал не в Одессе, а у отца в Киеве. В Одессе он появился только в ноябре или в декабре 1823 г.,14 т. е. до ноября 1823 г. сам он не мог быть свидетелем событий, о которых пишет Пушкин.
Итак, довод биографический (если сместить датировку третьего письма) отпадает. Что касается мнения о несовместимости общественного лица возможного адресата письма с личностью Ал. Раевского, то для опровержения этого довода предоставим слово сначала М. Ф. Орлову, а потом Анненкову. М. Орлов первым из декабристов заявил о своей готовности сражаться за освобождение Греции. Вот отрывок из его письма от 27 июня 1820 г.: «Янинский Али-паша на 80-м году своей жизни, говорят, принял веру христианскую, и грозит туркам освобождением Греции. Ежели б 16-ю дивизию (этой дивизией командовал Орлов.— Я. Л.) пустили на освобождение, это было бы не худо. У меня 16 тысяч под ружьем, 36 орудий и 6 полков казачьих. С этим можно пошутить. Полки славные, все сибирские кремни. Турецкий булат о них притупился бы».15 Письмо адресовано Ал. Раевскому. Отсюда можем заключить, что «дело Греции» Раевского живо интересовало. А вот что пишет об отношении Пушкина к Раевскому Анненков: «Пушкин возымел с самого начала весьма высокое понятие о качествах своего друга. Он писал брату, что старший сын Раевского будет более нежели известен, а на словах, как нам передавали (Анненков подчеркивает мемуарный источник сведений.— Я. Л.), выражался еще решительнее. При тогдашнем всеобщем ожидании политических перемен во всех углах Европы Пушкин говорил об Ал. Н-е, как о человеке, которому предназначено, может быть, управлять ходом весьма важных событий».16 Репутация пушкинского Демона, как видим, вовсе не однозначна.
Итак, какие доводы позволяют считать Ал. Раевского адресатом третьего письма?
1) Раевский жил в Киеве, и письмо, адресованное ему, тотчас могло стать известным Давыдову (который также находился в Киеве).
2) Пушкин переписывался с Раевским во время его пребывания в Киеве. Одно письмо написано в октябре 1823 г. — оно так же, как и письма о Греческой революции, известно только в черновике.
14Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., 1951, т. 1, с. 419.
15 Цит. по кн.: Арш Г. Л. Этеристское движение в России, с. 282.
№Ли«е<ков И. В. А. С. Пушкин в Александровскую эпоху, с. 15222
3) Сама тональность пйсьМа, наполненного презрением к ^еМ, кто еще недавно был окутан романтическим ореолом, вполне согласуется со скептическим, склонным к цинизму умом Раевского.
4) Пушкин в своем письме противопоставляет греков, которых он видит на улицах Кишинева, — т. е. бежавших из армии, не сумевших завоевать свободу, — «делу Греции»* которому он предан по-прежнему. До Давыдова доходит только первая часть пушкинских суждений, а вторую Пушкин вынужден повторять снова. Здесь мы видим первые признаки той черты характера Ал. Раевского, которую потом поэт назовет словом «коварность».
Наконец, письмо, адресатом которого мы считаем Раевского, написано по-французски. Пушкин писал по-французски женщинам и деловые письма. Друзьям он писал по-русски. И только братья Раевские были исключением. По-французски они переписывались и между собой. Так было принято в семье.
Если адресовать третье письмо Раевскому, то необходимо сместить и его дату. Оно могло быть написано после того, как с закрытием Одесского «Филантропического общества» в конце 1821 г. прекратилась помощь беженцам, и до ноября 1823 г., когда Раевский приехал в Одессу. Пушкинское «мы» в контексте «Мы видели <.. .> на улицах Одессы и Кишинева...» может рассматриваться как местоимение собирательное — иначе говоря, письмо могло быть написано тогда, когда Пушкин в Одессе еще не был.
И. Л. Фейнберг в известной книге о записках Пушкина относит письма о Греческой революции к остаткам этих записок. О первом письме он прямо пишет: «...оно является написанными под видом письма страницами записок Пушкина о греческой революции»,17 начатых поэтом в тот год, когда он стал писать свою биографию. Мы видели, что отношение поэта к перипетиям Греческой революции было не однозначным. И хотя в программе записок, составленной в 1833 г., есть пункт «греческая революция», — считать, что мы имеем готовые страницы этого пункта, оснований нет.18
17 Ф е й ы б е р г И. Л. Незавершенные работы Пушкина. 4-е изд. М., 1964, с. 290.
18 В «Литературной газете» (1987, № 3) появилась статья Т. К. Га-лушко, где адресатом русских писем о Греческой революции называется М. Ф. Орлов. Основанием для этого служит его письмо к Ек. Н. Раевской от 9 марта 1821 г., в котором он пересылает ей некое письмо о греческих событиях, «полученное <им> на дороге», и которое он называет «журналом» событий, «сделанным день за день». Т. К. Галушко полагает, что этим «журналом» является первое письмо Пушкина. Однако с этим трудно согласиться. У Орлова, ждавшего событий в Греции, должны были быть и свои осведомители. Само письмо Пушкина скорее эмоциональный порыв, чем хладнокровный «журнал». В следующем письме к Раевской Орлов пишет: «... прошу вас <.. .> не разглашать <.. .> те вещи, которые не^ требуют разглашения, как, например, образ действия и создание тайного общества и участие наших (т. е. русских. — Я. Л.) вельмож в оном». В письме Пушкина не упоминаются ни общество, ни русские вельможи. И братья Ипсиланти и князь Суццо находились на русской службе, но не были «русскими вельможами». Наконец, в известных нам воспоминаниях современников Пушкин всегда говорил Орлову «вы», а Орлов Пушкину — «ты».
