CC BY
2использует в это же время в своем эпиграмматическом выпаде против поэта-сатирика и азартного игрока И. Е. Великопольского.
Образ «взрослого болвана», едва удерживающегося от самодовольного хохота и кусающего губы при чтении своего опуса, навеян, по-видимому, глумливым тоном, в котором были выдержаны статьи Надеждина: вполне •отдавая себе отчет в том скандально-сенсационном резонансе, который они должны были вызвать, Никодим Надоумко открыто предвкушал их эффект, по мнению Пушкина, «в надежде славы хоть постыдной» (III, 745). Так, «Литературные опасения» — первый камень, пущенный в поэта Надеждиным, — кончались словами: «Жребий брошен — и я за Руби-кономЬ17 Подобным пассажем завершается и очерк о «Полтаве»: «Что -будет, то будет... Утешаюсь, по крайней мере, тою мыслию, что ежели певцу Полтавы вздумается швырнуть в меня эпиграммой — то это будет для меня незаслуженное удовольствие!» 18
Доставляя Надеждину такое «удовольствие», — быть может, не совсем незаслуженное, — поэт обратил против своего врага его же оружие.
В. М. Файбисович
17 Н а д е ж д и н Н. И. Литературные опасения за будущий год // Вестник Европы. 1828. № 22. С. 108; Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика. С. 66.
18 Н а д е ж д и н Н. И. Полтава, поэма Пушкина // Вестник Европы. 1829. N° 9. С. 48.
К ЗАМЕТКАМ ПУШКИНА О ГРЕЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Среди бумаг Пушкина сохранились две заметки на французском языке: «Note sur la revolution d'Ipsylanti» и «Note sur Penda-Déka», которые обычно печатаются в разделе «Историческая проза». В последнее время было высказано вполне обоснованное, на наш взгляд, предположение, что на эти заметки нужно смотреть как на заготовки автобиографических записок Пушкина, к работе над которыми он приступил в 1821 г.1 Вполне очевидно, что Пушкин набрасывает заметки, как только слухи о событиях доносятся до Кишинева. Следовательно, «Заметка о революции Ипсиланти» была написана в конце 1821 г., так как в ней упоминается о разгроме греческих повстанцев при монастыре Секу 23 октября (4 ноября по н. с.) 1821 г.
К этой заметке, как нам представляется, примыкает и пушкинская запись (также на французском языке) о греческих беженцах, которая помещается ныне в отделе пушкинских писем, а в исследовательской литературе прямо связывается с двумя его черновыми письмами о греческой революции.2 Приведем эту запись полностью в переводе на русский язык (верхний край листа оборван) : «.. .из Константинополя — толпа трусливой сволочи, воров и бродяг, которые не могли выдержать даже первого огня
1 См.: Фомичев С. А. Проза Пушкина: (Начальный этап и перспективы эволюции) Ц Временник Пушкинской комиссии. Л., 1987. Вып. 21. ■С. 7—8.
2 См.: Левкович Я. Л. Три письма Пушкина о греческой революции Ц Там же. С. 16—23 (здесь же см. литературу по истории вопроса).
дрянных турецких стрелков, составила бы забавный отряд в армии Витгенштейна. Что касается офицеров, то они еще хуже солдат. Мы видели-этих новых Леонидов на улицах Одессы и Кишинева — со многими из них лично знакомы, мы можем удостоверить их полное ничтожество — они умудрились быть болванами даже в такую минуту, когда их рассказы должны были интересовать каждого европейца — ни малейшего понятия о военном деле, никакого представления о чести, никакого энтузиазма — французы и русские, которые здесь живут, выказывают им вполне заслуженное презрение; они все сносят, даже палочные удары, с хладнокровием, достойным Фемистокла. Я не варвар и не проповедник Корана, дело Греции вызывает во мне горячее сочувствие, именно поэтому-то я и негодую, видя, что на этих ничтожных людей возложена священная обязанность защищать свободу» (XIII, 106, 529).
В собраниях сочинений это «письмо» датируется одесским периодом жизни Пушкина — по упоминанию здесь Одессы. Но в Одессу Пушкин ездил в мае 1821 г.3 и уже тогда мог видеть там греческих беженцев. Как упоминание «армии Витгенштейна» (которая, предполагалось, могла выступить в поддержку гетеристов), так и весь контекст записи о греках, бросившихся в Россию после резни в Константинополе в апреле 1821 г. и первых поражений гетеристов в Дунайских княжествах, были актуальны именно в 1821 г. Позже, 24—25 июня 1824 г., Пушкин писал Вяземскому из Одессы (в связи с известием о смерти Байрона в Миссолунгах): «Греция мне огадила. О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе-моей братьи негров, [и] можно тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией — это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали [им] нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавошников, есть законнорожденный их потомок и наследник их школьной славы. Ты скажешь, что я переменил свое мнение, приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада и ты бы со мною согласился» (XIII, 99).
Это почти парафраза заметкц, процитированной выше, но в письме, как вполне очевидно, нет уже ни тени надежды на то, что на этих людей «возложена священная обязанность защищать свободу»: их, конечно, необходимо освободить, но сами они, по мнению Пушкина, уже не способны на такой шаг.
На неэпистолярный жанр пушкинского отрывка о греческих беженцах указывает, как нам кажется, и его обобщенно-личный стиль («Мы видели», «мы можем удостоверить»), переходящий к замечанию от первого лица («Я не варвар» и проч.). Тот же стиль —в так называемых «Заметках о русской истории XVIII века» («По смерти Петра...»), которые большинство исследователей считают вступлением к автобиографическим запискам Пушкина.
И еще одно замечание палеографического свойства. И «Заметка о революции Ипсиланти» (ПД, № 1066), и отрывок о греческих беженцах (ПД, № 47) написаны на бумаге одного сорта (голубой, верже) — по
3 См.: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., 1951. Т. 1. С. 297—298.
описанию Б. Л. Модзалевского, это бумага № 106; других автографов Пушкина на такой бумаге мы не знаем. Добавим к этому, что на обороте отрывка о греческих беженцах карандашом записан черновой набросок стихотворения «Генералу Пущину» (1821), здесь же — портреты Инзова, выполненные карандашом и чернилами; карандашные рисунки (корабли), появляющиеся одновременно с автографом стихотворения «Генералу П. С. Пущину», переходят на лицевую сторону листа, поверх текста отрывка о беженцах. Совокупность всех изложенных фактов позволяет твердо датировать отрывок 1821 г.
В заключение кратко коснемся спорной проблемы об адресате пушкинских писем о греческой революции (№ 19 и 94 по нумерации Большого академического издания. — См.: XIII, 22, 104). В последней работе на эту тему Я. Л. Левкович вновь обосновывает их адресовку В. Л. Давыдову. Но о переписке Пушкина с ним мы не располагаем сколько-нибудь достоверными сведениями. В любом случае В. Л. Давыдов неоднократно приезжал в Кишинев к М. Ф. Орлову и именно от него мог располагать всеми необходимыми сведениями о греческой революции. Если же исходить из круга известных нам корреспондентов Пушкина, то наиболее вероятным адресатом этих писем по справедливости следует считать П. А. Вяземского, с которым поэт особенно охотно вел эпистолярные «метафизические» разговоры. Из 78 дошедших до нас пушкинских писем южного периода наибольшее количество (18) вообще адресовано ему. Но ведь были и другие послания Вяземскому, до нас не дошедшие. Так, 5 апреля 1823 г. Пушкин спрашивал у него: «Охотников приехал? привез ли тебе письма и прочее» (XIII, 61); здесь же, выше, читаем: «Если летом ты поедешь в Одессу, не завернешь ли по дороге в Кишинев? я познакомлю тебя с героями Скулян и Секу, сподвижниками Иордакп...». Может быть, как раз с Охотниковым и было доставлено письмо (№ 94), дзвестное нам лишь в черновике, в котором поэт протестует против слухов о его вражде к освобождающейся Греции. Датировка этого письма одесским периодом, принятая в пушкиноведении, основана на отнесении к той же поре заметки о греческих беженцах, что, как нами указано выше, нельзя считать корректным.4
Т. И. Левичева
4 Исходя из другой аргументации, И. Л. Фейнберг сближал отрывок о беженцах (а также письма № 19 и 94) с автобиографическими записками. См.: Фейнберг И. Л. Незавершенные работы Пушкина. 4-е изд. М., 1964. С. 288—292.
ИЗ РЕАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО КОММЕНТАРИЯ К «СКУПОМУ РЫЦАРЮ»
В литературе уделялось немало внимания вопросу о социальном лице 'главного персонажа «Скупого рыцаря» — Барона Филиппа. «Скупой ры-<царь» — трагедия могучих страстей и сильных характеров, но вместе с тем это трагедия о власти денег, о чудовищной патологии накопительства. ^Рассматривая власть денег как характерную черту буржуазного общества,
