CC BY
2I. МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
H. Е. МЯСОЕДОВА
«ВТОРАЯ ПРОГРАММА» ПУШКИНСКИХ ЗАПИСОК
Одним ив интереснейших вопросов пушкинской мемуаристики является раскрытие замысла «Плана записок» (XII, 310), традиционно именуемого «Второй программой записок»: «Кишинев — приезд мой из Кавказа и Крыму — Орлов — Ипсиланти(—) Каменка — Фонт. — Греч.(еская) рев.(олюция) — Липр.{апди) 12 год. mort de sa femme, le rénégat — Паша Арзрумский».1 «Максимально полное раскрытие всех пунктов этого плана с выявлением их взаимодействия и специфического смысла в данном контексте позволило бы (...) реконструировать один из узловых моментов идеологии позднего Пушкина».2 Между тем в последнее время наметилась тенденция автобиографического толкования программы, результатом которого явилась попытка отнести время работы над ней с 1833 (XII, 472) к 1821 —1823 гг.3 Подобное описание текста в обход текстологических данных4 вряд ли может считаться корректным.
Сопоставляя характер ведения записей в «Первой» и «Второй» программах записок, Е. А. Тархов отметил, что во «Второй программе» повествование, «очевидно, не предполагалось вести в строго хронологическом порядке», оно «должно происходить по какой-то особой логике».5 Действительно, в программе есть определенная градация: явно выделяется 1-я часть (оканчивающаяся пунктом «Каменка»), повествование в которой ведется в однонаправленном временном потоке и последовательно накладывается на биографию автора. Эта последовательная логика идентична логике «Первой программы» записок и условно может быть названа «хронологически-автобиографической». Данная часть плана достаточно хорошо
1 Воспроизведение автографа см.: Временник Пушкинской комиссии. 1978. Л., 1981. Вып. 16. С. 127. К сожалению, в собраниях сочинений Пушкина этот текст печатается с редакторскими знаками тире.
2 Тархов Е. А. К расшифровке так называемой «Второй программы записок» Пушкина. // Там же. С. 130.
3См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы: Из истории взаимоотношений. М., 1979. С. 20; Левкович Я. Л. Автобиографическая проза и письма Пушкина. Л., 1988. С. 38—39.
4 Характер заполнения листа см.: Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 93.
5Тархов Е. А. К расшифровке... С. 130.
Мясоедова H. Е., 1995
5
изучена и, постоянно пополняясь новыми данными, каких-либо принципиальных споров не вызывает.6
Вторая же часть программы, напротив, является предметом жарких споров,7 видимо, потому, что повествовательная логика в этой части меняется. Временной константой остается 1821 г., от него на равные временные отрезки8 (приблизительно 9 лет) удалены события 1812 и 1829 гг. Данную логическую организацию условно можно назвать «тематически-ассоциативной». Именно эта часть программы будет предметом нашего исследования. На данном этапе изучения материала мы сосредоточим внимание только на выявлении общих контуров замысла. Определение повествовательной логики как тематически-ассоциативной позволяет определить тему греческой революции как сквозную тему, связывающую воедино все пункты плана. Однако данная тема является лишь частью более обширного вопроса, который можно определить как «восточный вопрос во внешней политике России».9
Одно из первых писем Пушкина П. А. Вяземскому10 о греческой революции свидетельствует о том, что значимость происходящих событий Пушкин осознал сразу (события, «которые будут иметь следствия не только для нашего края, но и для всей Европы» — XIII, 22). Заканчивается письмо раздумьями о возможных путях развития политической ситуации: «Важный вопрос: что станет делать Россия; займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы Дунай союзниками греков и врагами их врагов?» (XIII, 24).
28 июня 1821 г. Александр I через Г. А. Строганова, своего посла в Константинополе, передал Махмуду II ноту, в которой подчеркивалось, что невыполнение Портой договорных обязательств ставит ее в открыто враждебные отношения с Россией». 6(18) июля Г. А. Строганов предъявил Турции ультиматум, после решительного отказа Порты принять условия ультиматума русский посол покинул Константинополь; дипломатические отношения были прерваны, Россия оказалась на грани войны с Турцией, но военные действия не начинались. Длительные дипломатические переговоры Рос-
6 См.: Трубецкой Б. А. Пушкин в Молдавии. Кишинев, 1983. (5-е изд.); Д войченко-М аркова Е. М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М., 1979.
7 Изложение основных точек зрения см.: Левкович Я. Л. Автобиографическая проза... С. 64—65.
8 Ю. М. Лотман отметил наличие хронологической симметрии в расположении эпизодов в пушкинском замысле об Иисусе (см.: Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982. С. 15—27).
9 См.: Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII—начало XX века. М., 1978; Семенов Л.С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20-е годы XIX века. Л., 1963.
10 Мы поддерживаем предложенную Т. И. Левичевой атрибуцию адресата письма N° 16 (XIII, 22—24) (Временник Пушкинской комиссии. Л., 1989. Вып. 23. С. 109—111), но считаем, что адресатом письма N° 94 (XIII, 104) является Л. С. Пушкин (ср. идентичные зачины в письмах — XIII, 35, 42, 45, 51, 66, 85 — без обращения и на «ты»); к тому же брат был единственным адресатом, удостоившимся от Пушкина моральных сентенций (см.: XIII, 49 —50, 104).
сии с западными союзниками окончились лишь в августе 1825 г. Нота, врученная турецкому правительству в октябре 1825 г., свидетельствует о намерении Александра I начать военные действия.11
Таким образом, «одним из первых вопросов, подлежавших разрешению императора Николая тотчас по вступлении на престол, являлся вопрос: быть или не быть войне с Турцией?». Николай I неоднократно заявлял: «Брат мне завещал крайне важные дела, и самое важное изо всех: восточное дело (...) Впрочем, не следует думать, что я примусь за его решение очертя голову». «Я хорошо знаю (...), что в виду того, что мне всего 29 лет и что я только что вступил на престол (...) за границей предполагают во мне воинственные наклонности и желание ознаменовать начало моего царствования каким-либо военным подвигом. Я знаю также, что вследствие движения 14-го декабря, многие думают, что я хочу занять свою армию и тем отвлечь ее от текущих событий. Но обо мне судят неправильно (...) Я буду идти добросовестно и твердо по следам покойного императора».12 Дипломатические консультации и Аккер-манская конференция отодвинули начало русско-турецкой войны к 1828 г., когда 2 (14) апреля был издан высочайший манифест об объявлении войны России с Турцией и в тот же день войска второй армии под начальством графа Витгенштейна перешли Прут.13
Таким образом, события 1828—1829 гг. тесно связывались с греческой революцией 1821 г. и условиями Бухарестского мира 1812 г. Эти хронологические границы присущи практически для всех современных Пушкину печатных изданий и рукописей на данную тему,14 впрочем, так же как и «Второй программе» его записок.
В 1821 — 1824 гг. основную информацию о событиях, происходящих на Балканском полуострове, европейское и русское общество получало из книг Пукевиля (Fr.-Ch.-H.-L.Pouqueville. 1770—1838). Он с 1806 по 1820 г. был генеральным консулом Франции при Али-Тебелини, паши Янины (1741 — 1822), первая его книга «Voyage dans la Grèce» (Paris, 1820. T. 1 —4) уже в 1822 г. была переведена В. Озеровым на русский язык и вышла в Москве под заглавием: «Жизнь Али-Паши Янинского со времени его детства до 1821 года». Следующая книга Пукевиля «Histoire de la Régénératoin de la Grèce,
11 Татищев С. С. Внешняя политика императора Николая Первого. СПб., 1887. С. 242—244; Восточный вопрос во внешней политике России. С. 82—83.
12 Татищев С. С. Внешняя политика... С. 136, 137.
13 См.: Слава русских воинов в Европе и Азии, или Исторический взгляд на победы оных во время кампании против турок в 1828 году. М., 1828. С. 21 —23.
14 Назовем лишь некоторые: Спасаемая Греция, или Картина военных действий россиян против турок в 1827 и 1828 годах. СПб., 1829. Ч. 1—2; Шубер В. Ф. История турок от начала турецкого народа до наших времен. М., 1828; Иов-ский П. А. Война последняя с Турцией, заключающая в себе кампанию 1828 и
1829 гг. СПб., 1830; Глинка С. Н. Картина историческая и политическая греческой революции с присовокуплением о войнах со времен вторжения их в Европу до
1830 г. М., 1830; а также рукописная работа И.П. Липранди «Краткое обозрение происшествий в Молдавии и ВалахиИ. От заключения мира в Бухаресте (1812) до такого же в Андрианополе (1829)» (ЦГИА СПб., ф. 673, оп 1, д 231, 230).
comprenant Le précis des événements depuis 1740 jusqu'en 1824» была запрещена в России уже в конце июня 1824 г. Но она имелась в библиотеке Дашкова, Столыпина, А.И.Тургенева, ее читал П. А. Вяземский,15 ею интересовался А. С. Грибоедов;16 приехав в Одессу летом 1824 г., В. Ф. Вяземская, заинтересовавшись книгой, предполагала купить ее.17 В свое время В. И. Селинов сделал достаточно осторожный вывод о возможности прочтения Пушкиным этой книги.18 Между тем во втором томе, описывая резню в пригородах Константинополя в апреле 1821 г., Пукевиль пишет: «... турки вламывались во все частные дома. Господин Жозеф Фонтон, советник Российского посольства, внушающий окружающим уважение не только своими преклонными годами, но и редкостными качествами, спасся лишь благодаря тому, что спрятался на крыше своей гостиницы, так же подвергшейся разграблению. Другая разъяренная толпа напала на испанский дворец; было просто непонятно, как (...) забыли про дворец барона Строганова».19 Упомянутый Жозеф (Осип) Фонтон (род. 1753) состоял на службе в русской дипломатической миссии в Константинополе с 1795 г. На переговорах в Бухаресте в 1812 г. он был третьим российским представителем, по удачном завершении их получил должность советника в той же миссии. Вместе с ним на Бухарестских переговорах были два его сына: Петр и Антон Антоновичи. Судьбы этих людей также тесно связаны с Константинопольской миссией, где П. А. Фонтон долгое время работал при русском после Италинском,20 а А. А. Фонтон — с тайным советником В. С. Томарой.21
Феликс Фонтон тоже был дипломат, карьера его протекала под покровительством его дяди Антона Антоновича. Литературные занятия его были достаточно плодотворны22 и сблизили его с Грибоедовым, Хомяковым, Баратынским, Дельвигом и Пушкиным. В своих
15 «Это эпопея, — писал П. А. Вяземский А.И. Тургеневу в сентябре 1824 г. — то есть по содержанию своему, а не по силе эпопейщика (...) Что говорит об этой книге Дашков? Можно ли во всем верить Пукевилю?» (Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 3. С. 75).
16 В письме к Бегичеву А. С. Грибоедов сетовал: «Пуквиля не мог еще достать, запрещен, есть он у Столыпина и Дашкова, но, разумеется, они не продадут» // Грибоедов А. С. Соч. М., 1988. С. 498.
17 Остафьевский архив. СПб., 1909. Т. 5, ч. 1. С. 109.
18 Селинов В. А. Пушкин и греческое восстание; Опыт исторического комментария к филэллинистическим пьесам Пушкина // Пушкин: Статьи и материалы.Одесса, 1926. Вып. 2. С. 5 — 31.
19 Pouque ville. Histoire de la Régénération de la Grèce. Paris, 1824. T. 2. P. 423 (перевод В. A. Стрелкова). Григорий Александрович Строганов (1770—1857) — двоюродный дядя жены А. С. Пушкина.
20 Андрей Яковлевич Италинский (1743—1827), посол в Константинополе (1809—1817), вел переговоры в Бухаресте в 1812 г.
21 Василий Степанович Томара (Тамара) (1743—1819) — с 1799 по 1809 г. чрезвычайный и полномочный министр в Константинополе (Фонтон Ф. Воспоминания. Юмористические, политические и военные письма из главной квартиры Дунайской армии в 1828 и 1829 гг. Лейпциг. 1862. Т. 1. С. 20; 1862. Т. 2. С. 201—202, 217—218 и др.
22 См. : Catalogue général des livres imprimés. De la Bibliothèque Nationale. Auteurs. Paris, 1830. T. 98. P. 934. Известен под именем Liskenne, François-Charles.
«Воспоминаниях», описывая встречу с Пушкиным и Баратынским на квартире Дельвига, к которому он зашел проститься перед отъездом в действующую армию, Фонтон отметил: «Как я Пушкину сказал, что еду в армию, то у него та же мысль родилась, но ему с этим нужна дикость Кавказа, и он кажется отправится к Паскевичу».23
Ф. Фонтон мог быть интересен для Пушкина24 как собеседник не только потому, что был блестяще образован, остроумен, но и потому, что имел доступ к дипломатической информации: «Мы не опрометью пустились в войну, — писал Ф. Фонтон. — Она была предметом долгих дипломатических негоциаций с Европейскими державами. Утверждать, что восточный вопрос есть исключительно Русский, это пустая поговорка. Другие державы всегда вмешивались и вмешиваться будут в наши восточные дела». «Европа, когда дело идет о восточном вопросе, забывает правила христианства и человеколюбия (...) по моему мнению, чтобы удержать восточный вопрос в определенных границах, надобно решить его в пользу моральных и материальных интересов России, то есть упрочением судьбы христианских православных племен и открытием проливов, если же нет, то восточный вопрос со временем сделается славянским и православным».25
Таким образом, пункт «Фонт.» во «Второй программе» записок скорее всего является ассоциативной пометой об эпизоде из книги Пукевиля, происшедшем во время греческой революции 1821 г. с Ж. Фонтоном. Хотя не исключено, что рассказ мог вестись с учетом всей истории семьи Фонтонов, которая представляет достаточный интерес: П. А. Фонтон был приговорен Конвентом к смертной казни, но нашел спасение в России, в 1811 г. он воевал под началом Кутузова и был послан в Шумлу для переговоров с великим визирем сначала Кер-Юсуф-пашей, а затем Ахмет-пашей; А. А. Фонтона в 1808 г. чуть было н£ растерзала толпа (во время посещения собора Святой Софии в Константинополе всем русским посольством во главе с В. С. Томарой).26 Однако эпизод с Жозефом Фонтоном удивительно напоминал разгром русской миссии в Тегеране в 1829 г.: гибель Грибоедова и случайное спасение Мальцева.
23 Фонтон Ф. Воспоминания. T. 1. С. 26. Ср. в письме В.А. Каратыгина к П. А. Катенину от 4 мая 1828 г.: «Пушкин (адрес его здесь в Петербурге, в трактире Демута) просился также ехать с царем (т. е. в Валахию. — Н.М.), но получил отказ» (Рус. архив. 1871. Ng 1. стб. 1242). Напомним, что в Демутовом трактире Пушкин проживал в одно время с А. С. Грибоедовым, приехавшим в Петербург с Туркман-чайским миром.
24 См.: F о n t on F é 1 i х. La Russie dans Г Asie mineure, ou campagnes du Maréchal Paskévitch en 1828 et 1829. Précédées d'un tableau du Caucase. Paris, 1840. Л .A. 4e-рейский допускает продолжение знакомства Пушкина с Ф. Фонтоном в 1829 г. (см.: Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1976. С. 446).
25 Фонтон Ф. Воспоминания. T. 1. С. 5; Т. 2. С. 203—204.
26 См. в «Воспоминаниях» Ф. Фонтона описание этого происшествия: «... народ в свирепости не был уже в состоянии внимать голосу разума. Начали кидать каменьями в наших. Антону Антоновичу один полетел прямо в лицо и лишил его нескольких зубов» (Т. 2. С. 218).
«Греческая революция». «В 1821 г. Пушкин, как и многие другие его современники, с горячностью относился к вопросу об освобождении греков, начал даже вести журнал Греческого восстания».27 И хотя в 1833 г. этот журнал скорее всего был им уже уничтожен (см.: XII, 310), его память хранила многое. Мы же можем только стараться уловить отсвет этого потока информации по письмам Пушкина о греческой революции. Первое из них, адресованное П. А. Вяземскому, заканчивается обещанием уведомлять о дальнейших событиях (XIII, 24). Сохранившиеся письма показывают, что между Пушкиным и Вяземским шел интенсивный обмен информацией28 в обход почты, по оказии.29 Летом 1823 г., убедившись, что ему не удастся выбраться в Москву или Петербург, Пушкин зазывает Вяземского в Кишинев, обещая познакомить с «героями Скулян и Секу, сподвижниками Иордаки», т. е. Георгиоса Олимпиоса (XIII, 61 ). События в Скулянах и Секу — это трагический финал революции А. Ипсиланти. В свое время П. В. Анненков и П. И. Бартенев отметили, что описание битвы под Скулянами и характеристика А. Ипсиланти в «Кирджали» имеют «все достоинства подлинной исторической записки».30 Но определить, на какие свидетельские рассказы опирался Пушкин, мы не можем. Иное дело с защитой монастыря Секу, обстоятельства которой конспективно записаны Пушкиным в «Note sur la révolution d'Ipsylanti»31 (1821, после августа; XII, 458, 481 ). И. П. Липранди в своих записках указывает, что из всех защитников Секу в живых осталось только двое; «... один Еврей, принявший христианский закон и бывший слугою у одного из Капитанов (...) и другой, Туфечжи Никола, бывший при отряде моем оружейным мастером и как не носивший оружия был взят Начальником 29 Янычарской Орды, который полюбил его и исходатайствовал у Паши позволение взять его на поручительство, оставил его в Яссах, откуда он, найдя случай, бежал в Бессарабию ...».32 Следовательно, обещая познакомить Вяземского с защитниками Се-
27 Модзалевский Л. Б. Комментарий // Письма Пушкина. М.; Л., 1926.
Т. 1. С. 225.
28 Интенсивный обмен письмами идет не только с Вяземским. В конце 1822 г. Дельвиг писал В. Кюхельбекеру: «Ты страшно виноват перед Пушкиным. Он поминутно о тебе заботится. Я ему доставил твою „греческую оду", „послание Грибоедову и Ермолову" (...) Откликнись ему, он усердно будет отвечать. На него охота пришла письма писать, и он так и сыплет ими» (Рус. старина. 1875. Т. 13. С. 360).
29 20 декабря 1823 г. Пушкин пишет Вяземскому: «Я бы хотел знать, нельвя ли в переписке нашей избегнуть как-нибудь почты — я бы тебе переслал кой-что слишком для нее тяжелое. Сходнее нам в Азии писать по оказии» (XIII, 82), а в начале апреля 1824 г. от уточняет: «Ты не понял меня, когда я говорил тебе об оказии — почтмейстер мне в долг верит, да мне не верится» (XIII, 92).
30 Бартенев П. И. Пушкин в Южной России. М., 1914. С. 86; Анненков П. В. Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874. С. 204.
31 С. А. Фомичев высказал вполне обоснованное предположение, что на «Note sur la révolution d'Ipsylanti» и на «Note sur Penda-Deka» надо смотреть как на заготовки записок, над которыми Пушкин работал в 1821 г. (Временник Пушкинской комиссии. Л., 1987. Вып. 21. С. 7— 8).
32 ЦГИАЛ СПб., ф. 673, on. 1, д. 237, л. 42.
ку, Пушкин имел в виду именно этих людей. Тот материал, который мог он узнать от них, получил свою частичную запись33 в работе Липранди «Капитан Иоргаки Олимпиотти. Действие гетеристов в при Дунайских княжествах: 1821». В отличие от Пушкина Липранди не видит ничего героического в гибели Иордаки: пожар в монастыре, по его мнению, возник случайно, от пыжей, попавших в камыш, и так как шел бой, то «никто сначала не обратил на оный внимания, все были заняты отражением неприятеля, никто не обращал больше внимания по пожар, некоторые слышали только, что Иоргаки кричал что-то по-арнаутски, но не было никакого средства подать ему помощи. По окончании пожара нашли все восемь трупов. У Иоргаки отгорела верхняя часть головы, левая сторона груди и одна нога. Таков был конец К.(апитана) Иоргаки на 49 году от роду».34 Самому Иоргаки Липранди дает довольно резкую оценку, замечая, что «дух интриг, невыразимая зависть и ненасытная алчность к деньгам — были его единственным путеводителем», более того, Липранди считает его «главным виновником всех несчастий, постигших Этеристов в Княжествах по причине ложных и своекорыстных донесений, которые он делал...».35 Славу двухнедельной защиты Секу (после смерти Иоргаки) Липранди отводит капитану Формаки, в финале оказавшемуся жертвой вероломства турок, которые в ходе переговоров Вольфа с осажденными этеристами обещали после сдачи оружия сохранить им жизнь. Но лишь оружие было сдано и раненый Формаки выехал из ворот монастыря, турки «бросились в ворота и начали резать всех безоруженных в Монастыре арнаут. Сии несчастные, не взирая на положение свое, защищались всем, что попадало им в руки и более 40 турок умерщвлены были таким образом, в числе коих многим отвернуты были головы, что доказывает отчаянную защиту сих жертв вероломства...».36 Помимо приведенных сопоставлений находим следующее: «Аристид, — пишет Пушкин, — был схвачен Александром Суццо, его документы и его голова были посланы в Константинополь...» (XII, 480); «В декабре 1820 года, — пишет Липранди, — один из Этеристов, Фессалиец Аристид, был послан в Сербию (...) Но в окрестностях Белграда на острову Ада-Кебир, он по подозрению остановлен был турками и тут же казнен». В обоих случаях речь идет об Аристиде Попасе (Попе). Пушкин пишет: «Александра Суццо отравили» (XII, 480). Липранди сообщает, что «первый приписал смерть его предупредительному действию Етеристов» Иордаки Мано, «личный и непримиримый враг Князя Суццо»; к удивлению Липранди, гетеристы «с жадностью приняли на себя все распространенное», это тем более удивляло
33 Помимо названных лиц («браиловские турки, арнаут Осман-Ага, Измаил Егин-Ага») Вольф сообщили Липранди «все до сего происшествия касающееся» (там же, л. 49). Думается, что именно Липранди познакомил Пушкина с защитниками Секу.
34 Там же, л. 39—39 об. Годами жизни Георгиоса Олимпиоса являются 1772 (4 мая) —1821.
35 Там же, л. 39 об.
36 Там же, л. 41 об.—42.
Липранди, что он знал, насколько «это далеко от истины».37 Данные соответствия подтверждают вывод В.И. Селинова о том, что Пушкин вел записки «по живым следам событий».38 При этом (как и в эпизоде с Ж. Фонтоном) внимание Пушкина привлечено к стихийности и огромной разрушительной силе народных движений, в которых жестокость проявляется в равной мере с обеих сторон.39 Оказавшись в 1821 г. в Кишиневе, Пушкин получил богатейший материал для наблюдения и размышлений. Не случайно 7 мая 1821 г. он писал А. И. Тургеневу: «В нашей Бессарабии в впечатлениях недостатку нет. Здесь такая каша, что хуже овсяного киселя» (XIII, 29). Очевидно, что уже к 1824 г. Пушкин перешел от романтической героизации восставших (ср.: «Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек ...» — XII, 302) к реалистическому анализу двух противоборствующих сторон (ср. в письме к Вяземскому 24—25 июня 1824 г.: «О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братии негров, можно тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные народы бредили Грецией — это непростительное ребячество» — XIII, 99).
Лняр.(анди) 12 год. mort de sa femme, le rénégat. В изучении биографии и личности И. П. Липранди исследователь сталкивается с достаточно устойчивой тенденцией выделять в его судьбе два этапа, проводя границу по 1828—1829 гг., т. е. времени, когда Липранди «окончательно примирился с властями».40
«Где и что Липранди? Мне брюхом хочется увидеть его», — писал Пушкин (22 октября — 4 ноября 1823 г. из Одессы в Кишинев) Ф. Ф. Вигелю (XIII, 73). Попытаемся ответить на пушкинские вопросы, используя автобиографию Липранди: «... по возвращении из Франции с корпусом графа (...) Воронцова служба занесла меня в Бессарабию, — пишет Липранди, — где в начале командир 6го корпуса генерал Сабанеев поручил мне описание границ с Турциею, а в 1821 году вместе с тем и надзор за выбежавшими из Турции этеристами, а с 1823 года, по назначению князя Воронцова полномочным наместником Бессарабской области, я поступил опять к нему по особым поручениям».41 Таким образом, вопрос Пушкина, обращенный к своему кишиневскому приятелю и родственнику Липранди Ф. Ф. Вигелю далеко не случаен: Пушкин знает о новом назначении Липранди и к деятельности его проявляет явный интерес. Отметим также, что в приведенном фрагменте Липранди не проводит резкой границы между военной разведкой (описание границ Турции) и разведкой политической (наблюдение за этериста-
3? Там же, л. 47; ЦГИА СПб., ф. 673, on. 1, д. 231, л. 12—12 об.
38 Селинов В .И. Комментарий к отрывку «Из журнала греческого восстания», писанного Пушкиным в 1821 году // Пушкин и его современники. Л., 1930. Вып. 33—39. С. 69—70.
39 Oraнян Л. H. К вопросу об отношении А. С. Пушкина к Гетерии // Пушкин на юге: Труды пушкинских конференций. Кишинев, 1958. С. 133—145.
40Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. М., 1987. С. 378; СадиковП. А. И. П. Липранди в Бессарабии 1820-х годов (по новым материалам) // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. 1941. N° 6. С. 272.
41 РНБ, ф. 608 (Помяловского), on. 1, ед. хр. 2896, л. 19 об.
ми); совмещение этих сфер разведывательной деятельности Лип-ранди закреплено в самом названии его должности «адъютант по особым поручениям»,42 которая надолго закрепилась за ним.
Мы видели, что от Липранди Пушкин получал достаточно точную и оперативную информацию (например, о Секу). В Кишиневе в доме Липранди Пушкин встречался с тремя главными этеристами.43 Стремление увидеться с Липранди в 1823 г. свидетельствует о том, что Пушкин многое знал о характере его деятельности, но думается, что знал далеко не все. Впрочем, так же как и Липранди не все знал о Пушкине. В тех же «Воспоминаниях» встречаем любопытный фрагмент о пушкинской оказии: «При выезде моем из Кишинева 4-го февраля 1822 года в Петербург, — пишет Липранди, — Александр Сергеевич дал мне довольно большой пакет, включавший в себя несколько писем, чтобы передать оный не иначе, как лично брату его Льву Сергеевичу, а если, по какому-либо случаю его на это время не будет в Петербурге, то его сестре...». Не застав Льва Сергеевича дома, он оставил ему свой адрес, и передача пакета произошла в комнате Липранди в гостинице: «Распечатав пакет он (Лев Сергеевич. — Н.М.) нашел несколько писем и какую-то исписанную с перемарками тетрадь, листа в три почтовых. Взглянув на нее, он улыбнулся и не читая своего письма, собрал все, завязал в платок и хотел тотчас уйти, но я — пригласил его отобедать вместе. ..». В этой сцене улыбка Л. С. Пушкина выдает его осведомленность относительно содержания тетрадки, а желание Липранди узнать хоть что-нибудь — напротив, неосведомленность. Однако усилия Липранди не пропали даром, чуть ниже читаем: «Письмо к себе Лев Сергеевич успел прочитать еще у меня».44 Следовательно, если Липранди в это время и пользуется доверием А. С. Пушкина, то доверие это отнюдь не слепое й не безграничное. Поражает та легкость, с которой Липранди переходит от амплуа «военного разведчика» к амплуа «жандарма»: советуя Л. С. Пушкину принять предложение Бенкендорфа о вступлении в жандармы, Липранди объясняет ему и С. Л. Пушкину, что «в жандармском дивизионе служба чисто военная» и что он «понимал бы их нежелание состоять при штабе III отделения, но в дивизионе дело совсем иное».45 Липранди всегда был убежден, что разведкой, как военной, так и политической, должны заниматься особые люди, стоящие выше предрассудков общества.
Привлечение Липранди к следствию по делу декабристов и содержание его под стражей вместе с Грибоедовым создают вокруг его личности некий ореол — Пушкин расценивал это обстоятельство по
42 В 1828 г. Липранди служил в Тульчинской Главной квартире адъютантом по особым поручениям при П.Д. Киселеве, одновременно с ним в это время по дипломатической части служили А. А. ФонтониФ. П. Фонтон. (см.: Фон тон Ф. Воспоминания. Т. 1. С. 46).
43 Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. М., 1985. Т. 1. С. 330.
44 Пушкин в воспоминаниях современников. Л., 1936. С. 271.
45 Там же. С. 275. Об отношении А. С. Пушкина к карьере брата см,: XIII, 44—45.
аналогии к собственной судьбе: «Липранди обнимаю дружески, — писал он 1 декабря 1826 г., — жалею, что в равные времена съездили мы на счет казенный и не соткнулись где-нибудь» (ХШ, 309).
Обстоятельства ареста и содержания под странней нашли свое отражение в воспоминаниях Липранди, при внимательном чтении которых становится очевидным желание Липранди затушевать два момента: 1 -й — хронологические рамки пребывания под арестом. «Первый спрос делал мне генерал-адъютант Левашов (...) Черев десять дней я был освобожден, получил свидетельство за № 409, от 25 февраля, за подписью всех членов, что „к тайному обществу не принадлежал и о существовании его не знал"».46 Обращение к следственному делу Липранди уточняет некоторые детали: действительно первый допрос производил генерал-адъютант Левашов 11 февраля, далее 12-м февраля датированы вопросные пункты, опрошенным по делу 12 декабристам, а вопросные пункты подполковнику Липранди датированы 19 февраля».47 Следовательно, согласно данным следственного дела, первая дата отодвигается от 15 февраля к 11 февраля, что совпадает с началом содержания под стражей А. С. Грибоедова.48 Случайно ли это совпадение? В опубликованном Н. Я. Эдельманом письме С. В. Желтухина (командира 17 девизии) генерал-майору О. Вахтену (начальнику штаба 6-го корпуса) сообщается об обстоятельствах ареста Липранди: «Верно ни одного из бунтовщиков не отправляли так снисходительно, как кишиневского, ибо по получении повеления дали ему жить три дня (...) Так ли отправляют и берутся за изменников отечества и государя?»49 Действительно, странный арест, если учесть, что Грибоедов получил от Ермолова отсрочку ареста всего на пару часов.
На вопрос следственной комиссии о принадлежности к тайному обществу Липранди писал: «Я к тайному обществу никогда ни к какому не принадлежал (...) ничего об оном не слыхал (...) Буде кто меня обвинит, то прошу с оным очной ставки для доказательства моей невиновности».50 Опрошенные декабристы также отрицали причастность Липранди к тайному обществу. «С подполковником Липранди, — писал С. Г. Волконский, — я лично знаком еще со времени Кампаний 1813 и 14 годов, возобновил же я сие знакомство неоднократными встречами в Одессах во время моих пребываний в сем городе, но был ли членом общества — не знаю и разговора не имел-».51 М. Ф. Орлов, непосредственный начальник Липранди, писал следующее: «Подполковник Липранди служил при моем командовании 16-ою пехотною дивизиею в Камчатском полку и был мною
^Липранди И. П. Замечания на «Воспоминания» Ф. Ф. Вигеля // Чтения в обществе истории и древности российских. М., 1873. Кн. 2. С. 233, 234.
47 ЦГАОР, ф. 48, д. 191, л. 1 —2.
48 См.: Нечкина М.В. Следственное дело А. С. Грибоедова. М., 1982..
49 Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы. С. 25.
5° ЦГАОР, ф. 48, д. 191, л. 1.
51 Там же, л. 13. Повже в своих ваписках С. Г. Волконский писал, что Липранди был принят в ячейку декабристов, названную «Зеленой книгой» (Волконский С. Г. Записки. СПб., 1902. С. 317—319).
употреблен по служебным делам (...), а более я с ним никаких сношений не имел. Был ли членом общества? не знаю. Кем принят? так же мне неизвестно. — С 1821 или 22 года я его не видал и об образе его действий в обществе (будь он оному принадлежал) ничего не знаю».52 Фактически Орлов отрицает не сам факт причастности Липранди к обществу, а собственное знание этого факта. Столь же двусмыслен ответ Поджио: «Года четыре тому назад Господа Давыдовы Василий и Александр ездили в Кишинев повидаться с их родственником Михайло Федоровичем Орловым и оттуда возвратившись, разговаривая о Кишиневе упомянули несколько слов и о Г. Подполковнике Липранди, но как о человеке мало им известном. — Тут я первый раз услышал о Господине Липранди и с тех пор об нем никогда совершенно ничего не слыхал — и для того мне совсем неизвестно принадлежал Господин Липранди к обществу Тайному или нет — и не знаю, с кем из членов состоял он в сношениях».53 Тут можно было бы привлечь к показаниям Давыдовых, чтобы уточнить, почему Поджио четыре года помнит фамилию человека, с которым не знаком и которого только упомянули в его присутствии, но следственный комитет почему-то не воспользовался этой возможностью. В своем заключении он указал, что опрошенные по делу Липранди «все главные члены Северного и Южного общества 12 человек его не только членом, но даже и вовсе не знают».54 Хотя в деле и были показания о Липранди как о человеке, неизвестном декабристам (ср.: показания Бестужева-Рюмина, Рылеева, Трубецкого) ,55 заключение следственной комиссии надо понимать как устоявшийся юридический штамп. Возможно, декабристы выгораживали Липранди, чтобы не увеличить число жертв, но может быть для того, чтобы не усугубить собственное положение теми материалами, которыми он располагал? Иначе невозможно объяснить настойчивое требование Липранди об очных ставках с обвинителями.
Второй неясный эпизод связан с освобождением Липранди: Получив свободу, Липранди является к И.И. Дибичу и дает о себе знать графу М. С. Воронцову: «Граф не замедлил приехать, — пишет Липранди, — по совершении погребения Императора Александра я был отправлен Графом в Аккерман, для некоторых подготовлений к имеющемуся там быть Конгрессу. Из бывших со мною я освобожден был первый (...) Видевши, что некоторые получали дозволение посещать прежних сокамерников моих, я спросил, чрез Яковлева, позволения делать то же и, получив оное, почти ежедневно бывал у них. Общество таких людей, и особенно в тогдашние минуты было для меня большим наслаждением от службы. Вообще частности
52 Там же, л. 2. Ср. покавания В. Ф. Раевского: «Орлов поручил мне принять двух братьев Липранди (...) Но я отоавался тем, что и без принятия в Общество на них рассчитывать можно» (Литературное наследство. М., 1956. Т. 60, кн. 1. С. 84).
53 ЦГАОР, ф. 18, д. 191, л. 8.
54 Там же, л. 18.
55 Там же, л. 9,10,12.
этого замечательного периода не безынтересны, но здесь вовсе неуместны».56
Целью Аккерманской конференции было намерение России приступить к обсуждению вопросов, вытекавших из неясности некоторых постановлений Бухарестского трактата. Совещание открылось 1 (13) июля между русскими уполномоченными графом М. С. Воронцовым, посланником в Константинополе А. Рибопьером и турецкими представителями Хади-эфенди и Ибрагим-эфенди. Подписание Аккерманской конвенции состоялось 25 сентября (7 октября).
Международная обстановка во время работы Аккерманской конференции была далеко не однозначной. Иран, добившийся срыва переговоров, еще в октябре 1825 г. направил в Константинополь своего посла, чтобы напомнить султану о его обязательствах «объединиться с Ираном против России. В этих условиях советы А. С. Грибоедова, хорошо знакомого с методами иранской дипломатии, были просто неоценимы для И. П. Липранди. Тем более что вскоре Иран перешел к прямым военным действиям. Начало второй русско-иранской войны (1826—1828) и начало русско-турецких переговоров в Аккермане совпало «в результате преднамеренной деятельности английских и турецких дипломатов ».57 В то время как полковник Бартоломей собирал на Кавказе сведения о Ермолове и его корпусе (в инструкции особо выделен Грибоедов),58 Липранди мог осуществлять наблюдения за Грибоедовым в камере. По данным Б. П. Балаяна, в следственном деле Грибоедова был перелом, когда Николай 17 марта 1826 г. приказал «колежского ассесора Грибоедова оставить у дежурного генерала Петропавловской крепости», где он находился под арестом до 3 июня 1826 г.59 Факт доселе, не привлекавший внимания: в инструкциях, предназначенных членам посольства А. С. Меншикова, отправляющегося на Кавказ для переговоров с персами и проверки сосланных на Кавказ декабристов, Б. П. Балаян обнаружил на полях списка поднадзорных декабристов резолюцию Николая I: «Было бы хорошо к этим именам присоединить и Грибоедова».60
Предположение об участии И. П. Липранди в следствии А. С. Грибоедова высказывается нами на уровне гипотезы, но гипотезы с большой долей вероятия. Спустя 5 лет, в 1831 г., Липранди пишет «Краткое рассуждение о Высшей Тайной полиции», в котором читаем следующее: «Бесспорно, что Высшая Тайная Полиция в полном смысле значения своего получила рождение и достигла до совершенства во время Наполеона; но с падением коего упала и она во Франции (...) Степень совершенства сего кажется преимущественно перешла в
56Липранди И. П. Замечания на «Воспоминания». С. 235.
57 Балаян Б. П. Дипломатическая история русско-турецких войн и присоединения восточной Армении к России. Ереван, 1988. С. 130,146,147.
58 Рус. старина. 1910. № 5.
59 «Сейчас, — писал П. Я.Вяземский жене 3 июня 1826 г., — видел выпущенного из тюрьмы Грибоедова» — (Остафьевский архив. СПб., 1913. Т. 5, ч. 2. С. 15.
60 Балаян Б. П. Дипломатическая история... С. 148; ЦГВИА, ф. ВУА, д. 4288, л. 5.
Австрию», которая своим благополучием, по мнению Липранди, обязана именно «Высшей Тайной Полиции», так как та, «следуя по стопам господствующего в разных областях образа мыслей, заблаговременно упреждает во всем Правительство; которое в свою очередь всегда имеет время различными благоразумными мерами разбивать или отклонять приготовляющуюся бурю. Всякий заговор имеет рождение свое в весьма ограниченном круге беспокойных людей; но что они могут предпринять, когда Правительство отнимает всегда у них средство к произведению в действо злонамеренных своих видов!» Предлагая установить наблюдение за всеми социальными слоями общества, Липранди выделяет как особую задачу полиции «наблюдение за воспаленными воображениями», подчеркивая, что такие люди могут принадлежать ко всем классам. Однако «хорошо устроенной Высшей Тайной Полиции весьма легко наблюдать за ними и в случае каких-либо пояснений не только заставлять их говорить, но и тонким образом со делать их своими Агентами, кои неумышленно и не подозревая сами будут с успехом действовать во всех направлениях, которое хитрый Член Высшей Тайной Полиции найдет за необходимое им дать. — Так действовали во Франции, чтобы проникать во многие тайны».61 Под выделенной Липранди категорией людей с «воспаленным воображением», использующих в качестве агитации открытое изложение своих взглядов, легко можно угадать декабристов. Очевидно, что общение с префектом парижской сыскной полиции Эженом-Франсуа Видоком (1775— 1857)62 не прошло для Липранди бесследно, арест же самого Липранди в 1826 г. очень напоминает арест провокатора Антонелли в деле Петрашевского.63
Последнее письмо Пушкина, полученное Липранди, было отправлено из Орла в 1829 г., после встречи с опальным проконсулом Кавказа А. П. Ермоловым.64 После возвращения Пушкина из-под Арзрума переписка их не возобновилась, а в плане «Второй программы» появилось столь нелестное определение — «ренегат», которое в свете приведенных выше материалов можно рассматривать в политическом смысле. Однако этот подход не исключает толкования слова как «вероотступник»,65 «под чалмою ренегата» (XI, 51 ). В период военных действий 1828—1829 гг. Липранди поддерживал дружеские отношения с турецкими военачальниками, например с Кара-Дженем-Ибрагимом (Топчи-башой) î66 о котором в своих записках писал: «Человек этот, с которым я был довольно близко знаком, был совершенным невеждою по той части, которою начальст-
61 ЦГИА СПб., ф. 673, оп. 2, д. 7, л. 1, 1 об., 9, 9 об.
62 Видок руководствовался принципом — «...только преступник сможет побороть преступление» — см.: Торвальд Ю. Сто лет криминалистики. М., 1974. С. 17—19.
63 Возный А. Ф. Полицейский сыск и кружок петрашевцев. Киев, 1976. С. 54.
64 Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 374—375.
*5 Цявловская Т. Г. Неясные места биографии Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1962. Т. 4. С. 36.
66 Ср. в «Путешествии в Арзрум»: «...несколько непослушных арнаутов под предводительством Топчи-Паши овладели городскими батареями...» (VIII, 475).
2 Временник, вып. 26
17
вовал» (т. е. по артиллерии. — Н.М.), но «он превосходил всех других в отчаянных предприятиях: в 1828 году он привез в Силист-рию, нами окруженную, на трех тысячах всадниках порох и, сделав это, опять прорвался назад. Он славился известной жестокостью, что означает самое его прозвище: Кара-Дженем, т. е. черный, мрачный ад». Липранди отмечает, что несколько раз посещал Кара-Дженема и «не затруднялся ездить в Рущук, ибо был хорошо знаком с Кучук-Ахметом с 1821 года, когда он начальствовал в Яссах, и впоследствии, в особенности в лагере при Туртукае, был в частой с ним переписке и обмене подарков».67 Конвой Липранди, состоящий из арнаутов, известных ему еще по 1821 г., предпочитал чалму военной фуражке, поэтому их часто принимали за турок.
«12 год». Данный пункт можно рассматривать в плане сопоставления с 1828 г., как это делает Липранди: «Вид Монарха впереди войск тотчас за казачьей цепью, в сопровождении Великого Князя Михаила Павловича (...) невольно напомнил нам великую эпоху, когда освободитель Европы, в сопровождении брата своего Цесаревича Константина Павловича, водил войска свои к бесчисленным победам. Воспоминания эти тем сильнее потрясали душу участвовавших в бессмертных событиях, что в многочисленном штабе Императора Николая видны были те же самые лица, и в тех же званиях, которые сопровождали и Александра Благословенного или действовали в глазах его (...) Все это еще более разительно переносило за 13 лет назад и напоминало освободителя Европы (...) и сближало с настоящею целию Императора Николая, искавшего облегчить участь единоверных и единноплеменных славян от гнета Оттоманов Логика Липранди ясна. По всей видимости, Пупшин подошел бы к этому сопоставлению иначе, очевидно так, как об этом написал в письме к А. П. Ермолову в 1833 г.: «До сих пор поход Наполеона затемняет и заглушает все — и только некоторые военные люди знают, что в то же самое время происходило на Востоке» (XV, 58). Исходя из логики «второй программы», Пушкин имеет в виду Бухарестский мир и планы так называемой «адриатической экспедиции» адмирала П. В. Чичагова (об этом аспекте мной был сделан доклад на Второй международной конференции пушкинистов в Твери 29 мая 1993 г.).
Относительно пункта «смерть его жены» мы можем отметить только два момента. Первый связан с оброненной Липранди фразой: «Находясь с 1815 по 1819 год во Франции, где по родственным и другим связям я имел случай видеть некоторые отчеты по части
67ЛипрандиИ.П. Битва и занятие позиций при Шумле, 8-го июля 1828 года, в присутствии Государя императора Николая I: Сокращено из записок Генерального штаба Полковника Липранди. СПб., 1860. С. 4—5, 6—7. Вместе с Липранди воевали его брат Павел Петрович, Дм.С. Норов (брат декабриста В. С. Норова) и А. Ф. Вельтман, с которым в 30-х годах Пушкин часто встречался. В1828 г. Вельт-ман издал «Начертание древней истории Бессарабии», эквемпляр которой с дарственной надписью был подарен автором Пушкину (см.:МодзалеЬСкий Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина. СПб., 1910. № 68. С. 20).
^Липранди И. П. Битва и занятие позиций ... С. 14.
Военной Тайной Полиции, отправляемые еще при Наполеоне ..,»69 (курсив мой. — Н. М.). Это — достаточно редкое упоминание Лип-ранди о семье своей первой жены. Очевиден вопрос: не была ли Томас-Розина Гузо70 связана с военной разведкой? Второй момент — чисто хронологический. По свидетельству В. Ф. Раевского, жена Липранди умерла в Кишиневе,71 куда Липранди прибыл 21 августа 1820 г., ровно за месяц до прибытия туда Пушкина. Следовательно, если Томас-Розина умерла не в течение того месяца, когда Пушкина не было в Кишиневе, то они, по всей видимости, были знакомы.
Суммируя сказанное, подчеркнем, что, на наш взгляд, Липранди практически не менялся. Стремительно менялся окружающий его мир, а сам он, создавая себя вторично, «то под чалмою ренегата, то в плаще корсара, то гяуром», по сути своей всегда оставался полицейским.72
«Паша Арзрумский». 27 июня 1829 г. в Арзруме были взяты в плен: Сераскир Гаджи-Магомет-Салех-Паша, трехбунчужный паша — Осман-Паша-Хаджи-Надир-Оглы, двое двухбунчужных пашей — Абуш-Абдула-Паша Хаджи-Исмаил Оглы и Ахмет-Паша Абдула-Оглы.73 В рапорте Николаю I от 3 июля 1829 г. Паскевич сообщает следующие подробности: «28го Июня Сераскир изъявил намерение просить меня об освобождении его и Пашей, обещаясь удалившись во внутренние области Турецкие, жить там приватно, не входя в дела. Ему ответствовано, что в первом письме моем к Начальнику города ясно упомянуто было, что Сераскир, Паши и другие чиновники Правительства должны быть военнопленными: в просьбе жителями мне представленной при самом занятии города находилась статья об освобождении Сераскира и Пашей, я решительно отвечал им, что не принимаю сей статьи и на верху просьбы сей велел надписать, что все в оной заключающееся утверждаю,
69 ЦГИАСПб., ф. 673, оп. 2, д. 7, л. 9 об.
70 Тихомирова С. Н. К расшифровке «Второй программы» записок Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Л., 1986. Вып. 20. С. 170.
71 Литературное наследство. М., 1956. Т. 60, кн. 1. С. 75.
72 Считается, что прототипом пушкинского Сильвио был не кто иной, как Липранди (см.: Гроссман Л. Исторический фон «Выстрела»: К истории политических обществ и тайной полиции 20-х годов // Новый мир. 1929. Кн. 5. С. 208—223). Если Липранди и был прототипом, то не единственным. В судьбе А. С. Грибоедова тоже была отложенная дуэль (с А. И. Якубовичем), а в письме к Ф. В. Булгарину 16 апреля 1827 г. он писал: «Повеса Лев Пушкин здесь (в Тифлисе. — Я. М.), но не имел ко мне достаточного внимания и не привез мне братнина манускрипта (т. е. „Бориса Годунова". — Н. М.). За то я принял его по-неприятельски, велел принести пистолеты и во все время, что он у меня сидел, стрелял в дверь своей комнаты, пробил ее насквозь сверху вниз и Льва с пальбой отпустил на юнкерство» (Грибоедов А. С. Соч. С. 541). В период ссылки А. И. Якубович рассказал историю своей дуэли с Грибоедовым А. И. Штукенбергу, используя при этом сюжетную схему «Выстрела», роль Сильвио при этом он отвел себе. (Подробнее см.: Власова 3. И. Декабристы в неизданных мемуарах А. И. Штукенберга // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 365—366).
73 ЦГИА СПб., ф. 1018, оп. 3, д. 192, л. 100; сераскир — фельдмаршал, паша трехбунчужный — генерал корпусной, паша двухбунчужный — генерал дивизионный (ЦГИА СПб., ф. 673, оп. 1, д. 327, л. 4 об.).
2*
19
выключая относящееся до Сераскира и Пашей». Черев Мамиш-Агу Паскевич выяснил, что жители Арзрума довольны дисциплиной войск «на счет же Сераскира полагают, что он желает освобождения своего, дабы явившись к Султану оправдать себя и возложить на них вину о сдаче крепости, почему и просят (...) перевести в лагерь Сераскира и Пашей, ибо дальнейшее пребывание их в городе будет опасно для спокойствия жителей». 30 июня к Паскевичу явился министр финансов Азиатской Турции Дефтер-Дар-Ефенди, «прося объявить о решении участи его, Сераскира и Пашей». «Я, — пишет Паскевич, — объявил ему прямо, что он, Сераскир и Паши — мои военнопленные и что сего же числа они будут переведены в лагерь: после сего, задержав Дефтер-Дара, я велел привести Сераскира и Пашей. Они всячески старались склонить меня освободить их, но по вышеизъявленным причинам я задержал всех их и отправил в Тифлис».74
До Тифлиса пленных пашей сопровождал М. И. Пущин: «В первых числах июля, — пишет он в своих воспоминаниях, — я выехал из Арзерума с поручением главнокомандующего проводить пленных пашей до Тифлиса; поручение неприятное, которое задержало меня в дороге и в карантине долее, чем я желал. В Тифлис я прибыл с пашами в конце июля».75 В Тифлисе к Пущину присоединился Дорохов, а во Владикавказе их догнал Пушкин. Трудно предположить, что в течение долгой дороги М. Пущин не затронул в своих рассказах тему, досаждавшую ему целый месяц.
Однако как заключительный пункт программы «Паша Арзрумский» должен был подводить итоги предшествующим размышлениям и, стало быть, должен быть связан с предшествующими пунктами плана. Связь эта могла быть решена в историческом плане, как противопоставление разгрома резиденции Российского консула в 1821 г. в Константинополе76 и взятие в плен арзрумских пашей, с оказанием подобающим их сану и положению военнопленных знаков почтения.
Перечислив все возможные толкования этого пункта программы, отметим, что наиболее вероятным лицом, выведенным Пушкиным под «пашей арзрумским», является Галиб-паша, который в свое время был турецким послом при Наполеоне, реис-эффенди при подписании Бухарестского мира, временно великим визирем, способствовавшим истреблению янычар и сумевшим остаться в тени, и, наконец, пашей арзрумским, направившим осенью 1828 г. донесение Порте, в котором, изложив тяжелое положение турецкой армии,
74 ЦГИА СПб., ф. 1018, оп. 3, д. 192, л. 100 об.—101.
75 П у щин M . И. Записки. Письма. М., 1989. С. 424, 425.
76 «... Сама резиденция полностью была уничтожена огнем, целой оставалась лишь мачта пристройки (...) На вершине мачты по-прежнему развивался стяг России (...) Там с восьми часов утра до двенадцати и с двух часов до наступления сумерек турки состязались в стрельбе из ружей (...) Наконец (...) они несколькими ударами срубили мачту пристройки и стали ногами топтать поверженный крест и вытирать обувь русским стягом» (Pouqueville. Histoire de la (...) Grèce. T. 2. P. 400; перевод В. A. Стрелкова).
предлагал обратить внимание на чрезвычайную важность скорейшего заключения мира с Россией,77 за что был смещен с занимаемого им поста паши арзрумского и сослан, а его пост был передан Гакки-паше Сивазскому. В книге Виктора Фонтанье «Путешествие на Восток в 1821—1829 гг.» об этом человеке сообщаются приведенные нами сведения, при этом именуется он: «СаНЬ-РасЬа, БегаБ^г (ГЕггегоит» — т. е.«Галиб-паша, серскир Арзрума».78 Книга эта сохранилась в библиотеке Пушкина,79 и его помета о переправе через Кизил-Ермаг свидетельствует о том, что прочитана она была внимательно.
Подводя итоги отметим, что «Вторая программа» пушкинских записок является замыслом эпопейного характера, восходящим, по всей видимости, к сожженным запискам Пушкина. В центре этого замысла, ориентированного на «политические откровения» (XI, 94) — столкновение двух миров: христианского и мусульманского, в контексте внешней дипломатической ситуации, хронологически очерченной 1812—1829 гг., т. е. Бухарестским и Адрианопольским миром и осложненной внутриполитической и национально-освободительной борьбой.
77 Шеремет В. И. Турция и Адрианопольский мир 1829 г. М., 1975. С. 200.
78 Fontanie V. Voyages en Orient... de l'année 1821 à Tannée 1829. Paris,1829.
P. 61.
^Модвалевский Б. Л. Библиотека Пушкина... № 919. С. 233.
