ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ В ПРОЦЕССЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ СЕТЕВЫХ ФЕНОМЕНОВ И ИЕРАРХИЧЕСКИХ СТРУКТУР Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Политические институты, процесы, технологии

УДК 32.019.5

DOI 10.34823/SGZ.2022.3.51816

Трансформация политических отношений в процессе взаимодействия сетевых феноменов и иерархических структур

Отдел исследования социально-политических отношений Института социологии ФНИСЦ РАН совместно с редакцией журнала «Социально-гуманитарные знания» в феврале 2022 года провели «круглый стол» по теме «Трансформация политических отношений в процессе взаимодействия сетевых феноменов и иерархических структур». Ниже мы публикуем выступления его участников в сокращении.

МИХАЙЛЕНОК Олег Михайлович, доктор политических наук, профессор, главный научный сотрудник, руководитель отдела исследования социально-политических отношений Института социологии ФНИСЦ РАН.

Mikhaylenok O.M., doctor of political science, professor, chief researcher, Institute of sociology, FCTAS RRAS.

Ускорение глобальных изменений во всех сферах жизни общества (чему немало способствуют и прорывы в технологических областях) требует от научного сообщества продвижения в разработке эффективных теоретических инструментов, позволяющих ориентироваться в этом меняющемся мире, понять и предвидеть последствия этих изменений и движущие силы общественных перемен сегодня.

Одним из глобальных явлений последних нескольких десятилетий стали процессы информатизации, сетевизации, которые затронули многие сферы жизни общества: «...от экономики до социологии, от нейронауки до организационного

поведения...», которые, безусловно, повлияли и на сферу политики, политических отношений.

Для политической науки актуальным предметом научных исследований являются политические отношения. В связи с ускоряющимся развитием мировых процессов меняется и политическая сфера. В частности, происходит расширение содержания понятия «политические отношения», т.к. политическое измерение охватывает все сферы жизни общества -науку, образование, медицину, спорт и т.д. Политизация подавляющей части общества требует применения для изучения этих гибридных образований опоры на различные теоретические концепции, использование оригинальных, иногда неожиданных методологических синтезов. К сожалению, зачастую создаётся впечатление, что мы живём в пору, «когда интеллектуальное многообразие является формой разнообразия, наименее всего ценимой в университетах.» (мы бы сказали - в академической науке).

Тем не менее очевидно, что сегодня всё сильнее ощущается влияние сетевых феноменов на трансформацию политических отношений. Анализируя укоренение сетевых образований в социуме, М. Кастельс отмечал, что в современном мире сетевые принципы общественного устройства постепенно сменяют иерархические структуры. «Если ранее сеть, сетевая организация была отображением лишь внутренней структуры общества, её подсистем и объединений, зачастую невидимой либо трудно распознаваемой, то в новейшем мироустройстве она играет ключевую роль и становится внешней структурой общества, её формой».

Но процесс внедрения сетевой организации в общее мироустройство, в том числе и в политической его части, представляется весьма сложным и неоднозначным. Существование множества сетей, «проявленных» или «скрытых», предполагает разнообразные взаимоотношения между ними. Выясняется, что сети могут возникать, исчезать, разъединяться, объединяться, конкурировать и даже воевать друг с другом. По убеждению сетевых теоретиков (прежде всего М. Кас-тельса и Б. Латура), сети противостоят иерархическим структурам, в том числе и в политической сфере.

Другие теоретики придерживаются мнения, что «миры иерархий и сетей встречаются и взаимодействуют» (Н. Фер-гюсон). Менее оптимистически настроенные авторы, которые принимают в основном положения сетевой теории, тем не менее не считают замещение сетями иерархий делом, так

сказать, решённым. Более того, как, например, пишет Н. Фергюсон, в экономических отношениях мирового уровня иерархия будет являться одновременно и сетью.

Во всяком случае, процесс взаимодействия сетевых образований с иерархическими структурами на уровне политических отношений достаточно сложен, и однозначную оценку преимуществ и недостатков того или иного варианта самоорганизации общества на современном этапе пока дать проблематично.

Анализируя влияние сетевой реальности на сферу политики в глобальном масштабе, Н. Фергюсон обращает внимание на то, что в продвижении сетей по пути борьбы с иерархиями наблюдаются такие феномены, как «сетевые атаки». В качестве примера он указывает на угрозы политических сетей внутриполитическим иерархиям (Ближний Восток, Украина, Британия, США). Он также считает, что, например, Брекзит -победа сетей. Сетевые комбинации в политической сфере всё активнее проявляются в Китае, Казахстане, в той же Украине.

Правда, оценка перспектив победы сетей над иерархией у этого автора не сильно оптимистичная. Говоря о своей работе, он пишет: «...Моя задача - оспорить безапелляционные утверждения некоторых экспертов, что разрушение иерархического порядка силами сетей непременно происходит во благо». Более того, анализируя роль сетей в регулировании общемировых процессов, на вопрос, возможен ли вообще порядок в мире сетей, Н. Фергюсон отвечает, что сильно в этом сомневается.

Во всяком случае, сегодня динамика взаимодействия сетей многими признается решающим источником доминирования и изменения в нашем обществе, а сетевой подход оценивается как продуктивный в отношении конкретных социальных институтов и сферы политических отношений.

Как считают многие эксперты, перспективы исследования сложных взаимодействий и непредсказуемых моделей развития современных социально-политических отношений связаны со значительным аналитическим потенциалом сетевой теории. Привлекательность сетевой концепции и соответствующий рост числа её сторонников объясняют, прежде всего, её широкими возможностями эмпирической применимости, дающей выход на междисциплинарные теоретические обобщения. Кроме того, «возрастание роли сетевых коммуника-

ций, в том числе неинституциональных обменов и неформальных солидарностей, актуализирует сети как социальную реальность».

Однако в методологическом плане, если вспомнить тезис М. Кастельса о новой социальной морфологии, приходится признать, что в области прикладной теории, в том числе и в изучении политических отношений, пока ещё слабо выявлены особенности использования концепта «сети». В большой степени последний недостаточно теоретизирован и часто используется в качестве синонима концептов «социальной системы», «социальной группы», «общества» и других.

Тем не менее сторонники сетевой парадигмы всё активнее продвигают в современной отечественной социальной и политической науке сетевой подход в различных сферах, для различных целей, пытаясь обосновать максимальную эффективность этой методологии в познании новой социальной реальности.

На наш взгляд, пока сетевая теория остаётся единственно значимой альтернативой существующих подходов к пониманию сущности социального (и политического), что даёт некоторые оптимистические основания для веры в возможность дальнейшего продвижения на пути познания окружающего мира.

Вследствие вышесказанного хотелось бы предложить для обсуждения следующие вопросы:

- Как соотносятся между собой понятия «политические сети» и «политические отношения» в контексте альтернативы сеть - иерархия?

- Какие новые методы исследования политики, политических отношений вытекают и уже применяются в политологии? Как они соотносятся с уже сложившимся методологическим арсеналом социологии и политологии?

- Какие альтернативы на сегодня просматриваются в изменении понимания политических отношений?

- Что представляет собой дифференциация политических отношений по таким уровням, как глобальная политика, региональная, внутристрановая, муниципальная? Опять стереотип?

- Что такое власть в сетевом ракурсе? Государство: каковы результаты воздействия сетевой реальности?

- Что такое социальная политика и кто актор? Социальная политика вообще? По аналогии с социальными исследованиями - политология образования, семьи, спорта, медицины, элит, армии и т.д.?

- И у М. Кастельса, и у Б. Латура прослеживается тезис о том, что сетевая организация реальности, специфика сетевых взаимодействий как бы упраздняют пространство (да и время в сетевой реальности понимается иначе). Можно ли говорить (если иметь в виду сетевой подход) как вообще о «сетевом пространстве», так и о каких-то характеристиках этого пространства (размерность, изотропность, топология) и в каком смысле?

- Возможно ли изучение каких-то групп (элиты, электорат, протестные объединения) называть сетевым подходом только потому, что эти группы образуют более или менее сложную сеть (чаще всего имеется в виду компьютерная сеть, а она всего лишь часть общесетевой реальности со всеми вытекающими последствиями сетевых взаимодействий)?

- Как на примере конкретных институтов убедительно продемонстрировать активизацию «сетевых атак» на иерархические основания этих институтов (партии, профсоюзы, законодательные органы)?

- Как соотносятся реализация самопроизвольного формирования социальных сетей и использование (и даже целевое создание) сетевых образований в целях политического управления или даже манипуляции массовым сознанием?

- Возможно ли функционирование государства на основе использования сочетания сетевых образований и иерархических структур?

А.В. БРЕГА, доктор политических наук, профессор Финансового университета при Правительстве РФ, ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

A.V. BREGA, doctor of political science, professor of the Financial University under the Government of Russia; leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Социальные сети, отношения и взаимодействия представляют собой новую форму капитала и организации, а также новые формы идентичности и действия. Мы живём в обществе, где сети отношений стали важным и определяющим аспектом нашего прошлого, настоящего и будущего - в той мере, в какой социальные и политические циклы происходят

по сетям, а их структуры и динамика становятся объясняющими то, какими будут институты и процессы в тот или иной исторический момент.

Сегодня сетевой анализ становится важным аналитическим инструментом в политологических исследованиях. Он, как теоретическая концепция и как методологический подход, предлагает новую возможность лучше понять современные политические изменения. Вместе с тем остаётся открытым вопрос о сопряжённости сетевого подхода с другими методологиями познания мира политики.

Сочетание сетевого анализа и фьючерсных исследований является мощным инструментом прогнозирования и понимания будущих социальных изменений. Сетевой анализ нередко упоминается в качестве одного из доступных инструментов, или части набора инструментов, в политических исследованиях.

В свою очередь, фьючерсные исследования, или футурология, весьма востребованы как междисциплинарный и целостный анализ социальных и технологических изменений. Его цель состоит в том, чтобы понять, как люди будут жить и работать в будущем. Современные представители фьючерсных исследований особое внимание обращают на систематическое изучение альтернатив, стремление понять, что, скорее всего, сохранится и что реально может измениться. Другими словами, данные исследования стремятся к систематическому и основанному на паттернах пониманию прошлого и настоящего.

С точки зрения когнитивной позиции, как сетевой анализ, так и фьючерсные исследования востребованы политической наукой. Их теоретические и методологические подходы нацеливают на социальные измерения, отличающиеся динамичностью и ориентированностью на будущее. Каждый из них по отдельности обладает своим особым потенциалом для познания политики. В то же время вместе их потенциал умножается при совместном использовании.

Учитывая растущее значение сетевого капитала в разворачивающейся структуре и динамике общества в XXI в., знания о них явно полезны для видения будущего, по крайней мере в следующих трёх измерениях, а именно:

- Действия предпринимаются через сети, в результате чего понимание характеристик сетей поможет нам понять и определить вероятные действия.

- Сети формируют и стимулируют действия и, следовательно, будущее.

- Действия предпринимаются в сетях, что вводит новую единицу анализа. В настоящее время основное внимание уделяется уже не индивидуальным действиям, а действиям новых социальных организаций - мегасетей.

Сети являются квинтэссенцией современных отношений, воплощая новые организационные формы, которые постоянно меняются и адаптируются к изменяющимся условиям. Как следствие, они организуют собой пространства и формы отношений, которые создают будущее.

Комбинация фьючерсных исследований и сетевого анализа позволяет лучше понимать причины и следствия в осмыслении сетей, открывать «двери» для оценки влияния определённых особенностей (центральность, кластеризация и т.д.) на динамику и будущее сети. С другой стороны, это даёт фьючерсным исследованиям концептуальные и аналитические инструменты для анализа фундаментальных аспектов современной социальной динамики, т.е. сетей. Комбинируя их, оба поля получают высокую аналитическую силу и глубину. Полученный в результате новый продукт, например, Futures Studies - Social Network Analysis, может стать решающим для понимания политических явлений и изменений, а также возникающих явлений, формирующих общество или общества завтрашнего дня.

Анализ политических сетей даёт карту взаимосвязей между субъектами/организациями, которая полезна для понимания и визуализации системы контактов и связей, необходимых для действий и передачи информации из одной части сети в другую. Такие показатели, как центральность, близость, промежуточность и способность соединять различные части сети, позволяют прогнозировать поддержку или конкуренцию между субъектами. Кроме того, анализ социальных сетей предоставляет информацию, облегчающую исследование генерации изменений путём увеличения или уменьшения центральности, ускорения или замедления потока связи, а также укрепления или ослабления сети.

Изучение политики на основе взаимосвязи сетевого анализа и исследования фьючерсов обычно требует комплексного подхода к вероятному и предпочтительному будущему. Такая концептуальная связь с действием сближает их с политическими сетями, рассматриваемыми как пространст-

ва и каналы действий. Сетевой анализ генерирует информацию, которая может быть полезна для видения будущего, прогнозирования или определения наиболее вероятного будущего. Показатели центральности выделяют наиболее заметных, мощных, хорошо известных субъектов в сети. В некоторых ситуациях информация о центральности может напрямую указывать на наиболее вероятное будущее. Анализ политических сетей позволяет получить вторичную информацию об интенсивности отношений в различных сегментах политической элиты.

Подобный приём, например, используется при анализе моделей структурирования политической элиты. Анализируя биографии, карьеру и отношения политиков, можно получить информацию о характере взаимосвязей между ними как членами одной конгрегации. Так, принадлежность к одной и той же конгрегации даёт более тесные контакты и доверие среди них. Те политики, которые имеют больше контактов благодаря принадлежности к большему количеству конгрегаций, становятся более известными и будут пользоваться большим влиянием. Эта информация приведёт нас непосредственно к людям, которые, скорее всего, будут обладать «большим весом».

Создание визуального представления о сети, основанного на сочленстве в конгрегациях, создаёт плотную, сложную структуру. Периферия состоит из членов группы, у которых меньше отношений, а тесно сплетённый центр показывает, где отношения наиболее интенсивны. Сложность и плотность реляционной системы затрудняют чёткое представление о центре сети. Визуально, используя различные показатели центральности (степень, близость, промежуточность, центральность клики), можно провести ранжирование наиболее центральных представителей.

Как и в случае с другими методами исследования, сетевой анализ не может обеспечить единое, непогрешимое предсказание, потому что информация, на которой он основывается, всегда ограничена. В ситуациях, когда взаимодействие и доверие являются основой действий и выбора, которые будут определять будущее, сетевая информация и её анализ предлагают очень строгий подход к определению вероятного будущего. Самый востребованный метод предвидения - использование сценариев, которые являются правдоподобными ситуациями с учётом определённого набора определяющих факторов. Сценарии служат надёжным представлением возможного и альтернативного будущего.

Добавление сценариев к сетевому анализу позволяет лучше понять сети как динамические инструменты и пространства изменений. В то же время он привносит новое измерение анализа во фьючерсные исследования, предоставляя новый инструмент для построения альтернативного будущего. С точки зрения сетевого анализа, когда речь идёт об основных акторах и их социальном капитале, мы фокусируемся на группах или сетях, в которые встроены отдельные корпорации. Другими словами, мы относимся к корпорациям не как к независимым, индивидуальным субъектам, а, скорее, как к частям новой организации, которую можно было бы назвать мегасетевой корпорацией. В результате появляется другой взгляд на вовлечённые корпорации, рассматриваемые как часть более широких сетей. Это позволяет представить и проанализировать размер и положение мегасетевой корпорации, её социальный капитал и отношения между мегасетевой корпорацией и корпоративной сетью.

Объединив инструмент сценарного анализа (как одного из видов фьючерсного исследования) с сетевым анализом, можно создать востребованный теоретико-методологический подход, способный не только принести пользу двум дисциплинам, но и стать подходящим инструментом анализа политических явлений в сетевом обществе, конструирующего будущее.

Таким образом, познание политических сетей нуждается в слиянии теоретических подходов - анализа социальных сетей и фьючерсных исследований. Данное слияние улучшит способность прогнозирования вероятных событий, выявление возможных проектов будущего, а также понимание изменений и динамики в сетях, делая возможным измерение множественных взаимосвязей. Предоставляя карту взаимодействий между субъектами, анализ социальных сетей может быть полезен при изучении и построении будущего. Действия сегодня - это то, что строится завтра. Понимание политических сетей и социальных тканей помогает предпринимать действия сейчас, чтобы построить будущее.

Б.И. ЗЕЛЕНКО, доктор политических наук, главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

B.I. ZELENKO, doctor of political science, main researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Смыслополагание предложенного кейса заставляет вычленить ряд объясняющих доминант и реперных точек. Здесь

логично говорить о политической сетевизации как когнитивной, сущностной платформе трансформирующегося российского общества. Речь идёт о влиянии сетевых политических феноменов на общественную сферу. В российской политологии эта тема только начинает дискутироваться. Предпринимаются попытки дополнить дискуссию и эпистемологическим смыслом. В такой плоскости, видимо, и располагается проблематика нашего «круглого стола», нацеленного на прирост теоретико-методологического понимания. Последнее предполагает соответствующие усилия. Тем не менее, двигаясь от сложного к простому, необходимо ответить на главный вопрос: какова корреляция политической сетевизации при создании трансформирующегося социума?

Во-первых, особенностью развития современного российского общества является несовпадение по фазе, а иногда и по направлению динамики различных процессов. Такое несовпадение может влиять на неприятие упомянутой корреляции из-за того, что содержательно и информативно общество к ней пока не готово.

Во-вторых, данная корреляция носит амбивалентный характер. С одной стороны, исторические особенности организации общества характеризуются наличием известных механизмов подавления. А оно, как показывает политическая практика, склонно к пролонгации, восходящей к авторитаризму. С другой стороны - источником появления политической сетевизации является противоречивый характер общественного развития. Особенно в отношении распределения власти. Плюс к этому - стремление к единой модели исторически изживших себя «вчерашнего капитализма» и так называемого «нового социализма».

Современный функционал политической сетевизации позволяет обнаружить свои собственные созидательные характеристики. Её взаимодействие с трансформирующимся обществом в качестве когнитивной платформы открывает разнообразие связей, которые могут проявиться при создании нового типа социума. Не исключается, что политическая сете-визация может стать реальным преобразующим фактором динамики российского общества.

Власть эту ситуацию отслеживает. В настоящий момент понятия «сетевое общество» и «сетевое государство» получили статус актуальных. Это закреплено в долгосрочном целевом проекте «О государственной программе Российской Федерации "Информационное общество (2011-2020)"», где

запланировано сформировать сетевое общество. Звучит оптимистично и, как бывало, «по-советски», «по-цековски» командно. Тем более общеизвестно реальное отношение государства к сетевому обществу. А оно в первую очередь формирует это самое сетевое государство.

Однако сроки проекта истекли, а результаты едва различимы из-за непонятной позиции российской политической бюрократии. В политике постоянно пульсирует идея разработки соответствующих концептов, направленных на исследование ключевых решений, принятых на протяжении всего постсоветского периода. Но концепты «заработают» лишь тогда, когда, во-первых, будет разработана их научная, а не наукообразная стратегема по рассматриваемой проблематике. Во-вторых, будут реально устранены препоны на пути действительно трансформирующегося общества.

Прежде всего имеется в виду необходимый онтологический анализ, который определил бы понятийный смысл исследуемого. Так, сетевая теория продуцирует идею о том, что сети порождают новый тип социума. К примеру, сетевое гражданское общество.

Однако у тех же теоретиков сетей, «отцов основателей», находим прямо противоположный взгляд, что небесспорно. Их взгляд общеизвестен и укладывается в логику актуализации неинституционализируемых политических акторов в публичной политике, функционирующей под воздействием ри-зомной сетевой самоорганизации. В среде онлайн-прост-ранства этой политики создаются неявные, обладающие способностью развиваться в любом направлении и принимать произвольную, некорневую конфигурацию сетей. Синтезируя наработанное в сетевой теории, О.М. Михайленок в своём кейсе операционально и верно отмечает, что общий дух этой теории заключается в том, что осмысление понятия сетевого общества несовместимо с подходом к обществу как системе.

Действительно, в сетевой теории последовательно прослеживается отказ от субъектности сетевого гражданского общества; субъектность же остается, собственно, у сетевых сообществ. И это главное в отношении корреляции политической сетевизации с реформирующимся обществом вообще и сетевым в частности.

Что касается причин, замедляющих трансформацию социума, то, как свидетельствует политическая практика, они кроются в дискретности общественного преобразования и

демократического транзита, которые, в свою очередь, воздействуют и на уровень развития политической сетевизации в Российской Федерации. Поэтому упомянутая корреляция носит дискретный характер.

В монографии «Сетевизация политических отношений в условиях новой реальности», подготовленной силами исследователей Института социологии ФНИСЦ РАН (ответственные редакторы О.М. Михайленок и А.В. Назаренко), это довольно подробно проиллюстрировано. Напомним: Российская Федерация - федерация не регионов, а в основном корпораций. В условиях слабых институтов государство и социум «работают» как сетевые - с неформальными связями и договоренностями, внутренними нормами («понятиями») и лояльностями. Как следствие - непубличность и непрозрачность, поскольку само государственное устройство исключает нормальные коммуникации с социумом. В этом как раз и проявляется дискретность последнего. На смену регионализации приходит на территорию корпоративизация. Поэтому возникает идея о двумерной модели, когда сохраняются и региональные, и корпоративные измерения, но они отчасти поменялись местами, т.е. корпоративное стало главным.

Развитие политической сетевизации, её корреляция с трансформирующимся обществом остаётся втуне этих замкнутых корпораций. И все рассуждения, к сожалению, сводятся к одному - к иллюзии идеи.

Более того, ситуация оказывается нестабильной из-за слабости общественного контроля и от того, что разросшаяся и при этом фрагментированная система власти, как признается в аналитике, не способна осознавать общественный интерес и уж тем более его осуществлять. Может быть, политическая сетевизация достигнет такого уровня контролирующего функционала? Но будет она в России весьма своеобразной. Это вызвано, помимо названных причин, её недостаточностью, а точнее, неразвитостью.

Политическая сетевизация, в онтологическом смысле, должна выступать как системный элемент встраивания в основание современного «порядка вещей» в контексте трансформирующегося общества вообще и сетевого в частности. И это важно в когнитивном смысле, поскольку проблема России - в перечисленных сетевых ресурсах, которые используются порой не в интересах социума в целом, а в интересах той или иной сетевой структуры. Поэтому политологи предлагают, что вопрос в отношении официального лидера страны должен

адресоваться не столько к его личности, сколько к различным сетям.

Наряду с отмеченным на дискретность общественного развития и демократический транзит влияет и латентный, скрытный характер политики. По мнению А. И. Соловьева, в РФ институциональный дизайн представляет собой латентный ландшафт иерархий. Констатируется, что происходит самолегализация иерархий через публичную сферу. Далее, фиксируется механизм перехода этих иерархий уже от публичного к латентному способу функционирования.

В настоящее время в РФ повсеместно признаётся полное доминирование латентных структур в политическом поле. Отчасти это касается и сферы политической сетевизации. Всё это функционирует вне права; латентными структурами осуществляется и система регулирования и распределения ресурсов. В аналитике отмечается: лишь частично повысив эластичность государственного управления, латентные акторы привели законодательство в соответствие со своими интересами и обеспечили публичные гарантии своего самосохранения. Латентные структуры как были, так и остались доминирующими в политике, немного изменив механизмы своей политической иерархии. Искусственно конструируемая публичность позволяет перехватывать у неиерархий часть их властных полномочий. Тем самым вытесняя их на политическую обочину. Это распространяется и на сферу сетевых иерархий и неиерархий.

Характерным примером этого является недавний конфликт в известной азиатской стране. Причем это политическое столкновение трактуется как-то странно. Имеется в виду определение субъектности конфликтующих сторон. Произошла классическая (по Н. Фергюсону) взаимная сетевая атака. Конфликтовали две сетевые иерархии. При этом инициаторами атаки были сетевые сообщества. В итоге идею перехватили упомянутые иерархии, вполне возможно появление и третьей сетевой иерархии, - жизнь покажет. Судьба сетевых неиерархий - оставаться, как упоминалось, на политической обочине. Это яркая иллюстрация к ранее приведенным причинам, препятствующим полноценной корреляции политической сетевизации и трансформирующегося социума.

Таким образом, сетевой мир дифференцирован, особенно в отношении соответствующих преобразований общественного устройства. Политическая сетевизация способствует появлению сетевых иерархий и сетевых неиерархий - сетевых

сообществ. Поставленный вопрос об упомянутой корреляции находится в дискурсе. При этом воздействие или контроль в дифференцированном сетевом мире не представляются возможными.

В сфере взаимных сетевых атак сетевых иерархий и неиерархий отсутствуют стратегемы взаимоотношений: ни человеческих, ни социальных, ни правовых, ни каких-то других. Что, возможно, и спорно. Однако необходима структура, которая была бы арбитром при возникающих коллизиях. Не исключается появление новой иерархии, давно исторически ожидаемой человечеством. Мы имеем в виду построение «срединного» государства, синтез которого вобрал бы в себя различные формы государственности: социальную, правовую, сетевую.

Это сложно. Но вспомним, с каким трудом человечество шло к разделению властей, которое стало обыденной в политическом поле парадигмой.

В.В. ЛЮБЛИНСКИЙ, доктор политических наук, главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

V.V. LYUBLINSKY, doctor of political science, main researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Мы пытаемся объяснить современную политику, логику принятия политических решений. В реальности можно говорить о множественности моделей политических отношений, так как они дифференцированы в зависимости от области политики.

Особенность формирования политики в сетевом обществе

- это повышенное осознание взаимозависимости, когда акторы признают, что не могут решить проблемы без сотрудничества. В рамках данного подхода сети создают потенциал для взаимодействия и коммуникации, совместного решения проблем и общей ответственности через «сообщества действий» (по Х. Арендт). Но в этом случае политика и формирование политики

- это прежде всего поиск форматов, способных продуцировать доверие между взаимозависимыми субъектами политических отношений, которое становится одним из главных факторов эффективности социально-политических отношений и решения насущных проблем. В современном мире политические отношения часто социально не сбалансированы, что и является основным источником проблем.

Метафора сети/сообщества подчёркивает важность неформальных связей между субъектами/сетевыми элементами, находящимися внутри или вне официальных/формальных институтов. Несмотря на формальную демократию, политика всегда разрабатывалась и продолжает разрабатываться в «узком кругу». А это модель, в которой всё же больше иерархии, поэтому при таком подходе трудно учитывать многообразные интересы общества. В известной степени этот недостаток преодолевается через трансформацию политических отношений на сетевой основе, что открывает «двери политической кухни», придаёт политической сфере характер публичности. В свою очередь, это объективно приближает политику к гражданам, которые получают возможности участия в «производстве» политики.

Между тем политика, внутренняя и внешняя, должна основываться на ответственности перед обществом и гражданами. В частности, публичный характер социальной политики наиболее выражен по сравнению с другими направлениями, хотя это только важный аспект общего политического курса. Она в центре внимания общества, ибо касается вопросов благополучия (материального и нематериального), справедливости, обеспечения социально-экономических и политических прав.

Процесс формирования современного общества как сетевого начался с конца XX века. Была выдвинута концепция, согласно которой его основу составляют сети и сетевые отношения, утверждающиеся в различных сферах деятельности, а элементы сетей одновременно и автономны, и взаимозависимы. Однако, выдвинув концепцию сетевого общества, М. Кас-тельс сформулировал то, что вполне очевидно и лежит на поверхности. Общество всегда было организовано как сетевое, ибо человек не может жить изолированно от других людей, общения, совместной деятельности и т.д. В эпоху интернета и цифровых технологий «сетевой» характер общества становится более отчётливым, очевидным, а в результате усиливается воздействие на развитие общества и жизнь людей. Так называемые социальные сети постепенно приобретают политический вес, становятся фактором политики, обнаруживают проблему, обсуждают, доводят её до общественности.

Развитие модели сетевых отношений потенциально могло бы трансформировать политику в массовое творчество, широко открывая «ворота политики» гражданам. В своё время Э. Гидденс предложил термин «жизненной политики», который

подразумевает новый стиль политического участия и феномен «повседневного творца»: тип политической деятельности на низовом уровне, который сопротивляется концептуализации в привычных терминах социального движения или групп интересов.

Однако на практике, несмотря на открытость, она охватывает ограниченное число участников. При этом такая организация политических отношений предполагает необходимость согласования позиций со всеми заинтересованными «узлами сети», что уже по горизонтали бюрократизирует её и способно замедлять процесс принятия и реализации политических решений. В то же время за её пределами ни одна из представленных сторон не избавлена от внешнего давления и подчинения, имея определённый набор полномочий.

И кроме того, такой подход может уводить от реальности в объяснении политических отношений, т.к. предполагает «партнёрство» (в принципе равное участие), между тем как реальная политика строится на доминирующих интересах и влиянии. Взаимодействия в рамках сетей отнюдь не отрицают влияния фактора традиционной иерархии, принимая во внимание различия в ресурсных потенциалах и социально-политических статусах «узлов сети». Теоретически это допустимо, но на практике маловероятно.

Горизонтальный характер взаимодействия в рамках политических сетей отнюдь не означает, что участники наделены равными правами и одинаково влияют на принимаемые решения. Но иерархия и подчинение не уходят, а политические отношения, которые становятся сетевыми, не преобразуются на новых началах, где главенствующую роль играли бы горизонтальные связи. Но это по факту не соответствует действительности, искажает её в угоду определённым интересам. Всё в окружающем мире структурировано, существуют со-подчинённости. Поэтому сети и сетевые отношения, если мы считаем, что они существуют, также структурированы, но это своеобразная структура, недолговременная в связи со своим неформальным статусом.

Однако возможна ли реальная политика, основанная на партнёрстве? Политические отношения трансформируются в сторону сбалансированности, условного партнёрства и традиционного доминирования. Поэтому в современном мире политические отношения - во многом зависимый фактор. Как отражение отношений социальных и экономических, они обладают невысокой степенью автономии, т.к. в противном случае

возрастает риск обострения проблем, теряется согласованность политики с реальностью.

Это касается и стратегической, и текущей политики, причём в любой конкретной сфере деятельности. И один из основных факторов политических отношений, который играет определяющую роль, - это дифференциация ресурсов: социальных, экономических, политических, социальных позиций, влияния и связанных с ними интересов и целей. А это означает, что в реальности характер политических отношений больше соответствует не сетевому, а традиционному подходу. Но крен в ту или другую сторону, как показала практика, лишает политические отношения устойчивости, делает развитие менее эффективным и более конфликтным, осложняет путь к согласию и консолидации.

Необходимо также учитывать, что сети политических отношений не являются институциональным фактором, они возникают в ходе политического процесса в связи с теми или иными проблемами развития. Сеть формируется спонтанно или автоматически, охватывая тех участников политики и управления, которые в большей степени заинтересованы и компетентны в соответствующих вопросах. Сети позволяют обстоятельно и глубоко «проработать» проблемы, с учётом динамики и перспективы. Поэтому алгоритм решения политической проблемы может различаться во времени, быть достаточно быстрым или затяжным. Но нередко возникают ситуации, когда проблема оказывается трудно поддающейся решению, ибо имеет место масса противодействующих факторов. В сетях могут возникать ситуации, связанные с противоречивыми интересами. Но это уже прерогатива не политических сетей, а профильных политических структур, которые призваны осуществлять согласованную в рамках сетевых взаимодействий политику.

В современную эпоху формируется модель сетевых политических отношений с участием многих заинтересованных сторон, что обусловлено возможностями, которые предоставляют новые технологии, и связано с усложнением политической повестки дня и демократизацией общества. В рамках сетевых отношений политические субъекты руководствуются рациональными целями, направленными на то, чтобы максимизировать результаты участия в сети, в частности, через «обмен ресурсами» для продвижения своих политических предпочтений. Это вытекает из теории политических сетей,

которая также устанавливает, что стратегии участников должны включать решения, касающиеся мобилизации ресурсного потенциала. В равной мере это связано и с необходимостью согласования общих интересов, более точного определения стратегических приоритетов, определения возможных сценариев, выбора эффективных политических инструментов. На первом плане оказываются общественные интересы, а это способно вызвать у граждан «чувство сопричастности» и повысить легитимность политики.

Если ресурсы политического субъекта увеличиваются, можно ожидать, что это усиливает его позиции и с течением времени политические решения (при прочих равных условиях) станут для него более благоприятными. И наоборот, уменьшение ресурсного потенциала снижает возможности влияния в политической сети и делает более проблематичными перспективы продвижения интересов и целей. При этом необходимо учитывать, что реально общий ресурсный потенциал политических сетей распределяется неравномерно. А это дифференцирует влияние участников сетевых взаимодействий на всех этапах формирования и реализации политических решений.

Таким образом, технологически политические отношения действительно трансформируются в направлении большей сбалансированности между традиционной иерархией бюрократической вертикали и партнёрством по горизонтали, определённого развития и усиления сетевого характера. Но при этом приобретают ли они большую эффективность? Становятся ли власть и система государственного управления более ответственными и чувствительными к проблемам общества и интересам граждан?

Представляется, что в этих отношениях позитивных сдвигов мало. Повсюду в мире мало. И Россия не является исключением. Но сегодня мы видим, как сами граждане «возбуждаются» по поводу различных политических проблем и инициатив и становятся политически активными в большей мере, чем прежде. И этому способствует развитие сетевого общества, цифровых технологий и интернета.

О.Г. ЩЕНИНА, кандидат политических наук, ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

O.G. SHCHENINA, candidate of political science, leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Топологический ракурс изучения пространства сетевых взаимодействий в целом и политических отношений в частности позволяет определить их качественные характеристики, свойства и конфигурации. Осмелимся предположить, что основу сетевых отношений составляет сетевое пространство, в котором они осуществляются. Однако чаще всего сетевые отношения рассматриваются с точки зрения их организации и функционирования в контексте виртуальной реальности, например, в сетевом пространстве интернета. При этом социальная реальность, как и виртуальная, представляет собой множественность социальных сетей, в том числе и сетевых политических отношений.

Дихотомия «виртуальное - реальное» постепенно уходит в прошлое на фоне формирования новой, своего рода дуа-листичной социальной реальности. Сложность, неопределённость и амбивалентность социально-политических процессов в современном мире актуализируют научные поиски дефиниций, которые позволят предложить их качественный анализ и прогнозирование. В этой связи на первый план выходит применение междисциплинарного подхода, позволяющего на основе использования методологии разных областей знания (например, положений квантовой теории в политологии) проникнуть в суть процессов и явлений в социально-политической сфере. Так в рамках «нового научного мышления, представленного постклассической парадигмой, различные науки оказывают значительное влияние друг на друга; происходит их взаимное проникновение. При этом не просто стираются границы между науками, но активно используются концепции, подходы, теории, термины одной науки в рамках других».

Одной из востребованных областей научного познания в этом контексте является топология (область математики, по образному выражению - «геометрия на резиновом листе»), методологические подходы которой всё шире применяются в социально-гуманитарном знании. К основным концептам топологии относят пространство и форму, она исследует явления непрерывности, деформации, связности и множественности в динамике.

Применение топологического арсенала исследования расширяет возможности специалистов при характеристике граней новой социальной реальности. Кроме того, на фоне развития сетевого общества (процессы цифровизации, информатизации, сетевизации) происходит диверсификация онто-

логии и дискурса в социально-гуманитарных науках. Использование категориального аппарата топологии не только позволяет широко применять математические проекции в контексте социально-гуманитарных исследований, но и привносит новые смыслы в целый ряд понятий и категорий.

На современном этапе пересматриваются подходы к категории пространства и его трактовке. Например, «топологическое пространство - фундаментальный вид абстрактных пространств, формализующий понятия непрерывности, предельного перехода (сходимости) и близости между точками пространства». Новое понимание природы пространства связывается в том числе и с квантовой теорией, которая изменяет привычные нам представления о мире.

В этой связи возникает вопрос о том, как описать сети политических отношений на основе применения категории топологического пространства. Так, согласно квантовой теории «вещи (кванты) не населяют пространство, но располагаются друг по отношению к другу, а пространство - это ткань из соседских отношений». Возможно, сетевые политические отношения в процессе их функционирования и составляют ту самую «ткань пространства».

Долгое время пространство рассматривалось учёными как некая основа, контекст, фон, «зеркало» или «сосуд» для социальных и природных процессов и явлений, которому присущи, по мнению Г. Зиммеля, «так называемые «пространственные качества»: исключительность пространства, пространственные границы, близость и дистанция, фиксированность и соседство». С развитием представлений о пространстве происходит его разделение на физическое и ментальное пространство, пространство социальное и природное (Э. Дюркгейм, Ф. Ратцель, Х. Маккиндер, Я. Якобс, А. Лефевр, М. Фуко и др.). В ХХ в. появляется категория «пространственный поворот», что является свидетельством пересмотра роли пространства в развитии общественных процессов, взаимосвязи концептов «историческое», «социальное» и «пространственное». В подходах к переоценке роли пространства в социальных процессах оно всё чаще рассматривается как социальный ресурс, так называемый «пространственный капитал».

Вместе с тем в условиях становления сетевого общества происходит обновление подходов к ключевым категориям социально-гуманитарного знания, в том числе и к категории пространства. Предлагаются его новые трактовки, делается акцент на его коммуникативной составляющей, обеспечивающей

коммуникации в сетевой социальной и виртуальной реальностях. Появляются дефиниции «сетевое пространство», «цифровое пространство», «коммуникативное пространство», «публичное пространство», которые в разных ракурсах описывают грани сетевого общества.

Сетевые политические отношения складываются между сетевыми акторами, сетевыми сообществами, политическими сетями, которые опосредованы цифровыми сетевыми коммуникациями. Коммуникации осуществляются на основе использования информационно-коммуникационных технологий. Таким образом, политические отношения не только реализуются в социальном и виртуальном пространствах - онлайн и офлайн, - но и сами формируют это сетевое пространство. Следовательно, в политическом пространстве находит своё воплощение политическая реальность современного общества.

Как упоминалось выше, теоретико-методологическую основу для анализа сетевых политических отношений составляют теория сетевого общества М. Кастельса, акторно-сете-вая теория (АСТ) Б. Латура, а также концепция мониторной демократии Дж. Кина. Этот перечень можно расширить, включив в него теорию коммуникативного действия Ю. Хабермаса, а также концепцию «глобальной деревни» М. Маклюэна.

В топологическом контексте исследования пространства, на наш взгляд, весьма перспективно использование концепции «социальной топологии» Дж. Ло. Кроме того, методологической основой для исследования пространства сетевых политических отношений, коммуникаций, политики в целом сквозь топологическую призму могут служить работы К. Левина и П. Бурдьё.

В заключение хотелось бы отметить, что каждая из названных теорий и концепций предлагает характеристики многообразных ракурсов современного информационного, сетевого общества. Тем самым расширяется спектр сетевой методологии в рамках сетевого подхода.

А.В. НАЗАРЕНКО, кандидат политических наук, ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

A.V. NAZARENKO, candidate of political science, leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Мы стали свидетелями двух следующих друг за другом стресс-тестов привычной нам системы. Речь идёт обо всей мировой системе отношений. Предполагается, что ревизии будут подвергнуты все отношения между её «узлами» вплоть

до самого низового уровня - межличностных отношений. По-видимому, мы оказались на границе, за которой будут разрушаться все системно детерминированные политические отношения. Ведь речь идёт о строго фиксированной политической ориентации «связей» между людьми, их топологии и направленности, заданных целеполаганием и способом системы. Сомнений в том, что оба этих критерия - цель и способ - априори являются политическими, вне зависимости от уровня специализации системы, более не осталось.

Развивающийся на наших глазах системный кризис носит глобальный характер. Свидетельством этого является не только его стремительное «пространственное» распространение, но и его триумфальное шествие в «глубину», вплоть до конкретной личности, которая становится «узлом», который может быть избавлен от любых политических стереотипов. В результате у человека появляется возможность выйти из фактически пустой в настоящий момент виртуальной политической матрицы, производящей реальность. Теперь сама уже политически «пустая» реальность получила возможность конструировать виртуальность, стирая по ходу условно прочерченные до этого момента виртуальные «красные линии». Вместе с ними уходят в прошлое и карнавальные, т.е. политически ангажированные, «узлы» и «связи» между ними.

Логика поведения «узлов» и их «связей» начинает меняться. Избавление от традиционных политических стереотипов и заблуждений позволяет пересобрать асистемные «узлы» в сеть, в которой, как показала современная реальность, осталось не так много ограничителей. Самое интересное то, что первыми пали материальные ограничители, лежащие, как было принято считать, в основе человеческого благополучия и человеческих поступков. Далее уже по цепочке - социальные, культурные, нравственные, моральные. Нелогичность поведения узлов в экстремальных условиях пандемии или вооружённого конфликта стала своеобразным индикатором наступления эпохи «отмены», затрагивающей все сферы человеческой деятельности и наносящей серьёзный удар по уходящей в прошлое эпохе систем, структур и институтов.

Каждый человек как «узел» сети отношений начинает генерировать событийные цепочки. Любое действие узла сети отношений начинает оказывать непосредственное воздействие на поведение других узлов и топологию их связей между собой. Целеполагание и прогноз развития событий, построен-

ные на основе любой системной логики, теряет смысл. Невозможность хоть как-то систематизировать не только инициатора, но и «наблюдающего» за развитием событий, делает его пустым и «непрозрачным», хаотично скользящим по поверхности событий и формирующим отношение к ним исключительно на основе собственных представлений о допустимости того или иного шага. Возникает или сеть «соплеменников» - единоверцев, земляков, коллег, - или сеть «единомышленников» как стаи. Ввиду невозможности проведения между ними чёткой границы, «соплеменники» и «единоверцы» начинают растворяться друг в друге, образуя тем самым сложную, неустойчивую и алогичную сеть отношений.

В результате глобального разрушения структур, систем и институтов во всех сферах человеческой деятельности и на всех уровнях исчезает поверхностный слой, весьма заметным становится политизация на уровне «узлов» сети, как правило, выражаемая посредством аксиомы «вера». Иррациональная вера трансформируется сначала в рациональную позицию и рациональное поведение. То есть вера всегда предшествует мышлению человека. Причём происходит это несмотря на то, что в мире сейчас информационный бум, в результате которого становится доступной любая информация о сути происходящих событий и их интерпретаторах.

На этом фоне нельзя не заметить весьма парадоксальные подвижки во взглядах главных ревнителей веры - будь то развитие пандемии или вооружённых конфликтов. По мере развития событий и цепной реакции на них возникают сомнения в первоначальном замысле действующего «узла», поскольку становится актуальным вопрос: зачем и во имя чего и как действуют все их явные и неявные участники и соучастники?

Невозможность однозначно ответить на этот ключевой вопрос порождает у участников событий как «узлов» сети стойкое ощущение сопричастности, зачастую эмоционально окрашенное в виде «чувства гордости» от участия или, наоборот, «чувства вины» от неучастия.

Не связанное политическими догмами и красными линиями свободное изложение своей позиции по тем или иным событиям, способное эволюционировать по мере их развития, позволяет явно или неявно участвующему в них человеку создавать новую и «привлекательную» версию себя. Как «мягкая сила» этот образ начинает генерировать новые нарративы, которые, в свою очередь, корректируют автобиографическую

память каждого человека. Если освободиться от догм и красных линий не получается, то автобиографическая память остаётся раз и навсегда зафиксированной в прошлом. Поскольку она не эволюционирует, человек перестаёт адекватно воспринимать реальность. У него проявляются паталогические поведенческие отклонения, идущие вразрез с глобальным трендом «со» - «согласно», «совместно», «сообща», «соучастник», «сообщество», - характерным для сетевой глобальности.

На этом фоне не столько фиксация сбоев существующей системы на всех её уровнях, сколько поведенческие модели «узлов» сети отношений могут стать достаточно надёжным индикатором глобальных сдвигов в современном социуме. Важно лишь перестать интерпретировать их в привычной нам причинно-следственной парадигме «образа» движения, переходя к более сложной логике «образа - времени». Поскольку это связано с бесконечной эволюцией образа человека, его оптимизацией без всяких ограничений вокруг неких центров аттракции - нескольких основных идей, являющихся производными многозначных отношений и их интерпретаций, изначальной их двойственности и, наконец, сходимости, важной, на наш взгляд, является возможность динамического замера «позиций» индивида на фоне происходящих событий. Речь идёт не о тривиальной поддержке или, наоборот, неприятии, а о более сложном алгоритме - постоянной фиксации его реакций и реакций его окружения на все события, происходящие в глобальном мире.

Вероятно, ближе всего к этому алгоритму подошли компании, владеющие информационно-поисковыми технологическими системами, получившие уникальную возможность «распознавать» и «создавать» множество виртуальных образов человека на основе его действий в реальном мире. Без сомнения, это очень сложная задача как с точки программного обеспечения, которое само по себе ограничено посредством математических аксиом, так и с точки зрения аппаратных средств, работающих в так привычной нам дуальной логике «свой - чужой», «да - нет».

Вероятно, описанную выше глобальную человеческую «квантовую запутанность» придётся решать с помощью и новой математики, и новой техники. Сложному миру нужны новые сложные исследовательские технологии и инструменты.

Г.А. МАЛЫШЕВА, научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

G.A. MALYSHEVA, research fellow, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Одним из ключевых феноменов современности является технологическая трансформация социального и политического пространства, которая оказывает влияние на общественно-политические системы повсюду в мире. Она представляет собой универсальный тренд в развитии общества и сегодня определяет главные характеристики его материально-технологического базиса. Кроме того, она рассматривается в качестве одной из важнейших тенденций сетевого социального развития, что даёт основания говорить о цифровой сетевиза-ции как о комплексном социально-экономическом и политико-культурном феномене общемирового масштаба.

Идеологическое и политическое форматирование виртуального сетевого коммуникационного пространства протекает под контролем не только национальных, но и глобальных центров влияния, которые таким образом продвигают свои геополитические интересы. Развитие технологической инфраструктуры и систем больших данных позволяет осуществлять цифровой надзор практически над всеми сферами жизни современного человека.

Технологизируется и виртуализируется политическая социализация граждан, и в первую очередь их молодого поколения. Цифросетевая коммуникационная среда в наши дни представляет собой полноценное пространство социальных и политических взаимодействий. Всё это заостряет проблему сложившегося на сегодня распределения собственности и властных полномочий в мировой онлайновой медийной среде.

При этом признаётся, что для России является экзистенциальной задача цифровой суверенизации и выхода из контура политико-технологического влияния Запада и глоба-листских сил. Актуализируется вопрос об информационной безопасности нашей страны, официально идентифицированной в качестве одного из главных геополитических противников западного мира. Данный фактор оказывает значительное воздействие на динамику взаимоотношений между государством и обществом в РФ и является политическим вызовом для руководства страны.

Виртуализированный цифросетевой социум формирует альтернативную архитектуру власти и политического действия, создавая собственные механизмы легитимации традиционных институтов. Массовые движения и гражданский ак-

тивизм всё больше приобретают дуальную, онлайн-офлайно-вую природу. Сетевая медиареальность конструирует виртуальную общественно-политическую повестку, определяя политические ориентации и офлайновое поведение граждан.

Цифровая сетевизация гуманитарного пространства придаёт новые качества множеству социальных и политических процессов, вынуждая властно-государственные иерархии вырабатывать инновационные сценарии реагирования на множественные техносоциальные вызовы. В частности, цифровой переход включает в себя «платормизацию», т.е. консолидацию цифровых практик на системных технологических площадках сетевого типа, как корпоративных, так и государственных, а также переход к методам так называемого «алгоритмического» управления, которое позволяет осуществлять различные формы социального и политического менеджмента посредством компьютерных алгоритмов.

В этой связи подчеркнём, что создаваемые государством цифровые административные платформы не в состоянии полностью удовлетворить социальный запрос граждан, а эта неудовлетворенность, в свою очередь, подпитывает протест-ный потенциал общества и политическую активность, которая также приобретает онлайново-сетевую динамику и базируется на цифровых информационных инфраструктурах.

Относительно структурно-сетевых образований, которые сосуществуют в национальном политическом пространстве с традиционной институциональной пирамидой, заметим, что исследователями выдвигаются различные идеи формирования альтернативных властных отношений сетевого и цифро-сетевого типа (нетократии, алгократии и т.д.). Так, И.С. Ашма-нов, говоря о рисках цифрового развития в России, предупреждает о возможном появлении подобного рода теневой власти в нашей стране в случае, если будут реализованы планы по созданию единого цифрового реестра российских граждан под эгидой налогового ведомства.

В силу распределения технических компетенций реальный доступ к дата-базам получат не государственные чиновники, а частные лица - 1Т-специалисты, не связанные административной ответственностью и не подотчётные обществу. Именно они потенциально составят новый цифровой правящий класс, который будет обладать «невидимыми», несанкционированными и неконтролируемыми властными полномочиями.

В более широком плане, затрагивая вопрос о «сетевых атаках» на традиционные институциональные иерархии, следует заметить, что ввиду сетевой природы новейших промышленных революций (Дж. Рифкин, К. Шваб) глобальный технологический переход также можно трактовать как подобного рода «атаку» на российское государство и его институциональную систему. А политику цифровизации, проводимую руководством РФ, расценивать как модель реагирования на поступательное развитие материального базиса. Соответственно, возникает вопрос об институциональной и политико-культурной совместимости российского государства и общества с вызовами цифровой трансформации.

Адаптация системы управления к требованиям технологической модернизации неизбежно предполагает борьбу с административным догматизмом и привлечение более гибких управленческих практик. Бюрократизированная, основанная на формальном следовании правилам и на принципах жёсткой вертикали управленческая модель неэффективна при решении масштабных модернизационных задач. Ей противопоставляют сетевые стратегии администрирования, базирующиеся на обмене ресурсами и согласованном принятии решений. Синтезируя эти две парадигмы, академик В.М. Полте-рович выдвигает идею «коллаборативной иерархии», сочетающей иерархические и одноранговые взаимодействия, одним из главных условий формирования которой является наличие зрелого гражданского самосознания общества.

Адаптивность управленческих стратегий подразумевает конструктивный подход к техносоциальной модернизации, что невозможно без учета традиций институционального развития той или иной страны и фундаментальных характеристик её гражданской и политической культуры. Указанные моменты могли бы способствовать выработке объективного взгляда на перспективы преобразования государственных и общественных институтов России в контексте системной цифровой и цифросетевой трансформации.

О.А. ВОРОНКОВА, кандидат политических наук, старший научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

O.A. VORONKOVA, candidate of political science, senior researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Процесс сетевизации, охвативший все сферы социальной жизни, трансформирует основы социального порядка, меняет

традиционные способы социального сцепления, переопределяет принципы устройства социальной системы.

Традиционная социальная система, по Т. Парсонсу, - это комплекс правил, норм, установок, регулирующий человеческое поведение и преобразующий его в иерархическую структуру ролей и статусов. Такая система поддерживается принципом императивности, её функционирующей силой является ментальная готовность масс выполнять требование, приказ, предписание мыслить и поступать определённым образом. Традиционные политические императивы строились на сим-волико-смысловых опорах «государственности», «единства», «величия» и сакрализации верховной власти, обеспечивающей реализацию политики силы, страха и принуждения.

В глобальном процессе модернизации постепенно формирующийся тренд десакрализации власти в общественном сознании долгое время подрывал крепкий фундамент централизованной управляемости массами. Современные процессы сетевизации ускоряют и доводят до предела разрушение этого фундамента, переключая процесс в стадию окончательного падения института авторитетов, не только властно-управленческих, но и в широком смысле - формально утверждаемых авторитетов. В условиях легитимационного кризиса особенно заметно социальное низвержение формальных статусов политиков, чиновников, специалистов-экспертов, вплоть до стигматизации.

Как же в таком глобальном контексте социальная система себя поддерживает и воспроизводит?

Современные сетевые системы основываются на возможности публичного равностороннего обсуждения и принятия решений, т.е. предложения, с одной стороны, и принятия или отвержения - с другой. Сетевая коммуникативная системность поддерживается принципиальной необходимостью поиска взаимопонимания, основанного на семиотическом взаимодействии - использовании образно-языкового инструментария, который позволяет фиксировать и прояснять разные социальные смыслы.

По сути, мы имеем дело с явлением постструктурализма, означающего трансформацию базового принципа управления - переход от состояния властного руководства мышлением и поведением людей посредством символических структур (политических идеологем, традиционных стереотипов, бытовых

шаблонов) к утверждению процесса совместного согласования смыслов и действий в ситуации семиотического взаимообмена.

Традиционная система статусов замещается сетевой системой смыслов. Из многообразия сетевой коммуникации выкристаллизовываются смысловые магнетические ядра, которые притягивают к себе фрагменты интерпретации происходящей реальности, выстраивая их в связные цепочки, последовательные тексты и ментальные композиции. А это означает, что принцип согласования вариативных смыслов должен в не столь отдалённой перспективе стать политически важным регулирующим принципом современного сетевого общества.

Выделение значимых смыслов и отсекание незначимых в процессе социально-политических обсуждений обеспечивает самовоспроизводство современной сетевой системы. Саморегуляция является принципиальной характеристикой сети. При внедрении и утверждении амбиций надсетевого контроля сеть перестаёт быть сетью, а современное общество лишается потенциала развития.

Проблема в том, что переход к смысловым системам управления (что не стоит путать с так называемыми «умными», компьютеризированными системами - «автократией искусственного интеллекта») происходит крайне болезненно. Процесс современной сетевой коммуникации проходит начальную стадию в инерционных условиях фреймированности сознания - зажатости людей рамками усвоенных мировоззренческих установок, норм, понятий и утверждённых истин, т.е. компонентов традиционной системы. Внутренняя «защищённость» от нетипичной информации и нетипичных интерпретаций препятствует открытию границ сознания и концентрации внимания на сути аргументов. Для фреймированного сознания переизбыток и хаотичность информации чаще приводят к её отторжению (так легче), чем мотивирует на саморазвитие (требующее приложения усилий). Взаимное непонимание чаще приводит к отправлению собеседника «в бан» - к блокировке коммуникативного процесса, - чем к поиску аргументов и развитию дискуссий.

Приверженцы и проводники традиционных принципов организации социума - физической силы и ментального давления (политической пропаганды) - отчаянно сопротивляются сетевым инновациям и пытаются использовать технологические возможности для установления новых форм господства

над миром. Эта отчаянность сопротивления подобна агонии перед смертью.

Сейчас мы наблюдаем глобальный кризис политического дискурса - искажение информационного поля, потоки дезинформации, тенденциозной пропаганды, нагнетания панических страхов. Реально проводимая политика в мире оказывается инверсивной по сути - не соответствующей или прямо противоположной официальной риторике. Так, в панических условиях пандемии коронавируса медицинские работники вынуждены исполнять политически навязанные роли; а в состоянии политического кризиса разоблачители коррупционных режимов подпадают под категорию «террористов и экстремистов» и пр.

В настоящее время мы являемся свидетелями достижения критической точки, в которой политический дискурс переживает состояние абсурдизации - доведения состояния риторической инверсии до крайней стадии смыслового извращения, что чревато катастрофическими последствиями для социальной и политической жизни.

Но без преодоления критической точки борьбы традиции и инновации не происходят ни политические трансформации, ни социальное развитие.

Сетевое многообразие самовыражений активных участников не позволяет ни вернуть надолго традиционные «скрепы», ни развиться и укрепиться тенденции цифровой тотализации, запускаемой новыми претендентами на глобальное доминирование - технократической властью. Технологический прорыв в сфере коммуникации подрывает доминирующее влияние формализованных центров власти на массовое сознание. Ускорение мобильности и расширение сферических зон информационных и коммуникативных взаимообменов противодействуют установлению любых форм контроля над динамичной публичной сферой. В сетевом дискурсе отчётливо проявляется запрос на информацию, проясняющую истинный смысл политических высказываний, скрытый за фасадом официальной риторики. Социум не удовлетворяется политическими декларациями, людям интересно, что происходит «на самом деле», и теперь уже это понимание формирует мотивацию поведения.

Как показывают социальные акты противодействия политическим мерам «защиты от пандемии», диджитализации, «китаизации» социального пространства, попытки навязывания «нового цифрового порядка» обречены на неуспех в

цивилизованном обществе. Массовое сознание, а вслед за ним и поведение, так или иначе, эволюционируют под воздействием техномедиа, находя возможности прямых «уличных» и непрямых средств сопротивления (обхода, саботажа и пр.). В этом эволюционном процессе идёт «естественный отбор» сумевших адаптироваться к новым реалиям: развитие способности ориентации в информационном хаосе, абстрагирования от попыток давления и отвержение информационного «мусора».

Трансформация политической системы в сетевом контексте, несмотря на исторически моментное обострение кризисных явлений, неизбежно идёт в направлении осмысления происходящих событий и расширения социального участия в принятии значимых решений.

Л.И. НИКОВСКАЯ, доктор социологических наук, главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН, профессор РАНХиГС.

L.N. NIKOVSKAYA, doctor of sociology, main researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS; Professor of the Ranepa.

Быстро развивающаяся сеть креативной жизнедеятельности требует кардинальных социальных инноваций, соединяющих принципы и практики традиционного управления общественными процессами с механизмами самоуправления, самоорганизации и саморегулирования, спонтанно вырастающими на основе онтологии сетевых отношений. Это формирует постнеклассическую рациональность и соответствующие ей методологии рефлексивного управления, которые отходят от жёсткой детерминации социальных систем и всё больше ориентируются на «мягкие формы управления» в сложно организованных системах. По мнению В.Е. Лепского, последние предполагают «создание условий для развития полисубъект-ности, в которой находят место различные механизмы социальных воздействий: управление, организация, модериро-вание, медиация, поддержка, стимулирование и др.».

Вследствие вышесказанного актуальна проблема поиска новых механизмов управления, сочетающих иерархические и сетевые подходы в саморазвивающихся рефлексивно-активных средах. Однако на практике часто возникают процедурные конфликты, когда правила взаимодействия сторон (ведомственные, корпоративные и др.) мешают поиску общих оснований для снятия напряжения и решения проблемы представителям власти и гражданского общества. А также

имеют место и нормативно-правовые коллизии, когда сложившаяся система нормативов, закреплённых законодательно на федеральном уровне или уровне субъекта Федерации, или в рамках территориальной нормативно-правовой базы, относящихся к разным секторам общества, препятствует, явно или неявно, различным способам эффективного взаимодействия власти, бизнеса и гражданского общества.

Манифестация этого рода конфликтности свидетельствует о серьёзных противоречиях в трансформации модели государственного/муниципального управления не только в России, но и в мире. В 2014 г. с целью фиксации усиления роли публичной политики в системе госуправления на основе принципов «со-управления» было предложено использовать более отвечающее требованиям времени понятие «общественно-государственное управление» (далее - ОГУ). Это понятие в российских реалиях аккумулирует те объективные процессы, которые, будучи порождёнными формированием сетевого общества, характеризуют постепенную трансформацию системы административного управления в новых цифро-сетевых условиях. Согласно точному замечанию датского исследователя Э. Соренсена, «мы переходим от эры бюрократического правления к эре сетевого управления <...> Политические системы медленно, но верно трансформируются от иерархических форм организации единой, централизованной системы управления посредством законов, правил и регла-ментаций к горизонтально организованной и относительно фрагментированной системе руководства, осуществляемого посредством саморегулирующихся сетей».

Показательна в этом отношении судьба РОИ: Указом № 601 «Об основных направлениях совершенствования государственного управления» от 07.05.2012, в частности, закреплено положение о разработке концепции «российской общественной инициативы», предусматривающей создание условий для публичного представления предложений граждан в сети Интернет с последующей проработкой тех из них, которые получат поддержку не менее 100 тыс. граждан в течение одного года. Сайт Российской общественной инициативы был запущен 2 апреля 2013 г.. За первый год на нём было опубликовано более 3500 инициатив, а в 2022 г. уже зарегистрировано более 20 тыс. общественных инициатив, на голосовании находилось около 1670 инициатив. Практически все инициированные законопроекты проходят через «узкое горлышко» оценки экспертной группы. С момента публикации Указа Президента РФ (4

марта 2013 г.) 18 федеральных инициатив набрали необходимые 100 тыс. голосов поддержки.

Однако практика показывает, что, независимо от принятых экспертной группой мер, ни одна поддержанная гражданами инициатива не была реализована. Даже в тех случаях, когда экспертная группа считала целесообразным предложенные изменения и рекомендовала парламентариям ГД РФ принять их в федеральное законодательство, ничего в этом направлении не происходило.

По мнению исследователей, портал «Российская общественная инициатива» на сегодняшний день является неэффективным механизмом вовлечения граждан в государственное управление по причине отсутствия большого желания у власти развивать этот интернет-ресурс. Иными словами, происходит определённая имитация взаимодействия власти и общества. Нужна корректировка работы экспертных советов и уточнение правил принятия решений о судьбе общественных инициатив.

Онтологическая сложность и противоречивость политической реальности с появлением структур сетевого мира рассматривается, в конечном итоге, в контексте «спорной политики». В центре её содержательного наполнения опять же проблема соотношения иерархического (административного) и сетевого начал. Это можно переформулировать более концептуально как решение сложной задачи сочетания управляемости общественными процессами и одновременно обеспечения инновационной конкурентоспособности, от которой зависит развитие страны. По мнению Л.В. Сморгу-нова, «современная теория публичного управления отвечает на эти концептуальные подвижки стремлением определиться скорее как «управление через сообщества», чем «государственное управление». <...> Хотя государство не исчезает, а в последнее десятилетие говорят даже о его возрождении, но оно, как считается, меняет свои функции, методы и структурно трансформируется».

Обобщая, можно сказать: российское общество находится в ситуации переходности, обусловленной сетевыми факторами трансформации, глубоко затрагивающими социально-структурные основы современного общества. Многие авторы называют это состояние гибридным, рассматривая последнее как модель развития в современных условиях. Новые сетевые процессы сосуществуют и накладываются на иные

принципы общественного устройства, в частности, на административные управленческие структуры, привыкшие жить по вертикально интегрированным логикам бытия, что порождает существование различных гибридных форм институционали-зации социально-политических отношений и практик общественной жизни.

Данное обстоятельство не может не вести к вызреванию конфликтных форм проявления сосуществования различных пластов социальной реальности (традиционной, индустриальной, постиндустриальной и пр.), но они неминуемо будут взламываться под натиском сетевых структур и процессов, формирующих цифросетевую реальность современного общества. Важно, чтобы этот процесс происходил в позитивно-функциональном направлении для судеб развития социума и его подсистем.

Э.С. ШИМАНСКАЯ, старший научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

E.S. SHIM AN SKA YA, senior research fellow, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Осмысление происходящих социальных трансформаций неразрывно связано с такими понятиями, как «социальная сеть», «сетевые сообщества», «сетевые структуры», которые вошли в современный научный оборот для обозначения взаимодействия множества объектов, характеризующихся связанностью, взаимозависимостью и одновременно децентрализо-ванностью.

В век широкого распространения информационно-коммуникационных технологий, как известно, ускоренными темпами происходят процессы виртуализации и информатизации, сопровождаемые распространением различных форм политической организации и самоорганизации социальных систем. Информация становится воплощением власти, а контроль над средствами коммуникации - средством осуществления власти.

В информационно-коммуникационном пространстве конструируются социальные группы современного общества, и именно в такой среде формируется общественно-политический дискурс. Как результат, происходит становление общества нового типа - информационного. Мы становимся свидетелями процесса трансформации ранее сложившихся общественных связей и отношений, формирования виртуальных сетевых форм власти. Какой же представляется нам власть в сетевом ракурсе?

В научной аналитике сетевую власть (network power) принято характеризовать как «власть сетевых стандартов над любыми компонентами сети. Она выражает интересы специфической группы социальных акторов, стоявших у истоков создания этой сети». Примем за основу теорию М. Кастельса о том, что «в эпоху информационного/глобального общества коммуникации создают власть» и что она находится в определенной зависимости от контроля за коммуникацией. Как следствие - власть приобретает субстантивную способность оказывать воздействие на формирование человеческого сознания, внедряя нормы и правила поведения в отношении существующего порядка. И, заметим, коммуникация играет при этом немаловажную роль. По М. Кастельсу, власть - это отношения подчинения/принуждения, но более прочные конструкции базируются не только на силе, но и на согласии, взаимодействии, взаимовлиянии, доверии. «Власть всегда является не атрибутом, а отношением... Достичь этого можно за счёт принуждения, или при помощи конструирования смыслов, или через институты».

Согласно сетевой теории власти М. Кастельса, различаются следующие формы власти: сетевая власть (networking power), власть сети (network power); власть в сети (networked power); сетесозидающая власть (network-making power). Все эти формы власти в сетевом обществе не только устраняют неэффективные механизмы бюрократического управления, отягощенные порой коррупционной составляющей, но и потенциально несут в себе колоссальные риски.

Учёт сетевой природы социальных взаимодействий является принципиальным для понимания логики функционирования власти и властных отношений в информационно-коммуникационном социуме. Сети, являющиеся комплексными структурами «самокоммуникации», развивающиеся в новой технологической среде, оказались и наиболее эффективными благодаря их мобильности, масштабности и гибкости. С развитием и ускоренным распространением в глобальных масштабах сетевых медиа отношения власти и общества, однако, не становятся более открытыми. Наоборот, наблюдается даже усиление цензуры, обладающей манипулятив-ными свойствами и осуществляемой через разные механизмы социального контроля.

Нельзя не отметить и распространение в виртуальной среде нового феномена - так называемых сетевых толп, которые

постепенно приходят на смену сетевым сообществам по причине появления всё новых и новых технологических платформ и расширенной массовизации интернет-сообщества.

Как неизбежное следствие этого процесса, возникновение нового субъекта политической жизни современной России -протестного движения. Более того, на лицо тенденции к конвергенции между онлайн- и офлайн-формами выражения гражданской и политической активности. Протестные настроения концентрировались сначала на онлайн-форумах, а затем через сети доверия трансформировались в уличное офлайн-участие. Аналитики считают, что публичные протестные акции зарождались преимущественно в сети. Их контент свидетельствует о том, что страна столкнулась с новой политической реальностью, характеризующейся в первую очередь снижением патерналистских настроений, а затем и разочарованием функционалом действующих институтов власти.

Заметим, что власти не всегда удаётся адекватно оценить объективные причины протеста и осознать степень и всю глубину протестной повестки, а именно совокупности идей, которые представляют собой информационное наполнение той или иной протестной кампании. Как известно, в сети можно наблюдать многочисленных пользователей, активно выражающих свою гражданскую позицию и поддержку тем или иным политическим акторам, которые выстраивают различные коалиционные стратегии либо в целях получения голосов на выборах, либо для продвижения законодательных инициатив, либо даже для формирования правительства.

Иначе говоря, группы в социальных сетях, мессенджерах, на специализированных платформах, где происходит информационный обмен, поиск и вовлечение пользователей, представляют собой канал коммуникаций в цифровом пространстве и формирование социально-политических отношений.

В этом отношении представляют научный интерес данные, опубликованные Институтом социологии ФНИСЦ РАН в ежегодном издании «Реформирующаяся Россия» за 2021 г.. Результаты исследования отношения активной части интернет-среды к особо значимым социально-политическим проблемам свидетельствуют, что «именно активность участников обсуждений в цифровой среде формирует градус общественных настроений в социальных сетях». Большинство респондентов выразили уверенность, что властям предержащим нет дела до простых граждан (73%). Отсюда вполне логичным

выглядит вывод, в котором зафиксировано «наличие значительных противоречий между народом и властью в современном обществе» (70,5%). Отмечается также высокая степень недоверия к общественным структурам и институтам власти и неудовлетворённость политической системой в целом; 78% респондентов считают, что «большинство россиян не могут повлиять на политические процессы в стране». И что особенно примечательно - основными запросами в обществе названы социально-экономические.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что в условиях кризисных трансформаций в первую очередь подвержены деструкции институты сетевого гражданского общества, теряющие свою устойчивость и провоцирующие внутри общественные конфликты. Этим, вероятно, объясняется и циклический характер, который присущ протестной активности в современной России. Есть над чем задуматься...

А.В. МИТРОФАНОВА, доктор политических наук, ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН; профессор Финансового университета при Правительстве РФ.

A.V. MITROFANOVA, doctor of political science, leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS; professor of the Financial University under the Government of Russia.

Рассмотрим проблемы взаимоотношений иерархий и сетевых структур на примере Русской православной церкви (далее - РПЦ).

Церковь синодального периода формировалась как иерархическая структура. Это не означало, что одновременно её члены не могли быть вовлечены во внеиерархические сетевые движения. Напротив, таких движений (особенно мистического характера) было много, и они представляли для синодальных структур серьёзную угрозу, перетягивая на себя лояльность верующих.

Именно церковная иерархия, а не государство, настаивала на жёстких мерах против раскольников. Но если раскольники находились вне Церкви, то к концу синодального периода уже внутри неё возникают православные братства - объединения единомышленников, находившиеся вне территориально-приходской системы и неподвластные иерархии.

Революция 1917 г. и Гражданская война усилили центробежные процессы в Церкви. В период между осенью 1920 г., когда Святейший патриарх Тихон разрешил временную автокефалию епархий, и до поставления осенью 1943 г. патриарха

Сергия централизованное управление Церковью отсутствовало. На большей части канонической территории она существовала только в виде нелегальных сетей (если не учитывать обновленческой иерархии, власть которой оставалась слабой), состоявших в основном из мирян, так как духовенство было подвергнуто массовым репрессиям. Эти сети до неразличимости сливались с внецерковными народными религиозными движениями, также подпольными и имевшими вид сетей.

Централизованное управление было восстановлено в новых условиях, касавшихся не только отношений Церкви с государством. Власть в приходах перешла к мирянам, а полномочия иерархии были ограничены. Большая часть религиозной жизни народа продолжала протекать через посредничество вне- и парацерковных сетевых структур (парацер-ковные структуры, в отличие от внецерковных, формально находятся под эгидой иерархии). Сами приходы включались в эти структуры.

В отличие от территориального прихода синодального периода, приход послевоенного времени представляет собой внетерриториальную сеть единомышленников, объединённую вокруг конкретного храма. Помимо приходов, сохраняются внецерковные (т.е. объединявшиеся вне храмов) сети, часть которых приобрела политический характер (например, Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа и другие диссидентские группы разной степени радикальности).

После трансформации церковно-государственных отношений, начавшейся с празднования в 1988 г. тысячелетия крещения Руси и означавшей массовое возвращение Церкви зданий храмов, монастырей, открытие новых приходов, происходит попытка восстановления иерархической структуры синодального периода с некоторыми модификациями. Церковь постепенно выстраивает вертикаль власти, где руководящую роль играют не миряне и не рядовое духовенство, а епископат (см. Устав РПЦ 2000 года).

В систему иерархического подчинения были включены также монастыри. Однако централизация не решила проблемы вызова иерархии со стороны не зависимых от неё сетевых внутрицерковных движений. Среди них есть как неполитические (например, добровольческие), так и политизированные. Последние идейно неоднородны, и исследователи разделяют их на «либералов» и «фундаменталистов». Однако при всех

различиях эти два течения солидарны в требовании расширить власть мирян в Церкви и ограничить права епископата.

Мирянские сетевые движения практически находятся вне контроля духовенства. Одним из крупнейших политизированных движений являются «непоминающие», т.е. те, кто на богослужении не возносит молитвы о Патриархе и/или правящем епископе своей епархии. Движение охватило всю каноническую территорию РПЦ; в него входят как миряне, так и священники. Собственной иерархии у «непоминающих» нет, движение построено на личных связях, и рядовые участники посещают обычные - «поминающие» - храмы. Движение «непоминающих» считается фундаменталистским, но существуют и сходные по способу взаимодействия с церковными структурами движения либеральной ориентации.

Территориальному приходу не остаётся места в пространстве, созданном парацерковными сетевыми движениями. Храм продолжает играть важную роль как место, где верующий имеет возможность принять церковные таинства, но не как локус лояльности. Церковная иерархия понимает эту проблему и настаивает на превращении приходов в «общины», т.е. на придании территориальным единицам свойств сетевых объединений единомышленников. Однако в общины превращаются только нетерриториальные приходы, которые становятся центрами добровольных сетевых инициатив. Приходы, которые функционируют как чисто территориальные (в новых районах городов, в сёлах и посёлках), как правило, не становятся общинами, даже если к этому прикладывать специальные усилия.

Постепенно в Церкви сформировалось несколько вариантов поведения «воцерковленного верующего». Так, человек может посещать храм с целью исповеди и причастия, но остальная его религиозная жизнь проходит в парацерковном или даже внецерковном сетевом движении (братстве, добровольческом движении, политической группировке и т.д.). Или же религиозная жизнь человека проходит в храме, где возникла привлекательная для него община, но этот «приход» внетерриториален (его члены могут даже жить в разных городах). Возникают и виртуальные общины единомышленников, которые не чувствуют потребности в совместном храмовом богослужении.

Проблематичность сложившейся ситуации в полной мере проявилась весной 2020 г., когда в Российской Федерации с одобрения иерархии были приостановлены общественные

богослужения в храмах. Учитывая существенное смещение лояльности верующих в пользу сетевых объединений, длительный локдаун мог привести к резкому падению посещаемости храмов (снижение произошло, но некатастрофическое). Некоторые общины начали экспериментировать с виртуальными богослужениями, включая дистанционную форму причастия. Тенденции к цифровизации церковных служб наблюдались и раньше, но локдаун легитимизировал и интенсифицировал их. Существовал также обычай совместных дистанционных молитв по соглашению, но раньше такие практики считались маргинальными.

Пандемия не стала новым вызовом для Церкви, но обострила и вывела на поверхность многие застарелые, ранее подавлявшиеся проблемы. В первую очередь это отсутствие приходской солидарности и преобладание внеприходских форм общения верующих, в том числе политизированных. На втором месте находится глубокое недоверие к церковной иерархии, присущее всем политическим направлениям. На третьем - отсутствие у верующих общего понимания, какие церковные практики можно считать легитимными, какие неизменны, какие можно менять и т.д. Социальные последствия пандемии, скорее всего, будут включать дальнейшее разобщение приходов и переход лояльности верующих к сетевым внеиерархическим движениям.

В начале 1990-х гг. государство и Церковь пытались восстановить досоветскую модель взаимодействия, которую, как выяснилось, представляли себе по-разному. Церковь видела себя институтом если не равным государству, то наделённым правом морального арбитра по отношению к нему (и к обществу). Государство рассматривало Церковь как второстепенный идеологический институт, который можно использовать в целях легитимизации власти и национальной консолидации. Ни те ни другие ожидания не оправдались, т.к. реальное взаимодействие государства и Церкви по различным вопросам продемонстрировало, что у каждого института имеются свои интересы, которые могут совпадать или сталкиваться. Церковь не проявила желания автоматически одобрять все решения государства. В свою очередь, государство также начало дистанцироваться от интересов Церкви, сделав ставку на внецерковную гражданскую религию.

Одной из причин напряжения в церковно-государственных отношениях является неочевидный для государства факт, что

Церковь, особенно после пережитого в ХХ в. разгрома, представляет собой не столько централизованную иерархическую организацию, сколько совокупность взаимодействующих сетей. Их локусом могут выступать храмы, а могут - иные точки (добровольческие инициативы, политические мероприятия, образовательные учреждения и т.д.). Духовенство и епископат не обладают инструментами контроля за сетями, часть из которых откровенно враждебна церковной иерархии. Понимание данной ситуации важно для выстраивания государственной религиозной политики.

Л.В. МАКУШИНА, кандидат исторических наук, доцент, старший научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.

L.V. MAKUSHINA, candidate of history, associate professor, senior researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS.

Актуальной является проблема левых движений в новой сетевой реальности. Так, одной из ключевых идей современной социал-демократии становится децентрализация власти, при которой тенденции в государственном и общественном управлении выражаются в процессе перераспределения властных функций, что немаловажно также и для России.

При анализе современного состояния социал-демократической идеи приходишь к выводу, что на практике времена классических, «чистых» идеологий прошли, они постепенно исчерпали свой мобилизационный потенциал, поэтому им на смену приходят так называемые синтезные идеологии, одной из которых является социал-демократия. Популярность социал-демократических идей обусловлена тем, что они базируются на принципах рыночной экономики, с одной стороны, и социального государства, которое берёт на себя заботу о здравоохранении, образовании, семье, социальном обеспечении и т.д., - с другой.

При таком подходе главной целью развития общества становится не экономический рост любой ценой, а приращение человеческого капитала, стремление человека к автономии во всех областях социальной жизни. Социологические исследования подтверждают усиление ориентации значительной части населения на социал-демократические ценности.

Сегодня социалистические идеи переживают своеобразный ренессанс. Партии социал-демократической направленности трансформируются из массовых в элитарные, которые, как правило, формируются вокруг ярких, харизматичных ли-

деров. Их идеологическим наполнением постепенно становятся не только базовые социал-демократические ценности (социальная справедливость, равенство возможностей, солидарность), но и такие важнейшие проблемы современности, как охрана окружающей среды, преодоление пагубных последствий глобализации, мирового финансового кризиса, противостояние угрозам терроризма и т.п.

Организационные принципы построения партий социал-демократической направленности в России находятся в настоящее время в стадии становления. На международной Гру-шинской социологической конференции, которая прошла в мае 2021 г., отмечалось, что в России пока ещё невысок потенциал гражданского общества как пространства для консолидации; наблюдается ограниченность политического предложения (46% респондентов не имеют «своей» партии). Существует очевидное противоречие: при высоких симпатиях к «социалистической модели» снижается электоральная база левых партий. Таким образом, российское общество сейчас находится между лояльностью к власти и кризисом легитимности.

Большое количество организаций, которые причисляют себя к социал-демократическим, не являются партиями в полном смысле этого слова. Зачастую это не партии, а политические движения со всеми присущими им атрибутами: отсутствием чёткой программы; жёсткого фиксированного членства в организациях; иерархической вертикали управления и др.

Поясним. Политические движения от политических партий отличаются тем, что их целью является не получение власти, а воздействие на неё; членство в движении не предполагает полного идеологического согласия его участников; они (движения) могут выражать частные интересы той или иной группы людей, тогда как партии претендуют на выражение общенациональных интересов.

Однако если политические партии стремятся победить на выборах и сформировать правительство, то квазипартийные организации, оставаясь в границах гражданского общества, ставят задачу формирования общественного мнения вокруг значимых повесток дня. Используются и другие неполитические методы с целью оказания давления на власть или для осуществления прямого народовластия с помощью электронных, технических средств, виртуального пространства. В этом случае интернет уже служит не только для колоссального расширения коммуникаций, но и для формирования новых сообществ.

В качестве примера современной организации социал-демократической направленности можно назвать движение «За новый социализм», которое было основано в январе 2019 г.. Декларируемая цель движения - восстановление обновлённого социализма в России мирным законным путём, т.е. посредством выборов и референдумов. Вступить в его ряды можно, просто заполнив анкету на сайте. Уже к марту 2020 г. движение имело представительство в 74 населённых пунктах России, а общее количество зарегистрированных его участников через год составило 80 тыс. человек.

Предполагается, что подобные квазипартийные организации могут стать институтом прямой демократии, когда решения будут инициироваться, приниматься и исполняться самими гражданами. В этом случае можно говорить уже о правотворчестве народа, который косвенно будет участвовать в формировании и функционировании представительной системы либо оказывать влияние на выработку государственной политики. Таким образом, электронная (или сетевая) демократия в России делает возможным приведение политического обустройства в соответствие с реальными потребностями общества.

О.М. МИХАЙЛЕНОК. Подводя итог, хотелось бы сделать три заключительных замечания. Б. Латур отмечал, что «зачастую социологи, кажется, верят в мир, состоящий из социальных групп, обществ, культур, правил или каких-нибудь других графических символов, придуманных ими для придания смысла своим данным». И в этом отношении можно утверждать, что политическая наука, в общем-то, инерционно следует по схожему пути, когда политика представляется как в первую очередь взаимодействие различных общностей (классы, партии, элиты, профсоюзы, церковь и т.д.) по поводу властных позиций. Отсюда и сравнимые с методами социологического описания подходы к характеристикам этих образований (политических акторов). Критика Б. Латура как раз направлена на восприятие социального (а мы можем сделать акцент на политическом) как некой субстанции, предметно-субстратного образования. Именно от такого понимания дистанцируется акторно-сетевая теория.

М. Кастельс отмечал, что трактовки «социальной сети», развитые в рамках различных подходов и дисциплин, не всегда являются взаимодополняющими, но даже представляются противоречащими друг другу. Часто учёные, использующие идеи сетевой теории, безосновательно соединяют

терминологию и некритично используют идеи противоборствующих школ, поскольку нет достаточно проработанного материала по теории и разграничению всех понятий и подходов.

М. Кастельс достаточно корректно охарактеризовал ситуацию с использованием понятия «сеть», но если подходить к вопросу более критично, то следует иметь в виду и такое обстоятельство: есть сетевая теория, насколько она разработана, и есть сетевой подход, ссылки на который зачастую только маскируют квазисинтетические (а по сути, эклектические и непонятно на какой основе смешанные) как бы методы исследования, демонстрирующие разнообразие возможностей описать какой угодно феномен в неких постмодернистских мейнстримовских терминах.

И наконец, общий дух сетевой теории заключается в том, что осмысление понятия сетевого общества едва ли совместимо с подходами, воспринимающими общество как системное целое или организм, жизнедеятельность составных частей в котором координируется между собой и организована по функциональным программам. И пока об отказе от такого понимания социального можно говорить только условно, оно всё ещё доминирует в науке, поскольку нет явных оснований во всей полноте восполнить эти представления, опираясь на совокупность теоретических и методологических положений сетевой парадигмы.