CC BY
76
УДК 94(47).07
А. Ф. Байтерякова, С. И. Маловичко
ТРАНСФОРМАЦИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII - ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА
В статье раскрывается проблема трансформации практики конструирования прошлого нации-государства во второй половине XVIII - первой трети XIX вв. Компаративный анализ текстов «больших нарративов» о национальном прошлом XVIII в. и национально-государственных нарративов XIX в. позволил выявить основные черты, демонстрирующие отличие способов историопи-
сания о нации-государстве, к ним относятся: читательская аудитория, профессионализация историографии, особое внимание к «своему» нации-государству, становление «европейского канона» и др.
Ключевые слова: источниковедение историографии, национальная история, «большой нарратив», национально-государственный нарратив.
А. Р Bayteryakova, S. I. МаЫ^ко
TRANSFORMATION OF NATIONAL HISTORY IN THE SECOND HALF OF XVIII-th - THE FIRST THIRD OF THE XIX-th CENTURY
The paper studies the problem of the transformation of construction practice as regards the past of the nation-state in the second half of 18th - the first third of the 19th century. Comparative analysis of «grand narrative» texts on national past of the 18th century and the national-state narratives of the 19th century revealed the main lines showing the difference
В докладе на V Международном конгрессе исторических наук, который собрался после 10-летнего перерыва (планировавшийся V Международный конгресс исторических наук в Санкт-Петербурге не смог состояться из-за начавшейся войны в Европе) в 1923 г. в Брюсселе, известный бельгийский историк А. Пиренн коснулся проблемы национальной истории и вынужден был признаться: «Поражаешься, когда наблюдаешь, до какой степени национальное прошлое захватывает внимание исследователей во всех странах». Это не является злом, - продолжил историк, - но «зло заключается в духе односторонности, с которой присматриваются к такому [национальному] прошлому». Какими бы блестящими не были национальные истории, в них нет беспристрастности, и это фатально, заключил Пиренн [31, p. 12-13].
Воздействие национальной истории на националистические настроения европей-
in historical description of the nation-state. The latter include readership, professionalizing of historiography, special focus on one's «own» nation-state, development of «the European canon», etc.
Key words: source study of historiography, national history, «grand narrative», nationalstate narrative.
ских обществ историки стали отмечать еще в разгар Первой мировой войны [35, p. 236], но актуализировали историографический фактор, влиявший на складывание европейского национализма ученые, работавшие в рамках формирующейся с середины XX в. в социальных науках проблемной области nationalism studies. Анализ работ историков, позволил Х. Кону в 1944 г. увидеть разницу в историях российских историописателей М. М. Щербатова и М. Н. Карамзина, а также отметить, что труд последнего явился примером перехода к «бездушному национализму» [25, s. 309-554]. На связь европейской историографии, конструировавшей историческую память своих народов с национализмом, указали и иные исследователи, работающие в проблемной области nationalism studies [см., напр.: 16].
В историографии проблема «национальной истории» была актуализирована в конце
XX в. С одной стороны, это произошло под влиянием изучения феномена исторической памяти и «мемориального бума», начавшегося после публикации результатов исследований группы французских историков во главе c П. Нора [15]. С другой стороны, интерес к этой проблеме был вызван влиянием эпохи «после крушения Берлинской стены» и наметившейся «второй жизни» (казалось бы, уже умиравшей) национальной истории [23, p. 3]. По мнению современных историков, национальная история все еще имеет большую привлекательность среди истори-описателей, не отягощающих себя нормами научной истории [20, p. 3].
Заданный nationalism studies тон изучения национальной истории в контексте национализма или национализма в историописа-нии повлиял на историков, которые плодотворно исследуют практику национального историописания как практику национализма или национализмов (появилось понятие «historiographie nationalism» [21, p. 34]). Однако такая исследовательская практика, к сожалению, пока оставляет в стороне сугубо историографическую проблему - анализ самой национальной истории как структуры, представленной далеко не однозначными видами историописания.
В данной статье мы обратим внимание на трансформацию лишь одного вида национальной истории второй половины XVIII -первой трети XIX века («большой нарратив» / национально-государственный нарратив). Под трансформацией мы понимаем не простое обновление или постепенное изменение, а преобразование структуры, способа историописания и целевой направленности национальной истории. Указанные в названии статьи хронологические рамки выбраны не случайно. Именно со второй половины XVIII в. актуализировалась практика создания многотомных произведений - «больших нарративов», посвященных национальному прошлому, а с начала XIX в., на наш взгляд, появляется новый вид национального исто-риописания - национально-государственный нарратив (характеристику последнего недавно постарался дать один из авторов данной статьи [7]).
Наше исследование выполнено в предметном поле источниковедения историографии, которое востребует метод источникове-
дения для изучения истории исторического знания в междисциплинарном пространстве интеллектуальной истории. Историографическими источниками в нашей работе выступили, в первую очередь, российские, французские и британские «большие нарративы» XVIII в. и национально-государственные нарративы первой трети XIX в. В работе использован подход компаративной историографии [27, р. 25-39], который позволил: 1) создать меняющийся «нормативный» контекст исторической культуры Европы второй половины XVIII - первой трети XIX в., 2) сравнить модели конструирования национального прошлого в многотомных исторических произведениях эпохи позднего Просвещения и эпохи романтизма.
Нарратив о национальном прошлом в историографии уже не первое столетие называют «национальной историей» [8, с. 3], но при проведении компаративного историографического анализа оказывается, что такое понятие не обладает признаком строгости. «Национальной историей» называют не только исторические сочинения XIX-XX вв., а также работы европейских историков XVIII в. о национальном прошлом [7, р. 83-119] (при этом отмечая, что национальная история, повествующая об особой роли своего государства и народа, появляется только на рубеже XVIII-XIX вв. [24, р. 1]), но и практики обращения к прошлому в совершенно иных, восточных, традициях историописания, например, XIII—XVI вв. [см., напр.: 28, р.29, 35]
Практика употребления в исторической науке понятия «национальная история» по отношению к восточным традициям истори-описания совершенно не согласуется с выводами историков о том, что расцвет национальной истории происходит в европейской модели историописания XIX в. и такая форма конструирования прошлого будет лишь потом копироваться у европейцев [36, р. 75].
Не все историки согласны с расширительным толкованием понятия «национальная история» применительно к XVIII и XIX вв., а значит - с отсутствием строгости в его использовании. Л. П. Репина проекты о национальном прошлом XVIII в. назвала «государственно-историческими» [10, с. 77], а А. Лиакос дал им название «преднацио-нальной истории», указав, что они отличались от национальной истории XIX-XX вв.
любительским характером [26, р. 316]. Мы считаем, что названная Лиакосом черта важна, но недостаточна для признания разницы в историописании о национальном прошлом в XVIII и XIX вв. Учитывая приведенные выше обстоятельства, многотомные произведения XVIII в. о национальном прошлом (отличающиеся от национально-государственных нарративов XIX в.) будем называть «большими нарративами».
Как известно, в основе современного понимания истории лежит европейская модель исторического знания, которая возникла на традициях иудео-христианского представления о прошлом. Светские черты, отличные от хронографической (летописной) формы, история приобретает в Италии в период Ренессанса. Новые методы историописания, по замечанию редакторов третьего тома «Оксфордской истории историописания», распространились сначала на запад - во Францию, Испанию и Великобританию, затем в XVI в. на север - в Скандинавию и немецкие земли, а через некоторое время и на восток Европы - в Московское государство [32, р. 12]. По мнению историков, в Позднее Средневековье и в Раннее Новое время наиболее яркие политические и даже национальные черты в историописании стали проявляться в монархиях Западной и Северной Европы, особенно в Англии, Испании, Франции и России [Там же].
В XVIII в. практика обращения интеллектуалов к национальному прошлому, в целом, стала практикой секуляризованного историописания. Сущностной стороной процесса институциализации европейской историографии с эпохи Просвещения стала антропоцентричность, - ее объектом, выступил человек, а бог перестал быть актором истории. В российской историографии первой половины XVIII в. подтверждение этому процессу находим в «большом нарративе» В. Н. Татищева, где указаны отдельно разные виды историй: «история сакральная или святая» и «гражданская» (которую «более обыкли именовать светская») [13, кн. 1, с. !-И]. В британской историографии, по мнению В. В. Высоковой, заслуга Д. Юма заключалась «в создании светского нарратива и опускании антикварных "занудностей"» [2, с. 32]. Окончательно «светскую» историю от «сакральной» (в формулировках Татищева)
освободила стадиальная социальная теория развития человечества, выработанная шотландскими философами и историопи-сателями. Эта теория позиционировалась как универсальная. Один из ее теоретиков А. Фергюсон в 1767 г. так и указывал: «стадии истории всех наций» [14, с. 130]. Таким образом, в период Просвещения светская история «становилась все более несовместимой с библейским рассказом» [32, р. 15].
Стадиальная теория довольно быстро распространяется в европейской исторической культуре второй половины XVIII в. В «Истории российской с древнейших времен» М. М. Щербатов уже в 1770 г. высказывает мысль о развитии человечества через универсальные формы быта - «степени» (кочевой, потом оседлый) [17, с. II]. Обращение авторов XVIII в. к национальному прошлому в немалой степени обусловливалось интересом не только к «своему», но и к общему. Историописатели старались рассмотреть то, как общие нормы и универсальные ценности претворяются в истории их народа или государства. Не случайно У. Робертсон, начиная свою многотомную «Историю Шотландии», обратил внимание на весь «грубый и невежественный» в прошлом север Европы, а затем описывал деятельность не только «своих», но и континентальных монархов [33, р. 1, 76-83], а Щербатов в начале своего многотомного труда написал: «...Я пишу в такое время, когда Россия просвещением своим равняется со всеми другими европейскими государствами» [17, с. XV].
Позиционируемый в «больших наррати-вах» второй половины XVIII в. универсализм опыта прошлого современные исследователи иногда объясняют «космополитическим подходом к вопросам национальной истории» [30, р. 12]. В исторической культуре эпохи Просвещения универсализм был связан еще и с уверенностью в неизменности природы человека. Например, Екатерина II в многотомных «Записках касательно российской истории», указывала: «.род человеческий везде. имел страсти, желания, намерения и к достижению употреблял нередко единакие способы» [4, ч. 1, с. !-И]. Природа человека, по мнению историописателей, не зависела от времени и культуры, в которой этот человек жил. Поэтому И. П. Елагин (в задуманном многотомном, но незакончен-
ном) труде по истории России писал: «Известно мне, что сердце человеческое всегда одинаково, и то же ныне, каково было от самых веков начала. Я ведаю, что те же добродетели и те же пороки и страсти присущи и ныне в Петербурге и в Москве, какие в Афинах и Риме существовали <...>. Иоанн в Москве таков же тиран, каков Нерон был в Риме. Каков там возмутитель Катилина и мятежны трибуны; таков и у нас Хованской и головы стрелецкие. Как безрассудна и буй-ственна необузданная чернь в ветхой Италии, так равно и в Руси возмущенный народ слеп и кровожаждущ» [5, с. XXXVII-XXXVIII].
По мнению современных историков С. Бергера и Х. Конрада, для рассмотрения вопроса об изменении национальной истории XVIII-XIX вв. можно воспользоваться гипотезой Ф. Артога о смене режимов историчности [22, р. 5]. Действительно, по мнению Артога, такая смена происходит на рубеже XVIII-XIX в. [1, с. 14-15]. Если обратиться к историческому произведению Щербатова, то можно заметить, что историописатель всецело зависит от «старого режима историчности», традиционных временных «рамок», а саму модель историописания берет у британца Д. Юма, отмечая, что история - это «великая цепь событий», в которую скрупулезно вставляются случившиеся во времени явления («коснуться каждого звена оныя») [17, с. XV]. У Н. М. Карамзина, писавшего многотомный национальный нарратив в начале XIX в., мы находим иное. Автор «Истории государства Российского» уже пробует сопротивляться «старому режиму историчности» XVIII в., он замечает, что сведения исторических источников историк обязан «соединить в систему», смотреть «на свойство и связь деяний», т. к. он не летописец, обращающий внимание только на время [6, т. 1, с. XX, XXI]. Изучение микроструктуры трудов Щербатова и Карамзина позволило И. Е. Рудковской заключить, что в «Истории государства Российского» явно заметен отход от погодного восприятия событий [11, с. 104-111].
В «режиме историчности», в котором работали историописатели XVIII в., доминирует представление о возможности получения из знания о прошлом поучительных примеров для настоящего, как писала Екатерина II, история «учит добро творить и от дурного остерегаться» [4, ч. 1, с. 1]. По мнению Ар-
тога, в «новом режиме историчности» начинает доминировать категория будущего, а «"поучительные" примеры уступают место уникальным событиям» [1, с. 14-15]. Такая категория присутствует уже в «Истории государства Российского» Карамзина, который писал: «Новая эпоха наступила. Будущее известно единому богу; но мы, судя по вероятностям разума, ожидаем.» [6, т. 1, с. VI-VII]. Карамзин еще видит в истории «в некотором смысле. зерцало бытия» [6, т. 1, с. IX], но через 14 лет в многотомной «Истории русского народа» Н. А. Полевой прямо свяжет идею истории с прогрессом, указав, что с «идеей земного совершенствования мы перенесли свой идеал Прошедшего в Будущее», что «уроки Истории заключаются не в частных событиях. но в общности, целости Истории» [9, т. 1, с. XIX].
Важно отметить, что с конца XVIII в. «большие нарративы» о национальном прошлом начинают терять заданный Просвещением универсализм и конструируют героизированную историю лишь «своего» народа. По наблюдению И. Е. Рудковской, если для микроструктуры труда Щербатова были характерны многочисленные рубрики, относящиеся к сфере международных отношений, что соответствовало традиции позднего Просвещения», то «"визитной карточкой" микроструктуры труда Карамзина стали рубрики об отличительных свойствах отечественных героев его "Истории".» [11, с. 104-112].
Конечно, историописатели XVIII в. никогда не теряли из вида свой народ. В. Н. Татищев даже выразился о российской истории как о «своей собственной истории» [13, кн. 1, с. V], а Д. Юм при случае старался усилить величие Англии, говоря, что «в Англии появились гораздо более значительные таланты» или, что она «может похвастаться тем, что именно в ней появился.» и т. д. [18, т. 2, с. 731-732]. С конца XVIII - начала XIX в. ситуация стала меняться. Новый подход продемонстрировала многотомная «История Швейцарской конфедерации» И. Мюллера [29]. На модель истории Мюллера в начале XIX в. обратили внимание европейские историки, приступившие к конструированию своих историй наций-государств. Это видно по реакции С. Н. Глинки, который в «Руской истории» в 14 частях (первое издание в 10 ч. в 1817-1818 гг.), сослался на слова Мюлле-
ра: ограничиваюсь только «своей» историей, и подчеркнул: «Ограничиваюсь историей руских» [3, ч. 1, с. 24-25]. В это же время Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» критикует Юма за то, что тот «излишне чуждался Англии» [6, т. 1, с. XX] (т. е. у британца отсутствовало присущее произведению Мюллера свойство ограничиваться «своим»).
Замечания Глинки и Карамзина продемонстрировали рефлексию об одной из важнейших черт новой модели национальной истории - она должна актуализировать «свое» (выделено авт.). Однако, если «Руская история» Глинки отличалась от исторических произведений XVIII в. лишь национализмом и уступала в научности даже «Истории» Щербатова, то модель конструирования национального прошлого, позиционируемая в «Истории» Карамзина уже вплотную приблизилась к «новому режиму историчности» (по Артогу) XIX в. Не случайно, современный исследователь Э. Д. Смит выделил Мюллера и Карамзина в ряду еще нескольких европейских историков первой половины XIX в., которые, по его мнению, заложили «моральный и интеллектуальный фундамент для зарождающегося национализма в своих странах» [12, с. 236].
По замечанию М. Баар, «История государства Российского» оказала большое влияние на практику конструирования национальных историй чехом Ф. Палацким, поляком И. Ле-левелем, литовцем С. Даукантасом, румыном М. Когэлничану [19, р. 124-128]. В исторической культуре первой половины XIX в. рассказ о прошлом лишь одного «своего» коллективного героя - нации-государства становится присущим такому виду национальной истории как национально-государственный нарратив. В отличие от научных работ по вопросам национальной истории (монографии, диссертации, статьи и др.) социально ориентированный тип историописания, свойственный национально-государственному нарра-тиву позволял конструировать актуальную национально-государственную идентичность. Кроме «Истории» Карамзина, приведенной выше, укажем в качестве примера на тридцатиоднотомную «Историю французов», в которой Ж. Ш. Л. С. де Сисмонди (игнорируя потрясения, вызванные Французской революцией) указывал на первенство Франции
среди других стран Европы в умении создавать «жизнеспособные институты власти» [34, р. I, XVII].
В отличие от исследовательских работ национально-государственный нарратив предназначался для широкой читательской аудитории (выделено авт.). Историки - авторы таких исторических произведений - нечасто, но рефлексировали о предназначенности своих произведений. В «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин, отметил, что не только правители, но «и простой гражданин должен читать историю» [6, т. 1, с. IX], а через несколько лет де Сисмонди в «Истории французов» указал, что историю Франции «полезно знать всем» [34, р. I].
Националистическая реакция эпохи романтизма на универсализм, присущий предшествующей эпохе, содействовала актуализации поиска историками национальных корней и особых свойств своих народов, но в то же время способствовала созданию определенного европоцентристского образца, который А. Лиакос называет «европейским каноном» (выделено авт.). По мнению историка, этот «канон» представлен определенными правилами рефлексии о Европе (присущие как западноевропейскому, так и восточноевропейскому историописанию) и общим набором объясняющих концептов, например: «европеизация», «отставание», «задержка», «наверстывание», «антиве-стернизация» и др. (чаще всего их использовали историки Испании, Центральной Европы (Германия), а также Восточной Европы (Россия) и Балкан). Даже желание некоторых немецких или российских историков отделить «свое» прошлое от «Запада» оказывалось не оригинальным, а зависимым от «канона» [26, р. 317-334]. Национально-государственный нарратив Карамзина уже имеет некоторый набор черт присущих «европейскому канону». Историк отмечает, что язык славянский родственен другим европейским языкам [6, т. 1, с. 123-124], что христианство всем европейцам «предвести-ло науки и просвещение», явилось шагом к гражданственности [6, т. 1, с. 129] и т. д. Кроме того, Карамзин нашел причину и виновника «отставания» России от ведущих держав: «... Россия, терзаемая монголами, напрягала силы свои единственно для того, чтобы не исчезнуть: нам было не до просвещения!» [6, т. 5, с. 569].
Таким образом, на рубеже XVIII-XIX в. в структуре национальной истории происходит трансформация многотомного «большого нарратива», повествующего о прошлом нации-государства, этот вид историописания приобретает черты национально-государственного нарратива, который получает свою наибольшую популярность в классической модели европейской исторической науки. Любительский интерес к национальной истории сменяется профессиональным историо-писанием. Если «большой нарратив» адресовался просвещенному кругу читателей,
то национально-государственный нарратив предназначается всем. На смену истории «примеров» и универсализму, присущему Просвещению приходит особый интерпретационный способ отбора государствообра-зующих «событий», которые ориентированы в настоящее и будущее. Эпоха романтизма способствует актуализации в истории «своего» народа и его героев. В национально-государственном нарративе уже в первой трети XIX в. появляются черты «европейского канона», который будет влиять на конструирование прошлого нации-государства.
Литература
1. Артог Ф. Мировое время, история и написание истории (World time, history and writing of history) // КрынЩазнауства i спецыяльныя пстарычныя дысцыплшы: навук. зб. Вып. 3 / рэдкал.: У Н. Сщарцоу i Ыш. MÎHCK: БДУ, 2007. С. 13-23.
2. Высокова В. В. Национальная история в британской традиции историописания эпохи Просвещения: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Екатеринбург: УФУ, 2015. 46 с.
3. [Глинка С. Н.] Руская история, сочиненная Сергеем Глинкою: в 14 ч. М.: Университетская типография, 1823.
4. [Екатерина II] Записки касательно российской истории: в 6 ч. СПб., 1787-1794.
5. [Елагин И. П.] Опыт повествования о России: сочинение Ивана Елагина, начатое на 65-м году от его рождения, лета от Р. Х. 1790, двора его императорского величества обер-гофмейстера. М.: Университетская типография, 1803. Кн. 1-111. 532 с.
6. Карамзин Н. М. История государства Российского: в 12 т. СПб.: Типография Н. Греча, 1818-1829.
7. Маловичко С. И. Национально-государственный нарратив в системе национальной истории долгого девятнадцатого века // Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. 2016. Вып. 54. С. 83-119.
8. [Платонов С. Ф.] Лекции по русской истории, профессора Платонова: Читанные в 1898-99 учебн. году на Высших женских курсах, в Императорской С.-Петербургском университете и в Военно-юридической академии: в III вып. СПб.: Столичная скоропечатня, 1899.
9. [Полевой Н. А.] История русского народа / сочинение Николая Полевого: в 6 т. М.: Типография А. Семена, 1829-1833.
10. Репина Л. П. «Национальные истории» и концепции «истории как науки»: проблема совместимости // Национальный / социальный характер: археология идей и современное наследство. М.: ИВИ РАН, 2010. С. 77-78.
11. Рудковская И. Е. Микроструктура трудов M. М. Щербатова и Н. М. Карамзина как маркер традиции позднего Просвещения // Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. 2013. Вып. 43. С. 90-114.
12. Смит Э. Д. Национализм и историки // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др. / пер с англ. и нем. Л. Е. Переяславцевой, М. С. Панина, М. Б. Гнедовского. М.: Праксис, 2002. С. 236-263.
13. [Татищев В. Н.] История Российская с древнейших времен, неусыпными трудами через тридцать лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым: в 4 кн. М.: Императорский Московский университет, 1768-1784.
14. Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества / пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2000. 392 с.
15. Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.: СПБГУ, 1999. 328 с.
16. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года / пер. с англ. А. А. Васильева. СПб.: Алетейя, 1998. 306 с.
17. [Щербатов M. М.] История российская с древнейших времен / сочинена князем Михайлом Щербатовым: в VII т. [12 ч.]. Т. I. СПб.: При Императорской Академии наук, 1770. 399 с.
18. Юм Д. История Англии (извлечения) // Юм Д. Сочинения: в 2 т. / пер. с англ. [Философ. наследие]. М.: Мысль, 1996.
19. Baâr M. Historians and Nationalism: East-Central Europe in the Nineteenth Century. N. Y.: Oxford University Press, 2010. 335 p.
20. Berger S. National Historiographies in Transnational Perspective: Europe in the Nineteenth and Twentieth Centuries // Storia della Storiografia. 2006. Num. 50 (2). P. 3-26.
21. Berger S. The Invention of National Traditions in European Romanticism // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vol. Vol. 4: 1800-1945 / ed. by S. Macintyre, J. Maiguashca, A. Pök. N. Y.: Oxford University Press, 2011. P. 19-40.
22. Berger S., Conrad Ch. The Past as History: National Identity and Historical Consciousness in Modern Europe (Series Writing the Nation). N. Y.: Palgrave Macmillan, 2014. 592 p.
23.Berger S., Donovan M., Passmore K. Apologias for the Nation-State in Western Europe since 1800 // Writing national histories: Western Europe since 1800 / ed. by S. Berger, M. Donovan, K. Passmore. L.: Routledge, 1999. P. 3-14.
24. Carvalho S., Gemenne Fr. Introduction // Nations and their Histories: Constructions and Representations. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. P. 1-3.
25. Kohn H. Die Idee des Nationalismus: Ursprung und Geschichte bis zur Französischen Revolution. Hamburg: S. Fisher, 1962. 546 s.
26. Liakos A. The Canon of European History and the Conceptual Framework of National Historiographies // Transnational Challenges to National History Writing // ed. by M. Middell, L. Roura. N. Y.: Palgrave Macmillan, 2013. P. 315-342.
27. Lorenz C. Comparative Historiography: Problems and Perspectives // History and Theory. 1999. Vol. 38. No. 1. P. 25-39.
28. Mittag A. Chinese Official Historical Writing under the Ming and Qing // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vols. Vol. 3: 1400-1800 / ed. by J. Rabasa, M. Sato, E. Tortarolo, D. Woolf. N. Y.: Oxford University Press, 2012. P. 24-59.
29. Müller J., von. Geschichte der Schweizerischen Eidgenossenschaft: in 5 Bde. Leipzig, 1786-1808.
30. O'Brien K. Narratives of Enlightenment: Cosmopolitan History from Voltaire to Gibbon. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. 264 p.
31. Pirenne H. De la méthode comparative en histoire: Discours prononcé à la Séance d'Ouverture du Ve Congrès International des Sciences Historiques, le 9 avril 1923. Bruxelles: M. Weissenbruch, 1923. 14 p.
32. Rabasa J., Sato M., Tortarolo E., Woolf D. Editors' Introduction // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vols. Vol.3: 1400-1800 / ed. by J. Rabasa, M. Sato, E. Tortarolo, D. Woolf. N.Y.: Oxford University Press, 2012. P. 1-23.
33. Robertson W. History of Scotland during the reigns of Queen Mary and of King James VI // The Works of William Robertson: in 10 vol. L.: T. Tegg, 1826. Vol. 1. 409 p.
34. [Sismondi J. C. L. S.] Histoire des français: dans XXXI t. Paris: Treuttel et Würtz, 1821. T. I. 504 p.
35. Stephens H. M. Nationality and History // The American Historical Review. 1916. Vol. 21. No. 2. P. 225-236.
36. Woolf D. Of Nations, Nationalism, and National Identity: Reflections on the Historiographic Organization of the Past // The Many Faces of Clio Cross-cultural Approaches to Historiography / ed. by Q.E. Wang, Fr. Fillafer. N. Y.: Berghahn Books, 2006. P. 71-103.
References
1. Artog F. Mirovoe vremya, istoriya i napisanie istorii (World time, history and writing of history) // Kry'nicaznaystva i specy'yal'ny'ya gistary'chny'ya dy'scy'pliny': navuk. zb. (A source study and special historical disciplines: collection of scientific articles). Vol. 3 / ed. by: U. N. Sidarcoy and ect. Minsk: BDU, 2007. P. 13-23.
2. Vy'sokova V. V. Nacional'naya istoriya v britanskoj tradicii istoriopisaniya e'pohi Prosveshheniya (National history in British history writing of Age of Enlightenment): avtoref. Dis. ... d-ra ist. nauk. Ekaterinburg: UFU, 2015. 46 p.
3. [Glinka S. N.] Ruskaya istoriya, sochinennaya Sergeem Glinkoyu (Russian history constructed by Sergey Glinka): 14 parts: University printing office, 1823.
4. [Ekaterina II] Zapiski kasatel'no rossijskoj istorii (Notes about Russian history): 6 parts. SPb., 1787-1794.
5. [Elagin I. P.] Opy't povestvovaniya o Rossii: Ivana Elagina, nachatoe na 65-m godu ot ego rozhdeniya, leta ot R.Ch. 1790, dvora ego imperatorskogo velichestva ober-gofmejstera (Experience of narrative of Russia: Ivan Elagin essay begun in the 65th year of his life, in summer of AD 1790, the court of His Imperial Majesty the chief steward). M.: University printing office, 1803. Vol. I-III. 532 p.
6. Karamzin N. M. Istoriya gosudarstva rossijskogo (Russian state history): 12 part. SPb.: N. Grech printing office, 1818-1829.
7. Malovichko S. I. Nacional'no-gosudarstvenny'j narrativ v sisteme nacional'nogo istorii dolgogo Devyatnadcatogo veka (National and state narrative in system of national history in a long nineteenth century) // Dialog so vremenem. 2016. No. 54. P. 83-119.
8. [Platonov S.F.] Lekcii po russkoj istorii, professora Platonova: Chitanny'e v 1898-99 uchebn. godu na Vy'sshih zhenskih kursah, v Imperatorskoj S.-Peterburgskom universitete i v Voenno-yuridicheskoj akademii (Lectures on Russian History by professor Platonov: read in 1898-99 academic year at the University for women, the Imperial St. Petersburg University and the Military and Law academy): III volumes. SPb.: Stolichnaya skoropechatnya, 1899.
9. [Polevoj N. A.] Istoriya russkogo naroda / sochinenie Nikolaya Polevogo (Russian people history / Nikolay Polevoy essay): six volumes. M.: A. Semen printing office, 1829-1833.
10. Repina L. P. «Nacional'ny'e istorii» i koncepcii «istorii kak nauki»: problema sovmestimosti («National History» and conception of «history as a science»: the issue of compatibility) // Nacional'ny'j / social'ny'j harakter: arheologiya idej i sovremennoe nasledstvo (National / social nature: archeology of ideas and contemporary inheritance). M.: WHI RAS, 2010. P. 77-78.
11. Rudkovskaya I. E. Mikrostruktura trudov M. M. Shherbatova i N. M. Karamzina kak marker tradicii pozdnego Prosveshheniya (Microstructure M. M. Shcherbatov and N. M. Karamzin writings as a marker of tradition of the late Enlightenment) // Dialog so vremenem. 2013. No. 43. S. 90-114.
12. Smit E'. D. Nacionalizm i istoriki (Ethnicism and historians) // Nacii i nacionalizm (Nations and ethnicism) / B. Anderson, O. Baue'r, M. Hrox and colleagues / translated by L. E. Pereyaslavcevoj, M. S. Panina, M. B. Gnedovskogo. M.: Praksis, 2002. P. 236-263.
13. [Tatishhev V. N.] Istoriya Rossijskaya s drevnejshih vremen, neusy'pny'mi trudami cherez tridcat' let sobrannaya i opisannaya pokojny'm tajny'm sovetnikom i astrahanskim gubernatorom Vasiliem Nikitichem Tatishhevy'm (Russian history from earlier days, collected and described by the late Privy Councillor and Astrakhan governor Vasily Nikitich Tatishchev during thirty years): 4 volumes. M.: Moscow University printing office, 1768-1784.
14. Fergyuson A. Opy't istorii grazhdanskogo obshhestva (Expirience of civil society history). M.: ROSSPE'N, 2000. 392 p.
15. Franciya-pamyat' (France-memory) / P. Nora, M. Ozuf, Zh. de Pyuimezh, M. Vinok. SPb.: S.-Peterburg university publ., 1999. 328 p.
16. Xobsbaum E'. Nacii i nacionalizm posle 1780 goda (Nations and ehnisism after 1780) / translated from English by A. A. Vasil'ev. SPb.: Aletejya, 1998. 306 p.
17. [Shherbatov M. M.] Istoriya rossijskaya s drevnejshih vremen / sochinena knyazem Mixajlom Shherbatovy'm (Russian history from earlier days / composed by duke M. Sherbatov): VII volumes [12 parts]. Vol. I. SPb.: Imperial Academy of Sciences, 1770. 399 p.
18. Yum D. Istoriya Anglii (izvlecheniya) (English history (extracts) // Yum D. Sochineniya (Writings): 2 volumes. M.: My'sl', 1996.
19. Baâr M. Historians and Nationalism: East-Central Europe in the Nineteenth Century. N. Y.: Oxford University Press, 2010. 335 p.
20. Berger S. National Historiographies in Transnational Perspective: Europe in the Nineteentth and Twentieth Centuries // Storia della Storiografia. 2006. Num. 50 (2). P. 3-26.
21. Berger S. The Invention of National Traditions in European Romanticism // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vol. Vol. 4: 1800-1945 / ed. by S. Macintyre, J. Maiguashca, A. Pök. N. Y.: Oxford University Press,
2011. P. 19-40.
22. Berger S., Conrad Ch. The Past as History: National Identity and Historical Consciousness in Modern Europe (Series Writing the Nation). N. Y.: Palgrave Macmillan, 2014. 592 p.
23.Berger S., Donovan M., Passmore K. Apologias for the Nation-State in Western Europe since 1800 // Writing national histories: Western Europe since 1800 / ed. by S. Berger, M. Donovan, K. Passmore. L.: Routledge, 1999. P. 3-14.
24. Carvalho S., Gemenne Fr. Introduction // Nations and their Histories: Constructions and Representations / ed. by S. Carvalho, F. Gemenne. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. P. 1-3.
25. Kohn H. Die Idee des Nationalismus: Ursprung und Geschichte bis zur Französischen Revolution. Hamburg: S. Fisher, 1962. 546 s.
26. Liakos A. The Canon of European History and the Conceptual Framework of National Historiographies // Transnational Challenges to National History Writing // ed. by M. Middell, L. Roura. N. Y.: Palgrave Macmillan, 2013. P. 315-342.
27. Lorenz C. Comparative Historiography: Problems and Perspectives // History and Theory. 1999. Vol. 38. No. 1. P. 25-39.
28. Mittag A. Chinese Official Historical Writing under the Ming and Qing // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vols. Vol. 3: 1400-1800 / ed. by J. Rabasa, M. Sato, E. Tortarolo, D. Woolf. N.Y.: Oxford University Press, 2012. P. 24-59.
29. Müller J., von. Geschichte der Schweizerischen Eidgenossenschaft: in 5 Bde. Leipzig, 1786-1808.
30. O'Brien K. Narratives of Enlightenment: Cosmopolitan History from Voltaire to Gibbon. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. 264 p.
31. Pirenne H. De la méthode comparative en histoire: Discours prononcé à la Séance d'Ouverture du Ve Congrès International des Sciences Historiques, le 9 avril 1923. Bruxelles: M. Weissenbruch, 1923. 14 p.
32. Rabasa J., Sato M., Tortarolo E., Woolf D. Editors' Introduction // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vols. Vol.3: 1400-1800 / ed. by J. Rabasa, M. Sato, E. Tortarolo, D. Woolf. N. Y.: Oxford University Press,
2012. P. 1-23.
33. Robertson W. History of Scotland during the reigns of Queen Mary and of King James VI // The Works of William Robertson: in 10 vol. L.: T. Tegg, 1826. Vol. 1. 409 p.
34. [Sismondi J.C.L.S.] Histoire des français: dans XXXI t. / par J. C. L. Simonde de Sismondi. Paris: Treuttel et Würtz, 1821. T. I. 504 p.
35. Stephens H. M. Nationality and History // The American Historical Review. 1916. Vol. 21. No. 2. P. 225-236.
36. Woolf D. Of Nations, Nationalism, and National Identity: Reflections on the Historiographic Organization of the Past // The Many Faces of Clio Cross-cultural Approaches to Historiography / ed. by Q.E. Wang, Fr. Fillafer. N. Y.: Berghahn Books, 2006. P. 71-103.
УДК 94(470.6).084.3/5
З. А. Бондарь
ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ КРИЗИС НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ В СЕРЕДИНЕ 1930 ГОДА И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА ВЗАИМООТНОШЕНИЯ КРЕСТЬЯНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ С ВЛАСТЬЮ
В статье раскрываются основные причины кризиса в сфере продовольственного снабжения населения Северного Кавказа летом 1930 г. Показывается их влияние на формирование в регионе советских аграрных отношений. Автор делает вывод о том, что продовольственные затруднения в Се-
веро-Кавказском крае начались задолго до возникновения голода 1932-1933 гг.
Ключевые слова: трудности продовольственного снабжения, система распределения, нормы выработки, аграрные отношения, крестьянские волнения, миграция сельского населения.
Z. А. Bondar
FOOD CRISIS IN THE NORTH CAUCASUS IN THE MIDDLE OF 1930 AND ITS IMPACT ON RELATIONS BETWEEN AUTHORITES AND PEASANT POPULATION
The article studies the main causes of food supply crisis as regards the population of the North Caucasus in the summer of 1930. It shows their influence on the formation of Soviet agrarian relations in the region. The author concludes that food supply challenges in the
Процесс коллективизации сельского хозяйства на Северном Кавказе в начале 1930-х гг. осложнялся не только заданными темпами колхозного строительства, но и ужесточением политики хлебозаготовок, в результате которой в регионе наметился продовольственный кризис. Как следствие, возникла необходимость принятия дополнительных мер борьбы с укрывательством и спекуляцией сельскохозяйственной продукцией. Одна из этих мер заключалась в установлении для коллективных хозяйств усредненных норм поставок хлеба государству, которые корректировались в зависимости от величины и качества собранного урожая.
North Caucasus region began long before the famine of 1932-1933.
Key words: food supply challenges, distribution system, production quotas, agrarian relations, peasant disturbances, rural population migration.
При этом для заготовительных органов были установлены минимальные размеры изъятия продовольственного зерна, равные третьей части общественных зерновых запасов [2, л. 5]. Государство оставляло колхозам и совхозам столько хлеба, сколько им требовалось для организации будущего сева и удовлетворения потребностей колхозников и рабочих. Такой подход исключал возможность формирования резервных накопительных фондов, что, в свою очередь, отнюдь не способствовало повышению уровня жизни сельского населения.
Первые признаки продовольственного кризиса дали знать о себе уже летом 1930 г.,
