CC BY
29
УДК 94
ТРАНСФОРМАЦИЯ ИНСТИТУТА АБРЕЧЕСТВА У КАБАРДИНЦЕВ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX века
© 2010 г. Р. С. Карданова
Институт гуманитарных исследований Правительства КБР и КБНЦ РАН, ул. Пушкина, 18, г. Нальчик, 360000, [email protected]
Institute of Humanities Researches of Kabardino-Balkar Scientific Center RAS, Pushkin St., 18, Nalchik, 360000, [email protected]
Исследуется политический аспект института абречества у кабардинцев во второй четверти XIX в. Это явление рассматривается под влиянием Кавказской войны на этапе, когда Кабарда уже потеряла свою независимость.
Ключевые слова: абрек, преступление, наказание, судебная система, социальный статус.
The political aspect of institute аbreks at Kabardians in the second quarter of XIX century is investigated. It is the phenomenon is considered under the influence of the Caucasian war at a stage when Kabarda has already lost the independence.
Keywords: аЬпк, crime, punishment, judicial system, social status.
Институт абречества на протяжении длительного времени занимал важное место в традиционной институциональной системе кабардинцев. Какими бы изменчивыми ни были его формы в разное время, абреками называли людей, объявленных обществом или властью «вне закона». Целью настоящей статьи является характеристика политического аспекта института абречества в Кабарде во второй четверти XIX в.
С окончательной утратой суверенитета Кабарды, установлением здесь колониального режима и возобновлением судебных и административных преобразований абречество приобрело политический характер. Это выражалось в том, что кабардинцы становились «абреками» прежде всего по отношению к царскому правительству, которое и поставило их «вне закона». Их действия рассматривались чиновниками как преступления против режима, против власти. В 1822 г. военным командованием на Кавказе были разработаны и обнародованы основные принципы объявления «вне закона» всех кабардинцев, которые своими действиями (побеги за «линию», участие в наездах и т.п.) выражали нежелание «мириться» с новым режимом. Согласно п. «г» ст. 16 «Наставления временному кабардинскому суду», рассмотрение дел о побегах за пределы линии «со злым намерением» было отнесено к юрисдикции военного законодательства Российской империи [1, с. 355]. Другими словами, абреками они становились не по нормам кабардинского обычного права, а по законам Российской империи. Само же общество не изгоняло их и поэтому на первых порах не могло относиться к ним как к преступникам, лишенным всех прав.
В прокламации от 1 августа 1822 г. генерал Ермолов устанавливал, что «всех владельцев и узденей, бежавших за Кубань или укрывавшихся в горах, как явных изменников своему Великому Государю, именем
его Величества, лишаю всех прав их и достоинств (курсив наш. - Р.К.). Если кто из кабардинцев будут иметь с ними связи и сношения, будут строго наказаны. С ними запрещается вступать в новые связи и родства... Если кто из изменников, бежавших за Кубань или укрывающихся в горах, будет нападать на селения или догнан будет в преследовании, и против него простой народ стрелять не будет, то селение будет наказано оружием, о чем и дано уже указание начальникам стоящихся крепостей. В случае измены или участия в разбоях, всякий владелец и уздень теряет свое достоинство и наказывается, как всякий преступник, по законам российским» [2, с. 50 - 52]. Для обозначения этой категории преступников в судопроизводстве Ка-барды в 20-50-х гг. XIX в. часто применялась условная формулировка «бежать в абреки» [3, л. 26 об.]. И напротив, согласно другой прокламации (от 14 января 1822 г.) к оппозиционно настроенной части социальной элиты Кабарды в качестве наказания могли применяться меры репрессивного характера. В этом документе закреплялось, что «те владельцы, которые не явятся к начальнику российских войск, будучи замешаны в злодействах -изгоняются из Кабарды» [2, с. 54].
Примечательно, что нормативные акты, регулирующие правоотношения по наделению беглецов статусом абрека, не имели обратной силы, т.е. не распространялись на кабардинцев, которые покидали родину до 1822 г. В этом отношении важное значение для нашего исследования имеет судебное разбирательство об установлении правосубъектности дворянина Эльмурзы Докшокова. Еще «до издания прокламаций генерала Ермолова и учреждения крепостей» его отец по решению сюзеренов Кайтукиных был изгнан из Кабарды и поселился на территории Чечни. Там он женился на чеченке, и от этого брака родился Э. Докшоков. По истечении некоторого времени спор между князьями
Кайтукиными и их вассалами был урегулирован, и стала возможной репатриация изгнанников. Муса Докшо-ков был восстановлен в правах и вновь стал «аульным владельцем». Он умер в Кабарде еще до введения «русского правления». Ссылаясь на это, в 1846 г. члены Кабардинского временного суда решили, что сын М. Докшокова «на основании прокламации генерала Ермолова не подлежит быть лишенным права владения землей и подвластными в Кабарде...» [4, с. 277].
История развития изучаемого института во второй четверти XIX в. насчитывает немало случаев принятия заочных судебных решений по тому или иному делу. Мы располагаем достаточным количеством архивных документов, в которых содержится множество постановлений следующего содержания: «Покорно прошу. подтвердить в точности моих приказаний и при это не оставить суд сделать известным сейчас же, что если поименованные здесь кабардинцы 25 числа не явятся к ответу, то будут объявлены абреками, холопья их вольными, семейства отправятся в Россию, и имение будет продано» [5, л. 5]. Подобные решения, как правило, имели двойственное значение. С одной стороны, сам факт их принятия уже существенно дискредитировал социально-политический статус подозреваемого. С другой - выполнял функции превентивного характера, т.е. давал возможность субъекту преступления добровольно отказаться от своих «злых намерений». Здесь необходимо добавить, что зачастую для объявления того или иного жителя Кабарды «вне закона» достаточно было всего лишь наличия самого факта побега за пределы «линии», причем общественно-опасные последствия в результате совершения такового не учитывались.
В этот период у кабардинцев абреками становились преимущественно представители привилегированных сословий. Например, согласно «списку кабардинцев, бежавших в Чечню» (лето 1846 г.), таковыми были объявлены прапорщик И. Анзоров; уорки: Д. Тохов, У. То-хов, Б. Кудобердоков, З. Кудаев, И. Настажев; Кайту-кинской фамилии: У. Маноков, И. Тлегуров, Ж. Альбо-ров, Б. Сохов, М. Тлегуров и др. [5, л. 4 об.] Как правило, в оппозицию переходила та часть кабардинской социальной элиты, которая, потеряв большинство своих социально-политических привилегий в Кабарде, еще пыталась сохранить их на территории «непокоренных» народов.
В середине XIX в. судебные органы в Кабарде проводили четкое разграничение между «абреками» и «какими другими разбойниками» [6, л. 1]. Квалифицирующим признаком в данном случае выступал фактор этнической принадлежности преступника. Таким образом, абреками признавались именно кабардинцы, переселившиеся за Кубань и в Чечню.
Объявление «абреками» кабардинцев влекло за собой тяжкие последствия для преступников. Лишение статуса сопровождалось и утратой всех имущественных прав на территориях, присоединенных к Российской империи. Неотъемлемой частью судебных решений середины XIX в. были постановления, в которых устанавливалось, что «крестьян их (лиц, объяв-
ленных абреками. - Р.К.), если у кого есть таковые, на основании Прокламации генерала Ермолова, объявить вольными, а имущество абреков распорядиться описать все без изъятия и предоставить в Нальчик при. ведомости» [7, л. 4]. Причем, согласно действовавшему на тот момент законодательству, конфискованное у «беглецов» имущество не подлежало возврату после их возвращения на Родину. Например, вернувшемуся в Кабарду после смерти Кучука Джанхотова (1829 г.) князю Алхасу Мисостову было объявлено, что он «не может воспользоваться имуществом, принадлежавшем ему до побега», так как, согласно прокламации генерала Ермолова, «князья и узденья Большой Ка-барды за явную измену противу правительства лишаются дворянского достоинства, а движимые и недвижимые имения, им принадлежавшие, поступают в казенное ведомство» [8, с. 71].
Имущество абреков, остававшееся в Кабарде после их «побегов», зачастую становилось средством возмещения ущерба по нерешенным судебным тяжбам. Так, прапорщик У. Куденетов в 1842 г. рапортовал в Кабардинский временный суд о краже из его конюшни трех лошадей, которые были уведены «беглым кабардинцем» Ш. Шаошховым в Чечню. В заключительной части своего иска он просил «доставить из имения беглеца удовлетворение за похищенных им трех лошадей платою по ценам их» [9, л. 1].
Объявленный в 1841 г. абреком кабардинский дворянин Тембек Бермамытов в течение трех лет неоднократно посещал Кабарду с целью совершения преступлений. В результате, согласно ведомости Кабардинского временного суда, его «послужной» список составлял: кражу лошади у войскового старшины М. Тасганова; лошади - у жителя Бабуковской станицы Х.-И. Альмова; трех лошадей - у жителей его родного аула Бабукова; лошади - у полковника Ростова-нова; двух лошадей - у князя Х. Атажукина; лошади -у нахичеванского армянина Матугова; двух коров - у князя М. Атажукина; лошади - у князя Б. -М. Касаева; лошади - у жителя аула Лафишева К. Хуранова; лошади - у неизвестного казака [10, л. 1]. Примечательно, что удовлетворение требований по искам потерпевших происходило из имения абрека, которое досталось ему по праву наследования от умершего отца и находилось в совместном пользовании с младшим братом. Парадокс этой ситуации заключается именно в том, что основное бремя ответственности за действия абрека Т. Бермамытова легло на плечи его «законопослушного» брата [10, л. 1].
Как уже отмечалось, статус «абрека» лишал его носителя всех прав на территории Кабарды, подконтрольной России. Архивные материалы по судопроизводству середины XIX в. содержат многочисленные сведения, в соответствии с которыми подвластные «беглых» кабардинцев получали свободу. В большинстве подобных случаев представители имперской власти в регионе предписывали членам Кабардинского временного суда «приказать перейти им (бывшим «холопам» абреков. - Р.К.) безотлагательно в Вольный аул» [11, л. 7 об.] с обязательной их поименной
переписью. По данным Т.Х. Кумыкова, с 1822 по 1828 г. в Кабарде подобным образом было освобождено более 3000 крепостных крестьян [12, с. 240; 13, с. 164]. Х.М. Думанов рассматривает освобождение крепостных крестьян по прокламации генерала Ермолова от 29 августа 1822 г. как одну из мер наказания кабардинских феодалов - противников колониального режима, которые эмигрировали за пределы Кабарды [13, с. 163]. Однако это утверждение учитывает не все аспекты данной проблемы. Во-первых, лишение беглецов «всех прав состояния» в Кабарде уже подразумевает потерю права собственности на крестьян; во-вторых, сам факт побега за «линию» владельцев без крестьян свидетельствует о добровольном отказе от них. Поэтому в данной ситуации говорить о предоставлении свободы крестьянам «беглецов» как виде наказания за «абречничество» можно лишь с определенной долей условности.
Необходимо отметить, что такая практика имперской власти преследовала двоякую цель. С одной стороны, значительно повышался коэффициент полезного действия борьбы с политическим преступлениями. С другой - она служила эффективным средством укрепления созданной в Кабарде административной и судебной системы, ориентируя освобожденных таким способом крестьян на поддержку интересов Российской империи в данном субрегионе.
Во второй четверти XIX в. к абрекам стали применяться разные виды наказаний, предусмотренные уголовным законодательством Российской империи. С этого времени помимо «лишения всех прав состояния» некоторые санкции распространялись и на близких родственников этой группы политических преступников. Так, начальник Центра Кавказской линии генерал-майор князь Голицын в рапорте командующему войсками Кавказской линии от 27 февраля 1844 г. на конкретном примере пояснял, что «если родственников убегающих оставить на прежнем жительстве, то по закону магометанскому и по обряду они обязаны не только давать убежище абрекам, но и всегда имеют в распоряжении их часть имения, равную той, которой они лишались своим бегством и потому в акте, объявленном именем суда (от 18 декабря 1843 г. - Р.К.) по всем аулам, положено удалить из Кабарды все семейство бежавшего абрека и жилище, где был виновный, уничтожить до основания» [14, л. 7 об.].
По делу о побеге вольноотпущенника А. Темербе-кова (1844 г.) князь Голицын рапортовал высшему начальству следующее: «Будущее спокойствие Ка-барды требует примера строгого, и потому я решаюсь просить покорнейше разрешения Вашего Превосходительства на препровождение в Россию на Дон всего семейства преступного Абдулы Темербекова, на уничтожение до основания места его жилища. Имение, по уплате из него за холопа и украденную лошадь у Абукова и оцененных им в 250 руб. серебром, продаться может с аукционного торга» [14, л. 8 об.]. Через некоторое время А. Темербеков был задержан и заключен под стражу. Члены Кабардинского временного суда приговорили его к наказанию «шпицруте-
нами через тысячу человек четыре раза с отсылкой в каторжную работу» [14, л. 37]. Уличенный в хищничестве и «неблагонамеренном поведении» житель Большой Кабарды М. Тавкешев по решению Кабардинского временного суда был отправлен в арестантские роты сроком на восемь лет [15, л. 26 - 26 об.]. Бежавшие в Чечню и пойманные на «хищничестве в Кабарде» крепостные крестьяне, принадлежавшие дворянам Астемировым, М. Муссов и А. Мызаев, были осуждены Временным судом и отправлены в арестантские роты на пожизненный срок [16, л. 5].
В.Х. Кажаров в одной из своих работ ссылается на случай, когда «абреком» оказался аульный владелец. Он пишет, что «сверх принятых мер наказания его аул расселяется по разным населенным пунктам Кабар-ды». В качестве примера он описывает случаи расселения аулов Магомет-Мирзы Анзорова и Магомета Куденетова [17, с. 345].
Иногда к пойманным абрекам применялась совокупность наказаний. Причем при вынесении приговоров не учитывалась их сословная принадлежность. Например, С.Н. Бейтуганов описывает случай, когда генерал-майор князь Горчаков 13 апреля 1826 г. предписал Швецову наказать «кабардинского узденя Али Мамхегова и крестьянина Бичоова за злодеяния шпицрутенами каждого через тысячу по пять раз и сослать в Сибирь» [18, с. 101]. Однако в ответе Швецова Горчакову отмечалось, что оба преступника скончались во время исполнения телесных наказаний.
Также в деле о поимке кабардинских абреков князя Т. Хамурзина и узденя С. Атарова, пойманных в 1849 г. у р. Урух «с оружием в руках», записано: «1) Саит Атаров за освобождение из-под стражи и сопротивление воинскому командиру по приговору Донского Войскового уголовного суда, утвержденному правительствующим Сенатом, лишен всех прав состояния, наказан через палача плетьми 30 ударами с наложением клейма и сослан в каторжную работу на 12 лет (курсив наш. - Р.К. ). По прибытии в Иркутск 4 июля 1850 г. назначен в Нерченские рудники, куда и отправлен был 17 августа того же года в 10-й партии; 2) Тем-бот Хамурзин за побег из-под стражи и сопротивление воинскому командиру, согласно высшего повеления, последовавшего по положению Кавказского комитета, наказан через палача плетьми 20 ударами с наложением клейма и сослан в каторжную работу сроком на 12 лет (курсив наш. - Р.К.). Поступил в Иркутск 4 июля 1850 г. и 17 августа того же года в 10-й партии отправлен в Нерченские рудники» [15, л. 31 - 31 об.]. Примечательно, что, отбыв срок наказания, эти кабардинцы решили не возвращаться на родину. В отзыве инспекторского департамента Военного министерства от 30 января 1863 г. отмечалось, что «ныне ссыльно каторжные Тембот Хамурзин, а по крещении Александр Степанов, и Саит Атаров, а по крещении Михайлов, находятся: первый по увольнению от роты при Зе-рентуйском руднике, а второй во временном увольнении от работы, проживает при Нерчинском заводе» [15, л. 31 - 31 об.].
Трансформация института абречества у кабардинцев в середине XIX в. выражалась в придании ему сословного характера. Анализ архивных материалов подтверждает, что эти процессы следует рассматривать как удачное использование крестьянами сложившейся ситуации для освобождения от крепостной зависимости. Естественно, владельцы не желали мириться с такими утратами, тем более, что во главу угла ставились их экономические интересы. Было немало случаев, когда хозяева сами отправлялись на поиски бежавших крестьян, пытаясь при этом заручиться официальными разрешениями имперских властей [19, л. 86]. Например, в начале 40-х гг. XIX в. при попытке побега в Чечню были пойманы крепостной крестьянин Х. Шортанова Даут Бабугов с подельниками. Следует отметить, что в ходе следствия и разбирательства по этому делу судьи не признали этих беглецов абреками. Видимо, важную роль сыграли социальное положение подсудимых и отсутствие общественно-опасных последствий от их действий после побега. Хотя, с другой стороны, в качестве меры наказания подсудимым была назначена ссылка в Сибирь сроком на 5 лет [20, л. 1 - 1 об.].
В середине 40-х гг. XIX в. активизация процессов, способствовавших распространению абречества в Ка-барде, была связана с национально-освободительным движением Шамиля. В это время кабардинское абрече-ство приобрело широкие масштабы и отличалось впечатляющей массовостью. В документах отражено, что число абреков и «разного рода бродяг, приезжающих из Чечни и других мест, скрывающихся без письменного вида в Кабарде, и в особенности в последнее время, увеличилось, и основательно известно, что все они находили и находят сообщников между кабардинцами, которые скрывают их, дают убежище, пищу, лошадей и даже платья. Из этих людей составляются партии хищников, нападающие на проезжающих, производящие разбои, воровство лошадей и прочее, в чем нередко способствуют им кабардинцы. Другие же негодяи-пришельцы рассказывают в народе нелепые, ложные толки, обманывают устными обещаниями и несбыточными надеждами, и тем волнуют, тревожут и возмущают спокойствие кабардинцев: многие легковерные, нерассуждающие о последствиях, увлекаясь рассказами, обманами людей неблагонамеренных, за бесценок сбывают свое имущество, лошадей, овец и прочее, как бы готовясь оставить отечество свое, и тем самым растрачивая хозяйство, из достаточных делаются бедняками...» [11, л. 11 - 11 об.].
Более детально институт абречества в Кабарде на фоне движения Шамиля описан в работе С.Н. Бейтуга-нова [18, с. 102 - 113]. Для нас важно отметить, что сложившаяся ситуация способствовала выработке властью определенного комплекса мер превентивного характера. В поле зрения имперских чиновников мог попасть любой кабардинец, который «продает все свое имущество» и «ведет себя подозрительно» [21, л. 1]. Подобное «недоверие» уже служило основанием для вызова в суд с целью «отобрания показаний». Причем оказать содействие обязаны были все «верноподдан-
ные» жители Кабарды. Как, например, это имело место в деле Бекира Сижажева, на которого жалобу о подозрительном поведении в Кабардинский временный суд подал его родной брат. Полковник Хлюпин ввиду неоднократного неисполнения требований о явке подозреваемого для дачи показаний предписал «немедленно отыскать его и доставить караулом в крепость Нальчик, а если в назначенный срок он не явится и не будет отыскан, объявить его абреком и сделать известным о том всем кабардинцам, дабы никто его не принимал, а если же обнаружится укрывательство, поступлено будет с ним как с абреками» [21, л. 5 - 5 об.].
Законодательство Российской империи того времени предусматривало «прощение» раскаявшихся абреков. Обязательным условием принятия в отношении таковых людей положительных решений было приведение к присяге «на верноподданство Государю императору» и предоставление поручителей, как это было наглядно продемонстрировано в деле «возвращении абрека Джамбота Сасикова» [11, л. 30]. Хотя добровольно возвратившиеся в Кабарду абреки подвергались лишь частичной реабилитации. Так, в отношении дворянина Лампежева было решено, что он, «возвратившись в Кабарду, получил прощение начальством только в преступной измене, а не в краже чужой собственности» [22, л. 1].
Определенный этнографический интерес при исследовании кабардинского абречества середины XIX в. представляют вопросы социальной адаптации реабилитированных дворян. Консерватизм обычного права и некогда привилегированный статус «прощенных» абреков мотивировали их на предъявление определенных требований в адрес имперского чиновничества о восстановлении всех принадлежащих им до побега прав. Так, например, в июле 1847 г. переселившийся «из-за Кубани кабардинский князь Мисостбек Наурузов в прошении, поданном господину главнокомандующему, просил о возвращении ему земель, которыми он владел до побега, а также о подчинении по-прежнему и возвращении на жительство к нему бывших его подвластных узденей и крестьян, имеющим жительство в горах и занимающихся хлебопашеством на его землях, приказать [им] состоять под властью его.» [23, л. 4]. Главнокомандующий войсками Кавказской линии отказал просителю в удовлетворении его просьбы. Князю Наурузову разъяснили, что «.он может вступить в право, его званию принадлежащее со времени, как он принял присягу на верность подданства (курсив наш. -Р.К. ). На земли, крестьян и имущество, принадлежащие ему до побега, он права не имеет, все бежавшие лишаются земель, которые без разрешения начальства никто занимать не может, холопьям уже бывшим и оставшимся здесь дарована свобода, жительствующие в горах осетины не могут быть под его властью. Беглец по возвращению лишается прав, всякого рода наследства, которые ему приходились бы по народным обычаям, если бы он не сделал побега. Все тяжбы, которые он имел до побега, считать конченными. Он может пользоваться всеми правами кабардинскими, представленными обычаями, только относительно собственно-
сти, которую приобрел со дня принесения покорности.» [23, л. 4 об.]. Частичная реабилитация вернувшихся абреков отнюдь не исключала их ответственности за преступные деяния, которая в завуалированной форме выражалась в утрате большей части социальных привилегий и имущественных прав.
Таким образом, институт абречества у кабардинцев во второй четверти XIX в. под влиянием колониальной политики Российской империи подвергся значительной трансформации. С одной стороны, архаические элементы этого института проявлялись очень редко, с другой - «новое» абречество, являясь разновидностью политических преступлений, приобрело совершенно другое значение. Перестав выполнять одну из своих социальных функций, оно все в большей степени превращалось в исключительно деструктивную силу, ослабляющую взаимосвязанные с ним традиционные общественные институты.
Литература
1. Из документальной истории кабардино-русских отношений (вторая половина XVIII - первая половина XIX в.). Нальчик, 2000.
2. Грабовский Н.Ф. Очерк суда и уголовных преступлений в Кабардинском округе // ССКГ. Вып. 4. Тифлис, 1870.
3. Центральный государственный архив Кабардино-Балкарской республики (далее - ЦГА КБР). Ф. И-24. Оп. 1. Д. 78.
4. Материалы по обычному праву кабардинцев (первая половина XIX века). Нальчик, 1956.
5. ЦГА КБР. Ф. И-23. Оп. 1. Д. 44.
6. Там же. Ф. И-16. Оп. 1. Д. 202.
7. Там же. Д. 45.
8. Правовые нормы адыгов и балкаро-карачаевцев в XV-XIX вв. Майкоп, 1997.
9. ЦГА КБР. Ф. И-23. Оп. 1. Д. 7.
10. Там же. Д. 55.
11. Там же. Д. 45.
12. Кумыков Т.Х. Экономическое и культурное развитие Кабарды и Балкарии в XIX в. Нальчик, 1965.
13. Думанов Х.М. Социальная структура кабардинцев в нормах адата (первая половина XIX в.). Нальчик, 1990.
14. ЦГА КБР. Ф. И-16. Оп. 1. Д. 359.
15. Там же. Д. 628.
16. Там же. Д. 898.
17. Кажаров ВХ. Традиционные общественные институты кабардинцев и их кризис в конце XVIII - первой половине XIX века. Нальчик, 1994.
18. Бейтуганов С.Н. Кабарда: история и фамилии. Нальчик, 2007.
19. ЦГА КБР. Ф. И-16. Оп. 1. Д. 164.
20. Там же. Ф. И-24. Оп. 1. Д. 58.
21. Там же. Ф. И-23. Оп. 1. Д. 52.
22. Там же. Ф. И-24. Оп. 1. Д. 42.
23. Там же. Ф. И-23. Оп. 1. Д. 49.
Поступила в редакцию 25 февраля 2010 г.
