CC BY
41
© 2007 г. А.Х. Абазов
КРАЖА КАК ЭЛЕМЕНТ СИСТЕМЫ КОМПОЗИЦИЙ КАБАРДИНЦЕВ В ДОРЕФОРМЕННЫЙ ПЕРИОД
В конце XVIII - первой половине XIX в. у кабардинцев существовала целая система композиций, которая определяла регламентированную шкалу возмещений за убийство в зависимости от сословной принадлежности потерпевшего [1, с. 45]. Однако мы считаем, что для наиболее полной и подробной характеристики общественного строя кабардинцев необходимо также изучение шкалы возмещения ущерба за нанесение различного рода телесных повреждений, а также материального и морального вреда. В связи с этим немаловажной характеристикой всего разнообразия элементов их сословного строя может выступать анализ вопросов, сопряженных с воровством чужого имущества, поскольку в дореформенный период они отличались своей специфичностью. Н.Ф. Грабовский, проводивший исследования в области судопроизводства кабардинцев в XIX в., писал, что «кабардинцы обратили все свои лучшие силы на занятия не совсем благовидные и сильно подрывающие их репутацию. Воровство с целью удальства считалось как бы приличным делом для кабардинской молодежи, чему немало способствовало, конечно же, и бывшее смутное положение в крае» [2, с. 14].
Однако обнаруженное и раскрытое воровство строго наказывалось. Обычное право кабардинцев содержало определенный объем норм, устанавливающих характер и размеры наказания за подобного рода преступления. И здесь также имело место дифференцирование ответственности в зависимости от классового положения потерпевшего. Легко заметить, что самая высокая плата полагалась при возмещении ущерба, причиненного имуществу кабардинских князей, ввиду их привилегированного и «неприкосновенного» положения в обществе. Логично предположить, что самое незначительное наказание должно налагаться за кражу имущества у крестьян и рабов. Однако отношения в этой сфере носили неоднозначный характер, что было обусловлено специфичностью общественных отношений кабардинцев в дореформенный период.
Цель статьи - определение основных моментов характера ответственности за кражу имущества у представителей различных сословий кабардинцев, а также выявление степени влияния на ее состояние колониальной политики русской администрации в дореформенный период.
Как показывает анализ норм кабардинского обычного права, неприкосновенным считались не только жизнь и здоровье князя, а также и его имущество. Сохранилось немало обычаев и норм, устанавливающих ответственность за их нарушение. Например, в «Постановлениях о сословиях в Кабарде (1844 г.)» в общем виде указано, что «с узденя, чагара или холопа, если окажут неуважение к своему князю или что-либо у него украдут, взыскиваются штрафы» [3, с. 47]. Причем, указанные штрафы, как правило, во много раз превышали стоимость украденного имущества, что будет рассмот-
рено ниже.
Давая общую характеристику системе композиций кабардинцев, целесообразно отметить, что помимо штрафов за воровство княжеского имущества в зависимости от сословно-классовой принадлежности преступника могли применяться и другие меры наказания. Так, в деле о краже лошадей из табуна князя Пшемахи Ка-саева узденями Эльмурзой Лампежевым и другими (1846 г.) была приведена справка о наличии в традиционном обычном праве следующей нормы: «По кабардинским обрядам княжеский табунщик Ерчеков за воровство должен подвергнуться ограблению всего его имущества, а семейство может быть продано в разные руки в пользу своего князя» [4, с. 143]. Однако в данном случае необходимо уточнить, что подобная мера в судопроизводстве могла применяться как альтернатива штрафу, или когда у виновного в совершении преступления не оказывалось достаточных средств для удовлетворения ограбленных князей, т. е. носила второстепенный характер.
На наш взгляд, наиболее подробную и яркую характеристику анализируемым в настоящей статье отношениям можно дать на примере распространенного в дореформенный период в Кабарде конокрадства, в частности из княжеских табунов. Исторически сложилось, что князья, превознося свои личные и имущественные интересы, установили суровые меры ответственности за их нарушение. По словам В.К. Гарданова, у кабардинцев, «если кто украл лошадь из княжеского табуна, то должен был уплатить в качестве штрафа кроме девяти лошадей еще одну холопку или холопа из лучших» [5, с. 239]. Однако приведенная трактовка обычно-правовой нормы требует незначительной поправки относительно того, что в указанное количество лошадей, взимаемых в качестве штрафа в данном случае, входила и украденная, подлежащая обязательному возвращению. Например, отраженная в нескольких источниках обычно-правовая норма гласит: «если кто-либо украдет у князя из дома лошадь и в этом случае будет уличен, то виновный с возвращением украденного платит князю особо в штраф восемь лошадей своих, одну холопку или холопа из лучших. Таким же порядком с того, кто учинит кражу лошадей из княжеского табуна» [3, с. 47; 6, с. 4; 7, с. 252]. И далее приводится оговорка, заключающаяся в том, что «сколько бы не было украдено лошадей, за все платится в таком же размере» [3, с. 47].
Наличие указанных выше обычно-правовых норм приводило к тому, что многие другие, не столь знатные владельцы оставляли своих лошадей на содержание в княжеских табунах, пользуясь тем самым их покровительством и привилегированным положением для сохранения собственного имущества. Это обыкновение нашло отражение в трудах кавказоведов не одного поколения. Так, Н. Дубровин писал, что «при значительном развитии в Кабарде конокрадства в большом зна-
чении князей между народом существовало обыкновение отдавать своих лошадей в княжеские табуны, чтобы, прикрывшись именем князя, сохранить их в целости» [8, с. 120]. В.К. Гарданов подошел к освещению этого вопроса с другой стороны, отмечая, что «чрезвычайный высокий штраф, установленный обычным правом за похищение лошадей из княжеских табунов, приводил к тому, что рядовые уорки и тфокотли предпочитали отдавать своих лошадей для пастьбы именно в эти табуны, где они находились в полной безопасности от воров» [5, с. 239].
В подобных случаях немалую выгоду извлекали сами князья, пользуясь своим привилегированным положением, так как в большинстве случаев они требовали от своих вассалов за предоставленные услуги нести определенные повинности или же нередко претендовали на часть приплода. На таком незначительном примере ярко прослеживается вся традиционность и специфичность кабардинского обычного права, заключающаяся в превалировании имущественных интересов правящей верхушки изучаемого народа над представителями других прослоек общества.
Необходимо отметить, что плата за воровство княжеского имущества подверглась определенной трансформации в конце XVIII - первой половине XIX в. Дело в том, что этот период в истории Кабарды характеризуется существенным ограничением прежней власти князей со стороны царского правительства. В частности, им было запрещено самовольно взыскивать штраф за ограбление или оскорбление гостей, мстить за убийство своих подданных, подвергать смертной казни крепостных за совершенные ими тяжкие преступления, штрафовать жителей своего бывшего княжества за уголовные преступления (исключая штраф за маловажные проступки собственных крепостных крестьян), присваивать без оплаты имущество подданных, баранто-вать без разрешения начальства и т.д. [9, с. 82].
Известно, что в указанный период имело место проникновение российской денежной единицы в экономический быт кабардинцев, что наложило существенный отпечаток на сущность и содержание наказания за совершенные кражи. В.К. Гарданов писал по этому поводу, что «в сороковых годах XIX века, когда многие штрафы у кабардинцев стали исчисляться в деньгах, за кражу лошади у князя с виновного взыскивался штраф 250 рублей серебром, при чем если лошадь была похищена несколькими ворами, то такой штраф взыскивался с каждого вора в отдельности» [5, с. 239]. И далее приводит архивный документ со своими комментариями, сводящимися к тому, что «согласно решению кабардинского временного суда от 18 марта 1845 года, на основании "кабардинских обрядов" с трех воров, уличенных в краже двух лошадей из табуна князя Пшемахи Касаева было взыскано княжеского штрафа по 500 рублей серебром, а всего 1500 рублей серебром, что превышало фактическую стоимость украденных лошадей по рыночным ценам того времени в 30 раз (стоимость украденных лошадей была оплачена князю Касаеву еще до взыскания этого штрафа)» [5, с. 239]. Однако в данном случае В.К. Гарда-
нов, определяя размер наказания за воровство лошадей из княжеских табунов, не учел фактор влияния законов российской империи, что привело к искажению исторической действительности. Мы располагаем определенным объемом архивных источников, позволяющим сделать иной вывод.
Так, в журнальном постановлении кабардинского временного суда по делу о краже лошади из табуна Ми-соста Наурузова было записано, что «по обряду, за воровство, сделанное из табуна князя, [виновного] подвергали штрафу 500 рублей серебром. Члены суда полагают: как сделка была добросовестная (князю Науру-зову была возвращена украденная лошадь. - А.А.), и по сему не заведено дело во временном суде, подлежит штрафу 500 руб. серебром...» [10, ед. хр. 127, л. 7 об.]. За кражу жеребенка из княжеского табуна в 1846 г. с узденя Хаджи Дышекова было взыскано по обрядам княжеским 500 рублей серебром [10, ед. хр. 35, л. 53]. В приведенном выше материале В.К. Гарданова отмечено, что «члены суда постанавливают: на основании кабардинских обрядов и в последствии за тем постановлением за воровство из княжеского табуна, принадлежащего Касаеву, за двух лошадей штраф 1500 рублей взыскать с трех виновных (выделено нами. - А А.): 500 рублей серебром с узденя А., а 1000 рублей серебром с Ц. и табунщика князя Касаева, по равной части 500 рублей серебром» [4, с. 143]. В справке, данной Кабардинскому временному суду в 1857 г. по делу о взыскании штрафа с узденя Белимгота Дышекова в пользу князя Бекмурзы Касаева, отмечено: «По определению суда, утвержденному начальством, за покражу лошадей из княжеского табуна, с каждого из виновных взыскать кроме стоимости лошадей по 500 рублей серебром штрафу» [10, ед. хр. 260, л. 36 об.]. Таким образом, можно сделать вывод, что в дореформенный период в Кабар-де наказывался сам факт посягательства на имущество князя, независимо от числа украденных лошадей, количества принимавших в преступлении участников и их сословно-классовой принадлежности. Размер наказания в данном случае, как показал анализ архивных материалов, составлял 500 рублей серебром, помимо возвращения украденных лошадей, либо возмещения их стоимости деньгами или в натуральном виде.
Необходимо отметить, что систему композиций кабардинцев в дореформенный период характеризует и та категория дел, в которой князья сами выступают субъектом воровства. Характерной чертой в данном случае являлось то, что и в указанное время продолжало прослеживаться их привилегированное положение. Так, по делу о воровстве лошадей у Жамбекова, Лафишева, Ца-гова один из потерпевших в прошении, поданном кабардинскому окружному народному суду, ходатайствует предписать князю Мисостову удовлетворить его 50 руб. серебром, т.е. возместить стоимость украденного имущества. Князь Орбелиани предписал суду «удостовериться, действительно ли Мисостов украл лошадей, и если окажется справедливым, то сделать взыскание из имения Мисостова и удовлетворить просителя» [11, ед. хр. 16, л. 2 об.]. В этом случае можно определить такой подпринцип кабардинского обычного права,
который заключается в возмещении ущерба за кражи, совершенные князьями, в натуральном виде либо в денежном эквиваленте соразмерно стоимости украденного имущества. Можно утверждать, что князья за совершенные ими имущественные преступления в отношении представителей нижестоящих категорий общества не несли никакой дополнительной ответственности, а это основано на сохранившемся в дореформенный период принципе сословности кабардинского обычного права.
Обычно правовые нормы, касающиеся воровства княжеского имущества в Кабарде в середине XIX в., могут быть охарактеризованы как попытки со стороны высшего сословия общества сохранения и укрепления своего привилегированного положения, подорванного колониальной политикой царизма. Например, в 1858 г. в своем прошении Кабардинскому окружному народному суду князь Магомед Мударов упоминал, что он, «как владелец аула Эльбуздукина, по обязанности своей, во избежание воровства и обиды бедных людей, для отклонения противозаконных поступков и прекращения воровства собрал в мечети как стариков, так и молодых, достигших совершеннолетия и принявших присягу, что никто не будет учинять воровства, а если кто будет замечен в дурных отношениях или воровстве, тогда всем обществом аула было предоставлено мне право взыскать за всякое преступление по 50 рублей серебром в мою пользу» [11, ед. хр. 40, л. 4]. Однако такие акции, достаточно редко проводимые в кабардинских аулах, в дореформенный период носили, как правило, неофициальный характер и не одобрялись царской администрацией.
Несмотря на то, что после 1822 г. князья утратили свою прежнюю власть, основные принципы ответственности за воровство княжеского имущества, сохранившиеся в дореформенный период, продолжали оставаться характеризующим элементом системы композиций кабардинцев.
Размер ответственности за кражу имущества у представителей дворянских сословий построен на том же принципе, что и у князей. Однако существенно отличается ее размер. Общее положение о воровстве в данном случае устанавливает норма № 125 «Полного собрания кабардинских древних обрядов (1844 г.)», в которой отмечено, что «кто украдет лошадь у первостепенного узденя со двора или из табуна и в том будет уличен, то платит ему по три лошади за каждую» [7, с. 256].
Как показывает анализ архивных материалов по судопроизводству в дореформенный период в Кабарде, приведенная обычно-правовая норма легла в основу и при определении меры ответственности за кражу, совершенную у менее знатных дворян. Как правило, наказание в рассматриваемый период превышало размер украденного как минимум в два раза. За кражу лошади в 1858 г. с кабардинца аула Шогенова Беслана Абазова было взыскано в зачет 50 руб. серебром, две лошади, которые были переданы на удовлетворение потерпевшему узденю Хаджи Ибрагиму Канкулову [11, ед. хр. 74, л. 2 об.]. Уже упомянутое в данном исследовании дело, находившееся в производстве экзекутора кабар-
динского временного суда капитана Абисалова, показывает, что представитель судебного учреждения царской администрации установил ответственность за кражу княжеского и узденьского имущества в двойном размере. Например, за кражу быка у князя Мисостова стоимостью 10 руб. с узденя Э. был взят штраф 20 руб. серебром; уздень Ж. украл лошадь у князя Казиева, за что был взят штраф 2 лошади на сумму 50 руб. серебром; уздень Х. и холоп Докшук украли лошадь у князя Касаева, стоящую 70 руб. серебром, за это было взыскано две лошади на сумму 140 руб.; и за кражу коровы холопом Исмаилом Лямпежевым, принадлежащей Бек-Мурзе Ка-саеву, оцененной в 10 руб. серебром, так как хозяину коровы уже была заплачена стоимость украденного, экзекутор взыскал лишь 10 руб. [10, ед. хр. 158, л. 127140 об.]. В данном случае специфично, что капитан Аби-салов не учитывал факты штрафования преступников, произведенные владельцами украденного имущества или старейшинами того или иного населенного пункта, и все взысканное по этому делу имущество и деньги он передал в распоряжение начальника Центра Кавказской линии. Как видно, в данном случае наказуемым в двойном размере являлся сам факт совершения кражи чужого имущества. Сословная же принадлежность в этом деле оставалась за пределами проанализированных отношений, что говорит о подрыве традиционных элементов системы композиций кабардинцев в дореформенный период.
Особое место в системе композиций кабардинцев занимали вопросы ответственности за кражу имущества, принадлежащего духовным лицам. С особым вниманием относились к подобного рода делам и представители судебных учреждений. Например, в журнальном постановлении кабардинского народного суда от 20 февраля 1859 г. записано, что «окружной суд, вызвал претендателя муллу Архагова и ответчика узденя Захохова, определил: так как З. уворовал его лошади, в присутствии суда сам сознался, а о ценности тех лошадей представленные Архаговым свидетели уздени К. Татаров и Д. Тамбиев под присягою показали, что действительно лошади Архагова стоили одна 60 рублей, а другая 20 и докащику 20 рублей, всего 100 рублей серебром, то взыскать означенную сумму из имения З. и удовлетворить просителя» [11, ед. хр. 96, л. 2].
Сами же представители духовного сословия за совершенные ими преступления должны быть судимы по шариату. Общее установленное правило для данного случая гласит следующим образом: «За воровство и прелюбодеяние духовное лицо лишается своего сана и сверх того подвергается штрафу» [12, с. 103]. Как видно, общественные отношения в затронутой области обусловлены взаимовлиянием трех правовых систем: законов России, кабардинского обычного права и шариата, бытовавших в Кабарде в дореформенный период. Однако анализ проблем в обозначенной области не может быть произведен в рамках настоящей статьи и требует специального исследования.
Характеризующими элементами системы композиций выступали и вопросы ответственности за воровство, субъектами в которых были представители подвластных сословий кабардинского общества. Например,
записанная в «Полном собрании кабардинских древних обрядов (1844 г.)» норма обычного права устанавливает, что «если ог что-нибудь украдет у своего господина из скотины, то поступается к нему в рабство» [6, с. 6].
Кабардинское обычное право также содержит нормы, устанавливающие ответственность за кражу имущества у представителей подвластных сословий. Например, норма № 99 «Полного собрания...» устанавливает, что «когда украдут у княжеского табунщика барана и виновный будет открыт, то он платит баранщику, у кого украл, 20 баранов за одного, этот штраф поступает в пользу баранщи-ка, а хозяину до него дела нет» [7, с. 253]. Однако, как показывает анализ архивных источников, в большинстве подобных дел истцами выступали именно хозяева пострадавших от кражи подвластных. Более того, в дореформенный период не утратил своего значения сложившийся в кабардинском обычном праве принцип, согласно которому за кражу имущества у представителей низших слоев возмещение получал их владелец.
Таким образом, ответственность за кражу в дореформенный период для характеристики системы композиций носило неоднозначный характер. С одной стороны, сохранилась вся строгость наказания с учетом привилегированного положения владельцев, с другой - произошел значительный подрыв ее традиционных элементов, выражающийся в придании определенной шаблонности наказанию за кражу как вид преступления.
Литература
1. Думанов Х.М. Якуб Шарданов. Из истории изучения обычного права кабардинцев. Нальчик, 1988.
2. Грабовский Н.Ф. Экономическое положение зависимых сословий кабардинского округа // Сб. сведений о кавказских горцах. Вып. I. Тифлис, 1870.
3. Постановления о сословиях в Кабарде // Правовые нормы адыгов и балкаро-карачаевцев в XV - XIX вв. / Сост. Х.М. Думанов и Ф.Х. Думанова. Майкоп, 1997.
4. Гарданов В.К. Материалы по обычному праву кабардинцев. Нальчик, 1956.
5. Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов (XVIII - первая половина XIX века). М., 1967.
6. Архив КБИГИ. Инв. № 131. Радожицкий И.П. Законы и обычаи кабардинцев // Литературная газета. 1846. № 1. 1 янв.
7. Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев: Материалы по обычному праву Восточного и Западного Кавказа. Одесса, 1882.
8. Дубровин Н.Ф. Черкесы (адыге). Краснодар, 1927.
9. Кажаров ВХ. Традиционные общественные институты кабардинцев и их кризис в конце XVIII -XIX в. Нальчик, 1994.
10. ЦГА КБР, ф. И-23, оп. 1.
11. ЦГА КБР, ф. И-24, оп. 1.
12. Об адате и о правах и обычаях племен, обитающих на северной покатости Кавказского Хребта // Правовые нормы...
Кабардино-Балкарский институт гуманитарных исследований 5 февраля 2007 г.
