CC BY
676ЛЮДИ
Абреки и государство: культура насилия на Кавказе
Владимир Бобровников
И дики тех ущелий племена,
Им Бог — свобода, их закон — война, Они живут среди разбоев тайных, Жестоких дел и дел необычайных...
М. Ю. Лермонтов
Я читал десятки книг о ворах: славные ребята (большей частью любезные), одеты безукоризненно, кошелек туго набит, знатоки лошадей... — прекрасное общество для самых достойных... Но я нигде не встречался... с жалкой действительностью... [не было] изображений реальных членов преступной шайки... во всем их уродстве,.. со всей их гнусностью... такими, каковы они на самом деле...
Ч. Диккенс
Статья посвящена своеобразной «культуре насилия», сложившейся в ХІХ—ХХ веках у горцев Кавказа. Главный герой этой культуры — так называемый абрек — профессиональный бандит, за которым здесь утвердилась слава благородного и благочестивого разбойника вроде Робина Гуда. Отчего и когда возникло абречество? Какое положение занимали абреки в горском обществе до и после Кавказской войны? Как относились к ним сами горцы и их соседи? Какими были их отношения с властью? Изменился ли их тип за последние полтора столетия? Почему ни российскому, ни советскому государству так и не удалось искоренить это явление? Какое влияние оказало абречество на общество и культуру постсоветского Кавказа и России? Цель
Владимир Олегович Бобровников, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН, Москва.
статьи — найти наиболее убедительные ответы на эти вопросы и охарактеризовать абречество как историческое явление местного общества эпохи российских реформ и потрясений.
Основными источниками являются собранные мною в 1990-е годы во время поездок на Восточный Кавказ архивные и полевые этнографические материалы. Кроме того, в работе использованы фонды библиотек и архивов Москвы, Санкт-Петербурга, Махачкалы, Тбилиси, Бахметьевского архива библиотеки Колумбийского университета в Нью-Йорке, малотиражные эмигрантские издания 1930-70-х годов, современные фотоматериалы и записи интервью с полевыми командирами из Чечни и Дагестана.
Представления о горском «хищничестве»
Есть целые горы литературы об абреках и разбое на Кавказе. За этим краем издревле утвердилась дурная слава разбойничьего гнезда. С глубокой древности путешественники, купцы, миссионеры, проезжавшие через Кавказ, с удивительным единодушием отзывались о горцах как о «природных разбойниках и ворах». Интериано, итальянский путешественник XV века, не без черного юмора описывает обычай черкесских князей охотиться в своих владениях на «домашних (животных. — В. Б.) и даже на людей» \ На грабежи кайтагов в Дагестане жаловался в «Хождении за три моря» современник Интериано русский купец Афанасий Никитин2. По словам турецкого путешественника XVII века Эвлия Челеби, «неворующим в этой стране (среди адыгов Северо-Западного Кавказа. — В. Б.) даже девиц не дают, говоря: «Это не джигит»3. Итальянский миссионер того же времени Арканджело Ламберти сетует на склонность благородных сословий Мегре-лии к воровству. «Молодым сыновьям князей и вельмож, — по его словам, — не возбраняется, если они узнают про жирную корову, украсть ее и съесть в веселой компании товарищей»4. Подобные описания можно приводить до бесконечности.
Дагестанец XIX века М. Магомед-Ханов, перешедший во время Кавказской войны на сторону русских, с горечью пишет о своих соотечественниках: «Горцы дики как сама природа, окружающая их, и хищны как звери»5. К этому времени в российской историографии о Кавказе сложился крайне отрицательный, я бы сказал демонический, образ горца как духа разрушения. Даже такие объективные авторы, как С. М. Броневский, считали, что горцы «приобретение корысти силой оружия вменяют себе за честь,.. яко драгоценный дар почитают вольность, которую употребляют часто во зло, делая набеги и грабежи против друг друга и в окружных странах»6. По словам русских авторов
эпохи Кавказской войны, характерная черта кавказских горцев вообще заключается в страсти к набегам, грабежу и убийствам, к тому, что в XIX веке стали называть особым термином «хищничество»7.
Мемуаристов, жалующихся на разбои горцев, можно понять. Обычно они испытали их на личном опыте или писали со слов людей, подвергшихся нападениям. Вплоть до завоевания Кавказа Россией путешествовать по краю без провожатого значило почти наверняка попасть в плен, быть убитым или ограбленным и проданным в рабство. На побережье Каспийского моря пиратствовали владыки небольших ханств Дагестана. Еще в конце XVIII века один из них, уцмий Кайтагский, пленил российского академика С. Гмелина, отправленного на Кавказ с дипломатической и научной миссией. Тот скончался в плену в 1774 году. На Северо-Западном Кавказе разбойничали черкесские князья, прославившиеся «наездничеством»: так дореволюционные авторы называли набеги их конных дружин (кабард. зек^э, ср. авар. чабхъен, груз. лекианоба — «лезгинские походы»). Другой ученый того времени, И. Гюльденштедт, семь лет находился в плену у черкесов8.
Объективности ради нужно сказать, что в эпоху покорения Северного Кавказа Российской империей обе стороны применяли самые бандитские методы борьбы с противником, в том числе набеги на вражеское селение с грабежами и убийствами мирных жителей. Достаточно вспомнить, что в первой половине XIX века грабительские рейды на территорию противника совершали не только разбойники-абреки вроде чеченца Бей-Булата, но и царские генералы. В наместничество на Кавказе генерала Ермолова (1817—1827 гг.) русские войска сжигали целые аулы, вырезали непокорное население, захватывали его скот и прочее имущество. В рапорте о своих действиях в Чечне генерал Пулло сообщал о проведении им «набегов... с истреблением населения... и взиманием аманатов (т. е. заложников. — В. Б.)»9. В свою очередь, Шамиль широко пользовался услугами абреков. Его отряды не менее жестоко выжигали непокорные селения, уводя в плен их жителей (например, при сожжении в 1843 году с. Хунзах и разрушении в 1845 году с. Чох10).
Еще важнее отметить, что процитированные выше авторы чрезмерно преувеличивали значение профессионального разбоя на Кавказе. Ведь даже имевшиеся в распоряжении ученых конца XIX века весьма неполные источники отчетливо говорят о том, что «хищнические набеги» отнюдь не являлись основным источником существования местных жителей. На это обстоятельство обратили внимание еще некоторые дореволюционные кавказоведы. Так, И. Пантюхов отмечал: «Не будучи знакомы с внутренней жизнью лезгин (здесь дагестанские горцы вообще. — В. Б.), но зная их только как смелых
грабителей, летописцы и историки... считали лезгин дикарями и разбойниками. Правильная внутренняя организация лезгинских общин, честность взаимных отношений и оседлая земледельческая культура не дают, однако, основания считать лезгин дикарями. Главные средства к существованию лезгинам всегда давали не разбои, а земледелие и скотоводство» п.
Распространенный в дореволюционной науке и обществе взгляд на горцев как профессиональных разбойников еще в 1860-е годы остроумно раскритиковал крупнейший исследователь кавказских языков того времени П. К. Услар. «В эпоху романтизма (1820—40-е годы. — В. Б.) и природа и люди на Кавказе были непонятны... — писал он, — горцев не могли мы себе представить иначе, как в виде людей, одержимых каким-то беснованием, чем-то вроде воспаления в мозгу — людей, режущих налево и направо, пока самих их не перережет новое поколение беснующихся. И было время, когда эти неистовые чада нашей поэтической фантазии приводили в восторг часть русской читающей публики! Другие читатели, более рассудительные, все-таки верили в возможность существования такого племени беснующихся, но в замену восторгов советовали истребить их с корнем вон»12.
Несостоятельность оценки горца как профессионального разбойника окончательно показали исследования, проведенные историками и этнографами советского времени. В ходе полевых и архивных изысканий доказано, что основой существования горского общества было многоотраслевое земледельческо-скотоводческое хозяйство. Набеги же носили скорее спорадический характер13. Тем не менее большинство ученых, занимавшихся абречеством, склонны так или иначе преувеличивать значение разбоя в традиционном горском обществе. Причем эту тенденцию можно заметить как у советских ученых, так и у зарубежных.
В советской историографии можно выделить два основных направления. Первое развивало антикавказские идеи российской дореволюционной литературы. Его сторонники считали абречество частным случаем профессионального бандитизма, по их мнению, присущего примитивному горскому обществу. В духе господствовавшей в советское время марксистской парадигмы существование абрече-ства объяснялось особенностями «горского феодализма», основанного на «экономике набега»14. Такое толкование абречества господствовало в кавказоведении в позднее сталинское время. В 1980-е годы возродить его попытался осетинский историк М. М. Блиев. Он увидел в абречестве «экспансию отсталых скотоводческих племен» горцев, стоящих на первобытной стадии «военной демократии», против более цивилизованных земледельческих жителей равнины. Согласно его
концепции, Кавказская воина была естественной защитной реакцией централизованного российского государства на эту экспансию15.
Другое течение, возобладавшее в отечественной литературе в последние десятилетия, видит в абречестве разновидность партизанской национально-освободительной борьбы. Его сторонники полагают, что именно «колониальные захваты царизма на Кавказе» вынудили горцев прибегнуть к ответным набегам. Оправдывая абречество, советские ученые по инерции разделяли некоторые положения дореволюционной историографии. Если набеги абреков, происходивших из низов, были для них крестьянской герильей, то набеги, организованные адыгскими князьями или ханами Дагестана, определялись как «хищничество». Такой точки зрения придерживался видный историк первой половины XX века Н. И. Покровский16. Ее разделял и крупный исследователь адыгских народов В. К. Гарданов, по мнению которого «в хищничестве были повинны только феодальные верхи, а не народные массы». Такая же непоследовательность присуща и ряду современных ученых17.
Гораздо более стройная концепция сложилась у западных советологов. Восприняв и логически развив идеи ранней советской историографии, они предложили рассматривать кавказское абречество как «прогрессивное антиколониальное движение», поддержанное всеми слоями горского общества. Периодическое возобновление его на рубеже XIX—XX веков и в 1920-40-е годы для сторонников такого взгляда свидетельствовало о живучести национально-освободительных традиций горцев. Причем сама деятельность абреков рассматривалась не как сущность, а как одна из внешних форм проявлений такого движения. Своей популярности среди западных ученых эта концепция в немалой степени обязана работам известного советолога А. Бенигсе-на18. В настоящее время подобные взгляды развивает его дочь М. Бен-нигсен-Броксап19.
При видимой логичности и обоснованности отдельных положений рассмотренных выше концепций все они, на мой взгляд, страдают одним и тем же методологическим пороком. Абречество рассматривается вне времени и пространства. Подобный подход исходит из подспудного убеждения в неизменности традиционного общества. Поэтому для характеристики абречества порой используются данные, относящиеся к разным эпохам. При недостаточности источников сведения современных этнографических обследований априорно проецируются в прошлое. Порочность такого метода исследования убедительно доказана М. А. Агларовым и В. К. Кажаровым, известными специалистами по истории традиционных институтов горцев20.
Чтобы исправить эти ошибки и понять, что же такое абречество и как оно соотносится с определенными историческими условиями,
нужно обратиться к первоисточникам той эпохи, для которой оно было наиболее характерным. При таком подходе несложно обнаружить, что основная масса свидетельств о профессиональных разбойниках-абреках на Кавказе датируется XIX—XX веками. Сам термин «абрек» стал употребляться на «разбойничьем» Кавказе в его современном значении весьма поздно — только в 30-40-е годы прошлого столетия. Рассмотрим сначала его этимологию.
К вопросу о термине «абрек»
По словам Ф. И. Леонтовича, обобщившего сведения дореволюционных авторов, «абрек — изгой, исключенный из семьи и рода... По своему положению абреки были бездомные бродяги. Обстоятельства сложились так, что жить и воровать для них одно и то же. Юридическое положение абрека выказывалось в полной его беззащитности и бесправности»21. Почти такое же, но более краткое определение находим в «Этимологическом словаре осетинского языка» В. И. Абаева: «беглец, совершивший какой-то проступок»22. Такое значение термин имел не всегда. Интересно проследить основные периоды его многовековой одиссеи, установленные современными лингвистами и этнографами.
Считается, что слово «абрек» восходит к иранскому «бродяга, грабитель» (ср.: перс. *aparak, ср.: новоперс. avara, «бродяга»)23. Из иранского через тюркский уже в древности оно попало в кавказские языки. В некоторых из них, как например в аварском, оно сохранило свою изначальную форму (авар. апараг, мн. апарагзаби), однако повсюду утратило прежнее уничижительное значение. В Нагорном Дагестане и Чечне XVI—XVIII веков апарагами называли свободных переселенцев, занимавших в сельской общине промежуточное положение между полноправными общинниками и рабами. Аварская пословица гласит: «Дом пришельца — на краю селения» (Апарагасул рукъ росо рагЫлда бугеб буго). Среди апарагов было немало кровников, бежавших из родных мест из-за совершенного ими убийства24.
У горцев северо-западного Кавказа этот термин, звучавший здесь как «абрег» (ср.: кабард. абредж, более древняя форма: абрегь, абхаз. и абаз. абрагь, осет. абырэг, мегрел. и сван. абраги), означал князя или дворянина, изгнанного из общества за проступок или преступление25. Важно отметить, что ни в одном из этих случаев абрек/апараг еще не относился к бездомному бродяге, вынужденному жить разбоем. Ведь адыгские и осетинские князья-абреки обычно находили убежище у своих вассалов-дворян в России или в Крыму. Дагестанские апараги
были надежно защищены от преследований кровников общиной и кланом-тухумом своих хозяев-кунаков, у которых они поселились на чужбине.
В русский язык слово «абрек» попало из черкесского (адыгского) в эпоху Кавказской войны XIX века. Причем к этому времени им называли уже не столько «беглеца» и «изгоя», сколько «разбойника». Этот термин являлся синонимом любого «немирного горца»26. С такой негативной коннотацией он впервые встречается в изданном в 1863 году толковом словаре Толя27. Столь же черными красками рисует абреков словарь Даля, куда этот термин вошел со второго издания, опубликованного в 1880 году: «абрэк — отчаянный горец, давший срочный обет или зарок не щадить головы своей и драться неистово; также беглец, приставший для грабежа к первой шайке»28. То же значение приобрело к этому времени слово «абрек» и в кавказских языках29.
К началу XX века значение термина меняется опять, но уже не так сильно. Новый его смысл — «благородный разбойник из кавказских горцев». Именно так определил его генерал-майор Полозов, перед революцией служивший в жандармерии Елисаветпольской губернии (сейчас северный Азербайджан) и сам боровшийся с абреками. Не скрывая уважения к своим бывшим противникам, он пишет: «Часть разбойничьего люда... на Северном Кавказе называют абреками, а на юге, в Закавказье, — кочахами (ср. тюрк. kacak — «беженец»), то есть беглецами. Абреки или кочахи почти ничего общего с русскими разбойниками, в первую очередь ворами и грабителями, не имеют. Правда все они также находились под угрозой Сахалина или даже виселицы, а многие уже побывали на каторге и с сказочными приключениями бежали, после мытарств по тайге и России добрались до Кавказа и вступили в шайку какого-нибудь знаменитого харамбаши (атамана. — В. Б.) и таким образом переходили на нелегальное, но свободное житье в лесных и горных дебрях седого Кавказа. На каторгу эти натуры попадали главным образом, около 80 процентов, за убийство по старинному азиатскому обычаю кровной мести «канлы»30.
Последние изменения в нюансах толкования абречества произошли в советское время. Под влиянием официальной советской пропаганды этот термин идеологизируется. В него вкладывается значение «участник антиколониального/антигосударственного движения против России/СССР». Например, в толковом словаре русского языка Ожегова абрек определяется следующим образом: «в период присоединения Кавказа к России: горец, участвовавший в борьбе против царской администрации и русских войск»31. БСЭ, конечно, отмечала, что «после революции 1917 года абречество выродилось в обычный уголовный бандитизм». Примерно в таком же значении термин «абрек» вошел во все советские словари и энциклопедии.
Вместе с тем при советской власти продолжалась идеализация аб-речества. Грузинский писатель Чабуа Амирэджиби создал образ благородного кавказского разбойника на основе сведений о реальном абреке — Дата Туташхиа. В 1977 году по роману Амирэджиби был поставлен художественный фильм «Берега», прославивший Дата Ту-ташхиа по всему Советскому Союзу. Можно также упомянуть роман К. Гатуева о Зелимхане Гуммазакаеве, абреке, разбойничавшем накануне революции в Чечне и Ставрополье, рассказы Ф. Искандера об абхазских бандитах, реально действовавших в 60-70-е годы XX века32. Причем, если Гатуев и Амирэджиби просто идеализировали абреков, то Искандер, беспристрастно описавший «человека-зверя», абрека Уту Берулава, тем не менее опоэтизировал абречество. Недаром в романе его герой помог восстановить справедливость, попранную коррумпированной грузинской милицией33. И доныне слово абрек сохраняет смысл «благородный разбойник с Кавказа».
Корни абречества в дореформенном горском обществе
Постепенное изменение семантики термина «абрек» на Кавказе XIX—XX веков и приобретение им своего современного значения произошло в силу перемен в условиях жизни горцев. Разбор этой метаморфозы будет предметом следующего раздела моего исследования. Здесь же я хочу рассмотреть те социальные институты, из которых вырос профессиональный разбой на российском и советском Кавказе.
На мой взгляд, — это военные дружины горской молодежи, культ воина-джигита, обычаи кровной мести и гостеприимства. Обратимся сначала к первому. Вплоть до включения Северного Кавказа в состав Российского государства военные силы мелких политических образований — сельских общин, их союзов и ханств — формировались по принципу всенародного ополчения. В основе таких военных отрядов лежали союзы неженатой молодежи горцев (араб. заимств. ихтилат, кубач. батирте, рут. сехбат, цез. сидар бахр и проч.), детально изученные дореволюционными и советскими этнографами. Юноши проводили зиму в большом «общем доме-крепости» (авар. гъоркъо рукъ, кубач. гулала-хъали, хевсур. сапехно), посвящая свой досуг военным и спортивным упражнениям и пирам34.
Как союзы молодежи, так и сельские ополчения (араб. джайш, аскар; аварск. бо, дарг. хуребо, багв. къокъаби), куда кроме них входило все дееспособное мужское население, не были объединениями профессиональных воинов, ни тем более разбойников. Косвенно на это указывает тот факт, что ополчения союзов сельских общин и отдельных ханств могли насчитывать до нескольких десятков тысяч человек35.
Когда в апреле-мае сходили снега, ополчение одной или нескольких общин могло совершать набеги на соседей. В свою очередь ополченцы должны были защищать общину от внешнего вторжения. По местным преданиям, кубачинские батирте обороняли село от полчищ иранского завоевателя XVIII века Надир-шаха, а хевсурское ополчение с. Ша-итли, засев в башнях селения, отбилось от осаждавших аул войск Шамиля36. Ополченцы выполняли некоторые сельскохозяйственные (очистка полей от камней, косьба и пр.) и строительные работы37.
Во главе военных сил горцев в независимых сельских общинах Дагестана и Чечни стояли выборные предводители, гордо называвшиеся ханами или шахами (авар. цевехъан, кубач. бикт-халел). У адыгов до середины XVIII века их роль играли князья-«ши, реже дворяне-уздени. Важнейшей традиционной прерогативой князя было право объявления войны и мира, созыва дворянского ополчения и организация военных походов. Причем уже упоминавшиеся выше набеги-зеку носили в основном оборонительный характер38. Должность князя отнюдь не являлась синекурой. Пши не только предводительствовали войсками, но и первыми шли в бой, показывая на личном примере образцы доблести и рыцарского отношения к своему долгу.
Важно отметить, что у большинства кавказских горцев не существовало жестких сословных различий. «Быть удальцом в горах, — отмечал Н. Берзенев, — значит быть аристократом»39. Участие в войне, тем более руководство походом, давало возможность достичь почета и власти. Образцом для подражания каждого мужчины-горца был выработавшийся веками образ удальца-джигита (ср.: чеч., ингуш. кЫнт). Некоторые из отличившихся на поле брани джигитов сосредоточивали в своих руках огромную, хотя и временную власть.
Известны случаи, когда они подчиняли себе свои сельские общины, становясь их наследными правителями. По данным Л. Б. Панек, рутульские беки южного Дагестана вели свой род от «бывших предводителей набегов»40. Стевен, наблюдавший в начале XIX века за жизнью одного из чеченских обществ, отмечал, что «предводителей своих выбирают они из семейства, которое в течение веков давало им всегда отличных военачальников и потому у них в большом почтении»41. Нередко случалось, что община физически истребляла слишком возвысившихся военных предводителей42. Другие общества то призывали, то изгоняли потомков своих военных предводителей — беков и чанков. В некоторых дагестанских обществах обычай постоянной смены воинов в отрядах, по мнению Р. М. Магомедова, мешал появлению здесь военного сословия, могущего захватить власть43.
Важным элементом традиционной культуры насилия на Кавказе являлась кровная месть. В ответ на оскорбление женщины, захват земли, ранение или убийства горцы отвечали убийством обидчика. Кров-
ная месть часто распространялась на весь тухум кровника. Причем в случаях изнасилования девушки или женщины или лишения семьи горца родовой чести кровную месть было настолько сложно остановить, что вражда между кланами-тухумами могла продолжаться вплоть до полного физического истребления одного из них. Например, в даргинском с. Кадар два тухума враждовали около 200 лет, с XVII до 60-х годов XIX века44.
Однако в большинстве случаев развитие кровной мести сдерживалось так называемой системой композиций — натуральных или денежных штрафов по нормам обычного права. По словам большого знатока адыгского быта Л. Я. Люлье, «у горцев кровоотмщение не есть необузданное, неудержимое чувство, вроде вендетты корсиканцев; это скорее обязанность, налагаемая честью, общественным мнением, требованием крови за кровь»45. О существовании подобной нормы на Северо-Восточном Кавказе говорит дагестанская пословица «Гье гьейд борона бахъаас» (бежт. кровь кровью не смывается)46.
Кровь разных сословий традиционно оценивалась по разному, особенно на Северо-Западном Кавказе и в равнинном Дагестане. По подсчетам В. К. Гарданова, изучавшего адаты кабардинцев, «цена крови» князя «колебалась от 6 до 8 тыс. быков... тогда как “цена крови” простого свободного адыга (тфокотля) составляла в XVIII веке всего лишь 160 быков...». За убийство раба платили его «рыночную стоимость»47. По верному замечанию В. Х. Кажарова, «высокая “цена крови” князя укрепляла и безопасность его подвластных»48. Согласно адату, кровная месть не могла быть обращена против вышестоящего лица.
В районах Нагорного Дагестана и Чечни с сильной независимой общиной система композиций за кровную месть охраняла в основном права свободных общинников — узденей49. Чтобы предотвратить взаимное истребление целых тухумов, было принято высылать убийцу (в некоторых районах и его ближайших родственников) далеко за пределы владений общины. Несколько десятков селений Дагестана основаны тухумами кровников, бежавшими от кровоотмщения50.
Положение кровника и простого путешественника среди горцев регулировалось обычаем гостеприимства, распространенным практически у всех мусульманских и христианских народов региона. «Есть три качества, — отмечал в своих наблюдениях о жизни черкесов Дж. Лонгворт, — которые в этих краях дают человеку известность — храбрость, красноречие и гостеприимство»51. «Гостеприимство у черкес считается первейшей добродетелью, и гость у них, кто бы он ни был, есть особа неприкосновенная», — сказано в сборнике адатов А. А. Кучерова52. О гостеприимстве горцев с теплотой отзывались дореволюционные авторы. «Можно смело утверждать, что только свя-
щенный обычай гостеприимства дает возможность проникнуть в эту почти недоступную страну», — писал А. К. Сержпутовский53. Традиционно отношение горца к гостю-кунаку основывалось на двух принципах: во-первых, оно распространялось на любого человека, в том числе преступника или кровника; во-вторых, ради безопасности гостя хозяин был обязан жертвовать всем, вплоть до своей жизни54. Эти нормы не раз спасали жизнь горцев, оказавшихся в положении бегле-цов-абреков.
Все рассмотренные выше элементы традиционной культуры — мужские союзы, культ воина-джигита, кровная месть и гостеприимство — помогали небольшим общинам горцев выживать в условиях постоянных междоусобиц и завоеваний с севера и юга, не позволяли горскому обществу низойти до состояния анархии. Как и повсюду, в нем, конечно, были свои разбойники. Некоторые из них, — например аварский Хочбар, по преданиям живший в начале XVIII века, — стали даже героями народных песен и героических сказаний. Но, как показывают исследования историков и этнографов, профессиональный бандитизм рассматривался как асоциальное, из ряда вон выходящее явление.
Отношение горцев к разбою было двойственным. С одной стороны, набегами восхищались, когда они служили для юношей средством добыть славу и почет настоящего джигита. Одна из чеченских песен XIX века о героях набега кончается пожеланием: «Да родятся у каждой матери подобные сыны». С другой стороны, в горском фольклоре есть также немало выпадов против набегов и их участников. Так, с явным осуждением говорит о набегах плач о разорении отрядом Шамиля с. Чох, записанный современным дагестанским историком П. И. Тах-наевой. Песня кончается пожеланием участникам набега, павшим под Чохом, вечно гореть в аду. Подобные же песни записаны у рутульцев и других народов Дагестана55.
Рождение профессионального абречества в период российских реформ
Социальные потрясения и государственные реформы, пережитые горцами Кавказа после окончательного покорения их Россией, вызвали глубокую трансформацию местного общества и его мировоззрения. В результате целого ряда перемен и как реакция на русское завоевание сложилось современное абречество. Оно представляло собой профессиональный разбой нового типа, характерный для посттрадиционно-го общества, однако воспринималось самими горцами, политиками и учеными как продолжение удальства или «хищничества» местных
джигитов. На самом деле социальные и культурные корни абречества значительно изменились в XIX—XX веках.
Перестройка горского общества на Северо-Западном Кавказе с целью его «умиротворения» была начата российскими властями еще в конце XVIII века. Уже в 1777 году было начато строительство Кавказской линии — цепи крепостей, кордонных линий и казачьих станиц, ограничивших свободу передвижения горцев Северо-Западного Кавказа. «Мирным горцам» было запрещено созывать сельские ополчения и княжеские дружины. Князья и дворяне превращались из военных предводителей горцев в служилое сословие российского государства. Постановления 1820-50-х годов лишили принявших российское подданство адыгских князей почти всех их былых привилегий, в первую очередь права созывать войска, объявлять войну, совершать набеги. Многочисленное сословие князей-пши и вассально зависящих от них дворян-узденей было лишено возможности взимать дань с прежде подвластных им народов56. Чтобы прожить, обедневшие князья-пши должны были поступать на русскую службу либо тайком заняться наездничеством.
На Северо-Восточном Кавказе сельские ополчения общин были упразднены после окончания Кавказской войны, согласно «положениям» 1860 и 1868 годов57. Повсюду разрушались боевые башни и военные укрепления горцев. Мужские союзы, хотя и сохранились, были лишены своих важнейших функций. Дагестанский этнограф А. Г. Булатова нашла следующие свидетельства их упадка: во второй половине XIX века мужские союзы уже не охватывали всех молодых людей селения; кроме неженатых юношей сюда стали входить женатые мужчины до 40—50-летнего возраста. К советскому времени военные дружины горской молодежи выродились в своего рода мужские клубы. Всю зиму они посвящали теперь только пирам и развлечениям58. Бывшие военные предводители горцев оказались не у дел. Они стали перед выбором: либо поступить на русскую службу, либо быть объявленными вне закона «преступниками и злодеями».
Власти также решили ограничить применение кровной мести как явления, резко противоречащего законам Российской империи. В Ка-барде еще в 1793 году было запрещено разбирать дела о кровоотмще-нии согласно адату. Мелкие уголовные и гражданские преступления были тут переданы в родовые (адатные) «суды и расправы». Урегулирование кровной мести стало прерогативой Верхнего пограничного суда в Моздоке, разбиравшего ее на основании российских законов59. Волнения кабардинцев, вызванные деятельностью родовых судов и расправ, вынудили власти заменить их в 1807 году мехкеме — шариатскими судами. Однако уже в 1822 году вместо запрещенных мехкеме был создан Кабардинский временный суд. Разбором кровной мести,
как и другими тяжелыми уголовными преступлениями, стали заниматься российские военные суды60. В 1820—40-е годы подобные судебные преобразования проводились по всему Северо-Западному Кавказу. Изменились уголовные нормы адата. Запрещено было откупаться от кровной мести штрафом. Высылка кровника из общества была заменена ссылкой в каторжные работы.
После покорения Северо-Восточного Кавказа в 1860—1868 годах судебная реформа была проведена в Нагорном Дагестане и Чечне. Как и на северо-западе региона, тут были реорганизованы словесные суды по обычному праву. Причем кровная месть была выведена из их юрисдикции. Ее приравняли к тяжелым уголовным преступлениям. Случаи кровной мести стали рассматриваться российскими военными судами. По решениям суда кровников высылали из Дагестана в арестантские роты и в отдаленные губернии России на срок от 3 до 10 лет61. В 1911 году после многократных просьб дагестанцев начальство области разрешило заменить ссылку кровников в Сибирь и другие районы внутренней России высылкой их «в отдаленнейшие округа Дагестанской области». Срок пребывания в канлы по новому закону был увеличен до 20 лет62. Таким образом, ряд норм адата, касающихся кровной мести, в какой-то степени сохранил юридическую силу.
Наряду с борьбой с кровной местью, российские власти хотели лишить князей и ханов их бывших правовых привилегий. В «немирных князьях» они видели опасного противника российского господства в регионе. Поэтому они постарались уничтожить старый адатный принцип, запрещающий мщение вышестоящему в социальной иерархии лицу. В знаменитой прокламации 1822 года наместник Кавказа Ермолов предписывал кабардинцам: «Узденям и простому народу повелеваю, что при всякой встрече с изменниками действовать оружием и забыть глупое обыкновение не стрелять в князей, когда они стреляют». Далее он предупреждал, что «если простой народ стрелять не будет, то население будет наказано оружием»63. Таким образом, власти не просто допускали, но открыто поощряли убийства князей, лишенных российским правительством «прежних достоинств».
Кроме кровной мести недовольство российских властей вызывали традиции гостеприимства, позволявшие «немирным горцам» укрываться у уже покоренных Россией народов. Чтобы контролировать перемещения гостей-кунаков по российскому Кавказу, еще в конце XVIII века тут была введена «билетная» система. Въезд «в Кавказскую линию», ограждавшую российские земли, а также выезд за ее пределы производился по билету — письменному разрешению, своего рода паспорту, выданному российскими военными властями. В первой половине XIX века билетный режим лишь укреплялся. Горцам запреща-
лось принимать безбилетных кунаков. Поощрялось доносительство на тех, кто принимал «немирных горцев» или участников набегов64.
В предписании Кабардинскому временному суду от 1847 года указывалось: «Если окажется, что кто-либо из кабардинцев будет держать у себя в гостях прибывших из-за Кубани, из-за Терека и из назранов-цев (т. е. ингушей. — В. Б.), которые не явились к русскому начальству или не имеют билета, то подвергнется штрафованию по усмотрении вины его; а если будет передерживать подозрительных людей, абреков, то подвергнется строгому по законам русским взысканию»65. По мере завоевания столь же строгая билетно-паспортная система была распространена и на другие районы Северного Кавказа. Ее режим смягчился только к самому концу XIX века.
В 1840—60-е годы одним из средств борьбы с нарушением билетной системы стало переселение виновных в ее нарушении в контролировавшиеся регулярными войсками и казаками земли современной Ростовской области и Ставрополья. Если удавалось поймать беглеца, то приговором военного суда его наказывали шпицрутенами и ссылали либо на каторгу, либо в расквартированные вдали от Кавказа арестантские роты. Если беглецом-абреком был аульный владелец, то его аул расселялся по разным селениям. Кроме того, в это время на Северо-Западном Кавказе широко практиковались переселения целых селений из недавно покоренных труднодоступных горных районов на равнинные земли, в окружение казачьих станиц66. Так появились современные укрупненные села Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Абхазии.
Все эти меры немало помогли властям «замирить» горцев и стабилизировать внутриполитическую обстановку в регионе. Но в то же время они парадоксальным образом подготовили почву для появления профессионального абречества. По верному замечанию В. X. Кажаро-ва, российское правительство превратило прежних военных лидеров горцев в абреков-изгоев по отношению к России, объявив их вне закона и лишив права убежища. Само горское общество их не изгоняло и не считало преступниками. Более того, многие действия новых абреков, в первую очередь участие в набегах на российские земли, в силу разобранных нами выше представлений, от которых нельзя было избавиться в одночасье, продолжали восприниматься народом как
67
продолжение славных традиций джигитов прошлого67.
Таким образом, с одной стороны деклассированные князья и военные предводители сельских ополчений постепенно превращались в профессиональных разбойников-абреков, какими их и считали российские власти. Из этого слоя вышли многие знаменитые абреки первой половины прошлого века. Это были такие известные «наездники» (участники зекТуэ), как кабардинский князь Тау-Султан Атажукин68.
Из князей и беков, лишенных российскими властями своего прежнего достояния, вышли знаменитые абреки, которые, например, Дани-ял-бек султан Елисуйский, Xаджи-Mурат Аварский и Мухаммед Анзоров из Кабарды, занимали видные посты в имамате Шамиля69.
С другой стороны, возникла среда сочувствующих, при негласной поддержке которой абреки могли долго продолжать свои набеги и грабежи. О поддержке абреков горцами говорят многочисленные случаи укрывательства «немирных» кунаков на Северном Кавказе в XIX веке, отмеченные архивными документами. Так, в 1853 году в рапорте начальнику Центра Кавказской линии генерал-майор Грамотин указывал следующее: «В Кабарду и другие подведомственные мне племена Центра Кавказской линии часто и много приезжают из разных мест по своим делам люди, из коих нельзя положиться на благонамеренность каждого, и о прибытии которых не только я, но часто приставы и экзекутора не бывают известны»70. Если же из-за доноса открывалось местопребывание абрека, нередко его хозяин скрывался вместе с ним за линией. Xарактерное дело такого рода произошло в Черноморской кордонной линии в 1845 году, когда Джамбулат Немиров, «следуя обычаю черкесскому», скрыл у себя убийцу и переправил его за Кубань71.
О появлении благодатной почвы для развития абречества свидетельствуют и участившиеся с 1830-х годов случаи укрытия горцами преступлений, совершенных в их селениях. В основном это касалось убийств и особенно изнасилований, преступлений, которые по нормам обычного права влекли за собой кровотмщение. По наблюдениям дореволюционных авторов, горцы старались не предавать огласке такие случаи и тайно решить их по адату72. Тщательно скрывались от начальства и случаи конокрадства и грабежа на больших дорогах, в которые во второй половине XIX века постепенно выродилось наездничество. Рапорты военных и гражданских властей пестрят сообщениями об открывшихся случаях продажи и дарений горцами добытого в набегах или украденного скота73.
Периодическое возрождение абречества и борьба с ним
Сложившись как новое социальное явление в эпоху Кавказской войны, абречество в дальнейшем заявляет о себе спорадически. В периоды усиления централизованного государства оно затухает, во время его ослабления — возрождается. Соответственно в истории абречест-ва можно выделить несколько основных этапов. Первый этап — это этап становления, эпоха Кавказской войны и антироссийских восстаний, завершившаяся к 1870-м годам; второй — период между двумя русскими революциями начала XX века; третий — время гражданской
войны и 1920-40-е годы; последний — полная общественных потрясений постсоветская эпоха. От этапа к этапу формы и значение абречества на Кавказе менялись, порой существенно.
Во время Кавказской войны и восстаний 1860—1877 годов оно сохранило еще немало черт традиционной культуры насилия. Районы действия абреков совпадали с ареалом исторического распространения наездничества: Алазанская долина в Грузии, земли казаков в Терской и Дагестанской областях. Время набегов приходилось в основном на весенние и летние месяцы. Подобно прежним дружинам горской молодежи, абреки образовывали отряды от нескольких десятков до нескольких сотен человек, которые сжигали селения, грабили и при возможности захватывали в плен их жителей74. Объектом нападений абреков нередко были селения, где проживали их кровные враги. Неслучайно знаменитый чеченский абрек Бей-Булат был убит в 1832 году своим кровником75. В то же время абречество порвало с прежним горским обществом. Это были уже профессиональные шайки, жившие разбоем. Члены их не возвращались к мирной крестьянской жизни и хорошо сознавали свое изгойство76.
Наиболее знаменитыми абреками этого времени были чеченцы Назир-абрек и Вара, а также Атабай Карачаевский. Xарактерной чертой этого периода существования абречества была его связь с освободительным движением горцев. Как уже говорилось, немало абреков сражалось в войсках Шамиля. Назир-абрек, Вара и Атабай Карачаевский погибли в шамилевских сражениях с русскими войсками. После разгрома имамата отряды абреков участвовали в серии локальных антироссийских восстаний и в массовом дагестано-чеченском восстании 1877 года. Кроме набегов и грабежей на большой дороге абреки нападали на крепости и убивали русских офицеров. Например, в 1872 году ими был убит начальник Xасавюртовского округа77.
В 1880— 1900-е годы абречество временно затихает. Следующий «пик» его деятельности пришелся на время русско-японской войны и революции 1905—1907 годов, когда владычество России на Кавказе было ослаблено. Общую ситуацию того времени неплохо обрисовал генерал-майор Полозов: «Революция 1905—1907 годов на Кавказе протекала не повсюду одинаково. Здесь она имела иной характер, нежели в других частях Империи... Чечня, Ингушетия, Кабарда, Дагестан и остальные мусульманские области оказались чужды политическим требованиям русских революционных партий. Они на деле доказали свою преданность Белому Царю и верность России, охотно вступая в ряды формировавшейся тогда в центральных губерниях конной стражи из добровольцев. Правда, в Терской области, где оперировал неуловимый Зелимхан, число абреков несколько увеличилось. Политика не политика, а отчего же не поразбойничать и не свести
Абрек Буба из с. Икра после его экзекуции осенью 1913 г.
Фото из архива А. К. Аликберова
счеты с кровниками, благо полиция и войска заняты, одни рабочими беспорядками на нефтяных полях, а другие ослаблены выделением частей в Манжурию, на войну с Японией. В общем же на Северном Кавказе было сравнительно тихо, зато на юге в Закавказье, т. е. в Грузии и Азербейджане картина была совсем другая. Экпроприации, похищения с выдачей пленников за выкуп и террористические акты продолжались и тогда, когда повсюду жизнь уже вошла в обычную колею»78.
На 1910-е годы приходится деятельность самых известных кавказских абреков. Характер абречества к этому времени сильно изменился. Область их действия сместилась к городам и крупным переселенческим аулам на равнине и в предгорьях. Укрывались же они по-прежнему в горах. Например, когда упомянутый выше Зелимхан Гуммазакаев ограбил 27 марта 1910 года Кизлярское казначейство, то укрылся с деньгами в горной Чечне. Этим грабежом он отомстил бывшему атаману Кизлярского отдела Вербицкому за выступления против Зелимхана в газетах79. В 1905—1913 годах известный абрек Буба из лезгинского с. Икра в южном Дагестане с шайкой из 20 человек «на всем протяжении берега Каспийского моря от Баку до Петровска (современная Махачкала. — В. Б.) каждый рыбный промысел, крупных садовладельцев и богатых купцов Дербента обложили взносом соразмерно своих операций». Благодаря поддержке местных жителей он мог за считанные дни довести свой отряд до 200 человек80. Из городов он получал оружие и амуницию81.
В это время абреки еще не поддерживали городских революционеров, но начали вмешиваться в экономические и религиозные дела горского общества. Сельским и окружным властям приходилось выполнять их требования об уменьшении налогового обложения горцев. Тот же Буба как-то запретил горянкам-сунниткам идти осенью на обычные промыслы к шиитам Дербента82. О росте влияния абречест-ва на народное сознание свидетельствует стихийная канонизация в это время ряда погибших абреков, объявленных святыми (шейхами), например азербайджанского абрека Ших-Заде. Их могилы стали объектом поклонения в Азербайджане, Дагестане, Чечне и Кабарде83. Мои полевые материалы говорят о продолжении почитания святых могил шейхов-абреков в Дагестане и Северном Азербайджане, причем культ их приближается к исламскому культу мучеников- шахидов.
Основным методом борьбы российских властей с абречеством в это время, как и в эпоху Кавказской войны, были военные рейды и карательные экспедиции. Средство это оказалось весьма дорогостоящим и не всегда эффективным. В 1908—1913 годах власти Дагестанской и Терской областей вынуждены были держать в районах действия абреков, в частности в Кайтаго-Табасаранском и Темирханшуринском округах, значительные отряды регулярных войск и местной милиции84. Наиболее видные абреки были в конце концов истреблены: Ших-Заде и Зелимхан Гуммазакаев погибли в боях с горской милицией, Буба Икринский и Саламбек Гараводжев из Сагойша сдались властям и по приговору военно-полевого суда были повешены (1913)85. К началу Первой мировой войны Кавказ вновь был замирен.
Следующий взлет абречества начался в годы Гражданской войны. Нагорный Дагестан и Чечня, Кабарда и Ставрополье стали ареной действия бандитских шаек и партизанских отрядов горцев. Некоторые небольшие города, как Хасавюрт, были дотла разорены ими и к 1921 году перестали существовать86. В промежуток между двумя русскими революциями это движение успело политизироваться и идеологизироваться. Кроме «красных», с которыми они заключили союз как с врагами царской России, абреки сблизились с мусульманскими лидерами горцев. Большинство бандитских шаек сражались в 1918—1920 годах на стороне шейха Али-Хаджи из даргинского с. Акуша и большевиков. Но некоторые поддержали врагов советской власти — аварских шейхов Узун Хаджи из аварского с. Салта и Нажмутдина из с. Гоцо (Гоцинского).
В 1920 году большевики добились установления на Северном Кавказе советской власти, склонив на свою сторону главарей этих шаек из числа бывших абреков, таких как дагестанские «красные партизаны» Кара Караев, Гирей Куппинский, качагъ-Омар87. Но отдельные сельские банды еще более десяти лет продолжали терроризировать советских
и партийных работников в Дагестане, Чечне, Кабарде. Они на деле пытались осуществить знаменитый призыв Узун Хаджи повесить на одной большой веревке «всех, кто пишет справа налево — комиссаров, инженеров, учителей»88. В 1921—1925 годах при поддержке абреков и местных жителей Гоцинский вел антисоветскую партизанскую борьбу в горах Дагестана и Чечни89. Банды объявлялись в горах еще в начале 1930-х годов, а в Чечне — до самого начала Отечественной войны. До 1944 года поддержка местного населения позволяла им действовать порой совершенно открыто, несмотря на значительные контингенты войск, которые власти вынуждены были постоянно держать против абреков90.
В 1922 году для борьбы с бандитизмом Дагестан и некоторые районы Чечено-Ингушетии были объявлены на военном положении91. Было начато формирование отрядов сельской милиции и частей особого назначения (ЧОН)92. Чтобы подорвать корни бандитизма, власти провели в сентябре 1926 года разоружение горцев. Силами сельских коммунистов, милиции и ЧОН в одном Дагестане было изъято 60 тыс. единиц оружия армейского образца. Только бывшие «красные партизаны» получили право не сдавать принадлежащие им винтовки и револьверы общим числом около 15 тыс. единиц. У прочего населения было оставлено только холодное оружие: шашки и кинжалы93. Окончательное разоружение горцев было проведено в 1944—1946 годах после депортации с Северного Кавказа чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев, поставлявших основные «кадры» раннего советского абречества. Физическое истребление видных абреков и ликвидация запасов оружия в горах94 позволила почти полвека поддерживать относительное спокойствие и порядок во всем регионе.
Возрождение абречества, примерно в таких же масштабах, как в 1920-е годы, произошло в постсоветское время в связи с общим кризисом власти в Российской Федерации вообще и на Северном Кавказе в частности. Немалую роль сыграл тут и культ абрека как благородного разбойника и героя «освободительной борьбы горцев с русским царизмом», сложившийся в литературе народов Кавказа в послевоенные десятилетия95. В годы российско-чеченской войны 1994—1996 годов у местного населения скопились огромные запасы оружия, сделавшегося предметом купли-продажи. Во время полевых обследований мне стали известны случаи, когда жители пограничных дагестанских селений распродавали часть колхозного имущества для того, чтобы на вырученные деньги приобрести оружие 96. Вооружение горцев Северного Кавказа завершилось к 1997 году, все положительные следствия разоружения 1920-1940-х годов были сведены на нет.
Сохранившие свою структуру и после окончания российско-чеченской войны 1994—1996 годов, партизанские отряды под руководством боевых командиров типа Салмана Радуева и Шамиля Басаева в
последние годы терроризировали Чечню, Ингушетию, Северную Осетию и Дагестан. Горские банды переместились в переселенческие районы на равнину. Их базы находятся в поросших лесом горах и предгорьях. Члены этих банд — молодые холостые или уже женатые люди 20—40 лет. Многие из них имеют высшее гуманитарное или техническое образование. Банды регулярно угоняют скот из пограничных селений. Широкое распространение получили похищения людей с целью вымогательства выкупа97. Собранные мной в 1995—1997 годы наблюдения говорят об участии этих банд в случаях возродившейся за последние годы кровной мести98.
Психология современного абрека
В последнем разделе я остановлюсь на миросозерцании современных кавказских разбойников. До сих пор мы изучали свидетельства их жертв, а также симпатизировавших абрекам горских крестьян, политических союзников или врагов абречества. Пора дать слово самим абрекам. До недавнего времени сделать это было непросто. Только недавно появился новый источник — интервью с наиболее знаменитыми преемниками кавказских абреков, взятые российскими и зарубежными журналистами. Здесь больше всех повезло известному Шамилю Басаеву, чаще других беседовавшему с представителями прессы.
Я проанализировал два интервью с Шамилем Басаевым. Одно из них он дал английскому журналисту из «Keston News» в ноябре 1995 года. Второе было записано корреспондентом ливанской газеты «Ал-Аман» в сентябре 1999 года, вскоре после того как боевики Басаева захватили несколько сел в двух горных района Дагестана — Ботлихском и Цу-мадинском99. Я выбрал эти материалы потому, что выраженные тут взгляды кажутся мне весьма характерными для современных абреков. Похожие заявления я не раз слышал от менее известных руководителей и членов горных банд во время полевых обследований в Цумадин-ском, Ахвахском и Хасавюртовском районах Дагестана.
Основной темой первой беседы был «набег» на г. Буденновск в июне 1995 года. Как известно, он привел к захвату заложников и массовым жертвам среди гражданского населения, и Басаев это признал: «Были мирные жители убитые нами, этого я отрицать не буду». По мнению английского журналиста, использование заложников как живых щитов во время боя, равно как и убийства мирных жителей мучили совесть Басаева, поэтому он постоянно оправдывался: он пытался свести такие жертвы к минимуму, но для него «дороже всего были его люди». В конечном счете вину за гибель жителей Буденновска Басаев полностью переложил на российские власти. По его словам, «весь
Шамиль Басаев летом 1999 г. во время захвата его «боевиками» ряда селений в Ботлихском районе Дагестана.
Фото из ливанской газеты «Ал-Аман», 1999, 17 сентября, № 373. С. 8
русский народ (кроме правозащитника Сергея Ковалева) стал заложником преступлений Москвы против Чечни, начиная с кровавой депортации чеченцев в Казахстан». На вопрос журналиста, не стоит ли боевикам покаяться в содеянном зле, он ответил: «Пусть сперва покаются русские»100.
Свои действия в Буденновске Шамиль Басаев оправдывал борьбой Чечни, а также «других нерусских южных республик» от Дона до Волги за «независимость от русского колониализма». По его словам, «выше победы Чечни в этой войне он ставит только свою веру». Даже ради достижения независимости «он никогда бы не отрекся от исламской веры». Во время беседы Басаев не раз подчеркивал свою приверженность идеалам ислама. Как мусульманина его возмущали не только действия, но и символика русских властей. Особенно «чудовищным» ему показалось возвращение на герб России двуглавого орла, животного, которое «противно замыслам Аллаха», ибо его нет в природе. Вообще Басаев слишком внимательно, порой суеверно, относится к символам. Судя по интервью, себя он считает орудием Аллаха, мстящего русским за все зло, совершенное большевиками на Кавказе101.
Во второй беседе, проходившей через четыре года, Шамиль Басаев более определенно высказался о своих религиозных и политических идеалах: «То, что происходит сейчас (в Дагестане. — В. Б.), — это великий джихад, священная война ради изгнания неверных с исламской земли, пребывающей в лоне ислама целых тринадцать веков...102
Мы боремся за очищение Дагестана от русских войск... за провозглашение исламской республики и создание великой Чеченской империи (выделено мною. — В. Б.) в Чечне и Дагестане, а затем и на земле Ингушетии». На вопрос о своем положении среди повстанцев Басаев ответил, что «дагестанские братья (по вере. — В. Б.) назначили» его своим «военным предводителем». «Братья» уже сформировали в Дагестане «правительство во главе с Серажутдином Рамазановым, а также парламент-шуру и исламский суд, чтобы судить предателей и трусов...» Идею исламской республики Басаев назвал «нашим наследием от наших предков, которое мы будем стремиться осуществить всякий раз, как представятся условия» 103.
Приведенные выше цитаты требуют некоторого комментария. Они показывают, как далеко зашли политизация и идеологизация абрече-ства, начавшиеся накануне установления советской власти на Кавказе. Сегодня оно стало внушительной политической силой со своей каз-
<_> <_> __ /п
ной, армией, судом, политическими организациями. С ним вынуждены считаться как российские власти, так и их противники. Недаром в сентябре 1998 года, когда аварский поэт Адалло, заместитель Ш. Басаева в движении «Конгресс народов Чечни и Дагестана», был арестован в Махачкале за незаконное ношение оружия, Басаев через несколько дней добился от дагестанских властей его освобождения104. Федеральные силы не могли арестовать лидеров радикальной дагестанской оппозиции — братьев М. Хачилаева и Н. Хачилаева, пока те скрывались в Чечне у полевых командиров105. Глава чеченского правительства А. Масхадов так и не смог остановить военные действия против федеральных сил, начатые в августе-сентябре 1999 года отрядами Ш. Басаева и Хаттаба106.
Лидеры современного абречества все чаще обращаются к исламу, рассматривая его как главный источник своей легитимности. Отсюда популярные у них в последние годы лозунги создания исламской республики, возрождения шариатских судов, существовавших на Кавказе в первые годы советской власти. В отличие от абреков прошлого, среди полевых командиров мало действительно глубоко верующих людей. Но они скрывают свое равнодушие к религии под маской воинственного ислама. Кроме того, среди соперничающих криминальных группировок нет единства в вопросах веры. Некоторые из них поддерживают руководителей суфийских братств накшбандия, кадирия и ясавия, недавно возобновивших свою деятельность. Другие, более радикально настроенные, подобно Басаеву и лидеру партии «Исламский порядок» М. Удугову, связаны с так называемыми ваххабитами, появившимися на Северном Кавказе в последние десятилетия107.
Еще важнее отметить сращивание государственного аппарата с аб-речеством, выдающим себя за исламскую и национальную оппозицию
коррумпированному российскому режиму. Новое поколение горских политиков вроде М. Удугова, Ш. Басаева, М. Хачилаева и Н. Хачи-лаева, Г. Махачева, опирающихся на криминальные группировки, добилось важных постов сначала в чеченском, а затем в дагестанском правительствах. Некоторые даже стали депутатами Думы в Москве108. И когда идеологи современных абреков провозглашают своей целью создание «исламской государственности» в Чечне и Дагестане, это, по-видимому, такой же блеф, как и требование возвращения к моральным и правовым нормам шариата. Недаром некоторые полевые командиры закрыли действовавшие на контролируемой ими территории шариатские суды Чеченской республики, дерзнувшие предъявить им уголовные обвинения109.
В то же время законные российские гражданские и военные власти все чаще усваивают методы «работы» абреков. Это показывают последние боевые действия, развернувшиеся в северо-западном Дагестане и Чечне с августа 1999 года. Кажется, что вернулись времена Кавказской войны XIX века, только нравы стали еще более дикими и жестокими. Повторяя действия «боевиков», федеральные силы разрушают селения и города, берут заложников, взрывают рынки и родильные дома в Грозном. Местная и московская милиция, соревнуясь друг с другом, устраивает этнические чистки, грабят и избивают «ваххабитов» или «лиц кавказской национальности»110. Глядя на все это, мирным жителям становится поистине трудно решить, кто же главный разбойник — полевые командиры типа Шамиля Басаева, командиры федеральных войск и работники ФСБ или коррумпированные главы северокавкавказских республик, держащие сторону Москвы?
* *
*
Подведем основные итоги. Об абречестве можно сказать следующее.
1. Пора пересмотреть укоренившийся в науке взгляд на него как на особенность традиционной культуры кавказских горцев. Безусловно, абречество выросло из регулярных набегов сельских ополчений и княжеских дружин горцев. Но в целом это плод сложных взаимоотношений государственной (царской, а затем советской) власти с горским обществом и его военными лидерами.
2. В развитии кавказского абречества можно выделить четыре основных этапа: эпоху Кавказской войны и последних крупных восстаний против русского господства, годы русско-японской войны и первой русской революции, гражданскую войну и довоенный советский период, постсоветский период.
3. Между современным абречеством и историческими формами разбоя на Северном Кавказе есть определенная преемственность. Похожи методы «работы» абреков. Существенно не изменилась тактика сельской герильи. Как и прежде абрекам свойственно некое «робингуд-ство» — желание представить себя защитниками бедных и угнетенных.
4. Гораздо резче заметны отличия абречества от традиционной культуры насилия кавказских горцев. Лидерами абреков стали профессиональные бандиты. Завязались прочные связи абреков с выросшими в регионе при российском и советском управлении городами, откуда они снабжаются оружием и деньгами. Ареал действия абреков сместился из высокогорья в предгорные и равнинные районы.
5. Государство привыкло бороться с горским разбоем военными методами. Однако окончательно уничтожить абречество пока еще никому не удалось. Оно периодически возрождается в периоды ослабления централизованной государственной машины. После распада СССР такое возрождение стало возможным во многом благодаря предшествующей советской политике заигрывания с мусульманским «национально-освободительным движением», героизации абреков времен Кавказской войны.
6. Развитие абречества как современной культуры насилия пост-традиционного горского общества продолжается. Сегодня это явление стало одной из новых, по существу, российско-советских «традиций» северокавказского общества.
7. Представления об абречестве среди коренного горского населения региона значительно изменилось. Если до середины XIX века их отношение к сельскому разбою было двойственно (поэтизация набегов в фольклоре, но борьба с разбойниками и грабителями в жизни), то при российском управлении происходит идеализация и исламиза-ция абречества. Многие абреки стали почитаться как святые шейхи-покровители горцев-мусульман. Поддержка местного населения — одно из важнейших условий сохранения и периодического возрождения абречества в регионе.
ПРИМЕЧАНИЯ
В основу этой статьи лег переработанный мною текст докладов об абречестве, подготовленных для двух семинаров на тему «Empire and Region: the Russian Case, 1700—1991», проходивших в Нью-Йорке и Омске зимой 1998 г. и летом 1999 г. Я хочу выразить свою благодарность Фонду Форда, оплатившему мою поездку на эти семинары, а также всем моим коллегам и друзьям, взявшим на себя труд прочесть текст статьи и сделать поправки к ней, в первую очередь М. С. Гаджиеву и С. А. Панарину. Моя особая благодарность А. К. Аликберову, любезно предоставившему для публикации фотографию абрека Буба из с. Икра, и М. Е. Алексееву, помогавшему отсканировать фотоматериалы, опубликованные в статье.
1 Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII—XIX вв. Нальчик, 1974. С. 48.
2 Дагестан в известиях русских и западноевропейских авторов XIII—XVIII вв. Махачкала, 1992.С. 44.
3 Челеби Э. Книга путешествия. М., 1979. Вып. 2. С. 59.
4 Ламберти А. Описание Колхиды, называемой теперь Мингрелией // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Тифлис, 1913. Вып. 43. С. 80.
5 Магомед-Ханов М. Истинные и ложные последователи тариката // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис. Вып. IV. С. 5.
6 Броневский С. М. Исторические выписки о сношениях России с Персиею, Грузи-ею и вообще с горскими народами, на Кавказе обитающими, со времен Ивана Васильевича доныне. СПб., 1996. Л. 11 об. С. 28.
7 Покровский Н. И. Обзор источников по истории имамата. М., 1939. С. 188.
8 Хан-Гирей. Записки о Черкессии. Нальчик, 1976. С. 299; Дагестан в известиях... С. 35, 49—50; Броневский C. M. Исторические выписки... Л. 170, 178. С. 112, 116.
9 Центральный государственный военно-исторический архив (далее: ЦГВИА). Ф. ВУА. Д. 6438; ср.: Центральный государственный исторический архив Республики Грузия (далее: ЦГИА РГ). Тбилиси. Ф. 2. Оп. 1. Д. 2540. Л. 103, Д. 9173, Л. 1; Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (далее АКАК). Тифлис. Т. VI. Ч. 2. С. 541; Ермолов А. П. Письма. СПб., 1826; Эльмесов А. М. Из истории русско-кавказской войны. Нальчик, 1991. С. 184.
10 аль-Карахи М.Т.Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах. Махачкала, 1990. Ч. II. С. 12—13, 20—22; Тахнаева П. И. Чох в блистательную эпоху Шамиля. Махачкала, 1997. С. 40—45, 88—92.
11 Пантюхов И. Современные лезгины // Кавказ, 1901. № 228.
12 П. К. (Услар П. К.) Кое-что о словесных произведениях горцев // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1868 (репринт: М., 1992). Вып. I. С. 4—5.
13 Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов (XVIII — первая половина
XIX в.). М., 1967. С. 50—55; Османов М.-З. О. Формы традиционного скотоводства народов Дагестана в XIX — начале ХХ в. М., 1990. С. 52—60.
14 Багиров А. Мюридизм и Шамиль // Большевик, 1950, XIII. С. 21—37; Смирнов Н. А. Реакционная сущность движения мюридизма и Шамиля на Кавказе. М., 1952; Фадеев А. В. О внутренней социальной базе мюридского движения на Кавказе XIX в. // Вопросы истории, 1955. № 6. С. 67—77.
15 Блиев М. М. Кавказская война, социальные истоки, сущность // История СССР, 1983. № 2; Блиев М. М., Дегоев В. Кавказская война. М., 1994. С. 37—109.
16 Покровский Н. И. Обзор источников... С. 188.
17 Гарданов В. К. Общественный строй... С. 56; Национально-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20-50-х годах XIX в. Материалы конференции. Махачкала, 1994. С. 245—249.
18 См., например: Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Ch. Le soufi et le commissaire. Les confréries musulmanes en URSS. Paris, 1986.
19 Bennigsen Broxup M. Caucasian Muridism in Soviet historiography // Jemaleddin of Kazikumukh. Naqshbandi treaty. Oxford, 1986. P. 5—6, 14; North Caucasus Barrier. The Russian advance toward the Muslim world. Ed. by M. Bennigsen Broxup. London, 1992. P. 112-117.
20 Агларов М. А. Сельская община в Нагорном Дагестане в XVII — начале XIX в. М., 1988. С. 18-21, 141, 143; Кажаров В. Х Традиционные общественные институты кабардинцев и их кризис в конце XVIII — первой половине XIX в. Нальчик, 1994. С. 181, 322.
21 Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Одесса, 1882. Вып. I. С. 360.
22 Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.-Л., 1958. Т. I. С. 25-26; ср. Шагиров А. К. Этимологический словарь адыгейского (черкесского) языка. М., 1977. Т. 1. С. 56.
23 Этимологический словарь русского языка. М., 1963. Т. I. Вып. 1 (А). С. 17.
24 Анчабадзе Ю. Д. «Остракизм» на Кавказе // Советская этнография, 1979. № 5. С. 137; Агларов М. А. Сельская община... С. 101—104; ср., например, адат с. Урада: Рукописный фонд Института истории, археологии и этнографии им. Г. Цадасы Дагестанского научного центра РАН (далее: РФ ИИАЭ). Махачкала. Ф. 5. Оп. 1. Д. 57. Л. 3.
25 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 337—338; ср. Архив внешней политики России (далее: АВПР). Москва. Ф. 115. Кабардинские дела. Оп. 1 (1754 г.). Д. 6. Л. 218.
26 Кажаров В. Х.Традиционные общественные институты... С. 337.
27 Толь. Толковый словарь русского языка. СПб., 1863, т. I, с. 9.
28 Даль В. Толковый словарь. СПб., 1880. Т. I. С. 2.
29 Абаев В. И. Историко-этимологический словарь... С. 25—26.
30 Полозов. В дебрях Закавказья // The Bakhmeteff Archive of the Library of the Columbian University (далее: BAR). New York. P. 1—2.
31 Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1960. С. 15.
32 Гатуев К. Зелимхан. Ростов-на-Дону—Краснодар, 1926; Искандер Ф. Стоянка человека. М., 1991.
33 Искандер Ф. Стоянка человека... С. 232—243.
34 Подробнее см.: Карпов Ю. Ю. Джигит и волк. Мужские союзы в социокультурной традиции горцев Кавказа. СПб., 1996. С. 24—92.
35 История Дагестана с древнейших времен до конца XV в. Махачкала, 1996. С. 322, 324.
36 Шиллинг М. Е. Кубачинцы и их культура // Труды Института этнографии. М., 1949. Т. 8. С. 174-175.
37 Шаманов И. М. Скотоводство и общественный быт карачаевцев в XIX — начале
ХХ в. // Кавказский этнографический сборник. М., 1972. Вып. 5. С. 86-87; Мафед-зев С. Х. Обряды и обрядовые игры адыгов в XIX — начале ХХ в. Нальчик, 1979. С. 37-52.
38 АВПР. Ф. 115. Кабардинские дела. Оп. 1 (1754 г.). Д. 6. Л. 243, 246 об., 248 об., 251; Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. Документы и материалы. М., 1957. Т. 2. С. 263, 274.
39 Берзенев Н. Из воспоминаний об Осетии // Кавказ, 1851. № 92.
40 Панек Л. Б. Материалы по этнографии рутульцев // РФ ИИАЭ. Ф. 3. Оп. 36. Д. 2. Л. 59.
41 Стевен. Журнал путешествия по земле Войска Донских казаков, к Кавказу и в Астрахань // Северный архив. 1824. Ч. 12. № 24. С. 260.
42 Карпов Ю. Ю. Джигит и волк... С. 132.
43 Магомедов Р. М. По аулам Дагестана. Махачкала, 1979. С. 25.
44 Центральный государственный архив Республики Дагестан. (далее: ЦГА РД). Махачкала. Ф. р-117. Оп. 34. Д. 7. Л. 56; Комаров А. В. Адаты и судопроизводство по ним // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1868. Вып. I. С. 43-49.
45 Люлье Л. Я. Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухайцев // Люлье Л. Я. Черкесия. СПб., 1859. С. 40.
46 Лугуев С. А, Магомедов Д. М. Бежтинцы в XIX — начале ХХ в. Махачкала, 1994. С. 144.
47 Гарданов В. К. Общественный строй... С. 233.
48 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 406.
49 Агларов М. А. Сельская община... С. 159.
50 Комаров А. В. Адаты и судопроизводство... С. 44; Шиллинг М. Е. Народы андо-цезской группы // РФ ИИАЭ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 56. Л. 32.
51 Адыги, балкарцы и карачаевцы... С. 516.
52 Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев... Вып. I. С. 125.
53 Сержпутовский А. К.. Поездка в Нагорный Дагестан. Пг., 1917. С. 6.
54 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 321.
55 АКАК, 1904. Т. 12. С. 1050; Тахнаева П. И. Чох в блистательную эпоху... С. 92.
56 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 182, 189.
57 Адаты Дагестанской области и Закатальского округа. Тифлис, 1899. С. 32—35.
58 Булатова А. Г. Традиционные праздники и обряды народов горного Дагестана в XIX-XX вв. Л., 1988. С. 115.
59 Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа. СПб., 1869. Ч. 1—2. С. 263-265, 267.
60 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 417-419.
61 Бобровников В. О. Обычное право в пореформенном Дагестане (1860-1917) // Наука и молодежь. Сб. ст. Отв. ред. Р. И. Сефербеков. Махачкала, 1997. Вып. 1. С. 23-25; его же: Суд по адату в дореволюционном Дагестане // Этнографическое обозрение, 1999. № 2. С. 35.
62 Предписание председателя Дагестанского народного суда от 20 сентября 1911 г. № 2288 // ЦГА РД. Ф. 21. Д. 7. Л. 18.
63 Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев... Вып. I. С. 261.
64 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 339-343.
65 Центральный государственный архив Кабардино-Балкарской Республики (далее: ЦГА КБР). Нальчик. Ф. 23. Оп. 1. Д. 48. Т. 1. Л. 11-11 об.
66 Берже А. П. Выселение горцев Кавказа // Русская старина. СПб., 1882. Т. 36. С. 340; Фадеев Р. А. Собрание сочинений. СПб., 1890. Т. I. С. 149; Надеждин П. Кавказский край. Природа и люди. Тула, 1895. С. 112-113.
67 Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 338.
68 Привилегированные сословия Кабардинского округа // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1870. Вып. 3. С. 5.
69 Бушуев С. К Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М.-Л., 1939. С. 93-94, 96-97; Национально-освободительное движение... С. 236; Gammer M. Muslim resistance to the Tsar: Shamil and the conquest of Chechnia and Daghestan. London. 1994. P. 251.
70 ЦГА КБР. Ф. 23. Оп. 1. Д. 48. Т. 2. Л. 52.
71 Гарданов В. К Общественный строй... С. 300-301.
72 Полозов. В дє6рях Зaкaвказья // BAR. P. 5-6; Кажаров В. Х. Традиционные общественные институты... С. 421; Бобровников В. О. Обычное право... С. 26.
73 ЦГА КБР. Ф. 23. Оп. 1. Д. 48. Т. 2. Л. 59; УмахановХ.Помнят андийские горы. Махачкала, 1993. С. 49-51; Шиллинг М. Е. Малые народы Дагестана. М., 1993. С. 104.
74 Рамазанов А. Х. Борьба дагестанских народов против колониализма в послеима-матский период // Наука и молодежь. Сб. ст. Отв. ред. Р. И. Сефербеков. Махачкала,
1997. Вып. 1. С. 58, 62.
75 Бушуев С. К. Борьба горцев за независимость... С. 62.
76 Подробнее см.: Бобровников В. О. Суд по адату... С. 31-45.
77 ЦГВИА. Ф. 400. Д. 31. Л. 3.
78 Полозов. 1905 и 1906 годы в Закавказье // BAR. Л. 1.
79 Бердяев С. К. Чечня и разбойник Зелимхан. Париж, 1930; Известия, 1999, 14 августа.
80 Казаковский П. В. Разбои на Кавказе. Владикавказ, 1913. С. 79; ЦГА РД. Ф. 2. Оп. 4. Д. 5. Л. 2-4, 5.
81 ЦГА РД. Ф. 2. Оп. 4. Д. 5. Л. 2-4, 5.
82 Там же. Ф. 2. Оп. 4. Д. 5. Л. 5.
83 Большая советская энциклопедия (БСЭ). М., 1926. Т. 1. С. 83.
84 Рамазанов А. Х.Борьба дагестанских народов... С. 63.
85 Бердяев С. К Чечня...; его же: Разбои на Северном Кавказе. Париж, 1936. С. 5-16; БСЭ... Т. 1. С. 83.
86 Османов Г. Г. Социально-экономическое развитие дагестанского доколхозного аула. М., 1965. С. 316.
87 Караев К Р. Воспоминания. Махачкала, 1968. С. 23, 36. Перейдя на службу к советской власти, абреки долго сохраняли разбойничьи привычки. Упомянутый нами К. Р. Караев, конвоируя в годы Отечественной колонну немецких пленных, всех их перестрелял по дороге // Полевые материалы автора 1997 г.
88 ЦГА РД. Ф. р-268. Оп. 1. Д. 5; Красный землероб, 1925, 1 апреля.
89 Караев К Р. Воспоминания... С. 51—58.
90 ЦГА РД. Ф. 2. Оп. 4. Д. 5. Л. 2-4, 5.
91 Там же. Ф. р-168. Оп. 2. Д. 6. Л. 78.
92 Там же. Ф. р-1 (бывший Партархив). Оп. 5. Д. 85. Л. 4.
93 Там же. Ф. р-1. Оп. 3. Д. 149; Караев К Р. Воспоминания... С. 74.
94 Даниялов А. Д. Воспоминания. Махачкала, 1992. С. 68; ср. Бердяев С. К. Разбои на Северном Кавказе... С. 25; Дагестанская правда, 1996, 23 марта.
95 Подробнее об этом см.: Бобровников В. О. Советская национальная политика и изменение идентичности горцев Западного Дагестана // Фактор этноконфессиональной самобытности в постсоветском обществе. М.: Моск. Центр Карнеги, 1998. С. 125-126.
96 Полевые материалы автора 1995-1996 гг. Ср. Бобровников В. О. Исламская трансформация колхозов Аварии (Нагорный Дагестан) // Восток, 1998. № 5. С. 102.
97 Полевые материалы автора 1995-1996 гг. Ср. частые заметки в местной прессе, например: Новое дело, 1997, 7 февраля, 21 февраля.
98 Полевые материалы автора 1995-1997 гг.
99 В обоих случаях беседа велась на русском языке. Однако мы располагаем только сокращенным английским пересказом четырехчасовой беседы с Басаевым английского журналиста Лоренса Юзела и полным арабским текстом ответов Басаева на вопросы арабского журналиста. Поэтому мой перевод может отличаться от устного русского оригинала.
100 Lawrence A. Uzzell. A terrorist’s theology // Keston News Service. October, 1995.
101 Там же.
102 Эта незначительная, казалось бы, хронологическая подробность обнаруживает, что на самом деле Шамиль Басаев лишь заигрывает с исламом, сохраняя чисто светское, точнее советское миросозерцание. Если считать века по лунному исламскому календарю, как это делают до сих пор верующие мусульмане в России и за рубежом, от арабского завоевания Южного Дагестана до нашего времени прошло не 13, а 14 веков.
103 Ал-Аман, 1999, 17 сентября 1999, № 373. С. 8. Ср. статью А. X. Дудаева «Чеченское Исламское государство», опубликованную в Грозном в газете «Аль-Каф» за ноябрь
1998, № 1. В другом интервью Ш. Басаев заявил, что будет «продолжать священную войну, пусть даже весь мир заполыхает синим пламенем... пока не будут освобождены мусульмане от Волги до Дона». См.: Moscow News, 1999, 1 сентября.
104 Известия, 1998, 8 сентября. С. 4.
105 Интерфакс, 1998, 15 октября. Ср. заявление С. Радуева о том, что он нанесет вооруженные удары по российским войскам в Дагестане, если М. Хачилаев, арестованный в сентябре 1998 г., не будет освобожден. См.: Известия, 1998, 12 сентября.
106 Le Monde, 1999, 18 Septembre. P. 2; 25 Septembre. P. 4.
107 Подробнее об этом см.: Бобровников В. О. Советская национальная политика... C. 124, 126. Ср.: Итар-ТАСС, 1998, 10 января; Известия, 1999, 14 августа; Мир за неделю, 1999, 9-16 октября.
108 Интерфакс, 1998, 15 октября; Известия, 1999, 14 августа.
109 Полевые материалы автора 1996-1997 гг.
110 Известия, 1998, 8 сентября; Le Monde, 1999, 18 Septembre. P. 2; 25 Septembre. P. 4.
