CC BY
81
УДК 820
Д. Н. Жаткин, Т. А. Яшина ТОМАС МУР В ТВОРЧЕСКОМ ВОСПРИЯТИИ А. С. ПУШКИНА
В статье выявляются традиции Т. Мура в произведениях А. С. Пушкина. Анализируются причины негативного отношения Пушкина к творчеству Т. Мура, дается оценка Пушкиным роли Т. Мура в развитии мировой литературы, выявляются образы поэзии Т. Мура, заимствованные А. С. Пушкиным. Приведены взгляды литературоведов на проблему творческих взаимосвязей двух поэтов.
Несмотря на позитивную реакцию русской печати начала Х1Х в. на творчество Томаса Мура, особенно заметную после появления второй части «Лалла Рук» («Рай и пери») в переводе В. А. Жуковского («Пери и ангел») на страницах «Сына Отечества» в 1821 г., нельзя не отметить негативное отношение к Муру и его произведениям А. С. Пушкина. Поэт писал П. А. Вяземскому 2 января 1822 г.: «Жуковский меня бесит - что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся «Лалла-рук» не стоит десяти строчек «Тристама Шанди»1 [1, т. 9, с. 36]. Подтверждением прочности негативного отношения Пушкина к «безобразному восточному воображению», которому напрасно подражал Мур, являются другие суждения, сохранившиеся в эпистолярии великого русского поэта. В частности, 27 июня 1822 г. в письме Н. И. Гнедичу Пушкин говорил о досаде, испытываемой при появлении переводимых Жуковским «уродливых повестей Мура». Признавая, что «английская словесность начинает иметь влияние на русскую», великий русский поэт вместе с тем проводил четкую разделительную грань между творчеством Байрона и Мура: «С нетерпением ожидаю «Шильонского узника»; это не чета «Пери» и достойно такого переводчика, как певец Громобоя и Старушки» [1, т. 9, с. 42].
Пушкин аргументированно раскрывает внутреннюю сущность своего негативного восприятия художественного творчества Мура, при этом вновь противопоставляя его и Байрона в письме П. А. Вяземскому, датируемом концом марта - началом апреля 1825 г.: «...знаешь, почему не люблю я Мура? -потому что он чересчур уже восточен. Он подражает ребячески и уродливо -ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. - Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранять вкус и взор европейца. Вот почему Байрон так и прелестен в «Гяуре», в «Абидосской невесте» и проч.» [1, т. 9, с. 142]. Не изменяя своего мнения с течением времени, Пушкин снова отрицательно высказывается по поводу «Лаллы Рук» Мура и во второй половине ноября 1825 г. в письме П. А. Вяземскому: «Поступок Мура (сожжение Муром записок Байрона. - Д. Ж., Т. Я.) лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье)» [1, т. 9, с. 215].
В своем отрицательном восприятии «восточной роскоши» Мура Пушкин во многом опередил время и потому долго не встречал понимания современников; только в 1830-е гг. полемические суждения о «восточном воображении» Мура стали появляться в отечественной публицистике и литера-
1 А. С. Пушкин имеет в виду роман английского писателя ХУШ в. Л. Стерна «Тристрам Шенди».
турной критике. Пушкин формировал свое представление о «Лалла Рук» и творчестве Мура не только на основе знакомства с переводом В. А. Жуковского «Пери и ангел», но и под влиянием опубликованного в 1821 г. в «Соревнователе просвещения и благотворения» (ч. 16), а затем и отдельным изданием прозаического фрагмента из «Лалла Рук» в переводе Н. А. Бестужева. В библиотеке Пушкина имелся полный прозаический перевод «Лалла Рук» на французский язык [2, с. 217], выпущенный Амедеем Пишо в 1820 г. [3; 4, р. 109, 132], из чего можно заключить, что великий русский поэт был знаком со всеми частями произведения Мура и мог высказывать суждения, исходя из целостного восприятия всего текста.
Неизменно отслеживая появление в русской периодике все новых и новых переводов из Т. Мура, в том числе осуществленных П. А. Вяземским, И. И. Козловым, Пушкин не только не менял своего известного отношения к творчеству автора «Лалла Рук», но и во многом переносил свою антипатию на тех современных русских поэтов, которые стремились следовать традиции Мура, подражали восточным мотивам его поэмы. Здесь можно, в частности, назвать имя А. И. Подолинского, опубликовавшего в 1827 г. свою первую поэму («повесть в стихах») «Див и пери», вселившую во многих представителей литературной среды надежду на появление нового самобытного дарования. Оппонент пушкинского круга Н. А. Полевой и его единомышленники со страниц русской периодики стали благодарить Подолинского «от имени человечества», что со стороны трудно было воспринять без иронии. Пушкин не принимал поэму Подолинского по той же причине, по какой не мог принять перевод Жуковского «Пери и ангел»: в этих поэмах предельно вычурно, в неприемлемой для великого поэта форме проявился ориентальный колорит.
У представителей пушкинского окружения вызывали недоумение повелительность тона и отсутствие определенности в хвалебных высказываниях Н. А. Полевого, односторонность его самоуверенных рассуждений, вредно повлиявших на молодого Подолинского, который стал еще более небрежен в своей языковой благозвучности, что и проявилось во второй его поэме «Борский», отрицательно встреченной русской критикой [5, с. 226]. На вечере у
A. А. Дельвига 24 февраля 1829 г., где в числе гостей был и Подолинский, «мальчик, вздутый <...> панегиристами и Полевым», Пушкин высказал интересную мысль, на следующий день переданную С. П. Шевыревым в письме М. П. Погодину: «Полевой от имени человечества благодарил Подолинского за «Дива и пери», теперь не худо бы от лица вселенной побранить его за «Борского» [6, с. 703]. Таким образом, мы можем говорить об отрицательном отношении Пушкина не только к Муру, но и к его молодому русскому последователю А. И. Подолинскому.
Упомянутый выше С. П. Шевырев в статье, посвященной «Манфреду» Байрона в переводе М. П. Вронченко, относил Мура и Пушкина к разным группам писателей. Первая группа, черпавшая материал для творчества из внешнего мира, включала, помимо Пушкина, также И.-В. Гете, В. Скотта,
B. Ирвинга, Ф. Купера. Ко второй группе, изначально обращавшейся к миру внутреннему, миру души, причислялись Ф. Шиллер, Дж.-Г. Байрон, Т. Мур,
В. А. Жуковский, А. Мицкевич. «Наш Пушкин», по мнению С. П. Шевырева, в отдельных романтических поэмах (прежде всего, в «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане») «переходит во второй ряд, но <...> в сих произведениях он является более подражателем, нежели оригинальным» [7, с. 57-58].
Вместе с тем нельзя не сказать о спорных попытках современников и некоторых исследователей жизни и творчества Пушкина сблизить отдельные его произведения с сочинениями Мура. Эти попытки берут свое начало от известного суждения К. А. Полевого, заявившего в 1834 г., что Пушкин -«род нашего Байрона с примесью Мура» [6, с. 750]. После выхода в свет книги П. В. Анненкова «Материалы для биографии Пушкина» (СПб., 1855) появились многочисленные отклики (Н. Г. Чернышевского, А. В. Дружинина,
Н. А. Добролюбова, А. А. Григорьева и др.), в числе которых была и рецензия В. П. Гаевского, высказавшего в «Отечественных записках» предположение о наличии традиции Мура в стихотворении Пушкина «Эхо» (1831): «Главная мысль в нем принадлежит самому Пушкину, но некоторые подробности и даже размер стихотворения обличают автора «Ирландских мелодий» [8, с. 61]. Наблюдение Гаевского побудило издателей произведений Пушкина конца Х1Х - начала XX в. публиковать стихотворение «Эхо» с подзаголовком «Из Томаса Мура», пока Н. В. Яковлев не установил перекличку между «Эхом» Пушкина и более ранним стихотворением Б. Корнуолла «Прибрежное эхо» [9, с. 20-25]. В опубликованной позднее работе «Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина» Н. В. Яковлев пытался сблизить «Египетские ночи» Пушкина и «New Thoughts on Old subjects» (1828) С.-Т. Кольриджа, где некий импровизатор пытается кратко передать суть одной из «Ирландских мелодий» Т. Мура - «Believe me if all those endearing young charms...» [10, с. 140-144], однако и эту попытку проведения опосредованной параллели между Пушкиным и Муром следует признать зыбкой, не имеющей существенных доказательств.
Попытки исследователей найти точки сближения между произведениями Мура и Пушкина имели под собой определенные основания, связанные, в частности, с анализом круга чтения как самого великого русского поэта, так и его современников. Например, известно, что сочинения Мура имелись в библиотеке с. Тригорского [11, с. 19-20], причем Анна Николаевна Вульф была большой почитательницей английского поэта. Данное обстоятельство, подтвержденное Пушкиным в письме к брату Анны Николаевны Алексею от 16 октября 1829 г. («В Малинниках застал я одну Анну Николаевну с флюсом и с Муром» [1, т. 9, с. 295]), позволяет предположить, что, живя в Михайловском, Пушкин мог брать книги Мура из библиотеки своей тригорской знакомой [12, с. 41-42]. В альбоме А. Н. Вульф, хранящемся в ИРЛИ [13], имеются многочисленные выписки из «Ирландских мелодий» в английском подлиннике и в русских переводах М. П. Вронченко и П. А. Вяземского1.
В библиотеке самого Пушкина, как верно указал Б. Л. Модзалевский, можно было найти в числе прочих и очень редкие, почти неизвестные ныне произведения Мура, например, в составе парижской серии «Baudry’s Collection of Ancient and Modern British Authors», увидевшей свет в 1835 г., имелись
1 В английском подлиннике в альбоме А. Н. Вульф представлены две «ирландские мелодии» (под названиями «From Irish Melodies» и «Now sweetly could I lay my head»). В переводе П. А. Вяземского в альбом вписано стихотворение Мура «Когда мне светятся глаза, зерцало счастья...», в переводе М. П. Вронченко - стихотворения «Мне дорог час, когда бледнеет пламень дня...», «Может в зеркале вод отразиться луна...», «Лети, мой корабль, пернатой стрелой...», «Умолчим его имя...» и др.
на языке оригинала «Эпикуреец», «Биография Шеридана», «Жизнь и смерть лорда Эдварда Фитцджеральда», «Записки капитана Рока», «Путешествия ирландского джентльмена в поисках религии» [2, с. 153]. Последнее из названных произведений также имелось у Пушкина во французском переводе 1833 г., причем на обложке книги великий русский поэт оставил помету «Пушкин», удостоверявшую принадлежность книги лично ему [14, с. 606]. Наконец, в библиотеке Пушкина хранилось парижское издание 1829 г. «The Poetical Works of Thomas Moore <...> in one volume» («Поэтические творения Томаса Мура <...> в одном томе») [2, с. 294], включавшее, помимо известных «ирландских мелодий», баллад, и политико-сатирические произведения Мура, пропущенные русской цензурой, не осознавшей всей глубины язвительных намеков английского поэта. Эта книга, содержавшая полные тексты таких острых произведений, как «Fudge Family in Paris» («Семейство Фаджей в Париже», 1818) и «Fable for the Holy Alliance» («Басни для Священного Союза», 1823) [15, р. 136-156, 180-186], получила широкое распространение в русской литературной среде, имелась в домашних собраниях многих современников Пушкина.
Интересно пронаблюдать, рядом с какими именами возникает в творческом сознании Пушкина имя Томаса Мура. В незавершенном очерке «О статье А. Бестужева «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов» (1825), оспаривая точку зрения Бестужева, согласно которой первый период литературы является «веком сильных чувств и гениальных творений», после чего наступает упадок, Пушкин писал об обратном, хотя и здесь не видел никакой особой закономерности: «Ром<антическая> слов<есность> началась триолетами <...>. После кавалера Marini явился Al-fieri, Monti i Foscolo, после Попа и Аддиссона - Байрон, Мур и Соуве» [1, т. 6, с. 261]. Впоследствии Пушкин предпочел выразить свои мысли не в форме статьи, так и оставшейся неоконченной, а непосредственно в письме
А. А. Бестужеву, датируемом концом мая - началом июня 1825 г.: «У англичан Мильтон и Шекспир писали прежде Аддиссона и Попа, после которых явились Southay, Walter Scott, Moor и Byron - из этого мудрено вывести какое-нибудь заключение или правило» [1, т. 9, с. 158].
В черновых набросках предисловия к первой главе «Евгения Онегина» Пушкин упоминает Мура рядом с Байроном [16, с. 528], а в статье «О Байроне и о предметах важных» (1835) опирается на мнение Мура как авторитетного биографа Байрона: «Мур справедливо замечает, что в характере Б<айрона> ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны, смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой необузданные страсти, причуды и дерзкое презрение к общему мнению» [1, т. 6, с. 51]. В другой, более ранней статье «Рецензии на альманах «Денница» на 1830 год», напечатанной «Литературной газетой» (Литературная газета. - 1830. - № 8) без подписи, Пушкин цитирует слова И. В. Киреевского о русской переводной литературе и о том, что в основном «шесть иностранных поэтов разделяют <...> любовь наших литераторов: Гете, Шиллер, Шекспир, Байрон, Мур и Мицкевич» [1, т. 6, с. 51]. В совершенно ином ряду знаменитых имен Мур упомянут в стихотворении Пушкина «К***» («Ты богоматерь, нет сомненья.», 1826): «Есть бог другой земного круга - // Ему послушна красота, // Он бог Парни, Тибулла, Мура, // Им мучусь, им утешен я» [1, т. 2, с. 161].
Таким образом, можно прийти к выводу о том, что, несмотря на отрицательные суждения о Муре и неприятие его «восточной повести» «Лалла Рук», Пушкин никоим образом не умалял роль английского поэта в развитии мировой литературы, нередко называл его имя вместе с именами признанных зарубежных классиков и старался не упустить из виду новые произведения Мура, внимательно читая и собирая их, включая самые редкие, в своей библиотеке.
Отрицательно воспринимая Томаса Мура и его наиболее известную романтическую поэму «Лалла Рук», критикуя неумелую подражательность
А. И. Подолинского «восточному воображению» Мура, Пушкин в то же время неоднократно обращался в своем творчестве к образам и мотивам «Лаллы Рук», которые получали во многих случаях оригинальную художественную интерпретацию.
Образ пери, вошедший в русскую литературу благодаря «Лалла Рук» Томаса Мура и позднейшей поэме А. И. Подолинского «Див и пери»1, широко распространился в поэтическом обиходе рубежа 1820-1830-х гг., его можно встретить у многих поэтов (например, В. А. Жуковского, М. Ю. Лермонтова, А. И. Полежаева, А. И. Одоевского, А. С. Хомякова) [18, с. 3-8] и, в том числе, у Пушкина в стихотворении «Из Barry Cornwall» (1830), вольном подражании песне Б. Корнуолла: «Можно краше быть Мери, // Краше Мери моей, // Этой маленькой пери; // Но нельзя быть милей // Резвой, ласковой Мери» [1, т. 2, с. 328].
В знаменитом стихотворении Пушкина «К***» («Я помню чудное мгновенье...», 1825), посвященном А. П. Керн, можно видеть характерный образ «гения чистой красоты»: «Я помню чудное мгновенье: // Передо мной явилась ты, // Как мимолетное виденье, // Как гений чистой красоты» [1, т. 2, с. 89]. Известно, что Пушкин высоко ценил стихотворение А. А. Дельвига «В альбом» («О, сила чудной красоты!..», 1823) [19, с. 101], нарушавшее анакреонтический союз вина и любви, традиционно воспевавшийся поэтами в лицейские годы: «О, сила чудной красоты! // К любви, по опыту, холодный, // Я забывал, душой свободный, // Безумной юности мечты; // И пел, товарищам угодный, // Вино и дружество - но ты // Явилась, душу мне для муки пробудила, // И лира про любовь опять заговорила» [20, с. 155-156]. Лексемы, нестандартизо-ванные словосочетания, использованные Дельвигом («чудной красоты», «ты явилась»), впоследствии встречаются в строках пушкинского шедевра. И у Дельвига, и у Пушкина говорится о том, что подлинное вдохновение, временно покинувшее поэта, возвращается вместе с чудной, чистой красотой -воплощением поэзии и любви. Пушкину, почувствовавшему благозвучие некоторых из предложенных Дельвигом художественных форм, удалось успешно перенести их в свое совершенное произведение.
Однако появление у Пушкина образа «гения чистой красоты» вряд ли можно связывать лишь с творчеством А. А. Дельвига. В стихотворении «Лалла Рук», созданном В. А. Жуковским в Берлине между 15 (27) января
1 Образ пери оставался знаковым для творчества А. И. Подолинского и позднее, в 1830-е гг., когда увидела свет его поэма «Смерть пери» (СПб., 1837). И хотя «мысль к этой поэме», по признанию самого А. И. Подолинского, подала «Смерть ангела» Ж.-П. Рихтера [17, с. 82], однако симптоматичной можно признать саму трансформацию образа ангела в образ пери.
и 7 (19) февраля 1821 г. и посвященном августейшей ученице - великой княгине Александре Федоровне, участвовавшей в центральной роли Лаллы Рук в дворцовом спектакле [21, с. 102], есть такие строки: «Ах! не с нами обитает // Гений чистой красоты: // Лишь порой он навещает // Нас с небесной высоты» [22, с. 250]. О том, что Пушкин был знаком со стихотворением поэта-предшественника, свидетельствует, в частности, переписанное рукою Пушкина в сокращенном виде рассуждение, приложенное В. А. Жуковским к «Лалла Рук» [14, с. 490-492]. В черновиках восьмой главы «Евгения Онегина» Пушкина на отдельном листе вместе со строфой XLVI сохранилась строфа, которая должна была, по-видимому, следовать за XXX строфой [16, с. 637], но не вошла в окончательный текст романа в стихах: «И в зале яркой и богатой, // Когда в умолкший, тесный круг, // Подобна лилии крылатой, // Колеблясь, входит Лалла-Рук» [1, т. 4, с. 489]. Символично, что под именем Лаллы Рук у Пушкина скрывается все та же августейшая особа - Александра Федоровна, в ту пору уже царица, жена российского императора Николая I.
О заимствовании Пушкиным образа «гения чистой красоты» из «Лалла Рук» В. А. Жуковского писали H. И. Черняев [23, с. 54] и А. И. Белецкий [24, с. 390-391], однако и здесь не все так однозначно, как может представляться поначалу: данный образ встречается в других сочинениях Жуковского - заметке «Рафаэлева мадонна» (1821): «...и она была там, где только в лучшие минуты жизни быть может. Гений чистой красоты был с нею» [25, с. 311] - и стихотворении «Я музу юную, бывало...» (1823): «Цветы мечты уединенной // И жизни лучшие цветы, - // Кладу на твой алтарь священный // О, гений чистой красоты!» [22, с. 302]. И. П. Галюн указывает на связь образа «мимопро-летевшего гения» как символа прекрасного в произведениях В. А. Жуковского с традицией творчества близкого иенским романтикам Ф. Шеллинга (стихотворение «Lied») [26, с. 20-23].
Размышляя в «Лалла Рук» о «гении чистой красоты», В. А. Жуковский акцентировал внимание на скоротечности бытия, краткости мига поэтического вдохновения, когда перед творцом возникает облик высшей красоты. В порыве творческого вдохновения поэт отрывается от бренной земной оболочки, от всего того, что стало непререкаемой ценностью для этого мира, для окружающих, что значимо для него в реальной жизни, и при этом не ощущает духовной дисгармонии, ибо недостаток земного общения ему компенсирует способность при помощи богов освобождать свой дух от оков повседневности, задумываться над вечными и трагическими загадками бытия. В подобном ключе рассуждал о вдохновенном творце и Пушкин в «Поэте» (1827), а также в «Египетских ночах», где показано преображение человека в миг «приближения бога», создан образ итальянца-импровизатора, неординарного, вдохновенного поэта в минуты творчества, однако ничтожного и алчного обывателя в своей повседневной жизни1.
Прозаическое введение ко второй части поэмы «Лалла Рук» («Рай и пери») в издании 1830 г. содержит, в числе прочего, следующее описание: «Караван в полдень остановился близь источника, осененного ветвистым бамбуком, на коре которого грубо были начертаны всем известные стихи Саади:
1 О том, что мотив краткости поэтического вдохновения был типичен для русской литературы первой половины ХІХ в. (в частности, для творчества А. А. Дельвига, М. Ю. Лермонтова, В. Ф. Одоевского и др.) [19, с. 122-123].
«Многие, так же как и я, посещали сей источник, но одни далеко, а глаза других закрыты навеки». Меланхолическая красота этой надписи доставила Фе-раморзу случай завести разговор о поэзии» [27, с. 28]. Приведенная Муром цитата из «Сада» Саади, начертанная чьей-то грубой рукой вблизи источника, прочно осталась в памяти А. С. Пушкина, приблизительно приводящего ее в тексте поэмы «Бахчисарайский фонтан» (1824), заметки «Возражения критикам «Полтавы» (1830), LI строфы восьмой главы «Евгения Онегина» (1829-1830) (стихи «Иных уж нет, а те далече, // Как Сади некогда сказал» [1, т. 4, с. 178]), чернового наброска «Все тихо, на Кавказ идет ночная мгла» (стих «Иные далеко, иных уж в мире нет» [28, с. 110-111; 29, с. 383-384; 30, с. 506; 31, с. 133-134]). Приоткрывая перед читателями историю создания «Бахчисарайского фонтана», текст которого предварен эпиграфом из Саади «Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече» [1, т. 3, с. 143], Пушкин в «Возражениях критикам «Полтавы», опубликованных в альманахе «Денница» на 1831 г., писал, что в рукописи «Бахчисарайский фонтан» назывался «Хароном», однако «меланхолический эпиграф (который, конечно, лучше всей поэмы) соблазнил» [1, т. 6, с. 76] переменить заглавие. Памятуя об отношении великого русского поэта к «Лалла Рук» Мура, можно вслед за М. П. Алексеевым [32, с. 691]1, убежденно говорить, что слова Саади, приводимые английским романтиком, Пушкин ставит выше всей его восточной поэмы.
Следует сказать еще об одной точке сближения «Лалла Рук» Т. Мура и творчества Пушкина - близости муровского описания гибели возлюбленных от чумы описанию в «маленькой трагедии» великого русского поэта «Пир во время чумы». Известно, что замысел Пушкина сформировался под влиянием трехактной драматической поэмы Дж. Вильсона «Город чумы», изображающей лондонскую чуму 1666 г. [33, с. 113-114]. Влияние Мура ощутимо в описании прощания одного из возлюбленных, умирающего от чумы, с другим, остающимся на земле: «Если ранняя могила // Суждена моей весне - // Ты, кого я так любила, // Чья любовь отрада мне, - // Я молю: не приближайся // К телу Дженни ты своей; // Уст умерших не касайся, // Следуй издали за ней» [1, т. 4, с. 375]. Подобного описания нет у Вильсона, однако оно встречается в «Лалле Рук» Мура: «Then turn to me, my own love, turn // Before like thee I fade and burn. // Cling to these yet cool lips and share // The last pure life that lingers there!» [34, р. 137]. Как видим, у Мура дева трагически воспринимает грядущую разлуку с умирающим возлюбленным, сама жаждет смерти, а потому просит умирающего крепко прильнуть к ее губам. Пушкин, будучи далек от трагизма Мура, вносит в описание гедонистический мотив пира: «Итак, - хвала тебе Чума, // Нам не страшна могилы тьма, // <...> // Бокалы пеним дружно мы // И девы-розы пьем дыханье, - // Быть может. полное Чумы» [1, т. 4, с. 378-379].
Сравнение девы и розы, встречающееся в приведенном пушкинском фрагменте, обрело устойчивость во многом благодаря творчеству К. Н. Батюшкова, писавшего в «Подражании Ариосту» (1821): «Девица юная подобна
1 М. П. Алексеев называет и произведения современников Пушкина, испытавшие влияние приводимого Муром высказывания Саади, - повесть А. А. Бестужева-Марлинского «Фрегат Надежда» («Одних уж нет, другие странствуют далече! - со вздохом думал Правдин»), «Письмо из Турции» В. Г. Теплякова («.воскликнул я: «Многие, подобно мне, видели сей фонтан, но иных уж нет, другие странствуют далече»).
розе нежной, // Взлелеянной весной под сению надежной» [35, с. 182]. В более ранних произведениях Батюшкова, оказавших существенное влияние на русскую литературу, данное сравнение проступало не менее выпукло: так, в батюшковском подражании Дж.-Б. Касти «Радость» (1810) прекрасная девушка напоминала розу «с главой, отягченною // Бесценными каплями» [35, с. 125] (причем данного сравнения нет у Касти), а в написанной в 1815 г. «Тавриде» женщина «румяна и свежа, как роза полевая» [35, с. 57]. Никоим образом не приписывая Батюшкову авторства выразительного сравнения розы и пленительной красавицы (оно впервые встречается в сонете А. П. Сумарокова «Не трать, красавица, ты времени напрасно.»), вместе с тем нельзя не признать, что именно в его романтической трактовке оно закрепилось в произведениях Пушкина, А. А. Дельвига1, П. А. Катенина2, Н. М. Языкова3 и др.
Цитата из четвертой части «Лалла Рук» («Свет гарема») на языке оригинала включена Пушкиным в описание тифлисских бань в начале второй главы «Путешествия в Арзрум во время похода 1829 года» (1835): «При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен <.> Многие из них были в самом деле прекрасны и оправдывали воображение Т. Мура: «a lovely Georgian maid, // With all the bloom, the freshen'd glow // Of her own country maiden's looks, // When warm they rise, from Teflis' brooks. Lalla Rookh» [1, т. 5, с. 429-430].
В примечании Пушкин давал такой прозаический перевод приведенного стихотворного отрывка: «Прелестная грузинская дева с ярким румянцем и свежим пыланьем, какое бывает на лицах дев ее страны, когда они выходят разгоряченные из Тифлисских ключей» [1, т. 5, с. 430]. Можно предположить, что, несмотря на наличие в библиотеке великого русского поэта парижского однотомника 1829 г. на английском языке [15], содержавшего в числе прочего и «Лалла Рук», Пушкин получил представление о тифлисских банях и прелестных грузинских женщинах из другого, косвенного источника, прежде всего, из прозаического перевода «Света гарема», анонимно опубликованного в 1827 г. в № 5 «Сына Отечества». М. П. Алексеев считает, что цитата из «Лалла Рук» могла быть взята Пушкиным из обзорной рецензии на три новых произведения о Кавказе [32, с. 701], опубликованной «Edinburgh Review» («Эдинбургским обозрением») (Edinburgh Review. - 1817. - V. XXVIII. - P. 302-335). Действительно, в обзоре книги «Lettres sur le Caucase et la Géorgie, suivies d'une relation d'un voyage en Perse en 1812» (Hambourg, 1816) упоминаются тифлисские бани, грузинские девушки и приводится известная нам цитата из «Лалла Рук»4.
1 Стихотворение А. А. Дельвига «Роза» (1822 или 1823): «Вдруг зарумянится красная девица, // Вспыхнет младая как роза цветок» [36, с. 115].
2 «Октавы из «Бешеного Роланда» (Из Ариосто)» (1822) П. А. Катенина: «Красавица, как роза молодая» [37, с. 128].
3 Послание Н. М. Языкова «А. А. Елагину» (1841): «Восторжен, выше всякой прозы, // Гулял у вас - и девы-розы // Любили хмель мой, слава им!» [38, с. 371].
4 О том, что «Эдинбургское обозрение» находилось в поле зрения Пушкина, может свидетельствовать наличие в его домашней библиотеке шести томов извлечений из этого издания (Selections from the Edinburgh Review. - Paris, 1835-1836. - V. 1-6), учтенных Б. Л. Модзалевским [2, с. 154].
Как видим, в произведениях Пушкина неоднократно встречались аллюзии из «восточной повести» Т. Мура «Лалла Рук». Очевидно, что наличие этих аллюзий и побудило многих современников двух поэтов искать аналогии в их творчестве. Не избежал этого даже Н. В. Станкевич, который в письме Т. Н. Грановскому от 27-30 августа 1837 г. сопоставил эмоциональную поэзию Мура с лирикой Гете и Пушкина: «Тут такая цельность чувства, грустного, истинного, русского, удалого. У Гете есть несколько таких стихотворений <...>. У Мура, сколько я знаю, особенно много; только у Пушкина меньше фантастического, больше Fleisch und Blut: тут неразвитое, простое чувство» [39, с. 472]. Впрочем, внимательное знакомство с конкретными реминисценциями из «Лалла Рук» Мура в произведениях Пушкина, равно как и осмысление путей творческого влияния английского предшественника на русского гения, не позволяет сделать вывода о внутреннем родстве, духовной близости двух поэтов.
В 1824 г. вскоре после смерти Байрона в «Сыне Отечества» появились три заметки, в первой из которых сообщалось о намерении Томаса Мура опубликовать присланные ему автобиографические записки Байрона [40, с. 40-41]; во второй - о сожжении Муром рукописи Байрона после того, как сестра последнего «нашла в оной многие места, оскорбительные для лиц, находящихся еще в живых», и возврате книгопродавцу денег, «полученных было за позволение напечатать сию рукопись» [41, с. 95]; наконец, в третьей заметке говорилось, что «публика не лишилась записок лорда Байрона, ибо имеются с оных копии» [42, с. 188]. Значительная часть русского общества с возмущением говорила о поступке Мура, который, по наблюдению В. Ф. Одоевского, «почел долгом благополучия презреть завещание друга, отдать память его на поругание, только чтобы не оскорбить пары чепчиков» [43, л. 154]1. Даже по прошествии времени в переводной статье Ли Ханта «Лорд Байрон и некоторые из его современников», опубликованной с продолжением в № 14-15 «Литературной газеты» за 1830 г., Мур осуждался общественностью за «вред, который, может быть, без намерения, причинил он благородному своему другу» [45, с. 110].
Позиция Пушкина была обратной тому мнению, что преобладало в российском обществе и находило отражение на страницах периодической печати. В письме П. А. Вяземскому, датируемом второй половиной ноября 1825 г., Пушкин, недоумевая по поводу общего возмущения поступком Мура, так разъяснил свою точку зрения: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо - а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением» [1, т. 9, с. 215]. Как видим, в сознании Пушкина не было и не могло быть большего откровения, чем то, что содержалось в стихах, становившихся наиболее полным выражением духовного мира поэта.
Выход в 1830 г. в Лондоне подготовленной Муром книги «Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни» («Letters and Journals of
1 Отзвуки этой позиции слышны у В. Ф. Одоевского в «Русских ночах» в реплике Ростислава, говорящего о «вероломном друге», который «в угоду обществу, предает позору память великого человека» [44, с. 31].
Lord Byron with Notices of His Life») во многом обусловил дальнейшее восприятие Томаса Мура значительной частью российских любителей английской литературы не столько как оригинального поэта, сколько как биографа Байрона, автора уникального труда, способного приоткрыть завесу над туманными обстоятельствами жизни великого английского романтика, показать его человеческие качества [46, с. 61]. Русская цензура признала нежелательность распространения в России книги о Байроне, однако она все же проникала к читателям1 и вызывала большой интерес у Пушкина [48, с. 110-111;
6, с. 806] и его образованных современников. Известность среди российских читателей получил французский перевод книги Томаса Мура, осуществленный Луизой Беллок [49] и публиковавшийся отдельными выпусками с начала 1830 г.2
М. П. Алексеев обнаружил в ИРЛИ ряд документов А. И. Тургенева, позволивших говорить о том существенном интересе, который проявлял Томас Мур к русской литературе и, в частности, к творчеству Пушкина. Так, в дневнике А. И. Тургенева исследователь обнаружил две примечательные записи, относящиеся к 1829 г.: «20 февр<аля>. Встретился с Th. Moore в Ате-нее, просил дать записку о переводчиках Байрона в России. Написал о Жуковском, Пушкине, Козлове, Вяземском.
21 февраля. Отдал ему записку в Атенее, где мы условились встретиться. Он говорил уже о моем экземпляре его биографии Байрона издателю Мурраю (Albemarle Street), и я подарил ему Козлова сочинения.» [50, № 308, л. 38;
51, с. 252].
Упоминаемая записка также сохранилась в бумагах А. И. Тургенева, причем М. П. Алексеев приводит полностью ее французский оригинал, сопровождая русским переводом. О Пушкине как русском последователе Байрона А. И. Тургенев высказал следующее суждение: «Poushkine, qui s'est formé sur Byron et don’t le génie s'est essayé dans presque tous les genres de poésie parmi lesquels il y a des chefs-d'oeuvres, l'a imité dans «La mer», dans son «Napoléon» et dans d'autres pieces qui vivpont aussi longtemps qu'on parlera notre langue» («Пушкин, образовавшийся на Байроне и талант которого пробовал себя почти во всех жанрах поэзии, - среди них есть шедевры, - подражал ему в <стихотворении> «К морю», в своем «Наполеоне» и в других произведениях, которые будут жить до тех пор, пока будут говорить на нашем языке») [50, № 367; 51, с. 255, 257]. Далее Тургенев цитировал пушкинские строки в собственном французском переводе и в переводе В. П. Давыдова на английский язык.
Являясь свидетелем начального этапа развития «байронизма» в России, появления первых переводов из великого английского поэта, А. И. Тургенев в записке, составленной по просьбе Томаса Мура, достаточно объективно выделил из всего творчества Пушкина два стихотворения, воспринимавшие-
1 Информацию об издании 1830 г., опубликованном Т. Муром в Лондоне, см.: Литературная газета. - 1830. - № 9. - С. 74; Вестник Европы. - 1830. - № 3. - С. 254. Переводчиком заметки в «Литературной газете», взятой из «Tygodnik Petersburski», был
В. И. Любич-Романович [47, с. 134, 244].
2 «Литературная газета» пометила в № 13-14 за 1830 г. пространную рецензию на это издание, предположительно написанную В. И. Любичем-Романовичем [47, с. 187189, 253]. Другой отклик на издание, подготовленное Луизой Беллок, опубликовала в № 16 за 1830 г. выходившая в Петербурге французская газета «Le Furet».
ся как «байроновские», - «К морю» (1824)1 и «Наполеон» (1821). О «байронизме» первого из названных произведений свидетельствовала, в частности, публикация в 1825 г. отрывка из него в написанном П. А. Вяземским или Н. А. Полевым «прибавлении» к статье В. Скотта «Характер лорда Байрона» [56, с. 39]; во многом представлялся «байроновским» и созданный в обоих стихотворениях образ Наполеона - «великого человека», «могучего баловня побед», указавшего «миру вечную свободу» [1, т. 1, с. 160, 163]. Сведения о русских переводчиках Байрона Мур, вероятно, предполагал включить в свою книгу о великом соотечественнике и друге, в то время готовившуюся к изданию.
Продолжая поиски, М. П. Алексеев нашел в дневнике А. И. Тургенева следующую запись, датированную 2 апреля 1829 г.: «Писал к Томасу Муру в Sloperton Cottage, Devizes и послал переводы Дав<ыдова> и Крамера <стихотворений> Пушкина о Наполеоне и Байроне» [50, № 308, л. 32; 51, с. 264]. Далее исследователем был удачно найден в архиве и черновик письма А. И. Тургенева Томасу Муру от 2 апреля 1829 г., который впоследствии был опубликован на французском языке и в переводе на русский язык [51, с. 268-270]. Письмо содержало «два слабых перевода отрывка из одного из лучших стихотворений Пушкина «К морю», выполненных В. П. Давыдовым и Крамером (Кремером). Попутно А. И. Тургенев сообщал Муру о создании Пушкиным новой поэмы «Мазепа» «в трех песнях, которая заканчивается Полтавской битвой», и добавлял от себя, что «Пушкин всегда жаловался, что Байрон опередил его со своим Мазепой»2. Поэма Пушкина «Полтава», в первоначальной редакции - «Мазепа», появилась в Петербурге отдельной книгой в конце марта 1829 г.3, а потому живший в Англии А. И. Тургенев еще не успел с ней познакомиться, более того - даже не знал
0 перемене заглавия. В письме А. И. Тургенев характеризует Пушкина «who ran through each mode of the lyre and was master of all» («который испробовал все звуки лиры и каждым овладел в совершенстве»), дословно цитируя IX строфу стихотворения Мура «Строки, написанные на смерть Шеридана» («Lines on the Death of Sheridan», 1816).
Таким образом, из писем А. И. Тургенева Томас Мур получил достаточно полное представление о «байронизме» Пушкина. Однако материал, сообщенный А. И. Тургеневым, Мур лишь принял к сведению, но никоим образом не учел ни в своей книге «Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни», ни в последующем творчестве.
1 О стихотворении «К морю», истории его создания, распространения в списках и публикации см. в статье Т. Г. Цявловской [52, с. 192]. Строфы о Наполеоне и Байроне, написанные Пушкиным, в отличие от основного текста стихотворения «К морю», не в Одессе, а позднее, в Михайловском, подробно рассмотрены в статье Н. В. Измайлова [53, с. 21-29]. Под названием «К морю» при жизни Пушкина также печаталась его элегия «Погасло дневное светило.», написанная в 1820 г. [54, с. 91, 106], также имеющая переклички с творчеством Байрона. О значении образа моря для поэзии Байрона см. в статье Е. И. Клименко [55, с. 164-168].
2 О специфике восприятия образа Мазепы Байроном и другими западноевропейскими писателями см. в диссертационном исследовании Н. Г. Дементьевой «Мифологема Мазепы в западноевропейской литературе» [57].
3 По указанию Н. К. Синявского и М. А. Цявловского, «Полтава» вышла отдельной книгой 27-28 марта 1829 г. [54, с. 60 - 61], однако С. Т. Аксаков уже 26 марта 1829 г. сообщал в письме С. П. Шевыреву: «Вчера получили поэму Пушкина!» [58, с. 50].
Список литературы
1. Пушкин, А. С. Собрание сочинений : в 10-ти т. / А. С. Пушкин. - М. : ГИХЛ, 1959-1962. - Т. 1-10.
2. Модзалевский, Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина / Б. Л. Модзалевский. -СПб. : Тип. Петербургской АН, 1910. - 436 с.
3. Lalla Roukh ou la Princesse Mogole. Histoire orientale par Thomas Moore, par le traducteur des oeuvres de Lord Byron. - Pontieu, 1820. - 2 vols.
4. Bisson, L. A. Amedée Pichot. A Romantic Prometheus / L. A. Bisson. - Oxford : Oxford University Press, 1957. - 176 p.
5. Дельвиг, А. А. Сочинения / А. А. Дельвиг. - Л. : Художественная литература (Ленинградское отделение), 1986. - 472 с.
6. Литературное наследство. Т. 16 - 18. А. С. Пушкин / под ред. И. С. Зильберштейна и И. В. Сергиевского ; репринтное издание. - М. : Языки русской культуры, 1999. -916 с.
7. Шевырёв, С. П. «Манфред», сочинение лорда Байрона / С. П. Шевырёв // Московский вестник. - 1828. - Ч. 10. - С. 51-69.
8. Гаевский, В. П. Материалы для биографии А. С. Пушкина : рец. на кн. П. В. Анненкова «Материалы для биографии А. С. Пушкина» / В. П. Гаевский // Отечественные записки. - 1855. - Т. 100. - № 6. - Отд. III. - С. 58-63.
9. Яковлев, Н. В. Последний литературный собеседник Пушкина / Н. В. Яковлев // Пушкин и его современники. - Пг. : Тип. Петербургской АН, 1917. - Вып. XXVIII. - С. 20-25.
10. Яковлев, Н. В. Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина / Н. В. Яковлев // Пушкин в мировой литературе. - Л. : АН СССР, 1926. -С. 140-144.
11. Модзалевский, Б. Л. Поездка в село Тригорское в 1902 г. Приложение I: Каталог библиотеки села Тригорского / Б. Л. Модзалевский // Пушкин и его современники. - СПб., 1903. - Вып. I. - С. 5-32.
12. Мальцева, Т. М. Пушкин - читатель Тригорской библиотеки / Т. М. Мальцева // Пушкинский сборник. - Псков : Псковское кн. изд-во, 1962. - С. 35-48.
13. ИРЛИ. - Ф. 244. Оп. 1. Д. 211.
14. Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты / изд. подг. М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский, Т. Г. Зенгер. - М. : Academia, 1935. - 868 с.
15. The Poetical Works of Thomas Moore, Including His Melodies, Ballads, etc. Complete in one volume. - Paris : Hachette, 1829. - 384 p.
16. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений : в 19-ти т. / А. С. Пушкин. - М. : Воскресенье, 1999. - Т. 6. - 792 с.
17. Семевский, М. И. О поэзии А. И. Подолинского / М. И. Семевский // Русская старина. - 1885. - № 1. - С. 13-96.
18. Жаткин, Д. Н. Пери в русской поэзии / Д. Н. Жаткин, А. П. Долгов // Русская речь. - 2007. - № 3. - С. 3-8.
19. Жаткин, Д. Н. Поэзия А. А. Дельвига и историко-литературные традиции / Д. Н. Жаткин. - М. : Таганка, 2005. - 268 с.
20. Дельвиг, А. А. Полное собрание стихотворений / А. А. Дельвиг. - М. : Сов. писатель, 1959. - 372 с.
21. Дневники В. А. Жуковского / прим. И. А. Бычкова. - СПб. : Тип. А. С. Панафиди-на, 1903. - 282 с.
22. Жуковский, В. А. Стихотворения / В. А. Жуковский. - Л. : Сов. писатель, 1956. - 412 с.
23. Черняев, Н. И. Послание «К А. П. Керн» Пушкина и «Лалла Рук» Жуковского /
Н. И. Черняев // Критические статьи и заметки о Пушкине / H. И. Черняев. - Харьков : Изд-во Харьковского ун-та, 1900. - 278 с.
24. Белецкий, А. И. Из наблюдений над стихотворными текстами А. С. Пушкина.
I. Стихотворение «Я помню чудное мгновенье» / А. И. Белецкий // Избранные труды по теории литературы А. И. Белецкий. - М. : Наука, 1964. - 540 с.
25. Жуковский, В. А. Эстетика и критика / В. А. Жуковский. - М. : Современник, 1985. - 548 с.
26. Галюн, И. П. К вопросу о литературных влияниях в поэзии В. А. Жуковского / И. П. Галюн. - Киев : Тип. Л. Ф. Пантелеева, 1916. - 64 с.
27. Мур, Т. Лалла Рук : восточная повесть / Т. Мур. - М. : Тип. Августа Семена при Императорской медико-хирургической академии, 1830. - 88 с.
28. Лернер, Н. О. Пушкинологические этюды / Н. О. Лернер // Звенья. - М. : Гос. литературный музей, 1935. - Т. V. - С. 97-126.
29. Виноградов, В. В. Стиль Пушкина / В. В. Виноградов. - М. : Госиздат, 1941. -556 с.
30. Томашевский, Б. В. Пушкин / Б. В. Томашевский. - М. ; Л. : Наука, 1956. -Кн. 1. - 678 с.
31. Нольман, М. А. Пушкин и Саади / М. А. Нольман // Русская литература. -1956. - № 1. - С. 127-138.
32. Алексеев, М. П. Русско-английские литературные связи (XVIII век - первая половина XIX века) / М. П. Алексеев. - М. : Наука, 1982. - 908 с.
33. Яковлев, Н. В. Об источниках «Пира во время чумы» / Н. В. Яковлев // Пушкинский сборник памяти С. А. Венгерова. - М. ; Пг. : Всемирная литература, 1923. -336 с.
34. Moor, T. The poetical works / T. Moor. - L. ; N. Y. : Edward Arnold & Co, 1910. -540 p.
35. Батюшков, К. Н. Стихотворения / К. Н. Батюшков. - М. : Художественная литература, 1988. - 320 с.
36. Дельвиг, А. А. Избранное / А. А. Дельвиг, В. К. Кюхельбекер. - М. : Правда, 1987. - 640 с.
37. Катенин, П. А. Избранные произведения / П. А. Катенин. - М. ; Л. : Сов. писатель, 1965. - 476 с.
38. Языков, Н. М. Полное собрание стихотворений / Н. М. Языков. - М. ; Л. : Сов. писатель, 1964. - 826 с.
39. Станкевич, Н. В. Переписка / Н. В. Станкевич. - М. : Тип. В. Киршбаума, 1914. - 616 с.
40. <Анонимная заметка из раздела «Хроника»> // Сын Отечества. - 1824. - № XXI. -
С. 40-41.
41. <Анонимная заметка из раздела «Хроника»> // Сын Отечества. - 1824. - № XXII. -
С. 95.
42. <Анонимная заметка из раздела «Хроника»> // Сын Отечества. - 1824. - № XXIV. -
С. 188.
43. РНБ. Ф. 539. Оп. 1. № 26. Л. 154.
44. Одоевский, В. Ф. Русские ночи / В. Ф. Одоевский. - Л. : Наука, 1975. - 564 с.
45. Хант, Л. Лорд Байрон и некоторые из его современников / Л. Хант // Литературная газета. - 1830. - № 14. - С. 110-113. - № 15. - С. 123-124.
46. Маслов, В. И. Начальный период байронизма в России / В. И. Маслов. - Киев : Тип. Киевского коммерческого института, 1915. - 144 с.
47. «Литературная газета» А. С. Пушкина и А. А. Дельвига. 1830 год (№ 1-13) / сост.
В. Н. Аношкина, Т. К. Батурова. - М. : Современник, 1988. - 342 с.
48. Козмин, Н. К. Пушкин о Байроне / Н. К. Козьмин // Пушкин в мировой литературе. - Л. : АН СССР, 1926. - С. 10 -118.
49. Memoires de Lord Byron, publies par Th. Moore, traduits de l'anglais par M-me Louise Sw.Belloc. - Paris : Hachette, 1830. - 696 р.
50. ИРЛИ. Ф. 309. № 308, 367.
51. Алексеев, М. П. Томас Мур, его русские собеседники и корреспонденты / М. П. Алексеев // Международные связи русской литературы. - М. ; Л. : Наука, 1963. - С. 233285.
52. Цявловская, Т. Г. Автограф стихотворения «К морю» / Т. Г. Цявловская // Пушкин. Исследования и материалы. - М. ; Л. : АН СССР, 1956. - Т. 1. - С. 172-198.
53. Измайлов, Н. В. Строфы о Наполеоне и Байроне в стихотворении «К морю» / Н. В. Измайлов // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. - Вып. 6. - Л. : АН СССР, 1941.- С. 21-29.
54. Синявский, Н. К. Пушкин в печати. 1814-1837 / Н. К. Синявский, М. А. Цявлов-ский. - М. : Academia, 1938. - 274 с.
55. Клименко, Е. И. Иносказательный смысл «моря» в поэзии Байрона / Е. И. Клименко // Вестник Ленинградского государственного университета. - 1963. - № 8. -Вып. 2. - С. 164-168. - (Серия литературы и языка).
56. Прибавление <к статье В. Скотта «Характер лорда Байрона»> // Московский телеграф. - 1825. - № 1. - С. 39.
57. Дементьева, Н. Г. Мифологема Мазепы в западноевропейской литературе: автореферат дис. ... канд. филол. наук / Н. Г. Дементьева. - М., 2002. - 20 с.
58. Письма С. Т. Аксакова С. П. Шевырёву / публ. Я. К. Грота // Русский архив. -1878. - № 5. - С. 35-72.
