CC BY
76
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 820
Д.Н. Жаткин
D. Zhatkin
ИЗБИРАТЕЛЬНОСТЬ ВОСПРИЯТИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО НАСЛЕДИЯ АНГЛИЙСКОГО РОМАНТИЗМА РУССКИМИ ПЕРЕВОДЧИКАМИ
IX-НАЧАЛА XX ВВ.
PERSEPTION SELECTIVITY OF ENGLISH ROMANTICISM ARTISTIC HERITAGE BY RUSSIAN TRANSLATORS OF IX - EARLY XX CENTURIES
Рассмотрена специфика восприятия русскими переводчиками художественного наследия английского романтизма. Отмечается, что многие английские авторы, являясь создателями произведений различных жанров, становились известны в России только в одном качестве (например, Р. Саути представал автором произведений в жанре готической баллады). Выявлены основные тенденции трансформации прижизненной славы Т. Мура и В. Скотта в России, заключающиеся в сужении восприятия их многообразного творческого наследия
The article considers the specific character of English romanticism artistic heritage apprehending by Russian translators. In many cases the English authors, whose creative activity varied in genres, became famous in Russia in just one quality (e.g. R. Sauthy was shown as the author of works in the genre of Gothic ballad). Main tendencies of changing lifetime fame of T. Moore and V. Scotte in Russia are determined, it consists in perception limitation of their multiform oeuvre
Ключевые слова: английский романтизм, междуна- Key words: English romanticism, international literary con-родные литературные связи, художественный пере- nections, artistic translation, literary tradition, reminiscence вод, литературная традиция, реминисценция
Говоря о богатстве художественного наследия английского романтизма, следует обратить внимание на тенденции восприятия произведений английских авторов русскими переводчиками XIX в. В этой связи можно выделить три значимых аспекта проблемы:
1) традиционно узкое восприятие наследия английского писателя в России;
2) обусловленная прижизненной славой широкая известность многих произведений английского писателя в России в короткий промежуток времени;
3) трансформированное восприятие английского писателя, обретающего в России известность в несколько ином качестве, нежели у себя на Родине.
Крупный английский поэт Роберт Саути,
бЗ
являвшийся автором поэм на сюжеты из мировой истории, индийской и арабской мифологии «Жанна д'Арк», «Талаба-разрушитель», «Родерик, последний из готов», «Проклятие Кеха-мы», жизнеописания «Жизнь Нельсона» и многих других произведений, стал известен в России исключительно как балладник. В отличие от его великих современников Дж.Г. Байрона и Дж. Китса, отдельные аспекты восприятия творчества которых обусловливались общественной ситуацией, развитием гуманистической мысли и представлений об эстетическом идеале, Р. Саути воспринимался в России в сугубо филологическом контексте, связанном с рецепцией традиций западноевропейской баллады. Символично, что ранними переводчиками (особенно В.А. Жуковским) были востребованы не эпические, а лирико-драматические баллады Саути, причем те из них, что имели прочную связь с клерикальной средневековой литературой, католическими суевериями.
Баллады Р. Саути, продолжившие традиции англо-шотландской народной баллады, сосредоточивали внимание на одном, как правило, трагическом событии, не раскрывая до конца причин всего происходящего, придавая описанию элементы таинственности. Многие баллады Р. Саути, привлекшие внимание русских переводчиков, отличаются особой жестокостью, граничащей с нарушением моральноэтических норм. Так, в переведенной Н.С. Гумилевым балладе «Предостережение хирурга», ученики хирурга извлекают захороненное тело своего учителя и используют его для анатомических нужд [подробнее см.: 1; С. 74 - 78].
В балладе «Св. Ромуальд», впервые переведенной для русского читателя Вс.А. Рождественским, привлеченным Н.С. Гумилевым к подготовке в издательстве «Всемирная литература» сборника «Баллады Роберта Саути», поселяне убивают Святого Ромуальда, желая заполучить для себя его священные мощи и гордиться ими. Святой Ромуальд был реальным лицом средневековой истории, основавшим в 1010 г. монастырь Камальдоли в горах, близ Ареццо; он являлся сторонником аске-
тизма, строгих постов, обетов молчания, практики ночного чтения Литургии часов, умерщвления плоти, ношения власяницы.
Вс.А. Рождественский, знакомя российского читателя с готической, гиньольской балладой английского поэта, не только не смягчал красок, но даже, напротив, усиливал преувеличения, ср.: «...he always used to wear a shirt // For thirty days, all seasons, day and night. // And then he only hung it out in the rain, // And put it on again» [2; Р. 166] [...он всегда привык носить рубашку // В течение тридцати дней, во все времена года, днем и ночью... // И потом он только вешал ее под дождь, // И одевал снова]
- «И днем, и ночью, целые года // Носил одну рубашку, а когда // Придет ей срок, не рвал ее, но прежде // Давал под дождиком ей полежать // И надевал опять» [2; С. 167].
В описании сражений Св. Ромуальда с нечистой силой Рождественский сохраняет повтор, но для большей выразительности также использует инверсию: «For Satan used to maul him like a Turk. // The Devil spitting fire with might and main // Enough to make St.Michael half afraid; // He <St.Romuald> splashing holy water till he made // His red hide hiss again, // And the hot vapour fill'd the smoking cell. // This was so common that his face became // All black and yellow with brimstone flame, // And then he smelt,. O Lord! how he did smell!» [2, p. 168] [Ибо Сатана привык терзать его, как турка... // Дьявол плевался огнем с мощью и силой // Достаточной, чтобы напугать Св. Михаила наполовину; // Он <Св. Ромуальд> брызгал святой водой, пока он не заставлял // Его красную кожу шипеть снова, // И горячий пар наполнял дымящуюся келью. // Это было таким обычным <делом>, что его лицо стало // Все черное и желтое от серного пламени, // И потом он вонял... О боже! как он вонял!] - «...Дьявол старика, // Как турку, бить имел обыкновенье... // Плевался черт и огненной слюной // Мог испугать святого Михаила. // Рука отшельника его кропила, // Шипела кожа под святой водой, // Горячий пар клубился вдоль покоя, // И день за днем от дьявольских огней // Лицо желтее де-
лалось, черней... // И пахнул черт. Зловоние какое!» [2; . С. 169].
Будет неверным считать, что до публикации в 1922 г. баллады «Святой Ромуальд» в переводе Вс.А. Рождественского это произведение Роберта Саути не было знакомо русскому читателю. Намек на знакомство со «Святым Ромуальдом» можно видеть, в частности, в балладе В.А. Жуковского «Доника» (перевод из Р. Саути), где владелец замка (у Саути - the Lord of Arlinkow) назван Ромуальдом.
В свете сказанного привлекает внимание обращение Вс.А. Рождественского к переводу еще одной «страшной» баллады Р. Саути -«Корнелий Агриппа; Баллада о молодом человеке, который читал беззаконные книги, и как он был наказан» («A Ballad of a Young Man That Would Read Unlawful Books, and How He Was Punished», 1798). Вс.А. Рождественский впервые перевел балладу на русский язык, однако задолго до этого она была знакома просвещенным российским читателям. В незавершённой статье «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (январь 1830), являющейся наброском рецензии на исторический роман М.Н. Загоскина, А.С. Пушкин сравнивал русских подражателей Вальтеру Скотту с учеником Агриппы, заимствуя этот образ у Саути: «.подобно ученику Агриппы, они, вызвав демона старины, не умели им управлять и сделались жертвами своей дерзости» [3; Т. 11; С. 92; С. 363].
Hемецкий натурфилософ и врач XV в. Генрих Корнелий Агриппа (Агриппа Неттес-геймский) был известен как крупнейший теоретик оккультизма, автор книги «Тайная философия», написанной по-латыни. В этой книге утверждалось, что человек может познать все посредством тайной философии или магии, пользоваться высшими силами для своих целей.
Несмотря на то, что Генрих Корнелий Агриппа слыл магом, на деле он считал необходимым найти в магии свои законы и сделать ее частью физики.
В балладе Саути Корнелий Агриппа, ос-
тавляя жене ключ от своего кабинета, просил ее никого не пускать туда в его отсутствии. Однако наивная женщина отдала ключ юноше, который давно мечтал побывать в этом кабинете; начав читать книгу, что Агриппа оставил на столе, он вызвал дьявола, который вырвал сердце из груди юноши. Вс.А. Рождественский точно передавал особенности «жестокого» повествования, существенно отклоняясь от оригинала Саути лишь при описании книги магии: «The letters were written with blood therein, // And the leaves were made of dead men's skin; // And these horrible leaves of magic between // Were the ugliest pictures that ever were seen, // The likeness of things so foul to behold, // That what they were is not fit to be told» [2; Р. 150-152] [Буквы были написаны кровью в ней, // И листы были сделаны из кожи мертвецов; // И эти ужасные листы с магией между них // Были самыми безобразными картинами, которые когда-либо видели, // Личины вещей такие скверные, чтобы видеть, // Так что то, что они из себя представляли, не следует рассказывать] - «...Буквы тлели, // Переливались, кровью налиты, // И были кожей мертвецов листы. // На юношу из черной книги магий // Смотрели зорко с выцветшей бумаги // Изображенья для нечистых глаз, // Все мерзости, каких бежит рассказ» [2; С. 151-153].
Следует признать, что на раннем этапе знакомства в России с творчеством Саути имели место и отдельные факты обращения к небалладным текстам английского автора. Так, в апреле - мае 1822 г. Жуковского заинтересовала эпическая поэма Саути «Родрик, последний из готов» («Roderick, the Last of the Goths», 1814), последняя из «больших поэм», вышедшая отдельным изданием в 1814 г. Он перевел 41 стих (моралистический зачин и описание мавританских войск на марше и стоянке). Перевод остался неоконченным, возможно, в силу объема переводимого произведения (около 15000 стихов) или известного мнения Пушкина, считавшего поэму Саути не заслуживающей перевода ^м.: 4; С. 123-139]. Соответственно, фрагмент, переведенный Жуковским, не был
опубликован при его жизни; полностью и набело текст был издан лишь в 1979 г. в статье томского исследователя В.М. Костина «Жуковский и Пушкин (К вопросу о восприятии поэмы Р. Саути «Родрик, последний из готов»)». Вероятно, Жуковский собирался продолжать работу над переводом поэмы. Однако Родрик -готский король, «прошедший долгий путь от эгоизма, бесконтрольного удовлетворения своих прихотей к человеколюбию, смирению и патриотическому подвигу, - оказался типологически близок идеалу героя Жуковского, вошел в ряд: Громобой, Иоанна, Бонивар» [5; С. 452] - людей, которые через страдания и ошибки приходят к высшей добродетели. Впоследствии Пушкин интересовался этим переводом Жуковского, и в 1835 г. сам перевел начало «Родрика» Саути, однако со значительными сокращениями, создав имитацию исторического испанского романса из 112 строк «На Испанию родную.», а также параллельно обработал тот же сюжет, предложенный Саути, в черновом стихотворном отрывке «Род-риг» («Чудный сон мне бог послал.»).
В отличие от творчества Роберта Саути произведения представителей так называемого «поэтического триумвирата» - Байрона, Томаса Мура и Вальтера Скотта - переводились в России при жизни авторов во всем разнообразии. Однако обращает на себя внимание определенная метаморфоза: если при жизни Скотта широкий интерес вызывали самые разные грани его наследия (в том числе стихотворения, поэмы, многотомные исторические труды «История Шотландии», «Жизнь Наполеона Бонапарта», «Картина Французской революции», драматическая картина «Голидон-Гилль», критические статьи), то для последующих поколений он остается исключительно историческим романистом.
Еще более сложные изменения пережило отношение русских переводчиков и критиков к Томасу Муру. Т. Мур, к тому времени уже зрелый писатель, обрел популярность в России начала 1820-х гг. как автор «восточной повести» «Лалла Рук» и «Ирландских мелодий».
Мур воспринимался русским читателем в качестве одного из ярчайших деятелей английского романтизма, в существенной степени повлиявшим на многих деятелей западноевропейских культур и литератур. Осознание общеевропейской и североамериканской (в эпоху английского регентства) известности Томаса Мура, вместе с тем, не сопровождалось видением колоссальности наследия живого классика, поскольку для русской литературной среды подавляющее большинство его сочинений оставались в начале 1820-х гг. незнакомыми либо знакомыми по французским переводам, во многих случаях далеким от совершенства.
К середине 1820-х гг. Мур обретает в России несколько иную известность: о нем начинают говорить как о наиболее близком друге недавно ушедшего Дж.-Г. Байрона, которому были завещаны дневниковые записи и прочие бумаги, имевшие несомненную историкокультурную и литературную ценность. Уничтожение Муром под влиянием обстоятельств завещанных ему рукописей Байрона получило в целом негативную оценку русского общества, вылившуюся не только в частной переписке, но и на страницах периодических изданий. Поправить пошатнувшуюся репутацию Мура помогло лишь издание им в 1830 г. книги «Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни» («Letters and journals of Lord Byron with notes of his life»), вызвавшей резонанс в российской литературной среде, долгое время воспринимавшейся в качестве наиболее объективного свидетельства о жизни великого английского поэта Дж.-Г. Байрона.
Поэма Томаса Мура «The Loves of the Angels» («Любовь ангелов»), написанная в 1823 г., получила в России определенную известность, однако суждения критики 18201830-х гг. о ней были либо поверхностнодекларативными, либо жесткими, критическими, что можно связывать с настороженностью в оценке поэтических обработок религиозных сюжетов. Предложенная Муром эротическая интерпретация библейских эпизодов представлялась тем более подозрительной, что
бб
только недавно была осуждена духовной цензурой «Гавриилиада» А.С. Пушкина, а публикация эротических сочинений Э. Парни, А. де Виньи и др. приравнивалась к вольнодумству, политическому либерализму. Наконец, в России была запрещена «мистерия» Байрона «Небо и земля» (1822), в которой, по мнению цензора, ощущалось «намерение стихотворца выказать всевышнего несправедливым и жестоким» [6; С. 260].
Мур использовал в своей поэме те же источники, что и Байрон в «мистерии» «Небо и земля». Однако произведения создавались независимо друг от друга в один и тот же период времени по случайному совпадению («accidental coincidence»), на что ирландский поэт указывал в предисловии к «Любви ангелов» [см.: 7; Р. 246]. Особо возмущали церковную цензуру описания Муром любовных свиданий ангелов с земными девами, изображение всеобщего разврата в самый канун потопа. Однако подобные описания опирались на вызывавшую теологические споры шестую главу библейской «Книги Бытия», согласно которой сыны божии брали себе в жены наиболее красивых дочерей человеческих; о сынах небес, вожделевших дочерей земли, говорилось и в апокрифической «Книге Еноха», найденной в Эфиопии, и потому, по мнению Байрона, написанной до потопа.
Отдельной книгой в 1827 г. вышел прозаический роман Томаса Мура «The Epicurean» («Эпикуреец»), написанный, впрочем, семью годами ранее, а потому смотревшийся несколько архаично в условиях создания Вальтером Скоттом исторических романов нового типа. В произведении нашел отражение интерес Мура к раннехристианской литературе, средневековой истории Ближнего Востока и Западной Европы. О пристальном внимании автора к многочисленным историческим источникам свидетельствовал тяжеловесный аппарат примечаний, дававший внешнюю гарантию сохранения исторической достоверности описания. Однако в реальности автору не всегда удавалось остаться на уровне совре-
менного исторического знания, многие факты, не зафиксированные в источниках, домысливались, причем творческое воображение оказывалось настолько сильным, что сюжет наделялся чертами искусственности, малоправдо-подобности. История греческого юноши-эпикурейца Алкифрона, обращенного молодой египетской жрицей, тайной христианкой, в христианскую веру, а затем погибшего, будучи осужденным на каторжные работы, в подземельях пирамид, получила критические оценки в литературных кругах Англии и Франции. В России роман также не имел популярности, хотя перевод первых пяти его глав был осуществлен В. Мальцевым в 1829 г. и тогда же опубликован в № 17-20 «Русского зрителя» [8; С. 105-142]. В. Мальцев внимательно отнесся к поэтическим вкраплениям Мура в прозаический текст, довольно удачно перевел три стихотворных фрагмента. В отличие от В. Мальцева А. Савицкий, осуществивший в 1833 г. полный перевод «Эпикурейца» [9], сделал существенные пропуски, опустил все стихотворения и большую часть примечаний; возможно, это произошло потому, что русский переводчик использовал в своей работе не английский оригинал, а существенно упрощенное издание на французском языке. Вместе с тем, роман читался в Петербурге и на языке оригинала, о чем свидетельствует эпиграф из него на английском языке, помещенный на обложке изданной в 1830 г. книги Д.П. Ознобишина «Селам, или Язык цветов».
Из творца, равного Байрону, Мур в русском читательском восприятии постепенно превратился в писателя - спутника Байрона. Беспрекословное преклонение перед буйным, могучим талантом Байрона, исполненным мя-тежности и душевной тоски, вызвавшее одно из значимых увлечений русской романтической литературы [см.: 10, С. 61 - 65], сочеталось с сомнениями в правильности творческих исканий Мура: его «восточная повесть» «Лалла Рук» нередко представлялась избыточно, вплоть до неестественности, насыщенной ориентальными мотивами; «Ирландские мело-
дии», отличавшиеся своеобразным этническим колоритом и гражданской позицией автора, во многих случаях казались вычурно изящными, подчиненными мелодической форме.
В 1840-е гг. падение интереса к творчеству Мура могло быть объяснено, помимо прочего, и общей тенденцией утраты поэзией былой привлекательности в глазах читателей. Об этой тенденции размышлял В.Г. Белинский в пространном обзоре «Русская литература в 1843 году»: «Стихотворения нынче мало читаются, но журналы, по уважению к преданию, почитают за необходимое сдабриваться стихотворными продуктами, которых поэтому появляется еще довольно много» [11; Т. VIII; С. 9495]. Справедливо отмеченное В.Г. Белинским «уважение к преданию» все же побуждало отдельных поэтов, вторя предшественникам, обращаться к наследию Т. Мура. Однако в числе переводимых преобладали тексты, уже не однажды переложенные ранее на русский язык, тогда как пересоздания совершенно незнакомых отечественному читателю текстов были единичными.
Как видим, отношение русских переводчиков и критиков к художественному наследию представителей английского романтизма было достаточно сложным. В целом можно говорить, что очень немногие английские авторы (прежде всего, Байрон, Вальтер Скотт и Томас Мур) имели в России прижизненную славу, что повлияло на интерес к их творчеству во всех его проявлениях. Однако и в этих случаях по прошествии времени происходила трансформация восприятия, в частности, Вальтер Скотт оказывался исключительно историческим романистом, Томас Мур - автором «восточной повести» «Лалла Рук», «Ирландских мелодий» и биографом Дж.-Г. Байрона. Другие представители английского романтизма изначально воспринимались узко, связывались с отдельными жанрами, конкретными мотива-
ми и т.д. В частности, Роберт Саути оценивался, прежде всего, как автор готической баллады. Столь же узким было восприятие наследия других поэтов «озерной школы» В. Вордсворта и С.-Т. Кольриджа, а также многих их современников.
ЛИТЕРАТУРА
1. Жаткин Д.Н. Творчество поэтов «озерной школы» в интерпретации Н.С. Гумилева / Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. - Серия «Гуманитарные науки». - 2007. - № 4. - С. 74-81.
2. Саути Р. Баллады: сборник / Р. Саути; сост. Е. Витковский: [на англ. языке с параллельным рус. текстом]. - М.: Радуга, 2006. - 540 с.
3. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 19 т. / А.С. Пушкин. - М.: Воскресенье, 19931999. - Т. 1-19.
4. Костин В.М. Жуковский и Пушкин: К проблеме восприятия поэмы Р. Саути «Родриг, последний из готов» / В.М. Костин // Проблемы метода и жанра. - Томск: Изд-во Томского гос. унта, 1979. - Вып. 6. - С. 123-139.
5. Костин В.М. Жуковский - читатель Р. Саути /В.М. Костин //Библиотека В.А. Жуковского в Томске: в 3 ч. - Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1984. - Ч. 2. - С. 450-479.
6. Оксман Ю.Г. Борьба с Байроном в Александровскую и Николаевскую эпоху / Ю.Г. Оксман //Начала. - 1922. - № 2. - С. 241-276.
7. Moore T. The poetical works / T. Moore. - L.
- N.Y.: ALP, 1910. - 712 p.
8. Мур Т. Эпикуреец: [главы из романа] / Т. Мур; пер. В. Мальцев //Русский зритель. - 1829. -Ч. 5. - № 17-20. - С. 105-142.
9. Мур Т. Эпикуреец / Т. Мур; пер. А. Савицкий. - СПб.: Тип. Августа Семена, 1833. - Ч. I. - 68 с.; Ч. II. - 92 с.
10. Маслов В.И. Начальный период байронизма в России / В.И. Маслов. - Киев: Тип. А.Ф. Пантелеева, 1915. - 128 с.
11. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. / В.Г. Белинский. - М.: Гослитиздат, 1953-1959. - Т. I-XIII.
Коротко об авторе____________________________________
Жаткин Дмитрий Николаевич, д-р филол. н., профессор, зав. кафедрой русского и иностранных языков, Пензенская государственная технологическая академия (ПГТА), [email protected].
Научные интересы: русско-западноевропейские литературные связи XVIII - начала XX вв., переводоведение и межкультурная коммуникация
________________________________Briefly about author
Zhatkin Dmitriy, Doctor of Philology, professor, the head of Russian and Foreign Languages Department, Penza State Technological Academy, [email protected].
Scientific interests: Russian-West-European literary relations of 18-early 20 centuries, translation science and cross-cultural communication
