CC BY
90
ное введение в медиатекст заимствованных слов наносит большой семантикостилистический ущерб родной речи, обесцвечивает ее.
Не опережая будущие конкретные исследования, можно заметить, что современная картина мира, творимая публицистикой, фрагментарна, мозаична. Динамизм, изменчивость, по-видимо-му, — главные ее свойства. Современная публицистика видит мир как непрерывно изменяющийся, как бы уменьшающийся в размерах. С другой стороны,
рисуемая публицистикой картина мира стала глобальной, резко расширила свои границы, включив в себя астрономические, виртуальные миры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гольдин В. Е. Этикет и речь / В. Е, I ольдпм. Саратов, 1978. С. 42.
г Рождественский Ю. В. Теория риторики/ Ю. В. Рождественский. М., 1997. С. 87.
3 Солганик Г. Я. Лексика газеты / Г. Я, Солга-ник. М., 1981, С, 48.
4 Ильин И. П. О русской идее / И. П. Ильин. М., 1993. С, 424.
Поступила 07.07.06.
В. А. ЖУКОВСКИЙ КАК ПЕРЕВОДЧИК ПРОИЗВЕДЕНИЙ
ТОМАСА МУРА
Д. Н. Жаткин, профессор кафедры гуманитарных наук Пензенской государственной педагогической академии,
Т. А. Яшина, преподаватель кафедры английского языка Пензенского государственного университета архитектуры и строительства
В статье рассказывается о деятельности В. А. Жуковского в качестве переводчика поэзии Томаса Мура, при этом особое внимание акцентируется на сопоставлении второй части поэмы ирландского поэта «Лалла Рук» «Рай и пери» и ее русского перевода «Пери и ангел». Авторами привлекается широкий контекст, позволяющий показать значение произведений Жуковского для историко-литературного процесса в России 1820—1830-х гг.
Знакомство В. А. Жуковского с творчеством Томаса Мура произошло благодаря Д. Н. Блудову, который, находясь на дипломатической службе в Лондоне, внимательно наблюдал за процессами, происходившими в современной ему английской литературе. В августе 1818 г.
Д. Н. Блудов выслал Жуковскому «Мура в двух маленьких томах», причем, ввиду полной неизвестности в России автора «Лаллы Рук», вынужден был пояснить, что Мур, «этот вовсе не знатный поэт», прославился у себя на родине переводами Анакреона1.
Знакомство Жуковского с творчеством Мура продолжилось в начале 1821 г. в Берлине во время роскошных празднеств, организованных в честь прибывшей из России великокняжеской четы — Николая Павловича, будущего
© Д. Н. Жаткин, Т. А. Яшина, 2006
императора Николая I, и его супруги Александры Федоровны, дочери прусского короля Фридриха Вильгельма IV. Театрализованное действо, организованное прусским двором для развлечения российских гостей, тематически опиралось на «восточную повесть» Мура «Лалла Рук», в ту пору популярную во многих европейских странах, вызывавшую неподдельный интерес просвещенной берлинской аристократии. В «живых картинах» представления, состоявшегося дважды — 27 января и 11 февраля 1821 г., — причем во второй раз при большом стечении зрителей, основными участниками были Александра Федоровна в роли Лаллы Рук и ее супруг в роли принца Алириса. Жуковский, находясь в свите великой княгини, стал свидетелем репетиции «живых картин» 25 января
1821 г., после чего обратился к чтению произведения Мура и оставил лаконичную запись в дневнике: «...вечер дома; читал Ьа11а КоикЬ». На следующий день Жуковский выписал в дневник тридцать два стиха из английского подлинника «Лаллы Рук», а 27 января, сразу после представления, назвал его «несравненным праздником»^.
К переводу «Рая и пери» — второй части «восточной повести» —Жуковский обратился по прошествии небольшого времени после берлинского праздника: 28 февраля 1821 г. под заглавием «Пери и ангел» в дневник была внесена первая часть перевода. Работа над ним продолжалась практически ежедневно вплоть до 18 марта 1821 г., когда в дневнике появилась запись: «Кончил Пери»5. Уже в № 20 «Сына отечества» за 1821 г., имевшем цензурное разрешение от 5 апреля, поэма «Пери и ангел» была опубликована без указания полного имени переводчика, скрытого под инициалом Ж., и отсылки на оригинал. Известно, что, проживая в Германии, Жуковский «серьезно не принимал участия в журнале»4, издававшемся Н. И. Гречем, и потому быстрое появление рукописи переводной поэмы в редакции могло быть обусловлено только посредничеством А. Ф. Воейкова, в то время соредактора издания, отвечавшего за отдел критики. Признавая, что перевод Жуковского весьма вольно отражал содержание английского подлинника, нельзя, однако, не отметить той роли, которую сыграл именно этот перевод в популяризации «Лаллы Рук» в России, а также в распространении в русской поэзии символического образа изгнанной из рая пери.
Жуковский не просто переводил «Рай и пери» Мура, но как бы «пропускал» через собственное восприятие произведение английской литературы, несколько изменяя трактовку образа пери, ослабляя восточный колорит повествования. Вряд ли можно признать правомерным мнение об ошибочном понимании образа пери Жуковским5, поскольку русский
поэт целенаправленно изменял трактовку образа древнеиранской мифологии, придавая ему особую бесплотную воздушность, свойственную христианским ангелам. Такая трактовка, бесспорно, отличалась от восприятия пери западноевропейской литературой, в частности В. Гюго. Последний в балладе «Фея и пери» (1826) изображал пери красавицей, стремящейся к любви и наделенной плотскими желаниями. Пери традиционно представала в разноцветных нарядах со множеством украшений, что полностью соответствовало ее восточному происхождению, ярко раскрытому еще в «арабской сказке» У. Бекфорда «Ватек» (1786). Ее автор, проводя мысль о суетности человеческого тщеславия, изобразил пери летающим на крыльях фантастическим существом, чем-то средним между ангелом и человеком. Жуковский, сблизив пери с ангелом, лишил ее свойственных человеку интимных чувств и плотских желаний и при этом даже не счел возможным указать на то, что пери была изгнана из рая за свою любовь к обыкновенному смертному, за грех, нуждавшийся в искуплении.
«Лалла Рук» Т. Мура вслед за «Мес-сиадой» Ф. Г. Клопштока, отрывок из которой был также переведен Жуковским («Аббадона»), трактовала тему «падшего ангела» в примирительном духе. Русский поэт стремился придать своему переводу «сентиментально-романтическое обличье христианской окраски»6. Особо наглядно это проявилось в эпизоде, когда пери пыталась завладеть слезами раскаявшегося грешника в надежде, что именно слезы помогут ей вернуться в рай: «О слезы покаянья! вами // Душа дружится с небесами; // И в тайный угрызенья час // Виновный знает только в вас // Невинности святое счастье»7* В связи с изменением трактовки образа пери, наделением повествования элементами христианской дидактики Жуковский был вынужден устранить при переводе описание экзотики земли, с которой в завершение поэмы прощается пери перед
вступлением в Эдем. Если у Мура упомянуты древо вечного счастья, скрывающие трон Аллаха заросли 1оге-йее, алмазы Шудукиака, душистые кущи Аме-рабада, то у Жуковского всего этого нет, прощание с землей описано лаконично, без чуждых христианству художественных деталей: «С потоком благодарных слез, // В последний раз с полунебес // На мир земной она воззрела... // „Прости, земля!..“ — и улетела» (т. 2, с. 268).
В других эпизодах своего переводного произведения Жуковский также стремится несколько отойти от восточного «пестрого» слога, без которого Мур и представить себе не мог стилизацию под восточную поэзию. С присущим ему чувством меры и эстетическим вкусом Жуковский ослабляет восточный колорит, облегчает, а затем и вовсе снимает тяжеловесную систему примечаний, требовавшуюся Муру для разъяснения множества экзотических слов и выражений, однако сохраняет причудливые пейзажные зарисовки, редкие географические наименования, названия растений («тайны Шильминара», «сосуд Ямшидов золотой», «древ сандальных фимиам», «властитель Газны» и др.). Он убирает из текста описания, кажущиеся ему излишне чувственными, в частности значительно уменьшает откровенность сцены прощания невесты со своим умирающим возлюбленным: «То, увлекаемый душою, // Невольно к ней он грудь прижмет; // То вдруг уста он оторвет // От жадных уст, едва украдкой // На поцелуй стыдливо-сладкий /7 Дотоле смевших отвечать» (т. 2, с. 261). Эта сцена начинается у Жуковского размышлениями об одиночестве больного юноши, оставленного друзьями, а завершается мыслью о загробном мире, где возлюбленным обязательно суждена новая встреча.
Переводчик также существенно смягчает зловещие описания чумной эпидемии, свидетельницей которой стала пери в произведении Мура. Если в английском оригинале луна, противопоставленная ранее пробуждавшему жизнь сол-
нцу, освещает множество непогребенных человеческих трупов, а злые гиены бродят по безлюдному городу, то в переводе Жуковского описание приобретает поэтичность и мягкий лиризм: «Сияньем дремлющим луна // Сребрит тела непо-гребенны; // <..,>// Гиена лишь, бродя всю ночь, // Врывается... // В опустошенные жилищи» (т. 2, с. 259). Более того, Жуковский вообще старается избежать упоминания о чуме, предпочитая говорить не о конкретной болезни, а о губительном гении пустыни, принесшем «с песков степей воспламененных» роковую «тяжелую язву» (т. 2, с. 258, 260).
Основные отличия русского перевода от английского подлинника Мура были, бесспорно, обусловлены стремлением Жуковского придать повествованию христианский колорит, гораздо более понятный русскому читателю, нежели собственно восточная экзотика. Сохранившиеся свидетельства современников позволяют говорить о том, что Жуковскому удалось успешно решить поставленную задачу, а его перевод «Пери и ангел» стал заметным явлением в литературной жизни России начала 1820-х гг. Например, анонимный переводчик прозаического обрамления, связующего у Мура четыре входящие в «Лалла Рук» поэмы с восторгом отозвался в 1830 г. о «превосходном», «вероятно очень известном всякому, читавшему это произведение»8, переводе Жуковского «Пери и ангел»<
Не менее восторженные отзывы появились непосредственно после опубликования переводной поэмы «Пери и ангел», причем в числе прочих известны суждения будущих декабристов (К. Ф. Рылеева, В. Ф. Раевского), отчетливо сознававших критическое отношение ирландского барда к правящим кругам. К. Ф. Рылеев в «Послании Н. И. Гне-дичу» (1821) приветствовал Жуковского-переводчика: «...Жуковский наш, любимый Феба сын, // Сокровищ языка счастливый властелин, // Возвышенного полн. Эдема пышны двери, // В ответ ругате-
лям, открыл для юной пери»9. Противопоставление условных «ругателей» и юной, нарождающейся жизни, символом которой выступает пери, свидетельствовало об оппозиционных настроениях К. Ф. Рылеева. Видимо, особенно близок ему был фрагмент поэмы, в котором описана гибель молодого индийского воина, павшего от руки тирана-поработителя: «Лицом бесстрашного плененный, // „Живи!“ — тиран ему сказал. // Но воин молча указал // На обагренны кровью воды // И истребителю свободы // Послал ответ своей стрелой. // По твердой броне боевой // Стрела скользнула; жив губитель; // На трупы братьев пал их мститель» (т. 2, с. 256).
Эпизод, завершающийся описанием того, как пери уносит на небеса каплю крови храброго воина, пролитой «во искупление свободы», использовал В. Ф. Раевский, ведя в Кишиневе декабристскую пропаганду среди солдат ланкастерской школы10. Картинка из далекого прошлого, связанного с завоеванием Индии в XI в. Махмудом из Газны, в художественном переложении Жуковского оказалась в период подъема декабристского движения необычайно актуальной, созвучной призывам к свободе и справедливости.
О переводе Жуковским «Рая и пери» Томас Мур узнал во время первой встречи с А. И. Тургеневым в Бовуде 3 января 1829 г., так описанной в дневнике ирландского барда: «Единственным новым человеком в компании был русский, имени которого никто не мог мне произнести. <...> [Он] сообщил мне, что существует два перевода моих „Ирландских мелодий“ на русский язык и что у него есть с собой перевод моей „Пери“, выполненный русским поэтом, который сопровождал нынешнюю императрицу во время ее визита в Берлин. Вечером много пели. Русский показал мне перевод моей „Пери“ в сборнике русских стихотворений <...> читал нам вслух большой отрывок из русской „Пери“, которая звучала весьма музыкально»11. В конце
1830-х гг. Мур вновь услышал о переводе Жуковского, встретившись в Париже с известным журналистом и редактором Н. И. Гречем. В своих «Путевых письмах из Англии, Германии и Франции», опубликованных в двух частях в 1839 г., Н. И. Греч вспоминал, что встреча была непродолжительной, однако учтивой и доброжелательной. По просьбе Мура он «прочитал наизусть несколько стихов из перевода Жуковского», чем доставил собеседнику «душевное услаждение»: «Может ли поэту не быть приятен отголосок его творения, несущийся из дальних стран? Не восхитительно ли думать, что на звук нашей лиры отзывалась родная струна в глубоком Севере и передала этот звук миллионам людей в услаждение их слуха и души!»12 Вряд ли Мур мог хотя бы в малой степени воспринять смысловую сторону перевода Жуковского, — его и в этот раз, как и много лет назад, привлекла музыкальная плавность стиха русского переводчика.
Существует еще одно свидетельство того, что Н. И. Греч высоко ценил значение перевода Жуковским второй части «Лаллы Рук» для развития русско-английских литературных связей. Публикуя в № 1 «Сына отечества» за 1825 г. стихотворение А. С. Грибоедова «Телешовой», Н. И. Греч сопроводил стих о пери, которая «Эдем покинула родной», комментарием, практически полностью взятым из примечания Жуковского к первой публикации «Пери и ангела» в 1821 г.: «Эдем Зороастров, жилище пери, воображаемых восточными народами существ, которых парси и даже мусульма-ны представляют себе в цветах радуги и в бальзамических испарениях роз и ясминов»Ч Как видим, трактовка, предложенная Жуковским, была авторитетной для русской литературы, ее безоговорочно принимали, хотя, по большому счету, она не была бесспорной.
Воздействие переводной поэмы Жуковского «Пери и ангел» ощутимо в поэме А. И. Подолинского «Див и пери»
(1827), получившей высокую оценку Н, А. Полевого, который, не отрицая отдельных недостатков, называл основную мысль поэмы изящной, поэтической, основанной на оригинальном авторском воображении: «...на русском языке еще не было поэм в этом роде, если не считать эпизода из Муровой „Лаллы Рук“, переведенного Жуковским („Пери и ангел“). Положим, что мысль поэмы г-на Подолинского взята из этого перевода»14. Признавая, что «действие поэмы слабо завязано и что в ней вообще недостаток действия», Н, А. Полевой вместе с тем считал описания А. И. Подолинского блестящими.
Наибольшую содержательную близость переводу Жуковского обнаруживает фрагмент поэмы А. И. Подолинского, описывающий разрушение когда-то наполненных людьми храмов огнепоклон-ников-гебров, на что обратил внимание М. П. Алексеев15. Действительно, строки Жуковского о завоевании Индии Махмудом из Газны («Твоих садов тенистых рай, // Твоих богов святые лики,.// Твои народы и владыки // Какой рукой истреблены?»; т. 1, с. 255—256) являются своего рода квинтэссенцией позднейшего подробного описания А. И. Подолинского: «Где под сепию ветвей // Храмы геб-ров подымались, // Где народы собирались // В мгле торжественных ночей, // Там дымились их кадила, // Там звучали их пиры // <...> // Так! Святыни гебров пали; // Но поникшие к стопам, // Как заветные скрижали, // Святы поздним племенам»16.
Как видим, перевод второй части «Лаллы Рук», осуществленный Жуковским, был доброжелательно встречен в литературных кругах, пользовался заслуженной репутацией одного из лучших переложений на русский язык сочинений
Томаса Мура. Бесспорно, что именно с этого перевода началась подлинная известность Мура в России, подкрепленная в дальнейшем различными переложениями «Ирландских мелодий».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Русский архив. 1866. Кн. 3, Стб. 1650— 1651.
® Дневники В. А. Жуковского / с примеч. И. А. Бычкова. СПб., 1903. С. 100.
3 Там же. С. 101.
4 Греч Н. И. Записки о моей жизни f Н. И. Греч. М.-Л., 1930. С. 648.
5 См.: Ehrard М. V. A. Joukovski et le preromantisme rnsse / M. Ehrard. Paris, 1938. P. 271.
6 Алексеев М. П. Русско-английские литературные связи (XVIII век — первая половина XIX века) / М, П, Алексеев. М., 1982, С, 676.
I Жуковский В. А. Собрание сочинений : в 4 т. /
B. А. Жуковский. М.; Л., 1959. Т. 2. С, 267. Далее ссылки на это издание даются в тексте (указываются номер тома и страница).
*'Лалла Рук. Восточная повесть Т. Мура : пер. с англ. М., 1830. С. 21.
9 Рылеев К. Ф. Полное собрание стихотворений /\К. Ф. Рылеев. Л., 1934. С. 89—90.
ш См. подробнее: Воспоминания В. Ф. Раевского /7 Лит. наследство. М., 1956. Т. 60, кн. 1.
C. 95.
II 11м I. по: Холлингсуорт Б. Встречи Томаса Мура с А. И. Тургеневым / Б. Холлингсуорт // Русско-европейские литературные связи, М. ; Л., 1966. С. 402—403.
12 Греч Н. И. Путевые письма из Англии, Германии и Франции : в 2 ч. / Н. И. Греч. СПб., 1839. Ч. 2, С, 142—143.
® Цит. по: Грибоедов А. С.. Сочинения / А. С. Грибоедов. М., 1953. С. 682, Составитель данной книги Вл. Орлов ошибочно предполагает, что примечание составлено издателем Н. И. Гречем при вероятном участии А. С. Грибоедова.
14 Московский телеграф. 1827. № 21. Отд. 3. С. 83. Рецензия опубликована анонимно; авторство Н. А. Полевого установлено в ст.: Березина В. Г. Н. А. Полевой в «Московском телеграфе» // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. Сер. филол. наук. Вып. 20. 1954. № 30. С. 133.
15 См.: Алексеев М. П. Указ. соч. С. 692.
16 Подолинский А. И. Сочинения / А. И. Подо-линский. СПб., 1860. Ч. 1. С, 4, 6.
Поступила 15.03.06.
