CC BY
78
Резюме. Финансовый кризис в Риме 33 г. в значительной мере был вызван неадекватным вмешательством императора Тиберия в ситуацию, сложившуюся на фоне широкой распродажи конфискованных поместий и неурожая в Италии в предыдущем году.
Ключевые слова: Тиберий, Кокцей Нерва, финансовый кризис, земледелие Италии.
1
В 33 г., в правление императора Тиберия, в Риме разразился финансовый кризис, повлекший за собой масштабные общественные последствия. В дефиците оказались деньги. Ввиду нехватки наличности многие должники не смогли исполнить свои финансовые обязательства. Поскольку сделанные ими займы гарантировались земельной собственностью, значительный объем земельных владений в Италии в течение короткого времени сменил своих собственников, цена на землю упала, и расплатиться с долгами стало еще труднее. Чтобы остановить кризис, император Тиберий выдал банкам из собственной казны 100 млн. сестерциев для дальнейшего предоставления землевладельцам трехгодичного беспроцентного займа.
События были громкими. О них упоминают все наши важнейшие источники - Тацит, Светоний, Дион Кассий. Мало того - опыт Тиберия пытался использовать в 1931 г. американский президент Герберт Гувер (Hulley 1932), а в сентябре 2011 г. на заседании Международного валютного фонда о римском кризисе напомнил российский министр финансов А. Л. Кудрин (Кудрин 2011). Не обошли вниманием кризис 33 г. и историки. В кризисе преимущественно видели следствие долгосрочного экономического тренда - а именно нарастающего сокращения циркуляции денежной массы, наметившегося в Римской империи еще с конца правления Августа (Frank 1935); отмечали неоднозначную роль финансовой политики Тиберия, направленной на сбережение средств, пытались увязать внезапно наступивший дефицит наличности с длительным недостатком инвестиций в экономику, выразившимся, в частности, в сворачивании
строительных программ (Thornton, Thornton 1990). Спору нет, возникновение ситуации нехватки денег может указывать и на фундаментальные особенности римской экономики, и на специфические обстоятельства определенной эпохи1. Однако фактом остается то, что кризис 33 г. был единственным в своем роде явлением. Мы не слышим о его аналогах ни в предыдущие, ни в последующие десятилетия; точно так же мы не слышим о каких-либо реформах, которые предупредили бы повторение кризиса. И эти обстоятельства, разумеется, тоже отмечались некоторыми исследователями. Отсюда, как будто, вытекает отношение к кризису 33 г. как стихийному явлению, и примерно такова на деле позиция большинства ученых. Но и она кажется лишь частично убедительной. По существу остался вне рассмотрения политический аспект кризиса, и тезис, который выдвигается здесь, состоит в следующем: кризис 33 г. был запущен определенными действиями римских властей; ответственность за него несет император Тиберий.
2
Наше рассмотрение удобно начать с краткого сообщения Светония, отстоящего от обсуждаемых событий приблизительно на девяносто лет:
«Народу он оказывал благотворительность лишь дважды: один раз, выдав взаймы на три года без процентов сто миллионов сестерциев... когда в пору крайнего безденежья народ потребовал помощи, а проведенное им через сенат постановление о том, что заимодавцы должны вложить две трети имущества в
землю, а должники немедленно выплатить две трети долга, не
2
исправило положение дел» .
В сообщении Светония причины наступившего безденежья не разъясняются; инспирированное императором сенатское постановление представлено попыткой разрешения кризиса, но смысл каждой из упомянутых мер и связь между ними оставлены нераскрытыми. Для Светония важно, собственно, только
1 Тиберия заботил отток денег за пределы Империи (Tac. Ann. III, 54). Он мог подвергнуть репрессиям провинциальных богачей за то, что они слишком много, по его мнению, средств держали в наличных деньгах (Suet. Tib. 49).
2 Suet. Tib. 48; пер. М. Л. Гаспарова с исправлениями.
то, что Тиберий, будучи скрягой, в данном случае счел себя
З
вынужденным раскошелиться .
Тацит, писавший чуть раньше Светония и писавший исторический, а не биографический труд, дает более обстоятельный рассказ:
«Между тем могучая сила обвинителей обрушилась на тех, кто обогащался, отдавая деньги в рост в нарушение закона диктатора Цезаря, который определял условия кредита и земельных владений в пределах Италии, но уже давно не применялся, ибо ради частной выгоды забывают об общественном благе <...> Претор, на долю которого теперь выпало разбирательство этого дела, подавленный обилием обвиняемых, доложил об этом сенату, и перепуганные сенаторы (ибо никто не был свободен от вины) обратились к принцепсу, моля его о прощении; и снизойдя к ним, он предоставил год и шесть месяцев на то, чтобы каждый привел свои денежные дела в соответствие с велением закона. Это повело к нехватке наличных денег - и потому, что все долги были истребованы одновременно, и вследствие большого числа осужденных, так как после продажи их конфискованного имущества звонкая монета скопилась в государственной казне и в казне императора. К тому же сенат постановил, чтобы каждый вложил две трети отданных взаймы денег на покупку полей в Италии (ad hoc senatus praescripserat, duas quisque faenoris partis in agris per Italiam conlocaret). Но кредиторы требовали погасить долги полностью, а должникам не подобало подрывать доверия к своей платежеспособности. Отсюда - сначала беготня и просьбы, затем - препирательства у трибунала претора, и то, что было придумано в качестве целебного средства - продажа и покупка земли, - возымело противоположное действие, так как люди, зарабатывающие на даче денег в рост, зарезервировали их для приобретения земельных угодий. Вследствие множества продающих цены на поместья резко упали, и чем больше долгов обременяло владельца земли, тем труднее ему было ее продать,
3 В русском варианте «Жизнь двенадцати Цезарей» широко доступна в переводе М. Л. Гаспарова - признанного мастера переводов. Интересующий нас отрывок передан М. Л. Гаспаровым, к сожалению, весьма неточно: указание на роль императора в появившемся сенатском постановлении выпало, единичное постановление превратилось в расплывчатые «указы», а одно из принятых предписаний (duas patrimonii partes in solo collocarent) передано формально возможным, но по существу лишенным смысла словосочетанием «вложили две трети имения в землю».
так что многие из-за этого вконец разорились; потеря имущества влекла за собою утрату достойного положения и доброго имени, и так продолжалось до тех пор, пока Цезарь, распределив между банками сто миллионов сестерциев, не разрешил получать из них ссуду всякому, кто мог представить народу в залог поместье в два раза большей ценности, на три года без взимания роста. Так было восстановлено деловое доверие, и понемногу снова появились частные кредиторы. При этом покупка земли осуществлялась не в том порядке, в каком это предписывалось сенатским постановлением; как обычно бывает в подобных случаях - строго вначале, как придется - в конце» (Ann. VI, 1617 пер. А. С. Бобовича с изменениями).
Можно заметить, что Тацит скорее упоминает отдельные обстоятельства, нежели разъясняет их. Как римский моралист он не одобряет алчность, ростовщичество и неуважение к закону, но как приверженец сената он оказывается в затруднении: ведь все сенаторы, по его словам, нарушали закон. Тацит не солидаризуется с обвинителями, которые, казалось бы, вступаются за законный порядок и борются с общественным злом. Он их, правда, называет «обвинителями» (accusatores), а не «доносчиками» (delatores), но слова о «великой силе» (magna vis), с которой те обрушиваются на сограждан, звучат иронически. Сложившаяся в ЗЗ г. коллизия не та, в которую ему хочется вникать. Поэтому не так удивительно, что он опускает важное обстоятельство, которое упомянуто в кратком сообщении Светония - что за постановлением сената стоял Тиберий; между тем это указание соответствует всему тому, что мы знаем о принятии важных решений в Риме в это время. Да и само постановление сената предстает в «Анналах» маловразумительной скороговоркой - если здесь только не пробел в рукописи. Фраза: «сенат постановил, чтобы каждый вложил две трети отданных взаймы денег на покупку полей в Италии, но кредиторы требовали погасить долги полностью» звучит не очень логично, и комментаторы либо дополняют ее, либо домысливают на основании более полной формулировки Светония: «кредиторы должны вложить две трети имущества в землю, а должники - без задержки выплатить две трети долга»4.
4 При этом там, где у Тацита фигурируют две трети отданных взаймы денег, у Светония - две трети имущества, что является неправдоподобным. Ошибочная формулировка Светония возникла, вероятно, под
3
Точное содержание закона Цезаря нам, к сожалению, неизвестно. Мы, правда, знаем, что вопрос о кредите и долгах в начале гражданской войны стоял очень остро и что Цезарь пошел на определенные меры, чтобы улучшить ситуацию (Bel. Civ. III, 1). Поскольку в условиях гражданской войны подвоз хлеба в Италию из Африки, Сицилии, Сардинии, а тем более Египта не был гарантирован, Цезарь был заинтересован в увеличении производства зерна в самой Италии. Можно думать, что он обязал ростовщиков вкладывать в земли Италии определенную часть своих доходов. Не удивительно, что закон, принятый в особых обстоятельствах гражданской войны, впоследствии игнорировался. Достойно внимания, напротив, то, что вопрос о соблюдении закона был снова поднят спустя 80 лет. Жалобы на нарушение закона Цезаря, очевидно, явились последним прибежищем землевладельцев, теснимых кредиторами. Существенно, что власти прислушались к этим жалобам, хотя они задевали интересы большинства, а по радикальной формулировке Тацита - всех сенаторов. Следовательно, у властей был свой интерес. О том, в чем был интерес власти, мы можем судить по принятому сенатом постановлению, обязывавшему вкладывать средства в земли Италии. Объяснить причину такой политики не представляет затруднения: в предыдущий год в Риме были продовольственные беспорядки.
«Дороговизна съестных припасов едва не привела к мятежу: несколько дней подряд народ шумел в театре, выдвигая всевозможные требования с непозволительной по отношению к императору дерзостью. Встревоженный этим, он вменил в вину магистратам и сенаторам, что они не усмирили толпы имевшимися в их распоряжении средствами, и в конце письма указал, из каких провинций подвозит он продовольствие и насколько больше, чем подвозил Август» (Tac. Ann. VI,13, пер. А. С. Бобовича).
влиянием недавнего распоряжения Траяна, чтобы прибывающие из провинций соискатели высших должностей вложили одну треть имущества в земли Италии (РНп. Ер. VI, 19). Наличие неточности в формулировке Светония показывает, что она не является буквальной цитатой сенатского постановления, а потому дополнять текст «Анналов» текстом Светония рискованно.
В огромной империи было, где достать хлеб. Но любые перевозки по морю зависели от времени года и капризов стихии. На памяти Тиберия и ближайших к нему поколений не раз оказывалось, что неурожай в Италии вел к тяжелым последствиям (БеІІеп 1976: 220, Апт. 28). Не трудно догадаться, что ввиду произошедших волнений Тиберий решил позаботиться о том, чтобы как можно больше хлеба производилось в самой Италии.
Проведенное через сенат постановление, которое выдавалось за средство выхода из наступивших финансовых и общественных затруднений, преимущественно преследовало другую цель: привлечь инвестиции в хлебное производство Италии. Не удивительно, что мнимое средство не сработало. К тому же за действиями Тиберия угадывается еще один мотив. Поскольку император формально делил власть с сенатом, конфронтация с сенаторским сословием была неизбежна, и она в том или ином виде проходит через все правление Тиберия. За сенатом был авторитет традиции, а теперь императору предоставлялась редкостная возможность, показать, чего этот авторитет стоит на деле: из-за страсти к стяжательству отцы сенаторы чуть ли не поголовно (в преувеличенной, но выразительной формулировке Тацита) оказались нарушителями закона. Искушение было слишком сильным: с не чуждым для него циничным высокомерием Тиберий милостиво предоставил господам сенаторам в течение восемнадцати месяцев выпутываться как сумеют из ситуации, в которую их завели противоправные сделки. Подтвердив закон Цезаря, Тиберий нарушил правила игры, которые действовали десятилетиями. Масштабов последствий он не захотел предвидеть.
Вмешательству властей предшествовали обстоятельства, не ими созданные. Неурожай 32 г. привел к тому, что многие землевладельцы в Италии не получили ожидаемых доходов, а потому оказались несостоятельными должниками. Есть основания думать, что в этот раз таких должников было значительно больше, чем при других аналогичных обстоятельствах. Осенью 31 г. императору пришлось убедиться в том, что наибольшая угроза полулегитимной власти исходит от тех, кто ее охраняет. Заговор был разоблачен, глава преторианцев Сеян - казнен. Суду и казням подверглось множество влиятельных и богатых людей. Легко представить, что их поместья были выставлены на аукционы (ср. Бипсап-ІопеБ 1994: 25). Весьма вероятно, что эти
земли можно было купить по хорошей цене, но не в обычаях римлян было праздно держать свободные деньги. Дело казалось выгодным, и многие обратились к услугам кредиторов. Неурожай породил непредвиденные затруднения и крайнюю досаду у одних и чрезмерный аппетит - у других.
Тиберий, вынужденный реагировать на сложившуюся ситуацию, воспользовался ей, чтобы провести сенатское постановление, которое по форме выглядело как компромисс между противоречивыми интересами должников и кредиторов, а по существу было направлено на привлечение инвестиций в землепашество Италии и унижение заносчивых господ сенаторов. К чему привело это вмешательство властей - об этом красноречиво говорит Тацит: финансовый кризис достиг апогея, цены на землю упали, многие разорились и утратили свой социальный статус. К сообщению Тацита, по-видимому, справедливо будет прибавить, что пострадали не все: те, кто при
снизившихся ценах на землю приобретал ее, скорее выиграли.
4
Предложенный сценарий, разумеется, является гипотетическим, но одно представляется несомненным: действия властей были важнейшей составляющей разразившегося кризиса.
Тиберий был человеком неприятным, но уж точно не легкомысленным. Главная цель, которую он пытался осуществить в 33 г., была им, можно сказать, выстрадана. Еще за много лет до финансового кризиса он сетовал в официальном послании, в частности, на то, что «никто не докладывает сенату, что Италия постоянно нуждается в помощи со стороны, что жизнь римского народа всечасно зависит от превратности моря и бурь и что, не поддерживай провинции своими излишками и господ, и рабов, и самые пашни, нам пришлось бы ожидать пропитания от своих увеселительных садов и вилл» (Tac. Ann. III, 54). Рим был огромным городом, и перспектива массовых беспорядков в Риме из-за нехватки хлеба висела дамокловым мечом над императорской властью. Тиберий вплотную столкнулся с проблемой, по крайней мере, дважды. В 19 г. народ жаловался на дороговизну, и император установил максимальную цену на хлеб - как и определенную компенсацию хлеботорговцам за убытки (Tac. Ann. II, 87; ср. IV, 6), а за год до кризиса, как уже говорилось, в Риме разразились продовольственные беспорядки. Ближайшие преемники Тиберия не были счастливее. Клавдия
пришлось выручать от разъяренного народа солдатам, когда зимой 51 г. «продовольствия в Риме оставалось не более чем на пятнадцать суток» (Tac. Ann. XII, 43; см. также Garnsey 1988: 222-223). Что касается Калигулы, то, конечно, такой человек нажил себе много кровных врагов. И это заслоняет от глаз главную причину его гибели зимой 41 г. - продовольствия в Риме оставалось всего на семь-восемь дней, а император при этом бездействовал. Именно в этой атмосфере его решили убрать офицеры преторианской гвардии. Перспектива драться с разъяренными массами за остатки хлеба не показалась преторианцам привлекательной.
Таким образом, меры Тиберия, направленные на привлечение инвестиций в сельское хозяйство Италии, выглядят не прихотью, а продуманной политикой, направленной на поддержание политической стабильности и императорской власти. Более того, сама забота о хлебопашестве Италии соответствовала широкому общественному консенсусу. У римских писателей I в., включая младшего современника Тиберия Колумеллу, мы находим глубоко укорененное представление о том, что в Италии когда-то было много хлеба, он был дешев, италийские сорта пшеницы знамениты. В этой связи указывали даже на изменение климата - потепление, которое некоторые пытливые умы увязывали с законами движения звезд, недавно открытыми Гиппархом (см. Col. I, 1, 4). Другие, впрочем, указывали на негативные последствия замены свободного труда рабским (Плиний) или же просто обрушивались на социальную беззаботность и безответственность. Тацит как бы подытоживает эту традицию, когда в связи с беспорядками 51 г. назидательно замечает: «А ведь было время, когда Италия снабжала продовольствием свои находившиеся в отдаленных провинциях легионы, да и сейчас она не страдает бесплодием, но мы предпочитаем возделывать Африку и Египет, и жизнь римского народа доверена кораблям и случайностям» (Ann. XII, 43).
Итак, казалось бы, Тиберий проводил разумную линию. Вместе с тем, как показали события, он проводил ее негодными средствами. В связи с этим возникает вопрос: сознавали ли власти рискованность своих действий? Положительный ответ на него кажется бесспорным. Во-первых, обращает на себя внимание то, что меры, приведшие к апогею кризиса, были оформлены как постановление сената, а не императорский указ -ответственность была, по меньшей мере, разделена, если не
сказать - переложена на чужие плечи. Можно было бы возразить, что перед нами всего лишь рутинная практика, если бы сходная тактика не была применена в предыдущем году в связи с продовольственными волнениями. Рассказ о них Тацит завершает следующим образом: «В целях обуздания простого народа был составлен отличавшийся старинной суровостью сенатский указ, и не менее строгие распоряжения отдали консулы. Молчание самого Тиберия объясняли не его тактичностью, на что он рассчитывал, а надменностью» (Ann. VI, 13). Во-вторых (и это решающий довод), мы слышим о прямом протесте против действий Тиберия со стороны его окружения. Кокцей Нерва, один из самых близких ему людей (Tac. Ann. IV, 58), уморил себя голодом. Сделал он это главным образом потому, сообщает нам Дион Кассий, что Тиберий восстановил закон Цезаря о сделках (LVIII, 21). Речь идет именно о том, неизвестном нам в подробностях законе, с возобновления которого начался весь кризис.
Каковы бы ни были ошибки властей, вмешательство императора положило конец кризису. Хотя мы не слышим о компенсациях пострадавшим, и ясно, что принятые меры могли спасти только богатейших граждан, способных гарантировать заем солидным поместьем (Yavetz 1999: 158), Тиберий продемонстрировал щедрость и заботу об общественных интересах. Понятно, что императору не подобало ссужать деньги под проценты. Показательней то, что получатели беспроцентных кредитов отвечали своим имуществом не перед императором, а «народом» - то есть государственной казной. Сама сумма, выданная Тиберием на общественные нужды, сто миллионов сестерциев, точно соответствует той, что он лично получил от Августа по наследству: благородный человек отдавал все, что он не сам заработал. Тиберию удалось создать впечатление - во всяком случае, у римских писателей, живших спустя два-три поколения, - что император в данной ситуации выступил как спаситель и благодетель, как deus ex machina, а не как участник и главный виновник событий. Тацит, правда, указывает на масштабные конфискации как на одну из предпосылок финансового кризиса, но в целом его изложение событий не направлено против Тиберия; Светоний же изображает его роль с сугубо положительной стороны, что свидетельствует об эффективности политических технологий, использовавшихся императором и его окружением. Наличие под рукой значительного
денежного резерва, разумеется, можно поставить римским властям в заслугу. Но существенней то, что они успокоили бурю, которую сами же вызвали.
5
Если Тиберию в конце концов пришлось выложить 100 миллионов, то за разрешение кризиса в конечном счете расплатился не он, а совсем другой человек. По странному - вернее, характерному - стечению обстоятельств, в том же самом 33 г. случилась неприятность с богатейшим человеком Испании -Секстом Марием. Испания славилась серебряными рудниками, немало там было также золота и меди. В рудниках и заключалось богатство Секста Мария. Он был, по-видимому, крупнейшим в империи владельцем наиболее ценного сырьевого ресурса - драгоценных металлов. Так вот, он был осужден - ни много, ни мало за кровосмесительную связь с дочерью. Его сбросили с Тарпейской скалы. «И чтобы ни в ком не вызывало сомнения, - саркастически замечает Тацит, - что его погубило богатство, Тиберий присвоил себе принадлежавшие ему серебряные и золотые рудники, хотя они подлежали передаче в собственность государства» (Tac. Ann. VI, 19, пер. А.С. Бобо-вича с исправлениями). О богатстве Секста Мария ходили легенды (Dio Cass. LVIII, 22). Его состояние вполне могло приближаться к той сумме, которую Тиберий пожертвовал на выход из кризиса, или даже превосходить ее5. Едва ли случайно и то, что конфискованное богатство состояло главным образом из того, из чего чеканили монету, в нехватке которой и выразился кризис6. Тацит в данном случае проявляет одновременно и проницательность, и наивность. Он не верит в подлинность обвинения, но усматривает простую алчность там, где скрывается политический мотив - стремление императора получить
5 Один из богачей, упоминаемых на пиру Тримальхиона, получил в наследство тридцать миллионов сестерциев; сам Тримальхион говорит, что потерял тридцать миллионов, когда потонули посланные им в Рим корабли (Petr. Sat. 45; 76). Разумеется, Петроний хочет поразить читателя, но все же цифры должны хотя бы приблизительно соответствовать масштабу тогдашних богатств.
6 В рукописной традиции «Анналов» выпало слово. Мы читаем, что Секст Марий был владельцем «и золотых» рудников; были ли другие медными или серебряными - не ясно. В переводе А. С. Бобовича почему-то представлены и те, и другие, тогда как золотые исчезли.
дополнительные ресурсы на случай повторения финансового кризиса. Что речь тут о контроле над ситуацией, а не жадности, ясно из эпизода, о котором сообщает сам Тацит. Три года спустя, когда в Риме выгорели все строения на Авентинском холме, Тиберий компенсировал владельцам сгоревших усадеб и доходных домов их полную стоимость и в целом затратил на благодеяния те же сто миллионов сестерциев (Tac. Ann. VI, 45).
6
Представляется, что предложенная реконструкция хода событий выглядит последовательной и в общих чертах правдоподобной. Однако наши предшественники не видят вероятной связи между финансовым кризисом и осуждением Секста Мария, они не придают значения тому, что за сенатским постановлением, послужившим непосредственным толчком к вымыванию наличности с рынка, стоял император, в большинстве своем они не соотносят действия властей с разразившимся в предыдущем году продовольственным кризисом и в целом толкуют события в духе сообщения Светония о том, как однажды император Тиберий пришел на помощь гражданам в сложившемся затруднительном положении. Может быть, эти ученые правы, и мы напрасно ищем скрытые мотивы в банальной ситуации, проистекающей из человеческой алчности? В принципиальном плане спор этот, как кажется, может быть решен однозначно. Наши предшественники последовательно игнорируют или недооценивают один факт, который и дает возможность правильно оценить произошедшее. Он уже коротко упоминался: это протест против намерений императора со стороны человека из его ближайшего окружения - протест, переросший в демонстративное самоубийство. Дион Кассий говорит об этом эпизоде следующее:
«Нерва, не желая более выносить общество императора, уморил себя голодом - главным образом потому, что Тиберий восстановил в силе закон Цезаря об условиях заключения сделок, поскольку это явно должно было привести к потере доверия и к панике. На настойчивые призывы Тиберия съесть что-нибудь он не отвечал. Вследствие этого Тиберий пересмотрел свои решения относительно долгов и передал в государственную казну сто миллионов сестерциев для предоставления беспроцентного кредита любому нуждающемуся в нем сенатору» (Dio Cass. LVIII, 21).
Рассказ Тацита в целом очень близок и отнесен он именно к 33 г., хотя указанный мотив в нем и не фигурирует:
«Немного позднее решил умертвить себя Кокцей Нерва, неизменный приближенный и спутник принцепса, хотя его положение нисколько не пошатнулось и он не страдал никаким телесным недугом. Когда это стало известно Тиберию, он посетил его, стал доискиваться причин такого решения, уговаривать; наконец, признался, что тяжелым бременем ляжет на его совесть и добрую славу, если его ближайший и лучший друг, у которого не было никаких видимых оснований торопить смерть, безвременно расстанется с жизнью. Уклонившись от объяснений, Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его мысли передавали, что чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец»
(Tac. Ann. VI, 26, пер. А. С. Бобовича).
Если Тацит заменил конкретный мотив на общее недовольство ситуацией, то это легко понять. В глазах историка-мора-листа осуждения неизмеримо больше заслуживали преступления Тиберия, нежели его ошибки. Систематическое поощрение доносов держало в страхе сенат, император неоднократно санкционировал или даже инспирировал казни невинных людей, в том числе своих родственников - вот что, в представлении Тацита, разрушало государство и грозило всякому честному имени. Ввиду мрачной атмосферы последних лет правления Тиберия совершенно неправдоподобно, чтобы то объяснение самоубийству Нервы, которое приводит Дион Кассий, было выдумано задним числом. Оно должно восходить к современникам событий. Именно потому, что протест Нервы представлен как протест против предположительно губительных мероприятий, а не заведомо низких страстей и подлых целей, дошедшее до нас его объяснение является, в общем и целом, аутентичным. Версия «Анналов» не противоречит версии «Римской истории». Негодование по конкретному поводу вполне совместимо с общим разочарованием в политике Тиберия и предчувствием углубления личного конфликта, и заметим, что Дион Кассий предваряет свою версию оговоркой «главным образом потому». Тациту мотив, сохранившейся у Диона, был, по-видимому, не вполне понятен и заведомо мало интересен, ибо такой мотив относится к сфере отношений между принцепсом и его сотрудниками, а не - принцепсом и римскими гражданами.
Формулируя мотивы решения Нервы на свой лад, Тацит в рамках своей проблематики не грешит против истины. Более того, опуская один ее аспект (и этот пробел восполнен сообщением Диона), Тацит передает другой: ведь до событий, связанных с кризисом 33 г., возмущение могли вызывать действия императора в отношении отдельных людей, здесь же речь шла о государственной политике и интересах сенатского сословия как целого7.
Люди не уходят из жизни так, как это сделал Нерва, из-за пустяков. Предупреждая Тиберия о возможных тяжелых последствиях, Нерва говорил не только от своего лица, но и выражал обеспокоенность многих виднейших граждан, которые побуждали его использовать в благих целях влияние на императора. Задача отстоять в данном вопросе общественные интересы, как он их понимал, стала для Нервы делом чести, и когда попытки уговорить императора не возымели воздействия, оставалось прибегнуть к последнему средству. Римляне разными способами лишали себя жизни. Нерва выбрал наиболее длительный. Голодовка - это способ давления. В правление Августа Тиберий сам однажды прибег к голодовке и при этом достиг своей цели (Suet. Tib. 10, 2). Не приходится сомневаться, что Нерва знал об этом эпизоде из жизни Тиберия. Но если Август не мог пойти на самоубийство пасынка и должен был уступить, то Тиберий мог позволить себе проявить непреклонную волю. Он ценил дружбу и прямоту Нервы достаточно для того, чтобы не велеть кормить его насильно (как он поступил, когда от пищи стала отказываться Агриппина - Suet. Tib. 53, 2), но не настолько, чтобы кто-нибудь возомнил, будто императора можно принудить к какому-либо решению против его воли.
Ввиду всего сказанного те историки, которые представляют возникновение финансового кризиса в Риме наподобие стихийного бедствия, вроде неурожайного года, а роль Тиберия в событиях как спасительное вмешательство, должны предложить альтернативное объяснение самоубийству Кокцея Нервы.
МагИп 2001: 154 ставит под сомнение версию Диона ввиду того, что Тацит относит самоубийство Нервы к осени, а финансовый кризис - к началу 33 г. Но кризис длился долго, и столь радикальный шаг Нервы не должен принадлежать к его самому началу. Рассказ о кризисе в «Анналах» предшествует сообщению о самоубийстве Нервы.
7
Вместе с тем надлежит ответить на вопрос, почему Тацит, будучи вдумчивым и компетентным историком, неплохим психологом и совсем не поклонником императора Тиберия, не видит тех приемов и ходов римской власти, которые нам кажутся очевидными? Частичный ответ на этот вопрос был уже косвенно дан: Тацит был моралистом, и для историка-моралиста гораздо важнее доносы, раболепство, коварство, жестокость, чем механизмы обеспечения политического влияния. Дополнить же этот ответ уместно следующим образом.
Во времена Тацита императорскому режиму было более ста лет, и он представлялся утвержденным бесповоротно. В ретроспективе можно было думать (возможно, правильно), что таким он уже был к концу правления Августа (Tac. Ann. I, 11; IV, 33; XI, 51). В этом свете казалось (ошибочно!), что Тиберий как фактический самодержец мог позволить себе практически что все, что ни пожелал8. Соответственно не было серьезных причин размышлять об используемых им и последующими императорами механизмах удержания власти. В свете представления о неотменимости режима интерес фокусировался на характере императора, его человеческом облике. Вопрос о политических приемах был безразличен. Людей круга Тацита волновало то, свойственна ли правителю благожелательность или, напротив, злобность и подозрительность, готов ли он относиться с уважением к сенаторам, будет ли он ценить деловые качества людей, находящихся на государственной службе, или же прислушиваться только к льстецам. В мире, где изменение общественных условий к лучшему более не зависело от действий граждан даже высокого ранга и представлялось возможным лишь вследствие добродетелей императора, было уместней говорить не о хитроумных способах удержания власти, а о примерах низких и возвышенных поступков. Поэтому, скажем, притворство властей, заметное проницательному взгляду
8 В плане недооценки Тацитом некоторых вещей показательны его слова по поводу передачи имущества Сеяна из государственной казны в императорскую - «как если бы это имело какое-нибудь значение» (Ann. VI, 2).
историка, толковалось им не как политическая технология, а как
v> 9
выражение определеннои черты характера императора .
Политические технологии, в отличие от эпизодических знаков внимания, адресованных публике, нужны там, где власть, с одной стороны, достаточно прочна, чтобы не прибегать к открытому насилию, но где, с другой стороны, ее легитимность сомнительна, а ее неизбежность еще не утвердилась в общественном сознании. Режим, установившейся в ходе так называемой римской революции, никто не планировал. Власть прин-цепсов сложилась в ходе политической борьбы и поиска приемлемых решений для той или иной ситуации. Решающим оправданием этой власти было широкое недовольство положением дел непосредственно перед ее утверждением. Новый порядок не объявлял себя монархией. Август и вслед за ним Тиберий аккумулировали различные полномочия, соответствующие республиканским магистратурам. В глазах общества единственным основанием для того, чтобы в руках Тиберия сосредоточилась огромная власть, было то, что на него как преемника указал Август10. В таких условиях разумные государственные действия (на которые Тиберий, особенно в первые годы правления, был вполне способен11) были недостаточным средством для удержания власти. И римская толпа, а в крайних обстоятельствах и отдельные граждане выражали свое раздражение или прямое негодование по поводу самой власти Тиберия (Tac. Ann. III, 4; Suet. Tib. 66); доходило даже до того, что радовались восстанию галльских племен, поскольку это подрывало авторитет власти (Tac. Ann. III, 44). В таких условиях обходиться без политических технологий было бы крайне трудно. Осознание Тиберием необходимости учитывать общественное мнение засвидетельствовано (Tac. Ann. IV, 40)12. И если само понятие политических технологий не было сформулировано в его эпоху, отсюда не следует, что говорить о них неуместно.
9 Лицемерие и притворство Тиберия: Tac. Ann. I, 11, XI, 50; Suet. Tib. 24, 59 и т. д.
10 Ср. Tac. Ann. IV, 37 и Ростовцев 2000: 85.
11 Что недвусмысленно признает и Тацит - Ann. IV, 6.
12 О его подчеркнутом уважении к законам (за исключением обвинений в оскорблении величия) и традициям республиканского политического этикета см. Tac. Ann. IV, 6; Suet. Tib. 27-31. Кокцей Нерва -один из столь немногих, кого Тиберий взял с собой, покидая на годы Рим, - был знатоком права (Tac. Ann. IV, 58).
Например, Тиберий последовательно прибегал к тому, чтобы держать общество в напряженном гадании относительно своих подлинных намерений. Планы и предполагаемые действия императора не то чтобы категорически скрывались. Какая-то информация о них становилась известной, но эта информация оставалась принципиально недостаточной. Так, по словам Светония, «он часто объявлял о своем намерении объехать провинции и войска; чуть не каждый год он готовился к походу, собирал повозки, запасал по муниципиям и колониям продовольствие и даже позволял приносить обеты о его счастливом отправлении и возвращении» (Tib. 38, пер. М. Л. Гаспарова), но в конце концов оставался в Риме либо близ него. Последние одиннадцать лет Тиберий, напротив, провел исключительно вне стен Рима, но опять же не в провинциях и походах, а на острове Капри или близлежащем материке. Сенаторам и должностным лицам оставалось гадать, появится ли император в городе и в какой момент это может произойти. Так, в 32 г., покинув Капри, Тиберий поплыл вдоль Кампании, «оставляя неясным,
направляется ли он в Рим или не имеет такого намерения и только делает вид, что собирается его посетить; неоднократно высаживаясь в окрестностях Рим и побывав даже в садах на Тибре, он снова вернулся к скалам и уединенному острову на море» (Tac. Ann. VI, 6, пер. А. С. Бобовича). Вполне возможно, что в первом случае, взятом из Светония, искусство держать людей в напряженном ожидании было направлено не только на римскую элиту, но и вовне, но это не мешает характеризовать это искусство как политическую технологию. Соответственно, ничто не мешает усмотреть политические технологии и в том, как Тиберий замаскировал свою роль в возникновении финансового кризиса 33 г., сумев, напротив, произвести впечатление чуть ли не спасителя. Тацит, повторим, не заметил этого потому, что в его время политические технологии не были актуальной проблематикой. Если же современные западные исследователи оказались недостаточно критичными к представленной в источниках версии событий, то и это, возможно, произошло по недостатку их знакомства с общественной жизнью, пропитанной политическими технологиями. Vita magistra historiae est.
Литература
Кудрин 2011 - А. Л. Кудрин. О новой фазе кризиса // Московские новости. 30 сент.
Ростовцев 2000 - М. И. Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи. Т. I. СПб.
Allen 1887 - W. F. Allen. The Monetary Crisis in Rome, A.D. 33 // Transactions of American Philological Association Vol. 18. P. 5-18.
Bellen 1976 - H. Bellen. Die Kriese der italischen Landwirtschaft unter Kaiser Tiberius (33 n. Chr.) // Historia Bd. XXV. H. 2. S. 217-234.
Duncan-Jones 1994 - R. Duncan-Jones. Money and Government in the Roman Empire. Cambridge.
Frank 1935 - T. Frank. The Financial Crisis of 33 A.D. // The American Journal of Philology Vol. 56. P. 336-341.
Garnsey 1988 - P. Garnsey. Famine and Food Supply in the Graeco-Roman World. Cambridge.
Hulley 1932 - K. K. Hulley Tacitus on the Depression // Classical Journal Vol. 27. P. 525-526.
Martin 2001 - R. Martin. Tacitus. Annals V and VI. Warminster.
Thornton, Thornton 1990 - R. L. Thornton, M. K. Thornton. The Financial Crisis of A.D. 33: A Keynesian Depression? // The Journal of Economic History Vol. 50. P. 655-662.
Yavetz 1999 - Z. Yavetz. Tiberius. Der traurige Kaiser. Biographie. Munchen 1999.
D. Panchenko. Tiberius and the Financial Crisis of 33 AD.
The financial crisis of 33 AD was largely due to inadequate measures taken by Tiberius.
