CC BY
264
К. А. Рогова
ТЕОРИЯ ТЕКСТА
КАК СФЕРА ИЗУЧЕНИЯ РЕЧИ
KIRA A. ROGOVA
THE THEORY OF TEXT AS A SPHERE OF SPEECH LEARNING
Кира Анатольевна Рогова
Доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета ► krogova@mail.spbstu.ru
С учётом указания Ф. де Соссюра на сложность изучения речи, в которой «объект лингвистики выступает как беспорядочное нагромождение разнородных явлений», в статье приводятся данные о том, как в ходе развития стилистики и теории текста выявлялись факторы, позволяющие обозначить принципы отбора и организации языковых средств в ходе порождения речевых произведений, что, в свою очередь, требует создания системы представления языка на семантико-прагматических основаниях.
Ключевые слова: теория текста, изучение речи, текстовые единицы, текстовые категории.
As F. de Saussure indicated on the complexity of speech learning in which "the object of Linguistics performs as a confused conglomeration of heterogeneous occurrences" in the article it is shown how in the course of stylistic development and the theory of text the factors were revealed, which let to appoint the principles of selection and the organization language methods in the course of speech production that in one's turn calls for the creation of the system of language presentation on the semantic-pragmatic bases.
Keywords: The theory of text, speech learning, text unit, text categories.
Теория текста представляет сегодня собой одно из развивающихся научных направлений. Она обладает множеством определений своего объекта — текста (см., напр.: [1]), демонстрируя его сложность и возможность различных подходов к его изучению. Делаются попытки определить место текста по отношению к языковой системе, вырабатываются принципы и приёмы его анализа.
Но, как говорил ещё Г. Г. Шпет, положительная наука «в самом существе своём несёт уважение к традиции и видит в прошлом свои задачи и непрерывность подготовки их» [21: 312]. Поэтому истоки теории текста, конечно, следует искать ещё до появления первых титульных исследований в этой области.
Прежде всего, следует напомнить положение Ф. де Соссюра, разделившего язык и речь. Он отмечал невозможность выделить целостный объект лингвистики: «... либо мы сосредоточиваемся на одной лишь стороне каждой проблемы, рискуя тем самым не уловить присущих ей двойственностей, либо, если изучать явления речи одновременно с нескольких сторон, объект лингвистики выступает перед нами как беспорядочное нагромождение разнородных, ничем между собой не связанных явлений» И далее: «По нашему мнению, есть только один выход изо всех этих затруднений: надо с самого начала встать на почву „языка" и его считать нормой для всех прочих проявлений речевой деятельно-
сти. В самом деле, среди прочих двойственных понятий только одно понятие языка, по-видимому, допускает самодовлеющее определение и даёт надёжную опору для развития исследовательской мысли» [19: 362]. Такое заявление закономерно толкало на поиск «другого выхода» — попытки хоть как-то приблизиться к упорядочению «нагромождения разнородных, ничем между собой не связанных явлений» в пределах речи. Обращение к стилистике Ш. Балли было первым шагом на этом пути. Его стилистика становится изучением языка в связи с повседневной жизнью человека. Он считает необходимым рассматривать речевые единицы в контексте неязыковых явлений.
Однако и он не выходит за пределы рассмотрения стилистических значений языковых единиц в их системе. Ш. Балли пишет: «Стилистика изучает эмоциональную экспрессию элементов языковой системы (курсив мой. — К. Р.), а также взаимодействие речевых фактов, способствующих формированию системы выразительных средств того или другого языка». Указывая на то, что «изучение языка предполагает исследование связей между речью и мышлением», что оно должно основываться «на наблюдении того, что происходит в голове говорящего в тот момент, когда он выражает то, что думает», Ш. Балли всё-таки подчёркивает, что «в первую очередь исследование должно быть лингвистическим, поскольку предметом его является речь, выражающая мысль, а не мысль, стоящая за речью» [2: 18]. Он выделяет 3 функции речи:
1) выразить мысль в абсолютно рассудочной форме;
2) сопроводить её индивидуальным чувством;
3) проявить социальные чувства, т. е. отношение к собеседнику;
и хотя в этом ещё видна определённая механистичность, но первый шаг в отношении изучения речи уже сделан1.
Надо указать на то, что начало ХХ века, и особенно 20-е годы, в России характеризуются как время расцвета гуманитарных наук (открываются Государственная академия художественных наук, Институт слова, регулярно со-
бирается Московский Лингвистический кружок, на котором читают доклады и видные лингвисты из Ленинграда), ведутся «поиски новых оснований и принципов теоретической лингвистики» [22: 306]. Особое внимание уделяется поискам возможностей анализа речи и, прежде всего — речи художественной. Вероятно, именно тогда обозначаются два направления: эмпирический подход к художественному тексту и выход на его структуру, что связано с работами Р. О. Якобсона и ПЛК, и семиотический, отмеченный поиском путей выявления смысла. Он был обозначен работами Г. Г. Шпета, для которого «понимание смысла» — «ключевой вопрос его феноменологии языка и культуры» [15: 111]. В работах Г. Г. Шпета слово рассматривается как «сообщение», передающее смысл и обращённое к пониманию. Разводятся понятия смысла и значения, обнаруживается стремление к выявлению «интерактивного смысла слова». Появляются понятия интенции, участвующей в наполнении слова смыслом, и «духа» коллектива, служащего его базой (сегодня мы бы связали это с коллективным когнитивным пространством). Таким образом, закладываются основы функционального и прагматического подхода к языку для выявления речевого поведения его единиц в рамках текста. Остановка в этих исследованиях связана с хорошо известными обстоятельствами в жизни советской интеллигенции (Г. Г. Шпет погиб в 1937 году) и с тем, что любые новые идеи вообще долго осваиваются: нужны многие годы для их осознания. Но в связи с их появлением возникают «исследовательские программы», которые так или иначе развивают научную теорию.
Важным шагом в развитии речевого аспекта в языкознании в нашей стране стала дискуссия 1953-1954 гг. по вопросам стилистики. В докладе открывшего её Ю. С. Сорокина было предложено разделение стилистики на аналитическую и функциональную, выделившую функциональные стили [18: 81], которые хотя и описывались по принципу поуровневой систематизации языковых фактов, однако выявили необходимость поиска конструктивного принципа (конструктивно-стилевого вектора — в новой
трактовке В. Г. Костомарова — [10: 12]), который определяет отбор и организацию языковых средств в текстах стиля и является одновременно принципом речевой организации этих текстов. Именно речевой характер исследований в функциональной стилистике подчёркивает в своих работах М. Н. Кожина [9].
Следующим шагом должно было стать и стало обращение непосредственно к тексту (см.: [14]). В 1980-1981 гг. выходят первые монографические исследования Л. М. Лосевой [11], О. И. Москальской [13], И. Р. Гальперина [5], в которых были даны определения текста. Он объявлялся произведением речетворческого процесса, высшей коммуникативной единицей. Были обозначены его основные категории — цельность и связность, выделены единицы членения текста. За этими исследованиями последовало множество статей, направленных главным образом на выявление языковых средств и приёмов, обеспечивающих связность текста2. Одна за другой провозглашались текстовые категории: законченность, отдельность, прогрессия и стагнация; тональность и т. д.
Важным оказалось введение текстовых единиц, прежде всего — ССЦ (сложного синтаксического целого), то есть единицы более крупной, чем предложение, отмеченной семантическим единством (темы), наличием типологических средств связи между составляющими её предложениями и выступающей в качестве компонента текста, что определяет её прагматическую направленность. Своего рода воспроизводимость структуры таких единиц (отмеченных общими свойствами текста) способствовала признанию их и включению в языковую систему в качестве её суперсинтаксического уровня. Однако уже И. Р. Гальпериным было предложено ещё одно — контекстно-вариативное — членение текста, основанное на учёте лица говорящего: на речь автора и чужую речь, при том, что в речи автора выделялись такие традиционные композиционные единицы, как описание, повествование и рассуждение.
Отметим, что описание и повествование направлены на воспроизведение в речи внешнего
мира с его пространственными и временными характеристиками (место как параметр пространства и время событий — хронотоп), а третья связана с ментальными процессами и характеризуется четырёхтактной структурой (проблемная ситуация как исходная точка мыслительного процесса, постановка продиктованного ею вопроса, поиски ответа, аргументация в широком смысле, и вывод). Эти единицы связной речи / текста получили конкретизацию в единицах, выделенных Г. А. Золотовой — коммуникативных регистрах (КР). Здесь представление в речи внешнего мира было пополнено параметром степени абстрагирования от него говорящим: КР основываются на а) репродукции действительности (говорящий воспроизводит её как непосредственно воспринимаемую) или на б) знаниях о действительности (информация о ней). В обоих случаях отмечаются описательный и повествовательный характер сообщения. Рассуждение попадает в эту систему только в своей крайней точке: генеритивный регистр представляет некий вывод как сентенцию. Чужая речь в рассматриваемой системе реализуется в двух регистрах: волюнтивном (побуждение) и реактивном (ответ оценочного характера). Отмеченные определёнными коммуникативными заданиями высказывания реализуются в тексте как его композитивы, характеризуясь определённым набором языковых средств. Композиция текста, состоящая из таких единиц, приобретает статус речевой, и сам текст обнаруживает закономерности своего речевого построения (см.: [7: 28 и след.; 442 и след.]).
На пути выделения подчиняющихся определенным принципам организации речевых единиц как компонентов текста очевидно происходит упорядочение «разнородных» языковых единиц, чья семантика органично включается в ситуативно ориентированные речевые построения. Таким образом, изучение текстовых единиц, с разных сторон представляющих этот продукт речевой деятельности, приближает исследователей к возможности разноаспектного, но при этом системного представления взаимодействия языка и речи. Отметим, что факт существования стабильных речевых образований — речевых жанров, кото-
рыми человек овладевает при усвоении языка, становится уже достаточно признанным. Так, М. М. Бахтин писал о том, что мы «говорим только определёнными речевыми жанрами, то есть все наши высказывания обладают определёнными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого». И добавлял: «Речевые жанры организуют нашу речь почти так же, как её организуют грамматические формы (синтаксические)» [3: 181]. На то, что говорящий человек оперирует «фрагментами текста», а не словами и предложениями, что и его восприятие речи осуществляется не «пословно», а целыми тематико-ситуационными частями, указывается во многих исследованиях (Н. И. Жинкин, Ю. Н. Караулов, Б. А. Успенский и др.). Практика преподавания как иностранного, так и родного языка свидетельствует о том, что «точечное» представление грамматических форм вне включения в характерный для них контекст не гарантирует их усвоения и адекватного использования в речи.
Итак, обращение к тексту, выделение его единиц, наблюдение за типами текста, в рамках которых такие единицы приобретают свои тоже типовые особенности, оказывается путём изучения речи как процесса и результата речевой деятельности. При этом выявляются те факторы текстуальности, которые обусловливают характер создания текстов и оказывают непосредственное влияние на функционирование языковых единиц в тексте, указывая на необходимость их представления со стороны семантики и прагматики.
Наиболее последовательно выделяют факторы текстуальности Р. А. Богранд и В. Дресслер [6]. В их состав включаются интенциональность, когерентность, когезия, информативность, воспринимаемость, ситуативность, интертекстуальность (цит. по: [20]). Как видно, они охватывают обоих участников речевого акта, соотносятся с содержанием и характером текста, учитывают сферу протекания речи и обозначают место текста в текстовом пространстве и культуре. Рассмотрение текста — его фрагментов и текста в целом — с опорой на каждый из указанных факторов становится процессом, ведущим к его интерпретации и пониманию. Оно приобретает
объективность, базируясь на рассмотрении семантики языковых средств, которая становится основанием для объединения «разнородных, ничем между собой (добавим, в рамках языковой системы) не связанных явлений», превращая «беспорядочное нагромождение» в связную речь.
Кратко представим перечисленные факторы в их роли интерпретатора текста.
Интенция — замысел, реализованный в тексте. Наличие целеполагания лежит в основе всякого вида деятельности, в том числе — речевой. Как отмечал М. М. Бахтин, «в каждом высказывании <...> мы охватываем, понимаем, ощущаем речевой замысел или речевую волю говорящего, определяющую целое высказывание, его объём и его границы» [3: 256]. Замысел исследуется как уже воплощённый в речи (тексте) или как воплощаемый Именно эта направленность разделяет такие науки, как литературоведение, лингвистика текста, с одной стороны, и риторика, культура речи, методика преподавания языка — с другой. Существует мнение, что замысел не относится к компетенции лингвистики. Он недоступен наблюдению. Но современные исследования, обращаясь к структуре текста, наблюдая за речевым воплощением развёртывания в нём стратегических и тактических установок, за рамочными конструкциями, организующими повествование, демонстрируют непосредственное участие языковых средств в реализации данной категории. Она получает разностороннее освещение в трудах современных исследователей (см., напр.: [4]). Текст, представляя собой концептуально целое, рассматривается как «иерархия коммуникативно-познавательных программ, объединяемых замыслом (коммуникативной интенцией) партнёров по общению».
Целостность (цельность) понимается как качество текста, определяемое с собственно содержательной стороны соотнесённостью с единой внеязыковой ситуацией, со стороны модальной — единством целеустановки / замысла. При выделении этого качества текста первоначально оно было отнесено к психолингвистическим явлениям как одновременное, интегральное представление о предмете, не имеющее в тексте непосред-
стенного выражения. Однако и здесь проявляет себя роль языковых средств, участвующих, благодаря способности приобретать речевые значения, актуализировать их, в создании смысловой структуры текста, которая соотносит его с определёнными жанровыми формами, обладающими, прежде всего, типолическими композиционными формами. В конечном счёте интегративность определяется как представление замысла в тексте, нашедшее выражение в его речевой организации. Можно, например, отметить, что неоднократно подвергавшаяся анализу топикальная цепочка, соотносимая с единым референтом, является одним из кардинальных средств формирования целостности текста как в денотативном, так и модально-оценочном аспектах. Приведём такой пример: в тематически законченном отрывке из современного текста встречается такой ряд наименований: Трое подростков; Несчастные, обделенные радостями жизни звереныши; Человеческие детёны-ши3. Приведённый ряд не требует специальных комментариев для определения темы текста, постановки в нём одной из актуальных социальных проблем и об отношении к ней автора.
Не останавливаясь отдельно на вопросе о связности, отметим такое качество текста, как информативность. Несмотря на то, что мы недостаточно ясно представляем себе это явление, информация является чрезвычайно важным фактом, соединяющим человека с миром. Само познание возможно лишь благодаря нашей способности выделять её из окружающего мира. Нередко информацию определяют как меру сокращения неизвестности. К свойствам информации относят: запоминаемость; передаваемость; преобразуемость; воспроизводимость и стирае-мость. Все эти качества оказываются принципиально важными как для представления о чужой речи в тексте, так и для исследования информационной насыщенности речи, о ранжировании сведений, содержащихся в ней по степени важности. Становятся понятными знаменитые максимы Грайса — выделяющие в рамках кооперативных отношений между коммуникантами правила, касающиеся количества и качества информации. Рассмотрение и оценка речи и, соответственно,
текста по этому их свойству позволяют выявить их характерные особенности как типов текста, так и их индивидуальных воплощений.
Воспринимаемость. Термин используется для обозначения ожидания реципиента получить связный и содержательный текст. «Эти ожидания реципиента основываются на знакомстве с типами текста, социальным и культурным контекстом, избирательностью целей. В данном случае подчёркивается активная роль реципиента, поскольку он сам управляет процессом восприятия материала и при необходимости устраняет возникшие помехи» [20: 126].
Воспринимаемость связана с диалогично-стью — подлинным бытием языка (Л. В. Щерба). Диалогические отношения, как отмечал Бахтин, не совпадают с отношениями между репликами отдельного диалога, они пронизывают любое высказывание, наполняя его множеством дополнительных смыслов. Современные исследователи выделяют разнообразные формы дилогических отношений по их функциональной предназначенности. Они рассматриваются как средство регулирования действий, к ним прибегают для достижения истины и установления взаимопонимания, при их посредстве определяются границы возможностей в межнациональном общении, их связывают с понятием языковой игры (в широком значении этого термина) (см., напр.: [17]).
Ситуативность как одна из категорий текстуальности, которой Р. А. Богранд и В. Дресслер обозначают факторы, делающие «текст релевантным для актуальной или реконструируемой коммуникативной ситуации» [20: 129]. Реально ситуативность имеет два значения, по-своему скоординированных: ситуация общения и денотативная ситуация сообщаемого.
Обратимся к такому примеру: «Когда начнут работать остальные Центры высоких медицинских технологий — никому не известно, зато известно, что два ещё недостроенных центра — в Краснодаре и Красноярске — съел грибок, их придётся либо разбирать и строить заново, либо проводить дорогостоящие работы по борьбе с паразитом». Несомненно, что текст составляет часть газетной публикации4, и именно включённость
в эту сферу общения наделяет его смыслом, выводимым из современной социальной ситуации, так что выражения съел грибок и проводить работы по борьбе с паразитом приобретают дополнительные социально оценочные смыслы. «Проблема понимания текста, — пишет И. Т. Касавин, — отнюдь не узкая. проблема. Смысл текста — загадочная субстанция, измеряющая близость текста человеку, способность человека встроить данный текст в свой жизненный мир. Наличие внетекстовой реальности является необходимым условием смысла». И далее: всякий внешний контекст — прежде всего культурный — «оборачивается лингвистическим, ибо его нельзя усвоить вне чтения и понимания текста. И в нём же неистребимая ситуативность для людей, имевших возможность войти в него посредством более или менее близкого, но всё же личностного общения» [8: 267].
Интертекстуальность Данный критерий трактуется двояко. Первый вариант трактовки связан с выделением неких классов текстов, отмеченных определённым набором содержательных и формальных признаков — то есть с речевыми жанрами.
Второй — с явлением включения других произведений, их фрагментов, прецедентных имён и событий в данный текст, оно связано с явлением прецедентности. Оно достаточно глубоко исследовано и освещено в специальной литературе, основанием чего явилось широкое использование прецедентных высказываний в современной художественной литературе и публицистике (из последних работ — [16: 72-75]). Приведём хотя бы один пример своего рода перенасыщения текста цитатами и реминисценциями, хотя в данном случае они функционально оправданы: «... и в этом очерке („Москва 20-х годов"), и в реальной жизни перед нами предстаёт не сломленный, растерянный литератор, не жалкий интеллигент, не Мастер с его подвалом и не Максудов с чердаком, не побеждённый, как писала в одной из своих статей М. О. Чудакова, а боец, стратег, Растиньяк, собравшийся завоевать советский Париж. Наверняка было бы легче устроиться в Киеве, где был удобный диван и добрая королева мама подавала чай с французскими булками, но в году 1921-м
от Рождества Христова, от революции пятом, Киев для Булгакова интереса не представлял. Ему нужна была Москва, причём не в чеховском трёхсёстровском беспомощном кличе: в Москву! В Москву! — но Москва как поле битвы, место приложения сил». Отрывок извлечён из книги Алексея Варламова «Булгаков» в серии ЖЗЛ.
Рассматриваемая текстовая категория в исследованиях продолжает уточняться и комментироваться, захватывая всё новые аспекты пребывания текстов в некотором «резонантном пространстве». Рассматриваются такие явления, как пара-текстуальность — служебные тексты, сопровождающие или структурирующие содержание исходного текста: предисловие, послесловие, заголовок, подзаголовок, обращения в поэзии, названия глав и пр. Они задают, по сути, логику изложения, способ разворачивания смысла и представляют собой первичную рефлексию автора по поводу создаваемого им текста. Метатекстуальность — эксплицитные или имплицитные отношения между комментируемым и комментарием.
Гипертекстуальность — отношения между первичным текстом и его вариантами.
Архитекстуальность — принадлежность к жанру [8: 243].
Столь подробное рассмотрение нами явлений текстуальности, выдвинутых австрийскими текстологами, было продиктовано тем, что, не выделенные в общем потоке лингвистической литературы о тексте, они представили логически организованную систему, определяющую внутренние механизмы структуры и динамики развития смысла текста, наглядно демонстрируя их сложность и многомерность, проявляя причинную обусловленность и ориентируя в дальнейшем на представление собственно языковых явлений в системе их смысловых и прагматических свойств. Такая система потребует представления единиц языка в их типовых контекстах, т. е. в речевом существовании, которое обнаруживает себя в различных типах текста. Нет нужды отождествлять речь и текст, но именно текст проявляет закономерности порождения речи. Грамматика речи, не отвергая существующей аналитической грамматики и опираясь на неё, может стать реаль-
ной базой обучения языку, родному и иностранному, повышения культуры речи общества.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Напомним, что работа Ш. Балли была написана в 1909 году.
2 Укажем на прочитанный ещё в 1979 году и позднее опубликованный доклад Ю. С. Маслова «Структура повествовательного текста и типология претеритальных систем славянского глагола» [12].
3 Дервиз Т. Рядом с Большой Историей // Звезда. 2009. № 3.
4 Российская газета. 2009. 12 марта.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бабенко Л. Г., Казарин Ю. В. Филологический анализ текста. Практикум / Под ред. Л. Г. Бабенко. М.; Екатеринбург, 2003.
2. Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961.
3. Бахтин М. М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 5. М., 1996.
4. Борисова И. Н. Русский разговорный диалог: структура и динамика. Екатеринбург, 2001.
5. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 2004.
6. Дресслер В. Синтаксис текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. Лингвистика текста. М., 1978.
7. Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004.
8. Касавин И. Т. Текст. Дискурс. Контекст. Введение в социальную эпистемологию языка. М., 2008.
9. Кожина М. Н. Речеведение и функциональная стилистика: вопросы теории. Избр. труды. Пермь, 2002.
10. Костомаров В. Г. Наш язык в действии: Очерки современной русской стилистики. М., 2005.
11. Лосева Л. М. Как строится текст. М., 1980.
12. Маслов Ю. С. Структура повествовательного текста и типология претеритальных систем славянского глагола // Маслов Ю. С. Очерки по аспектологии. Л., 1984. С. 181-208.
13. Москальская О. И. Грамматика текста. М., 1981.
14. Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. Лингвистика текста. М., 1978.
15. Плотников Н. С. От романтической герменевтики к феноменологии языка: Фридрих Шлейермахер — Павел Флоренский — Густав Шпет // Вопросы философии. 2009. № 4.
16. Сидоренко К. П. Интертекстовая контаминация и интертекстовая лексикография («Горе от ума») // Языковая картина мира. Лексика. Текст. Сб. науч. ст., посв. юбилею проф. Н. Е. Сулименко. СПб., 2009.
17. Соболева М. Е. О возможности диалога между культурами // Вопросы философии. 2009. № 3.
18. Сорокин Ю.С. К вопросу об основных понятиях стилистики // Вопросы языкознания. 1954. № 2.
19. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М, 1964.
20. Филиппов К. А. Лингвистика текста. Курс лекций. — СПб., 2003.
21. Шпет Г. Г. Явление и смысл // Шпет Г. Г. Философско-псилогические труды. М., 2005.
22. Щедрина Т. Г. Архив эпохи: тематическое единство русской философии. М., 2008.
[приглашаем принять участие]
МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ «НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОРПУС ЯЗЫКА В ВАРИАНТАХ И ИНВАРИАНТАХ»
(г. Батуми, 28-31 мая 2009 года)
Факультет гуманитарных наук Батумского государственного университета Шота Руставели, Ассоциация русистов Грузии и Грузинская мультилингвальная ассоциация проводит Международную научную конференцию «Национальный корпус языка в вариантах и инвариантах» — под эгидой МАПРЯЛ.
Конференция состоится 28-31 мая 2009 года в Государственном университете Шота Руставели (г. Батуми, Грузия). Оргкомитет конференции планирует также круглый стол «Смена образовательной парадигмы и принципы содержательной модернизации дисциплин филологического цикла»
Дополнительную информацию можно получить по электронной почте: marina.aroshidze@yahoo.com
