CC BY
36
Л И Т Е Р А Т У Р О В Е Д Е Н И Е УДК 801.731(=511.131)
В.М. Ванюшев
«ТАНГЫРА» МИХАИЛА АТАМАНОВА КАК АВТОРСКИЙ ВАРИАНТ УДМУРТСКОГО ЭПОСА
Эграпи Гавир Микаль. Тангыра: Кузьмадёс. - Ижкар: Удмуртия, 2008. - 320 б.
В статье дается общая положительная оценка эпического творения М. Атаманова «Тангыра», определяются и подвергаются литературоведческому анализу наиболее сильные стороны и недостаточно четко продуманная сюжетно-композиционная структура.
Ключевые слова: народный эпос, этногенез удмуртского народа, литературный памятник, воршудно-родовые объединения.
1.
Выход этой книги был встречен бурными восторгами удмуртской общественности, что проявилось уже во время презентации в Национальной библиотеке (2008). Многие, еще и не успев почитать ее, говорили, что после неоднократных проб, различных попыток и вариантов удмуртский эпос в книжном варианте, наконец, дошел до читателей. Такие суждения возникли, конечно, не без основания. Каждый народ желает иметь общедоступное произведение, гордость нации, ее духовное лицо перед всем миром, вобравшее в себя многовековые чаяния, жизненные устремления своего этноса. И «Тангыра» представилась читателям именно таким явлением.
В самом деле, сочинение Эграпи Гавир Микаля - Михаила Гавриловича Атаманова, доктора филологических наук, немало сделавшего в области языкознания, изучения этногенеза удмуртского народа, протодьякона Православной церкви, прославившего себя среди верующих переводом Нового Завета на удмуртский язык, - не вмещается в рамки только литературного произведения. Оно вобрало в себя, пожалуй, все направления научных изысканий и творческих поисков автора, члена Союза писателей Удмуртии и России. Книга снабжена многочисленными научно-познавательными комментариями и даже словарем редко встречающихся слов, использованных в сюжетном построении. И в этом действительно была необходимость. М.Г. Атаманов вернул современному удмуртскому читателю немало вышедших из употребления слов, несущих историко-этнографическую
семантику, создал неологизмы, органически вплетающиеся в ткань повествования. Он поведал свою версию зарождения и расселения ряда воршудно-родовых объединений удмуртов, поставив во главу угла происхождение своего рода Эгра, на территории Волго-Камья и даже Югорской земли. Все это, несомненно, составляет духовную ценность издания. Думается, историки, лингвисты, этнографы по-своему оценят и введут этот научно-познавательный материал в багаж своих отраслей науки. Нам же предстоит рассмотреть это произведение с точки зрения литературоведения.
2.
Как известно, эпические сказания - это образно выраженная история народа в его собственном представлении. Она, как и всякое коллективное явление фольклора, поливариантна и, как правило, мозаична. С развитием письменности и литературы эпос из устной формы бытования нередко трансформируется в книжную форму, авторскую. Авторами, собравшими воедино разрозненные фольклорные сюжеты, по-своему выстроившие и интерпретировавшие их, как обычно, выступают талантливые представители народа, в своей духовной устремленности небезразличные к его прошлому, настоящему и будущему. По нашим наблюдениям, «Тангыра», как и ряд других произведений, появившихся в последние годы в удмуртской и родственных литературах произведений, - продукт третьей волны авторского эпоса в финно-угорском мире*.
Напомним, что история книжных форм эпоса в финно-угорских литературах ведет свое начало с «Калевалы» (1849) Э. Лённрота, вызвавшей появление не только подобного сочинения - «Каливопоэг» (1861) эстонского ученого и поэта Ф. Крейцвальда, но и своим влиянием вышедшей за пределы финно-угорского мира. По его подобию созданы «Песнь о Гаявате» (1855) американского поэта и ученого Г. Лонгфелло, книжный вариант латышского эпоса «Лачплесис» (1888) А. Пумпура. То была поднятая произведением Э. Лённрота первая волна эпосотвор-чества ученых и писателей. Вторая и третья - последовали в XX и XXI веках.
Важно подчеркнуть, что произведение Э. Лённрота долгое время служило предметом немалых споров разного рода интерпретаторов. Основные расхождения касались соотношения в нем фольклорного и авторского начала. Большинство фольклористов придерживалось точки зрения, близкой В.Я. Проппу, считавшему, что современная наука не может отождествлять авторское произведение «Калевала» и народный эпос. Э. Лённрот «не следовал народной традиции, - писал В.Я. Пропп, - а ломал ее; он нарушал фольклорные законы и нормы и подчинял народный эпос литературным нормам и требованиям своего времени» [2, с. 304-305]. В последующие годы Проппа поддержали другие исследователи: «Элиас Лённрот не только отважился сам решить, в какой по-
* См. об этом подробнее: Ванюшев, В.М. Три волны «эры эпоса» в финно-угорском мире / В.М. Ванюшев, И.Ф. Тимирзянова // В.И. Лыткин: грани наследия: материалы междунар. науч. конфер., посвящ. 115-летию со дня рождения выдающегося финно-угроведа Василия Ильича Лыткина. Сыктывкар, 25-26 ноября 2010 г. - Сыктывкар: Изд-во СыктГУ, 2010. - С. 12-19.
следовательности излагать эпические события, - утверждали они, - но и понял, что как основной, так сказать, макросюжет, так и различные сюжетные ходы и отступления зависят только от его воли желания, от понимания тех художественных и идейных задач, которые он перед собой ставил» [1, с. 8]. Дело в том, что фольклорный текст, подвергнутый той или иной авторской обработке или даже включенный в композицию сюжетов, подчиненных единой линии развития или общей тематике, неизменно превращается в литературное произведение с характерными для него взаимоотношениями содержания и формы, начинает жить по нормам литературной поэтики, теряет такие черты фольклора, как, например, отсутствие канонического текста, вариативность, коллективность и устность созидания. И здесь очень важно, чтобы фольклорная мозаика и поливариантность повествовательного ряда устных народных текстов были преодолены единой и все более набирающей эмоциональную силу сюжетной линией. Иначе и авторский вариант эпоса может рассыпаться на фрагменты и заново обрести поливариантные качества.
Исходя из таких посылок, целиком прочитываю исследуемое произведение, составляю первоначальное общее впечатление о нем. И лишь потом, следуя методике анализа художественного текста, приступаю к его осмысливанию. В первую очередь определяю то место в повествовании, которое с наибольшей силой запечатлелось в моем воображении. Обнаруживаю, что это - события, рисующие, как ушкуйники-роучи разрушали и сжигали Ваткакар, столицу удмуртов племени ватка. «А какое место занимают они в общей системе сюже-тостроения?» - задаю себе следующий вопрос. И с удивлением обнаруживаю, что по силе эмоционального напряжения они скорее всего напоминают кульминацию. События, описанные в первой одной десятой части трёхсотстраничного сочинения, - кульминация? Трудно поверить, но по всем признакам это так. Мое удивление вызвано тем, что кульминация, самая сильная, эмоционально напряженная ситуация в общем сюжете, как правило, - итог постепенно накопленных предшествующих событий в сюжетном построении, это, можно сказать, сильная, бурливая река, созданная энергией многих ручейков и речек, в свою очередь прошедших через немалое количество порогов и препятствий. И она наступает уже где-то к концу сюжетного хода, как трамплин, создающий инерцию полета мыслей и чувств читателя. Особенно в объемных произведениях, подобных «Тангыре». Но в «Тангыре» вслед за кульминацией следует эмоциональный спад, завершающий сюжетное течение. Все, что происходит в этой части, воспринимается как развязка, растянутая за счет множества вставных сюжетов. Такое восприятие подтверждается не только формальной, но и содержательной стороной данного произведения. Ведь главный идейно-эмоциональный смысл его заключается в стремлении автора пробудить в читателе чувство гнева против разнузданных действий поработителей предков нынешних поколений удмуртов и стремление объединиться, не раствориться, не потерять себя как народ в мукомольне современной глобализации. Правда, в самом конце произведения приводится документ 1670 года - протокол всеобщего схода северных удмуртов и бесермян в деревне Солдар (ныне - археологический памятник Иднакар) с утверждением факта всеобщей договоренности и призывом
ко всем родным и близким заступаться друг за друга и, когда нужно, обращаться к высшим властям России с просьбой помочь выстоять против бесконечных нападок и несправедливостей со стороны иноплеменных сил. Документ и поэтические комментарии к нему, представляющие собой эпилог всей повествовательной структуры произведения, несомненно, работают на центральную его проблему. Однако между этими двумя частями повествования огромный пласт разнородных сюжетов и микросюжетов, эмоционально гораздо более слабых по сравнению с изображением сцены сражения в Ваткакаре, что и придает ей качества кульминации. Тем более что сюжет произведения далеко не фабульный. Изображенные события хронологически не следуют друг за другом. Они перемежаются как во времени, так и в пространстве. И читателю трудно разобраться в фабульном ряду описанных событий. Это создает некое замешательство в восприятии текста. А ведь содержание художественного произведения составляют не только события, изображенные в нем, но и те мысли и чувства, которые эти события вызывают в читателе. Второе, пожалуй, даже важнее первого.
Подчеркивая ведущую струю повествования, автор книги пишет в аннотации, что речь идет о возникновении и распространении многих удмуртских воршудно-родовых образований в территориальном пространстве. Действительно, такой аспект содержания занимает значительное место в произведении. Однако здесь Атаманов-ученый, кажется, значительно заслоняет Атаманова-писателя. Описывая толпы людей, перемещающихся в поисках новых мест обитания, повествователь называет немало воршудных образований, их руководителей, однако мало кто из них предстает перед читателем «во весь рост» как литературный образ. Из огромной череды их имен выделяются два крезьчи-гусляра - Дадик и Мадей. Развернуто, по-новому описаны жизненные пути батыров северного цикла героических народных сказаний - Донды, его сына Идны и внука Варыша. Между тем с начала произведения до его конца вновь и вновь называются выходцы из рода Эгра, часто в сюжетном течении лишь мельком появляющиеся и исчезающие.
К разговору о сюжете и композиции произведения мы еще вернемся. А сейчас остановимся на самом, на наш взгляд, эмоционально сильном микросюжете повествования.
3.
При анализе текста, рассматривая поступки и внутренний мир персонажей, критики нередко забывают выделить образ самого повествователя. Мы обратимся именно к этому компоненту сочинения. В нем сосредоточены и принципы отбора описываемых реалий, и способы сотворения важнейшего качества - художественности литературного произведения, его поэтики.
Приступая к реализации одного из центральных замыслов: показать пути расселения рода Эгра, - автор-повествователь рисует неблизкую дорогу группы эгринцев на нартах - с берегов Ледовитого океана в наши края, в Ваткакар. Сам он легко передвигается из одной толщи веков и территорий в другие. Вначале он предстает современным человеком, стремящимся перенести читателя в те далекие времена, когда не было еще «ни тебя, ни меня, ни его, в небесах не летали железные птицы, по земле не носились металлические кони» (С. 8). Если
верить ему самому, в произведении описаны события, происшедшие в течение двух тысячелетий. И вот он уже будто среди кочующих эгринцев, в пути. Их глазами смотрит на постоянно меняющийся ландшафт. Прибыв на берега Ватка кама (большой реки Вятки), от имени рода Эгра обращается к Ваткакару: «От старинных ваших корней - от Югра батыра - привет тебе» (С. 28).
Далее повествователь, оставаясь вместе со своими спутниками, приобретает другие качества - ученого человека, знающего историю Ваткакара, хорошо укрепленного городища, крепости, долгое время являвшейся столицей племени ватка и впоследствии могущей превратиться в признанный центр всех удмуртов. Он достоин этого и своими сложившимися традициями, и мудростью Ватка батыра, и широкими связями, добрыми взаимоотношениями с батырами других родов, и надежностью укрепления. Ярко, с подробными деталями рисуются высокие стены крепости, выстроенные из вязовых, сосновых, еловых бревен, с вышками-бойницами по углам, глубокими рвами вокруг. Однако интонация повествования постепенно приобретает всё более грустный, а впоследствии - драматический характер. На Ваткакар нападают «сильные, как медведь, лютые, как волк, и хитрые, как лиса», ушкуйники-роучи, и начинается битва, во многом решившая дальнейшую историческую судьбу удмуртского народа.
Описание хода и трагического исхода этого сражения - с яркими деталями в переплетении с выражением переживаний «присутствовавшего при этом» повествователя - выделяется из всего сюжетного хода произведения. Особенно выигрышно выглядит эта сцена на фоне многочисленных и длинных монологов, состоящих в основном из описаний событий взглядом, как говорится, с высоты птичьего полета - во взаимных приветствиях батыров различных воршудных объединений во время их неожиданных встреч.
«Жин-жон-н!» Ватка улосэ шуккиське Шурдытйсь-куалектытйсь тангыра гур. Каланча йылысь жуатэм юрсиро Пужым пуклёос, улвайёс, сиро писъёс Бусырлатыса жуало - сьод чын Юбо кадь ик ин пала жутйське (41-тй б.).
«Жин-жон-н!» раздаются в окрестностях Вятки Пугающие, в дрожь бросающие звуки тангыры. На вершинах башен зажженные смолистые Сосновые чурки, ветки, смолистые поленья С треском горят - черный дым Столбом поднимается к небу*, -начинается описание этой сцены. Следуя поэтике героического эпоса, повествователь в первую очередь следит за действиями Ватка батыра: Вань калыксэ Ваткакар кузё-батыр Кар бордъёс кузя султытъяз - юн сылэ! Тушмонъёсты-аманъёсты зыръёстэс, Нушыостэс жалятэк лопкытъялэ! (42-тй б ).
* Здесь и далее подстрочные переводы выполнены автором статьи. - В.В.
Весь свой народ хозяин Ваткакара - батыр Расставил вдоль стен - крепко стойте! Врагов-супостатов, дубинки свои, Колотушки не жалея, отдубасьте! Уже в этих строчках обнаруживается не только дух сопротивления, но и немудреное вооружение, которым владело население древнего кара. В емком и плотном описании перед глазами читателей предстают все его жители. Нырысь ик кар дине, валъёссэс Чошпыд ворттытыса, воргоронъёс вуизы, Шундыпуксён палась ышыг интыти Мынись сюрес кузя пыризы егит нылъёс, Гадь бордазы нуныоссэс жиптыса, Бызьыса вуизы куалектэм кышноос (41-ти б.).
Первыми к крепости, гоня Своих коней вскачь, прибыли мужчины, Со стороны заката солнца по затаенным местам Пришли и зашли во внутрь девушки, Прижав к груди своих малышей, Прибежали испуганные женщины. Первое замешательство прошло. Каждый нашел свое место в общей обороне: Кар калык ваньмыз, кин мар кутыса вуиз, Кар борддор йылэ жогак султиз Мерскись тушмонэз улляны, Дор музъемзэ-мумизэ утьыны (41-ти б.).
Весь народ городища, кто что успел взять в руки, Быстро встал на стены крепости, Чтобы прогнать лезущего врага, Уберечь матушку-родину.
Примером для всех и здесь является батыр.
Учкиськод уйпала - отын Ватка батыр Карзезьы дорын кораське-ожмаське ни, Учкиськод лымшоре - кар борддоре кечырске ни, Роуч пиосты сэрпалля-тузэ ни таид! (41-ти б.).
Смотришь на север - там Ватка батыр У ворот крепости рубится-воюет уже, Смотришь на юг - на бревенчатую стену взбирается уже, Роучей-парней откидывает-молотит уже он. В деталях видит и шаг за шагом отмечает повествователь наглую наступатель-ность роучей:
Витети нуналаз Ваткакар вылэ Югыт шунды оз ни жужа, лэся: Кар борддор, ожмаськон каланчаос Погразы, супрак жуаса быризы... (44-ти б.).
На пятый день над Ваткакаром Светлое солнце, казалось, уже не взошло: Бревенчатая стена, боевые башни Свалились, сгорели напрочь, дотла... Увидевший и вместе со всеми переживший весь этот ужас повествователь, как будто от имени самой истории, выражает неизбывное горе и сожаление, пытается высказать ободряющие слова:
Ваткакар - дано кар! Ватка калыклэн
Утиськон, восяськон, улон интыез,
Мар луиз тонэн? Пыраклы-а та,
Оло, улзод на, кужым шедьтод на? (44-тй б.).
Ваткакар, славный кар! Племени ватка Место укрытия, моленья, жизни, Что стало с тобою? Навечно ли это? Может, воскреснешь еще, найдешь в себе силы? Он осмеливается даже упрекнуть божество Инма, хранителя племени ватка: Инма воршуд, малы од утьы калыктэ? Малы тушмонлы эрик сётйд? Табере кызьы улоз на, мар кароз на Та дуннеын вашкала ватка калык? (44-45-тй б.).
Священный Инма, почему ты не уберег свой народ? Почему дал волю неприятелю? Как теперь будет жить, что будет делать На этом свете древнее племя ватка? Возможно, он и сам, как Ватка батыр, на глазах побелел, словно снег? Как выдержать злодеяния пришельцев? Жена батыра, Сянья, увидев на острие копья отрубленную голову своего сына Шудега, сошла с ума. Завернув в свой сюлык обгоревший кусок спаленного царского дома, воображая, что это ее сосунок Шудег, качает, напевает и плачет.
Дйськут но, бам но солэн шумаськемын ни, Но ялан кырзаса маке маде, викышъя; «О-о-ой-ы!», - кеське, дуннеез зуркатэ.. .(47-тй б.).
И одежда, и лицо ее сплошь уже в саже, Она всё поет, что-то рассказывает, всхлипывая; «О-о-ой-ы!», - кричит, сотрясает округу.
Картины этого неравного и жестокого боя настолько цельны и самоценны образами-деталями изображенного и глубиной переживаний повествователя, что выглядят как законченное произведение, полное трагизма. В таком сочетании и проявляет себя художественность текста.
К сожалению, во многих местах повествования такого единения не происходит. К примеру, не раз упоминается о том, что жестокие пришельцы крадут и насильно уводят девушек, берут себе в жены или продают таким же, как сами, сторонним мужчинам. От многократного и однообразного повторения эти слова о вопиющей несправедливости теряют свою эмоциональную силу и уже не
_
задевают читателя. Но в одном месте картина торга человеческим товаром нарисована так, что, думается, мало кого оставит равнодушным:
Коньыос музэн, пуаса ветлись
Юрттэк-ертэк улись роуч пиос
Лушкам нылъёсты кышно каро.
Волга дурысь бадзым каръёсысь
Базаръёсы вуо ке, пось луо кадь
Зырдам сюлэмо лымшор пиослы
Кышнолы, дусымлы вузало
Мискинь ватка, чудья нылъёсты.
«Муп-ы-ы-ы-й! Айи-и-и!» шуыса
Зар бордо, чигисько, чир кесясько
Кар базар шоры вузаны поттэм
Каръян ватка, чудья нылъёс-мискиньёс (38-ти б.).
Подобно белкам кочующие, Не имеющие своего постоянного жилья роучи Украденных девушек в жены забирают. Прибыв в большие города на Волге, С горячими, как южный песок, сердцами парням Продают в жены, в наложницы Бедных ваткинских, чудьинских девушек. «Муп-ы-ы-ы-й! Айи-и-и!»* - кричат, В голос ревут, разоряются, пугливо кричат Выставленные на базарную площадь для продажи Ваткинские, чудьинские девушки-бедняжки. В этом кратком описании пред нами предстают и жестокосердные кочующие по речным просторам Восточной Европы роучи, и, словно южный песок, жесткие, горячие парни-покупатели, и выкраденные девушки, осознающие свое безвыходное, позорное положение живого товара. Их не только видишь, но даже будто глубиной сердца слышишь испуганные, безнадежно-умоляющие, призывные голоса. Тут же, где-то рядом, находится и сам повествователь, жалеющий бедных девушек, но не имеющий возможности им помочь. Здесь он предстает как сострадающий потерпевшим и осуждающий зло наблюдатель. Эти наблюдения вызывают в нем широкие образно-философские размышления. Пространственная точка зрения повествователя меняется. Совершенное на базарной площади зло дает о себе знать в душевных переживаниях родителей невольниц. «О-о-ой!» - чигиськыса, тэльмырыса Зар бордо мумиос, айиос, Вордэм нуныкайёссэс сьось душесъёс Сьоразы нуыса кошко ке (38-ти б.).
«О-о-ой!» - с болью и мольбой В голос плачут матери, отцы, Когда их родных детей хищные ястребы Уносят с собою.
* Ма-ма-а-а-а! Оте-е-ец! (сев.-удм.).
Философско-обобщающая мысль повествователя пространственно выражена широкой панорамой родных мест:
«О-о-ой!» - бордйсь мумиослэн, Гуртоослэн куаразы шуккиське Быдзым Ватка нюлэсъёсысен Калмез вылозь, Калмез шаерозь, Чупчи йылысен Оч, Туймы, Умег, Пыжман, Пуро шуръёслэн усёнозязы. Паськыт тэльёс, пужым ягъёс кузя Зар бордэм куара шуккиське (38-тй б ).
«О-о-ой!» - плачущих матерей,
Однодеревенских голоса раздаются
От лесов вдоль великой Вятки
До реки Кильмезь и калмезской стороны,
От истоков Чепцы до устьев рек и речек Иж, Тойма, Умяк,
Пыжман, Сарапулки, по широким лесам, сосновым борам
Звучный голос плача проносится.
Эта ярко, образно выполненная сцена заслоняет собой многочисленные упоминания об одном и том же, являясь символическим выражением всего угнетенного состояния удмуртов тех давних времен. Такова сила емкого художественного образа. Подобно этой сцене, изображение битвы за Ваткакар во многом вбирает в себя основную идейно-эмоциональную суть всего произведения. Сила единого, сложно организованного и даже многослойного образа, каковым является художественное произведение, не всегда заключается в объемности изображенного в нем мира, но обязательно - в эстетической отточенности, в энергии душевных переживаний, вызванных им.
Не могу не остановиться еще на одной грани образа повествователя - на том, как он с помощью повторов однозначных или близких по смыслу слов усиливает и обогащает нюансами свое эмоциональное отношение к происходящему в сюжете. В той же сцене разрушения Ваткакара по приказанию главаря роучей (по прозвищу Третьяк Волчий Клык) ушкуйники выводят на крутизну берега реки и расстреливают оставшихся в живых четырех сыновей Ватка батыра. Повествователь об этом говорит:
Кыл вератэк, пал кыл вератэк
Батыр пиослэн веськрес мугоръёссы,
Сьолыктэм, дун-шектэм лулмугоръёссы
Васькизы шукыяськыса, бугыръяськыса,
Визыласа бызись паськыт Ватка-кам шуре (53-тй б ).
Без слов, без единого слова Стройные тела сыновей батыра, Безгрешные, чистейшие вместилища души Ушли вниз, в пенящиеся, бурлящие, Стремительно бегущие воды широкой Вятки-реки. Подобным образом усиливая выражение скорби и горя, повествователь касается сломленных надежд Ватка батыра, переводит внутренний взор читателя на чи-
_
стые, холодные волны реки, переключает его внимание на незабвенную память народа о том трагическом времени:
Бугырес тулкымъёс ватка калыклэн Йоно-визьмо батырезлэсь-эксэезлэсь, Солэн ньыль пиосызлэсь-быркытъёсызлэсь, Синчеберъёсызлэсь, оскиськонъёсызлэсь, Ас музъемазы кузё луоно муртъёслэсь Таза мугоръёссэс чылкыт, кезьыт ву шобыртиз, Пушказ ньылиз Ватка шурен, ватка калыкен Пыраклы огазе луон понналы, дыр... (53-ти б ).
Бурлящие волны
Солидно-мудрого батыра-царя народа ватка, Его четырех сыновей-орлов, Светлооких надежд,
Предназначенных быть хозяевами на родной земле Крепкие тела покрыла светлая, холодная вода, Заглотила в себя, чтобы с рекой Вяткой, народом ватка Им навечно быть вместе, наверно...
Для выражения чувств в лирике применяются разного рода повторы. В своем лиро-эпическом повествовании Эграпи Микаль использовал богатые возможности родного языка, передавая тончайшие нюансы душевных переживаний героев. Думается, поэту помогла здесь его ипостась как ученого-словесника.
4.
Другое состояние дела обнаруживается нами в плане сюжетостроения и композиции столь объемного и сложноорганизованного произведения.
Сломленный духом от поражения народ ватка собирается вокруг своего батыра: что нам делать теперь, как жить? Мудрый руководитель, чтобы спасти свой народ от лютого врага и от исчезновения, предлагает подопечным рассеяться и начать строить жизнь в новых местах. Разделившись на четыре группы, ваткинцы начинают кочевать. Они встречаются с различными удмуртскими воршудно-родовыми объединениями. Казалось бы, у каждой из групп ваткин-цев свои пути, свои встречи, своя судьба, И довольно остроумно найденные автором художественные образы красных быков-предводителей в каждой группе ведут себя по-своему. Тем не менее постоянная беготня за красными быками, ритуалы встреч с очередными воршудно-родовыми объединениями, обязательные взаимные приветственные монологи батыров начинают выглядеть как топтание на месте.
Сюжет теряет целостность. Повествователь стремится поведать историю каждого племенного объединения - ватка и калмезов, на территорию которого прибывают его основные герои. Так события, происшедшие в разных местах и в разное время, в восприятии читателя перепутываются. Теряется их фабульный ряд. Вновь и вновь начинающиеся истории воспринимаются как вставные фрагменты в общем потоке основного сюжета и замедляют его развитие. Есть среди них интересные, хорошо выполненные тексты. К их числу я бы отнес по-
своему изложенные автором книги сюжеты о богатырях Эш-Тэреке, Янтамыре, Донды, Идне. Но остается ощущение желания, чтобы они были теснее связаны с событием, волею судьбы принявшим на себя роль кульминации, то есть со сценой разрушения Ваткакара. Есть тексты, не переработанные повествователем, а дословно приводимые из прежних публикаций, например, фрагмент о калмезских богатырях, отдельные песни, которые вносят в произведение оттенок хрестоматийности.
Словом, по моему мнению, над сквозным сюжетным построением, взаимосвязанностью изложенных историй еще можно было поработать, что неудивительно при обдумывании и художественном осмыслении такого огромного корпуса информации. Да, бывают произведения со множеством вставных историй, как, например, повесть Григория Верещагина «Вуж мыж» («Ранее обещанная жертва»), в которой именно вставные сюжеты, казалось бы, совсем на другие темы, детерминируют события основного текста. При этом основной сюжет теряет свою динамику. Но то было на заре формирования удмуртской художественной прозы...
5.
Тем не менее книга «Тангыра» для нас ценна. В первую очередь, стремлением автора воссоздать, укрепить национальное сознание удмуртов, родной язык которых ЮНЕСКО относит уже к числу исчезающих. Символично название. «Тангыра» - так называется древний народный инструмент, который призывно - то с радостью приглашая на общие празднества, то тревожно предупреждая об опасности - звучал по лесам и весям, собирая и стар, и млад для совместных дружных действий. Голос тангыры так необходим сегодня! Нивелирующая все своеобразное сила глобализации, не встречающая достаточного сопротивления со стороны властных структур, побуждает каждого болеющего за будущее народа греметь, как тангыра, предупреждая об опасности и крайней необходимости в совместных действиях. Потому закончу статью словами самого Эграпи Микаля, напрямую перекликающимися с призывами Кузебая Герда еще начала ХХ века:
Тангыра, тангыра! Куарадэ будэты, Сайкаты та изись, ой, удмурт калыктэ!
Тангыра, тангыра! Погромче гуди,
Пробуждай свой уснувший, ой, удмуртский народ!
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Киуру, Э.С. Фольклорные истоки «Калевалы» / Э.С. Киуру. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2001.
2. Пропп, В.Я. Фольклор и действительность / В.Я. Пропп. - М.: Наука, 1976.
Поступила в редакцию 20.08.2010
_
V.M. Vanushev
«Tangyra» by Mikhail Atamanov as an author's variant of the Udmurt epos. Egrapi Gavir Mikal\ Tangyra: Kuzmadios. - Izhkar: Udmurtia, 2008. - 320 p.
In the article the general positive attitude to the epic work of M. Atamanov «Tangyra» is shown, the strongest points, structure of story line and composition, contemplated not clear enough, are defined.
Key words: people's epos, ethnogeny of the Udmurt people, literary work, vorshudnyi and ancestral unions.
Ванюшев Василий Михайлович,
доктор филологических наук, главный научный сотрудник отдела филологических исследований,
Учреждение Российской академии наук Удмуртский институт истории, языка и литературы УрО РАН
г. Ижевск E-mail: [email protected]
