Таинственный мир коннотаций в лингвистике и теории перевода Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Вестнин Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2008. № 1

О.В. Ковенева

ТАИНСТВЕННЫЙ МИР КОННОТАЦИЙ В ЛИНГВИСТИКЕ И ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА

The paper explores various approaches to the problem of "connotations" in linuistics and in the theory of translation. Starting with a set of definitions presenting "connotations" as an additional hazy, obscure, vague meaning, we launch into a historical outline of the development of this category, first in medieval scholasticism (Alexander Halensis, William of Ockham) and logic (J.St. Mill), then in linguistics (Arnauld and Lancelot, K.O. Erdmann, L. Bloomfield, L. Hjelmslev, R. Barthes, C. Ker-bat-Orecchioni, I.M. Kobozeva, O S. Akhmanova, H.G. Komlev, L.S. Barkhoudarov, V.N. Telia, YD. Apresyan). The analysis reveals the ambiguity of the category and the intensity of debates relating to it. Whereas some authors consider connotations as a component of word's meaning, others regard them as an extra-semantic phenomenon, as a "pragmatic meaning", as ideas, associations, values and patterns of behavior related to the word and its context, or even as "a semiotic system". While some scholars insist on the socio-cultural nature of the connotations, others emphasize their individual and unique character. But whatever the debates about "connotations" may be, what is essential to the theory of translation is the answer to the question "Should connotations be translated or not and how?" Floating

G. Mounin's polemical statement "When one says that translation is impossible, nine times out often, one refers to connotations", our article continues with an analysis of the debates about the "translatability" of connotations in modern theory of translation (M. Lederer, E. Nida, C.R. Taber, J.-R. Ladmiral, G. Mounin, J. Delisle,

H. Meschonnic, A.D. Schweitzer, V.N. Komissarov). The article leads to a moral and political perspective, suggesting that the question of "translatability" of connotations is not only a "linguistic" question: it is directly related to the attitude that one maintains to the Other, to the Stranger, to Another Culture. Following A. Ber-man, P. Ricoeur, J.-R. Ladmiral and J.-L. Cordonnier, we assume that translation should be "open-minded" and "hospitable" to the strangeness. The "translatability" of connotations has to do with the will of the translator to make efforts to understand the Other in all his complexity and plurality and to translate the relevant information of his message to the representatives of his own culture. Only when approaches to connotations will cease to be ethnocentric and speculative, the question of their "translatability" will be put into practice: into the practice of translating and into the practice of translation teaching.

Ключевые свлова/Keywords: коннотация, денотация, переводимостъ, непереводимость, межкулътурная и межъязыковая асимметрия, глобалъ-ная коммуникация.

В лингвистике и теории перевода категория "коннотация" (от лат. connoto — "имею дополнительное значение") окружена ореолом таинственности и загадочности. Если в лингвистике с "коннотациями" традиционно связывают идею о неясном, смутном дополнительном значении, то в теории перевода — идею

лингвокультурной несоизмеримости, непреодолимой специфики и соответственно непереводимости. Согласно известному изречению Ж. Мунэна, "когда говорят, что перевод невозможен, то в девяти случаях из десяти имеют в виду... коннотации" (Mounin, 1963: 168; курсив мой. — O.K.).

Идея о несоизмеримости коннотаций пришла в теорию перевода не столько из лингвистики, сколько из ее отдельных направлений — этнолингвистики и лингвокультурологии. Действительно, специалисты в области лингвокультурологии нередко оперируют такой категорией, как "культурная коннотация". Так, в школе В.Н. Телия культурная коннотация определяется как "культурная информация", характеризующая "ассоциативно-образные знаки", "образные языковые знаки" (Опарина, 1999: 35). В.Н. Телия рассматривает коннотации в их отношении к национально-культурной картине мира (Телия, 1986: 102—109), подчеркивая, что "национально-культурная специфика коннотации локализуется во внутренней форме наименования (шире — отрезка текста)" (там же: 109). Формирование же культурной коннотации осуществляется "вне языка" — в культуре, системе ценностей, обычаев, традиций и т.д. (там же: 108). По убеждению В.Н. Телия, ассоциативно-образные структуры фиксируют эмотивно-аксиологическую модель, или картину мира, характерную для носителей данного языка (там же: 106).

В этнолингвистике и лингвокультурологии коннотации рассматриваются через призму теорий относительности картин мира и теорий лингвокультурологической специфики. Означает ли это, что и переводчики, выступающие в качестве посредников между языками и культурами, должны отстаивать тезис о невозможности перевода коннотаций не столько исходя из собственной практики перевода, сколько следуя лингвокультурологической традиции? В настоящей статье мы проследим историю категории "коннотация" в лингвистике и рассмотрим основные дискуссии о проблеме "коннотаций" в теории перевода, в очередной раз поставив перед переводчиками-практиками животрепещущий вопрос "Должны ли коннотации переводиться?", — от ответа на который во многом зависит качество межкультурной коммуникации и открытость человеческого общения.

"Коннотация", пожалуй, одна из самых загадочных категорий в лингвистике. По мнению В.Н. Телия, в отношении этой "диффузной" категории ясно лишь одно: с ней "так или иначе, связывается экспрессивная окраска речевых фактов" (там же: 3; курсив мой — O.K.). Какова же "природа коннотации, элементом какого вида языковой деятельности она является — номинативной системно-таксиномической — прагмариторической, в каких языковых сущностях и в какой форме коннотация локализу-

ется, какую информацию выражает коннотация и т.п. — все эти вопросы еще ждут решения" (там же). На еще большую неопределенность и расплывчатость дефиниции "коннотации" указывал Филипп Дюбуа. По его мнению, коннотация — это «своего рода смешанная категория ("fourre-tout"), объединяющая явления самого различного характера» — "все вторичные, косвенные, периферийные, имплицитные, дополнительные, субъективные, неясные, случайные, нечеткие смыслы, порождаемые элементами дискурса" (Dubois, 2003)1. Схожей точки зрения на коннотацию придерживался и Ролан Барт. Рассматривая коннотацию как "систему вторичных, так сказать паразитических по отношению к языку смыслов" (Барт, 1975: 124), Барт подчеркивал "всеобъемлющий, глобальный, расплывчатый характер" конно-тативных означаемых (там же: 159). Коннотация, по его определению, — это "фрагмент идеологии": "Эти означаемые находятся в теснейшей связи с нашими знаниями, с культурой, историей, благодаря им знаковая система оказывается, если так можно выразиться, пропитанной внешним миром" (там же). Отсутствие четкого определения "коннотации" подчеркивал и Ю.Д. Апресян: «Уже в середине XIX века... в англоязычной лексикографической литературе... сложились два разных смысла термина "коннотация". С одной стороны, коннотациями назывались "добавочные" (модальные, оценочные и эмоционально-экспрессивные) элементы лексических значений, включаемые непосредственно в толкование слова... С другой стороны, о коннотациях говорили и тогда, когда имели в виду узаконенную в данной среде оценку вещи или иного объекта действительности, обозначенного данным словом, не входящую непосредственно в лексическое значение слова... Принципиальное различие между двумя пониманиями "коннотации" не всегда осознавалось, и традиция неотчетливого использования термина сохранилась до наших дней» (Апресян, 1995: 157—158; курсив мой — O.K.). Заметим, что двойственность лингвистического определения коннотации, отмеченная Ю.Д. Апресяном, прослеживается и в словарных дефинициях:

Connotation:

"An idea suggested or implied by a word in addition to its meaning".

(Oxford Advanced Learner's Dictionary)

"1. a) The suggesting of a meaning by a word apart from the things it explicitly names or describes; b) something suggested by a word or thing".

(Encyclopaedia Britannica)

Connotation:

"Sens particulier d'un mot, d'un énoncé qui vient s'ajouter au sens ordinaire selon la situation ou le contexte".

(Le Petit Robert)

"Ensemble des valeurs affectives prises par un mot en dehors de sa signification (ou dénotation)".

(Lexis, Larousse)

Коннотация:

"В широком смысле это любой компонент, который дополняет предметно-понятийное (или денотативное), а также грамматическое содержание языковой единицы и придает ей экспрессивную функцию на основе сведений, соотносимых с эмпирическим, культурно-историческим, мировоззренческим знанием говорящих на данном языке, с эмоциональным или ценностным отношением говорящего к обозначаемому или со стилистическими регистрами, характеризующими условия речи, сферу языковой деятельности, социальные отношения участников речи, ее формы и т.п. В узком смысле это компонент значения, смысла языковой единицы, выступающий во вторичной для нее функции наименования, который дополняет при употреблении ее в речи ее объективное значение ассоциативно-образным представлением об обозначаемой реалии на основе осознания внутренней формы наименования, то есть признаков, соотносимых с буквальным смыслом тропа или фигуры речи, мотивировавших переосмысление данного выражения".

(Телия ВН. Коннотация // БЭС. 1998. Языкознание)

Интересно отметить, что наряду с расплывчатой и всеобъемлющей дефиницией коннотации в лингвистике закрепилось определение коннотации через отрицание. В этом случае интересующий нас термин выступает в паре с термином "денотация". Так, Ф. Дюбуа обращает внимание на то, что в рамках семантики коннотация используется как "концепт, позволяющий обозначить все то, что в значении слова не относится к денотации" (Dubois, 2003)2. В свою очередь Роберт Сктрик отмечает, что "термин денотация представляет теоретический интерес только в паре с термином коннотация: в таком случае предполагается, что существует чисто информативная коммуникация, на фоне которой можно выделить некоторые аффективные девиации (коннотацию или, точнее, коннотации)" (Sctrick, 2003; курсив мой. — O.K.)3. Жан-Рене Ладмираль (J.-R. Ladmiral) также подчеркивает общепризнанность дихотомии "денотация"/"кон-нотация": «Какой бы ни была область применения нашей деятельности, переводческая практика или преподавание, мы все прибегаем к классической дихотомии, противопоставляющей два аспекта значения слова, выражения или оборота речи: семантическую сферу... "смысл", скажем... — денотацию — и уровень стиля... регистр, "стиль", скажем... — коннотацию» (Ladmiral, 1994: 117)4.

Чтобы дать более полное представление о подходах к коннотации в лингвистике, постараемся проследить историю понятия (Говердовский, 1979; Телия, 1998; Апресян, 1995: 156—177; Рев-

зина, 2001; Ladmiral, 1994: 115—202; Barnes, 1945; Kassai, 1994; Mounin, 1963: 144—168).

Понятие "коннотировать" (con-notare) возникло в схоластической логике. Одно из первых упоминаний термина мы находим в 'Теологической Сумме" (Summa Theologica) Александра Гэльского, известного также как Александр из Гэльса (Alexander Halensis/Alexander of Hales, ок. 1185—1245). А. Гэльский противопоставляет "коннотирующий" термин "абсолютному" термину и рассматривает первый как синоним понятия "appellatio relativa", т.е. как "слово, которое наряду с отсылкой к индивидуальному существу также коннотирует, или обозначает в дополнение к этой отсылке отношение между этим существом и неким другим"5 (Barnes, 1945: 254). B качестве примера философ-схоластик приводит слово creator, коннотирующее отношение творца, создателя (creator) к своему созданию (creature). B данном случае слово creator отсылает к индивидуальному лицу (persona) и одновременно (дополнительно) обозначает отношение между этим лицом и другим (ibid.: 254—255). Taким образом, А. Гэльский понимает коннотацию прежде всего как отношение одного лица к другому, выраженное в отдельном слове.

Уильям Оккам (William of Ockham, ок. 1300—1349) развивает идеи Александра Гэльского, утверждая, в частности, что слово "белый" обозначает все белые вещи и при этом коннотирует "белизну". Иначе говоря, такие слова, как "белый", обозначают определенный класс предметов и одновременно коннотиру-ют их признак (или отношение каждого предмета к другому в рамках этого класса). У. Оккам расширяет понятие коннотации: оно включает в себя признак, общий для класса предметов, а также отношение одного предмета к другому (ibid.: 255).

Собственно в лингвистику понятие "коннотация" в виде идеи о добавочном, "неотчетливом" значении (signification confuse) проникло лишь в XVII в. через грамматику Пор-Рояля ^елия, 1998). B "Общей и рациональной грамматике" французские ученые-монахи Арно (A. Arnauld, 1612—1694) и Лансло (Cl. Lancelot, 1615(?)—1695) старались проследить связь между категориями мысли и категориями языка. Tеopетическoй базой их анализа была картезианская философия (Кондрашов, 2006: 26). Исследуя логическую природу языка, авторы обосновали существенное различие между "существительными" и "прилагательными". Если первые соответствуют такой логической категории, как субстанции (объекты мысли), то вторые — акциденциям (свойства, характер объектов). Обратимся непосредственно к тексту грамматики Пор-Рояля:

"Les objets de nos pensées font ou les choses, comme la terre, le soleil, l'eau, le bois, ce que l'on appelle substances; ou la manière des choses, comme

В ВМУ, теория перевода, № 1

d'être rond, d'être rouge, d'être dur, d'être savant, & ce qu'on appelle accident. Et il y a cette différence entre les choses ou les substances, & la manière des choses ou accidens; que les substances subsistent par elles-mêmes, au lieu que les accidens ne sont que par les substances. C'est ce qui a fait la principale différence entre les mots qui signifient les objets des pensées: car ceux qui signifient les substances ont été appellés6 noms substantifs; & ceux qui signifient les accidens, en marquant le sujet auquel ces accidens conviennent, noms adjectifs" (Arnauld et Lancelot, 1971: 59—60).

Итак, "акциденции" и "субстанции" — это логические категории. В лингвистическом же плане им соответствуют "значения". Арно и Лансло выделяют два типа значений: "четкие, определенные значения" (signification distincte) и "смутные, нечеткие значения" (signification confuse), или "созначения", "коннотации" (connotation).

Если существительные обозначают субстанции и имеют четкое значение, то прилагательные обозначают качества, свойства и наряду с четким значением имеют также "коннотацию", отсылающую к субъекту, носителю свойства:

"La substance est ce qui subsiste par soi-même, on a appelé noms substantifs tous ceux qui subsistent par eux-mêmes dans le discours, sans avoir besoin d'un autre nom... Et au contraire, on a appelé adjectifs ceux mêmes qui... par leur manière de signifier... doivent être joints à d'autres noms dans le discours. Or ce qui fait qu'un nom ne peut subsister par soi-même, est quand outre sa signification distincte, il en a encore une confuse, qu'on peut appeler connotation d'une chose à laquelle convient ce qui est marqué par la signification distincte" (ibid: 60; курсив и выделение мои. — O.K. .)

В качестве примера Арно и Лансло приводят прилагательное rouge. Ясно выраженным, отчетливым значением (signification distincte) слова rouge (красный) является rougeur (краснота). Этому значению сопутствует также добавочное, нечетко выраженное значение (signification confuse), отсылающее к субъекту красноты. Из этого следует вывод о том, что, в отличие от существительного, прилагательное не может существовать в речи само по себе: оно всегда косвенно отсылает к предмету, подразумевает слово, обозначающее носителя свойства (ibid.: 60—61). Интересно отметить, что словообразовательные процессы рассматриваются Арно и Лансло в тесной связи с логическими категориями и выделенными видами значений. Так, освобождение прилагательного от дополнительного неясного значения приводит к образованию существительных c отчетливым значением: coloré ^ ^ couleur; rouge ^ rougeur; dur ^ dureté; prudent ^ prudence. В свою очередь прибавление дополнительного значения к существительным приводит к образованию прилагательных: homme ^ humain (genre humain, vertu humaine) (ibid.: 61).

Позднее, в формальной логике, "коннотация" стала рассматриваться наряду с "денотацией". Действительно, широко известное в лингвистике противопоставление "коннотация"/"денотация" было впервые предложено английским логиком — Дж.Ст. Мил-лем (J.St. Mill, 1806—1873). Как отмечает Ж.-Р. Ладмираль, принятую в логике оппозицию экстенсионал/интенсионал, Милль заменяет оппозицией "денотация"/"коннотация" (Ladmiral, 1994: 130). "Денотация" в понимании Милля — это экстенсионал концепта, т.е. класс объектов, обозначенных данным концептом (ibid: 130; Mounin, 1963: 144). По справедливому замечанию Ладмираля, категория "денотация" в том смысле, в каком понимает ее Милль, на самом деле, соответствует такой лингвистической категории, как "референт" (Ladmiral, 1994: 130). А "коннотация", по Мил-лю, — это интенсионал концепта, его понимание, т.е. сумма свойств, качеств, характеризующих экстенсионал концепта, иными словами, атрибут, характеризующий определенный класс дено-тированных объектов или индивидов (ibid.: 130; Mounin, 1963: 144). Ладмираль сближает логическую категорию "коннотация" с лингвистической категорией "означаемое", "смысловое содержание знака" (signifié). Обратимся непосредственно к тексту "Логики" Милля (Mill, 1889). Проводя различие между "коннотирующими" и "неконнотирующими" именами, Милль следует близкой схоластикам логике. "Неконнотирующий" термин обозначает только одного субъекта или только один признак (атрибут). "Конноти-рующий" термин прямо обозначает класс субъектов и при этом подразумевает признак, атрибут, общий для этого класса. Заметим, что под "субъектом" Милль понимает индивида или предмет, обладающий признаком. Так, например, Жан, Лондон, Англия — это имена, обозначающие только одного субъекта. В свою очередь Белизна, Длина, Добродетель — это имена, обозначающие только один признак. Соответственно, по определению Мил-ля, ни одно из этих имен не является "коннотирующим" (ibid.: 30—31). Напротив, такие слова, как "белый", "длинный", "добродетельный" являются "коннотирующими". Для обоснования этого тезиса Милль обращается к примеру, приведенному в свое время Уильямом Оккамом: слово белый обозначает все белые вещи (снег, бумага, морская пена) и подразумевает, коннотиру-ет, признак Белизны (ibid.: 31). Еще нагляднее логика Милля прослеживается на примере "коннотирующего" прилагательного "добродетельный" и "коннотирующего" существительного "человек". "Добродетельный" — это имя, обозначающее класс индивидов. Однако имя "добродетельный" приписано этому классу только на том основании, что все индивиды, входящие в него, обладают неким общим свойством, атрибутом — Добродетелью. "Человек" — это имя, обозначающее Пьера, Жана, Жака и бес-

численное количество других индивидов, объединенных в класс "человек". Но это имя "человек" приписано этому классу только на том основании, что все входящие в него индивиды обладают общими атрибутами, такими, как телесность, рациональность, человечность (ibid.: 31). Таким образом, слово "человек" непосредственно обозначает субъектов и косвенно отсылает к их атрибуту. Иными словами, оно денотирует (обозначает) субъектов и коннотирует, подразумевает, общие им качества7. В ходе своих размышлений Милль приходит к еще более радикальному выводу, практически ставя знак равенства между "значением" слова и "коннотацией": "Если имена сообщают какую-то информацию об объектах, иными словами, когда они имеют значение, то это значение содержится не в том, что они денотируют, а в том, что они коннотируют" (ibid.: 35). Именно это изречение Милля позволило В.И. Говердовскому утверждать, что не иметь коннотации для Милля равносильно не иметь значения (Говердовский, 1979). С точки зрения Милля, различие между коннотацией и де-нотацией представляет не только научный, но и моральный интерес. Незнание четкой коннотации слов приводит к распущенности и беспорядку мысли (ibid.: 38). Люди нередко употребляют слова, имея лишь приблизительное представление об их значении, руководствуясь лишь примерным знанием о соответствующих им объектах (ibid.). В результате речь и размышления людей становятся расплывчатыми, лишенными смысла (ibid.: 39). Решение этой проблемы Милль видит в следующем: необходимо зафиксировать за каждым словом четкую определенную коннотацию таким образом, чтобы имя объекта давало точное представление о свойственных ему признаках. При этом слово может иметь не только одну, а несколько общепринятых коннотаций: все они должны быть описаны и закреплены за словом (ibid.: 40—41). Вышеприведенные размышления Милля еще больше убеждают нас в том, что под коннотацией английский логик понимал не что иное, как "значение" слова. Как отмечает Ладми-раль, логическая категория "коннотация" соответственно не имеет ничего общего с лингвистической категорией "коннотация": "Force est bien d'enregistrer qu'il y a discrépance8, voire opposition entre son sens logique et son sens linguistique; au point que le lien, ne fut-il que diachronique, entre les deux sens n'apparaît plus dî tout" (Ladmiral, 1994: 130).

Для понимания собственно лингвистического взгляда на коннотацию исторически значимой, по мнению В.Н. Телия (Телия, 1998), В.И. Говердовского (Говердовский, 1979) и Сонессона (So-nesson), является книга Карла Отто Эрдманна "Значение слова" (Erdmann Karl Otto. Die Bedeutung des Wortes. 1900). Рассматривая содержательную структуру слова, Эрдманн ввел различие

между "Hauptbedeutung" (главное значение), "Nebensinn" (попутный смысл, попутное значение, созначение) и "Gefühlswert" (чувственная ценность, чувственное значение). Как отмечает шведский лингвист Горан Сонессон, введенные Эрдманном понятия были популяризированы в англосаксонском мире Фирсом (R. Firth) и Огденом и Ричардсом (Ogden & Richards). Первое из понятий было переведено как "денотация", а вторые два были объединены в одном общем понятии "коннотация" (Sonesson). Согласно Эрдманну, "главное значение" точь-в-точь соответствует объекту воспринимаемого мира, иными словами, "главное значение" дает абсолютно объективный отчет об этом объекте. Напротив, попутное и чувственное значения не имеют эквивалентного объекта в реальном мире, они привносятся в основное содержание самим знаком или говорящим. "Главное значение" является когнитивным и концептуальным, что позволяет идентифицировать реальный объект. Напротив, два вторых значения являются эмотивными, или эмоциональными, и не совсем ясно, являются ли они частью содержания знака, привносятся ли они говорящим или являются результатом реакции слушающего (Sonesson).

Как отмечает В.И. Говердовский, после выхода книги Эрд-манна "созначения" стали объектом пристального внимания лингвистов. В частности, немецкий лингвист Ганс Шпербер (Hans Sperber, 1885—1963) предложил психолингвистический подход к анализу диахронического изменения значения слова9. По его мнению, развитие значения слова определяется не только главным его значением, но и попутным и чувственным компонентами содержания. Таким образом, сфера расширения употребления слова тесно связывается Шпербером с изменением его "созначе-ний" (Говердовский, 1979).

Широкую известность получила трактовка термина "коннотация", предложенная отцом-основателем американской лингвистики Л. Блумфилдом (L. Bloomfield, 1887—1949) (Bloomfield, 1955; Блумфилд, 2002). Как отмечает Ж.-Р. Ладмираль, именно с его именем принято связывать рождение современного лингвистического толкования этого термина (Ladmiral, 1994: 132). В книге "Язык" Блумфилд определяет коннотацию как дополнительное значение и противопоставляет ее денотации (Mounin, 1963: 145; Bloomfield, 1955; Блумфилд, 2002). Если денотация связывается с объективным определением слова, разделяемым всеми носителями языка, то коннотация — с суммой дополнительных элементов значения, варьирующихся в зависимости от говорящих индивидов. Отстаивая бихевиористскую концепцию значения (значение как конкретное употребление слова в данной речевой ситуации), американский лингвист подчеркивал связь коннотации

с конкретным речевым опытом. Как отмечает Ж.-Р. Ладмираль, Блумфилд был первым, кто предпринял попытку систематизировать "коннотации", предложив классификацию так называемых "социальных" коннотаций (Ladmiral, 1994: 132). В "социолингвистической" классификации Блумфилда мы находим коннотации, связанные с социальным статусом говорящих; коннотации, характерные для местных говоров и диалектов; архаические коннотации; коннотации, возникающие в заимствованных словах; просторечные и разговорные коннотации; академические и научные коннотации; арготические коннотации; иронические коннотации; коннотации, свойственные детскому языку; технические коннотации. Отдельно Блумфилд выделяет группу коннотаций, связанных с чувствами, эмоциями. Это эвфемизмы, коннотации усиленного значения (например, возникающие при перестановке слов), коннотации символических форм, звукоподражаний и др. По мнению Ладмираля, предложенный Блумфилдом подход к коннотации имеет, однако, существенные ограничения. Во-первых, американский лингвист не предпринял попытку описать содержание коннотаций и ограничился лишь перечнем соответствующих им социолингвистических регистров (Ladmiral, 1994: 133). Во-вторых, Блумфилд не решил вопроса о природе коннотаций: являются ли они индивидуальным явлением, соответствующим речевому опыту конкретного индивида, или социальным фактом языка (ibid.: 133). С одной стороны, американский лингвист подчеркивал социальную природу коннотаций, с другой — индивидуализировал коннотации до предела, связывая их с индивидуальной речью (ibid.: 138—139).

Семиотический подход к коннотации был впервые предложен датским лингвистом Л. Ельмслевым (1889—1965) (Hjelmslev, 1953; Ельмслев, 2006). У Ельмслева мы находим известное со времен Милля противопоставление "денотация"/"коннотация", выраженное в виде оппозиции "денотативный язык" (денотативная семиотика)/"коннотативный язык" (коннотативная семиотика). Однако наряду с этими понятиями датский лингвист вводит также понятие "метаязыка". Постараемся вкратце рассмотреть соотношение этих трех понятий в его концепции ("Пролегомены", гл. 22). Согласно Ельмслеву, коннотативный язык противостоит не только денотативному языку, но также и метаязыку. Под коннотацией подразумевается, таким образом, не отдельный элемент значения слова, а особая конфигурация языка. "Коннотативный" язык, по Ельмслеву, — это знаковая система, планом выражения которой является другой язык — язык денотации. Таким образом, означающим (signifiane) знаковой системы коннотации является знаковая система денотации. Например, лите-

ратура, планом выражения которой является естественный язык, является коннотативным языком. Метаязык в качестве плана содержания имеет язык денотации. Таким образом, означаемым (signifié) знаковой системы метаязыка является знаковая система денотации. Например, языкознание — это метаязык, планом содержания которого является естественный язык, денотативный язык. В свою очередь денотативный язык отличается от метаязыка и от коннотативного языка тем, что в нем ни план выражения, ни план содержания не образуется другим языком (Sonesson; Kassai, 1994; Говердовский, 1979; Ревзина, 2001; Ladmiral, 1994: 188—191; Calvet, 2003). Из этого следует, что денотативный язык объединяет в себе план выражения и план содержания знаковой системы, в то время как коннотативный язык и метаязык относятся к различным знаковым системам, каждая из которых имеет свой план выражения и свой план содержания (Sonesson). Как отмечает О.Г. Ревзина, "определение коннотации, предложенное Ельмслевом, как нельзя лучше подходило стилистике и соответственно было использовано ею" (Ревзина, 2001: 438). Действительно, в стилистике под стилистическим значением знака понимается коннотативное означаемое (план содержания), чьим означающим (план выражения) выступает сам знак как единое целое. Так, например, коннотацией слов задиристый, задира, забияка (их стилистическим смыслом) является разговорность. Однако выражается этот смысл в знаке, представляющем собой единство денотативного означаемого и денотативного означающего (там же). Подчеркнем, что коннотативная семиотика Ельмслева развертывалась не только в самой системе языка и сфере его действия, но и распространялась на экстралингвистическую невербальную сферу (жесты, сигнальные коды). Именно поэтому Ельмслев говорит не только о коннотативном языке, но и о коннотативной семиотике. Наряду с определением понятий датский лингвист предпринял также попытку дифференцировать элементы коннотативного языка — стили, жанры, диалекты, национальные языки, индивидуальные особенности произношения. Однако наибольшее количество споров и критики в современной лингвистике вызвало рассуждение Ельмслева о датском языке. Так, Жорж Кассэ обращает внимание на то, что, с точки зрения Ельмслева, собрание произведений на датском языке конноти-рует "датскость", иными словами, само использование датского языка является коннотативным языком (Kassai, 1994: 540). Анализируя этот же пример, Сонессон подчеркивает, что, согласно Ельмслеву, речь человека, говорящего на датском языке, по мере своего развертывания не только денотирует различное содержание, но и, не переставая, коннотирует связь человека с датским

языком и датской культурой, "датскость". Соответственно, что бы ни пытался донести до своего собеседника человек, говорящий на иностранном языке, его речь наряду с общей информацией будет коннотировать его принадлежность к другой культуре, его "чуждость" ("я — иностранец") (Sonesson). По мнению Ж. Кассэ, в этом примере прослеживается опасное влияние гумбольдтов-ской концепции о "духе языка". Сам факт выстраивания слов согласно грамматическому строю определенного языка уже добавляет некий дополнительный смысл к сообщению: "Я использую именно этот язык, а не другой" (ibid). От себя добавим, что, согласно этому взгляду, общение между представителями различных культур мыслится по определению как проблематичное и напряженное, поскольку речь каждого из собеседников наряду с главной, "содержательной" информацией всегда несет в себе дополнительную, коннотативную информацию: "мы друг другу чужие", "я свой — ты чужой". Предваряя наше дальнейшее изложение, заметим, что в философских концепциях перевода, во многом из-за противоречивого наследия этнолингвистических теорий, проблема "коннотаций" нередко связывается именно с проблемой невозможности или неполноценности межкультурного общения и соответственно с непереводимостью или неполноценностью переводов.

Семиотический подход к коннотации был также развит Ро-ланом Бартом. Французский ученый одним из первых обратил внимание на универсальность и антропологичность явления коннотации, подчеркнув значение развития коннотативной лингвистики: "Будущее принадлежит коннотативной лингвистике, так как в человеческом обществе, на базе первичной системы, образуемой естественным языком, постоянно возникают системы вторичных смыслов, и этот процесс, то явно, то нет непосредственно соприкасается с проблемами исторической антропологии" (Барт, 1975: 158; курсив мой. — O.K.). Примечательно, что в своем анализе коннотации Ролан Барт непосредственно ссылается на Ельмслева, представляя краткое и предельно ясное изложение концепции датского лингвиста (там же: 157—158). Рассматривая вслед за Ельмслевым язык науки (например, языкознание) как метаязык, Барт утверждает, что развитие гуманитарного знания представляет собой не что иное, как диахроническую смену метаязыков. На основании этого тезиса Барт делает существенный вывод об относительности и преходящем характере объективности гуманитарного знания как такового:

«В принципе, ничто не препятствует тому, чтобы метаязык стал языком-объектом для другого метаязыка. Сама семиология может стать таким языком-объектом, в случае, если появится наука, которая сделает семиологию своим предметом. Если вслед за Ельмслевым мы согла-

симся считать гуманитарными науками связные, исчерпывающие и простые языки, то есть операции, то каждая вновь возникающая наука предстанет как новый метаязык, делающий своим предметом метаязык, существовавший ранее и в то же время нацеленный на реальный объект, лежащий в основе всех этих "описаний". Тогда история гуманитарных наук в известном отношении предстанет как диахрония метаязыков, и окажется, что любая наука, включая, разумеется, и семиологию, в зародыше несет собственную гибель в форме языка, который сделает ее своим предметом. Эта относительность, внутренне присущая всей системе метаязыков, позволяет понять относительность преимуществ семиолога перед лицом коннотативных языков... Сама история, создавая все новые и новые метаязыки, делает его объективность преходящей» (там же: 160).

На сегодняшний день одним из наиболее полных и системных исследований в области коннотаций являются работы К. Керб-рат-Орекьёни (Kerbrat-Orecchioni, 1977, 2003). Кербрат-Орекьёни определяет коннотацию как автономную двустороннюю единицу, обладающую своим специфическим означающим и своим специфическим означаемым. Иными словами, коннотативный план выражения и коннотативный план содержания не являются изоморфными по отношению к денотативному означающему и денотативному означаемому. Если денотация имеет лексический или синтаксический план выражения и сообщает эксплицитную информацию о денотированном объекте, то носителем коннотации может стать даже незначительный элемент материальной формы знака (например, отдельный звук). Информация, сообщаемая коннотацией, обладает также особым статусом: она может как отсылать к непосредственному референту дискурса (субъекту высказывания, речевой ситуации, типу высказывания), так и обогащать денотативное содержание добавочными созначениями (Kerbrat-Orecchioni, 1977: 229—230). Кербрат-Орекьёни предложила оригинальную классификацию коннотативных означаемых и коннотативных означающих. Означающие (signifiant) коннотации могут иметь:

• звуковую или графическую природу (фоностилемы, экспрессивные звуки, анаграммы, рифма и т.д.);

• просодическую природу (интонация, тонический акцент, пауза, ритм, скорость речи);

• синтаксическую природу (перестановка прилагательного в поэтической речи);

• лексическую природу (слово или морфема) и т.д. (ibid.: 106).

Таким образом, коннотативные означающие являются крайне разнообразными и могут относиться к любому уровню языка.

В свою очередь означаемые (signifié) коннотации могут быть представлены в виде следующей классификации:

• стилистические коннотации, относящиеся к определенному типу дискурса или уровню языка (коннотации, соответствующие определенному жанру; коннотации, связанные с архаизмами и неологизмами; коннотации, связанные со стилистическим уровнем языка: просторечия, разговорные слова, возвышенный стиль);

• "энонсиативные" коннотации, соответствующие речевой ситуации и связанные с индивидуальными или социокультурными особенностями речи говорящего (диалектная принадлежность; эмоциональные и чувственные коннотации; аксиологические оценочные коннотации; культурные и идеологические коннотации);

• образные ассоциативные коннотации (тропы и риторические фигуры);

• имплицитные коннотации (пресуппозиции, аллюзии и т.д.) (ibid.: 70).

В российской лингвистике исследование коннотаций связано с именами таких лингвистов, как О.С. Ахманова, Н.Г. Комлев, В.Н. Телия, Ю.Д. Апресян, И.М. Кобозева, Л.С. Бархударов и др. В известном труде "Лингвистическая семантика" И.М. Кобозева относит коннотацию (или семантическую ассоциацию) к прагматическому компоненту значения слова. По ее мнению, существенной характеристикой коннотаций является то, что, в отличие от других видов прагматической информации (эмоционально-оценочное отношение говорящего к обозначаемому или к адресату; прагматические функции лексемы), "они включают в себя отсылку не к индивидуальному пользователю знака — говорящему, а к языковому коллективу" (Кобозева, 2007: 92). Таким образом, коннотация отражает не индивидуальную личную оценку, а коллективную оценку предметов или фактов действительности. В связи с этим И.М. Кобозева обращает внимание на то, что "коннотации специфичны для каждого языка" и культуры и вызывают трудности при переводе (там же: 93—94). В свою очередь, О.С. Ахманова в "Словаре лингвистических терминов" дает следующее определение коннотации: "Коннотация (добавочное значение, окраска, окрашенность) — дополнительное содержание слова (или выражения), его сопутствующие семантические или стилистические оттенки, которые накладываются на его основное значение, служат для выражения разного рода экспрессивно-эмоционально-оценочных обертонов и могут придавать высказыванию торжественность, игривость, непринужденность, фамильярность и т.п." (Ахманова, 2007: 203—204; курсив

мой. — O.K.). При этом Ахмаиова различает также "ингерентную" коннотацию, присущую лексическому значению слова вне контекста, и "адгерентную" коннотацию, формируемую контекстом (Akhmanova, 1972; курсив мой — O.K.). По мнению Н.Г. Комлева, коннотации имеют психическую природу. Само же содержание коннотаций выводится из множества повторных употреблений слова: оно стандартизируется и фиксируется в ходе социального общения. Н.Г. Комлев предпринял также попытку выделить сферы коннотаций: мировоззрение, чувство, представление, культурный компонент, компонент поля, уровень знания (Комлев, 1969). Л.С. Бархударов рассматривает коннотацию в русле прагматического подхода, не делая, однако, четкого вывода о том, является ли коннотация частью прагматического значения слова или имеет прагматическую природу в широком смысле этого слова (связь с экстралингвистическим и лингвистическим опытом участников коммуникации, их фоновыми знаниями): "K прагматическому значению слова примыкает также то, что принято называть его коннотацией. Под коннотацией имеются в виду те дополнительные ассоциации, которые слово вызывает в сознании носителей данного языка. Коннотацию, видимо, не следует считать в собственном смысле компонентом семантической структуры слова (то есть частью его значения); тем не менее ее роль в эмоционально окрашенной речи, особенно в таком жанре, как лирическая поэзия, иногда весьма велика. Слова с одним и тем же рефе-ренциальным значением нередко имеют неодинаковую коннотацию в разных языках, то есть вызывают у членов разных языковых коллективов различные ассоциации (или не вызывают никаких ассоциаций)" (Бархударов, 1975: 123). При этом автор подчеркивает, что коннотации могут иметь не только образно-эмоциональный, но и категориальный характер, связанный с особенностями членения и категоризации действительности в жизни и быту различных народов (там же: 124).

В.Н. Телия, напротив, рассматривает коннотацию как сущность семантическую par excellence, т.е. «как такой "пучок", или синтез информации, принадлежащий значению номинативных единиц языка, который содержит в себе сведения, создающие экспрессивный эффект высказывания» (Телия, 1986: 4). Исходя из "аксиологического подхода к проблеме коннотации" Телия подчеркивает, что «коннотация имеет форму субъектно-оценочного модуса к денотативному "диктуму" значения»; обладая формой модальности, коннотация как бы "наслаивается" на высказывание, в которое входят содержащие его выражения, и придает ему экспрессивную окраску, а само высказывание становится двупла-

новым — оно сообщает о мире и выражает эмотивное отношение субъекта речи к обозначаемому (там же).

Исследуя историю понятия "коннотация", Ю.Д. Апресян обращает внимание на то, что наряду с двояким пониманием этой категории как компонента лексического значения слова или как оценки предмета, не входящей непосредственно в лексическое значение слова, существует также несколько других определений коннотации. Если в логике коннотация понимается как интенси-онал, смысл в противоположность денотации, то в лингвистике коннотация может пониматься также как синтаксическая валентность слова (психолингвистическая традиция, восходящая к работам К. Бюлера), как переносное значение, основанное на тропах и фигурах речи или же как факультативный элемент лексического значения (Апресян, 1995: 158). Однако, по мнению Апресяна, оправданным является только следующее определение коннотации: "...узаконенная в данном языке оценка объекта действительности, именем которой является данное слово" (там же: 159). "Коннотациями лексемы мы будем называть несущественные, но устойчивые признаки выражаемого ею понятия, которые воплощают принятую в данном языковом коллективе оценку соответствующего предмета или факта действительности. <...> Они не входят непосредственно в лексическое значение слова и не являются следствиями и выводами из него" (там же). Ю.Д. Апресян подчеркивает, что коннотации, или семантические ассоциации, являются частью прагматики слова10. Они фиксируют связанные со словом культурные представления и традиции, практику использования той или иной вещи, характерную для данного общества, и многие другие внеязыковые факторы (там же). По убеждению ученого, только подобное определение является оправданным, поскольку всем остальным значениям термина "коннотация" в лингвистике уже соответствуют свои более четкие понятия: "интенсионал", "модальная рамка", "оценочный компонент значения", "пресуппозиция", "факультативный, или слабый, компонент значения", "семантическая и синтаксическая валентность" (там же). Ю.Д. Апресян подчеркивает, что это понимание коннотации разделяет и Е. Бартминский. Действительно, по определению Бартминского, коннотация — это "совокупность не всегда связанных, но закрепленных в культуре данного общества ассоциаций", образующих сопутствующие лексическому значению "содержательные элементы, логические и эмотив-ные, которые складываются в стереотип" (Бартминский; цит. по: Апресян, 1995: 159).

Проведенный анализ как российских, так и зарубежных источников показывает неоднозначность и сложность явления кон-

нотации. Одни авторы рассматривают коннотацию как явление сугубо семантическое (т.е. как дополнительный компонент значения слова), другие подчеркивают прагматическую и экстралингвистическую природу коннотации (связь с культурными ассоциациями, фоновыми знаниями, с культурой народа). Третьи, наконец, рассматривают коннотацию как связующее звено между семантикой и прагматикой. Нет ясности и в степени обобщения коннотаций. Одни авторы выделяют индивидуальные коннотации, связанные с особенностями индивидуального речевого и жизненного опыта человека. Другие говорят о "коллективных", или "социокультурно детерминированных", коннотациях, отражающих общепринятые в коллективе оценки и мнения. Но какими бы ни были споры о природе коннотаций, ясным остается одно: это загадочное неуловимое "дополнительное значение", этот неясный смысловой оттенок представляет особую трудность в межкультурном общении и тем более в переводческой практике. Ведь основная задача переводчика — донести до получателя речи смысл, заложенный в сообщении отправителя (Lederer, 2001: 69).

Действительно, в философских концепциях перевода проблема "коннотаций" нередко связывается с извечным спором о переводимости/непереводимости, верности и предательстве — "Traduttore —Traditore"ii (Ricœur, 2001: 125—130; Berman, 1984: 14—17; Cordonnier, 1995, 2002; Эко, 2006: 42—55; Гарбовский, 2004: 9—10). Согласно известному изречению Жоржа Мунэна (Georges Mounin), "когда говорят, что перевод невозможен, то в девяти случаях из десяти имеют в виду... коннотации" (Mounin, 1963: 168; курсив мой. — O.K.)12.

Тезис о непереводимости пришел в философию перевода из этнолингвистики, этнопсихологии (Кузнецов, 1998; Кондрашов, 2006; Мурзин, 1998) и индивидуалистического направления в психолингвистике (Мурзин, 1998). Если в первом случае он является своеобразным переложением тезиса о культурной и языковой относительности (непереводимость объясняется несоизмеримостью культурных миров и соответствующих им языковых картин мира), то во втором он гиперболизирует и воспроизводит в новой форме тезис о специфике индивидуального мышления и индивидуальной речи (непереводимость обусловлена абсолютной несоизмеримостью внутренних миров индивидов согласно логике "чужая душа — потемки"). С развитием социолингвистики (Швейцер, 1998: 481—482), обосновавшей различие языковых форм в зависимости от социальных групп, тезис о непереводимости получил еще одну аргументационную основу: различие социальных представлений обусловливает разли-

чие дополнительных смыслов, вкладываемых представителями различных социокультурных групп, классов и миров в идентичные, с точки зрения денотата, языковые формы.

Развитие теории и практики перевода доказало, однако, несостоятельность и "некорректность теории о непереводимости" (Комиссаров, 2001: 40; курсив мой. — O.K.). Как отмечает М. Леде-рер (Marianne Lederer), распространению теории непереводимости в языкознании способствовали не столько переводчики-практики, сколько лингвисты-компаративисты, проводившие сопоставительный анализ изолированных языковых форм вне дискурса, вне коммуникации (Lederer, 2001: 69). Утверждения о "непереводимости" основаны на серьезном недоразумении: на неумении проводить различие "между собственно языком, являющимся объектом описания грамматистов и лингвистов, и употреблением, использованием этого языка теми, кто говорит и пишет на нем, теми, кто его слышит или читает" (ibid.). Действительно, этнолингвистические исследования — от Гердера, Ж. де Сталь, Гумбольдта и немецких романтиков до Сепира и Уорфа и их последователей (Кассирер, Вайсгербер, Трир и др.), от Потеб-ни, Афанасьева и Буслаева до Н.И. Толстого — традиционно возвеличивали уникальность "внутренней формы" национального языка. При этом, как отмечает А.Д. Швейцер, они оставляли без внимания речь, языковой и ситуативный контекст, являющиеся "мощным средством нейтрализации семантических расхождений": "Факты, на которые ссылаются неогумбольдтианцы, как правило, касаются расхождений в репертуаре и содержании грамматических категорий, в структуре семантических полей и других различий на уровне языковой системы. Однако перевод... представляет собой одну из разновидностей речевой коммуникации, в ходе которой анализируются и порождаются речевые произведения — тексты. <...> Идея абсолютной непереводимости связана с представлением о переводе как о чисто языковой операции. Вместе с тем семантические расхождения между языками, на которые обычно ссылаются сторонники теории непереводимости, преодолеваются в речи, на уровне которой совершается перевод, с помощью языкового и ситуативного контекстов" (Швейцер, 1988: 101, 109; курсив мой. — O.K.). В.Н. Комиссаров так комментирует сложившееся в гуманитарных науках отношение к переводу. Если "поэты, критики и филологи высказывали сомнения в возможности воспроизвести в переводе художественные особенности оригинала, его национальную специфику, литературные, исторические и культурно-бытовые ассоциации и тому подобные тонкости, то известная языковедам уникальность словарного состава и грамматического строя каждого языка по-

зволяла утверждать, что полное тождество текстов оригинала и перевода в принципе невозможно, а следовательно, невозможен и сам перевод. Получалось парадоксальное положение: практическая деятельность, которая осуществлялась на протяжении многих веков, оказывалась теоретически невозможной и как бы несуществующей" (Комиссаров, 2001: 13; курсив мой. — O.K.).

Признавая факт межкультурной и межъязыковой асимметрии13, современные специалисты в области переводоведения обосновывают нерелевантность тезиса о "непереводимости", подчеркивая универсальную способность людей к общению и взаимопониманию, делающую перевод не только возможным, но и необходимым:

«Люди иных культур и иного языкового сознания способны понять эти различия. Поэтому если рассматривать перевод только как способ описания той же самой действительности средствами иного языка, то проблема перевода оказывается довольно легко решаемой и вопрос о "непереводимости" не возникает» (Гарбовский, 2004: 10; курсив мой. — O.K.).

«Rien ne permet de penser que tous les hommes ne sont pas à même de voir les mêmes choses, de concevoir les mêmes idées et de les exprimer, quelle que soit leur langue. Les difficultés, les soi-disant impossibilités de la traduction ne sont pas nées de l'incapacité des langues d'exprimer les mêmes choses, mais de la croyance ambiante à la nécessité impérieuse, au nom d'une fidélité mal comprise, de transposer les énoncés, et des efforts exténuants de certains traducteurs pour se conformer à cette espèce de "code moral", alors que la fidélité au texte original exige que soient utilisés d'autres moyens linguistiques pour dire et faire comprendre la même chose» (Ladmiral, 2001: 69—70; курсив мой. — O.K.).

«Принципиальная возможность общения... указывает на некорректность "теории непереводимости"... Перевод — это средство сделать возможной межъязыковую коммуникацию, то есть общение между людьми, говорящими на разных языках... В современном переводоведении признается принципиальная переводимость релевантной части содержания оригинала при возможных опущениях, добавлениях и изменениях отдельных элементов передаваемой информации» (Комиссаров, 2001: 40; курсив мой. — O.K.).

"Постулату непереводимости противостоит постулат переводи-мости... Принципиальная возможность перевода убедительно подтверждается практикой, и в частности неоспоримыми достижениями переводчиков в развитии культурных связей между народами" (Швейцер, 1988: 103; курсив мой. — O.K.). "Принципиальная возможность перевода отнюдь не опровергается наличием отдельных трудностей, препятствующих межъязыковой коммуникации, неизбежностью отдельных потерь. Ведь переводимость имеет под собой прочную основу — общность логического строя мысли, общечеловеческий характер логических форм, наличие семантических универсалий, общность познавательных интересов" (там же: 109).

Заметим, что схожие идеи высказывались и отдельными представителями этнолингвистического направления, отстаивающими наряду с принципом о культурном своеобразии принцип общности человеческой природы. Так, в частности, А. Вежбицкая, определяя язык как средство выражения смысла, подвергла идеи Гердера и гумбольдтианцев резкой критике:

"We think, we feel, we perceive — and we want to express our thoughts, our feelings, our perceptions <...>. If language is a tool for expressing meaning, then meaning, at least to some extent, must be independent of language and transferable from one language to another. Yet this essential separateness — and seperability — of meaning from language has sometime been denied. For example, the eighteenth-century German thinker Johann Gottfried Herder maintained that thinking is essentially identical with speaking and therefore differs from language and from nation to nation" (Wierzbicka, 1992: 3).

В свою очередь Гуденаф, признавая специфический, "грамматический" характер языков и культур, также задавался вопросом об общности человеческой природы: "If we grant that all men do have such a compulsion for grammatical order, are the many different orders men have created based on entirely different principles? Or are there... certain basic capacities for ordering that are common to the human species and, beyond these, certain common inclinations to use these capacities in similar ways?" (Goodenough, 1969: 334; курсив мой. — O.K.). В ответе на этот вопрос Гуденаф подвергнул сомнению тезис о непреодолимом различии языков и культур, обосновав принципиальную возможность межкультурного понимания: "One thing is sure: people are able to learn more than one cultural order, just as they can learn more than one language. These orders call in each case distinctive formulations for rules that are not exactly replicated in any other order. Hence the so-called relativity of culture. But they are not so different that a person able to learn one is unable to learn another" (ibid.: 334—335; курсив мой. — O.K.).

Культурные и индивидуальные коннотации, несомненно, осложняют переводческую деятельность, так как они добавляют к основному содержанию сообщения смысловой оттенок, ставящий дополнительные преграды на пути понимания. Но можно ли утверждать, что они недоступны пониманию, являются непереводимыми и не должны переводиться? Напомним "провокационное" заявление Ж. Мунэна: "Когда говорят, что перевод невозможен, то в девяти случаях из десяти имеют в виду... коннотации", — и постараемся вкратце рассмотреть существующие в современной теории перевода позиции по данному вопросу.

Для этого обратимся в первую очередь к труду Ж.-Р. Ладми-раля, предпринявшего попытку резюмировать спор о коннотациях (Ladmiral, 1994: 172—179). По его мнению, этот вопрос разделил теоретиков перевода на два антагонистических лаге-

ря — сторонников семантического подхода к коннотациям, или "sémanticiens, sémanticistes", и сторонников стилистического подхода к коннотациям, или "stylisticiens". К первым Ладмираль относит "лингвистов — философов перевода": Ж. Мунэна (G. Mounin), Ю. Найду (E. Nida), Ч.П. Табера (Ch. Taber). Ко вторым — "литераторов — теоретиков перевода" и "теоретиков художественного перевода", разрабатывающих поэтику перевода: Анри Мешонника (H. Meschonnic), Л. Робеля (L. Robel) и др.

Сам Ж.-Р. Ладмираль позиционирует себя как сторонник семантического подхода, хотя и не скрывает, что внутри самого лагеря "семантисистов" существуют свои разногласия в подходах к коннотациям. В книге Ладмираля мы не находим четкого анализа подходов А. Мешонника и Л. Робеля к коннотациям, однако позиция "семантисистов" изложена предельно ясно: «Je ne communique pas sur des objets extérieurs (dénotés) en y ajoutant par après le "grain de sel" d'une subjectivité adventice (connotative). La connotation ne peut être définie comme un pur "supplément d'âme" stylistique, venu auréoler ou couronner un corps de sens dénotatif» (Ladmiral, 1994: 172). Нетрудно заметить, что подобное определение коннотации идет вразрез со стилистическим пониманием коннотации (см., например, приведенное выше определение коннотации, предложенное Ахмановой). Ладмираль утверждает, что коннотация — это не стилистический оттенок, наслаивающийся на денотативное значение сообщения: она является неотъемлемой частью семантики. Вслед за М.-Н. Гари-Приёр (Gary-Prieur, 1971) автор призывает пересмотреть традиционную оппозицию "денотация"/"коннотация" и поставить вопрос об интегрировании коннотаций в теорию семантики (Ladmiral, 1994: 172). Позиция Ладмираля в отношении коннотации связана в первую очередь с практическими задачами перевода. Отказываясь отбрасывать коннотации в область "непереводимого" и "загадочного", французский ученый подчеркивает информационную значимость коннотаций для коммуникации: "Elle est un élément d'information comme un autre, que la (méta-) communication traduisante est amen ée à placer sur le même plan que la dénotation; elle est un élément, un moment sémantique de l'énoncé-source — à traduire dans le cadre global et indivis d'un acte de communication" (ibid.; курсив мой. — O.K.); «L'expérience du traduire est bien que la stylistique n'est pas à proprement parler secondaire mais qu'il y a une coïncidence où se rencontrent le sens et le style, la "forme" et le "fond", et que c'est l'unité indissociable des deux qu'il faudra traduire ensemble. Et c'est bien là, semble-t-il, ce à quoi tente de répondre la notion empirique de connotation» (ibid.: 128; курсив и подчеркивание мои. — O.K.). Оспаривая лингвистическую традицию, согласно

9 ВМУ, теория перевода, № 1

которой коннотации рассматриваются как дополнительные или вторичные значения, Ладмираль подчеркивает коллективную и коммуникационную сущность коннотаций. За исключением крайних случаев — сугубо индивидуальных коннотаций и ярко выраженных коннотаций местных диалектов, арго, техницизмов, — коннотации не являются настолько специфичными, чтобы они не были доступны пониманию членам сообщества (ibid.: 176). По мнению ученого, несмотря на существование языковых барьеров внутри лингвистического сообщества, на которые не перестают указывать социолингвисты, всегда необходимо стремиться к достижению "глобальной, тотальной коммуникации». Именно этот идеальный образец должен служить ориентиром как носителям языка, так и переводчикам, которые должны прилагать все необходимые усилия для перевода коннотаций: "C'est une telle archi-compétence tendanciellement totale qu'est obligé de faire fond le traducteur: chaque texte-source exige de lui des efforts de documentation nécessaire pour maîtriser, en langue-cible autant qu'en langue-source, tous les registres dialinguistiques mis en œuvre par le texte» (ibid.: 177; курсив мой. — O.K.). Обосновывая тесную связь семантики с социокультурными явлениями, Ладмираль подчеркивает, что семантический подход к коннотациям должен быть дополнен подходом семиотическим, ярко представленным в творчестве Р. Барта. Семиотический подход, по его мнению, не является "экстрасемантическим", а представляет собой логическое продолжение, или расширение, семантики и соответствует новым взглядам на природу языка: "Le concept de langue devra aussi être... élargi pour s'ouvrir sur les horizons socio-culturels qui viennent assurer le remplissement réel de sa sémantique» (ibid.: 78). Семиотический подход к языку в его неотрывной связи от культуры ставит перед переводчиком новые задачи: в его профессиональную компетенцию должно входить умение владеть всеми культурными пресуппозициями: «Le traducteur doit nécessairement avoir intégré ces connotations à la sémantique de ce que nous avons appelé son "archi-compétence... De proche en proche, ce sont toutes les présuppositions du champ culturel que le traducteur finirait par être amené à maîtriser"» (ibid.: 178; курсив и подчеркивание мои. — O.K.). Перевод, по Ладмиралю, обладает объективирующей сущностью: он обнажает и выносит на поверхность культурные коннотации, свойственные контекстам различных языков. С этим связана и ответственность переводчика: переводчик, обнажающий культурные коннотации, релевантные для ситуации общения, обязан передать их на языке перевода, поскольку они являются частью информации, содержащейся в тексте оригинала (ibid.).

Рассмотрим теперь позиции Ю. Найды, Ч.П. Табера и Ж. Му-нэна, обращаясь непосредственно к текстам авторов и к критическому анализу их взглядов, предложенному Ладмиралем.

Характеризуя Ю. Найду и Ч.П. Табера как сторонников семантического подхода к коннотациям, Ж.-Р. Ладмираль, однако, обращает внимание на то, что их позиция в этом вопросе не всегда была последовательной. Переводческая программа, изложенная Ч.П. Табером в статье "Traduire le sens, traduire le style" (Taber, 1972: 55—63), предписывала осуществление перевода в два этапа: 1) сначала перевести смысл; 2) затем перевести стиль, что свидетельствует о том, что авторы разделяли главный смысл и смысл стилистический, вторичный. Проведенный нами анализ труда "The Theory and Practice of Translation" показывает, что эту переводческую программу разделял и Ю. Найда: "Translating consists in reproducing in the receptor language the closest natural equivalent of the source-language message, first in terms of meaning and second in terms of style" (Nida, Taber, 1974: 12; курсив мой. — O.K.). Подобная позиция, по мнению Ладмираля, объясняется тем, что Ч.П. Табер и Ю. Найда следовали теоретическим положениям генеративной грамматики. Действительно, если мы обратимся к работе Ю. Найды "Language structure and translation", то мы увидим, что значительная часть работы посвящена обоснованию различия "поверхностных" и "глубинных структур" языка (Nida, 1975). Как подчеркивает Ладмираль, Табер связывал "глубинную структуру" с "семантической структурой". Предполагалось, что "глубинные структуры" языков являются универсальными. Что касается "поверхностных структур", находящих выражение в виде высказываний и подлежащих переводу, то они являются своеобразным стилистическим переложением смысла глубинных структур. При реализации высказывания говорящий делает выбор среди множества формальных инструментов, позволяющих выразить глубинный смысл. Это множество и есть стиль (Ladmiral, 1994: 121). По справедливому замечанию Ладмираля, столь радикальное разделение "смысла" и "стиля" содержало в себе риск сведения коннотаций к поверхностной структуре, иными словами, к форме: "Le jeu des connotations paraissait devoir êètre exclusivement rejeté au plan de la forme, en structure de surface" (ibid., 1994: 126). В таком случае, согласно логике Найды и Табера ("Meaning must be given priority, for it is the content of the message which is of prime importance" — Nida, Taber, 1974: 13), приоритетным оказался бы перевод основного денотативного смысла, в то время как коннотационная информация рассматривалась бы как вторичная и не столь существенная. Однако парадоксальным образом (и в этом Ладмираль

видит внутреннее противоречие этой теории) Табер относит коннотации к глубинной структуре. Согласно его определению, семантическая структура тождественна "концептуальному и аффективному содержанию сообщения текста" (Taber, 1972: 56). Как отмечает Ладмираль, в англосаксонской лингвистике "аффективное, или эмотивное, значение" ("emotive meaning") — это не что иное, как "коннотации". Интересно отметить, что предлагаемый Найдой и Табером компонентный анализ объединяет в себе анализ денотативных и аффективных значений (Taber, 1972: 60; Nida, 1975: 25—29), что дает все основания отнести позицию Найды и Табера к семантическому подходу к коннотациям.

Действительно, как и Ладмираль, Найда и Табер подчеркивали коммуникативную природу коннотаций и настаивали на необходимости их перевода. В книге "The Theory and Practice of Translation" они посвятили целую главу коннотативному значению (Nida, Taber, 1974: 91—98). Определяя коннотацию как "aspect of meaning which concerns the emotional attitude of the author and the emotional response of a receptor" (ibid.: 199), Найда и Табер в духе сложившегося в лингвистике мнения выделяют два вида коннотаций — "индивидуальные" и "социально детерминированные". Однако, с их точки зрения, лишь второй вид коннотаций заслуживает внимания переводчиков. Если коннотации первого вида являются преходящими и сугубо индивидуальными, то коннотации второго вида отражают принятые в том или ином сообществе конвенции и играют существенную роль в координировании коммуникации: «The connotations of words may be highly individual. For example, because of some experience in a doctor's office, the word "doctor" may be quite abhorrent to a child. But most such individual connotations are quickly lost, while the socially determined connotations (which are often purely conventional and therefore learned) are acquired by each speaker as part of his languagelearning experience» (ibid.: 91—92). В особенности Найда и Табер подчеркивали значение социально детерминированных коннотаций в практике перевода. По их мнению, учет коннотаций и их передача необходимы для достижения "динамической эквивалентности" сообщения14:

"The fact that people understand thoroughly all the significant details of an account is no guarantee that they will react to the message in the same manner as other people do... Because any theme is inevitably interpreted in the light of the distinctive set of values maintained by each culture or society, one must expect that events will never be mere events, any more than words are mere words. They are always colored by associations, and evaluated in terms of the emotive reactions of people. The importance of connotative meanings is much greater than the brevity of this chapter might suggest, for the effort to attain dynamic equivalence, equivalent emotive responses on the part of the receptors is absolutely crucial" (ibid.: 98).

Обратимся теперь к работе Жоржа Мунэна. По мнению Му-нэна, коннотации неразрывно связаны с денотациями и относятся к области семантики, соответственно не правы те, кто относит их к области только стиля или прагматики (Mounin, 1963: 166). Это высказывание явно свидетельствует о том, что Мунэн является сторонником семантического подхода к коннотациям. Что же касается его позиции в вопросе о "переводимости" коннотаций, то она является не столь четкой и однозначной. С одной стороны, французский ученый подчеркивает, что каковы бы ни были споры о природе коннотаций, существенным для теории и практики перевода является лишь одно: "Коннотации являются частью языка" и "их необходимо переводить" (ibid.: 159). С другой стороны, следуя идеям Блумфилда, он обращает внимание на то, что коннотации слов тесно связаны с индивидуальными эмоциями, они варьируются от индивида к индивиду и от ситуации к ситуации, что ставит под сомнение возможность перевода и межъязыкового общения как такового: «Les connotations viennent recreuser le fossé qui sépare les langues, fossé déjà creusé profondément par les différences les plus matérielles entre civilisations, par les différences les plus subtiles entre "visions du monde"» (ibid.: 168). В качестве доказательства тезиса о неоднозначности коннотаций Му-нэн приводит слово "поезд", с которым каждый человек может связывать свои неповторимые ассоциации: "Le mot train quand un locuteur l'emploie réfère... trois auditeurs différents à la réalité non linguistique: suite de wagons tirés par une locomotive, mais de plus, pour l'un à l'atmosphère joyeuse d'un départ en vacances, pour l'autre au souvenir ou à l'appréhension d'une catastrophe, pour le troisième à la monotonie d'une navette quotidienne entre l'usine et la maison..." (ibid.). После этого изложения Мунэн вновь задает вопрос: "Faut-il traduire, et peut-on traduire, et comment les connotations?" (ibid.). Однако на этот раз вопрос остается без ответа. Ж. Мунэн ограничивается перечислением трудностей, связанных с коннотациями: «Ces connotations... mettent en cause non seulement la possibilité de transfert de civilisation à civilisation, de "vision du monde" à "vision du monde", de langue à langue, mais finalement, d'individu à individu même à l'intérieur d'une civilisation, d'une "vision du monde", d'une langue qui leur sont communes» (ibid). Отсюда логически вытекает известный тезис Мунэна, который мы не раз приводили в нашей работе: "Quand on dit que la traduction est impossible, neuf fois sur dix, on pense à ces connotations..." (ibid.). На этом и завершается глава Ж. Мунэна о "Лексике, коннотациях и переводе", оставляя читателя один на один с нерешенным вопросом. Ключом к разгадке позиции французского исследователя может, однако, служить глава "Перевод, язык

и межличностная коммуникация" (ibid.: 169—187), в которой Му-нэн подвергает резкой критике концепцию лингвистического солипсизма и теорию непереводимости, развиваемые не столько лингвистами, сколько литераторами и философами.

Суть их идей сводится к следующему: "Courant de pensée qui se définit par le postulat que la communication chez les hommes et impossible, qu'on ne peut rien communiquer, jamais. La traduction devient impossible parce que le langage lui-même n'assure pas la communication des hommes entre eux, même la communication unilingue" (ibid.: 170). Истоки лингвистического солипсизма Мунэн усматривает еще в трудах Гумбольдта (ibid.) и Рильке (ibid.: 171). Однако во Франции его апогей Мунэн связывает в первую очередь с философской мыслью Мориса Бланшо (Maurice Blanchot) (ibid.). Солипсизм возвеличивает до предела эстетическую функцию языка и недооценивает, вплоть до полного отрицания, практическую коммуникативную функцию языка и его логическую функцию (ibid.: 182). Человек в представлении Мориса Бланшо обречен на одиночество, тишину и молчание (ibid.). Чтобы парировать аргументы солипсистов и сторонников теории непереводимости, Мунэн подчеркивает роль социальной практики, доказывающей возможность коммуникации: "La preuve qu'il existe des traits communs entre les énoncés du système de pensée de la langue anglaise, et les énoncés du système de pensée de la langue chinoise, c'est que le bilingue peut se servir de la langue chinoise, provoquer par ses énoncés en chinois les situations qu'il a prévues, réagir correctement aux énoncés en chinois qui lui sont adressées: la preuve de la communication des deux systèmes est la pratique sociale" (ibid.: 186). Именно в контексте спора с солипсистами Мунэн пересматривает и вопрос о коннотациях, стараясь найти в теории Блумфилда указания на необходимость анализа коннотаций не самих по себе, не изолированно, а в рамках речевой практики, в рамках коммуникации. Мунэн напоминает, что, согласно Блумфилду, не существует двух абсолютно одинаковых ситуаций. Соответственно и смыслы двух сообщений, связанных с этими двумя ситуациями, никогда не будут идентичными. Есть тем не менее одно существенное "но". Как отмечает Блумфилд, наряду с неясными элементами сообщения, являющимися сугубо личными и варьирующимися от индивида к индивиду, всегда существуют семантически релевантные элементы, являющиеся общими для двух индивидов и соответствующие конкретной ситуации общения (ibid.: 173—174). Развивая идеи Блумфилда и Мунэна, подчеркнем, что именно конкретная речевая ситуация позволяет сузить круг потенциальных коннотаций, связываемых со словом. Она отсеивает нерелевантные коннотации и акцентирует те коннотации, что

являются существенными для конкретного коммуникационного акта. Вероятно, именно такие коннотации Мунэн считает достойными перевода.

В рамках данной статьи мы не сможем подробно остановиться на работах Жана Делиля (Jean Delisle). Заметим только, что методика преподавания перевода, разработанная канадским ученым, предполагала исключение из педагогического материала текстов с повышенным коннотативным содержанием. Осознавая сложность перевода "коннотаций", Жан Делиль сосредоточил свое внимание на так называемых "прагматических текстах", в которых доля "денотативного языка" выше доли "коннотатив-ного языка", иными словами, на текстах, в которых, по определению Делиля, передача информации является первостепенной по отношению к передаче эмоций и аффектов (Delisle, 1980: 31—32). Подобная позиция объясняется тем, что Делиль сводил коннотации к стилю и форме. В отличие от Ладмираля он не рассматривал "коннотации" как информацию. Стиль — это "manière d'écrire", "tout ce qui se surajoute à la fonction purement dénotative d'un texte", "tout ce qui se superpose à l'information pure et simple", une "surcharge connotative" (ibid.: 113). Примечательно, что, в отличие от Найды и Табера, включивших анализ коннотаций в компонентный анализ, Делиль развел собственно лексическое толкование (exégèse lexicale — ibid.: 101—112) и стилистический анализ текста (ibid.: 113—118). А сам стилистический анализ при этом сводился Делилем к определению стилистического жанра текста и выявлению его основных формальных черт (ibid.: 113). Признавая значение коннотаций для общего смысла сообщения ("Cette surcharge connotative n'est pas in-signifiante pour autant. Indissociables comme le recto et le verso d'une feuille, fond et forme contribuent l'un et l'autre au sens global d'un message et à l'impression cognitive et affective qu'il laisse sur les lecteurs" — ibid.), Делиль тем не менее полагал, что излишнее внимание к коннотативным элементам текста является непедагогичным: "Il serait anti-pédagogique de fonder une méthode d'initiation à partir de textes dont le registre est le plus éloigné de la langue des messages pragmatiques, ceux-là mêmes qui constituent l'écrasante majorité des textes que les futurs traducteurs auront à traduire une fois sur le marché du travail, ceux-là même qui ont rendu nécessaire la création d'écoles de traduction" (ibid.: 33). Таким образом, позиция Делиля по отношению к коннотациям объясняется в первую очередь педагогическими задачами: "Ce parti pris méthodologique permet d'accorder une place prépondérante à deux des quatre principales fonctions du langage, celles de communication notionnelle et d'instrument de la pensée logique, et de laisser dans

l'ombre les fonctions poétiques et instrument d'expression de l'affectivité" (ibid.).

И наконец, рассмотрим подходы к коннотации в российском переводоведении на примере работ А.Д. Швейцера и В.Н. Комиссарова. В работе "Теория перевода" А.Д. Швейцер обращает внимание на то, что "наименьшее препятствие для переводимо-сти возникает при передаче важнейших функций речи — таких, как референтная (денотативная) функция, непосредственно связанная с отражением текста внеязыковой действительности". А "наибольшие трудности возникают в связи с передачей занимающих периферийное положение параметров текста" (Швейцер, 1988: 108—109). Вслед за О. Каде под периферийными параметрами текста Швейцер понимает различные металингвистические компоненты, экспрессивно-эмоциональную и прагматическую нагрузку сообщения, его художественно-эстетическую ценность, компоненты, обусловленные языковыми особенностями речевых коллективов, а также коннотативные компоненты значения (там же: 102—103). Однако, как отмечает Швейцер, "непереводимые и труднопереводимые компоненты этих параметров нередко компенсируются с помощью других компонентов" (там же: 110). Кроме того, на помощь переводчику приходит "контекст, снимающий неоднозначность языковой единицы" и помогающий "переводчику при преодолении семантических расхождений между единицами и формами исходного текста и языка перевода" (там же). Тот же контекст позволяет переводчику отобрать релевантные для ситуации коннотации, подлежащие переводу. Из этих рассуждений, близких позиции Ж. Мунэна, следует тезис о принципиальной переводимости: "Принципиальная пере-водимость, допускающая известные потери, исходит из того, что эти потери касаются второстепенных, менее существенных элементов текста, и предполагает обязательное сохранение его главных, наиболее существенных элементов, его функциональных доминант" (там же). Проблема коннотаций рассматривается Швейцером и в рамках теории эквивалентности. Анализируя виды эквивалентности, предложенные В. Коллером — 1) денотативная; 2) коннотативная, или стилистическая, эквивалентность; 3) текстуально-нормативная; 4) прагматическая; 5) формальная — Швейцер подчеркивает, что, по его мнению, определяющим является требование коммуникативно-прагматической эквивалентности. "Ибо именно это требование, предусматривающее передачу коммуникативного эффекта исходного текста, подразумевает определение того его аспекта или компонента, который является ведущим в условиях данного коммуникативного акта" (там же: 81).

В заключение рассмотрим подход к коннотациям в переводческой теории В.Н. Комиссарова. В лексическом значении слова В.Н. Комиссаров выделяет два макрокомпонента — предметно-логическое, или денотативно-сигнификативное, значение и дополнительные, или коннотативные, значения. К коннотативным значениям Комиссаров относит эмоциональные, стилистические, образные и некоторые другие значения. Эмоциональные коннотации бывают двух видов — положительные и отрицательные. Стилистические коннотации указывают "на преимущественное употребление слова в определенных условиях общения". А "образная характеристика выделяет в обозначаемом какой-то признак, который регулярно используется говорящим в качестве основы образа: метафоры или сравнения" (Комиссаров, 2001: 30—31). В книге "Теория перевода" В.Н. Комиссаров подробно рассматривает трудности, связанные с каждым из видов коннотаций, и предлагает практические пути их преодоления.

Трудности перевода эмоциональных коннотаций связаны с тем, "что в любом языке существуют слова, совпадающие по предметно-логическому значению, но различающиеся по наличию или характеру эмоционального компонента в семантике слова" (Комиссаров, 1990: 82). Однако эта трудность перевода может быть легко устранена благодаря поиску адекватного синонима или благодаря приему компенсации, т.е. восстановлению утраченной эмоциональной коннотации в другом отрезке высказывания. Прием компенсации оправдывается тем, что реализация эмоциональной коннотации в высказывании не ограничивается одним словом, а "распространяет соответствующую характеристику на все высказывание" в целом, благодаря чему высказывание приобретает эмоциональную окрашенность (там же). Таким образом, эмоциональный компонент содержания "может быть воспроизведен нелокально, то есть в другом месте высказывания, в семантике совсем другого слова" (там же: 83). В.Н. Комиссаров подчеркивает, что эмоциональная коннотация — не просто дополнительный несущественный нюанс значения, перевод которого является факультативным: "Сохранение в переводе эмоциональной характеристики высказывания... представляет исключительную важность для достижения эквивалентности. Несоблюдение этого требования может сделать перевод полностью неэквивалентным" (там же).

Трудности перевода стилистических коннотаций связаны с тем, что существуют пары слов, "у которых совпадает предметно-логическое значение, но отличается стилистическая характеристика" (там же). Соответственно схожие пары слов могут нести в себе различную коннотативную информацию об уместности

употребления слова в том или ином типе речи — разговорной речи, книжной или поэтической. Здесь, как и в случае эмоциональной коннотации, утраченная информация может быть легко восстановлена в пределах высказывания или даже в соседнем высказывании. Стилистическая информация может быть передана другой частью речи, специальной морфемой или в корне слова совместно с другими компонентами значения слова (там же: 85). "К такого рода компенсации нередко прибегают переводчики художественной литературы, где особенно важно сохранить стилистические особенности оригинала" (там же: 84). При этом В.Н. Комиссаров подчеркивает, что, "когда стилистическая характеристика передается в переводе частично и нелокально, отдельным словам оригинала, в семантике которых имеется стилистический компонент, будут соответствовать слова ПЯ, лишенные аналогичной стилистической окраски. <...> В противном случае оригинал и перевод будут стилистически неэквиваленты" (там же: 86).

И наконец, трудности перевода ассоциативно-образных коннотаций бывают двух видов. В первом случае слова могут облать схожей ассоциативно-образной коннотацией, но иметь разные предметно-логические значения. В качестве примера В.Н. Комиссаров приводит следующие выражения в русском и английском языках: "strong as a Ьогее"/"сильный, как бык"; "stupid as a goose''/''глуп, как пробка". В подобном случае эквивалентность достигается, как правило, путем замены образа (там же: 86—88). Во втором случае "признак, выделяемый в образном компоненте слова в оригинале, не выделяется в словах ПЯ" (там же: 88). Это наиболее сложные ситуации перевода, и переводчику нередко приходится отказываться от самого образа и раскрыть его значение при помощи другого слова. В качестве примера Комиссаров приводит английское слово "cat", имеющее значение злой, сварливой женщины. В русском языке слово "кошка" не имеет такого образного значения, поэтому переводчик вынужден перевести английское слово как "злючка" (там же). Таким образом, особенностью подхода В.Н. Комиссарова к коннотациям является его практическая направленность. Ученый не только предложил классификацию коннотативных значений, но и описал конкретные трудности, связанные с их переводом, и указал возможные способы решения этих трудностей.

Проведенный нами анализ подходов к проблеме коннотаций в лингвистике и теории перевода не является исчерпывающим. Рассмотрение данного вопроса требует дальнейшего более основательного изучения. Однако проанализированные нами работы уже свидетельствуют о многогранности и сложности яв-

ления коннотации, об отсутствии однозначного видения связанных с ним трудностей. Одни авторы уходят в область умозрительных рассуждений о загадочной природе коннотаций, о связи их с "духом народа", "картиной мира" или "писательским гением", обосновывая теории языковой относительности, специфики самовыражения и непереводимости. Их взгляды оспариваются сторонниками универсализма, подчеркивающими универсальность когнитивных способностей людей и их стремление к взаимопониманию. Другие исследователи вступают в спор об обобщенности коннотаций: являются ли коннотации сугубо индивидуальными или социокультурно детерминированными? Третьи, наконец, спорят о природе коннотаций: являются ли коннотации частью лексического значения слова, относятся ли они к области семантики или прагматики, можно ли их рассматривать как экстралингвистические явления или как особую семиотическую систему? Однако вернемся к существенному для практиков-переводчиков вопросу: "Должны ли коннотации переводиться?"

Ответ на данный вопрос, по нашему мнению, относится в первую очередь к области этики перевода, а затем уже к области теории и техники. Все зависит от того, какие усилия готов приложить переводчик, чтобы понять Другого во всей его сложности и во всем его многообразии и передать сообщаемую им информацию (информацию, релевантную ситуации общения) представителям собственной культуры. В связи с этим уместно вспомнить определение переводческой деятельности как "гостеприимства", как умения принять чужого в его "инаковости", непохожести, предложенное Полем Рикёром: "N'avons-nous pas été mis en mouvement par le fait de la pluralité humaine et par l'énigme double de l'incommunicabilité entre idiomes et de la traduction malgré tout?.. Sans l'épreuve de l'étranger, serions-nous sensibles à l'étrangeté de notre propre langue? Enfin, sans cette épreuve, ne serions-nous pas menacés de nous enfermer dans l'aigreur du monologue, seuls avec nos livres? Honneur, donc, à l'hospitalité langagière" (Ricœur, 2001: 140). О необходимости новой этики перевода, отличной от гумбольд-тианства, говорил Антуан Берман, подчеркивая ограниченность этноцентризма:

"Toute culture résiste à la traduction, même si elle a besoin essentiellement de celle-ci. La visée même de la traduction — ouvrir au niveau de l'écrit un certain rapport à l'Autre, à féconder le Propre par la médiation de l'Étranger — heurte de front la structure ethnocentrique de toute culture, ou cette espèce de narcissisme qui fait que toute société voudrait être un Tout pur et non mélangé... La visée éthique du traduire s'oppose par nature à cette injonction: l'essence de la traduction est d'être ouverture, dialogue, métissage, décentrement. Elle est mise en rapport, ou elle n'est rien" (Berman, 1984: 16).

По мнению Жана-Луи Кордонье, теоретические подходы к проблемам перевода и сама практика перевода самым тесным образом связаны с морально-политическими позициями переводчиков, с их отношением к своей и чужой культуре:

"La traduction ne se limite pas à la mise en présence, face à face, du Même et de l'Autre. Mais ce rapport entre eux est historique, culturel, politique, et il s'exprime à travers la position du traducteur, à travers ses partis pris. Les traductions et les modes de traduire, d'une manière criante, montrent eux-mêmes cette position. Bien plus, ils donnent à voir la position d'une culture par rapport à une autre culture. Hier et souvent encore aujourd'hui: l'ethnocentrisme. Demain, il le faut: le dévoilement des différences et le décentrement..." (Cordonnier, 1995: 145—146).

Таким образом, если моральным императивом переводчика станет открытость к чужой культуре, стремление к идеалу взаимопонимания и "глобальной коммуникации", о которой говорил Ладмираль, то вопрос о переводимости коннотаций перестанет ограничиваться узкими рамками теории и перейдет из области умозрительных рассуждений в область практики — практики преподавания перевода и практики переводческой деятельности.

Примечания

1 «Une sorte de catégorie "fourre-tout", regroupant des phénomènes de statut différent, apparemment très hétérogène, ouvrant à l'indéfinissable», "tous les effets de sens indirects, seconds, périphériques, implicites, additionnels, subjectifs, flous, aléatoires, non distinctifs que peuvent engendrer les éléments du discours» (Dubois, 2003).

2 "Plus scientifiquement, puisqu'elle opère au cœur de la sémantique, on considère que la connotation est un concept servant à nommer tout ce qui dans la signification, ne relève pas de la denotation (ces deux notions se partageant exclusivement la totalité du champ de la production du sens" (Dubois, 2003).

3 "En linguistique, le terme dénotation n'a d'intérêt théorique que dans le couple qu'il forme avec connotation: il représente alors l'hypothèse selon laquelle il existe une communication purement informative à partir de quoi seraient repérables certaines déviations affectives (la ou, plutôt, les connotations)" (Sctrick, 2003).

4 «Quoiqu'il en soit de l'application où chacun d'entre nous situe sa pratique, trduction ou enseignement seul, nous avons tous recours à la dichotomie classique opposant deux aspects de la signification d'un mot, d'une expression ou tournure de phrase: — l'aire sémantique, le découpage sémantique... ou, plus trivialement, "le sens" — disons plutôt: la dénotation; — le niveau du style, la valeur stylistique, le registre... ou, plus trivialement, "le style", — disons plutôt: la connotation» (Ladmiral, 1994: 117).

5 «He contrasts a connotative with an absolute term and makes "nomen con-notans" the equivalent of what was more usually referred to as "appellatio relativa", i.e addition to referring to an individual entity connotes, or notes along with this reference, a relation between that entity and some other» (Barnes, 1945: 254).

6 Орфография соответствует тексту оригинала.

7 Интересно отметить, что в этом смысле понимание коннотации Миллем и схоластиками отличается от понимания коннотации Арно и Лансло. Послед-

ние понимали коннотацию как дополнительное значение прилагательного (у существительного в их понимании не было коннотации) — как косвенную отсылку к субъекту, а не к признаку: прилагательное "красный", согласно их точке зрения, прямо обозначает признак красноты и косвенно отсылает к субъекту — носителю признака.

8 Ладмираль придает английскому слову "discrapancy" (отличие, несовместимость, противоречие, расхождение) французское звучание.

9 Sperber H. Einfuhrung in die Bedeutungslehre. Bonn; Leipzig, 1923.

10 Под прагматикой Ю.Д. Апресян понимает закрепленное в языковой единице (лексеме, аффиксе, граммеме, синтаксической конструкции) отношение говорящего: 1) к действительности, 2) к содержанию сообщения, 3) к адресату (Апресян, 1995).

11 Об истории выражения "traduttore-traditore", см., в частности: Гарбов-ский, 2004: 117.

12 «Quand on dit que la traduction est impossible, neuf fois sur dix, on pense à ces connotations qui mettent en cause non seulement la possibilité de transfert de civilisation à civilisation, de "vision du monde" à "vision du monde", de langue à langue, mais, finalement, d'individu à individu même à l'intérieur d'une civilisation, d'ue "vision du monde", d'une langue qui leur sont communes» (Mounin, 1963:168).

13 «Никто не сомневается... в том, что языки отражают действительность по-разному, асимметрично... Языки по-разному членят действительность, различно описывают одни и те же явления и предметы, обращая внимание на различные их признаки. Люди разных культур по-разному выражают радость и отчаяние, любовь и ненависть, для них по-разному течет время, по-разному мир "звучит" и окрашивается в цвета» (Гарбовский, 2004: 10).

14 Напомним, что "динамическая эквивалентность" понимается авторами как неотъемлемое свойство "достоверного перевода": "A faithful translation: which evokes in a receptor essentially the same response as that displayed by the receptors of the original message. The receptor understands the same meaning in it, reacts to it emotionally in the same way, and come to analogous decisions and actions as the original receptors; faithfulness is primarily a quality of the message rather than of the form, i.e. it results from dynamic equivalence rather than from formal correspondence" (Nida, Taber, 1974: 201).

Список литературы

Апресян Ю.Д. Значение и оттенок значения // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. Т. XXXII. Вып. 4. М., 1974. С. 320—330.

Апресян Ю.Д. Коннотация как часть прагматики слова // Апресян Ю.Д. Избранные труды. Т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография. Глава 13. М., 1995. С. 156—177.

Ахманова ОС. Коннотация // Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. 4-е изд., стереотип. М., 2007. С. 203—204.

Барт Р. Основы семиологии // Барт Р. Структурализм: "за" и "против". М., 1975. С. 114—163.

Бархударов Л.С. Язык и перевод: (Вопросы общей и частной теории перевода). М., 1975.

Блумфилд Л. Язык. 2-е изд. М., 2002.

Говердовский В.И. История понятия коннотации // НДФШ. ФН. 1979. № 2.

Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. М., 2006.

Комиссаров, В Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): Учебник. М., 1990.

Комиссаров В Н. Современное переводоведение: Учеб. пособие. М., 2001.

Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. М., 1969.

Кондратов Н.А. Этнолингвистика // Кондратов Н.А. История лингвистических учений: Учеб. пособие. 3-е изд, стереотип. М., 2006 (1979). С. 163—165.

Кузнецов А.М. Этнолингвистика / Под ред. В.Н. Ярцева. Языкознание // Большой энциклопедический словарь. 2-е изд. М., 1998. С. 597—598.

Мурзин Л.Н. Психологическое направление в языкознании / Под ред. В.Н. Ярцева. Языкознание. Большой энциклопедический словарь. 2-е изд. М., 1998. С. 405—406.

Опарина E.O. Лингвокультурология (методологические основания и базовые понятия) // Отв. ред. Е.О. Опарина и др. Язык и культура: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. М., 1999. С. 27—48.

Ревзина О.Г. О понятии коннотации // Языковая система и ее развитие во времени и пространстве: Сб. науч. статей к 80-летию профессора Клавдии Васильевны Горшковой. М., 2001. С. 436—446.

Телия В Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц / АН СССР. Институт языкознания. М., 1986.

Телия В Н.Коннотация / Под ред. В.Н. Ярцева. Языкознание // Большой энциклопедический словарь. 2-е изд. М., 1998. С. 236.

Швейцер А.Д. Теория перевода: Статус, проблемы, аспекты. М., 1988.

Швейцер А.Д. Социолингвистика / Под ред. В.Н. Ярцева. Языкознание // Большой энциклопедический словарь. 2-е изд. М., 1998. С. 481—482.

Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб., 2006.

Akhmanova O.S. Linguostylistics: Theory and Method. Ch. 2. M., 1972.

Arnauld A., Lancelot Cl. Des noms et premires des substantifs // Arnauld A., Lancelot Cl. Grammaire générale et raisonnée: contenant les fondements de l'art de parler, expliqués d'une manière claire et naturelle... (Reproduction de l'édition de Paris: Prault fils l'aîné, 1754, II—223 p.) P., 1971. P. 59—62.

Barnes W.H.F. The Doctrine of Connotation and Denotation // Mind. New Series. 1945. Vol. 54. N 215. July. P. 254—263.

Berman A. L'épreuve de l'étranger. Culture et traduction dans l'Allemagne romantique: Herder, Goethe, Schlegel, Novalis, Humboldt, Schleiermacher, Holderlin. Gallimard, 1984.

Bloomfield L. Language. 2 ed. L., 1955.

Calvet J.-L. Hjelmslev L.T. // Encyclopaedia Universalis France SA. Version multi média 9, 2003.

Cordonnier J.-L. Traduction et culture. Les Éditions Didier. Р., 1995.

Cordonnier J.-L. Aspects culturels de la traduction: quelques notions clés // Meta. 2002/ Vol. XLVII, 1. P. 38—50.

Delisle J. L'analyse du discours comme méthode de traduction. Initiation à la traduction française de textes pragmatiques. Théorie et pratique // Cahiers de traductologie: monographies sur la traduction, l'interprétation, la terminologie et les techniques de rédaction. 1980. N 2. Ottawa: Éditions de l'Université d'Ottawa. University of Ottawa Press.

Dubois Ph. La connotation // Encyclopaedia Universalis. France SA, version multimédia 9. 2003.

Gary-Prieur M.-N. La notion de connotation(s) // Littérature. 1971. N 4. Décembre. P. 96—107.

Goodenough W.H. Frontiers of Cultural Anthropology: Social Organization // Proceedings of the American Philosophical Society. 1969. Vol. 113. N 5. 10 October. P. 329—335.

Hjelmslev L. Prologomena to a Theory of Language / Translated by F.J. Whit-field // International Journal of American Linguistics. Memoir 7. 1953. Vol. XIX. N 1. IV—92 p.

Kassai G. Pour un dictionnaire des connotations construit sur les notes du traducteur (N.D.T.) // Studi Italiani di Linguistica Teorica e Applicata. 1994. Anno XXIII. N 3. P. 509—521.

Kerbrat-Orecchioni C. La connotation. Lyon, 1977.

Kerbrat-Orecchioni C. La sémantique // Encyclopaedia Universalis France SA. Version multimédia 9. 2003.

Ladmiral J.-R. Traduction et connotation // Ladmiral J.-R. Traduire: théorèmes pour la traduction. Gallimard. P., 1994. 115—247.

Lederer M. Implicite ou explicite // Seleskovitch D., Lederer M. Interpréter pour traduire. 4e édition revue et corrigée. Klincksieck (Didier Érudition), 2001. P. 37—71.

Mill J.St. Système de la logique déductive et inductive: exposé des principes de la preuve et des méthodes de recherche scientifique. Tome premier / par John Stuart Mill: trad. par Louis Peisse. P., 1889.

Mounin G. Lexique, connotations et traduction // Mounin G. Les problemes théoriques de la traduction. Gallimard, 1963a. P. 144—168.

Mounin G. Traduction, langage et communication interpersonnelle // Mounin G. Les problèmes théoriques de la traduction. Gallimard, 1963b. P. 169—187.

Nida E., Taber Ch. Connotative Meaning // Nida E., Taber Ch. The Theory and Practice of Translation. Leiden, 1974. P. 91—98.

Nida E. Componential Analysis of Meaning: an Introduction to semantic structures. P., 1975.

Nida E. Language Structure and Translation. Standford, California, 1975.

Nouss A. Éloge de la trahison // TTR: traduction, terminologie, rédaction. 2001 (2e semestre). Vol. 14. N 2. P. 167—181.

Ricœur P. Le paradigme de la traduction // Ricœur P. Le Juste 2. Éditions Esprit, 2001. P. 125—140.

Sctrick R. Dénotation // Encyclopaedia Universalis. France SA. Version multimédia 9. 2003.

Sonesson G. Denotation / Connotation // The Internet Semiotics Encyclopaedia. Lund University. Department of Semiotics. http://www.arthist.lu.se/kultsem/encyc-lo/denotation_connotation.html

Taber Ch.R. Traduire le sens, traduire le style // Ladmiral J.-R. (sous la dir.) numéro spécial sur La traduction de la revue Langages. 1972. Décembre. N 28. P. 55—63.

Oxford Advanced Learner's Dictionnary of Current English / Ed. by J. Crow-ther). 5th ed. Oxford, 1995.

Lexis. Dictionnaire de la langue française. Larousse-Bordas (sous la dir. de J. Dubois), 1999.

Le Petit Robert. Dictionnaire de la langue française 1 (sous la dir. de A. Rey, J. Rey-Debove). Dictionnaires Le Robert, 1992.

Wierzbicka A. Semantics, Culture and Cognition: Universal Human Concepts in Culture-Specific Configurations. N.Y., 1992.

Encyclopaedia Britannica On-Line (http://www.britannica.com/dictionary?va=con-notation).