CC BY
159
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2008. № 1
О.И. Костикова
К ОСНОВАНИЯМ ТЕОРИИ
ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ КРИТИКИ
The article deals with the history of translation criticism. It proves that the theory orf translation criticism is to have the same semiotic foundations as the theory of translation and demonstrates that it is necessary to establish the principle categories of this field of knowledge. The article emphasizes thet it is essential to differentiate between the subject of literary criticism and that of translation criticism.
Ключевые слова/Keywords: категории переводческой критики, межъязыковая и межкультурная коммуникация, семиотика, сравнительное литературоведение, герменевтика, теория перевода, литературная критика.
На протяжении многих веков результаты переводческой деятельности постоянно оказываются объектом критики. Стремление судить о переводе связано с его онтологической сущностью. По своей природе перевод — вторичен. Поэтому, с одной стороны, постоянно возникает вопрос о соответствии этого "вторичного" продукта "первичному", т.е. оригиналу. С другой стороны, являясь "вторичным", перевод потенциально оказывается хуже оригинала, в нем всегда можно обнаружить изъяны и дефекты. "Все аргументы против перевода, — писал Жорж Мунен, — сводятся к одному: он не оригинал"1. Именно в этом кроются причины переводческого скептицизма.
В то же время сегодня вряд ли кто-нибудь станет отрицать коммуникативные достоинства результатов переводческого труда, их роль в межъязыковой и межкультурной коммуникации, их вклад в развитие национальных языков и литератур. Этот аспект, а именно оценка перевода с точки зрения его места в принимающей литературе, ложится в основу традиционных критических разборов, выполняемых в рамках литературоведческого подхода к переводу. Однако такой односторонний взгляд, свидетельствующий скорее о литературных способностях переводчика, чем о "мастерстве перевыражения", оказывается недостаточным. Об этом говорят многие современные исследователи, отмечая слабость или даже отсутствие полноценной критики перевода и указывая на необходимость теоретических разысканий в этой области.
Издатели жалуются на снижение качества переводной литературы при резком увеличении ее объемов. Переводчики в свою
очередь объясняют, что выбор того или иного перевода для публикации часто продиктован политикой издателя, нередко весьма субъективной и подверженной влиянию моды.
Несмотря на очевидную потребность в переводческой критике, теоретических разработок в этой области пока не достаточно. Можно говорить о том, что переводческая критика как раздел науки о переводе еще не состоялась: нет четкого определения ее предмета и объекта, не выделены основные категории, не сформулированы задачи. Разумеется, в рамках одной статьи мы вряд ли сможем построить полную и стройную теорию переводческой критики. Мы постараемся выделить категории, которые позволят анализировать перевод с точки зрения не только его места в принимающей литературе, но и его функции в межъязыковой и межкультурной коммуникации. Такой подход, на наш взгляд, позволит выйти за рамки собственно литературоведческих критериев оценки перевода и переместить анализ в другую плоскость, где предметом исследования будет целесообразность принимаемых переводчиком решений, устанавливаемая на основе анализа переводов в сопоставлении с оригинальными текстами. Это может способствовать развитию теории переводческой критики и повысить ее продуктивность, т.е. способность приносить конкретные результаты, подготавливая почву для новых переводов.
В качестве фактического материала мы будем опираться на переводы романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание" на французский язык, выполненные в 1884, 1960 и 1996 году. Данный выбор обусловлен, во-первых, постоянным повышенным интересом западных читателей к творчеству Достоевского, в частности к данному роману. Этот интерес стимулирует многократное обращение к нему переводчиков. В то же время переводческие концепции, стратегии переводческого выбора постоянно изменяются как под воздействием литературных вкусов, отношений читателей к художественному тексту, так и в результате развития семиотики, сравнительного литературоведения, герменевтики и теории перевода. Происходят изменения и в литературном языке, меняется культурно-исторический контекст.
Вторая причина, побудившая нас обратиться к этим произведениям, заключается в том, что переводчики (П. Паскаль и А. Маркович) представили в комментариях, статьях и других публикациях свое вйдение переводческой стратегии и сделали попытку объяснить свои решения. Таким образом, появилась возможность не только оценить тексты переводов по результа-
там их сравнения с текстом оригинала, но и сопоставить замыслы переводчиков с теми результатами, к которым они пришли.
Попытки критического взгляда на перевод имеют длительную историю. Можно с уверенностью сказать, что критика перевода в ее донаучной форме появилась вместе с самим переводом.
Постоянный интерес к результатам переводческой деятельности со стороны критиков, в роли которых могли выступать как сами переводчики, так и литературные и общественные деятели разных эпох, во многом способствовал зарождению и формированию теории перевода, а также развитию переводческой практики. Порицание, иногда высмеивание, переводческих просчетов и ошибок, выведение норм "правильного" или "хорошего" перевода, составлявшие суть критических рассуждений, вызывали к жизни новые версии, в которых переводчики стремились превзойти своих предшественников, соблюдая или отрицая существующие нормы, создавая собственную этику и эстетику перевода, чем вновь привлекали внимание критиков. Такое "движение по спирали" обусловлено самой диалектикой перевода.
Если применить гегелевскую диалектическую триаду (тезис, антитезис и их синтез), определяющую развитие того или иного явления, к теории перевода, то станет очевидным, что пока существует "борьба" тезиса и антитезиса, выраженных в целом ряде переводческих антиномий2, перевод как деятельность, представляющая их синтез, а соответственно теория перевода и переводческая критика не перестанут развиваться.
Начала переводческой критики восходят к работам филолога, теолога, писателя и переводчика раннего Средневековья, автора известной "Вульгаты" Св. Иеронима. В "Апологии против Ру-фина" Св. Иероним в острой и полемичной форме критиковал неточный перевод "Начал" Оригена, выполненный Руфином, посвятив этому несколько томов. За критикой последовал собственный перевод, противопоставлявшийся переводу Руфина. Критические высказывания в адрес переводческой концепции самого Иеронима побудили его написать "Письмо Паммахию", которое является, по сути, первым трактатом по теории перевода. Таким образом, критика переводов, сделанных Иеронимом, "явилась движущей силой, заставившей его осмыслить свои переводческие принципы, сформулировать собственную переводческую концепцию и затем изложить ее для оправдания своих действий перед современниками"3.
В эпоху Возрождения выходит в свет критический трактат итальянского гуманиста, канцлера Флорентийской республики Леонардо Бруни "De interpretatione recta" (Об искусном переводе), поводом для которого послужили неверные перево-
ды с греческого на латинский. Именно в трактате Бруни можно найти первую стройную типологию переводческих ошибок.
Через сто лет после Бруни французский поэт Ж. дю Белле резко критикует "предателей-перелагателей", ставя под сомнение саму возможность художественного перевода.
Еще через сто лет один из первых членов Французской Академии К.-Г. Баше де Мезириак пишет подробный трактат "De la traduction" (О переводе), подвергая критическому анализу лучшую работу "короля переводчиков" XVI в. Жака Амио — перевод на французский язык "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха.
Немецкий романтизм также внес свою лепту в критику перевода. Некоторые современные ученые (см., напр., А. Берман) склонны считать, что переводческая критика начинается именно с немецкого романтизма, развивавшего философские идеи Канта в литературном творчестве. В работах немецких романтиков Гердера, Гёте, Гельдерлина, Гумбольта, Новалиса, Шле-геля и Шлейермахера перевод предстаёт как одно из важных средств обогащения и развития переводящего языка и культуры. Возникает новая антиномия, чрезвычайно важная для переводческой критики, а именно антиномия "своего" и "чужого" в литературе.
В России традиции переводческой критики существуют с XVIII в. Так, Тредиаковский критиковал стиль переводов Сумарокова, а в рассуждениях Карамзина изящность стиля уже становится основным аргументом, влияющим на положительную оценку переводов. В начале XIX в. разгорается жаркая дискуссия по поводу русских переложений баллады Бюргера "Ле-нора", сделанных Жуковским и Катениным. Спор велся вокруг категории "народности". Критика этих переводов способствовала формированию переводческой концепции Жуковского, выразившейся в его поздних переводах, в частности поэзии Гомера. Критику переводов можно обнаружить в работах Бестужева, Белинского, Тургенева, Дружинина, Короленко, Брюсова и многих других русских писателей и поэтов.
В более поздний период, в XX в., критика переводов продолжает развиваться главным образом в работах поэтов и писателей-переводчиков (см., напр.: А. Блок, М. Горький, М. Цветаева, К. Чуковский и др.). Критические замечания в адрес первых лингвистических теорий перевода делались также с литературоведческих позиций. И. Кашкин критиковал А. Федорова за то, что его переводы, построенные на основе разработанной им лингвистической теории, оказывались слишком "сухими и вялыми".
Но несмотря на то что перевод издавна является объектом критики, теория переводческой критики не может считаться
полностью разработанной. Более того, по общему мнению пе-реводоведов, на сегодняшний день переводческая критика как научное направление еще не состоялась. Причин этому несколько. Во-первых, на протяжении многих столетий в поле зрения критики попадали главным образом тексты переводов; сравнение с текстами оригиналов далеко не всегда составляло основу их оценки. Поэтому речевые произведения, созданные переводчиками, обычно анализировались с тех же позиций, что и произведения литературы, созданной на переводящем языке. Они должны были соответствовать литературным нормам и вкусам читателей принимающей культуры. Поэтому естественным образом "переводческая критика" оказывалась одной из ветвей литературоведения и практически не имела никакого отношения к теории перевода. Собственно переводческие, т.е. трансформационные, действия, их рациональность и обусловленность, а также их сущность фактически не входили в круг интересов литературной критики. Во-вторых, развивающаяся теория перевода старалась воздерживаться от критических замечаний в отношении переводчиков. Теория перевода изучала пути преодоления переводческих трудностей, различные типы переводческих трансформаций, но не пыталась оценить их необходимость.
В настоящее время нередко слышны жалобы как на отсутствие критики (см., напр., П.М. Топер), так и на неразработанность объективных критериев для оценки качества переводов. Эта тема выходит на первый план в профессиональных переводческих кругах в Европе и в Америке. Проблема обеспечения и контроля качества переводов регулярно обсуждается в ходе съездов, конференций и коллоквиумов, проводимых переводческими сообществами по всему миру.
В теоретических работах зарубежных исследователей понятие "переводческая критика" утверждено в научном обиходе. Но вопрос о научности критического подхода продолжает оставаться открытым (см., напр.: А. Берман, В. Вилс, В. Коллер, А. Мешонник, А. Попович, К. Райс, Я. Славинский, Дж. Хауз). Отсутствие профессиональной критики, как и много веков назад, вынуждает переводчиков самих становиться критиками.
Теоретики перевода сетуют на то, что при рецензировании переводного произведения перевод оценивается не в своем переводческом качестве, а лишь с точки зрения соответствия стилю и нормам переводящего языка. Такая критика сводится к утверждениям, которые почти всегда сомнительны и ничем не доказаны, вроде "переведено гладким языком", "читается как оригинал", "прекрасно переведено", а рецензенты обычно не тратят
времени на сравнение перевода с оригиналом. К тому же нередко, подвергая критике произведение иностранного автора, суждения выносят не по оригиналу, а по переводу, т.е. "о писателе судят по его заместителю — переводчику, даже не упоминая об этом"4. При таком подходе переводческая критика мало чем отличается от критики литературоведческой, в то время как разница между ними весьма существенна. Критика перевода отличается от литературной критики следующими чертами:
1. Критик перевода рассматривает два коммуникативных акта: произведение, созданное и "отправленное по каналам коммуникации" на языке оригинала, и произведение, созданное на языке перевода.
2. Литературный критик имеет дело с актуальной литературной продукцией и является современником ее рождения и реакции на нее читателей. Цель литературного критика — оценить перевод с точки зрения стилистических норм воспринимающего языка.
Переводческая критика непременно обращается к оригиналу. Разница между критиком-компаративистом, работающим с двумя тектстами, и литературным критиком заключается в том, что первый стремится оценить в переводчике "мастера перевыражения", тогда как второй оценивает результат переводческого труда с точки зрения литературной ситуации, ожиданий от переведенной книги в историко-литературном и читательском контексте.
Современные подходы к переводческой критике предполагают в первую очередь анализ и оценку действий переводчика именно с точки зрения межъязыковой и межкультурной коммуникации. Художественный перевод рассматривается как особый жанр литературы. Современные исследователи, в частности А. Берман и др., опираясь на идеи Шлейермахера, Гёте и других немецких романтиков, вновь заявляют о том, что переводной текст не должен расцениваться только с точки зрения принимающей литературы.
Несмотря на довольно обидные определения перевода — "литературный метис", "внебрачный ребенок", "беспородный" и т.п., в подобном взгляде безусловно усматривается рациональное зерно, которое позволяет иначе взглянуть на текст перевода, а соответственно, и иначе оценить деятельность переводчика.
Текст перевода неизменно сохраняет в себе черты двух культур, двух литератур и двух языков. Эта двойственность является постоянной характеристикой любого перевода. Ее нарушение ведет к так называемым "переводческим предательствам".
Как бы то ни было, большинство критических работ по переводу на сегодняшний день носят субъективный характер и зачастую имеют тенденцию анализировать перевод в рамках существующих в литературоведении канонов. Если же критик возьмет на себя смелость сравнить перевод с оригиналом, то, как правило, такая критика сводится к негативным суждениям, к поиску недостатков и переводческих неудач. Однако эти недостатки, неудачи, потери неизбежны, так как никакой перевод не в состоянии быть полной иноязычной копией оригинала.
Тем не менее "рост интереса к переводческой критике, который явно прослеживается за последнее время, говорит о растущем значении перевода в современном мире, ибо критика всегда связана с осознанием сущности явления"5.
Таким образом, переводческая критика является специфическим и самостоятельным явлением культурной и общественной жизни. Она связана как со сравнительным литературоведением, так и с теорией перевода, и имеет, как и последняя, индуктивный и аналитический характер. Критика связывает теорию перевода с переводческой практикой.
Теория перевода предоставляет переводческой критике научный инструментарий, который помогает критике ориентироваться в выборе предмета анализа и способствует разработке методологии критических исследований.
Онтологически переводческая критика близка переводу, так как в ее основе также лежит интерпретирующая деятельность. Этот тезис представляется весьма важным. Он позволяет построить теорию переводческой критики на общих с теорией перевода основаниях. Если принять семиотический подход в качестве основного в теории перевода, то и теория переводческой критики может быть построена на тех же семиотических основаниях.
Выбрав семиотические основания для построения теории переводческой критики, мы определяем перевод как интерпретирующую системную деятельность. Мы исходим из того, что при переводе неизбежно происходит преобразование системы смыслов, заключенных в исходном тексте. Перевод интерпретирует смыслы, выраженные комбинациями знаков исходного языка, новыми комбинациями знаков другого языка. При этом смыслы, воплощенные в знаках исходного языка, могут оставаться неизменными, трансформироваться или деформироваться.
Семиотический подход, принятый в общей теории перевода, позволяет взглянуть на перевод с точки зрения трех типов отношений, выделяемых в семиотике, а именно отношения знака к реальной действительности (семантический аспект), отноше-
ния знака к участникам коммуникации (прагматический аспект), отношения знака к другим знакам как в микро-, так и в макроконтексте (синтаксический аспект).
Теория перевода исследует переводческую деятельность, устанавливает закономерности этого процесса, ищет наиболее целесообразные обоснованные пути преодоления межъязыковой и межкультурной асимметрии, т.е. ее объектом оказывается процесс перевода. Теория перевода, таким образом, в большей степени направлена на закономерности порождения речевых произведений в процессе перевода.
Переводческая критика направлена главным образом на результат этого процесса, т.е. на текст перевода. Она также определяет закономерность и целесообразность переводческих решений, но уже с другой стороны — со стороны продукта переводческой деятельности, как в его сравнении с текстом оригинала, так и в общем контексте принимающего языка и литературы.
Построение теории переводческой критики на тех же, а именно семиотических основаниях, что и теория перевода, служит основой поиска и выработки критериев для более объективной критической оценки целесообразности переводческих решений.
В то же время было бы наивным полагать, что оценка перевода, как и любая оценка вообще, может быть абсолютно объективной, какие бы критерии она не использовала. Ее субъективность обусловлена индивидуальностью критика, его когнитивным опытом, его представлениями о переводе.
Основу переводческой критики составляет интерпретирующая деятельность. А всякая интерпретация — субъективна. Но признать полностью субъективный характер переводческой критики означает отказаться от поиска объективных критериев оценки перевода, что переносит переводческую критику в область индивидуальных представлений. На самом деле в основе субъективной интерпретации лежат определенные объективные закономерности, которые и следует вывести с тем, чтобы разработать методологию переводческой критики. И эти закономерности можно попытаться найти в теории перевода, которая уже выработала отдельные критерии, позволяющие объективно оценить неизбежные преобразования и возможные утраты. Тем не менее, как справедливо отмечал Ю. Найда, "оценка того или иного перевода невозможна без принятия во внимание множества факторов, которые в свою очередь могут быть рассмотрены с разных позиций. Полученные при этом результаты могут не совпадать"6.
Интерпретация, лежащая в основе переводческой деятельности, отличается от интерпретации, осуществляемой критиком.
Переводчик, знакомясь с текстом оригинала, расшифровывает систему смыслов и формирует свой виртуальный объект и ищет в языке перевода подходящие для реконструкции этого объекта средства. Несмотря на то что переводчик неоднократно осуществляет переход от текста оригинала к виртуальному объекту и обратно, а также от виртуального объекта к тексту перевода и обратно, в целом его действия имеют ярко выраженный поступательный характер.
Критик действует по иной схеме. Он знакомится с текстом оригинала и перевода, поэтому в отличие от переводчика он работает с двумя виртуальными объектами, сравнивая их между собой, выявляя их сходство и различие. В то же время необходимо учесть, что данные виртуальные объекты не являются "идеальными" категориями: они есть не что иное, как виртуальный объект перевода и оригинала, отраженные в сознании критика.
Перевод при этом не может оцениваться как формальный переход от текста А к тексту Б, как результат "клонирования" оригинала. Определяя перевод как вид межъязыковой и, шире, межкультурной коммуникации, нельзя отрицать, что центральной фигурой в нем является переводчик. Тот факт, что переводчик выступает не простым механическим передаточным звеном в процессе такой коммуникации, а проявляет себя как "творческая личность", отмечается большинством исследователей (см., напр.: К. Раис, А.Д. Швейцер, П.М. Топер, А. Попович, Э. Кари, Ж. Мунен, А. Берман и др.). "Едва ли удастся адекватно описать процесс перевода, — пишет А. Швейцер, — не учитывая того, что он осуществляется не идеализированным конструктом, а человеком, ценностная и психологическая ориентация которого неизбежно сказывается на конечном результате"7. В связи с этим принято говорить о неизбежной субъективной составляющей любого переводческого процесса, проявляющейся как на этапе интерпретации, так и на этапе создания нового текста на языке перевода. "Субъективную составляющую", в которой воплощается творческая индивидуальность переводчика, приводят обычно в пример как одно из объяснений потенциальной множественности переводов8.
Вместе с тем понятие творческой личности в теории перевода остается не достаточно разработанным, что отмечается многими исследователями (см., напр.: Г. Гачечиладзе, П.М. Топер, А. Берман и др.). Индивидуальность переводчика как творческой личности стремятся скорее устранить из переводческого процесса, нежели определить ее статус, хотя любое отклонение от текста оригинала определяется прежде всего творческими
принципами переводчика и восходит к избранной им стратегии. Как бы исследователи ни относились к рассматриваемому понятию, без упоминания, хотя бы вскользь, о личности переводчика не обходится ни одна теоретическая работа. Однако при этом основные аспекты деятельности переводчика именно как творческой личности носят не системный, а фрагментарный, разрозненный характер.
Таким образом, необходимость сделать личность переводчика объектом исследований, определить ее место в методологической системе переводоведения представляется очевидной. Еще более важное значение системный взгляд на личность переводчика имеет для переводческой критики, которая не может не учитывать "человеческий фактор" при оценке перевода.
Поэтому на основе обобщения существующих теоретических взглядов необходимо определить основные категории, имеющие отношение к индивидуальным аспектам деятельности переводчика.
Понятие "индивидуальности субъекта перевода" для критики не подходит прежде всего потому, что индивидуальность, тем более творческая, воплощаясь как нечто специфическое, неповторимое в конкретном индивиде, является умозрительной категорией, для описания которой трудно задать четкие параметры. В связи с этим необходимо найти некую операционную логическую категорию, которая отвечала бы требованиям системности. Под системностью мы понимаем такое свойство объектов и явлений, которое предполагает единство взаимосвязанных и взаимообусловленных компонентов, образующих некую структуру. В качестве такой категории мы предлагаем использовать понятие "переводческой концепции" как систему связанных между собой и вытекающих один из другого взглядов, определяющих стратегию перевода конкретного произведения.
Предлагаемый опыт систематизации категорий, определяющих субъективный фактор, т.е. "присутствие" переводчика в тексте, основывается на идеях французского теоретика и критика перевода Антуана Бермана9.
Переводческая концепция формируется тремя составляющими: "переводческим горизонтом", "переводческой позицией" и "переводческим замыслом".
Методика критического анализа переводных произведений не может ограничиваться линейным поэлементным сопоставлением двух текстов. С учетом понятия переводческой концепции методы критического анализа, имеющие обязательную сопоставительную основу, включают следующие аспекты:
Параметры сопоставлений Формы сопоставлений
1. Объем анализируемого текста А) случайная выборка Б) сплошной анализ
2. Количество сопоставляемых текстов А) единичное сопоставление Б) множественное сопоставление
3. Объекты анализа A) оригинал/перевод Б) текст/метатекст B) переводческий замысел/перевод Г) собственно переводческая литературная деятельность
Сочетание приведенных типов анализа в синтетическом подходе к сопоставлению переводных текстов представляется как наиболее продуктивный метод критического разбора.
На фоне переводческой концепции деформации могут рассматриваться как результат определенной стратегии перевода. В этом случае деформации отражают замысел переводчика, изначально планирующего внесение тех или иных изменений либо в систему смыслов, заключенную в тексте оригинального произведения, либо в способ формального отражения этой системы. Так, прозаический перевод стихотворного произведения представляет собой деформацию формы. С другой стороны, переводческие добавления или опущения, которые либо привносят, либо, напротив, устраняют некоторые "кванты смыслов", представляют собой деформации системы смыслов.
Деформации могут представлять собой и результат неосознанных действий переводчика, создающего свой виртуальный объект, т.е. таких трансформаций, которые неоправданно искажают заданную оригиналом систему смыслов. Такие неоправданные трансформации, обычно квалифицируемые как "переводческие ошибки", "искажения", "неточности" и т.п. также определяются как деформации. Они связаны с ошибочными действиями переводчика как на этапе восприятия исходного текста, так и на этапе выбора средств и форм выражения при создании текста перевода. Оба типа деформаций определяются по результату переводческой деятельности.
На основании вышеизложенных теоретических положений рассмотрим результаты трансформационных операций, предпринятых переводчиками произведения Достоевского, и оценим их обоснованность.
Анализ последнего перевода Достоевского, выполненного в 90-х гг. XX в.10, показал наличие в тексте всех типов деформаций. Переводческий замысел состоял в том, чтобы представить современному французскому читателю Достоевского в том виде, в ка-
ком он существует в русском языке. Переводчик исходил из того, что современному французскому читателю интересно уже не столько содержание хорошо известного русского романа11, сколько то, как он написан по-русски. Переводчик — Андре Маркович — четко следует своему кредо: "Перевод — это прежде всего прочтение и личная интерпретация прочитанного". Он часто объясняет свой выбор, напоминая тем самым, что перевод его — субъективен и отражает только его собственное восприятие романа.
Текст этого перевода воспринимается французским читателем как экзотическое явление, нечто новое в переводной литературе. Переводчик идет по пути отказа от устоявшихся во Франции традиций создания "отшлифованного" и "офранцуженного" текста. Его текст в большей степени соответствует представлению о переводе как о "чужом", о "литературном метисе", которое встречалось еще у немецких романтиков.
Однако нельзя не увидеть в тексте Марковича дань современной переводческой моде. Его замысел, определивший стратегию переводческих решений, изменяет прагматическую основу оригинала. Как известно, текст Достоевского характеризуется "небрежением стиля", свойственным устной разговорной речи. В то же время роман Достоевского воспринимается современным русским читателем как литературное произведение. Перевод воспринимается современным французским читателем иначе. Обилие конструкций, свойственных только спонтанной устной речи (нарушенный порядок слов, множество анафорических местоимений и дополнений, нарушение принятой в языке сочетаемости слов и т.д.), делает текст перевода "чужим" традициям французского литературного стиля. Традиционно французская литературная речь значительно отличается от устной речи, что отмечалось многими исследователями-стилистами. Это различие более существенно, чем в русском языке. В этом состоит причина нарушения прагматики текста. Если русский текст воспринимается русским читателем однозначно как литературное произведение, то французский текст перевода предстает как литературный эксперимент. Следует отметить, что данный литературный эксперимент был подготовлен творчеством французских писателей, новаторов в области стиля, таких как Кено, Селин и др.
В соответствии с современной переводческой модой, текст Марковича сопровождается обширным метатекстом, включающим текстологические, культурологические и лингвистические комментарии как в виде сносок, так и в форме "послесловия к переводу". Маркович избегает использования примечаний, сделанных другими переводчиками, и комментирует либо новые фрагменты, либо те, в пояснениях к которым его предшественники не были точны.
Так, переводчик подчеркиваает, что тема преступления красной нитью проходит через весь роман, начиная с заглавия. В русском языке слова "преступление" и "п(е)реступитъ" — одноко-ренные, причем последнее имеет буквальное значение: "перейти через что-л.", и переносное: "нарушитъ что-л.". Каждый раз, когда слово "переступитъ " встречается в оригинале, происходит игра на его полисемичности, актуализирующая сразу оба этих значения. Во французском языке эту специфику передать невозможно, и каждый раз приходится выбирать между "commettre un crime" (совершитъ преступление) — "transgresser/enfreindre la loi" (нарушитъ закон) — "franchir une limite" (перейти черту). Ассоциативная связь между этими выражениями ослаблена. Интересно заметить, что изначально глагол "transgresser" (от латинского trans- = = пере-^gredi = -ступатъ, шагатъ) был близок по своим значениям к русскому "переступитъ". Но в современном французском языке он употребляется только в значении "нарушитъ". Считая необходимым раскрыть перед читателем механизм создания темы преступления в тексте романа, переводчик комментирует внутреннюю форму русских слов "преступление" и "переступитъ".
В результате нашего исследования выяснилось, что примечания Марковича не всегда безупречны. Тесная связь романа с религиозной тематикой заставляет переводчика внимательнее относиться к некоторым фрагментам текста, утратившим для современного русского читателя ассоциации со Священным Писанием. В этой связи показательны комментарии к словам "исход" и "убивец". Маркович замечает, что слово "исход" в русском языке может означать "конец", "решение", а также вторую книгу из Пятикнижия Моисеева — "Исход". Слово "убивец", по мнению переводчика, относится одновременно и к просторечию и к библеизмам. Эти комментарии вызывают сомнения. Во-первых, библейские аллюзии Достоевского чаще всего связаны с текстами Нового, а не Ветхого Завета, а во-вторых, значение слова "исход" каждый раз ограничивается контекстом, в котором, "исход" понимается двояко и как "конецi" и как "реше-ниеТ", отражая авторский замысел при выборе именно этого слова. Что касается слова "убивец", то оно представляет собой свойственное просторечию изменение формы слова посредством эпентезы (ср.: радиво, ндрав), характерное для речи персонажа, представляющего мещанство, и не оказывается связанным с русским текстом Библии. Комментарий к слову "убивец" представляет интерес еще и потому, что иллюстрирует концепцию переводчика, который видит главную трудность перевода Достоевского в том, что в русской культуре, по его мнению, язык народа и язык Библии — суть один и тот же, "исполненный бла-
городства и достоинства". Во французской же культуре "язык народа считается вульгарным". Здесь, по мнению переводчика, кроется основная причина частичной непереводимости (относительной переводимости) данного произведения.
Следует отметить, что комментарии Андре Марковича к роману Достоевского "Преступление и наказание" имеют значение как первая попытка обратить внимание читателей, исследователей и, может быть, будущих переводчиков на своеобразие языка писателя, воссоздание которого на французском языке — сложная задача.
Деформации смыслов, встречающиеся в комментариях, затрагивают главным образом семантический аспект. Они демонстрируют особенности индивидуальной интерпретации смыслов оригинального произведения, обусловленные тем, что переводчик строит свой виртуальный объект на основе заданной идеи: продемонстрировать соотнесенность текста Достоевского с текстом Библии. Поэтому отдельным формам произведения приписываются такие смыслы, которые по сути отсутствуют в оригинале.
Семантические деформации отчетливо прослеживаются при сопоставлении перевода Марковича с переводами его предшественников. В качестве примера можно привести варианты перевода имени и звания персонажа — мичман Дырка — представляющего собой аллюзию на пьесу Гоголя "Женитьба": "Мужик убежит, модный сектант убежит — лакей чужой мысли, — потому ему только кончик пальчика показать, как мичману Дырке, так он всю жизнь во что хотите поверит". Создание виртуального объекта переводчиками (Пьер Паскаль, 1960 и Андре Маркович, 1996) можно проиллюстрировать следующей таблицей, показывающей, какие компоненты смыслов выбираются переводчиками в качестве значимых.
Признаки Пьер Паскаль enseigne Dyrka Андре Маркович quartier-maître Pabézev
мичман: чин/звание + +
принадлежит к военно-морскому флоту + +
принадлежит к офицерскому составу + -
имел место до 1917 г. - +
Дырка: - +
имя значащее + -
аллюзия на пьесу Гоголя + -
1. Un moujik s 'enfuira; un révolutionnaire du jour, un valet de la pensée d'autrui, s'enfuira, parce qu'il a un credo aveuglement accepté pour toute la vie. (Перевод Виктора Дерели — 1884)
2. Un moujik s'enfuira, un sectaire des idées à la mode, un valet des idées d'autrui, auquel il suffit de montrer le petit doigt pour lui faire croire tout ce que l'on voudra, oui. (Перевод Анри Безиа — 1938)
3. Un homme du peuple prendra lafuite, un sectaire à la mode dujo-ur prendra lafuite — valet au service d'une pensee étrangère — parce qu'il suffit de lui montrer le petit doigt, comme à l'enseigne Dyrka, et il croira toute sa vie à tout ce que vous voudrez. (Перевод Пъра Паскаля — 1960)
4. Un paysan s'échappera, un sectaire à la mode s'échappera — un laquais des idées des autres, parce que lui, il suffit de lui montrer le bout du petit doigt, comme au quartier-maître Pabézev, et il croira toute sa vie à ce que vous voudrez. (Перевод Андре Марковича — 1992)
Как видно из приведенных примеров, в ранних переводах (1884 и 1938 гг.) эта аллюзия вовсе опущена.
Деформации синтаксического уровня затрагивают как характер логических отношений между частями сложных высказываний, так и связи между отдельными словами внутри словосочетаний. Кроме того, иногда они касаются дистантных связей между теми или иными фрагментами текста. В качестве примера деформаций логико-смысловой структуры высказывания можно привести пример перевода следующего фрагмента:
"Человек он деловой и занятый, и спешит теперъ в Петербург, так что дорожит каждою минутой".
"C'est un homme d'entreprise, très occupé et, en ce moment il est pressé de se rendre à Pétérsbourg, au point que chaque minute lui est chère." (Пер. Марковича).
"C'est un homme occupé et dans les affaires, et maintenant il doit rentrer vite à Pétérsbourg, parce que chaque minute lui est précieuse." (Пер. Паскаля).
У Достоевского союз "так что" соединяет две части высказывания причинно-следственными отношениями, при этом вторая часть высказывания есть следствие первой. В переводе Паскаля причинно-следственные отношения инвертированы, а в переводе Марковича они заменены обстоятельственными.
Нарушение связей внутри словосочетаний (синтагматических связей) может быть проиллюстрировано примерами переводов фразеологических оборотов.
Сложность для переводчика составили и дистантные связи между фрагментами текста, в частности явления полифонии.
Таким образом, в результате анализа удалось выявить целый ряд признаков, свидетельствующих о деформации системы смыслов, заключенной в тексте оригинала. Деформация как элемент переводческой стратегии затрагивает, главным образом, прагматический уровень. Что касается деформаций на семантическом и синтаксическом уровнях, то они в большей степени характеризуют не переводческую стратегию, а "переводческие заблуждения" при построении виртуального объекта и обусловлены невозможностью глубокого понимания всех смыслов, заключенных в оригинальном тексте. Нередко деформации состоят в приписывании новых смыслов, отсутствующих в тексте оригинала, отчего, естественно, изменяется вся система смыслов произведения.
Анализ фактического материала показал определенную продуктивность использования категорий деформации и трансформации для переводческой критики, а также возможность построения теории переводческой критики на семиотических основаниях.
Примечания
1 Mounin G. Les belles infidèles. P., 1955. P. 7 (перевод мой. — O.K.).
2 В современной теории перевода наиболее известными антиномиями являются следующие: ориентация на оригинал и автора vs. ориентация на читателя и принимающую культуру; буквальное vs. вольное; переводимость vs. непереводимость; эстетика "чужого" vs. эстетика "своего", историзация vs. модернизация, ориентация на форму vs. ориентация на содержание и др. К переводческим антиномиям иногда относят также оппозиции: "Священное Писание" vs. "светская" литература; перевод художественного текста vs. перевод нехудожественного текста.
3 Гарбовский H.K. Святой Иероним — покровитель переводчиков // Язык и культура. Лингвистика, поэтика, сравнительная культурология, теория перевода / Под ред. Н.К. Гарбовского. М., 2001. С. 97.
4 Reiss K. Möglichieiten und Grenzen der Übersrtzungskritik. Tübingen, 1971. P. 9—10 (цит. по: Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М., 2000. С. 231).
5 Топер П.М. Указ. соч. С. 240.
6 Найда Ю. К науке переводить. Принципы соответствий // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 126.
7 Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М., 1988. С. 8.
8 Ср.: "Вопрос о соревновании разных творческих индивидуальностей (т.е. о множественности переводов) связан с понятием переводческой критики" (Топер П.М. Указ. соч. С. 230).
9 Berman A. Pour une critique des traductions: John Donne. P., 1995.
10 Dostoïevski F. Crime et châtiment. Traduit du russe par André Markowicz. Vol. 1—2. P., 1996.
11 С момента первого перевода до сегодняшнего дня французские версии романа "Преступление и наказание" переиздавались более 50 раз.
12Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. М., 1970. С. 431.
7 ВМУ, теория перевода, № 1
Список литературы
Гарбовский Н.К. Теория перевода. М., 2004.
Найда Ю. К науке переводить. Принципы соответствий // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978.
Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М., 2000.
Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М., 1988. Berman A. Pour une critique des traductions: John Donne. P., 1995. Dostoïevski F. Crime et châtiment / Traduit du russe par A. Markowicz. Vol. 1—2. P., 1996.
Mounin G. Les belles infidèles. P., 1955.
Reiss K. Möglichieiten und Grenzen der Übersetzungskritik. Tübingen, 1971.
