CC BY
52
Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Т.9, № 2, 2007
Сухова О. А. «Общинная революция» в России: социальная психология и поведение крестьянства в первые десятилетия ХХ века (по материалам Среднего Поволжья). - Пенза: ПГПУ, 2007. - 374 с.
При ближайшем рассмотрении в основании многих проблем современного российского общества можно легко обнаружить «след» так называемого ментального фактора, который, по большому счету, продолжает определять мотивацию поведения массовых социальных общностей. В этом контексте рецензируемая монография представляет собой оригинальное прочтение содержания революционной эпохи посредством реконструкции «картины мира» российского крестьянства, и, прежде всего, мотивационной сферы и представлений о моделях социального поведения.
Обращает на себя внимание серьезный подход к формированию методологии и терминологии исследования. Автор продемонстрировал свое умение ориентироваться как в системе принципов, свойственных непосредственно социальной психологии, так и теории менталитета, задавшись целью выделить междисциплинарные «переходы» и использовать таковые для решения задач исторического исследования. В ряду важнейших направлений анализа менталитета в историческом контексте, как считает автор, следует выделить, прежде всего, оценку соотношения в нем рефлекторной (рациональной) и нерефлекторной (иррациональной) форм. В понимании О.А.Суховой, менталитет - это своего рода несущая конструкция в структуре общественного сознания, задающая направление социокультурной динамики и продуцирующая особенности процесса отражения (С.19).
Исходя из трактовки крестьянства как социальной общности, чье сознание детерминировалось основными этическими принципами культуры пропитания, застывшей в ходе своей эволюции в рамках традиционного общества, автор полагает, что крестьяне и в период модернизации вряд ли будут руководствоваться иными мотивами, нежели те, что определяли социальную рефлексию в феодальную эпоху.
Массовое социальное поведение, по мнению автора, следует рассматривать, при этом, в двух ипостасях: как привычное, повседневное и, соответственно, непривычное, аномальное, предполагавшее в качестве своего выражения либо панику, либо агрессию. Кроме того, автор склонен поддержать столь популярную в последнее
время концепцию Дж. Скотта о трактовке социального поведения крестьян посредством категории сопротивления.
Анализ такой формы крестьянского сопротивления, как погром, позволил автору сделать заключение о существовании (в качестве освященного традицией поведенческого стереотипа) определенного алгоритма проте-стных действий. В ходе рассмотрения последовательности «шагов» данного алгоритма О.А.Сухова приходит к выводу, позволяющему характеризовать подобные формы как своего рода обрядовую практику, ритуал крестьянской повседневности, одной из функций которого выступала регуляция сверхсильных эмоциональных переживаний. На необходимость «ритуального» прочтения русского бунта указывает, по мнению автора, и скоротечный характер проявления архаики, деструктивного начала массового сознания, а также отсутствие насилия над личностью (С.117 - 148). Проводя определенные аналогии погромно-ритуальных характеристик крестьянского сопротивления периода 1917 г. и времен первой российской революции и учитывая функциональное предназначение «бунта» в условиях относительной социально-политической стабильности, автор выделяет ряд особенностей развития поведенческих стереотипов. Во-первых, меняется представление о функциях «бунтарских» выступлений. Кризис политической идентичности не позволял рассматривать массовую агрессию как своего рода «приглашение к диалогу», а отсутствие действенных репрессивных мер свидетельствовало о неспособности власти к управлению страной, следовательно, идеи ло-кализма и приоритета местных хозяйственных интересов, не исключая проявлений массовой паники и тривиального мародерства, будут доминировать среди причин, побуждавших к погромам. Во-вторых, под воздействием указанных факторов неизбежно будет происходить формализация отдельных элементов обрядовой практики бунта. Алгоритм выполнения заданной последовательности в ходе погромов 1917 г. представлен в поведении крестьян нечетко, скорее как дань уваже-
Рецензии
ния традиции, нежели суровая необходимость, позволявшая активировать агрессию в ситуации вероятного наступления ответственности, т.е. непосредственно связанная с предназначением «бунта».
При сравнении же моделей поведения в 1902 - 1917 гг. и в 1918 - 1922 гг. О.А.Сухова приходит к справедливому выводу о существовании жесткой зависимости последних от состояния системы властно-политического регулирования в целом. Открытые формы крестьянского сопротивления в средневолжской деревне тяготели скорее к самосуду, нежели к погромным выступлениям образца 1905 - 1907 гг. и 1917 г. Спорить же с тем, что одной из функций такого явления, как деревенские самосуды, являлась защитная, т.е. «оборонительная» функция, нет решительно никаких оснований (С.304 - 324).
Тем самым, анализируя такие формы массовой агрессии как «бунт» и «самосуд», автор показывает, что «общинный архетип» обладал высокой степенью устойчивости в плане определенных поведенческих реакций как ответов мирского организма на внешнюю по отношению к общине агрессию. Выработанная длительной эпохой функционирования культуры пропитания или потребления, «умственная привычка» к коллективным формам мышления и поведения задавала направление хода и результаты крестьянской рефлексии. Угроза, определяемая как коллективная опасность, опасность для общины в целом, имела своим проявлением, как правило, насилие, ответную агрессию, носившую, массовый характер и находившую свое выражение в форме самосуда.
Заметим, что автору следовало бы более значительное внимание уделить периоду 1918 -
1922 гг. Это звучит особенно актуально в контексте избранной им концепции архаизации общественного сознания и социальной психологии. Ведь именно в это время в условиях разрушения прежней системы социально-политических связей поведение крестьянства детерминировалось мотивами, лишенными традиционных сдержек и противовесов и воспроизводившими «общинный архетип» в максимально «чистом» виде.
Рецензируемое исследование находится на острие дискуссионных проблем современной историографии, чем объясняется, в частности, столь значительный перевес в пользу теоретических основ социальной психологии. Необходимо признать, что иногда задачи междисциплинарного синтеза в работе решаются в ущерб соблюдению хронологической последовательности описываемых событий. Автор произвольно вынужден обращаться к материалу, выходящему за рамки рассматриваемого периода.
Сказанное позволяет заключить, что рассматриваемая монография является несомненным и значительным вкладом в дело развития отечественного крестьяноведения в части создания одного из структурных элементов исследовательской практики, элементов, позволяющих решить проблему целостности исторического познания.
Зав. кафедрой истории и права Пензенского государственного университета архитектуры и строительства, доктор исторических наук, профессор Л.А.Королева
