CC BY
14
И.В. Абдурахманова
ФОРМЫ РЕАЛИЗАЦИИ ДЕСТРУКТИВНЫХ КОМПОНЕНТОВ МАССОВОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ В РОССИИ В ФЕВРАЛЕ-ОКТЯБРЕ 1917г.
В современной исторической науке по мере преодоления идеологически детерминированной монистической парадигмы утверждается концепция многофакторности государственно-правового развития. В этой связи трансформацию правосознания (как инвариантной сущности национального менталитета) можно рассматривать как один из факторов реализации большевистской альтернативы государственноправового развития страны в 1917г. Деструктивные черты массового право-
1 Лунеев В.В. Мотивация преступного поведения. М., 1991. С. 67.
2 Лунеев В.В. Мотивация преступного поведения. М., 1991. С. 67.
сознания, реализованные в период трансформации российской государственности в 1917г., сформировались ещё в начале ХХв., приобретя в революционный период гипертрофированные формы выражения в соответствующих моделях правового поведения.
К 1917г. в рамках российского транзитивного правового пространства отчетливо проявился кризис массового правосознания. Он стал следствием неадекватности политики государственной власти народным представлениям о «должном» правопорядке, которые формировались на основе сочетания традиционалистских и новационных правовых установок. Особенности рос-
2007 № 1
Вестник Ростовского государственного экономического университета «РИНХ»
сийского конституционализма и буржуазной модернизации в условиях крайне низкого уровня жизни населения и нерешенности жизненно важных проблем препятствовали формированию гражданского правосознания, обусловив эскалацию социального негативизма и торжество деструктивных черт массового правосознания.
Придя к власти, Временное правительство объявило обширную программу демократических преобразований. Однако позитивные потенции массового правосознания не привели к формированию правосознания гражданского. Устойчивые ментальные традиции инверсионной логики не предусматривали медиативные аксиологические установки и модели правового поведения. Фактором, в значительной степени обусловившим приоритет деструктивных компонентов правосознания, стало проведение демократизации в специфических социокультурных условиях крайне низкого уровня общей и правовой культуры и господства традиционалистских представлений о правосудии, законности, неприкосновенности собственности, самоценности человеческой жизни, правовом статусе личности.
«Народная темнота доходит до таких размеров, что у всякого культурного человека опускаются руки и пропадает вера в возможность осуществления и укрепления завоёванных благ новой жизни», - говорилось в отчёте отдела Г осударственной думы по отношениям с провинцией [1, с. 53]. Политизация привела к активизации революционного «правотворчества», которое обернулось анархией в условиях тотальной правовой и политической безграмотности населения. Уже в трактовке центрального символа февральских событий - свободы проявилась деструктивная тенденция. В российском правосознании она традиционно противопоставлялась закону и ассоциировалась со вседозво-
ленностью, что уже в скором времени привело к эскалации погромного движения и беззакония как в городе, так и в деревне. Демократические ценности пришли в диссонанс с традиционными представлениями и уровнем правовой культуры крестьян и основной массы горожан. Более простой формулой ту же мысль выразил эсеровский публицист А. Минин. По его словам, в первые недели после Февраля 1917г. народ быстро усвоил механику революции: «Николай Романов сидит под арестом, его полиция отправлена на фронт, а следовательно, над обывателем не висит вечная угроза кулака или нагайки. Отсюда ясно, что прошли те времена, что теперь -свобода....» [2, с. 54].
Одной из форм реализации деструктивного потенциала правосознания стали самосуды и самоуправства в области правосудия. На наш взгляд, самосуды революционной эпохи представляли собой качественно новое явление правовой культуры. В период трансформации институтов российской государственности и образовавшегося правового вакуума это явление вышло за рамки общинного судопроизводства. Если до революции самосуд являлся чертой исключительно крестьянской правовой культуры и был обусловлен спецификой крестьянских правовых представлений, то теперь он приобрел широкое распространение как в сельской, так и в городской среде. Из 213 зарегистрированных Главным управлением по делам милиции случаев (по статистическим данным июля-августа 1917г.) 103 - приходилось на города [3, л.78].
Среди факторов эскалации самосудов особое место занимали психологические изменения, вызванные крушением прежнего правопорядка и пришедшие в резонанс с особенностями национальной правовой ментальности; дезорганизация государственной власти; крайне низкий авторитет милиции среди различных слоев
населения; стремление к моментальному разрешению обострившихся социальноэкономических проблем; влияние эгалитарной пропаганды левых партий; рост преступности; эскалация политического максимализма; обострение социальноэкономического кризиса и расцвет спекуляции, в борьбе с которой власть демонстрировала полное бессилие. В аналитическом обзоре Главного управления по делам милиции МВД, составленном по информационным сводкам, поступавшим от губернских комиссаров в июле-августе 1917г., анализировались условия возникновения и эскалации самосудов в различных регионах России. В качестве таковых документ рассматривал «общую дезорганизацию жизни, отсутствие правовой охраны личности, сознание полной безнаказанности попирания закона и чужих прав» [3, л. 73]. Дезорганизация государственной власти в условиях провозглашенных гражданских прав и свобод обусловила эскалацию правонигилистических установок, реализованных в тотальном беззаконии.
На первом месте среди оснований для возникновения самосудов стояла «недостаточность охраны личной и имущественной безопасности» (130 случаев из 213 зарегистрированных Главным управлением по делам милиции МВД), на втором месте - продовольственная разруха (в 37 случаях), на третьем - партийная агитация (8). Далее следовали: дезертирство (6), демагогия (4), антагонизм различных групп населения (4), случайная ссора (4), подозрение в шпионаже (3), провокация (2), неурегулированность отношений найма (1). В 12 случаях причин внесудебных расправ выяснить не удалось [3, л. 81]. Таким образом, 192 случая (96%) из рассмотренных в данном документе были связаны с дезорганизацией различных сторон российской жизни. Лишь 9 случаев объяснялись другими причинами. 65% самосудов произошло по причине недостаточности охраны личной и имущественной безопасности граждан.
Наибольшее количество случаев жестоких внесудебных расправ, зарегистрированных Управлением по делам милиции, приходилось на Московскую и Петроградскую губернии (соответственно 45 и 38 случаев из 213 зарегистрированных) [3, л. 74]. Второе место занимали: Херсонская, Екатеринослав-ская губернии, область войска Донского, на долю которых пришлось 10, 9, 7 самосудов. Выявляя закономерность регионального распределения самосудов, официальные источники отмечали, что «те местности изобилуют самосудом, где больше дезорганизация власти» [3, л. 73]. В качестве типологических признаков внесудебных расправ этого периода следует отметить стихийный характер их возникновения и форм осуществления.
В аналитическом отчете Главного управления по делам милиции самосуд определялся как «расправа толпы обывателей с теми из своих сограждан, на коих пало подозрение в совершении преступления или таких действий, которые не совпадали с требованиями этих обывателей» [3, л. 72]. Если рассматривать в качестве критерия классификации самосудов их мотивацию, то разнообразные проявления внесудебных расправ можно разделить на уголовные, политические (социально-классовые), экономические (возникавшие в основном на почве обострения продовольственного вопроса). В результате преобладания самосудов на почве недостаточной охраны личной и имущественной безопасности граждан главный контингент жертв составляли уголовные преступники разного рода. «Торжественным указом Временное правительство отменило смертную казнь, а население так широко применяет эту меру, как никогда не бывало при старом порядке, - писал известный философ и публицист А.С. Изгоев. - Нет города, нет дня, когда бы озлобленные толпы, не верящие ни милиции, ни судам, не приводи-
ли бы в исполнение смертных казней даже над мелкими воришками» [4]. Многочисленные источники зафиксировали возрождение в Москве «самых отвратительных форм народного самосуда, избиения до смерти не только пойманных с поличным, но и случайно заподозренных».
Реализация деструктивных тенденций в динамике массового правосознания, своеобразная рефлексия провозглашенных прав и свобод после падения самодержавия обусловили распространение в широких масштабах самоуправств в области судопроизводства. Аналитический обзор Главного управления по делам милиции обращал внимание на «неверие в правосудие» как одну из основных причин самосудов и самоуправства в области судебных отношений. Аналитики МВД подчеркивали, что большинство самосудов происходило тогда, когда, казалось, правосудие уже обеспечено, так как преступник находился под стражей в комиссариате или даже в тюрьме. В циркуляре прокурора Екатери-нодарского окружного суда указывалось на некоторые затруднения в судебной практике «ввиду предъявляемых со стороны общества требований в смысле более репрессивного отношения к лицам, учинившим те или иные преступления» [5, л. 37].
Источники свидетельствуют об участившихся летом 1917г. случаях, когда толпы горожан, возмущённые длительностью судебного разбирательства или «слишком мягким обхождением с задержанными», врывались в камеры и убивали преступников, применяя изощрённые по своей жестокости методы приведения в исполнение смертного приговора [6]. Отовсюду сообщали об убийствах и расправах над милиционерами, которые пытались оказать противодействие толпе, а также о случаях нападения на милицейские участки с целью «арестовать милицию».
Самосуд революционного времени, представляя собой качественно новое явление правовой культуры, куль-
тивировался российскими социокультурными и политико-правовыми реалиями того времени, которые можно охарактеризовать как крушение российской государственности, её правовых и морально-нравственных устоев.
Реализация деструктивного потенциала революционного правосознания была связана с тотальным нарушением неприкосновенности личности и частной собственности, которое приняло формы не санкционированных законом захватов, арестов, обысков, реквизиций, погромов. Общинный тип сознания, ориентированный на «трудовое начало» собственности, характеризовал не только крестьянство, но и большую часть городского населения. С самого начала Февральской революции в российских городах обозначилась проблема неприкосновенности частной собственности, первоначально принявшая форму «революционных» реквизиций движимого и недвижимого имущества граждан и многочисленных «промышленных эксцессов», а позже переросшая в погромное движение.
О масштабах нарушения права собственности под предлогом революционной необходимости свидетельствуют многочисленные архивные материалы, отложившиеся в фондах Министерства внутренних дел, Министерства юстиции, юридического отдела ВЦИК и Главного управления по делам милиции, при котором в июле 1917г. был образован осведомительный отдел с целью сбора достоверной информации о положении дел на местах и наиболее значимых происшествиях в уездах и губерниях страны. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, категорически отрицая свою причастность к многочисленным нарушениям права частной собственности, заявил: «Мы считаем всякие самовольные захваты пагубными для дела революции, ибо они вносят дезорганизацию и смуту, создавая удобную почву для деятельности
тёмных личностей и провокаторов...» [7, л. 220]. Однако борьба против сепаратных захватов помещений не имела успеха, так как, во-первых, по словам Н. Суханова, принцип спотыкался о вопиющую нужду вновь возникающих организаций, имевших законное право на существование, а во-вторых, этот принцип был неубедителен не только для левых, но и многих центровиков, и самочинные действия «по праву революции» практиковались в самых широких размерах [8, с. 246], ниспровергая авторитет закона и убеждая население в бессилии власти.
В фондах юридического отдела ВЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов отложилось огромное количество жалоб и заявлений граждан о незаконных реквизициях имущества с требованием вернуть его законным собственникам [9]. Многочисленные нарушения частнособственнических прав мотивировались интересами и нуждами революции. Если в первые недели после Февраля 1917г. обыватели, питая безграничное доверие к новой власти и противопоставляя её беззаконию царского времени, обращались к новым властным органам с требованием возместить потери, которые они понесли в результате незаконных реквизиций, то вскоре те же инстанции были завалены письмами-жалобами на незаконные действия уже новых местных властей. Инициаторами незаконных реквизиций движимого и недвижимого имущества нередко являлись и самочинные революционные организации, противостоять произволу которых власть не могла.
Значительным показателем возросшего пренебрежения к закону в условиях падения авторитета власти и нарастания эгалитарных требований являлись разнообразные формы проявления самоуправств в сфере промышленного производства, которые противоречили нормам как гражданского, так и уголовного права. Здесь наблюдались много-
численные нарушения как личной, так и имущественной безопасности. Защиты у власти искали представители заводской администрации, члены Союза мастеров и «другие проводники науки, оплодотворявшей физический труд» [10, л. 9], подвергшиеся после революции произволу и насилию со стороны рабочих. «Мы являемся наиболее страдающей стороной как в момент возникновения революции, когда тысячи лучших мастеров и инженеров ответили за грехи старого режима перед самосудом толпы, так и теперь, в удушливой обстановке борьбы труда и капитала, - говорилось в их письме, адресованном Временному правительству. - Мы лишены минимальных прав и уважения... Нас обратили в пушечное мясо. Нет ни одного государственного учреждения, где бы были приняты во внимание наши интересы. Инженер, не угодивший одному -двум рабочим, лишается всех гражданских прав, заслуженных им после целой жизни, посвященной науке» [10, л. 9]. Многочисленные нарушения частнособственнических прав сопровождались нарушением личной неприкосновенности. Закон практически не действовал, а вместо закона инициаторы самочинных действий применяли постановления различных самочинных организаций и местных советов.
Наиболее деструктивной формой реализации революционного правосознания стали погромы, которые осенью 1917г. в условиях роста популярности антибуржуазных идей и девальвации авторитета закона, правосудия, власти превратились в «бытовое явление». «По мере удаления от центра погромная волна развивает свою силу и во многих местах принимает форму «девятого вала», - писали «Биржевые ведомости». - В народе нарастает что-то дикое, что отбрасывает его на целые века назад, в эпоху пугачёвщины» [11]. Развивая эту мысль, другая российская газета писала: «Нет в народе дисциплины психики, нет общест-
венного правосознания... Жадно вбирает толпа весь дурман безвластия, волнами вливается в него разнузданная вольница, и в криках «Теперь свобода!» тонет весь каскад указов, приказов всех многочисленных органов власти без власти» [11]. Погромное движение нельзя рассматривать как «бунт бессмысленный и беспощадный». С одной стороны, оно опиралось на стремление к отмщению, немоти-ви-рованное насилие и жестокость, но с другой - было вызвано реальными условиями тотального кризиса и дезорганизацией государственной власти.
Современники склонны были выделять две основные причины анархии: отсутствие прочной государственной власти и расшатанность народной психики, основным проявлением которой признавался правовой нигилизм. В сентябре на имя министра внутренних дел поступило анонимное послание, автор которого наивно полагал, что, если расклеить по всей столице призыв к гражданам о строгом соблюдении ими законности и порядка, это поможет создать здоровую психологическую атмосферу в обществе, в которой правительство сможет удовлетворить нужды населения [12, л. 295]. «Все граждане пользуются одинаковым покровительством закона, и лишь гражданские и военные власти имеют право карать за преступления. Всякие же самосуды и насилия - позорный произвол», -писал он. Автор призывал граждан доказать, что, низвергнув деспотическую власть, творившую произвол, они созрели для самоуправления. Основное содержание огромного пласта писем, поступивших на имя министра внутренних дел в августе-октябре 1917г., сводилось к требованию твердой власти, опирающейся на силу.
В аналогичных условиях развивалось и аграрное движение, которое можно рассматривать как синтез попытки со стороны крестьян реализовать свои правовые представления о собственности, законности, справедливости,
правосудии, с одной стороны, и немотивированного насилия, жажды к отмщению - с другой. Характер этого движения определялся как ментальными общинными традициями, так и конкретной социально-экономической и политической ситуацией системного кризиса, которая активизировала деструктивные черты массового правосознания. Стремление к радикальным изменениям стало доминирующей чертой крестьянского правосознания на этом этапе, сочетаясь с убеждением, что «старого начальства нет, бояться некого». Деревня начала собственную революцию. Реализуя свои сокровенные мечты, крестьянские «миры» приступили к активным действиям традиционными методами. В мае власти констатировали: «Спокойное и выжидательное настроение нарушилось и сменилось желанием немедленного захвата и распределения земли» [13, л. 207].
По сообщениям отдельных лиц, организаций и официальных учреждений, поступавших в Главное управление по делам милиции, случаи правонарушений проявлялись в незаконных постановлениях волостных, уездных земельных и других комитетов и самоуправных действиях отдельных крестьянских групп в земельных правоотношениях, в запахивании всей помещичьей паровой земли, в переделе помещичьей земли (часто с применением оружия), в отобрании церковных и монастырских земель, в самочинных захватах лугов и лесов и раздаче их нуждающимся крестьянам, в наложении земельными комитетами ареста на всё движимое и недвижимое имущество землевладельцев, в установлении запретов на совершение помещиками земельных сделок, в арестах помещиков и управляющих, в установлении произвольных расценок на труд сельскохозяйственных рабочих.
«Россия превратилась в один большой захват, - констатировала прес-
са. - Рвут все граждане, что попало и как попало. Право затоптали ноги бежавших к легкой добыче. Неприкосновенность личности и имущества грохнули с революционной лестницы, с той самой верхней ступеньки, где прибита была «Декларация прав человека и гражданина» [14]. «Наивно и грустно говорить сейчас, в этот период душевного народного смятения, об истинной свободе, когда революция и её основные догмы не проникли ещё в нравы людей, а только скользнули по их сознанию», -писал корреспондент газеты «Волжский день» [15]. Пресса обреченно констатировала: «Страну обуяла анархия». Аналитический обзор аграрного движения осени 1917г., составленный Главным управлением по делам милиции МВД Временного правительства, следующим образом сформулировал особенности этого периода крестьянского движения: «Если после переворота правонарушения, связанные с аграрным движением, носили спорадический характер и стремились принять форму кажущейся законности, то в настоящий момент они приняли вполне выраженный массовый анархический погромный характер, делающий их опасными для самого государства» [16, л. 152-об.].
Как пишет П.П. Марченя, аграрный вопрос обусловил трансформацию критической массы социального конфликта в социальный взрыв в период с марта по октябрь 1917 г., являясь питательной средой для возникновения конфликтов во всех остальных сферах [17, с. 18]. Трудно не согласиться с мнением исследователя, что крестьянство оказалось совершенно не готово для новых цивилизационных ценностей, что обусловило формально-институциональный характер русской демократии, оказавшейся правовой фикцией. Вместе с тем следует признать, что ментальные установки не являлись единственным препятствием на пути формирования гражданского правосознания. Политика демократической власти,
её приоритеты и средства проведения демократических мероприятий в значительной степени обусловили торжество правонигилистических настроений.
Итак, реализация деструктивных тенденций массового правосознания в моделях правового поведения обывателей в феврале-октябре 1917г. детерминировалась особенностями рефлексии демократических ценностей и идеалов в массовом российском правосознании; трактовкой свободы как вседозволенности; дезорганизацией государственной власти; ростом преступности и отсутствием эффективных структур охраны правопорядка; обострением социальноэкономического кризиса в условиях продолжавшейся войны; разжиганием леворадикальной оппозицией эгалитарных, партикулярных инстинктов масс. В результате вместо провозглашенной Временным правительством демократии в России прочно укрепилась анархия, которую следует, по мнению автора, рассматривать как торжество правонигилистических установок, глубоко укорененных в национальном правовом менталитете и принявших в этот период гипертрофированный характер.
Основная тенденция трансформации правосознания заключалась в том, что первоначальные эпизодические «эксцессы», мотивированные революционной необходимостью и целесообразностью и инициированные, как правило, общественными и революционными организациями, уступили место тотальным стихийным погромам и насилиям, которые сочетались с активизацией различных моделей девиантного поведения. Первоначальное стремление со стороны горожан и крестьян придать своим незаконным действиям легитимный характер, сменилось немотивированной жестокостью и деструктивностью, достигшими апогея во время Гражданской войны.
Библиографический список
1. Красный архив. 1926. Т.2 (15).
2. Канищев В.В. Русский бунт: бессмысленный и беспощадный. Погромное движение в городах России в 1917-1918 гг. Тамбов, 1995.
3. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1791.
4. Оп. 6. Д. 363.
5. Раннее утро. 1917. 2 июня.
6. Государственный архив Ростовской области (ГАРО). Ф. 835. Оп. 2. Д. 32.
7. Раннее утро. 1917. 13 июня.
8. ГАРФ. Ф.1791.Оп.6.Д.341.
9. Суханов Н.Н. Записки о революции. В 3-х т. М.,1991.Т.1.Кн.2.
10. ГАРФ.Ф.1235.Оп.58, 78, 90.
11. ГАРФ.Ф.1791.Оп.6.Д.262.
12. Биржевые ведомости. 1917. 6 августа.
13. ГАРФ. Ф.1791.Оп.2.Д.144.
14. ГАРФ.Ф.1788.Оп.2.Д.138.
15. Волжский день. 1917. 12 октября.
16. Волжский день. 1917. 13 мая.
17. ГАРФ. Ф.1791.оп.6.Д.401.
18. Марченя П.П. Массовое правосознание и победа большевизма в России. М.,2005.
