CC BY
339
УДК 81’1
З. З. Чанышева
Суггестивный эффект знаков лингвокультуры в медиакоммуникации
В статье рассмотрены психологические, языковые и дискурсивные аспекты суггестии. На примере знаков английской лингвокультуры показаны возможности их суггестивного влияния на массовое сознание. Субъективные смыслы актуализируются на уровне интеллектуальной, оценочной и идеологической коннотаций текста.
The article considers psychological, linguistic and discursive aspects of suggestion. Suggestive impact exerted on mass consciousness is analyzed on the basis of various signs of English lingua-culture. Subjective senses are explored with reference to intellectual,axiological and ideological implications of a text.
Ключевые слова: речевое воздействие, суггестия, коннотативные смыслы, политическая картина мира, знаки лингвокультуры, прецедентные явления, коллективное бессознательное.
Key words: speech impact, suggestion, connotative senses, political world view, signs of lingua-culture, precedent phenomena, collective unconscious.
Массовая коммуникация является сегодня, пожалуй, наиболее активной сферой, в которой внедряются новые и совершенствуются известные приёмы речевого воздействия на аудиторию, в первую очередь, инструменты управления интерпретацией и пониманием описываемых в СМИ событий и фактов. История изучения речевого воздействия, начавшаяся с интерпретации богословами священных текстов (нач. с 350 - 400 гг.), в настоящее время привела к разработке когнитивных концепций речевого воздействия, опирающихся на принцип онтологизации знаний, что означает «введение знания в модель мира человека», представляющую совокупность представлений об устройстве действительности в форме фактов, конкретных знаний и т.д., <...> и его усвоение - согласование с уже имеющимися знаниями» [2, с. 175]. Речевые технологии в массовой коммуникации всё активнее используют инструменты скрытого воздействия на общественное сознание, которые оказываются более эффективными по сравнению с приёмами, рассчитанными на откровенное навязывание мнений и оценок, могущее вызвать отторжение (см. об этом: Е.Л. Доценко, С.Г. Кара-Мурза, А.Н. Лебедев, Е. Лубяной, М.В. Никитин, K.S. Jonson-Cartee, B.G. Englis, R.J. Faber).
© Чанышева З. З., 2012
В основе речевого воздействия лежит модальная категория побудительности, реализующаяся через систему разнообразных вербальных и невербальных средств, используемых в целях убеждения, персуазивности, манипулирования сознанием, гипноза, суггестии. Очевидно, что в силу прагматической значимости манипуляция сознанием представляет собой основной технологический ресурс, обслуживающий власть, которая стремится сегодня избегать авторитарного общения с целевой аудиторией. Вместе с тем, реальная практика выявила узкие места стратегии манипулирования, которая рассчитана на объект манипулятивного воздействия, недооценивая личностные характеристики адресата (этнические, социокультурные, возрастные, профессиональные и др.).
Неудивительно поэтому, что в последнее время в политической коммуникации приобрели значительный вес технологии суггестии, не только преодолевающей недостатки манипуляции, но и проникающей в глубинные слои сферы коллективного бессознательного. Вот почему всё чаще применяют с этой целью знаки языка культуры, которые обладают мощным суггестивным потенциалом.
Понятие суггестии, внедрённое в научный оборот Б.В. Поршневым, обозначает «внушающую работу слова», связанную с суггестивной стадией второй сигнальной системы (по И.П. Павлову) [12, с. 424, 429]. Рассматривая суггестию как «первичную завязь общественных отношений», автор видит её цель в том, чтобы побудить «индивида делать что-либо, что не диктуется собственными сенсорными импульсами его организма, <...> что выходит за пределы имитативного поведения» [12, с. 429-430]. В этом подходе подчёркнуто основное свойство суггестии: воздействовать на личность, чтобы она принимала на веру то, что не вытекает из её собственного эмпирического опыта.
Современные исследователи считают суггестию глобальной политической стратегией, которая является оптимальным средством эмоционального воздействия на аудиторию, побуждения к определённым действиям и в целом формирования и изменения политической картины адресата. Е.Т. Юданова определяет суггестивный политический текст как такой текст, «доминирующей коммуникативной функцией которого является коррекция социально-политической установки адресата» [17, с 5]. По наблюдениям А. Борисова, в политическом дискурсе можно вызвать тттиро-кий спектр воздействий: от ощущений, представлений до эмоциональных состояний и волевых побуждений [4]. При этом главным условием успешности стратегии внушения является такой способ подачи информации, когда она воспринимается без критической оценки, на уровне бессознательного присвоения, в результате чего речевое воздействие происходит «без достаточных логических оснований» [15].
Обсуждение проблем суггестии предполагает обращение к трём составляющим данного явления: психологической, языковой и дискурсивной, образующим данный вид речевого общения.
Психологическая природа суггестии как внушения основана на некой энергии слова / текста, которая воздействует на сознание и в значительной мере на коллективное бессознательное, когда информация воспринимается как отвечающая глубинным ожиданиям и настроению адресата и, следовательно, не требует сознательной полемики. Одним из первых учёных в отечественной философии был П. Флоренский, обративший внимание на магическую силу слова, способного оказывать глубокое воздействие на человека. В своём труде «У водоразделов мысли» учёный разрабатывает идею синергетичности слова, в смысловых прослойках которого «хранятся неисчерпаемые залежи энергий, отлагавшихся тут веками и истекавших из миллионов уст», которые «содержат черты, подобные психическим и подобные физическим» [14]. Роберт Дилтс, отталкиваясь от идей З. Фрейда о том, что «слова вызывают эмоции и в целом являются средством, с помощью которого мы оказываем влияние на наших ближних» [15, с. 291-292], приходит к принципиальному выводу, что под воздействием слов мы строим наши внутренние модели мира. Он отражает фундаментальные различия между нашими «картами мира» и самим миром, в результате принятия «второй позиции», что означает «установление связей с взглядами, убеждениями и допущениями другого человека, а также восприятие идей и событий на основе его модели мира» [5, с 75].
В центре внимания лингвистов в последние годы чаще оказывались приёмы и инструменты суггестии, используемые в разных жанрах политической коммуникации, характеризуемых идеологической модальностью. Исследователи манипуляции перечисляют такие приёмы воздействия, как передача ложной информации с целью подчинения себе и своей воле другого человека ради собственной выгоды, использование явных и неявных средств манипулирования сознанием и т.д. В условиях суггестивного воздействия установка на речевой эффект приобретает несколько иной по сравнению с манипуляцией характер, который диктует природа суггестии. В традиционных определениях суггестии (принятых в психологии, психотерапии, медицине и др.) отмечается то качество, которое положено в основу его понимания и в лингвистической суггестии: это «словесное воздействие, воспринимаемое без критики», и шире - передача информации «безречевым путём» (мимикой, жестами, интонацией, всем внешним обликом говорящего) (см. обзор в [16]). Наиболее популярным является определение М. Р. Желтухиной, исследующей влияние суггестии на формирование политического сознания: «суггестия (лат. suggestio - внушение) понимается как процесс воздействия на психику адресата, на его чувства, волю и разум, связанный со снижением сознательности, аналитичности и критичности при восприятии внушаемой информации» [8, с. 308]. Очевид-
но, что внушение будет успешным, если в ходе коммуникации устанавливается доверительный контакт, обеспечивающий эмоциональную основу воздействия. Это сродни «заразительности», электризации толпы, которую увлекает своей речью оратор, когда достаточно засмеяться одному, и он заражает своим смехом всех остальных [13]. Таким образом, как утверждает Р. Барт, присутствие эмпирической личности предполагает как обязательное условие «эмпатическое вчувствование», «вживание» в текст [3, с. 373]. Идеология, представляющая основную характеристику массмедий-ного текста, призвана создать «картину мира», которая преследует цель сублимирующего оправдания конкретных интересов [10, с. 12].
В наиболее полном виде основные положения суггестивной лингвистики изложены Л. Н. Мурзиным и сводятся к тому, что (1) язык в целом следует рассматривать как суггестивную систему; (2) суггестивную лингвистику следует квалифицировать как междисциплинарную науку; (3) компоненты текста, как вербальные, так и невербальные, выступают как средства суггестии; (4) суггестивная лингвистика изучает процессы суггестии в динамике; (5) объектами исследования являются суггестор и суггестант, взаимодействующие друг с другом посредством механизмов внушения, корпус текстов или приёмов, обеспечивающих целенаправленное, эффективное воздействие [11].
В лингвистической экспертизе текста А. Н. Баранов, анализируя языковые механизмы речевого воздействия, исходит из принципа вариативности интерпретации действительности. Можно предположить, что данный принцип вариативности имеет универсальную значимость в медиакоммуникации, следовательно, он позволяет говорящему (пишущему) сознательно отбирать такие варианты описания, которые обладают наибольшей суггестивной силой. На самом деле, по наблюдениям исследователей, единицы всех уровней языка способны участвовать в создании суггестивных текстов или текстов, обладающих суггестивной силой. Интересный пример рекламы приводит Р. Барт, в котором суггестивный эффект создаётся фонематическими составляющими имени фирмы Пандзани, в котором необходимый коннотативный смысл (рекламируемые макароны якобы итальянского производства) вытекает из звучания слова («дз» и «и» в конце слова).
Дискурсивные основания исследования суггестивного воздействия связаны с установлением стратегий, тактик и риторических приёмов, используемых для достижения данной цели. В исследованиях М.Р. Желтухи-ной [6; 7; 8] показано суггестивное воздействие языка на политическое сознание, которое «стереотипизируется, автоматизируется, авторитаризи-руется, рутинизируется» [7, с. 38]. Автор разрабатывает продуктивные когнитивные методы анализа, учитывающие факторы адресата и адресанта. Вероятно, объектом суггестивного воздействия, в первую очередь, являются политические ценности и идеология в структуре сознания, что
побуждает рассмотреть средства, вызывающие эмпатию как необходимое предусловие внушения. Роль знаков лингвокультуры не исследована на предмет выявления их суггестивного потенциала, связанного с созданием, закреплением или изменением установки, понимаемой как «ценностная диспозиция, устойчивая предрасположенность к определённой оценке, основанная на когнициях, аффективных реакциях, поведенческих намерениях (интенциях)» [16]. Между тем именно отсылки в тексте на явления (события, персоналии, предметы, символы, ситуации и т.д.), закрепившиеся в культурной памяти нации, раздвигают границы анализируемого текста, позволяя осуществлять интерпретацию создаваемых в нём смыслов в интердискурсивном пространстве [8].
Анализ разных видов культурных знаков может быть направлен на установление их роли в качестве суггестивных средств, участвующих в создании интеллектуальной, оценочной и идеологической составляющих текста на фоне мощного эмоционального воздействия. Об уникальном свойстве языка лингвокультуры пишет Н. Ф. Алефиренко, отмечая на примере символа его способность «передавать весь спектр магической силы», затрагивать «аффективную сферу человеческого естества», его обращённость к «неосознаваемым глубинам человеческой души» [1]. Учитывая эмоционально-интеллектуальную природу знаков лингвокультуры, можно преположить, что суггестивным свойством обладают не только символы, но и в другие единицы языка и кодов культуры, в которых закрепляются ценностно-культурные смыслы. Очевидно, что именно через коды культуры мы входим «в непредметный мир смысловых отношений» <...>, открываем для себя смыслы, «живущие в бессознательных глубинах души и объединяющие людей в единое этнокультурное сообщество» [1, с. 189]. Так, например, одним их центральных идеологических императивов в речи Барака Обамы, обращённой к ветеранам войн (Remarks on the Veterans Jobs Corps), является топос патриотизма, отвечающий потребности безопасности и защищённости, которую принято связывать с архетипом оборонного сознания, “Every American who serves joins an unbroken line of heroes that stretches from Lexington to Gettysburg from Iwo Jima to Inchon; from Khe Sanh to Kandahar - Americans who have fought to see that the lives of our children are better than our own. Our troops are the steel in our ship of state”. В условиях кризисной коммуникации данный топос выражается в идее мобилизации сил и консолидации общества для преодоления экономических, финансовых и проч. трудностей, “We need an economy that is built to last, that is built on American manufacturing, and American knowhow, and American-made energy, and skills for American workers, and the renewal of American values of hard work and fair play and shared responsibility. These are not Democratic values or Republican values. These are American values”.
Суггестия интеллектуального плана основана на укоренившихся стереотипах, которые исторически закрепляются и актуализируются вновь в массовом сознании в новом историческом контексте. Они могут использоваться в качестве культурноразделяемых пресуппозиций, вводящих скрытое утверждение. Так в статье, посвящённой критике позиции России по поводу санкций Совбеза ООН против Сирии, внушаются якобы разделяемые всеми мысли о политических интересах русских в этом регионе, квалифицируемые автором как неизменные со времен холодной войны, “Despite the end of the Cold War, Moscow’s ties to Damascus also remain a bargaining chip in relations with the United States. The Middle East and North Africa Department in the Russian Ministry of Foreign Affairs remains a bastion of old Arabists, many of whom continue to view the region through the prism of a strategic rivalry with Washington". Цепочка единиц, обладающих идеологической модальностью (bargaining chip, bastion of old Arabists, strategic rivalry), актуализирует неодобрительное отношение автора статьи к проводимой Москвой политике на Ближнем Востоке и Северной Африке. Эта модальность обладает значительной суггестивной силой, подавляющей критическое восприятие информации благодаря простому повтору единиц, создающих иллюзию преемственности критикуемой политики в этом регионе (ties also remain, remains a bastion, continues to view). В данном случае суггестивный потенциал выражения old Arabists определяется отрицательным контекстом, актуализирующим смысл encouraging a policy of appeasement of a ruthless dictator, хотя в другом окружении данное выражение способно реализовать иной - положительный смысл (working most of the time in or on the Middle East, an expert in Arabic language and literature). Помимо подчёркнутых в примере прецедентных явлений автор далее приводит для усиления обвинительного тона выдержку из речи В. В. Путина на конференции по безопасности в Мюнхене, которая на Западе в определённых кругах получила резко отрицательную оценку, выдаваемую автором за объективное мнение, подкреплённое вырванной из контекста цитатой с жёсткой формулировкой антиамериканской позиции, “As then-Russian President Vladimir Putin argued in a notorious speech at the 2007 Munich Security Conference, the U.S. was promoting “an almost uncontained hyper use of force...that is plunging the world into an abyss of permanent conflicts ”. Внушаемая оценка данной речи (notorious - known or famous for some bad quality or deed) обладает мощной суггестией особенно для лиц, не знакомых с полным текстом выступления российского президента.
Анализ материала свидетельствует о дипластичности форм суггестивного раздражения, которое является выражением базовой для человеческих отношений категории: «мы» /«они» [12]. Приведём в качестве примера выражение the Arab Spring, которое в последние годы практически приобрело силу символа и способно актуализировать
диаметрально противоположные смыслы в зависимости от того, кто им пользуется. В 2005 году, возникнув в политическом языке в контексте событий, связанных с операцией Operation Iraqi Freedom («Свобода Ираку» (2003-2004 гг.), оно знаменовало возникновение в этом регионе дружественно настроенных к Западу демократий. В 2010 году выражение стало символом демократических революций и выступлений, которые прокатились по арабским странам (Тунис, Египет, Ливия, Йемен, Бахрейн, Сирия и др.). В следующем примере автор внушает мысль об ослаблении позиций Москвы в регионе, которой якобы приходится выбирать позицию между поддержкой ЛАГ или Сирии, “By bucking the Arab League on Syria, Moscow is jeopardizing its relations with governments across the Middle East, which since the Arab Spring are increasingly responsive to public opinion ”. В другой англоязычной статье, посвящённой ситуации в регионе, данное выражение внушает позитивный смысл (the Arab Spring appears to be entering a hopeful stage), когда события принимают, с точки зрения автора, желательный оборот после внесудебной казни полковника Каддафи («кровавого палача и военного преступника»), которую якобы приняли в мире с понятным ликованием и радостью ("The extra-judicial execution of Colonel Gaddafi has been greeted with international elation, and understandably so. There was very little to be said in favour of that gnarled torturer and war criminal”). Автор ещё одной статьи, уподобляя Арабскую весну Европейской весне 1989 года (Europe an Spring), приведшей, по мнению автора, к развалу СССР два года спустя, внушает в условиях тупиковой ситуации в регионе тревожную мысль о превращении её в «зиму недовольства» (winter of discontent). Последнее вызывает в сознании не только ассоциации с цитатой из «Ричарда III» Шекспира, но и проводит параллель с событиями не столь отдалёнными (выступления английских рабочих зимой 1978-79 гг., недовольных лейбористским правительством, приведшие к победе консерваторов во главе с М. Тэтчер). На фоне того клубка проблем, в который сплелись религиозные, политические, идеологические и прочие распри и противоречия, осложнённые непрекращающимися актами терроризма, вполне объяснима сила воздействия появившихся в последние дни сочетаний этого ряда (Islamist / Muslim / an EU / Al-Qaeda ’ / Chinese / Syria’s long / Ukranian Winter / Arab Spring, Fall and Winter, etc).
Таким образом, знаки лингвокультуры, используемые в тексте в качестве средств суггестии, актуализируют в общественном сознании конно-тативные смыслы на разных глубинах сознания, а также на подсознательном уровне, включая архетипические образы и ассоциации в пространстве коллективного бессознательного, а наличие в их содержании культурно-ценностной составляющей создаёт возможность игры на эмоциях адресата, которая обеспечивает благодаря подавлению воли адресата восприятие им внушаемой интеллектуальной, оценочной и идеологической информации.
Список литературы
1. Алефиренко Н. Ф. Лингвокультурология: ценностно-смысловое пространство языка: учебное пособие. - М.: Флинта: Наука, 2010.
2. Баранов А. Н. Лингвистическая экспертиза текста: теория и практика: учебное пособие. - изд. 2-е. - М.: Флинта: Наука, 2009.
3. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989.
4. Борисов А. Лингвистические особенности суггестивного политического дискурса (на примере выступлений президентов Дж. Буша и Ф. Рузвельта): автореф... дис. канд. филол. наук. - Омск, 2006.
5. Дилтс Р. Фокусы языка. Изменение убеждений с помощью НЛП. - СПб.: Питер, 2001.
6. Желтухина М. Р. Тропологическая суггестивность масс-медиального дискурса. О проблеме речевого воздействия тропов в языке СМИ. Монография. - М.: ИЯ РАН; Волгоград: Изд-во ВФ МУПК, 2003.
7. Желтухина М. Р. Политический и масс-медиальный дискурсы: воздействие -восприятие - интерпретация //Язык, сознание, коммуникация. Сб. статей / отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. - М.: МАКС Пресс, 2003. - С. 38-52.
8. Желтухина М. Р. Политическое сознание и суггестивность // PR-технологии в информационном обществе: мат-лы ГУВсерос. науч.-практ. конф. - Санкт-Петербург, 30-31 марта 2007 г. - СПб.: Изд-во СПбГПУ, 2007. - Ч. Г. - С. 304-314.
9. Иванова С. В., Чанышева З. З. Лингвокультурология: проблемы, поиски, решения. Монография. - Уфа: РИЦ БашГУ, 2010.
10. Косиков Г. К. Вступит статья // Р. Барт S/Z. Пер. с фр. / под ред. Г.К. Косико-ва. - М.: Эдиториал УРСС, 2001. - С. 8-29.
11. Мурзин Л. Н. О суггестивно-магической функции языка // Фатическое поле языка: памяти проф. Л. Н. Мурзина. - Пермь, 1998. - С. 108-114.
12. Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихоло-
гии) / науч. ред. О.Т. Вите. - СПб.: Алетейя, 2007.
13. Почепцов Г. Г. История русской семиотики до и после 1917 года. Учебно-
справочное издание. - М.: Лабиринт, 1998.
14. Флоренский П. У водоразделов мысли - М.: Правда, 1990 (Приложение к журналу «Вопросы философии»).
15. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я. - [Электронный ресурс]: http://www.magister.msk.ru/library/philos/freud 001.htm
16. Черепанова И. Ю. Дом колдуньи. Язык творческого Бессознательного. - М.: КСП+, 1999.
17. Юданова Е. Т. Суггестивная функция языковых средств англоязычного политического дискурса: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - СПб., 2003.
Источники
18. http://www.telegraph.co.uk
19. Http://www.dailymail.co.uk./news/article
20. http://washingtonpost/com/world
21. http://www.whitehouse.gov/briefing-room/speeches-and-remarks.
