CC BY
62
М. Р. Желтухина (Волгоград)
КУЛЬТИВИРВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ МЕДИАСТРАХОВ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
Воздействие на человека оказывает сочетание трех миров: реального, информационного (индивидуальная память) и символического (социальная память). Значимость события характеризуется сообщением в СМИ (Почепцов, 2001). К источникам информации относятся системы образования (знания, мифы), религии (мифы, вера), пропаганды, рекламы, культуры, прежде всего, массовой (мифы, сообщения). Язык СМИ оживляет социальную коммуникацию, организует движение знаний, мифов, эмоциональных переживаний, волевых воздействий в социальном времени и пространстве [Соколов, 1996. С 4]. Массовая коммуникативная среда, склонная к персонификации социальных институтов и мифологизации личностей, конструирует собственную реальность, источником которой выступает мифологема адресанта (Кашкин, 2000). Продукция массовой культуры выражается в количестве и качестве художественных мифов, воплощенных в книгах, фильмах, музыкальных произведениях, театральных и концертных постановках, медиасообщениях [Желтухина, 2003]. Массовая культура представляет собой индустрию по производству мифов. Социальный заказ и художественный метод в сочетании с мифологическими единицами и общей мифологической концепцией — инструменты создания мифов в любом обществе, в координатах системы «культура — человек» [Желтухина, Омельченко, 2008; 2010].
Массмедиа, религия и политика базируются на мифологизации сознания, вере в магию слов, роль лидера-Божества [Баранов, 1997; Норманн, 1994; Шейгал, 2000; Желтухина, 2003; Добросклонская, 2008], на использовании приемов манипулятивного воздействия, ритуализации коммуникации (жанры обещания, проповеди, лозунга и др.). В современных массмедиа реализуется социальный заказ с целью утверждения или разрушения стереотипов, создания или разоблачения социально-политических мифов, критического осмысления и интерпретации прошлого с проекцией в настоящее [Шейгал, 2000], формирования определенной ценностной картины мира (обращение к фольклору, напр., в Германии 1930-40-х годов [КатепеЫку, 1972]. Наиболее суггестивно маркированными считаются фольклорные тексты, объединяющие в себе слово, ритм и действие, образы антропоморфных мифологических существ
(например, колыбельная песня) и пропагандистские тексты, содержащие многократно растиражированные идеологические клише, которые выражают идеологемы, т. е. одну из категорий коллективных представлений, конструирующих менталитет и культуру [Киклевич, Потехина, 1998]. Подчинение медиадискурса пропагандистским целям («холодной войны/», «независимости» и т. п.) отражается в схемах различных антиномий «черное — белое», «свое(и) — чужое(ые)», «наше — ваше», «добро»— «зло» и др., характеризующих глобальное противопоставление взглядов, идеей, целей. Медиадискурс как средство пропаганды может использоваться для упрощения, схематизации, поляризации политического противопоставления.
Феномен управляемого омассовления [Шишкоф, цит. по: Бессонов, 1971], манипуляции человеческими страхами заключается в общественном и государственном культивировании ситуаций о страхе и состояниях страха посредством целенаправленного медиауправления для превращения в высокоразвитую отрасль промышленности. Индустрия медиасознания отличается от других ее отраслей непосредственным идеологическим значением своей продукции. Она поставляет коллективному адресату соответствующие чувства и эмоции страха и ужаса, мысли и мнения об окружающем их опасном мире. Информирование служит не развитию мышления и свободному формированию суждений, а принуждению к мышлению в определенном направлении посредством готовых суждений. Таким образом, воздействие медиастрахов на массовое бессознательное начинает доминировать над информационным аспектом.
Культура конца ХХ — начала ХХ1 веков наделила язык СМИ символическим значением, демонстрирующим мифологизацию реальности в духе создания мрачной и бесперспективной картины мира. Это связывается с переходом жанра «ужастика» или жанра «ужасов», жанра «триллера» в жанр «самой жизни» при определенной симуляции части сообщений о катастрофах, а также с соединением дискурса любви и дискурса смерти. Негативизм информации в СМИ можно объяснить нестыковкой культурных пластов двух эпох (архаичность ценностей одной и отсутствие идеологии у другой), взаимодействием инстинктов жизни (Эрос, сексуальное влечение, нарциссическое «Я» — потеря побудительности текстов) и смерти (Танатос, конец света, мотивы самоубийства, амбивалентность любви-ненависти и садомазохизм, направленный против «Я» [Фрейд, 1997. С. 183]. Нельзя не согласиться с Э. Лассан в том, что постмодернистское сознание характеризуется такими процессами, как дефор-
мация жанровых традиций, размывание границ концептов и прорыв инстинктов. Инструменты создания эгоцентричности текста — радикальная ирония, трансформация прецедентных текстов, наличие специфических маркеров присутствия субъекта (как бы, на самом деле), акцентуация внимания на «Я» адресанта. Наряду с эгоцентрической трансформацией текстов существовавших ранее жанров появляются новые жанры, символом которых становятся катастрофы недели [Чередниченко, 1987]. Так, дискурс устрашения и смерти очень часто смыкается с дискурсом эротизации в медиадискурсе. Когда одно преподносится в единстве с другим, то при восприятии невольно создается эффект единого целого.
В современном обществе необходим объективный взгляд на мир, чтобы человек, зная о механизме цензуры сознания [Фрейд, 1997], мог всегда критически оценивать постоянно меняющуюся действительность. Примечательно, что массмедиа, пытающиеся реализовывать функцию оценки и критики, вместо разоблачения различных слухов, псевдоаргументов, лжи, умышленно распространяемых в целях воздействия на чувства, эмоции, настроения и поведение людей, сами успешно и в глобальном масштабе порождают и распространяют слухи, активно используют псевдоаргументы и ложь. При этом невольно, а чаще всего намеренно СМИ достигают поставленных целей, воздействуя на психику и поведение человека. Массмедиа активно эксплуатируют мифологическую сущность человеческого сознания, опираясь на эмоционально-аффективные и условно-символические образы при передаче информации.
Фантомность медиадискурса состоит из мифологических и литературных (обозначения вымышленных существ), концептуальных (терминология ошибочных научных концепций), идеологических фантомов (обозначение социальных утопий, иллюзий и т. п.) [Норман, 1994. C. 53]. Высказывание Г. Г. Почепцова о том, что имперское правление нуждается в фантомах в целях самосохранения [Почепцов, 1998. C.77], позволяет объяснить фантомный глобализм языка СМИ и языка политики, наблюдаемый в современном мире, включая демократические страны. Сказанное свидетельствует об особой значимости креативной и магической функций языка СМИ. Фантомность денотатов порождает мифологемы в знаковом пространстве медиадискурса, а также обусловливает существование специфической категории прогностичности, связанной с интерпретацией содержания различного рода высказываний. Эзотерич-ность или тайноречие медиадискурса находится в зависимости от степени его мифологичности. Миф содержит тайну, загадку, представляет собой ожидание чуда, веру в сверхъестественное, порождение иллю-
зорного сознания. Мифологичность и эзотеричность в большей степени присущи дискурсу в тоталитарных системах [Шейгал, 2000; Кравченко, 1999]. Эзотеричность зависит и от медиаинститута, его политической и прочей ориентации, его интересов и целей. Оборотной стороной эзо-теричности является гадательность, которая преднамеренно закладывается в сообщения СМИ: «не следует формировать сообщения органа так, чтобы получатель массовой информации не мог бы совершить прогностической деятельности» [Рождественский, 1997. С. 593]. Инсти-туциональность языка СМИ коррелирует с ведущим прагматическим принципом интереса (сообщение должно быть интересным, содержать новую, неизвестную информацию) и гадательностью как прогностично-стью сообщения (адресат осуществляет прогностическую деятельность, которая сознательно программируется), опирается на стереотипы и мифы, создавая различные образы. Тем самым институциональность пересекается с другими маркерами воздейственности, суггестивности [Жел-тухина, 2007; 2010], а именно: со стереотипизацией, мифологизацией и метафоризацией сознания.
Для мифологического сознания характерно обращение к прецеденту, особенно к образу и деяниям героя-предка, авторитета [Меле-тинский, 1969; Элиаде, 1994; 1996а, б; Автономова, 1991]. Именно этим объясняется активное функционирование в суггестивных медиатекстах о страхах прецедентных феноменов (в т.ч. прецедентных имен) в интенсиональном употреблении, например, синонимы среди имен нарицательных. Например, Айболит = доктор, Джеймс Бонд = шпион:
Кого лечат думские АйболитыI ? (МК, 30.01.1999);
И какая быI она (Чечня — Д. Г.) ни была дикая, чудовищная, средневековая, сколько быI ни было здесь обезглавлено джеймсов бондов,— все равно остается надеждой и опорой английских планов на Кавказе (Завтра, № 1, 1999).
Миф выступает в процессе влияния на человека толпы исходным, первичным, системообразующим элементом, универсальным для всех форм общественных связей и типов общества.
В исследованиях немецкого ученого К. Хюбнера понятие мифа связано с языком предметных знаков (т. н. нуминозным языком) [Хюб-нер, 1996. С. 17]. Причем, речь идет о таких знаках, которые объемлют и внешний мир, и человека в их взаимодействии. Нуминозные значения, по К. Хюбнеру, играют в мифе решающую роль. Но согласно концепции Р. Барта [Барт, 1996. С. 258-259, 285-286], миф — это вторичная система, которая предполагает первичную. Первичная система, по мнению Барта,
указывает на реальность, которую он называет «чистой материей», в то время как «вторичная» вместе с мифической идеей или мифическим понятием в известной степени надстраивается над первичной и поэтому не может вытекать из «природы вещей». Мифическое понятие, по Р. Барту, «деформирует» и «отчуждает» первоначальный смысл, вследствие чего Р. Барт назвал миф «похищенным языком».
К. Хюбнер, опровергая концепцию Р. Барта, исходит из того, что нет никакой чистой материи или природы в себе, а есть лишь различные толкования реальности, причем немифическое толкование не имеет преимуществ перед мифическим толкованием [Хюбнер, 1996. C. 336]. Здесь Р. Барт материалистичен, а К. Хюбнер выступает в роли идеалиста, трактуя действительность лишь как ее истолкование. Представляется рациональным в концепции Р. Барта то, что признается значимость контактов (общение с популярными авторитетами, чье мнение о кандидате и чья поддержка активно формируют имидж политика).
Учет мифологичности массового сознания позволяет оказывать пропагандистское влияние на адресата. Западный исследователь О. Том-сон считает, что пропаганда всегда сопутствовала жизни человечества: определенная техника убеждения масс во все исторические эпохи применялась властями, церковью, оппозицией, как в политической, так и в религиозной сфере [Thomson, 1977. P.3]. Пропаганда — это попытка повлиять на установку большого числа людей по противоречивым вопросам, исключающая нейтральное распространение взглядов [Lasswell, 1950]. Но есть иные точки зрения, которые более расширительно толкуют понятие пропаганды. Тот же историк О. Томпсон, оппонируя Г. Лассу-элу, пишет: «К пропаганде относятся любые средства внедрения и передачи образов, идей или информации, которые влияют на человеческое поведение, взятое с его активной или пассивной стороны. Сюда входят почти все аспекты искусства и коммуникации» [Thomson, 1977. P.7].
По мнению американского социолога Т. Парсонса, задача пропаганды состоит в том, чтобы влиять на отношения, а отсюда — на действия людей с помощью лингвистических стимулов, слова — письменно или устно [Парсонс, 2002]. Т. Парсонс рассматривает пропаганду как средство социального контроля, с одной стороны, и как техническое средство, способное изменить ситуацию — с другой. Он делит пропаганду на усиливающую, революционную и разрушительную. Усиливающая пропаганда закрепляет установки людей в отношении определенных ценностей, социальных систем, оценок. Это делается в русле социального контроля. Революционная пропаганда нацелена на то, чтобы заста-
вить людей принять новые ценности и идеи, находящиеся в конфликте с существующими (например, ситуация в СССР в период перестройки). Разрушительная пропаганда направлена на разрушение общепринятой системы ценностей — это по сути уже манипулирование общественным сознанием,психологическая война.
Анализ медиаинформации о страхе с помощью таких инструментов как единица мифа и концепция мифа показывает, что информационные медиасообщения актуализируются как разновидности того или иного мифа — информационного, публицистического или художественно-публицистического. Любая информация о страхах, ужасе, опасности, катастрофах и т. п. в прессе, на телевидении, радио, в Интернете — образец сконструированного мифа. Информация в массмедиа, существующая только благодаря методам преподнесения, — это пропаганда. Новость, поданная соответствующим образом, — это пропаганда.
Современный процесс создания мифов в средствах массовой информации породил новый жанр — шоу-публицистику (показную, развлекательную публицистику). Сегодня в России каждый телеканал и все ведущие издания имеют таких шоу-публицистов. На фоне подобной шоу-публицистики аналитическая публицистика, аналитический стиль требуют от публики напряжения мысли, на что способны немногие. Такая публицистика «скучна», нетелевизионна, неувлекательна, вытесняется с экрана.
Манипулирование сознанием в СМИ — это процесс, связанный с жестким, агрессивным, в отличие от традиционной пропаганды, воздействием на людей, на определенные социальные группы, в том числе и когда те, в силу тех или иных причин, выходят из-под социального контроля. Это процесс, в основе которого лежит система мер, направленная на резкое изменение мировоззрения людей, разложение их сознания, изменение их социального поведения. По Т. Парсонсу, это разрушительная пропаганда. П. Фрейре дополняет мысль Т. Парсонса, рассматривая манипуляцию разумом человека как средство его порабощения [Рге1ге, 1971. Р. 144]. До пробуждения народа нет манипуляции, а есть тотальное подавление. Пока угнетенные полностью задавлены действительностью, нет необходимости манипулировать ими [Рге1ге, 1971. Р. 144-145].
Манипулирование сознанием через страхи, в т. ч. и политические страхи, предполагает активное использование сферы общественной психологии, ибо эта сфера самая уязвимая, самая чувствительная для воздействия. Она включает в себя такие психические образования, присущие социальным группам и общностям людей, как потребности и
интересы, сознание, чувства, настроения, общественное мнение, умонастроение; такие массовые психические процессы, как общение, убеждение, внушение, подражание; такие психические состояния, как возбуждение, подъем и спад, энтузиазм и стрессы, решимость и растерянность.
Манипулирование сознанием — это, по сути, психологическая война, предполагающая пропагандистское воздействие на сознание человека в идеологической и эмоциональной сферах [Желтухина, 2003]. Психологическая война есть не что иное, как система воздействия на сознание людей преимущественно через сферу общественной психологии. Указанная система воздействия включает в себя в большинстве случаев аморальные, антигуманные средства — дезинформацию, слухи, информационно-психологические диверсии и как наиболее объемное средство — провокацию.
Дезинформация, по мнению французского исследователя П. Норда,— «оружие интеллектуального действия, агрессия против человеческого разума» [Nord, 1980. P.6]. Посредством этого оружия людей можно дезориентировать, сделать беспомощными, они будут не в состоянии применить свои силы. Дезинформация — это сообщение, вводящее людей в заблуждение, навязывающее им искаженное, превратное представление об идеях и о реальной действительности. Среди этих сообщений могут быть сенсации, лживая информация, информация-полуправда. Дезинформация «работает» на создание стереотипов мышления, переориентацию убеждений. Дезинформация — это средство, с помощью которого можно парализовать волю людей и их лидеров.
Слухи— это инструмент дезинформации, подсказывающий людям линию поведения [Дмитриев и др., 1997]. Слухи могут быть полностью лживыми или с элементами истины, по своей направленности и организации — подстрекательскими, пугающими, паническими или вселяющими надежду. Они могут рождаться на основе умалчиваемой информации — факт известен, но содержание и подробности события замалчиваются.
Информационно-психологические диверсии реализуют высказывания, оценки, разработанные акции, специальные меры, направленные на разрушение общественного сознания, изменение жизненных установок и ориентации [Ольшанский, 2001]. Диверсии, как правило, нацелены на то, чтобы внушить сомнения в социально-политических и моральных ценностях данного общества или политической партии, движения, разрушить доверие к власти, побудить людей к определенным поступкам, возбудить националистические чувства, национальные пред-
рассудки, что должно привести к дестабилизации общества. В числе мер, используемых в информационно-психологических диверсиях, — определенного рода публицистика, угрозы и даже шантаж.
Провокация, будучи средством манипулирования сознанием, базируется на мифологичности. Она цинична, остра, эпизодична, способна оказать мгновенное влияние на сознание общества, определенных социальных и профессиональных групп и отдельных людей, лидеров партий, организаций, фирм и компаний. Провокация как средство влияния на сознание людей, как средство борьбы с политическими противниками, как средство завоевания власти, отстаивания и укрепления ее, используется в СМИ как в демократических, так и тоталитарных обществах. Провокация может носить запланированный и стихийный характер.
Миф— это мотивированное сообщение. Задача мифа — придать целенаправленный смысл предмету, который надлежит продать; создать метаязык, т. е. язык над уже существующим. Мифы в психическом пространстве потребителя становятся инструментами манипуляций психикой человека на уровне бессознательного, так как обычно связь понятий с предметами и между собой не осознается потребителем.
Миф никого не обманывает, не лжет, он только чуть-чуть смещает смыслы. Реклама — это творение мифа. Миф в рекламе и политике основывается на основных инстинктах и общечеловеческих ценностях, которые также базируются на основных инстинктах — пищевом и половом, чаще дополняет и усиливает вторым. Например, Ну что же тыI медлишь? (женский голос), — ведь тыI давно к этому стремился, ысячу раз прокручивал в голове все детали... тыI знал: настанет день, и тыI сделаешь это... ну давай же, это твой тариф! (Р-реклама телефона). Выбор темы вполне объясним — вокруг этих же инстинктов возникают сильные эмоции, образуя «комплексы», страхи, т. е. частично или полностью не осознаваемые идеи, спаянные с сильным эмоциональным переживанием.
В практике СМИ сегодня широко используются методы подсознательного стимулирования, когда отношение адресата к предметам и явлениям действительности формируется с помощью стандартизованных, упрощенных представлений (стереотипов, имиджей, мифов, слухов), встроенных в информационные сообщения, автоматически вызывая в массовом сознании отрицательную или положительную реакцию на конкретное событие. Установлено, что эффективность восприятия повышается, если происходит совпадение содержания информации с опытом, установками, стереотипами адресата (стереотипы восприятия конфликтов в Чечне или на Украине, созданные мировыми СМИ, как фактор
влияния на принятие решений членами ПАСЕ по Чечне в 1991-2003 гг.; ООН и ведущими государствами по Украине в 2014 г. и т. п.). При отсутствии времени на осознание информации адресат руководствуется имеющимися представлениями.
Кроме того, проще внушать людям идеи, соответствующие их интересам, потребностям, убеждениям и воле [Поршнев, 1974; 1979]. При оказании внушения используются механизмы воздействия слова, звука, цвета, света (например, сопровождение речей Гитлера музыкой Вагнера, оказывающей гнетущее впечатление, вызывающей страх, угрозу: метафора «механизм»— «тяжелая военная машина»; трансляция гимнов, маршей, митингов с целью обеспечения «массового психоза» толпы, находящейся под властью страстей; пропаганда Геббельса: умственное упрощение, ограничение материала, вдалбливающее повторение, эмоциональное нагнетание, действие которого реализовано А. Гитлером, Дж. Бушем (Мы освободим народ Ирака от диктатора!), США и Евросоюза о санкциях против России в вопросе по Крыму и Украине и т. п.).
Противоречивость поступаемой к адресату информации может способствовать введению его в заблуждение или раскрытию им подобного намерения. СМИ пытаются угадать идеи, потребности и т. п. адресата, чтобы их выражать и изменять в нужном направлении. Например, активно используется механизм отвлечения от важной информации путем подачи ее в определенное время вместе с другими новостями. Кроме того, эксплуатируются привлекательные для адресата ценности и потребности для поощрения его предубеждений и интересов, а истинные намерения адресанта не раскрываются. Следствием являются одностороннее освещение событий, политика двойных стандартов, что вызывает искаженное представление в сознании, страх, ужас, панику и т. п. (например, частная собственность на землю: обсуждается преимущественно сельскохозяйственная сфера, а не промышленная, бытовая; разграничение понятий: а) с точки зрения Запада и Киева, сторонники Евромайдана (борцы за демократию, свободу и независимость, сторонники единства страны и др.) и их оппоненты с Юго-Востока Украины (террористы, ополченцы, федералисты, сепаратисты, пророссийские), б) с точки зрения России, Юго-Востока Украины, протестующие с Юго-Востока Украины (ополченцы, повстанцы, сторонники федерализации и др.) и их оппоненты (хунта, майдауны, майданутые, бандерлоги, националисты, бендеровцы, фашисты, убийцы, звери, дикари, Правый сектор Евромайдана, боевики правого сектора, сотня самообороны Майдана, небесная сотня и др.).
Тематические классификации страхов основаны на выделении объекта или субъекта страха, сферы его реализации: социальные, политические, экономические, бытовые, деловые, педагогические и пр. страхи. В связи с тем, что «политические медиастрахи» (М. Р. Желтухина) наиболее распространены в современном обществе, хотелось бы остановиться на них подробнее. Политические страхи понимаются как эмоции, возникающие в ситуации политической угрозы внутри одного государства или в международной сфере. Медиавоздействие на чувства и эмоции адресата осуществляется в нужном для адресанта направлении, а именно в информировании о возможных угрозах в СМИ, в формировании определенных страхов, страхов реальных, невротических, страхах совести и т. п.
Политический страх государства раскрывается в страхе войны, терроризма и конкуренции. При этом страх войны преобладает в современном обществе. Если говорить о причинах появления войн, необходимо заметить, что существуют различные теории, согласно которым главные причины могут отличаться, но нельзя забывать, что основу многих теорий причин возникновения войн составляет агрессивная сущность человека (Э. Дурбин и Дж. Боулби). Она подпитывается сублимацией и проекцией, когда человек превращает свое недовольство в предубеждение и ненависть к другим расам, религиям, идеям или идеологиям. Согласно данной теории государство создает и сохраняет определенный порядок в местном обществе и в то же время создает базу для агрессии в форме войны [Дурбин, Боулби, 1939]. Война является объектом страхов, как государств, политических лидеров, так и народа. Однако все по-разному выражают свои страхи. Одним из ярких страхов общества, политических деятелей является война. О ней говорят как в отечественных, так и зарубежных СМИ. Война понимается как конфликт между политическими образованиями (государствами, племенами, политическими группировками и т. д.), происходящий в форме вооруженного противоборства, военных (боевых) действий между их вооруженными силами [Бутенко, Миронов, 1998], а также как продолжение политики иными, насильственными средствами [Клаузевиц, 2008].
В американских СМИ по большей части речь идет о глобальной войне, исход которой не сулит ничего хорошего для всего человечества. Основной работой, которая касается этой темы, является работа С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций». Необходимо отметить, что с 1990-х годов данная работа пользуется огромной популярностью и возможно оказала значительное влияние на американское общество. На-
звание данной работы прогнозирует, что грядущая война будет глобальной и затронет если не весь мир, то огромную его часть. В отличие от других американских авторов, которые писали о войнах, С. Хантингтон говорит не войнах между племенами, государствами, народами, а о войне между двумя цивилизациями: Западом и Востоком, именно между христианским Западом и исламским Востоком. И объясняет причины возникновения войны тем, что человек по своей сути агрессивен и что главная проблема заключается в культурных различиях стран. Одни хотят сохранить территориальную целостность, другие нажиться на богатствах первых и т. д. Говоря о страхах политиков, С. Хантингтон использует глаголы, которые выражают неуверенные действия. Например, в восьмой главе автор говорит: «Запад пытается, и будет продолжать пытаться сохранить свое высокое положение и защищать свои интересы, называя их интересами "мирового сообщества"» [Хантингтон, 1998]. Глаголы «пытается» и «будет продолжать пытаться» выявляет слабую сторону европейских политиков, которые на протяжении длительного времени не смогли установить свое признание во многих странах мира. Автор также часто использует агрессивно окрашенную лексику. Например, «фундаментальные различия», «антагонистичные отношения», «глобальная война», «война цивилизаций», «война религий». Эти же выражения применяют и другие американские авторы (К. Зигфельд говорит о глобальной войне и использует выражение «революция» (American thinker, 18.11.2010)). Например, The world in expectation of revolution / Мир в ожидании революции (American thinker, 18.11.2010); Стратегические недостатки нового сдерживания (The American Conservative); Кто будет определять процветание планеты? (The National Interest, 24.04.2014); Заблуждения американских «ястребов» («The American Conservative», 22.04.2014); В выходные дни Питер Бей-кер (Peter Baker) из New York Times сообщил, что администрация Обамы теперь откажется от своих давних отношений сотрудничества с Россией (в рамках многократно высмеянной политики «перезагрузки») и перейдет к политике изоляции в попытке ограничить «экспансионистские амбиции» России в ближнем зарубежье и по сути дела превратить ее в государство-изгоя. По словам Бейкера, администрация фактически привела в соответствие с требованиями сегодняшнего дня политику сдерживания времен холодной войны, автором которой является Джордж Кеннан (George F. Kennan). Смысл ее идеи заключается в том, чтобы сформировать общемировой консенсус против ревизионистской внешней политики России. На первый взгляд, такой замысел впол-
не разумен и указывает на то, что администрация отходит от своего бессистемного отношения к разрушающимся российско-американским отношениям, отдавая предпочтение стратегической и более долгосрочной концепции. ...Опять же, к сожалению, изложенный Бейкером новый подход кажется очередным примером того, как администрация Обамы за лесом не видит деревьев и не понимает, что политика изоляции и наказания России за ее провокации на Украине, хоть и может принести в ближайшее время удовлетворение, но из-за нее США будет гораздо труднее отстаивать свои интересы национальной безопасности в гораздо более важных районах, чем Украина. (The Containment Revival's Strategic Shortcomings, 24.04.2014 http://www.inosmi.ru/ world/20140425/219833224.html#ixzz2ztXpLAPv); В своем годовом прогнозе на 2014 год компания Stratfor (американская частная разведывательно-аналитическая компания, которую некоторые называют «теневым ЦРУ» — прим. пер.) посчитала, что России удастся нейтрализовать Украину после того, как бывший президент Виктор Янукович решил отказаться от подписания соглашения об ассоциации с ЕС. Аналитики компании, как сказано в ее «Прогнозе на II квартал 2014 года», ждали демонстраций, однако не рассчитывали на то, что Соединенные Штаты и европейские страны воспользуются протестами и нанесут удар по самому чувствительному для России месту на ее периферии. Эти откровения Stratfor так и не были опубликованы и прокомментированы американскими СМИ — слишком уж они откровенны и не укладываются в пропагандистское русло. Скорее всего, их даже и в редакциях особо не читали. А стоило бы. «То дежавю холодной войны, что воцарилось в Евразии в последние месяцы, ни в коей мере не является ни началом, ни окончанием американо-российского противостояния. Stratfor следил за приливами и отливами этой борьбы, в том числе за оранжевой революцией 2004-2005 годов, в ходе которой американские и европейские неправительственные организации пытались, но так и не смогли надежно привязать Украину к Западу, а также за российским вторжением в Грузию в 2008 году, которым Путин продемонстрировал пределы воз -можностей Запада по оказанию поддержки странам, находящимся по периметру России». Таков вывод аналитиков о текущей ситуации. А вот что, по их предположению, будет в не столь отдаленном будущем: «Мы ждем, что вспышка первого квартала угаснет, и ситуация вернется в те рамки, которые определяли ее на протяжении основного периода холодной войны. Соединенные Штаты и Россия отказываются от выдумки о том, будто они координируют свою политику с расколотой Европой.
Конечно, обе стороны будут обсуждать с европейцами различные вопросы, но границы нынешней конфронтации будут определяться на переговорах между США и Россией». А Украина сохранит свое первостепенное значение для Москвы. Однако, то, что позволено американским аналитикам, не позволено американским журналистам. Хотя некоторые из них достаточно отчетливо, как Николас Гвоздев в The National Interest (17.04), показывают предысторию проблемы: «кризис на Украине все равно нельзя занести в разряд совершенно непредсказуемых событий с серьезными последствиями, которые мы по факту пытаемся представить более объяснимыми. Переговоры о заключении соглашения об ассоциации между Украиной и Евросоюзом шли несколько лет, и Россия громко и отчетливо излагала свои возражения по поводу раз -личных положений этого договора». Тем не менее, следует признать, что ситуация с освещением украинского кризиса несколько изменилась, причем — в лучшую сторону: некоторые ведущие и популярные издания позволили себе признать украинский кризис внутренним делом этой страны. Основанием для этого в значительной степени послужила четырехсторонняя встреча по Украине в Женеве 17 апреля. По мнению самой многотиражной газеты США — USA Today — чтобы разрядить кризис на Украине, потребуются гораздо более существенные меры, чем то соглашение, которое дипломаты достигли в четверг в Женеве. В своей редакционной статье от 18 апреля она многие вещи называет своими именами и пишет, в частности, следующее: «Прозападное правительство в Киеве уже сделало первый шаг, приняв закон об амнистии участников протестов. Однако протестующие требуют, чтобы правительство продолжало двигаться в этом направлении — и не без оснований. Про-российское правительство, за которое они голосовали, было свергнуто в результате переворота. Поэтому они не считают нынешнее правительство законным». Газета признает кризис внутриукраинским и считает, что «обе противоборствующие стороны — при поддержке международной дипломатии — должны получить возможность двигаться по направлению к новой конституции, в которой будут закреплены принципы децентрализации некоторых полномочий, отражающие естественное разделение Украины». Более того, следует признание о том, что, «начиная с Оранжевой революции 2004 года, ни прозападные, ни пророссийские правительства не смогли создать прочных институтов, способных обеспечить связи с востоком и западом одновременно, а вместо этого опирались на коррумпированное влияние олигархов. Исправление этой ошибки должно стать долгосрочным приоритетом
для властей Украины». Знаменательное уточнение: и ошибка признана, и тот, кто ее должен исправить, определен, то есть, власти Украины. Под властями американцы — как политики, так и журналисты — понимают только людей в Киеве. А дальше следуют логические неувязки, и кризис вновь перестает быть украинским: «Однако прежде чем это станет возможным, Путин должен начать менять свой курс, отозвав из Украины провокаторов, которых он туда направил, чтобы дестабилизировать ситуацию в стране, и 40 тысяч российских военнослужащих, размещенных вблизи украинской границы». В тот же день другая влиятельная газета, «Вашингтон Пост», поместила интервью министра иностранных дел Польши Радослава Сикорского, в котором журналист неоднократно задавала достаточно провокационные вопросы типа «Итак, Россия отправляет своих агентов в города на востоке Украины, и затем они удерживают эти города?» И, разумеется, получала желаемые ответы: «Они направляют туда оперативников [военной разведки] и тратят огромные деньги на этих сепаратистов, потому что общество не испытывает особого энтузиазма в этом вопросе». Женевское соглашение по Украине стало дипломатическим шедевром для г-на Путина, сделала вывод газета The Wall Street Journal (18.04). Может быть, именно поэтому, по признанию журнала «Тайм» (Time, 18.04), это соглашение «выглядит таким же хрупким, как пасхальное яйцо»: «Госсекретарь Джон Керри, который принимал участие в разработке соглашения в Женеве вместе с представителями России, Украины и Евросоюза, заявил, что это соглашение является всего лишь „словами на бумаге". В беседе с журналистами президент Обама отметил, что он не уверен, что „мы можем рассчитывать" на исполнение условий соглашения». Сходные оценки женевскому соглашению дает и The Washington Post (22.04): «Не существует ясных механизмов претворения женевского соглашения в жизнь, а пророс-сийские силы в Донецке уже заявили, что оно их не касается... Участие в этих переговорах давало Путину возможность оттянуть введение дополнительных, более жестких санкций. В этом отношении женевские переговоры принесли больше отрицательных, чем положительных результатов. Санкции — это единственный действенный способ заставить Путина пересмотреть свою политику агрессии, а также породить внутри России противодействие его политике». «То, что сейчас происходит в унылых провинциальных городах [юго-востока], на самом деле представляет собой вопрос жизни и смерти для Украины... Помимо того, что Россия может продолжить свое наступление на восточные области Украины, Москва способна наглядно продемонстрировать бессилие
нового правительства перед лицом кризиса национального выживания», писала The Wall Street Journal (18.04). О том, что Россия давно уже призывает руководство Украины начать слушать людей на востоке и таким образом урегулировать реальный «кризис национального выживания», «большая» пресса не пишет. Получается, что нежелание нынешних украинских властей в Киеве прислушаться к требованиям русских и русскоязычных жителей Украины никакого отношения к украинскому кризису не имеет. Имеет отношение только Россия. Яценюк призвал мир дать России «по зубам» (25.04.2014 / http://news.mail.ru/ politics/17985738/?frommail=1).
Как видно из приведенных примеров, американские массмедиа создают у своей аудитории отрицательный образ России: «нехорошей и страшной» России, помогающей «нехорошим» протестующим. О реальных действиях, точнее, бездействии властей в Киеве, американские СМИ не сообщают. В небольших изданиях, правда, встречаются неожиданные заявления типа «Украина тоже виновна в агрессии России» (American Thinker, 18.04), но логика в них хромает. Автор убеждает читателя в том, что руководители Украиныi не сделали ничего за годыi ее независимости, чтобыi достичь такой экономической свободыi как, например, Эстония. Тогда более вы/сокий уровень жизни, чем у россиян, сдержал бы/ стремление жителей юго-востока и Крыма к «воссоединению». Но тогда при чем здесь «агрессия» России? И почему «воссоединение» поставлено автором в кавы/чки? Он не видел реальных, без цензуры!, телерепортажей из Кры/ма? Тогда он — плохой журналист... При этом «Американцы! не считают Украину своей проблемой», как утверждает автор статьи в журнале The American Conservative (19.04). И справедливо замечает: «Моральную проблему трудно увидеть даже на Восточной Украине. Киевский режим провозглашает „террористами" русских, захваты/вающих центрыi городов точно так же, как демонстранты/ с Майдана захваты/вали Киев. Если партия „Свобода"и „Правы/й сектор" дерутся с полицией и поджигают здания, чтобыi свергнуты Виктора Януковича, законно избранного президента Украиныi, нам говорят, что это героизм. Почему же тогда узурпаторыi, унаследовавшие власть Януковича, недовольныi, когда с ними ведут себя точно так же? Нет ли в этом явного лицемерия? И как мыi, американцыi, вообще смеем с благочестивы/м видом осуждать действия русских на Украине»? «Президент Обама и Джон Керри, бесспорно, опять сели в лужу, как и в случае с сирийской „красной чертой",— резюмирует автор. Тем не менее, они продолжают лезть в чужие дела и бросаться
предупреждениями и угрозами, которые они не в силах воплотить в жизнь. Они усердно блефуют и хвастаются, хотя американский народ говорит им: „Это не наша драка"». А что касается пропагандистских усилий американских СМИ, то весьма любопытна и откровенна статья в журнале Salon (17.07) под говорящим названием «Миф о либеральных СМИ официально умер: наглая пропаганда, историческое беспамятство и New York Times». (24.04.2014 / http://www.inosmi.ru/ o verview/20140424/219817749.html#ixzz2zta2zrFd).
В американских СМИ, особенно в интервью с государственными лицами, речь идет также о Китае как о государстве, которое является источником беспокойства всего мира. Например, «the world is worried about China» / Мир обеспокоен Китаем», «Economists are busily debating the usual: Will China have a hard or soft landing?» / «Экономистыi тщательно обсуждают: ждет ли Китай мягкое приземление» (Business Time, April, 06.10.2013).
Б. Обама в своем выступлении ноябре 2012 года заявил, что «Пекин в долгосрочной перспективе будет оказывать все большее влияние на экономику и военную сферу США» (National journal, 10.06.2012).
В интервью Форбс в 2007 году, Б. Обама назвал Китай пугалом: «China right now is the current bugaboo» — «Сейчас Китай современное пугало», кем пугают всех вокруг (Forbes, 22.05.2007). У адресата складывается такое представление, что Китай не является как таковой угрозой.
Некоторые пугливые американские журналисты приводят цифры об экономическом развитии Китая, указывая малые сроки больших достижений, передавая свои страхи адресату. Например, «In 2001, China ranked sixth among the world's economies. Today it stands at number two, on track to overtake the U.S. and become the world's largest economy in the next 'decade» / «В 2001 Китай занимал 6 место среди мировых экономических держав, сегодня он стоит на второй мете, наступая на пятки Америке и намерен стать первым во втором десятилетии» (The Atlantic, 26.03.2013).
Американские политики опасаются любых военных столкновений с Китаем, хотя считают, что китайская армия вряд ли сможет противостоять американской, по крайней мере, потому что не была вовлечена ни в одну войну с 1967 года.
На фоне роста военного потенциала Китая, как заявляют многие авторитетные СМИ США, Америка боится усиления Китая во всем регионе. В связи с этими опасениями, США 03.01.2012 года приняли
стратегический документ «Sustaining U S Leadership: 'Priorities for 21 century defense» — Программа поддержки лидерства США: приоритетыI в сфере безопасности в 21 веке» (Council on FR, 05.01.2012). В данном документе Китай характеризуется как агрессор. Например, «Military vehicle» / военная машина, «potential adversary» / потенциальный противник (Sustaining U S Leadership: Priorities for 21 century defense, 2012).
В статье, опубликованной 23 мая 2012 года в журнале «Внешняя политика» под названием «5вещей о китайской милитаризации, о которых нам не говорит Пентагон» Т. Мосс пишет о военном состоянии Китая, как державы. Например, «On its current trajectory, China could overtake the United States as the world's biggest military spender in the 2020s or2030s--but there are too many unknown variables to 'accurately predict if this will happen» / «Следуя своей существующей траектории, Китай может наступать на пятки самому крупному расточителю в военной сфере в 2020-х, 2030-х года— Америке. Но существуют множество факторов, чтобыi точно предсказы/ваты, будет ли так на самом деле» (Foreign policy, 23.06.2012).
В сравнительных выражениях, которые автор использует для характеристики Китая, существует некая насмешка. Например, «paper tiger»/«бумажный тигр», «fire-breathing dragon»/«огнедышащий дракон», «string of pearls» — нити жемчуга (Foreign policy, 23.06.2012). Так или иначе, Китай является одним из тех стран, вести войну с которой опасаются в США.
Часто встречаются заголовки, в которых фигурируют Россия, Китай и Америка. Например, «The Real Reason to Worry About China» / «Реальные причиныi беспокойства за Китай», «United States, China Compete for Russia's Favor»/«США и Китай в борьбе за благосклонность России», «U.S. in cyberweapons race with China, Russia»/«Гонка кибероружий между США, Россией и Китаем».
Угроза войны, страх перед войной, как мы видим, свойственны всем государствам, в т.ч. и супердержавам. Установлено, что страх государства перед мощью другого государства определяет и внешнюю, и частично внутреннюю политику. Например, американские СМИ рассматривают Китай как соперника, в то время как отношение к Ирану, выраженное в американских СМИ, содержит больше отрицательной информации (негативная оценочная лексика, военная метафора, эпитеты и т.п.), а российские СМИ чаще говорят об Иране, как о партнере. Если в российских СМИ Америка описывается как партнер, страна, с которой у нас есть
много общего, в том числе, цели (поддержание безопасности, противодействие террористам и др.), то в американских СМИ Россия рассматривается как страна, которая не хочет сотрудничать, а только провоцирует супердержаву (метафоры, метонимии, сравнения, антиномии и др.).
Таким образом, культивирование политических медиастрахов, кардинальное изменение установок в сознании людей вполне возможно в определенных социально-политических и экономических условиях и при массированной пропаганде в СМИ. Этот вывод говорит об определенной «податливости», управляемости общественного сознания и общественного настроения, его стереотипичности, мифологичности, метафоричности.
Список литературы:
Автономова Н.С. Метафорика и понимание // Загадка человеческого понимания.— М., 1991.
Баранов А. Н. Политический дискурс: прощание с ритуалом // Человек.— 1997.— №6.
Барт Р. Мифологии.— М., 1996.
Бессонов Б. Н. Идеология духовного подавления.—М., 1971.
Боулби Дж. Теория привязанности и психоанализ. [Электронный ресурс] http://www.psystatus.ru/article.php?id=376&page=3 (дата обращения 12.02.2013)
Бутенко А. П., Миронов А. В. Сравнительная политология в терминах и понятиях. Учеб, пособие.— М., 1998.
Дмитриев А.В. Неформальная политическая коммуникация / А. В. Дмитриев, В. В. Латынов, А. Т. Хлопьев. — М., 1997.
Добросклонская Т.Г. Медиалингвистика: системный подход к изучению языка СМИ.— М., 2008.
Желтухина М. Р. Коммуникативные технологии в XXI веке / М. Р. Желтухина, А. В. Омельченко. — Волгоград, 2008.
Желтухина М. Р. Медиадискурс: структурная специфика // Ме-диатекст: стратегии — функции — стиль: коллективная монография / Л. И. Гришаева, А. Г. Пастухов, Т. В. Черны/шова (отв. ред.). — Орел, 2010а.
Желтухина М.Р. Роль информации в медиадискурсе // Вестник ЦМО МГУ. Филология. Культурология. Педагогика. Методика. — 2010.— № 3. — М., 2010б.
Желтухина М.Р. Слухи как форма стихийной передачи информации в современной массовой коммуникации / М. Р. Желтухина, К. В. Раз-мерова // Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире.— Волгоград, 2010.
Желтухина М.Р. Суггестивное воздействие в русской, английской и немецкой лингвокультурах / М. Р. Желтухина // Коммуникативные технологии в образовании, бизнесе, политике и праве XXI века: Человек и его дискурс — 3.— М., Волгоград, 2007.
Желтухина М. Р. Тропологическая суггестивность массмедиально-го дискурса: О проблеме речевого воздействия тропов в языке СМИ: Монография.— М.; Волгоград, 2003.
Желтухина М. Р. Тропологическая суггестивность массмедиально-го дискурса: О проблеме речевого воздействия тропов в языке СМИ : Монография / М. Р. Желтухина.— М.; Волгоград, 2003.
Желтухина М.Р., Омельченко А. В. Диалог культур в условиях информационной глобализации и массовой коммуникации // Русский язык в центре Европы. — № 1З.— Братислава: Ассоциации русистов Словакии, 2010.
Желтухина М.Р., Омельченко А.В. Коммуникативные технологии в XXI веке.— Волгоград: НОУ ДПО «ШАМ АО», 2008a.
Желтухина М.Р., Омельченко А.В. Психология массовых коммуникаций.— Волгоград, 2008б.
Изард К. Э. Воздействий эмоций на человека / Перев. с англ. — СПб.: Питер., 1999.
Кашкин В.Б. Кого класть на рельсы? К проблеме авторства в политическом и рекламном дискурсе // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Карасика, Г. Г. Слышкина. — Волгоград, 2000.
Киклевич А.К., Потехина Е.А. О суггестивной функции текста // Фатическое поле языка: Памяти проф. Л. Н. Мурзина.— Пермь, 1998.
Клаузевиц К. О войне.— М., 2008.
Кравченко И.И. Политическая мифология: вечность и современность // Вопросы философии. — 1999.— № 1.
Мелетинский Е. М. Структурно-типологическое изучение сказки // Пропп В.Я. Морфология сказки. — М., 1969.
Норманн Б. Ю. Лексические фантомы с точки зрения лингвистики и культурологии // Язык и культура: 3-я междунар. конф. — Киев, 1994
Ольшанский Д.В. Основы политической психологии / Д. В. Ольшанский.— Екатеринбург, 2001.
Парсонс Т. О структуре социального действия.— М.: Академический проспект, 2002.
Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. Проблемы палеоп-сихологии.— М., 1974.
Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — 2-е изд., доп. и испр. — М., 1979.
Почепцов Г.Г. Информационные войны.— М.; Киев, 2000. Почепцов Г.Г. Коммуникативные технологии двадцатого века.— М.; Киев, 2001а.
Почепцов Г.Г. Коммуникации // Реклама: внушение и манипуляция. Медиа-ориентированный подход: Уч. пос. для фак-тов психологии, социологии, экономики и журналистики. — Самара, 20016.
Почепцов Г.Г. Теория и практика коммуникации: От речей президентов до переговоров с террористами. — М., 1998.
Рождественский Ю. В. Теория риторики. — 2-е изд., испр. — М., 1997. Соколов А. В. Введение в теорию социальной коммуникации. — СПб.,
1996.
Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному. — СПб.; М. 1997.
Хантингтон С. Столкновение цивилизаций.— М., 1998. Хюбнер К. Истина мифа.— М., 1996.
Чередниченко Т. Кризис общества — кризис искусства. — М., 1987. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса: Монография. Волгоград, 2000.
Элиаде М. Аспекты мифа.— М. 1996а.
Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии / Пер. с англ. — М., К. 1996б. Элиаде М. Священное и мирское.— М., К., 1994. Durbin, E.F.L. and Bowlby J . Personal Aggressiveness and War. Oxvord.: Oxford University Press, 1939.
Freire P. Pedagogy of the Oppressed. — N.Y., 1971.
Kamenetsky С. Folklore as a Political Tool in Nazi Germany // Journal of American Folklore. — Austin (Tex.), 1972.—Vol. 85.
Lasswell H. Power and Society.— N. Haven: Yale Univ. Press, 1950. Nord P. Lintoxication — Anne Absolue de la Guerre Subversive.— Paris,
1980.
Thomson O. Mass Persuasion in History: An Historical Analysis of the Development of Propagandatechniques.— Edinburgh, 1977.
