CC BY
23
Указанный просчет системы образования может дорого обойтись стране. Наши специалисты не имеют практических навыков действий в условиях осуществления экономических войн, ими недооцениваются знания в сфере информационных и энергосберегающих технологий, у них слабая подготовка в сфере международного права и т.д. и т.п. Причем речь идет не только о системе базового образования, но и о существующей в стране системе переподготовки управленческих кадров.
Решение вышеуказанных проблем должно, на наш взгляд, осуществляться в рамках носящих долгосрочный характер региональных доктрин экономического развития. К разработке такого рода стратегических документов должны быть привлечены не только региональные чиновники, но и представители федеральных ведомств, а также бизнесмены и ученые. Долгосрочная перспектива позволит избежать трат ресурсов на неперспективные проекты, снизить уровень коррупции и повысить инвестиционную привлекательность региона с точки зрения зарубежных и отечественных инвесторов. Предлагаемые новые инструменты экономического планирования, безусловно, должны быть обсуждены научным сообществом и автор статьи готов принять в этом обсуждении участие.
Литература
1. Тишинский Я. Им на Руси жить хорошо... Зарплата российских чиновников за год выросла на треть // Новые Известия. 2006. 12 сент.
Северо-Кавказская академия государственной службы
2. Цит. по: Кузьмин В., Галицких О. Два совета Грефа. Владимир Путин повысил статус Кубанского форума // Российская газета (Федеральный выпуск). 2006. 30 сент.
3. Цит. по: Строителева Е. Экономический минимум // Город N. 2004. № 49 (606). С. 5.
4. Цит. по: Гончарова Ю. Кубань обязана быть богатой // Эксперт. 2004. 1 нояб.
5. Цит. по: Павловский А. Чиновники шокировали донского губернатора способами расходования бюджетных средств // Коммерсантъ Ростов. 2004. 17 нояб.
6. Коррупция как социальное и экономическое явление / Результаты социологических опросов, проведенных в марте-апреле 2003 г. / Под ред. Х.В. Дзуева. Владикавказ, 2004.
7. Рогов К. Академический обмен // Коммерсантъ, 2006. 12 сент.
8. См.: Global Competitiveness Report 2006-2007 / The World Economic Forum. Geneva, 2006.
9. Цит. по: Велетминский И. Рейтинг засудили. Россию поставили на 62-е место // Российская газета (Федеральный выпуск). 2006. 30 сент.
10. Кудашов В.И. Проблемы публичной политики в формировании национальной идеологии // Центры публичной политики и Фабрики мысли в странах бывшего СССР и Восточной Европы: Тез. докл. Междунар. конф. СПб., г. Пушкин, 22-24 сентября 2005 г. СПб., 2006.
11. Васильев М.Е. Социологический анализ информатизации органов государственного и муниципального управления (на примере Южного региона РФ): Автореф. дис. ... канд. социол. наук. Ростов н/Д, 2003. С. 8.
_6 декабря 2006 г.
© 2006 г. Р.В. Базиков
СТАНОВЛЕНИЕ РОССИЙСКОЙ МНОГОПАРТИЙНОСТИ: МЕЖДУ СИСТЕМОЙ И КВАЗИСИСТЕМОЙ
Прежде всего следует определиться с дефинициями. В контексте данной работе под партийной системой понимается особый тип организации партийного пространства, характеризующийся наличием не менее двух относительно самостоятельных и организационно оформленных политических субъектов (партий), которые реально претендуют на участие или участвуют в реализации государственной власти, используя выборы в качестве базового механизма, обеспечивающего их доступ к этой власти. Партийная система включает сами партии, их отношения друг с другом, а так же их отношения с обществом и государственными органами, она выступает в качестве политического института, реализуя ряд важнейших функций. В соответствии с такой трактовкой, ни монопартийные образования, ни система с партией-гегемоном, ни атомизированная многопартийность не являются настоящими партийными системами. В первых двух случаях выстраивается не собственно партийная, но государственная система, в последнем - партийное пространство организованно не в виде системы, а в виде агломерации или даже хаоса.
Особым способом организации пространства политических партий, достаточно сходным по внешним проявлениям с настоящими партийными системами, но отличным от них в своей сущности, выступает партийная квазисистема. Она возникает как имитация настоящих партийных систем (прежде всего, имитируются взаимосвязи между партиями и функции партийной системы) в результате деятельности неких внешних субъектов или структур. Основная цель имитации в рамках этой системы двояка. С одной стороны, она заключается сокрытии того, что решения, формально относящиеся к компетенции политических партий, принимаются иными структурами, а с другой - в легализации соответствующих политических решений.
Многопартийность в контексте работы - родовое понятие по отношению к понятиям «партийная система» и «квазисистема», т.е. под многопартийностью может пониматься как тот, так и другой тип организации пространства политических партий (главное, чтобы оно включало более одной партии и не было хаотичным).
Парламентские выборы 1993 г. дали мощнейший импульс развитию российской многопартийности, многие отечественные исследователи даже полагают и не без оснований, что в декабре 1993 г. произошло рождение этого феномена. При этом внимательный анализ показывает, что заданный импульс был неоднороден. По большому счету речь следует вести о двух совпавших по времени импульсах, задавших различные траектории для развития российской многопартийности, хотя различие этих траекторий в полной мере проявилось гораздо позже.
Смешанная система выборов Государственной Думы в той ее части, которая предполагала формирование половины депутатского корпуса по единому федеральному округу на основе списков избирательных объединений, резко подняла статус политических партий в общественном мнении, а также усилила их роль в рамках института представительной власти. До этого большинство российских партий вообще были не известны широкой аудитории россиян, избирательная же кампания привлекла к ним всеобщее внимание (естественно, это касалось прежде всего партий, принявших участие в выборах). Особо следует отметить возрастание роли политических партий в избранной Думе в сравнении с предшествующим ему высшим законодательным органом - Верховным Советом, где ведущую роль играли беспартийные фракции.
В новой Думе партийная составляющая оказалась весьма существенной. Примечательно, что помимо депутатов, избранных по партийным спискам, немало партийных депутатов оказалась и среди одномандатников (около 40 %). В итоге партии превратились в держателя «контрольного пакета» парламентских мест (70 %).
Однако наряду с означенными позитивными «подвижками» были и иные моменты. Прошедший одновременно с парламентскими выборами референдум по российской Конституции легитимировал заложенную в ней новую модель взаимоотношения ветвей власти, которую впоследствии многие стали именовать суперпрезидентской республикой. Для данной модели характерен весьма ограниченный набор полномочий парламента по контролю над правительством в сочетании с практически безграничной властью президента в вопросах формирования кадрового состава правительства, регуляции его текущей деятельности, определения ключевых направлений правительственной политики.
Влияние суперпрезидентской модели на развитие многопартийности и деятельность российских партий весьма точно охарактеризовал М.В. Данилов: «Во-первых, российские партии, даже будучи напрямую представлены в составе правительства (речь идет о представительстве партии, а не отдельных членов), оказались неспособны реализовывать партийную программу, поскольку политика правительства зависит даже не от его состава и структуры, а от позиции президента и параконституционных практик президентской администрации или других структур типа Совета Безопасности... Если правительство представляет из себя орган, подотчетный фактически только президенту, то ни партийная идеология, ни, тем более, коалици-
онные договоренности не могут быть основой правительственной политики, и в этом случае альтернативами для представителей партий являются либо уход из правительства в случае явного несогласия с правительственным курсом, либо полное следование „генеральной линии" и отказ от партийной идентичности. Во-вторых, поскольку в рамках российской Конституции Государственная Дума не обладает влиянием на состав и политику правительства, изменяется традиционный механизм создания проправительственных (равно как и антиправительственных) коалиций фракциями парламента» [1].
Классические парламентские коалиции, созданные на основе сходства партийных программ либо на основе межпартийного «торга» о составе правительства, в российских условиях просто потеряли смысл, поскольку не могли иметь никаких серьезных практических последствий (в смысле влияния на реальную политику государства).
Таким образом, были заложены два важнейшие элемента в формирование партийной квазисистемы. Влияние партии на реальный политический процесс исходно ограниченно конституцией. Существенно ограничены коалиционные возможности партий, что, естественно, выступило препятствием для установления прочных межпартийных отношений.
Особо отметим, что сам подход исполнительной власти и президента Ельцина (выступивших инициаторами избирательной реформы, которая повысила представительство партий в парламенте) к развитию многопартийности имел достаточно прагматическую мотивацию. Партии предполагалось развивать не потому, что они воспринимались властью как необходимый элемент гражданского общества, хотя определенные иллюзии на этот счет возможно и были присущи отдельным представителям «ельцинской» администрации, но потому, что администрация посчитала партии более удобным объектом для манипуляций в сравнении с независимыми депутатами Верховного Совета. Именно прагматизм подобного подхода во многом определил появления российского «ноу-хау», так называемой партии власти, которая в различных обличиях и под различными названиями существовала на протяжении всего постсоветского периода.
К 1995 г. страна подошла в состоянии масштабного социального и экономического кризиса. В этой ситуации не удивляет стремительное падение доверия населения практически ко всем государственным и политическим институтам страны. Причем наблюдалась определенная зависимость между уровнем влияния властного института или конкретной персоны и падением доверия к нему. Иными словами, избиратели винили в кризисе всех, кто имел власть, и винили тем больше, чем больше власти соответствующие персоны или политические институты имели. Естественно, что кризис доверия коснулся прежде всего президента и правительства, но и институт политических партий не избежал общей участи.
Тем не менее, несмотря на кризис доверия, общее число избирательных объединений, принявших участие в парламентской кампании 1995 г., существен-
но возросло в сравнении с 1993 годом (13 - в 1993 г., 43 - в 1995 г.). При этом число объединений, преодолевших 5%-й барьер, наоборот, снизилось (4 - в 1995 г., 7 - в 1993 г.). Победителями оказались КПРФ (22,3 %), ЛДПР (11,18 %), «Наш дом - Россия» (10,13 %), «Яблоко» (6,89 %) [2].
В целом же партии существенно укрепили свои позиции в Думе (доля партийных депутатов в 1995 г. составила 83 против 70 % в 1993 г.). Особенно усилились оппозиционные партии, в частности «левые» контролировали около половины депутатов. Однако данный успех коммунистов и их союзников рассматривался и самими партиями и общественным мнением лишь как репетиция главного события - выборов президента.
В отечественной политологии давно уже стала общим местом трактовка президентских выборов 1996 г. как эпохального события, своего рода, «рубикона», когда в результате противостояния демократических (или реформаторских) и коммунистических сил совершился окончательный переход России в направлении демократического пути развития, сделавший невозможным возврат к советскому прошлому. Со временем становится все очевиднее, что если возврат к советскому прошлому действительно невозможен, то это еще не гарантия демократического пути развития России, который для многих уже выглядит, мягко говоря, сомнительным. Таким образом, приходит время, если не полностью изменить интерпретацию событий 1996 г., то, по крайней мере, взглянуть на них под другим углом. Трудно отрицать, что тогда столкнулись два идеологические лагеря (правые и левые, либо демократы и коммунисты, если использовать терминологию, популярную в 1990-е гг.). При этом не следует впадать в заблуждение, что консолидация демократического лагеря могла реализоваться исключительно вокруг Б.Н. Ельцина. Все опросы общественного мнения, проводимые за полгода до президентских выборов, фиксировали, что фигура Ельцина пользовалась минимальной популярностью. Рейтинг того же Григория Явлинского (вполне приемлемой фигуры для консолидации демократов в 1996 г.) существенно превышал рейтинг действующего президента.
Для кого Ельцин был действительно незаменимым кандидатом в 1996 г., так это для пресловутой «семьи», а также для высшего эшелона российской исполнительной власти (в частности, для руководителей президентской администрации). Для них победа любой другой персоны, не только коммуниста, но и демократа, могла иметь катастрофические последствия. Соответственно ключевая задача сторонников Ельцина заключалась не столько в том, чтобы победить коммунистов, сколько в том, чтобы победить все партии и их кандидатов.
Поставленная задача была решена. Таким образом, победа Ельцина, возможно, и стала победой «демократических» сил, но не в меньшей, если не в большей степени она стала победой высших эшелонов исполнительной власти над политическими партиями. Если использовать принятый в начале статьи понятийный аппарат, то можно утверждать, что в 1996 г. во время выборов президента впервые произошло серьезное столкновение между тенденциями системной и квазисистемной организации российской многопартийнос-
ти, причем последняя тенденция в данной ситуации возобладала.
Действительно, до 1996 г. элементы партийной системы и партийной квазисистемы в России формировались достаточно обособленно друг от друга. Политические партии до означенного времени слишком были заняты собой (они формировали электоральную базу, делили посты в парламенте, конкурировали за свободные политико-идеологическом ниши), чтобы всерьез озаботиться участием в реальной политике. Кроме того, организационная слабость, высокая фрагментация партийного пространства, особенности российской конституции не позволяли пока партиям эффективно бороться за влияние на исполнительную власть. Возможно, что партии сдерживали свои властные амбиции по причине общей динамики общественного мнения в стране - президент Ельцин стремительно терял популярность. Это позволяло партиям и их лидерам надеяться, что получить исполнительную власть можно будет «одним махом», выиграв президентскую кампанию. Исполнительную власть до поры так же устраивала ситуация, когда партии занимались парламентской «говорильней», а она единолично определяла реальный политический курс страны.
Однако такая идиллия не могла продолжаться бесконечно. Парламентские выборы 1995 г. снизили фрагментацию партийного состава Государственной Думы, усилив тем самым позиции наиболее крупных партий. Одновременно кризис доверия к Ельцину достиг своего пика. Партии - и левые, и правые - все свои силы бросили на борьбу за президентское кресло (исключением, как ни трудно догадаться, явилась партия власти, в качестве каковой в это время выступал НДР).
Вполне естественно, что команда Ельцина не хотела сдавать власть без боя, вопрос в том, что позволило ей выиграть этот бой с политическими партиями (причем не только с коммунистами, но и со всеми партиями) в казалось бы безнадежной ситуации. Ответ на него, хотя и достаточно печальный, дан авторитетными исследователями [2]. Это использование административного ресурса для организации масштабных манипуляций общественным мнением, а порой и для откровенных фальсификаций итогов голосования. Во время парламентских выборов 1993 и 1995 гг. манипуляции и фальсификации, конечно, имели место, но они носили ситуативный характер и не могли существенно повлиять на итоги голосования (по крайней мере, по стране в целом). В 1996 г. основанные на административном ресурсе технологии манипуляций, фальсификаций, приемы прямого принуждения избирателей (Орешкин определял их как модель «контролируемого голосования») стали необходимым элементом в структуре формирующейся партийной квазисистемы [3]. Дело в том, что даже лишенные реальных рычагов влияния на исполнительную власть партии могут оставаться достаточно независимыми, если чувствуют за собой поддержку избирателей и осознают, что ее уровень и места в парламенте зависят исключительно от их собственных действий, эффективности борьбы с партиями-конкурентами. Партии, осознающие, что их успех на выборах напрямую связан с доступом к ад-
министративному ресурсу, который, естественно, контролируется бюрократической машиной государства, становятся «игрушками» в руках последней. Иными словами, чтобы эффективно контролировать партии, бюрократия должна научиться контролировать избирателей. Выборы 1996 г. показали, что это в принципе возможно. Это было серьезным шагом по пути квазисистемной организации российской многопартийности. Хотя утверждать, что в процессе президентских выборов 1996 г. партийная квазисистема была полностью сформирована, было бы неверно.
Во-первых, контроль электорального поведения был далек от совершенства (процент голосов, полученных Зюгановым, это красноречиво подтверждает).
Во-вторых, существовала возможность реванша политических партий в рамках следующего электорального цикла.
В-третьих, партии могли воспользоваться своим доминированием в Государственной Думе, чтобы усилить влияние на разработку политического курса страны, ограничив «монополизм» исполнительной власти в этом вопросе. До окончания президентских выборов партии отчасти пренебрегали такой возможностью, сконцентрировав все внимание на избирательной гон-
Последнее утверждение, на первый взгляд, противоречит тому, что говорилось ранее о закрепленном в Конституции РФ распределении полномочий между парламентом и президентом, которое минимизирует возможности парламента по формированию правительства. Однако это противоречие кажущееся, ведь влияние парламентских партий на курс правительства (да и на исполнительную власть в целом) может выстраиваться в позитивном или негативном ключе. В первом случае речь идет об участии партии в формировании персонального состава правительства и других исполнительных структур, посредством чего она стремиться реализовать на практике свою политическую программу, либо ее часть. В этом позитивном направлении возможности российских партий действительно были минимизированы действующей конституцией. Негативное воздействие партий на исполнительную власть выражается в блокировании ее инициатив, вплоть до объявления импичмента президенту и правительству. Здесь определенные возможности у отечественных партий, бесспорно, оставались.
Тем не менее многочисленные попытки оппозиции организовать импичмент президенту оказались безрезультатны. Более того, правительству даже удавалось ежегодно проводить бюджет (важнейший документ, определяющий направление экономического и социального развития страны). Таким образом, несмотря на то, что множество достаточно важных законов политические партии представленные в Думе второго созыва сумели «провести» вопреки воле исполнительной власти, в целом она сумела сохранить контроль над ситуацией. В борьбе за определение политического (в широком смысле) курса страны исполнительная власть продолжала побеждать партии, хотя эти победы давались с большим трудом, чем в период 1993-1995 гг.
В то же время положительных результатов это не приносило. За кратковременным периодом относительной стабилизации 1997 - первой половины 1998 г., произошел дефолт, который резко снизил и без того невысокий уровень благосостояния большинства россиян. Последовавшая за этим событием череда правительственных кризисов, окончательно дискредитировала режим Ельцина, который по уровню популярности упал практически до нуля.
В итоге за полгода до парламентских выборов 1999 г. ситуация во многом напоминала ситуацию лета 1995 г. Практически никто не верил, что Ельцин и его команда смогут «пережить» предстоящий электоральный цикл. Политические партии, прежде всего оппозиционные готовились к борьбе за «контрольный» пакет акций в парламенте и президентский пост.
Однако были и два серьезных отличия. Во-первых, в 1999 г. государственная бюрократия оказалась расколота. В «реанимацию» фигуры Ельцина не верили уже не только простые граждане, но и сами представители исполнительной власти. Сильные региональные лидеры выступили инициаторами создания новой партии -ОВР (Отечество - вся Россия), которая, представляя их интересы, могла бы, одновременно, иметь имидж оппозиции действующему режиму. Однако часть высших представителей федеральных структур, а также ближайшее окружение Ельцина такой «расклад» не устраивал. Они начали формировать собственное избирательное объединение, которое получило двойное название «Медведь» или «Единство». Неожиданным ходом в этой ситуации стало то, что новая «партия» дистанцировалась от фигуры Ельцина, но позиционировала себя как партия нового, стремительно набирающего популярность премьер-министра В.В. Путина. Таким образом, обозначился главный парадокс и интрига выборов 1999 г. В избирательной гонке приняли участие две партии власти, причем обе формировали имидж оппозиционных партий. Во-вторых, исполнительная власть в период между избирательными циклами 1995-1996 и 1999-2000 гг. накопила огромный практический опыт в сфере электоральных манипуляций. «Полигоном» для освоения соответствующих технологий стали региональные выборы, прошедшие в период между парламентскими.
Первый из означенных моментов, по крайней мере, на ранних этапах избирательной кампании 1999 г. играл на руку оппозиционным партиям. Разделение административного ресурса между партиями власти способствовало снижению его эффективности. Отчасти это было компенсировано более совершенными мани-пулятивными технологиями.
В рамках данной работы мы не будем рассматривать все перипетии избирательной кампании 1999 г., которые достаточно хорошо описаны и проанализированы в специальной литературе [4]. Отметим лишь, что в ходе избирательной кампании жесточайшая борьба между «Единством» и ОВР, как это ни странно, принесла пользу им обоим. Не имевшее серьезного идеологического содержания, но искусно поданное СМИ противостояние партий власти сконцентрировало на себе основное внимание избирателей.
В итоге обе партии выиграли. Если, конечно, рассматривать их суммарный результат - 36,65 % («Единство» получило 23,32, а ОВР - 13,33 %). Можно быть уверенным, что, выступив на парламентских выборах 1999 г. в одиночку, ни «Единство», ни ОВР не преодолели бы рубеж 30 % [4].
В целом цикл выборов 1999-2000 гг. оказался гораздо успешнее для исполнительной власти России (с точки зрения укрепления контроля за политическими партиями), чем цикл 1995-1996 гг.
Во-первых, соперничество между «регионалами» и «федералистами» во время парламентской избирательной кампании достаточно быстро сменилось их теснейшим сотрудничеством в рамках самих парламентских структур. Вполне логичный процесс объединения партий власти завершился в конце 2001 г. созданием Всероссийской партии «Единая Россия». И хотя «Единая Россия» не имела пока большинства мест в Государственной Думе, однако, отсутствие четкой идеологической позиции позволяло ей с успехом использовать так называемую тактику «маятника» (в одних вопросах они поддерживали левые партии, в других - правые партии, манипулируя и теми, и другими).
Во-вторых, в ходе президентской кампании 2000 г. исполнительная власть получила существенный ресурс, которым она до сих пор не обладала - беспартийную фигуру президента, пользующуюся при этом реальной популярностью у населения (В.В. Путина). Отечественные политологи неоднократно отмечали, что российская политика крайне персонализирована, избиратель ставит личностную привлекательность лидера выше его политической программы [5]. До 2000 г. низкая популярность Ельцина выступала «ахилесо-вой пятой» российской государственной бюрократии в борьбе с независимостью партий, лидеры которых были гораздо популярнее действующего президента. Существовала реальная угроза, что тот или иной партийный лидер сумеет получить пост президента, это, отчасти, заставляло исполнительную власть считаться с самими партиями. Стремительный взлет популярности беспартийного премьера В.В. Путина, а затем его убедительная победа в 2000 г. сделали угрозу «партийного реванша» на президентских выборах весьма эфемерной, по крайней мере, в обозримой перспективе.
К парламентским выборам 2003 г. исполнительная власть России подошла во всеоружии. «Единая Россия» в качестве партии власти, в отличие от своих предшественниц, не утратила популярности между электоральными циклами, рейтинг же действующего президента В.В. Путина вообще был на недосягаемом уровне. Следует учитывать и то, что уровень свободы слова в СМИ был существенно снижен в сравнении с 1990-ми гг. Соответственно, если исполнительная власть и допускала ошибки, то широкая общественность была в большинстве случаев лишена возможности узнать об этом.
Конечно, утверждать, что в 2003 г. политические партии получили столько голосов, сколько было указанно в «разнарядке» президентских структур, было бы преувеличением. Однако в том, что доступ к адми-
нистративному ресурсу стал главным фактором успеха для большинства партий (равно как и отсутствие административного ресурса определяло поражение партий), сомневаться не приходится. Достаточно вспомнить, что три из четырех партий, преодолевших 5%-й барьер в 2003 г., пользовались в той или иной степени поддержкой Кремля. В Государственную Думу четвертого созыва вопреки воле исполнительной власти прошла только КПРФ, при этом процент полученных ею голосов оказался существенно ниже, чем 4 года назад.
В новом составе Государственной Думы исполнительная власть получила безоговорочную поддержку квалифицированного большинства депутатов. При этом речь идет собственно даже не поддержке, а о полном послушании, когда практически любая инициатива правительства или президента «обречена» на успешное прохождение в Думе. Сложившуюся ситуацию ни в коем случае нельзя уподоблять практике, принятой в некоторых настоящих партийных системах (преимущественно, в двухпартийных), когда правительство формируется партией парламентского большинства. Хотя внешние признаки в обоих случаях сходны (правительство не конфликтует с парламентом, парламент одобряет действия правительства), но суть парламентской поддержки правительства в означенных ситуациях совершенно различна. В двухпартийной парламентской республике победившая партия формирует и контролирует правительство, она его поддерживает, поскольку правительство проводит политику партии. В партийной квазисистеме причинно-следственная связь строго противоположна. Исполнительная власть посредством применения административного ресурса фактически формирует парламентское большинство. В итоге партии проводят политику правительства, а не наоборот.
В-третьих, уровень манипуляций, фиксируемых на выборах 2003 г. независимыми наблюдателями, был весьма значителен. Причем речь шла не только и не столько о банальных подтасовках, сколько о создании условий неравной конкуренции, что искажало сам дух и смысл избирательного процесса [6].
По-видимому, можно согласиться с характеристикой, данной Зеленко партийному пространству России образца начала третьего тысячелетия: «Пока же придется смириться с тем, что партийно-парламентская жизнь в значительной мере носит условно-декоративный характер... В этих условиях политика зачастую не связанна с социумом, сама власть приобретает качество самодовлеющего, надстроечного, надпартийного института. Это, очевидно, является характерным на нынешнем этапе эволюции России. Ценностно-нормативные комплексы приверженцев различных партий по существу мало чем отличаются» [7]. Единственно, хотелось бы подчеркнуть, что сложившуюся ситуацию не следует оправдывать исключительно молодостью российской партийной системы. Проблема не в том, что партийная система России не прошла необходимые этапы своей эволюции, а в том, что само развитие партийного пространства пошло в направлении организации партийной квазисистемы. Возможно, что в 2000-х гг. наша страна оказалась
дальше от настоящей функциональной партийной системы, чем была в 1990-х гг.
В целом же можно выделить три качественно различных этапа в развития российской многопартийности в постсоветский период. Первый (до конца 1995 г.) характеризуется параллельным развитием тенденций системной и квазиситемной организации многопартийности. Второй (1996-1999 гг.) связан со столкновением названных тенденций, причем в ключевых конфликтах исполнительная власть сумела удержать контроль над процессом разработки и определения политического курса страны, отразив при этом попытки политических партий контролировать саму исполнительную власть. На третьем этапе (с 2000 г. по сей день) наблюдается явное доминирование квазисистемной тенденции. Причем в настоящее время оно только усиливается. Почему так происходит, очень интересный вопрос, который, однако, заслуживает особого рассмотрения.
Ростовский государственный университет_
Литература
1. Данилов М.В. Партии в политическом пространстве современной России: Дис. ... канд. полит. наук // diss.rsl.ru
2. Первый электоральный цикл в России (1993-1996) / Общ. ред. В.Я. Гельмана, Г.В. Голосова, Е.Ю. Мелешкина. М., 2000.
3. Орешкин Д.Б. География электоральной культуры и целостность России // Политические исследования. 2001. № 1. С. 73-93.
4. Цуладзе А. Большая манипулятивная игра. М., 2000.
5. Башкирова Е.И., Лайдинен Н.В. Президент: феномен общественной поддержки // Социальные исследования. 2001. № 9. С. 29-36.
6. Интернет-мониторинг выборов 2003-2004 годов в России. Гражданская инициатива Проекта «Информатика для демократии - 2000+»: В 2 т. Т. 1. М., 2004.
7. Зеленко Б.И. Политические партии как институциональный фактор становления гражданского общества в современной России: Дис. ... канд. полит. наук. // diss.rsl.ru
_18 октября 2006 г.
© 2006 г. П.Н. Беспаленко
ДУХОВНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ РОССИИ: ПРОБЛЕМЫ ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИИ В СИСТЕМЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Длительный советский период развития общество-знания способствовал закреплению в общественном сознании отношения к духовным факторам и связанным с ним проблемам как к чему-то вторичному и обусловленному экономическими и производственными процессами. Вероятно, именно поэтому сами по себе духовные факторы социальной и политической жизни долго не привлекали к себе внимания политологов. Однако в последние годы, когда стали очевидными негативные для общества последствия посттрансформационного кризиса духовности и культуры, а надежды на всесилие «невидимой руки рынка» как «универсального гармонизатора» значительно ослабели, интерес к духовным факторам существенно возрос.
В первую очередь это касается духовной безопасности общества как составляющей всего комплекса национальной безопасности. Само это понятие еще находится в процессе формирования и концептуализации. Его введение в научный оборот обусловлено главным образом потребностью реформированного российского общества в стабилизации и самосохранении не только в экономико-производственном плане, но и в плане поддержания и развития национальной, культурной, социальной макроидентичности. Российская политическая элита постепенно приходит к осознанию важности духовных факторов как конститутива идентичности перед лицом вызовов глобализации и угроз, связанных с посттрансформационным кризисом и негативными последствиями деидеологизации общества.
В целом рост внимания общества к проблемам сохранения безопасности и имеющимся рискам означает
переход его в фазу, которую можно назвать «обществом риска». Переход в него с точки зрения социальной рис-кологии представляет собой закономерность цивили-зационного развития обществ западного типа, т.е. социальной и политической модернизации. Становление концепции социальной и, в частности, духовной безопасности отражает, таким образом, тенденции модернизации российского общества, относительный рост его рефлексивности. В той мере, в какой это происходит, современное российское общество в лице своей элиты более внимательно начинает относиться к проблемам самосохранения и самовоспроизводства, что фиксируется понятием «культура безопасности». Представляется, что духовная безопасность может рассматриваться как один из элементов системы «культуры безопасности».
Понятие духовной безопасности напрямую связано с глобализационным контекстом, а следовательно, с проблемой геополитического статуса России как перекрестка западной и восточной цивилизаций, ло-куса пересечения разнородных политических систем и традиций. Запоздалое, после десятилетий «железного занавеса», включение в мировое пространство культуры привело к тому, что на Россию сразу обрушился целый информационный шквал, к которому большинство россиян оказались неподготовленными. Глобализационные тенденции в культуре, религиозный экуменизм, новые для России транснациональные конфессии - все это создает угрозу идентичности россиянина, которая, вопреки ожиданиям, достаточно традиционна.
