CC BY
86
СТАНОВЛЕНИЕ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ Е.И.ЗАМЯТИНА (к постановке проблемы)
М.А. Хатямова Томск
Несмотря на многочисленные отечественные и некоторые зарубежные исследования, Замятинские чтения в Тамбове (1992, 1994, 1997, 2000 гг.) и конференцию в Санкт-Петербурге (1997 г.), несколько кандидатских и одну докторскую диссертации, феномен Евгения Замятина по-прежнему остается загадочным, не поддающимся целостному концептуальному описанию.
Не в последнюю очередь замятиноведение этим обязано самому Мастеру, которому в начале 1920-х годов пришлось взять на себя роль критика. В своей публицистике и лекциях о технике художественной прозы, прочитанных начинающим писателям, Замятин почти с математической последовательностью и системностью и излагает смысл термина «неореализм» и надолго, тем самым, закрепляет за собой статус художника «промежуточной эстетической природы» (термин В.А. Келдыша), синтезирующею в своем творчестве принципы реализма и модернизма.
В итоге проблема индивидуального художественного метода в замятиноведении считается решенной: из замятинской концепции неореализма исследователь всегда может извлечь нужную цитату, позволяющую обосновать как реалистическую, модернистскую природу творчества писателя. Наши собственные размышления над поэтикой прозы Е.И.Замятина позволяют высказать гипотезу о становлении экзистенциальной парадигмы в его творчестве - от «преобразованного мифом» 1910-х годов - к модернизму в его экзистенциальном варианте во второй половин 30-х годах.
Эстетическим суждениям художников (особенно модернистов!) доверять, как известно, нужно с большей осторожностью. Как заметил Ю.Манн в своей статье Гоголе, они - эти суждения - являются лишь частью общего объема деятельности художников и порой находятся в непростых, конфликтных отношениях с их творчеством (достаточно вспомнить, скажем, В.Набокова или символистов). Для понимания эстетики Е.Замятина это тем более важно, т.к. его публицистика появилась в годы революции и гражданской войны и должна была учитывать неподготовленность демократического читателя. Скажем, статья «Современная русская литература» - это опубликованная публичная лекция, прочитанная Замятиным в Народном университете г.Лебедяни в 1918 году. Схематизм и наукообразие сравнений и образов в статьях и лекциях (энергия/энтропия, эвклидов мир, координаты Эйнштейна и проч.), на наш взгляд, несомненный иронический под-
текст (если помнить, что это терминология государства), и их буквальная проекция на художественное творчество неизбежно приводит к смысловой редукции последнего. Поэтому использование статей и лекций качестве готовой методологии (что очень популярно как в отечественном, так и зарубежном замятиноведении) представляется не совсем оправданным. Вместе публицистике довольно отчетливо проступают «координаты» экзистенциально писателя.
В статьях начала 1920-х годов («Новая русская проза», «О литературе, энтропии и о прочем», «О синтетизме» и других) релятивизм утверждается как единственная истина, но «только для крепких», «слабонервным» же мозгам, Замятин Ницше, - нужны «костыли достоверности» [1]. Ключевые авторские идеи звучат здесь совсем в духе сентенций Л.Шестова. Ср.: «Если бы в природе было что-нибудь неподвижное, если бы были истины (...). Но, к счастью, не все истины ошибочны, диалектический процесс именно в том, что сегодняшние истины - завтра становятся ошибками: последнего числа нет» [2]. «Безнадежность - торжественнейший и величайший момент в нашей жизни... До сих пор мы имели дело с людьми и человеческими законами - теперь с вечностью и отсутствием всяких законов. Как можно не знать этого!» [3].
Однако страх пустоты, беспочвенности неизменно порождает у Замятина не только необходимость воплотить эти «бесконечности» сознания современного человека; но и надежду на обретение неких новых опор: «Разрушено все, что было нужно - и все, что можно: пустыня, соленый, горький ветер - и вот застроить, заселить пустыню. Horror vacui (страх пустоты -.тат.) есть не только в природе, но и в человеке. Если искать какого-нибудь слова для определения той точки, в которой движется сейчас литература, я выбрал бы слово синтетизм: синтетического характера формальные эксперименты, синтетический образ в символике, синтезированный быт, синтез фантастики и быта, опыт художественно-философского синтеза...» [4].
Замятинский «синтетизм» есть концептуализация представлений художника о единстве мира, целостности и существовании единого мирового закона - закона «энтропии и энергии», что, с одной стороны, роднит Е. Замятина с такими стилистически далекими от него художниками, как И.Бунин и В.Набоков, с другой же, с русским авангардом и его идеей энергийного действа»: «Для идей и кур один и тот же закон: идеи, питающиеся котлетами, беззубеют так же, как цивилизованные котлетные люди. Аввакумы нужны для здоровья, и Аввакумов нужно выдумать, если их нет» [5].
Столь же часто декларируемая и в публицистике и в художественном творчестве Замятина «ересь» - это и своеобразный экзистенциальный бунт, и
попытка «опереться» на гностицизм в беспочвенном мире [6]. Этот оптимизм «ереси», видимо, и отвлекает исследователей от глубинной, экзистенциальной природы замятинского мироощущение и актуализирует в первую очередь социально-политические и научные основания как личности художника, так и его художественной системы. Кроме того, необходимо указать, как на важнейшие в публицистике писателя, на идеи спирали («О синтетизме») и бессознательности творчества как сна, гипноза («Закулисы»), вводящие эстетику Замятина в пространство экзистенциального сознания.
Обратимся к литературным портретам и воспоминаниям художника. 14 очерков Замятина (о Белом, Блоке, Горьком, Чехове, Сологубе, Франсе и др.), составившие позднее эмигрантский сборник «Лица», воссоздают «биографию духа» художников, «умеющих смотреть в бесконечность» и близких автору духовной неуспокоенностью и внутренней независимостью, - «болезнью лучшей частью нашей интеллигенции» (Е.Замятин). Замятин предельно экзистенциализирует жанр литературного портрета. Ни анализ произведений, ни воспроизведение жизненных реалий биографии того или иного художника, как и опыт личного общения Замятина с ними, не имеют здесь самоценного статуса, а подчинены некой «сверхзадаче» - дать концепцию существования человека, выявить источники самостояния личности в эпоху кризиса веры и художественно, метафорически определить такой тип поведения («белая любовь», донкихотство - о Ф. Сологубе, рыцарство - об А.Блоке и Ф. Сологубе). Например, в эссе о Горьком автор заявляет, что не творчество является предметом его осмысления, а человек «с большей биографией», сама жизнь которого - «это книга, увлекательный роман» [7].
И каждое произведение сборника становится таким «романом» о духовном противостоянии человека в мире; не случайно автор выбирает кризисные, поворотные моменты судьбы героя, а этапы его творчества, его тексты лишь «отмечают», иллюстрируют эту борьбу с Историей, Жизнью и Судьбой. Писатель проникает в мир человеческой субъективности», чтобы разрушить шлейфы стереотипов, уже сопровождающих его знаменитых героев. И форма парадокса, обнажающая противоречия, «болевые точки», пограничье в человеке и его существовании, оказывается наиболее продуктивной, а потому и повторяемой («Горький и Пешков», о Белом - математик и поэт, о Блоке -«рыцарское лицо» и «смешная американская кепка»). Е. Замятин неизменно подчеркивает трагедийное мироощущение своих героев, коренящееся в ситуации богооставленности, напряженное переживание каждым из них жизни/смерти. В некрологе «Анатоль Франс» цитируется один из героев «Рубашки» Франса, который говорит о том, как трудно умирать, ведь «требуется недюжинная сила души, чтобы быть неверующим», «Но и к этому стоит прибавить, - продолжает Замятин, - что требуется еще большая сила души, чтобы быть неверующим, скептиком, релятивистом - и все-таки жить полной жизнью, все-таки любить жизнь. Франс выдержал это испытание огнем - и даже не огнем, а еще страшнее - испытание холодом. Оставаясь скептиком до самого конца, он до самого конца любил жизнь» [8].
Творчество Е.И.Замятина 1910-х годов (повести, рассказы, сказки) традиционно противопоставляется в критике более позднему по принципу быто-
писательское/авангардное, а мифологизация рассматривается скорее как явление стиля, стилистическое «реформирование» реализма. Однако уже в этот период творчества замятинский неомифологизм способствует размыванию реалистического мирообраза. Замятин творит свой миф о России, о современности как реальности абсурдной, профанирующей народные, национальные, культурные и религиозные ценности. И авторская позиция может быть осознана как экзистенциальная. Попробуем это доказать.
1.В творчестве Замятина 1910-х годов воссоздается релятивистская картина мира, в которой происходит постоянное обозначение и снятие «пределов», что может быть названо «работой оппозициями» (телесное/духовное, мужское/женское, вера/неверие, рациональное/ иррациональное, сознательное/бессознательное, западное/восточное, материнство/ бесплодие). Кроме того, каждый член оппозиции обнаруживает у Замятина амбивалентность. Например, категория телесного выступает то как естественно-природное и потому неотъемлемое свойство человеческой сущности и утверждает таким образом концепцию «живой жизни» - в рассказах «Чрево», «Рассказе о Самом Главном», в «Алатырь» и др.; то становится знаком бессознательного, нерас-члененного и утре существования - в повестях «Уездное», «На куличках» [9].
2. Герои ранних произведений Замятина подвержены классическим экзистенциальным переживаниям - скуки, тоски и отчаяния, неизбежно ввергающих их в экзистенциальную ситуацию, благодаря чему актуализируется проблема выбора и поступка/бунта, неизбежно завершающегося гибелью (Тимоша - в «Уездном», Тихмень - в «На куличках», ( Волков - в «Африке», Сеня Бабушкин - в «Непутевом», Марей - в «Севере» и др.).
3. Логика причинно-следственной обусловленности уступает место случаю: необъяснимое «вдруг» предопределяет и поведение героев и развитие событий (вдруг поражает Алатырь бесплодие, необъяснимо появился Барыба у отца-праведника и т.д.).
4. Происходит разрушение, переосмысление традиционных жанровых моделей [10]. Игра жанрами, как способ мифологизации действительности, призвана воплотить идею глубокой кризисности и абсурдности современной русской жизни.
Ярким подтверждением существования экзистенциальной парадигмы уже в раннем творчестве Замятина являются его философские сказки («Бог», «Дьячек», мальчишка», «Огненное А», «Херувимы», «Картинки», «Четверг»). Сказки - это своеобразный «апофеоз беспочвенности» Замятина, где все истины взрываются, пределы рушатся, а всепроникающая авторская ирония, моделирующая структуру парадокса и анекдота, только и остается последним прибежищем разрушительного релятивистского современного человека [11]. Установка на философский синтез (осмысление бытия и сознания человека как такового), с одной стороны, и фрагментарность, «осколочность» формы, с другой (сказки как идеи, «осколки», лаборатория замыслов писателя), в наиболее явном виде реализуют пространство экзистенциального сознания.
Однако социально-исторический план в произведениях Е.И.Замятина 1910-х годов остается самоценным, что и позволяет говорить о «погранично-сти» воссоздаваемого художником мирообраза, существующего на стыке реа-
лизма и модернизма.
В прозе Е.И.Замятина 1920-х годов происходит кристаллизация традиционных экзистенциальных символов (круга, спирали, стены, мухи). История сыграла роль катализатора, обнажив хаотическую природу социального бытия и человеческого сознания (рассказы «Пешера», «Детская», «Десятиминутная драма», «Мамай» и др.). И появление антиутопии «отмечает» смещение фокуса авторского исследования с внешнего мира на внутренний мир личности -«онтологическое дно». Мощным инструментарием и зеркалом становящегося экзистенциального сознания в художественной системе Замятина становится психоанализ и идеи Ницше, используемые писателем с научной основательностью как в публицистике («Закулисы», «Новая русская проза», «Анатоль Франс»), так и в художественном творчестве («Мы», «Наводнение», «Ела», «Икс»), На повествовательном и композиционном уровнях используется монтаж, т.е. оформляется «поэтика абзаца» (В. Заманская). Именно в произведениях 20-х годов возникает модернистское «недоверие к жизни (абсурдная действительность - лишь материал для пространства текста), что порождает прием «текста в тексте» («Мы») или авторского рассказа с композиционным кольцом («Икс», «Рассказ о Самом Главном»).
В новеллах 1930-х годов («Лев», «Часы», «Встреча», «Видение») абсурд новой советской действительности (что является материалом произведений) оказывается помноженным на «беспочвенность» эмигрантского существования автора, что приводит к окончательной модернистской перестройке текста: экзистенциальная парадигма выполняет миромоделирующую роль. Комплекс экзистенциальных проблем - абсурдность существования, одиночество и бессилие человека перед лицом судьбы, богооставленность, бессмысленность всех человеческих устремлений - переводится из хронотопа реальности в хронотоп сознания. Приоритетность авторского плана выражается: 1) в эффекте исчезновения реальности: действие происходит на театральной сцене («Лев»), киноплощадке («Встреча») или же связано с фантастическим видением (белого слона в «Видении»); и в том и в другом случае действительность утрачивает свою реальность (галлюцинация, сон, театр); 2) в манифестировании приема «авторства» (или «текста в тексте»), где автор-повествователь демонстративно ограничивает свои истории пространством текста (например: «Зайцер поспешно отвернулся и вышел, навсегда, из своего учреждения, из сердца Верочки, из этого рассказа («Часы»)); 3) в организации повествовательной структуры как потока сознания; сознание и слово героя включается в слово автора повествователя на принципах согласия, автор сопереживает своему герою -игрушке в руках судьбы; 4) и, наконец, картину абсурдного, бессмысленного бытия моделирует и сюжето-композиционный уровень с ярко выраженным анекдотическим началом. Жанр анекдота, играющий важную роль на протяжении всего творчества писателя, становится здесь наиболее адекватной моделью авторского мышления. Герои поздних новелл Замятина бессильны в своем стремлении преодолеть хаос и враждебность бытия, они осознают полную непредсказуемость жизни, ее «сюжетных ходов» (полковник и Куколь с Ивановым в рассказах «Встреча» и «Видение») и всегда остаются в проигрыше (Зайцер и Петя Жеребякин терпят крах в любви). Автор-повествователь
свои ощущения трагического бессилия и одиночества человека в жизни пытается преодолеть иронией - единственной силой, по Замятину, способной противостоять распаду человеческого сознания.
В заключение необходимо отметить, что взгляд на творчество Е.И.Замятина сквозь призму экзистенциального сознания вписывает его творчество в русскую экзистенциальную традицию (куда попадают такие разные по своим эстетическим и формальным установкам писатели, как Л.Андреев, И.Бунин, А.Белый, В.Набоков) [12], в определенном смысле объясняет появление антиутопического романа «Мы» и позволяет обосновать не только стилистическое, но и концептуальное влияние художественного мира писателя на последующую литературу («серапионов» и абсурдистскую прозу 20-30-годов).
Примечания
1 .Замятин Е.И. О литературе, революции, энтропии и о прочем // Замятин Е.И. Избранные произведения. М., 1990. С.434.
2. Там же.
3. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности / Шестов Л. Собрание сочинений: В 2 т. Т.2. Т| 1996. С.52.
4. Замятин Е.И. Новая русская проза // Замятин Е.И. Избранные произведения. М., С.430.
5. Замятин Е.И. О литературе... С.433.
6. 0 гностицизме в романе «Мы» см.: Слободнюк С.Л. «Идущие путями зла...» // Древний гностицизм и русская литература 1880-1998 (гл. Обретенный ад: «Мы» Е.И.Замятина).
7. 3амятин Е.И. М.Горький // Замятин Е.И. Избранные произведения. М., 1990. С.468.
8. 3амятин Е.И. Анатоль Франс // Замятин Е. Сочинения. М., 1988. С.353-354.
9. См.: Резун М.А. Жанровое своеобразие повестей Е.И. Замятина 1910х годов // Творчество Евгения Замятина: проблемы изучения и преподавания. Ч..1. Тамбов, 1992 и др. работы. Интересно, что Замятин осознавал антино-мичность и своей собственной натуры. Так, в письме к своей будущей жене Л.Н.Усовой от 6 апреля 1906 года он писал: «Расколотый я человек, расколотый на двое. Одно «я» хочет верить, другое - не позволяет ему, одно хочет чувствовать (...), другое - смеется над ним, показывает на него пальцами. Одно мягкое, теплое, другое - холодное, острое, беспощадное, как сталь...» (Письма Е.И.Замятина к Л.Н.Замятиной. 1906 - 1931 // Рукописные памятники. Вып. 3.
Ч. 1. Рукописное наследие Е.И.Замятина. СПб., 1997. С.22-23).
10. Наши размышления об игре жанровыми моделями в прозе Е.И.Замятина (Резун М.А. Малая проза Е.И.Замятина: проблемы поэтики. Дисс....канд. филологических наук. Томск, 1993. - Гл. 2 «Трансформация жанровых форм фольклора и древнерусской литературы в прозе Е.И.Замятина») подтверждают концепции антиформы в литературе XX века. С. Вахрушева («Время и пространство как метафора в «Тропике рака» Г.Миллера. К проблеме хронотопа // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1992. №1.) и В.Эйдиновой (В. Эйдинова. «Антидиалогизм» как стилевой принцип русской литературы абсурда 20-х -нач.30-х гг. // XX век. Литература. Стиль. Вып.1.
Екатеринбург, 1994.) Идею антижанра в художественной системе Замятина отстаивает и Т.Давыдова (Т.Давыдова. Антижанры в творчестве Е.Замятина // Новое о Замятине. М, 1997.).
11. См.: Скалон Н.Р. «Сказки» Е.Замятина и проблема личности // Творческое наследие Е.Замятина: взгляд из сегодня. Кн.Ш. Тамбов, 1997; Резун М.А. Антиутопические сказки Е. Замятина// Культура и текст. Литературоведение. Ч..11. СПб. - Барнаул. 1998.
12. См.: В.В.Заманская. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания. Екатеринбург, 1996.
