CC BY
61
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 3. С. 198-204.
УДК 130.3 Н.Н. Мисюров
СПОР О «ХЛЕБАХ И КАМНЯХ»: ОБЩЕСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
Излагаются идеи Достоевского - единственного русского классика, принятого и отчасти понятого остальным миром, - приобретшие невероятную славу и влияние не только в России, но и в Европе. Рассматривается его творчество как религиозного мыслителя, проповедника «всесветного единения во имя Христово», исследователя загадочной «русской души». Описывается предложенный Достоевским единственно возможный - христианский - «путь спасения» человека.
Ключевые слова: русский писатель и русское общество, общественный идеал и его религиозные основания, социальный вопрос и задачи литературы.
Глобальная историческая ситуация в наши дни стала критической, пограничной: возможны и гибель человека, и его выживание. Является ли она качественно новой - отдельный философский вопрос, однако очевидна ближайшая задача современной мысли: осознать происходящее, найти ответы на множащиеся вопрось1 бытия, помочь человечеству преодолеть страхи и выжить. Весьма важен духовный опыт прошлого, тем более, что есть истинные и признанные «наставники жизни», чьи гениальные идеи и глубокие суждения нисколько не утратили своей актуальности, напротив, только теперь востребованы в полной мере. Таков Достоевский, всю свою жизнь искавший ответы на эти мучительные вопросы и сомнения человеческого духа. Он убежден был в том, что «вся тайна мира сего и окончательная судьба человека» известна лишь одному Богу, что «не пришли еще времена и сроки» самому человеку решать о себе ничего. Однако человек обязан преклониться со смирением перед высшей истиной мироздания и, чтобы спастись, прибегнуть к единственному выходу - милосердию и любви.
Человечество, писал в 1880-х гг. К.Н. Леонтьев, «как будто бы отчаялось совершенно в личной проповеди» и возложило все свои надежды на необходимую, давно назревшую, чуть ли не революционную переделку общества («смести старый порядок как бы метлой»). Обстоятельства, давление закона, судов, новых экономических условий, как полагали тогда многие, принудят и приучат людей стать лучше. Одна христианская проповедь личного добра не может исправить человечество и сделать земную жизнь покойною и для всех равно справедливою. Чтобы покончить с преступлениями и людскою виновностью, надо покончить с ненормальностью общества и склада его. Надо изменить условия самой жизни; а сердца поневоле привыкнут к добру, когда зло невозможно будет делать. Так ли это? Нет, веско отвечал заблуждающимся современникам великий писатель. «Никакой муравейник, никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человечество от ненормальности, а следственно и от виновности и преступности. Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой... Сам судья человеческий должен знать о себе, что он не судья окончательный, что он грешник сам» [2, т. 12, с. 182]. Во всех своих произведениях, исполненных искреннего чувства и любви к человечеству, он, руководимый каким-то высоким инстинктом, следовал евангельской заповеди: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Матф., 6:33).
© Н.Н. Мисюров, 2012
Достоевский - один из немногих мыслителей, не утративших веру в самого человека. Личность в человеке, которая, по Н.А. Бердяеву, есть в нем образ и подобие Божье, разлагается, распадается на элементы, теряет свою целостность. Мир, утративший веру, или уединяет личность, погружает ее в себя без возможности высшим целям, к общению с другими, или окончательно подчиняет и порабощает личность обществу. Только христианство в принципе разрешает мучительную проблему взаимоотношений личности и общества. Для человека естественно хотеть быть больше и лучше, чем он есть в действительности; если он вправду этого хочет, то и может, а если может, то и должен. Способность человека действовать по внутреннему побуждению, по сознанию долга или по совести - совсем не метафизический вопрос, поскольку исторический опыт подсказывает, что мечта и утопия перерастают в наличную действительность. Надо только знать «путь, которым шли, идут и будут идти многие». Необходимо, чтобы мы относились к социальной среде и миру как к действительному живому организму, с которым мы, никогда не сливаясь до безразличия, находимся в самом тесном и полном взаимодействии. От художника же требуется не только «правда жизни», но «служение истине». Чему служил Достоевский, какая великая идея вдохновляла его? Ни подробности частной жизни, ни его гениальный талант не объясняют сами по себе того особенного влияния, которое он имел в последние годы своей жизни, и того чрезвычайного впечатления, которое произвела на русское общество его смерть.
Оценка всего творчества и всей деятельности Достоевского зависит от понимания того, во что он верил. «Приняв в свою душу всю жизненную злобу, всю тяготу и черноту жизни и преодолев все это бесконечной силой любви, Достоевский во всех своих творениях возвещал эту победу. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал и к которому стремился всю свою жизнь» [4, с. 246]. Он слишком хорошо знал все глубины человеческого падения, он знал, что безумие и злоба составляют основу извращенной человеческой природы и что если принимать это извращение за норму, то нельзя прийти ни к чему, кроме насилия и хаоса. Человек, на своем нравственном недуге основывающий свое право действовать и переделывать мир на собственный лад, есть по существу своему преступник, такой человек не исцелится, пока не сделает первого шага к спасению. Такой человек не должен остановиться на осознании своего
зла, но усилием доброй воли должен обратиться к независимому «сущему Добру». С верой в Бога возвращается и вера в человека, который уже не одинок, в немощи и неволе, но становится свободным участником общего дела искупления, носителем «силы Божией». Все заблуждения ума, все ложные теории и все злоупотребления происходят от пагубного разделения веры в Бога, веры в человека и веры в природу и материю; вся истина и все добро исходят из их внутреннего единства и воссоединения. Человек, предоставленный самому себе и утверждающийся на своей безбожной основе, обличает свою внутреннею неправду и доходит до убийства и самоубийства. Природа, отделенная от Духа Божия, является мертвым и бессмысленным механизмом без причины и цели. Бог, отделенный от человека и природы, вне своего положительного откровения является для окружающих или пустым отвлечением, или всепоглощающим безразличием. Достоевский воспринял христианскую идею гармонически, во всей ее полноте. Только христианство может защитить личность от грозящей ей гибели, и только на почве христианства возможно внутреннее соединение личности с другими в общении, в общности, в которой личность не уничтожается, а осуществляет полноту своей жизни. Духовная жизнь человека непосредственно связывает его с Богом, и она есть предел власти общества над личностью. Разрешение социальной проблемы эпохи в осмыслении и разрешении религиозной проблемы личности и общества, в «<Богочеловечестве»>.
Многие современники соглашались с тем, что Достоевский не только талантливый романист, умный и честный публицист, в нем было нечто большее, что составляло отличительную особенность именно его творчества, чем объяснялось его глубокое воздействие на других. «Самым близким, дорогим человеком» называл Достоевского Л.Н. Толстой, никогда не имевший с ним прямых отношений; «Записки из Мертвого дома», считал он, лучшая книга изо всей новой литературы, включая Пушкина, книга «искренняя и христианская». Эти сердечные качества тесно были связаны с той господствующей идеей, которую Достоевский носил в себе целую жизнь, которую отстаивал в своих романах и письмах на протяжении многих лет, в особенности в «Дневнике писателя» в последние годы жизни. Ни сама по себе «идея красоты», ни тем более требование «прямой пользы» не могут сделать искусство реальною силою, просветляющей и перерождающей весь человеческий мир; изображать еще не значит преображать, и обличение еще не есть исправление. «А вы почему знаете к какой это пользе в конце концов приведет?» - обращался он к своим оппонентам. Художник, все еще остающий-
ся в значительной мере на «низменной почве» реализма, вместе с тем доходит до религиозной истины («И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло», Откр., 21:4), связывает уже с нею задачи своих произведений, из нее выводит свой общественный идеал, ею освящает свое общественное служение. Литература как «слово» есть отражение общественной мысли, философских и религиозных учений, умонастроений различных общественных групп. Вокруг произведений и писателей образуется особая культурная среда; в результате непрерывного взаимодействия различных идеологий и представлений о духовных ценностях образуется некая «равнодействующая», определяющая собой эпоху в целом. Литературе тем самым придается значение «силы, творящей историю». В романах Гончарова и Толстого окружающая «действительная» жизнь изображена так, как она исторически сложилась и выразилась в ее готовых, отвердевших, давно существующих, отживших или отживающих формах национального бытия. В этом веками неподвижном мире все ясно и определенно, все давным-давно установилось; если и есть у кого-то из героев подспудное желание чего-то другого, стремление выйти из этих рамок, то это стремление обращено не вперед, а назад, к еще более простой и неизменной жизни природы. Всякий художник с трудом преодолевает раздвоение между «жизнью творчески просветленною» и «жизнью действительною».
Социальный вопрос, среда, смущал многих и многих, как его решить? Достоевский назвал эту проблему метафорически - «камни и хлебы», имея в виду известный евангельский фрагмент - искушение Иисуса, возведенного Духом в пустыню, дьяволом. «И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: "не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих"... Опять берет Его диа-вол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: "Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи". Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Матф., 4:3-11). Вражда и ненависть слишком велики, грех, зло и неправда одерживают слишком большие победы. Но мы верим, что мы не одни, что в мире действуют не только природные человеческие силы, добрые и злые, но и сверхчеловеческие, благодатные силы, помогающие тем, которые делают дело Христово в мире, действует сам Бог. Мир не есть лишь зрелище для чело-
века. Человек (существо творческое, или образ Творца) должен преобразовать и организовать мир, продолжать миротворение; с этим связано достоинство человека, но в этом же и причина кризиса. Однако полнота христианского богочеловеческого откровения с трудом усваивается греховной природой человека.
Достоевский начал как описатель и толкователь «психологической действительности», глубоким чувством сострадания и участия к униженным и оскорбленным пронизаны уже первые его произведения. Он всегда верно предугадывал высшую, далекую цель общественного развития, ясно видел ошибки и заблуждения других, по праву судил и справедливо осуждал ложные общественные идеалы. В столь трудные для России годы («горячее и неопределенное, а главное такое возбуждающее время»), отмечал он, нет ничего «важнее и внушительнее честной и неподкупной мысли» [2, т. 16/2, с. 125]. Достоевский тем более имел на это право, что он сам первоначально испытал подобные «уклонения»; общественный религиозный идеал был выстрадан им в тяжелой и долгой борьбе, и чем яснее становилась для него высшая истина, тем решительнее должен был он осуждать ложные пути общественного действия. Он не подчинился влиянию господствовавших умонастроений, убеждения его не допускали никаких сделок с силами зла; через внутреннее нравственное перерождение прошел некогда он сам и этим же трудным путем (своеобразной Голгофой) вел своих героев. Этот идеал не был выдуман Достоевским, но был завещан всему человечеству Евангелием. Общий смысл всей деятельности Достоевского состоит в разрешении этого двойного вопроса: о высшем идеале общества и о настоящем пути к его достижению. Социальная неправда была для Достоевского жизненною задачей, а не только темой его повестей и романов. Он поставил нравственный вопрос практически: что же нужно сделать? Лучшие (нравственно) люди должны, соединившись, восстать против зла и неправды, пересоздать общество по-своему. Мы знаем, что первая наивная попытка исполнить это решение привела Достоевского на эшафот и на каторгу, благородные замыслы потерпели неудачу. В Омском остроге ему довелось познать правду народного чувства (за редким исключением все это были худшие люди народа, простые преступники, но они сохраняли то, что потеряли лучшие люди интеллигенции: веру в Бога и сознание своего греха), он ясно увидел неправоту своих революционных стремлений. Он почувствовал и понял, что перед высшей Божьей правдой всякая своя «самодельная правда» есть ложь, а попытка навязать эту ложь другим есть преступление. Как ни странно, Достоевский вынес из каторги светлый взгляд
нравственно возрожденного человека. «Больше веры, больше единства», - требовал он от общественной мысли. Общественная правда не выдумывается отдельными умами, но коренится во всенародном чувстве, она имеет значение религиозное и напрямую связана с верой Христовой, с проповедью братской любви. Осуждая искания самовольной отвлеченной правды, порождающие только преступления, Достоевский противопоставляет им народный религиозный идеал (возвращение к вере Христовой есть общий исход и для Раскольникова, и для всего одержимого бесами общества). Сам он был чрезвычайно строг и честен в оценке истинного положения дел: «Народ грешит и пакостит ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется» [2, т. 12, с. 334]. В роковой час народ наш всегда решал всякое общее всенародное дело свое всегда по-христиански; гражданские идеалы напрямую и органически связаны с идеалами нравственными, был твердо уверен он. Отеческий смысл истинно христианской, православной веры в служении ближнему, своему народу и человечеству, которое должно совпадать со служением Богу. Проповедь всеобщего примирения, всемирной гармонии означает окончательное торжество Церкви, когда будет, по слову Спасителя, «едино стадо и един пастырь».
Общественным идеалом, прямо противоположным господствующим тогда в высших кругах - официальных, «прогрессист -ских» и оппозиционных - различных суждениям и мнениям, была для Достоевского Церковь; именно эта идея стала центральной для романа «Братья Карамазовы» (открывавшего целый цикл задуманных писателем романов, из которых написан был только первый). Далекий от богословских вопросов, Достоевский не стремился дать каких-нибудь собственных веских определений Церкви по существу, но выражал твердо и ясно требование следовать заповедям народной веры, которую он называл «нашим русским социализмом». Европейские социалисты требуют насильственного уравнения всех, приведения их к одному чисто материальному уровню сытых и самодовольных рабочих, низводя государство и общество на примитивную ступень развития как простую экономическую ассоциацию. «Русский социализм», о котором говорил Достоевский, напротив, возвышает всех до нравственного уровня Церкви как духовного братства. Труден путь к этому общественному идеалу, ибо от каждого требуется нравственный подвиг - нравственное самоотречение. Личность должна преклониться перед народной верой, потому что она истинная. А если так, то, значит, и народ во имя этой истины, в которую он верит, должен отречься и отрешиться ото все-
го в нем самом, что не согласуется с религиозною истиной. Обладание истиной не может составлять привилегии народа так же, как оно не может быть привилегией отдельной личности. Истина может быть только вселенскою, и от народа требуется подвиг служения этой вселенской истине, более того, русский народ должен пожертвовать своим национальным эгоизмом. Народ должен оправдать себя перед вселенской правдой, и народ должен положить душу свою, если хочет спасти ее. Вселенская правда воплощается в Церкви; окончательный идеал и цель не в народности, которая сама по себе есть только «служебная» сила исторического процесса, а в Церкви, которая есть высший предмет служения, требующий нравственного подвига не только от всякой отдельной личности, но и от целого народа. Церковь -основа и цель всех наших мыслей и дел и всенародный подвиг. Богатство и сложность натуры Достоевского отмечали и современники, и исследователи его творчества и жизненного пути; при необыкновенной его впечатлительности и отзывчивости на текущие события и все явления жизни, его духовный мир представлял великое разнообразие чувств, мыслей и душевных порывов.
Однако было в его мироощущении самое главное, необходимое, к чему все остальное должно само собой приложиться, что придавало ему невероятную силу духа, укрепляло его в повседневных делах и заботах, это была - совсем как в евангельские времена - искренняя и ревностная вера. Он проповедовал христианскую идею свободного всечеловеческого единения, всемирного братства во имя Христово. Во вселенском православии он видел духовную, всемирно-историческую задачу русского народа, то новое слово, которое Россия должна сказать миру. «Великие годы» реформ и освободительной войны на Балканах сильно изменили русское общество, пришло «понимание многого, чего не понимали» [2, т. 16/2, с. 334]. Сам образ Христа был для него еще не проявленным до конца непостижимым чудом общения человека с миром и с Богом. Христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою, в этом и есть причина всех бед общества, корень современного зла. Внешняя Церковь заключает в себе истинную веру, но эта вера так слаба, что ее достает только на праздничные минуты (храмовое христианство). Другая степень христианства уже не довольствуется богослужением, но хочет руководить деятельною жизнью человека, выходит за пределы храма и поселяется в сердцах человеческих. Его удел -внутренняя индивидуальная жизнь. Здесь Христос является как высший нравственный идеал, религия становится делом спасения отдельной души человеческой. Но и в
таком христианстве истинная вера еще слаба, ее достает только на личную жизнь и частные дела человека (христианство домашнее). Истинное христианство должно быть вселенским, должно распространяться на все человечество и на все дела человеческие. Мы должны признать Христа действительным воплощением истины, всемирно-историческим началом, живым основанием и краеугольным камнем всечеловеческой Церкви; все дела и отношения общечеловеческие должны управляться началом любви, свободного согласия и братского единения. Такое вселенское христианство исповедовал и возвещал Достоевский.
Эпоха, сформировавшая мировоззрение Достоевского, перенасыщена всевозможными духовными исканиями и борьбой идей, философскими и религиозными учениями, научными и моралистическими «системами», а также иными явлениями, порой совсем странными и весьма противоречивыми. Просветительский оптимизм окончательно дискредитирован; бунт разума «фаустовского» сверхчеловека выглядел пугающим богоборчеством. Романтическая «мировая скорбь» оставила неизгладимый след в умах современников; сам Достоевский в известной речи на открытии памятника великому Пушкину скажет о колоссальном воздействии на человечество байронической «музы мести, проклятия и отчаяния». Столь популярная тогда пессимистическая философия Шопенгауэра провозглашала иррациональную слепую «волю к власти», не указывая целей и путей. Даже искусство отступилось от заповедей возвышающей классики (по Шиллеру, «через красоту ведет путь к свободе»). В трагической музыке Бетховена, в жуткой фантастике Гофмана, в грустной иронии Гейне, в религиозном пафосе сатиры Гоголя зазвучали новые мотивы «сиротства человека в мире», трагической неосуществимости его надежд, безнадежного противоречия между потребностями и упованиями человеческого индивидуума и космическими силами мироздания, общественными интересами, социальными условиями человеческого существования. «Утопический» социализм (сенсимони-стская «реабилитация плоти»), повлиявший на русскую мысль вообще и в частности на Достоевского в его молодости, возвышал человека не как «разумное» и не как духовное существо, а как существо природное. Одновременно в левом гегельянстве, в философии Фейербаха, в натурализме и материализме возникает проблематический культ земного, «животного» человека. Дарвинизм теоретически санкционировал это воззрение: высокое назначение и идеальная природа человека вытекают, иронизировал В.С. Соловьев, из его существа как «потомка обезьяны». Это уже было разложением гуманизма. Пережитками объявлялись вера в
Бога, в земную гармонию, в Царствие Небесное; человек и его история, считал Герцен, есть только клочок слепой, бессмысленной и бесчеловечной жизни природы, и потому все упования человека - лишь жалкие иллюзии. Человечество охвачено демоническими, дьявольскими силами и несется к какой-то ужасной катастрофе. Вера в человека, выросшая некогда из христианского сознания особой связи человека с Богом, у Ницше принципиально отвергается в самой своей основе. Мораль и религия, эти высшие признаки человечности в человеке, есть для него лишь свидетельства низменной, жалкой, рабской природы человека: «Человек есть нечто, что должно быть преодолено». Идеалом, объектом поклонения признан только «сверхчеловек». В марксизме натуралистический гуманизм принимает сатанинский смысл (что до конца раскрылось, указывал С.Л. Франк, в русском большевизме). Сущность экономического материализма и учения о классовой борьбе заключается в том, что именно силы зла - единственные подлинные движущие силы человеческого прогресса. Все возвышенное, духовное, благородное в человеке отбрасывается как ненужное; образ человека меркнет; его место заступает безличное «чудище коллектива», пролетариат. Искусство, уверяли философы и эстетики, достигло конца своего развития, красота более не нужна обществу, потребна «правда жизни», художник уже не «жрец священный Аполлона», но исполнитель общественного заказа, такой «работник», как и все другие. Отступили не только от идеи Бога, но и от идеи человека. Для Маркса высшей ценностью является уже не человек, а социальный коллектив. Для Ницше высшей ценностью является не человек, а сверхчеловек, высшая раса, человек должен быть превзойден. Это уже исход гуманизма, отречение от ценности человека, последней ценности, уцелевшей от христианства. Однако человек не может удержаться без Бога, он есть высшая идея Бога, только во Христе спасается образ человека, в христианском духе создаются справедливое общество и подлинная культура.
Мысль Достоевского сосредоточена на выяснении одного важнейшего вопроса: в чем истинное, подлинное существо человеческой личности? Читавшие Достоевского знают, с какой силой и проницательностью, с каким бесстрашием он открывает слепые, темные глубины человеческого существа, хаос диких страстей, бушующих в человеке, как безжалостно описывает их; огромное внимание он уделяет злым и низменным началам человеческого духа. Однако именно там, где человек в своих слепых и разрушительных страстях восстает против требований разума, против всех правил приличия и общепризнанной морали - именно там прорывается наружу, сквозь тонкую оболочку
общепризнанной эмпирической реальности, подлинная онтологическая реальность человеческого духа. Но именно в этом пункте беспощадное обличение человека само собой переходит в своеобразное оправдание человека. Перед лицом морализирующего общественного мнения Достоевский - призванный адвокат своих падших, злых, слепых, буйствующих и бунтующих героев. Всякое зло в человеке для Достоевского не есть свидетельство бездушия, а, напротив, имеет духовное происхождение, есть признак какой-то особой напряженности духовной жизни; оно проистекает из оскорбленного чувства человеческого достоинства и есть либо слепая месть за оскорбленное достоинство личности, либо попытка нелепым и разрушительным образом восстановить его попранные права («глупая человеческая волюшка», о которой как о высшем абсолютном благе говорит «человек из подполья»). Зло и хаос, слепое бунтарство - в глубине человеческого духа; эта именно та область бытия, в которой только и может произойти встреча человека с Богом и через которую человек, духовно просветляясь, приобщается к силам добра, любви. «Чудом свободы» называет сам Достоевский это таинственное начало человеческой личности, через него идет единственный путь человека к Богу. Другого пути, более рационального и безопасного, менее проблематического здесь быть не может. Это есть поистине «узкий путь», со всех сторон окруженный безднами греха, безумия и зла; духовное просветление, обретение даров благодати без опыта греха и зла вообще невозможно (в подтверждение евангельской истины, что на небесах больше радости об одном кающемся грешнике, чем о десяти праведниках).
Достоинство человека, его право на благополучие, на уважение основаны не на каком-либо моральном или интеллектуальном совершенстве человека, не на том, что он «разумен», «добр» или обладает «прекрасной душой», но всецело предопределены онтологической значительностью всякой человеческой личности. Это «первичное» в человеке лежит «по ту сторону» добра и зла, разума и неразумия, благородства и низменности, красоты и безобразия; оно именно глубже, более первозданно, чем все эти определения. Человек богоподобен тем, что загадочные корни его существа, связующие его с самим Богом, обладают иррациональной творческой силой, бесконечностью и безграничностью. Все, даже самые идеальные, мерила добра, правды и разума меркнут перед величием самой онтологической реальности человеческого существа. Этим определена глубокая человечность нравственного миросозерцания Достоевского. Это и есть христианский гуманизм, который во всяком, даже падшем и низменном человеке видит человека как образ Божий. Для
почитания человека во всех прежних формах гуманизма, подчеркивал С.Л. Франк, нужно было забыть о грубой тяжелой реальности и отдаться обманчивым иллюзиям. Гуманизм Достоевского, напротив, выдерживает всякую встречу с трезвой реальностью, его ничто в мире не может поколебать; это одно из величайших духовных достижений человеческого сознания [5, с. 395]. Христианство есть религия спасения. Христианская идея состоит в исцелении, внутреннем соединении тех начал, рознь которых есть гибель, сущностью истинного христианского дела будет синтез, нравственное примирение. Достоевский верил и проповедовал христианство, живое и деятельное, вселенскую Церковь, всемирное православное дело.
В православии Достоевский находил твердое основание и необходимое начало обновленной духовной жизни, а также условие настоящего дела истинного человека для гармонического развития всего человечества. Но без Бога ни человек, ни природа необходимых сил не имеют; отделившись от Божества, т. е. от полноты Добра, действуя на основании зла, мы можем делать только дурное дело. Только отказавшись от своего ложного положения, от своей безумной сосредоточенности в себе, от своего озлобления, только связав себя с Богом во Христе и с миром в Церкви, можем мы делать настоящее Божье дело - то, что Достоевский назвал православным делом. В основе общественного идеала Достоевского - нравственное возрождение и духовный подвиг уже не отдельного лица, а целого общества и народа. России Достоевский предсказывал великое будущее. Залогом этого была, по его мнению, необыкновенная способность русского народа усваивать чужие идеи, духовные и иные достижения других народов, а также обостренное чувство неправды и греха, жажда нравственного очищения и подвига. Самый падший человек, какою бы скверной ни была наполнена его жизнь, может из нее выйти и подняться, если захочет, если признает свой грех. Если народ не мирится со своей дурной действительностью и осуждает ее, значит у него есть идея или хотя бы только предчувствие другой, лучшей жизни («Не отринул Бог людей своих...»). Русский народ, искушаемый звериными страстями, утверждал Достоевский, носит в себе образ Христов; когда придет время, явит Его всем народам и поведет их к Нему и вместе с ними исполнит всечеловеческую задачу. Эта обязанность и это назначение даны нам христианскою верою и историей. Западноевропейское просвещение приняло одностороннее рассудочное направление, возникшие в нем течения, зачастую ложные и бесплодные, рано или поздно показали свою несостоятельность. Мы тоже прошли через это отвлеченное «лю-
бомудрие». Духовная будущность России и человечества - в полноте христианской идеи, утверждающей воплощение божественного начала в природной жизни чрез свободный подвиг человека. Усвоенная инстинктивно русским народом со времен его крещения триединая христианская идея (вера в Бога, вера в Богочеловека и в Богородицу) должна стать основой для сознательного духовного развития России во благо всему человечеству. Сам он называл эти выстраданные на протяжении всей жизни сокровенные мысли и мечтания о роли и назначении России среди человечества «последним словом», он верил и надеялся, что «это не только случится в ближайшем будущем, но уже и начинает сбываться» [2, т. 16/1, с. 246]. Социально-политические опыты ближайшего грядущего (неотвратимость которых была очевидна уже тогда) станут камнем преткновения для человеческого ума на ложном пути искания общего блага и гармонии. Человечество может нескончаемо долго приближаться к идеалу, никогда его не достигая, но сострадание к
ближнему свойственно человеку все больше, нежели равнодушие. Не может так быть, не должно, чтобы любовь, прощение обид, правда, великодушие остались бы только «паллиативами жизни». Кризис, охвативший современный мир, есть напоминание христианству о неразрешенных все еще задачах, суд над безбожным миром. Однако основная проблема наших дней - прежде всего проблема человека, о спасении человеческой личности. Люди отвергли Бога, но этим они подвергли сомнению достоинство человека.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994.
[2] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений : в 18 т. М., 2004.
[3] Леонтьев К. Н. Pro et Contra. СПб., 1995. Т. 12.
[4] Соловьев В. С. Философия искусства и литературная критика. М., 1991.
[5] Франк С.Л. О Достоевском. М., 1990.
