95. 02. 003. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. Ч. 5. : метафизика. Положительная философия1. Lauth R. die Philosophie Dostojewskis in systematischer Darstellung. - Munchen: Piper, 1950. - T. 5: die Metaphysik. Die positive Philosophie. - S. 373-523 Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ

НАУКИ

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА

РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 3

ФИЛОСОФИЯ

2

издается с 1991г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,3 рефераты 95.02.001-95.02.041

МОСКВА 1995

ятно, на тот негативизм в отношении философии, который ныне имеет место, сильно повлияла критическая теория Т. Адорно.

Но может ли существовать сама критика без метафизики, всего лишь вовлекая в критическую "игру" такие категории, как "общество" , "власть", "интересы", "тождество" и т. п.? Негативизм в отношении целостного взгляда на мир приводит к тому, что его заменяют квазимифические инстанции, которые больше не поддаются критике.

Может ли в наши дни существовать спекулятивная метафизика, спрашивает автор, или мы должны ограничиться дескриптивной онтологией? Ответ положительный: метафизика как целостный взгляд на мир, как попытка понятийно обосновать нормы и ценности способна дать здоровое направление эмоциям, религиозным и ценностным установкам.

И. С. Андреева

95.02.003. ЛАУТ Р. ФИЛОСОФИЯ ДОСТОЕВСКОГО В СИСТЕМАТИЧЕСКОМ ИЗЛОЖЕНИИ. Ч. 5.: МЕТАФИЗИКА. ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ1.

LAUTH R. Die Philosophie Dostojewskis in systematischer Darstellung.— München: Piper, 1950.— T. 5: Die Metaphysik. Die positive Philosophie.— S. 373-523.

ПРИРОДА

В истолковании и изображении природы Достоевский проявляет особый подход, рассматривая действительность во всей ее полноте исключительно с психологической стороны, отклоняя мысль, что ее можно понять на основании достижений естествознания. Вместо этого он стремился объяснить природу через "понимание", увидеть в законах природы выражение душевных событий. Материю он считал лишь наружной формой мира. Законосообразное ее воздействие он считал несущественным для познания реальности как бытия самого по себе. Рассмотренная изнутри, она должна пониматься как "жизнь бесконечная" , которая стремится преодолеть "косность и механизм вещества". Подобно Плотину, он дает истолкование природы в связи с душевной жизнью.

Достоевский пытается осязаемо понять эту жизнь. Он исходил из формулы подобия всего живого и обращался к природе с позиций живых существ, внутренне нами переживаемых чувств, т. е. собственной психики. Природа должна пониматься чувствами, которые она пробу-

1 Начало публикации перевода см. в предыдущем номере настоящего РЖ (№ 1 за 1995 г.).— Прим. ред.

ждает в человеческой душе. В чувствах человек переносит свои собственные побуждения на природные явления. Он истолковывает их применительно к природе. Но он делает это не произвольно, ибо определенными впечатлениями обусловливаются определенные' чувства, хотя к этому могут примешиваться также и субъективные компоненты. Так, Достоевский совершенно сознательно приходит к поэтизации природы, которая воспринимается только чувствами.

В природе имеется творческое, мужское, и женское, воспринимающее начало. Оба этих, первоначально внутренне единых элемента оторвались друг от друга в результате грехопадения. Женский элемент погрузился в себя и с той поры ждет мужского, чтобы связаться с ним снова. Но это объединение возможно только в чистом духе, "в небесном женихе", которого ждет женственное начало. Это — особая идея Достоевского, что природа затронута грехопадением, что она растерзана и отделена от Бога, хотя и остается безгрешной. К тому же ей не дано от Бога ни сознания, ни свободы воли. Она страдает безвинно под действием грехопадения, взывает к Богу и плачет себе неведомо о новом воссоединении. Но она остается совершенной и прекрасной.

Описание этой красоты имеет глубочайшее значение в творчестве Достоевского. Старец Зосима, например, рассказывает о своей юности: "В юности моей давно уже, чуть не сорок лет тому, ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали мы раз на большой реке судоходной на берегу с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть. И вижу я, смотрит он перед собой умиленно и ясно. Ночь была светлая, тихая, теплая июльская, река широкая, пар от нее поднимается, свежит нас, слегка всплеснет рыбка, птички умолкли, все тихо, благолепно, все Богу молится. И не спим только мы оба, я да юноша этот, и разговорились мы о красе мира сего божьего и о великой тайне его. Всякая-то травка, всякая букашка, муравей, пчелка золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами... Все хорошо и великолепно, потому что все истина... Ибо все совершенно, все, за исключением человека, безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего был... ибо для всех слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, Богу славу поет, Христу плачет себе неведомо, тайной бытия своего безгрешного совершает сие".

Такое же восхищение совершенством девственной природы передает Макар Иванович в "Подростке": "Заночевали мы... в поле и проснулся я заутра рано, еще все спали, и даже солнышко за лесом не выглянуло... Восклонился я... главой, обвел кругом взор и вздохнул: красота неизреченная! Тихо все, воздух легкий; травка растет — расти

травка божья; птичка поет — пой птичка божья; ребеночек у женщины на руках пискнул — Бог с тобой, маленький человечек, расти на счастье, младенчик! И вот точно я в первый раз тогда, с самой жизни моей, все сие в себе заключил... Склонился я опять; заснул таково легко. Хорошо на свете! А что тайна, то оно тем даже и лучше. Страшно оно сердцу и дивно, и страх сей к веселию сердца... Все в тебе, господи, и я сам в тебе, и прими меня! И, тем еще прекраснее оно, что тайна".

Эти описания позволяют понять то внутреннее отношение к природе, которое после него можно найти только у Короленко. Идет ли речь только о поэзии в этих описаниях? Заблуждение, преувеличение ли это, когда Макар Иванович говорит: "Все в тебе, Господи"? Было ли это лишь собственным мимолетным впечатлением этого персонажа? Состоит ли природа только из пространства, времени, силы и вещества, как можно было прочесть в книге Бюхнера, широко распространенной в России? И хотя в природе есть организмы, не поддающиеся механистическому объяснению и целеустремленные, как получилось, что человек может найти в них и в неживой природе выражение своих интимнейших чувств, да так, что ему кажется, что он берет их из самой природы? Решение Достоевского четкое: он вместе с Гёте видел в природе печать и символ скрытого владычества и рассматривал внешнее как возведенное в тайну внутреннее состояние. Прекрасное, указывал Достоевский, есть манифестация тайных законов природы, которые без человека оставались бы сокрытыми. Достоевский идет еще дальше, считая, что природные явления суть выражение космической одухотворенности.

Высшее чувство красоты и совершенства переживается человеком ,в состоянии ауры. Это чувство Достоевский сопоставлял с рассказом о творении, когда Бог, создавая мир, каждый день творения говорил: это хорошо! Даже там, где природа далеко не прекрасна, например, когда мы наблюдаем, как животные уничтожают друг друга, она все же безгрешна. Ибо такое деяние не греховно, оно лишь следствие грехопадения, от которого стонет природа. Косвенное указание на совершенство природы выражается в том, что в ней нет смешного.

Совершенство природы не должно вести к ложной пантеистической идентификации Бога и природы, как это делает Мария Тимофеевна в "Бесах", утверждая, что Бог и природа все одно. И тем не менее кажется, что мысль Достоевского, подобно более позднему софинианству, близка к этому. В блистательном исследовании В. Иванова утверждается, что Достоевский в образе Марии Тимофеевны обработал историю Гретхен и пришел к совершенно новому изображению, которого Гёте достиг лишь частично. Мария Тимофеевна есть воплощение вечно женственного на его бессознательном уровне, воспринимающе-

го и устойчивого природного начала. Как символ неудовлетворенного гогружения-в-себя художник дал ей зеркало, в которое она постоянно смотрится и перед которым проводит все свое время в мечтах о желанном женихе. Он сделал ее хромоножкой в знак бессилия, в которое она погружена вследствие раздвоенности. В нетронутой девственности упорно ждет она жениха, "ясного сокола", который ее спасет Но сознание изначальной вины, памяти о грехопадении и утрате изначальной чистоты мучает ее. "Виновата я... перед ним в чем-нибудь очень большом... вот не знаю только, в чем виновата, вся в этом беда моя ввек... Молюсь я, бывало, молюсь я и все думаю про вину мою великую перед ним". Ожидаемого ею героя-спасителя она отождествляет с солнцем и Христом. И все же есть у нее тайная защита против воссоединения — влюбленность в исполненное тоски страдание и тихая покорная отъединенность души.

Мне не надобен нов-высок терем,

Я останусь в этой келейке,

Уж я стану жить-спасатися,

За тебя Богу молитися.

Мечтая, кладет она земные поклоны и орошает землю слезами, с любовью обнимая ее, мистически ощущая свое единство с ней. Вечером поднимается она на высокую гору над озером и глядит на солнце ".. .Обращусь лицом к Востоку, припаду к земле и плачу, плачу и не помню сколько времени плачу, и не помню я тогда и не знаю я тогда ничего. Встану потом, обращусь назад, а солнце заходит, да такое большое, да пышное, да славное... Хорошо, да грустно Повернусь я опять назад к востоку, а тень-то, тень-то от нашей горы далеко по озеру, как стрелка, бежит, узкая, длинная-длинная и на версту дальше — до самого на озере острова, и тот каменистый остров совсем как есть пополам его перережет, и как перережет пополам, тут и солнце совсем зайдет и все вдруг погаснет. Тут я начну совсем тосковать, тут вдруг и память придет, боюсь сумраку...". В мифологическом переживании она связывает природное явление заходящего солнца и креста, который она представляет себе, с божественной тоской и мечтой о женихе, с которым она воссоединится. Но когда солнце гаснет, к ней возвращается память отпадения от Бога и ужас покинутости Зло (в образе Ставрогина) пытается овладеть ее душой, являясь перед ней в виде спасителя. Но это господство оказывается чисто внешним, она распознает узурпатора и отталкивает его.

Достоевский знает три ступени женственного, аналогичные гетевс-ким. Мария Тимофеевна, подобно Гретхен, занимает низшую ступень Елена второй части "Фауста" соответствует Настасье Филипповне

"Идиота" — совершенное по красоте, но нравственно отчаявшееся из-за первородной вины воплощение женственности На высшей ступени находится женственное, незапятнанное грехопадением — девственная богоматерь (София) Природа стоит между богоматерью и обремененной первородной виной женственностью; она безгрешна, как первая, но на нее действует грехопадение, как на вторую

Мы говорили уже об особом отношении Достоевского к земле, которое следует назвать сострадательной любовью Земля называется великой матерью, и Мария Тимофеевна идентифицирует ее с Богородицей Каждый стремится к душевному единению с ней, хотя многие отделены от нее в ходе исторического развития и не находят пути к этому единению. Такое единство возможно для крестьянина Мистическим образом он соединяет мужественное начало с женственным, когда пашет своим плугом землю и бросает в нее семена Своими грехами гноят люди безгрешную чистую землю, оставляя на ней "след свой гнойный" Поэтому необходимо и разумно, чтобы человек молил ее о прощении Ибо она, беззащитная, полная смирения и неисчерпаемая в самоотдаче, принимает все эти оскорбления Она вместе с людьми ждет от Христа-Спасителя окончательного искупления

Достоевский видел в земле не духовную, личностную сущность (как, например, Б Фехнер), а часть вечно женственного принципа Вместе с тем он, возможно, размышлял о "звездных" душах Мы видели уже, как при описании рая (в "Сне смешного человека") говорится, что живущие там люди понимали язык и деревьев, и животных, любили их и "чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслью только, а каким-то живым путем" Мысль о непосредственной душевной коммуникации с природой дополняется идеей о том, что человек способен успокоить землю, животных и вообще все живые существа и вещи, прося у них прощения Установив чистые отношения к природе, он готов принять ее любовь и достигнуть единства с ней Он падает на землю и целует ее не только для того, чтобы вымолить прощение, а и из радости перед ее красотой и из ненасытной любви к ней как к существу, благодаря которому у нас есть самое дорогое — жизнь В любви к земле для Достоевского заключалась не только связанность с космическими элементами вечно женственного, но и БЕЗУСЛОВНОЕ ПРИНЯТИЕ ЖИЗНИ, и приобщение к целостной бесформенной материи, а вместе с ней и вообще ко всему сущему с целью совершенствования и завершения в Боге

Еще раз эта взаимосвязь нашла свое выражение в переживаниях Алеши Карамазова после смерти старца Зосимы Потрясенный обстоятельствами его смерти, когда вера его на краткое время пошатнулась, а затем снова укрепилась в сопереживании добра, он захвачен "небедной I армонией" ночного неба, орошает слезами землю и клянет-

ся любить ее вечно "Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои прозвенело в душе его О чем плакал он7 О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и не стыдился "исступления сего" Ему казалось, как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным" Простить хотелось ему всех и за все и просить прощения, о' не себе, а за всех, за все и вся, а "за меня другие просят", — прозвенело опять в душе его Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязаемо, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его "Кто-то посетил мою душу в этот час", — говорил он потом с твердой верой в слова свои "

ЛИЧНОСТЬ ЛЮБОВЬ БРАК СЕМЬЯ

Большая ошибка индивидуализма состоит в отделении личности от других людей, семьи, народа и человечества, не говоря уже о вещах, живых организмах, от космоса и Бога Индивидуализм рассматривает человека, не каков он есть или каким должен быть, а как расщепленное бытие, расщепленное бытие, которое пытается остаться самодостаточным в себе самом Расколотость, однако, есть нечто негативное, следствие грехопадения, под воздействием которого находятся человек и человечество Рассудочная мысль в своем стремлении к превосходству разорвала сообразующиеся с чувствами душевные скрепы и привела человека к социальному отчуждению Так случилось, что рассудочный человек возлюбил больше всего себя самого, ревниво начал обеспечивать права своего Я и строить свою жизнь только самому и для себя Принципы индивидуализма — "усиленного самосохранения, са-мопромышления и самоопределения в своем собственном Я" — стали принципами западноевропейской буржуазной культуры Личность стали понимать как правомерный элемент сам по себе, "сопоставлять со всей природой и противопоставлять всем остальным людям", все, что происходит в мире вне Я, стало совершенно безразличным Сегодня мы живем — осознанно или нет — под влиянием таких представлений

Даже те из концепций социальной философии, в которых видно стремление исправить вред, причиняемый индивидуализмом, и смягчить экстремизм эгофилософии, подчиняются воздействию того же индивидуализма В этих концепциях, хотя и признается глубокое воздействие на человека отдельных факторов внешнего мира, например, среды, общества, экономики и т п , человек рассматривается, однако, не иначе, как отдельная, единичная сущность, которая лишь затрагивается действием внешних факторов, вовлекаясь тем самым в межиндивидуальные взаимосвязи Характерными для них является принятие в

качестве исходных позиций социальной философии Гоббса или Руссо, а в XIX в — Спенсера Они видят массу не в общности, а в совокупности многообразных индивидов, и считают, что такую массу можно объединить только с помощью внешних скрепок принуждения, путем, например, закрепленного в привычке социального альтруизма или с помощью общественного договора, принятого людьми, чтобы выйти из естественного состояния изначальной беззаконной свободы

Понимание того факта, что человек связан со своими ближними иными узами, более естественными и идеальными, остается для таких учений чуждым Поэтому они реконструируют общество так, как если бы оно обеспечивало человеку сносную и необходимую жизнь рядом с себе подобными, не основываясь на иных предпосылках, кроме индивидуализма и эгоизма одиночек

Неоднократно под влиянием такого социально-философского подхода человека, включенного в общество, пытались рассматривать как существо, стремящееся лишиться всех своих личностных особенностей Уже Чаадаев в своем "Третьем философическом письме" писал, что человек "всю жизнь только и делает, чему бы подчиниться ", стремится довести свою подчиненность "до совершенного лишения себя свободы"48 Во имя соответствующего коллектива объясняют, что ради общественного прогресса и лучших хозяйственных и цивилизаторских результатов необходимо, чтобы человек отказался от своей личности и постарался по возможности вести себя единообразно Только при условии, что индивид станет безличным и послушным, ему обещают счастье в будущем земном раю

С легкомыслием, которое вызывало у Достоевского ужас, в 60-70-е годы в России отрицалось значение личности Сам он противопоставил индивидуализму и социализму собственную концепцию личности Личность, считал он, покоится на свободе и нравственной ответственности Без этих двух предпосылок никакая индивидуальность невозможна На этих основаниях базируется возможность доброго поступка и нравственной жизни Личный нравственный поступок не может быть заменен какой-либо организованной благотворительностью, ибо у последней отсутствует момент личностной самоотверженности и нравственной спонтанности В добром поступке личность отдает что-то свое и от другого человека получает нечто и для себя самого Всякое доброе дело, следовательно, приводит к взаимодействию между двумя лицами либо к соединению с другим существом или с самим Богом И если даже при этом не возникает взаимная любовь, все же имеет место стремление к единению Лицо, следовательно, только тогда вступает на путь единения, если ведет себя нравственно Только в нравственном поступке оно становится личностью Люди без нравственного центра, не способные к моральной ответственности, обладают лишь Я, но не

являются личностями. Закон Я состоит в отрыве и в отделении себя самого от других существ и лиц, и лищь "закон личности связывает". При этом Достоевский придает понятию закона три значения — закон в узком смысле слова; как некое ограничение, предел; как сущностная черта.

Высшее развитие личности — как конечная цель, как пункт достижения цели — должно вести как раз к получению знания о том, как все, на что человек способен, использовать для умаления Я и безграничного принесения себя в жертву другим. Самопожертвование должно осуществляться без каких-либо внешних требований, в пользу всех, без поиска выгоды или предъявления каких-либо условий. "Поймите меня: самовольное, совершенно сознательное и не принужденное самопожертвование... есть признак высочайшего развития личности... высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли." Но, разумеется, жертва должна быть принесена во имя подлинной духовной общности, которая, в свою очередь, признает достоинство равноправия личности и делает все, чтобы сохранить его в других. Но и братство должно сказать: "Ты слишком много даешь нам. То, что ты даешь нам, мы не вправе не принять, ибо ты сам говоришь, что в этом все твое счастье; но что же делать, когда у нас беспрестанно болит сердце и за твое счастье. Возьми же все и от нас. Мы всеми силами будем стараться поминутно, чтоб у тебя было как можно больше личной свободы, как можно больше самопроявления. Никаких врагов, ни людей, ни природы теперь не бойся. Мы все за тебя, мы все гарантируем тебе безопасность, неусыпно о тебе стараемся, потому что мы братья".

Так "закон личности" сводит людей в подлинную общность. Общность и Я складывают с себя собственные права и помышляют о том, как своим поведением способствовать счастью и нравственности других так, чтобы собственная свобода и нравственность слились в живом синтезе. С другой стороны, индивиды и общество, из них состоящее, никогда не договорятся, как им отделить права от обязанностей. Нет четких границ между людьми, народами, между личностью и обществом. Человек вместе со всем человечеством составляет единый организм.

Самый целостный и таинственный синтез между двумя людьми образует любовь. Мужчину и женщину в браке нельзя рассматривать как отдельные существа, а только как единый, нераздельный организм (ср. Бытие, П, 24: ".. .оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть"). Эта истина решает любой "женский" вопрос. Все, что касается любви, остается для посторонних тайной. Никто не может решать судьбы любящих и любимого. Здесь всегда есть уголок, в котором сокрыт целый мир, известный только

двоим. "Любовь — тайна божия и от всех глаз чужих должна быть закрыта, что бы там ни произошло". Только любящие судят себя. Никто посторонний, даже собственная мать, не имеет на это право.

Причины, порождающие любовь, различны. Большинство людей предпочитают внешнюю красоту, отождествляя ее с сущностью любимого человека, с проявлением характера и души; видя в ней отнюдь не то, что часто бывает, — не простую маску, не внешность, доставшуюся по наследству. Если же любовь сводится к сексуальности, любят только тело или часть его. В высшей любви человек любит душу любимого существа. Для него неважно, есть ли внешняя красота, ему важен характер, он любит духовную красоту души.

Любовь, возникающая внезапно, как страсть, подчас принимает характер безумия. Сексуальные ее компоненты не проявляются как первичные. Они могут даже совершенно отсутствовать. Эта страсть подобна фатуму, захватывающему человека. Судьбоносная любовь уничтожает все, "что было в нем свободного". Она приводит к слепому .поклонению перед любимым существом и к полной самоотверженности и самоуничижению перед ее предметом. Особенно сильно сказывается эта судьбоносная любовь на человеке, который долгое время ей противился. Страстная любовь лишь в редчайших случаях длится долго. Она угасает и позже кажется сном. В страстной любви разум как ведущая часть души выключается и человек все больше подчиняется непосредственному управлению любящего сердца, которое превращает разум в свой инструмент. Когда же любовь уходит, она может превратиться и в сильную ненависть; возникает даже желание "истребить и раздавить" обожаемое прежде существо: страстная любовь стано-вится любовью-ненавистью. Бердяев считает даже, что глубочайшей сущностью любви является ненависть-любовь: "В последней глубине любви скрывается враждебность". В ее основе лежит смерть49. Подчас люди склонны копить страдания, из-за безответной любви они все больше растравляют душевные раны, изводясь в самоистязании ради несчастной любви. Достоевский прошел через такую любовь к Полине Сусловой.

К эротической любви почти всегда примешивается элемент грубой похоти. Случаи, когда люди свободны от этого, отдаваясь счастью любви, встречаются крайне редко. Чистая любовь начинается только тогда, когда человек любит не тело и внешнюю красоту, а душу. В такой любви души внутренне соединяются и так много воспринимают друг от друга, что оба любящих чувствуют как одно существо. В браке первая страстная любовь с течением времени проходит. Но в счастливых случаях приходит другая, "еще лучше", которая покоится на общности души. Все жизненные задачи решаются совместно, между супругами нет разделяющих их тайн. Красота дана людям пре-

имущественно в молодости, а потому они — за редким исключением — неспособны разглядеть характер и его духовную красоту, да и нравственные скрепы в то время не так сильны, как природные. Позже красота не так важна, супруги любят друг друга, потому что вместе взросли душевно. Тот, кто не ведает любви, не способен обрести такое единение. Для него любовь, или, скорее, страсть означает лишь возможность "господства и обладания".

Любовь по своей ценности имеет два аспекта. С одной стороны, это великий и значительнейший синтез двух людей, творящих детей и тем самым поддерживающих и продолжающих род человеческий. С другой стороны, любовь двоих отторгает их от остального человечества, так как любящая пара самодостаточна и в ее восприятиях не остается места для других людей. Так получается, что брак образует, с одной стороны, общность любящих друг друга, а с другой — эгоистическую обособленность от общности. "В браке есть величайшая святыня человека на земле, ибо посредством этого он достигает развитием (сменой поколений) цели". И все же человек "во имя идеала своей цели" должен отрицать это состояние. Конечно, служение природному предназначению само по себе ценно, но оно занимает подчиненное положение по отношению к более высокой духовной реализации. Можно держаться природной любви, не относясь к ней враждебно и не отрицая ее, но нужно при этом сознавать ее ограниченную ценность и правильно определять ее значение в иерархии бытия.

Святость и нерасторжимость брака — не предрассудок, она существует сама по себе. Достоевский настаивает на святости семьи не только потому, что она создает основу государства. Политические социалисты в России провозгласили идеал свободной любви, право на супружескую измену, расторжение брака и даже общность жен. Чернышевский в своем романе "Что делать?" (1863) и Герцен в повести "Кто виноват?" (1845) открыто заявляли, что нерасторжимость брака несправедлива и что развод является единственным и нравственным решением, если совместная жизнь представляется невозможной. Пушкин же в "Евгении Онегине" вступался за нерасторжимость брака, поскольку в нем торжествует обет верности, поскольку в нем два человека нераздельно сливаются в единое существо, поскольку на крепости брака покоится семья и воспитание детей. Душевные невзгоды, выпадающие на долю детей при распавшемся браке, не могут быть компенсированы родителями.

При описании рая в "Сне смешного человека" общность людей, живущих там, изображается как единая семья. Достоевский, создавая этот образ общности как единой семьи, тем самым подчеркивал противостояние идеям Чернышевского. Он, так же как и Чернышевский, хотел показать идеальное состояние общности, но его предпо-

сылку видел в духовном преображении человечества. Одним только изменением социальных институтов его достигнуть нельзя. С отказом от брака и с введением общности жен и детей человечество в его теперешнем состоянии ждет только распад и упадок. Социализм переоценивает природную доброту человека. А так как семья в ее нынешней изолированной форме является предпосылкой существования человечества, следует также признавать и собственность: "...чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности". И человеку невозможно отказаться от семьи. Можно ли найти ей замену? Крупные общности, например коммуны, артели, общества и т. п., совершенно неспособны заменить семью. В них нет никаких условий, связывающих в любви друг к другу членов этих общностей, нет душевного тепла и необходимой защиты подрастающих детей. То, что в новейших теориях семья высмеивается, свидетельствует о большом легкомыслии их создателей. Это указывает также на совершенно бездумное отношение к физическим и нравственным условиям человеческого существования. Если уж даже в судебном заседании открыто ставится вопрос, должна ли семья утверждаться на "мистических" или только на разумных основаниях, это свидетельствует о серьезной опасности.

Если семья хоть в какой-то степени безупречна, если в ней есть "хоть чуть-чуть любовь да союз", ребенок хранит о ней бесценные воспоминания всю свою жизнь. Даже о "самой худшей" семье дитя сохраняет добрые воспоминания, ибо родители почти никогда не бывают настолько жестокими, чтобы ребенок не чувствовал себя в семье укрытым и защищенным. Отец и мать для него всегда — нечто большее, чем чужие и тем более враги: "Хоть в году раз любовь тебе выкажут". Ребенок знает, что у него есть дом, к которому он принадлежит, и не чувствует себя одиноким в безжалостном мире. Суровый опыт, который пережил ребенок в детстве — особенно ребенок без семьи, — является одной из веских причин его бесчувственности и жестокости во взрослом состоянии. Как много людей стали бы иными, лучшими, если бы они имели хорошие семьи!

В ходе глубоких социальных изменений нашей технической эпохи, считал Достоевский, семье угрожает величайшая опасность. Она оторвана от своей естественной почвы и обречена на гибель, поскольку ее нравственные основы расшатаны безверием и аморальностью. Мы живем во время, когда почти всегда существует "случайное семейство", члены которого легко впадают в теоретический или практический нигилизм. Только живая религия может защитить семью и обеспечить дальнейшее существование человечества.

НАРОД

После своего осуждения в 1849 г. Достоевский провел в Сибири десять лет, в том числе четыре года на каторге. Он жил среди народа, сам стал частью народа, преобразовался из петербургского западника в человека с собственным мировоззрением. Когда Некрасов после его возвращения показал ему свою поэму "Несчастные", в которой он, имея в виду Достоевского, представил образованного человека, просвещавшего на каторге народ, Достоевский возразил ему, что он заблуждается, что это он учился у народа. До каторги он знал только горожан Москвы и Петербурга, хотя и мог судить о народе по мимолетным впечатлениям от Дарового и во время поездок. Народ должен был казаться ему анонимной массой, из которой при ближайшем рассмотрении выделялись беднейшие, темные чиновники, вроде Девушкина, финская кухарка, мелкобуржуазные городские обыватели или подвыпивший кучер. Народ в широком смысле был для него абстрактным понятием. Только Гоголь изображал его, хотя в его произведениях редким образом смешались подлинные его черты с романтическими преувеличениями и приукрашиванием. Но Гоголь не любил народ и почти всегда показывал только неприглядные его стороны, если отвлечься от его ранних романтических сочинений. Белинский при слове "народ" думал главным образом о парижской черни эпохи Великой революции. Содержание требований для народа было следующим: отмена крепостного права, отмена телесных наказаний, возможность обучения в школах и т. д.; эти требования выдвигал Достоевский в кружке петрашевцев.

С такими идеями начал Достоевский свой тяжкий путь в Сибири и встретил там таких же, как сам он, арестантов из народа. В ежедневном общении и тесноте повседневной жизни он хорошо узнал разных его представителей. И его взгляды на народ начали меняться. "И в каторге между разбойниками... я отличил наконец глубокие, сильные, прекрасные характеры, и как весело под грубой корой отыскать золото... Что за чудный народ, — писал он брату (22 февраля 1854 г.). — Вообще время для меня не потеряно. Если узнал не Россию, так народ русский хорошо, как, может быть, не многие знают его"

Уже в конце жизни в статье "Четыре лекции г-на Градоаского", разъясняя смысл своей пушкинской речи, Достоевский указал с некоторой гордостью, но при этом и весьма скромно(!), что он знает народ Он жил вместе с ним, он делил с ним тяжкий труд и скудную пищу и сам причислялся к преступникам: "Я его знаю: от него принял вновь в мою душу Христа, которого узнал в родительском доме еще ребенком и которого утратил было, когда преобразился в свою очередь в "европейского либерала" И еще в последних статьях он заступает-

ся за народ, за его душу, за его истину, за его огромные силы; он верит в его святость и надеется на спасительное действие его духа. ".. .Жажду лишь одного: да узрят их все. Только что узрят, тотчас же начнут понимать все остальное". В одном из немногих мест, где речь идет о пережитом в Сибири, Достоевский пишет, что переворот -& нем осуществился не сразу и внезапно, а постепенно. При этом ему во многом помогли воспоминания о детстве, родительском доме, уроки закона божьего и его доверие к Евангелию. Но наиболее существенным было то, что он, очутившись на низшей ступени общества, "сам стал народом". Таким образом, его духовный переворот не был следствием теоретических рассуждений или внезапного воздействия; последние сложились под влиянием НАРОДНОГО опыта. Если читать его описания без предвзятых и произвольных домыслов, нельзя найти в них ни малейших следов "отцовского комплекса", несмотря на все утверждения Фрейда. Так как его возвращение к народу осуществлялось во взаимосвязи с одновременным религиозным обновлением, правомерно предположить, что его представление о сущности народа изначально связано с религиозными идеями. И это подтверждается на деле.

Следствия, вытекающие из его нового опыта, первоначально соотносятся с его предшествующими западническими убеждениями. Большинство западников, да и он сам до его жизни в Сибири, вообще не воспринимали народ правильно. Они не замечали его силу и дух и имели о них такие же представления, как западные газетные корреспонденты, которым достаточно беглого взгляда, чтобы получить о нем готовое мнение. Русская интеллигенция слепо проходит мимо народа. Даже нигилистическая пропаганда оказалась не на высоте, поскольку она подступала к народу с полным психологическим невежеством. И те, кто называл себя друзьями народа, тоже видели в нем лишь предмет для теоретизирования и должны были признаться, что в конечном счете он для них является загадкой. Образованная публика, считал Достоевский, также любит народ не таким, каков он есть, а таким, как она его себе представляет. Проявись в нем что-то иное, ее любовь тотчас же остынет и они без сожаления от него отвернутся. С этой любовью к народу получается то же, что и с абстрактной любовью — она есть только любовь к собственной идее.

Достоевский считал важным, чтобы о народе судили правильно, не сосредоточиваясь исключительно на уровне его испорченности, в которую он временно мог впасть, а по тем превосходным людям, которые в нем обнаруживаются и по которым можно предугадать, каким весь народ может стать.

Достоевский проявил себя как последовательный союзник народа; он так страстно любил его, что подчас впадал в крайность, выдвигая идею народа на первое место и подчиняя ей религиозные идеи, ста-

2-823

вя идею народа даже над понятием Бога. Идея народа в ее крайней форме выражена в философии Шатова, персонажа из "Бесов". Мы можем найти параллели к мыслям Шатова в "Дневнике писателя", когда Достоевский много лет спустя (1877—1878) во время русско-турецкой войны, выражая надежды на славянское единение в борьбе против турок, связывал их с судьбой и предназначением русского народа. Полностью этот экстремизм был преодолен только в период работы над "Братьями Карамазовыми".

Для Шатова народ в своей реальности обладает высшей ценностью, и, конкретно, именно русский народ, поскольку он был, в его представлении, единственным существующим в то время народом-"богоносцем". Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца, т. е. на протяжении всего его исторического существования. Как пространственно-временная величина народ есть телесное воплощение Бога, народная душа, взятая вне тела, — дух божий. В. Иванов считает, что для объяснения этих идей нужно обратиться к Библии, в которой народы и общности представлены как личности или ангелы. Мы в этой связи поставим вопрос, есть ли у народов духовная сущность, как у ангелов, богов, демонов, которые их охраняют и ими руководят, либо эти личности тождественны духу народа, направляющему его тело? Конечно, первое. Если бы Достоевский перенес свои идеи из Библии, тогда в его творчестве об этом имелось бы единое суждение50. Но Достоевский развивал эту идею самостоятельно. Одно время он считал русский народ целостностью, которая воплощает в себя мессию, т. е. грядущего Христа. Но в то же время он понял недопустимость такой крайней точки зрения и развенчал ее в "Бесах".

Сила народного духа, провозглашается дальше в философии Шатова — Достоевского, есть повелевающая и принуждающая сила, которая приводит в движение народное тело в его историческом существовании. Ее происхождение неизвестно и неясно. Она состоит в неукротимом желании дойти до конца, до завершенности, утверждая жизнь и отрицая смерть. Различные представители народа проявляет ее неодинаково, в соответствии со своей одаренностью: у одних она выражается к4к эстетическое начало, у других — как нравственное и т. д. Шатов обозначает эту силу обобщенно как "искание Бога", хотя это определение неполно; ибо нужно было бы сказать, что она есть поиски творящего Бога в его завершенной форме. Всякий народ, следуя своему Богу, ищет собственной особой завершенности, он создает своего, особого Бога, которого считает единственно истинным и справедливым. Следовательно, у разных народов боги не совпадают друг с другом, так как народный дух и Бог тожественны. Слияние богов разных народов, имеющих каждый свой особый

народный дух, является признаком их упадка, ибо это означает, что эти народы теряют свое своеобразие, воспринимая дух иных народов (264). Чем сильнее народ, тем исключительнее его Бог. Сильный народный дух влечет к себе другие народы, покидающие своих богов, переходящие в его веру, принимающие ее за свою. Представление о своем Боге, которое Бог 'сам внушает народу, выражается не только в характере религиозности данного народа, но и в том, что последняя создает свои ценности, свои собственные понятия о добре и зле.

Только до тех пор пока народ убежден, что он владеет истиной я что его Бог так силен, что может подчинить себе (и данному народу в том числе) все другие народы, он остается живым и деятельным. Не надо заблуждаться на счет того, что определенные народы выдвинули универсальные идеи и создали мировые религии, приписывая себе при этом первую роль и рассматривая себя как ведущую силу их объединения. И все же, если народ теряет веру в свою истину и силу, он превращается в этнографический материал. Эта мысль обнаруживает у Шатова — Достоевского влияние идеи Гегеля, считавшего, что народ — носитель идеи, в которой воплощается дух, движет человечество вперед и ведет за собой другие народы, которые остаются всего лишь материалом для истории. Отличие от Гегеля состоит в том, что Шатов признавал за таким народом идею особую, только ему свойственную: без него эта идея не могла быть связанной в диалектическом процессе мировой истории с другими идеями. В этом пункте Шатов — Достоевский соглашается с учением о культурных кругах Н. Данилевского. На место диалектически развертывающейся идеи вступает самостоятельная духовная сущность масс, которые развиваются независимо или в противостоянии друг с другом. Не только понятия и чувства, но и прямое воздействие народной души (Бога) принудительно побуждает индивида к действиям.

Шатов идет еще дальше. Несмотря на свой плюрализм, он считает, что есть только ОДНА истина. Следовательно, в истории в определенный момент только ОДИН народ может быть носителем этой истины, и этот народ — русский. Ибо он несет в себе истину откровения Божьего, истину Христову. Все другие народы преданы божкам и побуждаются ими. Русский же народ, напротив, побуждается самим Богом. Поэтому он является единственным народом-Богоносцем, который может спасти и спасет мир, который будет обновлен образом Христа: ему даны "реки воды живой''.

Временная симпатия Достоевского к панславистскому движению была следствием этой экстремистской теории. В письме к Майкову 15 мая 1869 г. Достоевский писал о "всеправославном значении России" . Он хвалил также статью Данилевского "Россия и Европа", по-

явившуюся в "Заре" (1869). В конце концов, однако, он отказался от своего экстремизма, поняв его опасность.

И все же и позднее Достоевский видел в народе (в том числе и в русском) исключительный источник внешнего опыта, в котором человеку открывается Бог. В учении старца Зосимы в "Братьях Карамазовых" он подчеркивал, что вера в народ-богоносец приведет к укреплению веры в самого Бога, даже к победе над атеизмом. Русский, и вообще православные народы, всегда остается в его представлении как особый народ-богоносец, единственный, кто сохраняет в себе чистый образ Христа. Он даже утверждал, что те, кто порвал с народом, перестали верить в народ, тем самым отрекаются и от веры в Бога, становятся атеистами. Поскольку они отделены от народа, они тем самым теряют и веру, говорил он о людях типа Герцена.

Позже Достоевский ограничивался указанием на то, что человек, который больше не верит в Бога, теряет и связь с народом. В этом отражается изменение его умонастроения, хотя он до самого конца считал, что православному русскому народу открыт истинный Бог. Но он освободился от идеи, что Бог непосредственно воплощен в этом народе и что Бог е$л?ь бессознательный дух этого народа. Русский народ, следовательно, больше не рассматривался как душа Бога, он не был также больше и особым телом Бога, но он был историческим народом, который отмечен главным образом тем, что он возвещает истинного Бога. А к Богу можно прийти только через народ.

Окончательная формула: тот, кто принадлежит народу, верует в Бога, исходит из того, что сущностью народа является вера в Бога. Тем самым мы приходим к определению сущности народа, как ее в конечном счете понимал Достоевский. Народ формируется только верой в Бога. Ни раса, ни класс, ни даже нация или страна народ не образуют — только идея, которая его объединяет и которой он захвачен. Конечно, существуют народы, которые верят не в Бога, а в идолов или в абстрактные идеи. Однако, по его мнению, исключено, что народ создается только путем расовой однородности, государственной связанности или классовой общности. Социальные институты, среда или биологические скрепы еще не создают народа. Если бы Достоевский сочувствовал попыткам обосновать существование народа с помощью расы или класса, он, вероятно, указал бы на то, что эти факторы не действуют естественно, т. е. не влияют непосредственно на формирование народа, сначала они возвышаются до идеи, чтобы потом с помощью этой идеи объединить его.

Русский народ верует в Бога-Христа и на этой вере держится его существование. Сам Кармазинов (образ Тургенева в "Бесах") должен признать, что народ "кое-как держится русским Богом", хотя он тут ¿ке скептически и добавляет, что этот Бог, "по последним сведениям,

йесьма неблагонадежен". Народ держится за своего Бога, в то время как тот же Кармазинов не имеет мужества защищать собственные идеи и недостойно склоняется перед ходячими социалистическими лозунгами только потому, что они были новыми. "... Неустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает... Не то у высших. Те вслед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде...".

Форма, в которой народ признает Бога, есть православие. Народ верит в тело Христово, он надеется, что новое пришествие совершится в России. Он видит свое предназначение в том, чтобы служить Христу и больше, чем любой другой народ, проникнуться его духом. В основе своей у него вообще нет другой идеи, кроме этой, из нее возникают все другие. В итоге понятие народа у Достоевского связывается с "церковью", которую он понимает не как внешнюю организацию, а как духовную общность во Христе. Понятие "народ" четко связывается с тем, что М. Шелер называл обобщенным лицом, а не с биологическими или националистическими понятиями. Нерусские, например греческие монахи на Афоне или православные азиатских народов, считается, принадлежат именно русским. Утрата православия, верил Достоевский, приведет к разрушению народа, который затем, подобно другим вымершим народам, какое-то время может поддерживаться социальными и политическими институтами, но в конце концов должен погибнуть. Поэтому возникает вопрос, столь ли уж важно для России цивилизовать ее народ?

Внешнее выражение религиозности не является надежным показателем, а тем более доказательством твердости веры в народе. Достоевский показывает это на примере Фомы Данилова, который в своей повседневной жизни мог не отличаться особой набожностью, но в момент, когда он должен был принять муку за свою веру, он понял, что не может отречься от своего Бога.

Либералы пытались доказать, что массы вообще не имеют представления о Христе и религии, что они едва ли знают простейшие молитвы, что они поклоняются лишь расписным доскам, что христианский дух у народа полностью отсутствует и он исполняет лишь пустые формальности. С Евангелием он незнаком и не может изложить закона божьего. Указывали и на то, что заповеди не исполняются, а церков-но-славянский язык народу непонятен. И тем не менее эти возражения, считал Достоевский, не отменяют религиозности народа. Конечно, он не мог бы выдержать экзамена по закону божьему, потому что важнейшие истины веры он только чувствует и неспособен выразить их в форме догм или вероучения. С этой религией он познакомился через молитвы и церковную службу, которую слышит столетиями. Народ хранил и пел духовные песнопения еще тогда, когда принужден был

бежать в леса от татарских набегов. В молитве содержится полный дух христианства. Когда народ был полностью ограблен, когда его невыносимо тяжко угнетали, ему оставался только Христос. Народ знает также легенды и рассказы о жизни святых, слышит их прославление и неустанно передает их дальше. Однако главной школой его веры были вековечные страдания и поиски убежища, где он их мог бы перенести, в которых только Христос оставался ему утешителем. Поэтому он все ближе принимал его к сердцу, так как только Христос защищал его от отчаяния. Чувство любви к Христу наследовалось из поколения в поколение, так что только он один оставался в его сердце. Народ любил одного Христа вплоть до принятия за него мучений и гордился этим единственным своим сердечным достоянием. В его легендах и сказках выражалась твердая вера в божью справедливость, в то, что он возвысит униженных в день Страшного суда. Следующее доказательство религиозности народа выражается в паломничестве. Массы людей двигаются к местам, где живут известные своей праведностью люди. К ним стремятся, чтобы ослабить бремя своей вины и искупить свои грехи в тяготах и лишениях паломничества.

Дух Евангелия и крепкая вера в "темном" и все же добром, невежественном, но вовсе не варварском народе есть его великая духовная сила. Будущее русского народа, считал Достоевский, зависит от его православия.

В своем романе "Анна Каренина" Л. Толстой весьма неопределенно выражал понятие о народе. Чиновники и учителя приходских школ, а среди крестьян один из тысячи,кто,может быть, знает, о чем идет речь в событиях балканской войны; в целом же народ не понимает национального движения на Балканах, у него "непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть". Восемьдесят миллионов человек высказывают не свои взгляды и волю, они вообще не имеют понятия о том, в каком духе они должны выражать свою волю. После этого какое право имеем мы говорить о воле народа? Достоевский разбирает эти взгляды, выраженные в позиции Левина, и пытается их опровергнуть (см. его статью "Опять обособление. Восьмая часть "Анны Карениной" в "Дневнике писателя" за 1876 г.). Можно говорить, утверждает Достоевский, об исключительной воле народа, ибо народ имеет свое собственное представление о многих вещах, так что он может совершенно осознанно оценивать связанные с ними те или иные события. Так, к примеру, от паломников, побывавших в Святой земле, он знает о турках и об их роли в судьбе несчастных братьев по вере, порабощенных турками на Балканах. С течением времени народ создал своеобразное представление о Балканах и турках. Поэтому, после того как события стали столь значительными, что привело к столкновениям, он оказался в состоянии осознанно придерживаться определенной

точки зрения. Народный дух взвешивает все, что пережил народ, и он вкладывает в пережитое свои идеалы. Это наполнило многих единым настроением и дало им силы противостоять всем хулителям народа. Да, там, где народный дух получил четкое выражение, он привел к формированию типов особой чистоты и красоты, которые воплощали народные идеалы.

По мнению Достоевского, нация есть нечто, отличающееся от народа. В идеальном случае народ и нация совпадают. Когда же народ распадается на несколько наций, эти последние не обязательно враждебно противостоят друг другу. Если же подобного рода враждебность возникает, это свидетельствует о том, что народный Дух уже опасно болен. Обычно нации одного народа сохраняют братскую солидарность.

В нормальные времена народные массы живут непосредственно, тихо и гармонично, по обычаю. Если же душа народа чем-то возмущена или потрясена, т. е. его идеалы поколеблены или поставлены под вопрос, в народе растет сомнение в его высших ценностях, он приходит в движение, выдвигаются типы, которые тревожат его и в мощном стремлении ищут основ, на которых можно было бы укрепиться. Народ либо новую идею найдет, которая ему по силам, либо обратится к ужасающим разрушениям. "Такие типы из коренников бывают часто или Стеньки Разины, или Данилы Филипповичи, или доходят до скопчества". Можно легко проглядеть, как велика сила народная, так как сила эта обычно связана с идеей и покоится в ней. Только в крупные исторические моменты, как, например, в войну 1812 г., эта сила проявляется и показывает, что она является решающей силой на поле истории. Народ как море, в котором не слышно волн. И тем не менее сила его ни в коем случае не является чем-то совсем неведомым, как думают некоторые, едва в состоянии поверить в проявления этой силы, когда она себя обнаруживает.

Благодаря народному духу народ образует не мертвую бездушную массу, а могущественный и сознающий свое могущество живой организм, сплоченный весь как один человек и нераздельный сердцем с тем, что он рассматривает как выражение своей воли.

Все оказывается иным, если народный дух болен. По большей части это происходит потому, что он обманулся в своем идеале или в жизнь народа проник элемент, к которому он не готов. Болезнь может привести народ к такому уровню слепоты, что его оздоровление окажется невозможным. Эта слепота "не излечивается даже ни перед какими фактами, сколько бы они не указывали на прямую дорогу; напротив, перерабатывая факты на свой лад, ассимилируя их со своим зараженным духом, причем происходит даже так, что скорее умрет вся нация сознательно, т. е. даже поняв слепоту свою, но не ЖЕЛАЯ уже излечиваться". Но народ может заболеть и без того, чтобы была

затронута его внутренняя сердцевина Такого рода заболевания весьма тяжелы. Они возникают тогда, когда жажда правды и народные идеалы остаются непоколебленными, но народ не может найти пути к их осуществлению и оказывается в тяжелом положении. В таком состоянии находился, по мнению Достоевского, в его время русский народ, обеспокоенный нравственно.

Поначалу народ осознанно не выражает свою идею, только интенсивно ее чувствует Она прорастает в душах тех, кто принадлежит данному народу. Пока эта идея еще неосознано лежит в основе народной жизни, и только сильно и точно предчувствуется, народ ведет живую жизнь, писал Достоевский в 1873 г. Но это свое суждение 'он пересмотрел. Под влиянием войны 1877-1878 гг , когда возникло мощное движение в поддержку балканских народов, он изменил свой взгляд и приписывал народу способность четко сознавать и выражать свои цель и идеи- Эта цель русского народа, считал он, состоит в том, чтобы служить Христу. Петербургские либералы заблуждаются, утверждая, что народ живет косно и бессознательно Следует больше удивляться тому, сколько сознания накопилось в народе, как много доступно его пониманию. Народ прекрасно может выразить правду. Он бьет прямо в точку. Нужно учиться у народа говорить правду. В соответствии с этим новым подходом Достоевский считал народ сильным тогда, когда он прочно верит в свою идею, придерживаясь осознанно или неосознанно. Жизненная энергия народа соответствует потребности выразить эту идею в словах и делах Чем непоколебимее народ способен сохранять свою идею, чем меньше он отклоняется от своих чувств и позволяет увлечь себя на ложный путь, тем больше у него душевного здоровья, полноты сил и счастья. Либералы спрашивают, есть ли вообще у народа идея, о которой стоит говорить, там, где нельзя установить ни государственно-гражданских чувств, ни политических мыслей. Но при этом они не учитывают, что духовная идея есть вообще первое, благодаря чему народ возникает, что социальные и политические институты, напротив, всегда возникают только из духовной идеи Последняя может уже полностью выразить себя во всем своем своеобразии, в то время как социальные идеи и учреждения еще не существуют или возникают только в понятиях.

Духовный идеал русского народа не только правдив и свят, но и прекрасен. Народ защищает свою нравственность и любит правду ради правды. То, что ценно для народа, ценно также и для нации, так как "нации живут великим чувством и великою, всех единящею и все освещающею мыслью, соединением с народом... вот чем живут нации, а не одной лишь биржевой спекуляцией и заботой о иене рубля " Если же она сплачивается только на почве материальных интересов,

следствием является самоунижение и цинизм, она становится гальванизированным трупом, теряя себя в спекуляциях

Народ воплощает свой идеал в отдельных лицах, именно в людях особой красоты и нравственной чистоты Примером таких идеальных фигур был Феодосий Печерский, основавший монашество в Киеве, а также Тихон Задонский Истинно прекрасные и нравственные образы русской литературы со времен Пушкина стали живыми образцами ЦЛя народа Можно назвать монаха Пимена в "Борисе Годунове", Лизу "Дворянского гнезда" Тургенева, героев Гончарова и Лескова Только общение с народом дало этим писателям столь необычную силу изображения

С особой горечью выступал Достоевский против тех западников, которые шли в народ, чтобы "просветить" его Например, Градовский писал, что русским нельзя уйти от просвещения непременно из западноевропейских источников за полнейшим отсутствием источников русских Достоевский обращается к понятию просвещения, под которым он понимает не приобретение ремесленного умения, технических или научных знаний, а, в первую очередь, именно такое просвещение, которое означает освоение духовной идеи, озаряющей душу и указывающей человеку дорогу жизни Науку и технику народ, конечно, должен воспринять из Европы, где они больше всего развиты, но русский народ уже обладает идеей, которая даже превосходит западные "Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его" Наука, социальные идеи и институты никогда не могут стать существенными основами просвещенности хотя бы потому, что они разлагают народ Оценивая геройский поступок Фомы Данилова, интеллигенция смиренно должна признать, что она не может просветить народ Ведь в нас самих столько предрассудков и столько заложено в нас идолов, что народ вправе сказать врачу "Изле-чися сам" Если сравнить "идеального" представителя западничества с идеальной фигурой из народа, сравнение будет не в его пользу

В связи с православием Достоевский приписывал русскому народу особую идею, органически связанную с его верой, — идею всечеловеч-ности и всеобщего примирения Он подчеркивал стремление русского народа жить с другими народами в единодушии подобно братьям У русского народа нет национальных границ, что характерно для западноевропейских народов Вера во всеобщее единение отсутствует во всем мире, она есть только у русского народа Достоевскому возражали, что в немецкой классической философии выдвигалась подобная идея Он отвечал, что в Европе она имела значение только в учебных аудиториях Русскому же народу уже сама его религия повелевает придерживаться веры в будущее всечеловеческое единение Социалисты тоже выдвинули идею "церкви" всех народов, но па идея была

чужда народу. Он больше верит в единение всех во имя Христа, во всенародную и вселенскую церковь; "кто не понимает в народе нашем его православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего. Мало того: тот не может и любить народа русского". Стремление к всеобщему единению дает русскому народу способность всепонимания. Он может, как никто иной, проникнуться духом чужого народа. Он судит внепартийно, прощает врагов своих, не делает племенных различий, снимая противоречия, примиряя различия. Особая заслуга Петра Великого состоит в том, что он открытием "окна в Европу" указал русскому народу на его универсальную задачу, хотя сам он лично "повиновался при этом лишь некоторому затаенному чутью". Это стремление к всеобщему единению находит свое выражение на уровне душевной коммуникации, а не во внешнем насилии.

В течение столетий он был порабощен татарами, перенес иноземное иго, междуцарствие, сущностно чуждые ему реформы Петра, крепостное право, но приобрел при этом глубокое понимание значения страдания, так что даже полюбил его. Достойно всякого удивления, что народ во все эти тяжкие периоды времени сохранил свой идеал, что даже тогда, когда его ввергали в самое примитивное состояние, этот "варвар" продолжал "искать свет", сохранял и подчас даже укреплял идеал духовной красоты.

Народ отвергал реформы Петра, не видя в них конечной цели, отделившись от него, он упрямо продолжал жизнь для себя, оберегая свое своеобразие и само существование. Он пассивно отнесся к реформе Александра II, поскольку не понял ее. Сами по себе действительно хорошие мероприятия Александра он воспринимал не как улучшение своего положения, а как новое подавление. Задача интеллигенции в этих условиях не "просвещать", а обучать народ, вместо того чтобы вовлекать его в какую-то революцию, которой он не хочет. Интеллигенция должна содействовать развитию его разумных склонностей и защищать от злонамеренных авантюристов и дурных слухов. Между тем, считал Достоевский, высшее общество с петровских времен страшно отделено от народа, так что народ даже отвергает его, как со всей очевидностью увидел Достоевский на каторге в своих товарищах по заключению. Некоторые из даже самых народолюбивых людей из высших слоев общества страдают, отверженные и отделенные от народа. Со времени освобождения в народе брезжит потребность сказать что-то новое, но все же есть великая опасность, что он станет жертвой бессовестных нашептывателей, вроде политических социалистов или чуждых ему сектантов.

Нигилисты верят только в преступные черты народного характера. Они считают его бандой грабителей и воров, похожей на орду Пу-

гачева, и надеются, провоцируя его на восстание, на этом выиграть. Хотя нигилисты стремятся вызвать в народе хаос, народ, считал Достоевский, быстро осознает свою ошибку и попытается создать новый, пригодный для него порядок. При неопытности народа в социальных и правовых вопросах поначалу этот порядок, вероятно, будет иметь много недостатков. Но народ во всяком случае будет стремиться к осуществлению своей цели. Большое преимущество социалистов состоит в том, что они действуют как бы по желанию народа, и их пропаганда координируется с этими желаниями. Если все же состоится революция, очень скоро откроется, что цели революционеров отличаются от народных, и тогда разгорится новая борьба между этими двумя силами.

В этих размышлениях выявились глубокая проницательность и величие Достоевского; несмотря на свое страстное желание предохранить народ от революции, он все же со всей серьезностью считался с ее возможностью. "Назначено ли нашему народу непременно пройти еще новый фазис разврата и лжи, как прошли и мы его с прививкой цивилизации?" — спрашивал он в 1876 г. Он предполагал, что с народом, возможно, повторится то, что происходит с высшим слоем со времен Петра, что он примет на веру новое учение и будет пытаться его осуществить, пока не увидит невозможность этого. Он не хотел такого развития событий и стремился сделать все, чтобы предохранить народ от подобной судьбы. Поэтому в своих публицистических и политических статьях он снова и снова старался показать другие возможности: примирение царя и интеллигенции с народом и мирное прогрессивное строительство новой России. Но было уже поздно. Политический социализм стал горячей верой, которая нашла своих апостолов и мучеников в Чернышевском и многих других; с фанатичной слепотой те, кто веровал, не хотели и не могли видеть, что данное учение деструктивно и негативно по природе своей. Сегодня мы можем обозревать тяжкие звенья судьбы, которые ведут от Белинского до революции Троцкого и Ленина в 1917 г. Никто из них не был в состоянии предвидеть такое развитие событий. Если бы Белинский и Герцен жили сегодня, они с удивлением, а может быть, и с ужасом увидели бы, что получилось из того импульса, который они когда-то дали политической жизни России. Если вообще кто-то мог предвидеть такое, то это был Достоевский, который ясно видел, что должно получиться из вызванного заклинаниями мировоззрения, отрицающего нравственный закон.

Только на основе твердой нравственной убежденности, которая покоится на фундаменте православия, может удерживаться народ. Здесь получает он четкое понятие о чести и справедливости и о том, в чем суть греха и преступления. И если он грешен, он все же знает, что его

поступки плохи, и стыдится их. Никогда не станет он выдавать свои грехи за правду и называть зло добром. И все потому, что он признает Бога творцом морального порядка.

Можно сказать, как это сделал Гвардини51, что Достоевский рассматривал просвещенность народа сквозь призму романтизма. Это утверждение и справедливо, и ложно. Верно, что те свойства и характерные черты русского народа, которые Достоевский принимал, можно найти у определенных лиц из народа. Кто лично знал Россию, должен признать, что у русского народа есть огромная глубина чувства и что в нем встречаются характеры высоконравственные, которых тщетно ищут в Европе. Своеобразие также, в частности, сострит и в том, что такие характеры в русском народе встречаются относительно часто и что у многих людей из народа проступают отдельные черты и образ действий, свидетельствующие о большой нравственной глубине. Вопрос состоит в том, в какой мере Достоевский был прав, рассматривал эти черты как всеобщие. Эта сторона русского характера пребывает в остром противоречии с другой, если можно сказать, — с ПУГАЧЕВСКОЙ его стороной. Здесь открывается дикая, стихийная, грубая и животная сущность. Справедливо спросить, какие из этих двух сторон русского народа характерны для его сущности? К народной душе пытаются применить принцип многосторонности. Мы должны противоречия русской души принять за факт и остерегаться односторонности. И тем не менее, когда Достоевский как публицист односторонне возвеличивал положительные стороны народного характера, он имел для этого достаточные основания. Он не был холодным наблюдателем, наоборот, он боролся за раскрытие нравственных сторон в народном характере. Конечно же, он ясно видел и его отрицательные стороны. Воистину его произведения не были собранием идеализированных образцовых характеров; в них сильно перевешивает достаточно мрачный элемент. И в своих публицистических произведениях Достоевский достаточно часто выделял теневые стороны народного характера. Он знал, что в народе много пороков, супружеской неверности, грубости нравов и животности в наслаждениях, что он предается пьянству и сладострастию, погрузился в греховную грязь и поддается преступным инстинктам. Он знал также такие типы, на существование которых впервые указал Гоголь (Держиморды и Сквозник-Дмухановские), которые, в одной стороны, еще связаны с народом и в какой-то мере знают его, но, с другой — готовы от него отделиться и безжалостно его грабить и угнетать. Он указал на типы пошлых представителей городского чиновничества и на пустой, ограниченный, лишенный радости образ жизни мелких буржуа. Все это не мешало ему находить золото среди грязи. И это было действительно золото, которое он больше нигде не мог найти.

Его волновало как раз то, что он находил эту духовную и нравственную красоту не только у избранных, достигших ее особым путем (например, у старцев), а вновь и вновь там, где ее нельзя ожидать, — у простых людей, которые тихо жили где-то в дальней дали или в закоулках большого города. Любой мог встретиться с моральной чистотой, присущей русскому народу. Достоевский считал народ понятливым и благодарным, способным на почитание, если он встречался с любовью. Он указывал на чувство сострадания, присущее народу, на его глубокое смирение без раболепия и рабского подобострастия. Люди из народа были более свободны, не претендуя ни на что. Они не были мстительными или завистливыми, но сострадательными, великодушными и добрыми. Они прямодушны, свободны и открыты по разуму. У них большой жизненный опыт и ярко выраженный здравый смысл. Они почитают чужие верования и не претендуют на исключительность. В их делах и поступках всегда проявляется наличие большого чувства. Особенно нравилась Достоевскому красота этих людей, которая часто светится во вне. "Идеал красоты человеческой — русский народ. Непременно выставить эту красоту, аристократический тип и проч. Не много спустя почувствуете, что он выше вас".

Положительные черты характера народа, отмеченные здесь, Достоевский ценил в людях превыше всего. У лучших людей из народа любовь к свободе связывается с подлинной религиозностью и человечностью. Достоевскому ничто не было так чуждо и несимпатично, как византийское лицемерие, которое, к сожалению, часто встречается у русских поэтов и писателей. От этого всего его творчество совершенно свободно.

Достоевский никогда не отвергал либералов в благородном значении этого слова. Он искал воплощения идеала в конкретном человеке. Он искал людей, которые жили в соответствии с идеалом, поскольку он не хотел иного идеала, кроме соизмеряемого с земными, реализуемыми отношениями и человеческими силами. Таких людей он смог найти только у русских христиан. Это определило его позицию. Покажите мне ваших "святых", и я вернусь к вам, обращался он к западникам. Но кого они могли бы противопоставить Серафиму Саровскому, Тихону Задонскому, пушкинской Татьяне или простым и искренним, добрым и человечным народным характерам? То, что Достоевский видел в этих людях, он переносил на весь народ, который, с определенной регулярностью порождая такой характер, видя в нем образец для себя и стремясь как единое целое к воплощению подобного характера, должен быть народом особенным. Если бы были устранены препоны, мешающие полному развертыванию в этом направлении, если бы усилилось влияние тех стремлений, которые воздействуют на такие характеры, тогда народ достиг бы полного развития задатков духовной красоты.

Достоевский поэтому неутомимо призывал интеллигенцию и высший слой признать и принять народ, и' видел в этом единственный путь, который может привести Россию к лучшему будущему. Пушкин был первым, кто это понял и кто решительно вступил на этот путь. Именно в этом его великая слава, именно поэтому он стал народным поэтом. Простой народ спасет Россию и обновит мир. Все зависит от него. Все действительно ценное в русском духовном достоянии берет начало в народе. Все направляется волей народной. Поэтому "мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться перед правдой народной и признать ее правду...".

ВСЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЕДИНЕНИЕ

Французская революция 1789-1793 гг. наряду со свободой и равенством выдвинула и идеал братства (fraternité). Но эта идея как социально-политический идеал существовала значительно раньше. Братство и гуманность суть идеи, которые продолжают существовать по необходимости как следствие грехопадения из-за причиняемого им урона для человечества. Только после того, как в обществе расцвели противоречия и раздоры, возникла идея о всеобщем единении. Но в ходе французской революции обнаружилось особое основание сделать идею братства частью ее программы. Со времен Ренессанса Западная Европа воодушевлялась принципом индивидуализма, заменив идею общности идеей общества. Естественная симпатия, связывающая людей друг с другом, становилась все слабее. Достоевский считал, однако, стремление к братству в рамках буржуазного общества неосуществимым. "Надо... чтобы потребность братской общины была в натуре человека, чтоб он с тем и родился или усвоил себе такую привычку искони веку". Эта неосознанная инстинктивная склонность к братству в Европе почти утрачена. Руссо, правда, снова побудил людей прислушиваться к своим чувствам, и во французском народе, охваченном революционным порывом, это выразилось в стремлении к братству. Но при трезвом рассмотрении встает проблема, как может быть введено и поддержано такое братство. На одном лишь эгоизме нельзя основать никакого братства, оно может возникнуть лишь "на естественной инстинктивной симпатии между людьми". В Западной Европе отрицают эту истину и хотят объединить людей в целостность путем изменения политических и общественных отношений. Но чтобы прийти к братству, необходимо фактически сначала изменить человека, а не мир: "... единично должен человек вдруг пример показать".

И тем не менее в Западной Европе продолжаются попытки осуществить братство с помощью изменения социальной и политической системы. Верят в то, что эгоистических индивидов можно побудить к

единодушию Но даже если раздел имуществ и определение прав и обязанностей можно было бы осуществить с научной точностью, это не привело бы к единодушию, потому что всегда будут такие, кто будет считать себя обделенным; им будет казаться, что на их долю выпало мало, они будут "роптать, завидовать и истреблять друг друга". Другие будут убеждены, что для их личной выгоды требуется нарушение законов общества, и поэтому они должны добиваться силой того, что им нужно. Чтобы избежать наказания, они будут прибегать либо к обману, либо к открытому насилию. Применение насилия превращает саму идею братства в видимость.

Ясновидцы среди тех, кто верует, что человек побуждается только эгоистическим мотивом, признали неосуществимость общественного договора и отбросили мысль о всеобщем братстве. Прудон решительно отвергал идею братства, в частности, и потому, что она адресуется к общему отцу и тем самым предполагает свое религиозное происхождение. Другие, подобно К. Марксу и О. Конту, думали о том, чтобы исключить часть человечества из общества и затем диктаторски править его остатком. Общество, как, к примеру, хотел Конт, механическим образом, путем насилия отсекает из своей среды преступника, который не может этому противостоять, сопровождая его изгнание всеобщей ненавистью и полнейшим равнодушием, забывая о его дальнейшей судьбе, о том, что "он — наш брат". Марксисты, со своей стороны, поясняют, что буржуа вообще неспособны быть братьями народу. А потому они применяют голое насилие, чтобы уже заранее исключить его из любого братства. Братство, считают они, образуется позже. Ради него сотни миллионов людей будут приговорены к смерти! С ними будет покончено, к счастью человечества! Другие вожди уже в ту пору говорили совершенно открыто, что они не нуждаются в братстве, что христианское братство есть ложь. В конечном счете, его хотели выпестовать с помощью ужасающего принуждения и поддерживать его путем всеобщего шпионства и деспотии. Из идеала братства возникает новая формула: "Fraternité ou la mort" ("Братство, или смерть"), — "и пойдут братья откалывать головы братьям, чтобы получить "через гражданское учреждение" братство".

Всеми этими теориями отрицается наиболее существенная предпосылка для наступления всеобщего братства: внутреннее изменение отдельного человека. Именно оно должно предшествовать братству. Только тогда, когда у людей существуют естественная симпатия и моральная свобода, они могут создать братскую общность. Умножение материальных потребностей и зависимость от этого ведут только к затуханию естественной любви между людьми и ко все большему одиночеству Христианская идея состоит в том, что братство может возникнуть только путем возрастания любви к ближнему "единич-

ных людей", вступающих друг с другом в свободное единение, связывающее их друг с другом и с Богом (соборность). Христианство не исключает из такого братства ни одного человека, даже великого преступника. Больше того, оно готово снова принять его с распростертыми объятиями, если он захочет возвратиться в нравственную общность. Если отдельные христианские конфессии не согласны с таким подходом (например, кальвинизм), причина этого состоит в том, что они являются христианскими только по имени. Христианский же дух они потеряли. Христос ведь сам проповедовал братство, хотя его за это и считали глупцом. Когда реализуется христианский дух, по-братски делятся друг с другом имуществом, без принуждения, а по добровольному желанию, без того, чтобы требовать чего-то у одаряемого или притязать на право подаренного. Не экономическая выгода, а одаривающая любовь становится мотивом поведения. Полное братство возникает только тогда, когда со всех стороны думают и ведут себя по-братски; оно предполагает обоюдность.

Буржуазное единение является чисто внешним, без внутренних нравственных скреп, поскольку его единственная цель состоит в том, чтобы "спасти животики". Любое единение только на научных основах также не отличается прочностью. Наука знает только влечение к самоподдержанию и усилению, борьбу за существование и выживание сильнейших. В конце концов ее социальное устройство завершается научно осуществляемым убийством, истреблением одной части людей ради другой. Католическая и протестантская церкви более глубоко, чем социализм, принимают в расчет не только потребность в хлебе, но и духовные потребности (спокойную совесть и единство), но тем не менее обходят вопрос о том, что единодушная совместим жизнь возможна только тогда, когда специфическим свойством людей станут стремление к свободе и жажда духовности. Национализм вообще отказывается от потребности всечеловеческого единения и стремится ко все большему разъединению народов ради ничтожных сиюминутных интересов. "Враждебность друг к другу лишает их непредвзятости и делает их пристрастными. Они перестают понимать друг друга.. Они все упорнее и упорнее отдаляются друг от друга своими правилами, нравственностью и взглядом на божий мир... Каждый отдельно хочет у себя совершить то, что могут совершить только все народы, все вместе, общими соединенными силами... Неужели цивилизация так бессильна, что не могла одолеть до сих пор эти ненависти?.. Идея общечеловечности все более и более стирается между ними... Христианская связь, которая до сих пор их соединяла, с каждым днем теряет свою силу. Даже наука не з силах соединить все более и более расходящихся" .

Русские же, напротив, все больше, по мнению Достоевского, стре-

мятся к всечеловеческому единению. "Замкнутость же европейцев на самих себе мешает им понять русских, и эту величайшую особенность их характера, это большое своеобразие русского народа они называют безличностью". И в XX в. против Достоевского выступали за его идею всечеловеческого единения и всепонимания. Не кто иной, как Герман Гессе, отнюдь не националистический мыслитель, ошибочно утверждал, что философия Достоевского представляет собой отказ от всякой твердо установленной этики и морали в пользу всепонимания и нравственной вседозволенности. Достоевский тем не менее видел задачу русской культуры в том, чтобы освоить идеи европейцев, их идеалы, цели, характер их устремлений. Но такая позиция не означает принятие сосуществующих установок, равное восприятие несоединимых им-моралистических идей и теоретических образов мира. Напротив, его цель состояла в таком единении с их идеями, чтобы поднять их на общечеловеческий уровень. Народы Европы, считал он, обречены на долгий путь и ужасные потрясения, прежде чем они избавятся от своего одностороннего национализма и созреют до идеи всечеловеческого единения.

Особый интерес представляет выявление связи между народолю-бивым настроением Достоевского и целью всечеловеческого единения. По его мнению, русская идея и есть идея всечеловеческого единения. Ему, следовательно, нужно было принять идею народа, чтобы прийти также и к идее человечества. Он избегал трудной дилеммы выбора между своим народом и человечеством, поскольку народ сам воспринял и провозгласил идею всечеловеческого единения. И тот факт, что все народы, которые провозглашают общечеловеческую идею, признают за собой первое место, не вызывает у русского народа никаких отрицательных моментов, ибо русская идея является идеей христианский; и тот, кто в христианстве хочет быть первым, должен служить всем. Он утверждал, что Россия живет не для себя самой, а ради идеала, исключительно и только ради Европы. Когда и другие народы воспримут понимаемое таким образом христианское мировидение, они не будут порабощать своих сограждан или другие народы, они станут служить друг другу. Только путем этой указующей путь идеи можно добиться успеха в единении человечества, поскольку только она печется о всеобщем благе и может стать основой длительного братского содружества Но до сих пор эта идея существует только в России как идея народная. Поэтому нет никакого противоречия, когда за русским народом признаются более высокое значение и ценность, ибо путь все-единения человеческого ведет через национальную идею русского народа.

Как учит история, стремление к единству является одной из важнейших духовных потребностей человечества У отдельного человека 3-823

ему соответствует стремление преодолеть внутренний разрыв и достичь душевной гармонии. И если человечество когда-нибудь достигнет этой цели, оно образует единую братскую семью, основанную на психической коммуникации и взаимной любви. И все же этому периоду будут предшествовать времена острой борьбы и внешнего "уединения" . Только после долгого периода разобщенности можно прийти к всепрощению и к всеобщей всесторонней помощи. Каждый будет знать, что ему помогут в нужде, всех охватит большое чувство всеобщего родства. Это единство готовится телесно — путем смены поколений, ведущих свое родство от ОДНОГО отца, а также духовно — посредством воздействия христианства. Всеобщее единение не существует пока в действительности, а лишь только в молитвах и стремлениях одного только народа и у отдельных, особенно далеко продвинутых личностей. И если предрассудки будут преодолены, и если человечество поймет, что без любви оно погрузится в бездну одиночества, тогда время его преображения приблизится. И это единение и целостность могут и будут достигнуты только именем Христовым.

В любовном отношении ко всему человечеству люди осознают, что они вместе с другими образуют единый, нераздельный организм, где каждый человек (от преступника до святого) и любая общность развивают присущее им своеобразие и говорят свое особое слово. Человечество поэтому должно развернуться во всем богатстве своих природных способностей. И даже грехи могут послужить этому развертыванию В бесконечной^цели приближения к Христу как нравственному идеалу человечество в конце концов найдет свое завершение. Конечно, в своем развитии человечество постоянно расширяет свои задачи и ищет новые цели; 'оно будет пытаться это делать до тех пор, пока на опыте не убедится, что на иных путях оно не может достигнуть удовлетворения. И невзирая на все поражения и заблуждения, оно снова пойдет по пути к Богу.

Человечество, как и отдельный человек, остается живым только потому, что в каждый момент своего развития во времени оно стоит в непосредственном отношении к Богу, сознавая, хотя и неотчетливо, наличие этого отношения. Временная горизонтальная линия в каждое свое мгновение пересекается вертикалью, идущей к Богу. Если бы связь с Богом прекратилась хотя бы на мгновение или в человечестве угасла бы мысль о Боге, оно прекратило бы свое существование. Ибо утратив свое стремление к Богу, оно не видело бы цели для воли к жизни, и томилось бы в своем закрытом космосе, как в карцере. Устраните веру в Бога и идею бессмертия, замените ее идеей человечества, и вы приведете человечество к тому, что оно самообожествится, затем поколеблются источники вашей жизни и подготовится ваша погибель

Если бы было правильно, что идея Бога является химерой, что она

возникла из-за отчуждения и что тем самым высшие идеалы также являются иллюзорными, тогда нужно удивляться тому, почему человечество на протяжении всего своего исторического существования так упорно убеждено в соприкосновении с мирами иными и в наличии Бога. Почему оно уже давно не пришло к заключению, что оно обманывается и почему оно не сэкономило свои безмерные силы, блуждая вокруг Бога? Было бы проще на его пути, если бы все это поскорее закончилось. Если человечеству суждено принять атеизм, оно от этого не усилится, как утверждают политические социалисты; напротив, люди взаимно уничтожат себя, одичают и вымрут.

ИСТОРИЯ

Развитие человечества во времени принадлежит к сфере истории. Так как Достоевский в своей философии рассматривал целостного человека и человечество как аналогичные сущности, в главах о его антропологии уже говорилось и об его отношении к истории. Историческое развитие человечества он считал аналогичным развитию отдельного человека в его целостности. Подобно тому как человек действует не только на основе своего разума, а его поступки определяются всеми его душевными свойствами, включая и бессознательную область души, так и про человечество нельзя сказать, что оно развивается только в соответствии с идеями разума или что история является разумной. "Все можно сказать о всемирной истории... Одного только нельзя сказать, — что благоразумно". Общей движущей силой истории, как и отдельного человека, является воля к жизни во всех ее проявлениях. Исходя из общности своих потребностей, человечество стремится достичь полного их удовлетворения. Но это возможно только тогда, когда оно научится владеть своими материальными потребностями и усилит свои духовные потребности настолько, чтобы достичь нравственного бытия.

Конечная цель человечества состоит в полной реализации его высшего идеала, воплощенного во Христе. "Вся история как человечества, так отчасти и каждого отдельно есть только развитие, борьба, стремление и достижение этой цели". Достоевский сравнивает сегодняшнее состояние человечества с коконом, из которого развивается бабочка: это — переходное бытие от бессознательного состояния к сверхсознательной жизни в Боге. Но человечество не принуждается развиваться в этом направлении. В каждый момент своей истории оно может оказаться в положении, обесценивающем его конечную цель и от нее уводящем. Радикальное антитетическое развитие стремится прочь от Бога к метафизической свободе Я и в конечном счете к уничтожению творения. Оно, однако, не может достичь этой цели, так как душа бес-

смертна. С другой стороны, человечество может сколь угодно долго пребывать в отказе от Бога.

История человечества справедливо понимается как движение вперед, но учение о прогрессе, по мысли Достоевского, является ошибочным. В прогрессе видят либо победу разума, либо победу техники над природой, либо, в конце концов, победу определенного мировоззрения, например социализма. Но развитие в одном из этих направлений, если оно вообще возможно, вовсе не означает, однако, достижения человечеством своего совершенства. Тезис Бокля в его "Истории цивилизации в Англии" о том, что в ходе культурного развития человечество становится мягче и что его воинственные стремления ослабевают, не соответствует фактам. Человечество еще и сегодня так же грубо и жестоко, как в древности. В противоположность Боклю (и Ницше) Достоевский считает, что нужно говорить, скорее, о том, что вследствие дифференциации чувств кровожадность человечества приобрела более общие рафинированные формы.

Идея прогресса в вышеупомянутом смысле не сочетается также и с христианством. Можно говорить лишь о прогрессе цивилизации, а это "такой ход дела, при котором рядом со спасением и светом вторгается столько ложного и фальшивого, столько тревоги и сквернейших привычек, что разве лишь в поколениях впереди, опять-таки, пожалуй, через двести лет, взрастут добрые семена, а детей наших и нас, может быть, ожидает что-нибудь ужасное". Достоевский занимал, следовательно, среднюю позицию между Руссо и оптимистическими проповедниками прогресса.

В своей публицистической статье "Бывшие землевладельцы — будущие дипломаты" Достоевский поднимает проблему, определяется ли история в решении всех мировых судеб одной лишь дипломатией, т. е. воздействием личностей, пусть даже великих, или безличными силами. В истории случается множество событий, действуют столько сил, совершенно неожиданных, которые не связаны не только с дипломатами, но и с выдающимися духовными лидерами времени и не признают их значения. Представители взгляда, что историю делают личности, считают нежданно возникшие события "случайными". Они аргументируют, например, так: "... не появись Наполеон, умри там, на Корсике, трех лет от роду от скарлатины — и третье сословие человечества, буржуазия, не потекло бы с новым своим знаменем в руках изменять весь облик Европы (что продолжается и до сих пор), а так бы и осталось сидеть там у себя в Париже, да, пожалуй, и замерло бы в самом начале!" Накануне Великой французской революции и после ее начала сами Шиллер и Карамзин сбились тогда с толку, ошибаясь в оценке ее значения, и не предчувствовали, что она принесет Европе.

Ни воля какого-нибудь смелого генерала, ни капризы придворной

дамы, ни выдающийся ум или гениальная воля крупного государственного деятеля не могут существенно повлиять на Ход и направление истории. Конечно, их деятельность имеет вес и воздействует на малые или более крупные области исторических событий. Но общее течение и направление истории определяются другими факторами. Русский историк Кайданов — о нем упоминает Достоевский — писал в "Новой истории" о начале французской революции: "Глубокая тишина царствовала во всей Европе, когда Фридрих Великий навеки закрыл глаза свои; но никогда подобная тишина не предшествовала такой великой буре". Эти слова, замечает Достоевский, "остались в моей памяти на всю жизнь".

В истории бывают моменты, когда "появляются вдруг какие-то странные другие силы, положим, и непонятные и загадочные, но которые овладевают вдруг всем, захватывают все разом в совокупности и влекут неотразимо и слепо, вроде как бы под гору". Эти силы не может удержать ни один человек, будь он даже величайшим государственным гением. По большей части речь идет в таких случаях о фактическом воздействии идей, которыми оказывается захваченным человечество. Непостижимость этих сил состоит в том, что возникшие однажды идеи оказали на человечество такое воздействие, какое не соответствует не только их следствиям, но и "логике фактов". Фактические психологические следствия часто оказываются совершенно иными, чем предполагалось в соответствии с логическим значением идей. Идеи и реакция на них человеческого духа являются поэтому первостепенными движущими факторами истории.

Выдающиеся и избранные люди, часто остающиеся совершенно безвестными, приносят эти идеи человечеству, которые передаются массе в той мере, в какой они соответствуют горячим ожиданиям времени. Ужасающее действие этих идей состоит, однако, в том, что при попытках их осуществить воздействуют все в них заключенные логические и фактическо-логические следствия. Посредственные люди на этих идеях, если они служат общему благу и являются в некоторой степени переносимыми, строят порядок, который, однако, держится до тех пор, пока живут идеи. Если идея подорвана, возникает новая, которая сокрушает старую; на основе этой новой идеи возникает переходная смутная фаза, а также и новый порядок. Иногда эти идеи столь близки между собой, что удается старый порядок перевести в новый без особых потрясений. При этом материалистически настроенная часть общества, дельцы, искатели выгоды и власти, и те, кто хочет любой ценой сохранить свое господство, вынуждены, по крайней мере наружно, признать эти идеи, чтобы затем успешнее ее сдерживающие моменты бросить на весы истории. Материальные силы тем самым оказывают обратное воздействие на ход событий и, возможно,

также некоторое влияние на историческое развитие. Из-за этой игры действия и противодействия исторический прогресс осуществляется очень медленно. Всякое достижение требует столетий, прежде чем оно утвердится в человечестве.

Формированию народов всегда предшествуют нравственные идеи, которые становятся причиной их создания: народ изначально создается в своей особенности.' Говоря вместе с Ш. Пеги: народ возникает благодаря своей мистике, из которой в ходе его жизнедеятельности развивается политика, его поддерживающая. Взять, к примеру, евреев или мусульман: национальность у евреев сложилась только после закона Моисеева, хотя и началась еще из закона Авраама, а национальности мусульманские явились только после Корана. Только после того как их -захватила идея, которая дала им надежду и горячую веру, народы начали создавать политические и социальные институты, посредством которых они поддерживаются и сохраняют сокровищницу идей и самих себя. Создание "социальных формул" всегда следует после и как событие второго ранга вслед за рождением идеи и восприятия ее народом. В соответствии с неизвестным нам законом по истечении определенного периода идея начинает разрушаться. Затем предпринимаются попытки перестроить социальные институты таким образом, чтобы с их помощью можно было поддержать одну только общность. Но такие устремления всегда в конце концов обречены на поражение, ибо вместе с идеями приходят в упадок и институты. Гражданские идеалы и учреждения тесно связаны с духовными идеями, выражающими соответствующую нравственную идею. "Сами же по себе гражданские идеи и учреждения никогда не являются, ибо являясь, имеют лишь целью утоление нравственного стремления данной национальности". Когда Градовский утверждал, что нравственное совершенство человека в значительной мере зависит от совершенства социальных институтов, он заблуждался, ибо зависимость — не только обратная: он не понимал, что социальные институты вообще не могут возникнуть без нравственной идеи. Неверно также, что религиозно-нравственные идеи по мере созревания народа превращаются в более высокие — гражданско-социальные. "... Так многие утверждают, но мы еще такой фантазии не видели в осуществлении. Когда изживалась нравственно-религиозная идея в национальности, то всегда наступала панически-трусливая потребность единения с единственной целью "спасти животики" — других целей гражданского единения тогда не бывает". Затем в буржуазном мире начинаются известные, вышеизложенные разрушительные процессы и уничтожают его.

Как конкретно видит Достоевский мировую историю? В его картине мира история предстает как часть более обширных событий космической истории, возникшей в процессе творения и направляемой Богом.

Тем самым его понимание истории стоит ближе всего к учению греческих отцов церкви. Мировая история представляет собой единовременное событие; существование целого ряда миров, подобных по характеру .нашему, как то представлялось гностикам, Стое и Оригену, Достоевский отвергал, поскольку он не видел, какое нравственное значение им больше подходит. Он отказывался также от древнего, первоначально приписываемого Гераклиту, а затем выдвинувшегося в XIX в. учения о палингенезии. Из современных философов истории ему ближе всего, несомненно, Шиллер. Подобно ему, Достоевский занимал среднюю позицию между историческим оптимизмом позднего Просвещения и пессимизмом Руссо. Он не считает, что ТОЛЬКО историческое развитие цивилизации отделяет человека от природы и поэтому делает его дурным, он знает, что и с развитием культуры возникает много негативного и пагубного. Он не признает также, подобно Гердеру, что историческое развитие человечества есть прямолинейное продолжение природного и линия восходящего совершенствования. Подобно Канту и Шиллеру, Достоевский принимал идею грехопадения. И все же человеческая натура, после того как она выросла из царства природных инстинктов, не стала радикально злой, как полагал Кан'р, она только затенена злом. С тех пор как человек вышел из аркадского состояния, как называл его Шиллер, он ведет себя правильно не из инстинктивного понуждения, а сознательно выбирает между добром и злом. Задача состоит в том, как правильно считал Шиллер, чтобы человек так облагородил свою натуру, что нравственный закон стал бы исполнять естественно, что его натура обретет такую нравственность, когда из нее вытекает само собой разумеющееся нравственное поведение. Когда эта цель будет полностью достигнута, человечество вступит во вторую райскую стадию, которую Шиллер называл элизиумом. Достоевский резко возражал против учения Канта о том, что моральная свобода может быть достигнута только в борьбе против природных влечений, что человек из-за этого неизбежно становится несчастным и вследствие этого должен выбирать между счастьем и свободой. Это ведет к слишком низменному пониманию счастья.

Достоевский отличается от мыслителей XIX в. прежде всего тем, что он не признает ни ступенчатого, ни однолинейного исторического развития. История не есть разумный или диалектический процесс, как утверждал Гегель; она не позволяет также сконструировать человеческое общество будущего на разумных основаниях. Достоевский отвергал любую рационалистическую концепцию общества; по его мнению, абстрактное общественное устройство спроектировать нельзя. Мы переживаем в истории не однолинейную последовательность, а многообразное развитие. В истории раскрываются острейшие разрывы, дви-

жение к противоположным полюсам Августиновская картина истории правильнее.

В начале истории представляется сотворение Богом мира. "Раз в бесконечном бытии, не измеримом ни временем, ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: "Я есмь, и я люблю" а для этого была дана земная жизнь, а с нею времена и сроки... ". "Рече Господь "Да будет свет, и бысть свет". Но так как мы из-за нашей заброшенности и греховности не понимаем положительного смысла божественного творения, часто мы спрашиваем себя: "А не бысть ли тьма7" Затем Достоевский, как мы видели, подчеркивает определяющее для человека стремление постичь смысл или бессмысленность бытия; он пытается проникнуть в тайны творения, вернуться к изначальному райскому совершенству Бог даровал отдельному человеку и человечеству в целом возможность стремиться свободной волей, в полной неизвестности к добру и отваживаться на него, он дал ему совершенное знание, заложенное в душевном чувстве, о путях достижения морали.

И тем не менее история свидетельствует о том, что этого оказалось недостаточным, чтобы вывести человека на правильный путь Несмотря на все, оно неудержимо правит к погибели, так что Бог мог бы посчитать его совершенно потерянным, если бы он не принес в жертву самого себя в лице сына своего, ставшего человеком, чтобы повести человечество к своей цели Людям было показано, что нравственный идеал возможно осуществить; был также дан образец нравственной жизни. Разбуженная Христом жажда истины и правды защищала человечество от оцепенения и погибели, став мощной побудительной причиной человеческого развития В этой мысли Достоевский солидарен с Чаадаевым ("Второе философическое письмо")- "Спаситель и источник жизни и спасение от отчаяния всех людей, и условие sine qua поп (непременное условие), и залог бытия всего мира, и заключается в трех словах: СЛОВО ПЛОТЬ БЫСТЬ, И ВЕРА В ЭТИ СЛОВА" Возникла христианская церковь, которая старалась найти формы организации и стать институтом, способным хранить богатство христианской идеи "Начешись христианские общины, церкви, затем быстро начала созидаться новая, неслыханная доселе национальность — все-братская, всечеловеческая в форме всеобщей вселенской церкви" Эту церковь преследовали, ибо к тому времени, когда появился Христос, в Риме породили и обожествили идею государства Идеал должен был создаваться под землею, а поверх земли вырос громадный муравейник — Римская империя, воплотившая государственную идею в чело-векобоге — в цезаре. Христианство похоронило этот порядок "Произошло столкновение двух самых противоположных идей, которые толь-

ко могли существовать на земле человекобог встретил богочеловека, Аполлон Бельведерский — Христа"

Схватка закончилась компромиссом, в котором церковь обрела правовую и государственную форму, а государство — религию как религию государственную Однако малая часть общей церкви ушла в уединение и сохранила христианство в первозданной чистоте Эту традицию поддерживали монашеские ордена и особенно старчество, а также святые обеих вселенских церквей Церковный раскол, разделивший церковь на восточногреческую и западнолатинскую, привел к возникновению из первой русского христианства и к созданию из второй церковного государства На исходе средневековья папы были монархами, используя свою власть для осуществления таких мероприятий, как деятельность инквизиции На их попытку править человечеством население Западной Европы ответило Реформацией, представляющей собой мощный протест против вмешательства церкви в мирские дела Но Реформация застыла в негативизме и не могла создать никаких положительных идей, не была принята также и экуменическая идея Человечество, изверившееся в вере западного образца, пыталось достичь успеха в просвещении разума и направило свои ожидания на преобразование земной жизни, что привело к революции, в которой были отброшены идеалы всеобщего единения в церкви Христовой и провозглашены новые идеалы под лозунгом "Свобода, равенство и братство" Но стало ясно, что, хотя вселенская идея была отброшена, мысль о мощном единении сохранилась Возникли попытки осуществить это единение в государстве, на основе классового господства или на принципах национальных различий В этих попытках забыли о духовных ценностях человечества, провозглашались только материальные цели, только к ним стремились Так возник атеизм, в свою очередь породивший нигилизм все эти борющиеся за материальные интересы группы предложили теперь новое противоположное объединение — новое государство на чисто земной основе Ныне мы находимся на этой стадии развития Единственная переходная цель, которую готовит мировая власть, — выкорчевать духовную церковь Симптоматично для нашего времени, что элементарные нравственные нормы расшатались, и люди доброй воли запутались в сетях нигилистической пропаганды Широко распространились атеизм и индифферентность, и человечество все сильнее ждет грядущего насильственного переворота

Достоевскому казалось, что все признаки говорят о том, что его столетие окончится чем-то ужасным, бурей, которая гораздо страшнее, чем французская революция и наполеоновское время Но он видел также, что наряду с циничными и нравственно опустошенными людьми в России повсюду появляются такие, кто горячо верит

в новую идею. Это — знак еще не наступившего времени: эти люди принадлежат различным партиям, они пока еще слепы и не знают, что является их общим делом и с чем они должны бороться. Нельзя предсказать, когда и где откроется выход для человечества из этого хаоса. Но скорее всего это возрождение произойдет либо в одной из противостоящих групп, которая будет достаточно последовательна и независима от неспособных к покаянию убежденных нигилистов, либо среди тех, кто сохраняет чистое сердце и Христову истину. Быть может, эти направления будут все сильнее противостоять друг другу, пока земное развитие опять не обратится в космическое.

Когда нужда и духовное одиночество достигают своего высшего пункта, когда в борьбе всех против всех и в стремлении к мировому государству посвященных торжествует нигилизм, дело дойдет до Страшного суда. Истинные христиане, пребывающие в тиши одиночества, прославят слово Божие, которое будет воспринято человечеством, ничего о нем больше не знающим, как новое откровение, появятся небесные знаки сына Божьего и Бог будет судить людей. Но суд Божий будет судом любви и всепрощения. Мертвые воскреснут, тела их будут преображены, чтобы быть в состоянии вынести небесную гармонию нового состояния. Люди не будут больше порождаться и соединяться во плоти — ведь будет великий любовный синтез в мно-гоединстве всех людей (без разделения их по признаку пола) друг с другом и в Боге.

Таков в общих чертах взгляд Достоевского на историю. Сомнения могут возникнуть только там, где речь идет о значении России для мировой истории. Должен ли русский народ пройти через новые испытания, признав деструктивные европейские идеи социализма, или он окажется достаточно сильным, чтобы, приняв все нечистые потоки, не замутить свою суть? Во всяком случае он надеялся на то, что народ сохранит чистую идею Христа; и когда великий Вавилон (которого не следует искать в какой-то определенной стране), о котором, скорее, можно вместе с Чаадаевым сказать, что мы все сегодня переживаем его крушение, приведет к закату материального общества вообще, того общества, в котором мы живем, народ представит заблудшему человечеству эту идею. Россия предназначена своей идеей православия, своим русским Христом спасти человечество и предохранить его от гибели в нигилизме.

"Все назначение России, — писал Достоевский А. Майкову (9 октября 1870 г.), —- заключено в православии, в СВЕТЕ С ВОСТОКА, который потечет к ослепшему на Западе человечеству, потерявшему Христа".