CC BY
212
УДК 94(47)08 «1861/1917» ББК 63 .3(2)5 Ш 95
Александр Шубин
Спор о благосостоянии: система и голод
3>
су
В 2009 г. развернулась дискуссия о благосостоянии российского крестьянства, которая с легкой руки одного из ее участников С.А. Нефедова получила неофициальное название «о причинах русской революции»1. Благосостояние большинства населения — далеко не единственный и даже не главный фактор, вызывающий и объясняющий революцию. Голод в большинстве случаев не ведет к революции. Революция — результат не столько безысходности, сколько обманутых ожиданий. К тому же обе Российские революции начались не в деревне, а в городах.
В центре дискуссии оказался уровень жизни крестьянства, точнее — было ли это балансирование на грани голода, или дела обстояли лучше. С.А. Нефедов, опираясь на неомальтузианский подход, придерживается первой точки зрения, а исследователь социальной истории дореволюционной России Б.Н. Миронов — второй.
С.А. Нефедов использует мальтузианскую модель, которая уже в начале ХХ в. служила объяснением основных аграрных проблем, с которыми столкнулась Россия2. Этот взгляд был выражен, например, экономистом-аграрником Л.Н. Литошенко: «Теперь все одинаково сходятся в том, что русский агарный кризис конца XIX в. был не чем иным, как проявлением аграрного перенаселения или несоответствия между увеличением продукции сельского хозяйства и ростом сельского населения»3. С.А. Нефедов выносит демографический приговор империи: «Фактически демографический взрыв был приговором старой России: при существовавшем распределении ресурсов страна не могла прокормить нарождающиеся новые поколения»4.
Б.Н. Миронов, возражая С.А. Нефедову, утверждает: «Таким образом, весь XIX и начало ХХ в. в России отмечены ростом сельскохозяйственного производства и доходов крестьянства, снижением налогового бремени, что вело к повышению уровня жизни. Эта позитивная для крестьян тенденция была особенно заметна после Великих
реформ. Тезис о мальтузианском кризисе в России в XIX — начале ХХ в. не находит подтверждения и, на наш взгляд, должен быть пересмотрен»5. Росло благосостояние или падало — это половина проблемы. Важно, в каких пределах и на каком уровне оно менялось. Даже повышающийся уровень жизни трудно назвать благосостоянием, если это медленный рост на уровне нищеты.
Наследие 1861 года
Обсуждение социальной ситуации конца XIX — начала XX вв. неизбежно связано с оценкой крестьянской реформы 1861 г., которая создала систему аграрных отношений, просуществовавшую до 1906-1917 гг. Социальная ситуация в России обуславливалась тремя факторами: индустриальной модернизацией, демографической ситуацией и этой системой 1861 года.
Б.Н. Миронов полагает, что «уровень жизни крестьян повышался, и этому способствовали три принципиальных фактора: получение в результате крестьянской реформы достаточных наделов, умеренный выкуп за полученную землю и уменьшение налогового бремени в пореформенное время»6. Прежде всего, непонятно, почему полученные крестьянами наделы названы «достаточными». Достаточными для чего? До реформы помещичьи крестьяне владели большими наделами.
Б.Н. Миронов высоко оценивает результаты реформы 1861 г.: «Условия проведения реформы способствовали тому, что большинство крестьян взяли надел, который обеспечивал их стабильное существование, и остались в деревне»7. Упоминаемое «большинство» — это в первую очередь государственные и удельные крестьяне. То, что положение бывших государственных и удельных крестьян было относительно благополучным, утверждает и С.А. Нефедов. А вот с помещичьими крестьянами, жизни которых реформа коснулась в наибольшей степени, не все так однозначно.
Откуда бы взяться периодическим голодовкам, если положение крестьян было «стабильным». А уж то, что крестьяне «остались в деревне» — это и вовсе не аргумент. Возможно — это даже главный «не аргумент» апологетов пореформенной России — в городе просто не было социальных ниш, чтобы принять большинство крестьянства. И куда бы крестьянин мог податься, если не был доволен своей жизнью, даже если иногда голодал? Емкость рынка труда в России была ограничена уровнем урбанизации и развития наемного труда в деревне. Наличные вакансии быстро занимались, и остальным крестьянам было некуда деться из деревни.
Важнейшие социально-экономические черты реформы — это разрезание обрабатываемой крестьянами земли на крестьянскую и помещичью, а также изменение платежей.
По реформе 1861 г. были определены максимальные и низшие пределы наделов — для Черноземной и Нечерноземной зон от 7 до 1 десятины и даже меньше — 2200 сажен8. Средний надел при освобождении составлял 4,8 десятин на человека, а к 1900 г. упал вдвое9. В результате реформы 1861 г. у помещичьих крестьян отрезали в Нечерноземной и Черноземной зонах от 10,9 до 32 % земли10. Впрочем, тут уже и Б.Н. Миронов признает, что часть бывших помещичьих крестьян получила недостаточные наделы, но, ссылаясь на работы А.А. Кауфмана 1908 г. и Л.Д. Ход-ского 1891 г. оценивает количество таких наделов в 28 %11. Учитывая масштабы «урезаний», это очень скромная оценка. По мнению Б.Н. Миронова, «в большинстве случаев в ходе крестьянской реформы исчезли очень большие и очень маленькие наделы, и произошло массовое их выравнивание.. ,»12 В черноземной зоне землю потеряли 50,1 % крестьян и получили 6,7 %, в нечерноземной — потеряли 57,3 %, получили 14 %13. Таким образом, произошло не просто выравнивание, а выравнивание на более низком уровне, чем размеры крестьянских наделов до реформы.
По мере роста населения наделы еще сокращались. Сохраняли ли они при этом «достаточность»? В 1877-1914 гг. крестьяне купили у помещиков 27 миллионов десятин (около 30 % их первоначальных владений) и еще столько же арендовали14. Судя по тому, что крестьяне арендовали землю помещиков и тратили немалые средства на ее покупку (вместо того, чтобы тратить эти деньги на интенсификацию производства на своих наде-
лах или на рост потребления), сами крестьяне не считали свои наделы достаточными.
Участник дискуссии Л.Е. Гринин считает, что «следовало бы разделить две стороны проблемы, которые у С.А. Нефедова являются практически синонимичными: малоземелье и балансирование на грани физиологического вымирания. Малоземелье, причем постоянно усиливающееся, — да. Но балансирования на грани голодного физиологического выживания, как описывает С.А. Нефедов, или не было, или оно постепенно ослабевало, хотя было немало "голодноватых районов". В деревне могли убить за землю (или за коня-кормильца), но не за хлеб»15. Это не совсем так. В 1905 г. в голодающих районах крестьяне, рискуя жизнью, не останавливаясь перед насилием, растаскивали помещичий хлеб16. Малоземелье и недоедание были тесно связаны, несмотря на попытки крестьян решать проблему с помощью заработков на стороне.
Подсчитав общее число рабочих, необходимых для промышленности, ремесла и сельского хозяйства, правительственная комиссия нашла, что для 50 губерний Европейской России количество излишних рабочих составляло 23 млн., а процент излишних рабочих к наличному их числу составлял 53 %. Особенно высоким этот процент был в Центральном Черноземье, где он составлял от 64 до 67 %17. Люди, которые не могли приложить свои руки к получению пропитания, найти себе работу ни на селе, ни в городе — это бедствующая масса.
Б.Н. Миронов трактует наличие излишков g рабочей силы иначе — «они существовали не | столько вследствие аграрного перенаселения | и невозможности найти работу, сколько вви- £ ду того, что русские православные крестьяне ^ следовали принципам моральной экономики. I Как установил А.В. Чаянов и его коллеги по а организационно-производственной школе, £ для крестьян нормы напряжения труда, или степень самоэксплуатации, значительно | ниже полного использования труда...»18. Если ® бы крестьяне хотели жить лучше, они могли g бы трудиться понапряженее. Однако пробле- ^у ма в том, что у крестьян не было возможности применить этот более интенсивный труд, g так как они не имели пока навыков и обору- 3 дования для того, чтобы увеличить произво- ч дительность труда на своих клочках земли. ± Если бы они располагали большим количес- ü твом земли — может быть, и трудились бы = больше, а так — сокращали рабочее время. 5
Как писал Л.Н. Литошенко: «Русская земельная община превратилась в своеобразный институт страхования от безработицы»19. Б.Н. Миронов полагает, что крестьяне могли трудиться на стороне, но для этого индустриальный сектор должен был развиваться быстрее, дабы обеспечить больший рынок труда. Таким образом, «резервы рабочей силы» в деревне все же являются свидетельством системного социально-экономического кризиса, связанного с малоземельем, а не с благополучной ленью крестьян.
Какова была ситуация к началу Первой русской революции? Пригодно для земледелия в 1905 г. было 440 млн. десятин. 154,7 млн. десятин находилось в руках государства и в большинстве своем не обрабатывалось или не могло обрабатываться (леса, болота, северные территории). 138,7 млн. находилось под общинными наделами, а 101,6 млн. — в частной собственности. Из частных земель 53,2 млн. принадлежали дворянам, 13,2 млн. — крестьянам, остальные — другим сословиям и обществам. При этом во владении 28 тысячи крупных собственников, имевших свыше 500 десятин, находилось 62 млн. десятин (2,2 тыс. десятин на каждого) — 72,2 % всей земли личного владения20. Л.Н. Литошенко считал, что «не паразитарные», то есть капиталистически помещичьи хозяйства имели только 8 млн. десятин21.
То, что земельные наделы при сложившихся условиях недостаточны, признавал и министр земледелия А.С. Ермолов: «дело... в g недостаче земли для сохранения стародав-° них форм экстенсивного хозяйства, не со* ответствовавших более ни изменившимся с условиям жизни, ни современной численнос-^ ти населения»22. Отметим и мальтузианс-1 кий мотив у министра. Конечно, лучше бы, § если бы крестьяне перешли от стародавних £ экстенсивных методов обработки земли к
0 современным интенсивным, лучше всего — ° с применением сельскохозяйственной тех® ники (если, конечно, она сможет развернуть-| ся на крестьянских клочках земли). Но ведь
для всего этого нужны вложения средств, а средств не хватает, потому что при данных
1 условиях земли недостаточно, а средства « уходят на арендные платежи, прямые и кос-
4 венные налоги и в лучшем случае — на по-эе купку земли у помещиков. Замкнутый круг.
5 По мнению Б.Н. Миронова, доля плате-;= жей в доходе крестьянского хозяйства со-5 ставляла 38,6 % в 1850-е гг. и снизилась к на-
чалу XX века до 20,6 % (8,71 рубля на душу), а в 1912 г. — до 14,6 %23.
Большинство оброчных крестьян платило помещикам 7-9 рублей на мужскую душу24. С.А. Нефедов, ссылаясь на М.А. Ан-фимова, оценивает совокупные арендные платежи в 340 млн. руб.25 Б.Н. Миронов не оспаривает эту цифру. Получается около 4 рублей на душу (включая и тех крестьян, которые не арендовали землю). Но это — в среднем. Землю арендовала примерно половина крестьян, преимущественно бывшие помещичьи. Получается, что для той части крестьян, которые были вынуждены арендовать помещичью землю, нагрузка было еще примерно на 4 рубля выше. Учитывая, что хозяйство в условиях малоземелья было вести тяжелее, то и доходы здесь были ниже средних. Так что если соотношение платежей и доходов у бывших помещичьих крестьян и уменьшилось, то не столь значительно. Жизнь стала легче для тех крестьян, кто мог позволить себе не арендовать землю. Для них платежи сводились к государственным.
Б.Н. Миронов обращается к изменениям налоговой политики: «Важнейшим фактором повышения жизненного уровня трудящихся была налоговая политика правительства. Рабочие налогов не платили, а обремененность налогами крестьянства уменьшилась благодаря тому, что в пореформенное время в налоговой политике произошли три важных изменения»: к платежу прямых налогов были привлечены новые группы населения, налоговая система стала переходить с подушных на прогрессивные налоги, рост цен обгонял номинальный рост прямых платежей, повысилось значение косвенного налогообложения. «Но благодаря этому податное бремя еще более сместилось с крестьянства на относительно зажиточные городские слои, так как косвенные налоги ложились главным образом на горожанина»26. А почему только на зажиточные? А как же быть с рабочими, которые «налогов не платили», если центр тяжести налогообложения перемещается на косвенные налоги, которые платили горожане вообще, зависимые от покупной продукции, а не только богатые люди? Налоговая политика правительства, таким образом, перемещала давление с крестьян не только на средние и высшие слои, но и на рабочих. Они тоже покупали спички, керосин, табак и сахар, пили водку. Да и крестьян из числа плательщиков косвенных налогов нельзя исключать.
в настоящее время принимать за налог платеж за купленную в кредит землю или квартиру»32. Это было бы верно, если бы крестьянин решил прикупить новую землю, а современный горожанин — новую квартиру. Но в 1861 г. большинство крестьян не получили, а потеряли часть земли, которой распоряжались. Так что и с квартирой уместна другая аналогия — в 1992 г. было признано, что государственная собственность на жилье должна быть отменена, а жилье должно находиться в частной собственности. Если бы реформаторы брали пример с Александра II, то часть жилплощади бы урезали, а за остальное нас всех посадили бы на ипотеку. Боюсь, что в этом случае восстание против Ельцина в 1993 г. было бы на порядок сильнее.
Нет, не подходят выкупные платежи под обычную ипотеку. Ипотека по форме, а по сути — платежи помещикам и государству, оправданность которых, мягко говоря, сомнительна.
Уровень жизни крестьян, таким образом, мог расти не в результате введения этого «умеренного выкупа», а вопреки ему, — в результате его сокращения со временем. В 1881 г., вняв жалобам крестьян на непо-сильность платежей, правительство понизило их до 11,22 рублей с хозяйства. То есть речь и здесь идет все о том же снижении платежей, в среднем весьма незначительном.
При этом Б.Н. Миронов настаивает, что тяжесть косвенных налогов ложилась преимущественно на город: «Спички, нефть, табак, сахар и даже водка потреблялись в большей степени в городе». Например, питейный доход с сельского населения в 1901 г. дал в государственный бюджет лишь 30,2 % общего питейного дохода этого года, в 1912 г. — 26,9 %27. Запомним этот аргумент, потому что ниже Б.Н. Миронов и его союзники в споре будут приводить рост потребления крестьянами спичек и водки как свидетельство их растущего благосостояния. Но тогда нужно признать и вклад крестьян в уплату растущих косвенных налогов.
Другая черта реформы 1861 г. — выкупные платежи. Б.Н. Миронов также относит их к «принципиальным факторам» повышения уровня жизни крестьян28. Замечательный парадокс — чтобы лучше жить, нужно платить бывшим барам. Сомнительно, чтобы изъятие в первые двадцать лет после реформы 15,31 рублей в год выкупных платежей с каждого хозяйства способствовало росту уровня жизни. Для сравнения, одна корова приносила хозяйству 7 рублей в год29. Получается, что две коровы работали на выкупные платежи, а не на крестьянское благосостояние.
Исследователь земельных отношений П.Н. Зырянов отмечает: «В первые пореформенные годы в наиболее трудном положении оказались крестьяне нечерноземных губерний, чья земля была обложена выкупными платежами выше ее доходности»30.
Выкупные платежи в совокупности были на 20,1 % меньше прежнего оброка. На этом основании Б.Г. Литвак делает вывод: «Итак, из двух хищников, обиравших крестьян, предпочтительнее в данном случае была казна, так как в год крестьяне должны были платить выкупных платежей на 20 % меньше, чем оброка»31. Это было бы так, если бы не урезание крестьянских наделов. Ведь оброк платился за несколько большую землю. И второй хищник теперь никуда не исчез. Как и раньше, крестьян «обирали» два «хищника», и к выкупным платежам нужно прибавить арендную плату.
Пытаясь отделить выкупные платежи от государственных налогов, доказать полезность выкупа для крестьян, Б.Н. Миронов приводит интересную аналогию: «Как бы ни оценивать величину и справедливость выкупа, его нельзя считать налогом ни по существу, ни по форме. Это все равно, что
килограммы и сантиметры
о
Итак, к какому «достаточному» или «недо- | статочному» уровню жизни вела система | 1861 г., наложенная на демографические и £ модернизационные процессы? ^ Оценивая минимальную норму нор- I мального питания крестьянина в 15,5 пудов § в пересчете на хлеб, а потребление фуража £ в 7 пудов, С.А. Нефедов делает вывод: «Таким образом, падение душевых сборов в пер- | вой половине XIX века привело к тому, что ® потребление приблизилось к минимально | возможной норме»33 и в начале ХХ в. балан- ^у сировало на уровне 19,5-22,7 пудов, то есть ниже минимальной нормы в 24,6 пудов34. а Таким образом, по С.А. Нефедову, половина 2 крестьян вела полуголодное существование. ч Это подтверждается оценками общего объ- ± ема произведенного в стране хлеба за выче- й том посевов, потребления горожан, а также = помещичьего хлеба или экспорта (эти два 5
показателя сопоставимы, и по С.А. Нефедову это — хлеб, выпадающий из крестьянского потребления).
С.А. Нефедов считает, что «потребление крестьян даже в лучшие для России времена поддерживалось лишь на уровне минимальной нормы». Но были годы, когда среднее потребление было меньше нормы, и тогда «недоедало больше половины населения»35. При этом С.А. Нефедов напоминает о недавнем выводе Б.Н. Миронова: «рацион низшей экономической группы крестьян, составлявшей 30 % всего сословия, не обеспечивал их достаточной энергией»36. Но любой специалист имеет право корректировать свои взгляды в ходе дальнейших исследований. Б.Н. Миронов оценивает минимальное потребление в 237 кг (14,8 пудов), а затраты на фураж и другие траты в 68 кг (4,3 пуда). Итого 305 кг.37 Среднее потребление крестьян Б.Н. Миронов оценивает в 422 кг. Это поделенный на число крестьян валовый сбор минус семена на посев, поставки в города, армии, экспорт и винокурение. С.А. Нефедов считает оценку затрат на фураж Б.Н. Мироновым явно заниженной и приводит данные Министерства продовольствия, где они оцениваются даже в 154 кг.38
Подвергнув статистические аргументы друг друга острой критике, участники дискуссии подтвердили, что сельскохозяйственная статистика Российской империи далека от точности и всеохватности39.
Нужно искать дополнительные источ-ч ники. «Конек» Б.Н. Миронова — биологи° ческие параметры населения (биостатус), | которые можно определить, например, с через рост новобранцев. В Российской им-^ перии он рос, начиная еще с XVIII в., и в 1 пореформенное время — быстрее. Но дока-§ зательность этого аргумента также вызы-£ вает множество возражений у оппонентов.
0 С.А. Нефедов указывает на то, что до 1901 г. ° рост призывников сопровождался и ростом ® числа отбракованных по здоровью ново-| бранцев, что ставит под сомнение значение
^у роста призывников как четкого индикатора здоровья и, следовательно, благососто-
1 яния40. Рост населения и в частности ново-
3 бранцев — важный показатель, но все же
4 для начала ХХ века — не безусловный аргу-эе мент при оценке уровня жизни.
й Однако даже с этими поправками биоста-== тус — важный показатель благосостояния.
5 И, что важно для дискуссии о революции,
в 1901-1905 гг. он снижался41. Б.Н. Миронов демонстрирует график роста новобранцев и мужского населения с XVIII в. по 1915 г. и делает вывод: «Таким образом, только со вступлением России в эпоху рыночной экономики после Великих реформ произошел прорыв в уровне биостатуса и соответственно благосостояния»42. Однако рост новобранцев согласно тому же графику в 90-е гг. «проваливается» ниже дореформенного уровня и «возвращает позиции» уже после революции 1905-1907 гг. Так что можно говорить, что бесспорный «прорыв» произошел только после революции. А вот насколько он был фундаментальным и мог ли быть долговременным — трудно судить, если учесть, что «устойчивый» подъем наблюдается на материале всего нескольких лет. Нет согласия и в том, о чем точно свидетельствует средний рост людей. Ведь они растут много лет, и все это время питание сказывается на темпах роста человека. Как напомнил С.А. Нефедов, повышение роста людей относится не только к годам рождения 1906-1914 гг., но и к последующим, включая гражданскую войну. А ведь в 1919-1921 гг. положение населения явно ухудшилось. Но если учесть, что люди «набирали рост» несколько лет, то улучшение показателей, который Б.Н. Миронов относит к заслугам Российской империи, в большей степени вызван благополучием более позднего советского НЭПа43.
По мнению С.В. Циреля, «удовлетворительные средние значения индекса массы тела новобранцев и увеличение среднего роста населения (даже если данные не содержат погрешностей), говорят лишь о том, что в среднем питание людей находилось в пределах нормы, но отнюдь не отрицают того, что отдельные области и слои населения могли сильно недоедать, а все продовольственное благополучие живущей в долг страны висело на ниточке, которая могла оборваться во время войн, климатических флуктуаций и внутренних катаклизмов»44. А ведь для того, чтобы в стране складывалась «революционная ситуация», необходимо, чтобы существовали массовые группы бедствующих людей, не обязательно большинства населения.
Важный аргумент в пользу роста уровня жизни — падение смертности (впрочем, очень неустойчивое и медленное). Уровень смертности 35-41 человек на 1000 населения, характерный для пореформенного периода
конца XIX в., был окончательно преодолен в конце 90-х гг., и после этого колебался в пределах 26,5-33,3. По мнению С.А. Нефедова, «потребление в этот период не оказывало почти никакого влияния на смертность», и причиной ее падения является прогресс медицины и гигиены. Раскритиковав статистические аргументы С.А. Нефедова, Б.Н. Миронов предложил свой статистический анализ, в результате которого признал за санитарно-гигиеническим фактором более скромные заслуги в снижении смертности (на уровне 4-18 % от общего снижения)45.
И все же различие точек зрения Б.Н. Миронова и С.А. Нефедова, на мой взгляд, не носит качественного, принципиального характера. Тем более, что дискуссия о благосостоянии крестьян, при всей ее полемической жесткости и излишней политизации, привела к сближению взглядов сторон.
Уже в ходе дискуссии Б.Н. Миронов иногда высказывался более осторожно, сопровождая отрицание хронического недопотребления крестьян оговорками: «хроническое (именно хроническое, а не эпизодическое ввиду неурожая) недопотребление многомиллионных масс крестьянства»...46 Вообще-то ситуация, где «эпизодически» голодают миллионы крестьян, далека от прежней оптимистической картины «стабильного существования» на «нормальных наделах». Почему бы «эпизодически» голодающим крестьянам не купить хлеба? Или: «питание, за исключением неурожайных лет, находилось в норме»47. Учитывая, что неурожайные годы — это почти половина периода начала XX в., ту же фразу можно сформулировать иначе: «питание крестьян почти половину времени находилось ниже нормы». Учитывая, что норма — это биологический минимум, картина не выглядит оптимистично. Во всяком случае, позиция С.А. Нефедова не так уж далека от этой картины.
Конкретизируя свою позицию в итоге дискуссии, Б.Н. Миронов писал, что широкие массы «жили по-прежнему небогато, уступая населению западноевропейских стран. Но уровень их жизни, несмотря на циклические колебания, имел позитивную тенденцию — медленно, но верно увеличиваться... Прогресс был бы, несомненно, большим, если бы крестьяне работали в полную меру своих сил, используя все рабочее время»48. Интересно, где бы крестьяне в условиях преимущественно экстенсивного хозяйства, могли применить свои силы? Крестьянство было
стеснено в своем главном средстве производства, возможности отходничества лимитировались темпом урбанизации, который был недостаточен для того, чтобы проблема рассосалась сама собой. А чтобы успешно шла интенсификация аграрного производства, требовалось вложение средств, которых у крестьян было явно недостаточно. Этот порочный круг и вызывал «циклические колебания», в которых было все дело — каждое из них создавало ситуацию, которая могла закончиться революцией. Но только при условии, что возникнут и другие необходимые для нее причины.
Спор ведется о том, улучшалось ли положение крестьян или ухудшалось. Но если улучшалось, то крайне медленно (недостаточно быстро, чтобы выйти из кризиса) и с откатами, которые, как раз, и могли провоцировать социальные конфликты. Но не обязательно революцию.
С.В. Цирель предлагает шире смотреть на уровень жизни: «Независимо от того, росло или сокращалось потребление хлеба на душу населения в начале XX в., с одной стороны, общий уровень жизни населения, безусловно, в среднем поднимался (рост грамотности, уровня медицинской помощи, усвоение гигиенических навыков (пресловутые мыло и карболка), снижение смертности, увеличение потребления мяса и овощей и т.д.), а с другой стороны, расстояние до порога голода оставалось очень малым. И относительно небольшие расхождения в данных между двумя оппонентами не в состоянии изме- ч нить неопределенный прогноз ни на поло- | жительный, ни на отрицательный»49. |
Итоги дискуссии не подтвердили пол- £ ностью ни «идеалистическую» позицию ^ Б.Н. Миронова, ни «апокалипсическую» по- I зицию С.А. Нефедова. Уровень жизни боль- § шинства жителей России повышался, но мед- £ ленно, неустойчиво, с откатами, оставаясь для " значительной части населения Европейской | части России (от трети и может быть выше) ® уровнем на грани нищеты и голода. Периоди- | чески часть крестьянства и городского насе- ^у ления оказывалась в ситуации голода — либо в случае недорода, либо — временной потери а источников доходов. Однако, вопреки мне- 2 нию С.А. Нефедова, такое положение не вело ч к революции автоматически. Тогда бы рево- ± люция должна была разразиться уже в нача- й ле 1890-х гг., когда положение крестьян было = наиболее бедственным. 5
Голод и экспорт
Из-за неурожая в 1891 г., на Россию обрушился страшный голод, поразивший 29 губерний с населением 35 млн. человек. От голода и последующей эпидемии холеры умерли сотни тысяч людей. Этот факт — серьезно подрывает модель «достаточного» благосостояния. Б.Н. Миронов относит к сильным неурожаям только 1871-1872 и 1891-1892 гг., ссылаясь на то, что железные дороги позднее позволяли перебрасывать продовольствие в голодающие районы, в том числе за счет импорта. Но не приводит цифры этого спасительного импорта в голодные годы50. Однако этот хронологический ряд надо бы расширить. Голод вызывали также неурожаи 19011902, 1905-1907 и 1911-1912 гг. Каждый раз голодали десятки миллионов крестьян.
Чаще всего, 17-21 раз, неурожаи в 18611908 гг. происходили в Таврической, Самарской, Пензенской, Оренбургской и Новгородской губерниях51. А ведь это не были территории наиболее тяжелого малоземелья. Но причины неустойчивости сельского хозяйства в Малороссии и Заволжье не были связаны с малоземельем — из-за земельного голода в центре России крестьянство вытеснялось в зону рискованного земледелия.
Само наличие голода в Российской империи, конечно, подрывает вывод о некоем «нормальном» питании среднего крестьянина. Впрочем, М.А. Давыдов, поддержавший в дискуссии Б.Н. Миронова, не склонен ч считать, что голод в Российской империи ° это — принципиальный аргумент в пользу | С.А. Нефедова. Разве ж это голод: «одни и те с же слова с течением времени могут обретать ^ иной смысл, менять семантику. Что, в част-1 ности, представления людей конца XIX — на-§ чала ХХ в. о голоде и сопряженных с ними бедс-£ твиях народа весьма отличаются от наших
0 современных, воспитанных на историческом ° опыте советской эпохи»52. Прежде чем пере® вернуть страницу, я попытался постичь этот | вклад в методологию исследования голода.
^у Действительно, в тот период советской эпохи, который протекал на наших глазах (вряд ли
1 взгляды С.А. Нефедова и М.А. Давыдова фор-
3 мировались в сталинские времена) голода не
4 было. И чем этот наш советский опыт меняет ± смысл слова «голод»?
й Перевернув страницу, я понял, что под == советским опытом М.А. Давыдов имеет в
5 виду только период 20-40-х гг., будто после
Сталина советская история прекратила течение свое. Но даже с учетом этого ранне-советского опыта остается непонятным, чем очень страшный голод 1932-1933 гг. оправдывает для М.А. Давыдова просто страшный голод 1891 г., количество жертв которого он оценивает в 400 тыс. человек53. Что случилось у М.А. Давыдова с семантикой и этикой, если при таких жертвах он ссылается на «меру вещей». Миллионы жертв оправдывают сотни тысяч? Сотни тысяч жизней в 1891-1892 гг. — допустимая погрешность?
Советская история дает примеры гигантских катастроф и трагедий. Но — и достижений, которые оказались не по плечу Российской империи. И одно из них — СССР научился десятилетиями обходиться без голода. Именно это сформировало наше отношение к термину «голод» и к нравственной мере вещей, в которой голодное существование миллионов — это нравственный приговор существующей во время голода социальной системе — и сталинской, и царской.
М.А. Давыдова справедливо возмущает экспорт продовольствия в 1932 г., который он называет голодным экспортом без кавычек. А вот экспорт накануне и в начале голода 1891 г. его не возмущает. «Мера вещей».
Экспорт хлеба вырос в последние 40 лет
XIX в. с 1,55 млн. т. до 6,5 млн. т. За границу шла половина товарного зерна, % льна, яиц, половина масла. Не удивительно, что вопрос о «голодном экспорте» стал одним из центральных в дискуссии о благосостоянии. Логика С.А. Нефедова такова: «Потребление оставалось на уровне минимальной нормы, но душевой чистый сбор в период с середины XIX века по начало ХХ века существенно вырос. Если бы все произведенное зерно оставалось в стране, потребление в начале
XX века достигло бы примерно 25 пудов на душу — уровня социальной стабильности... На связь экспорта с помещичьим землевладением указывали ранее многие авторы (см., например: Кауфман 1918: 51). При 712 млн. пудах среднего ежегодного вывоза в 1909-1913 гг. помещики непосредственно поставляли на рынок 275 млн. пудов (Коваль-ченко 1971: 190). Эта, казалось бы, небольшая цифра объясняется тем, что крупные землевладельцы вели собственное хозяйство лишь на меньшей части своих земель; другую часть они сдавали в аренду, получая за это около 340 млн. руб. арендной платы (Анфимов 1962:502). Чтобы оплатить арен-
ду, арендаторы должны были продать (если использовать среднюю экспортную цену) не менее 360 млн. пудов хлеба. В целом с помещичьей земли на рынок поступало примерно 635 млн. пудов — эта цифра вполне сопоставима с размерами вывоза.
Конечно, часть поступавшего на рынок зерна поступала с крестьянских земель, крестьяне были вынуждены продавать некоторое количество зерна, чтобы оплатить налоги и купить необходимые промтовары; но это количество (около 700 млн. пудов) примерно соответствовало потреблению городского населения. Можно условно представить, что зерно с помещичьих полей шло на экспорт, а зерно с крестьянских — на внутренний рынок, и тогда получится, что основная часть помещичьих земель как бы и не принадлежала России, население страны не получало продовольствия от этих земель, они не входили в состав экологической ниши русского этноса.
Но, может быть, Россия получала от хлебного экспорта какие-то другие преимущества? Возьмем для примера данные за 1907 г. В этом году было вывезено хлеба на 431 млн. руб.; взамен были ввезены высококачественные потребительские товары для высших классов (в основном, для тех же помещиков) на 180 млн. руб. и примерно 140 млн. руб. составили расходы русских за границей — дело в том, что часть русской аристократии практически постоянно жила за границей. Для сравнения, в том же году было ввезено машин и промышленного оборудования на 40 млн. руб., сельскохозяйственной техники — на 18млн.руб. (ЕжегодникРоссии... 1910: 191-193; Покровский 1947: 383). Таким образом, помещики продавали свой хлеб за границу, покупали на эти деньги заграничные потребительские товары и даже жили частью за границей. На нужды индустриализации шла лишь очень небольшая часть доходов, полученных от хлебного экспорта»54. Б.Н. Миронов утверждает, что в указанных источниках этих данных нет, и «Ежегодник» рисует иную картину — производился, прежде всего, ввоз товаров широкого потребления55.
Другой участник дискуссии Л.Е. Гринин обращает внимание на положительные стороны экспорта хлеба, который стимулирует высокие цены на хлеб, выгодные крестьянам (но выгодна ли они рабочим, что так важно именно для понимания причин революции. — А.Ш.), позволяет делать внутренние займы, что снижает налоговую нагрузку (но
ведь займы нужно возвращать с процентами, что увеличивает налоговую нагрузку. — А.Ш.), ввозить капиталы и машины56. Но ввоз капиталов напрямую не связан с доходами от хлебного экспорта — капитал шел туда, где есть сырье, дешевая рабочая сила и другие возможности получить повышенную прибыль. В условиях периферийного характера российской экономики, производя металл, уголь, нефть и другое промышленное сырье и полуфабрикаты, Россия ввозила машины, потребительские товары, в том числе, конечно, и предметы роскоши.
Б.Н. Миронов выступает категорически против тезиса о голодном экспорте: «В условиях рыночного хозяйства хлеб из внутренних регионов мог идти на экспорт только в том случае, если бы не находил спроса на внутреннем рынке по соответствующей цене»57. Это, с точки зрения Б.Н. Миронова, свидетельствует о том, что продовольственные потребности в пореформенной России удовлетворялись. С.А. Нефедову было нетрудно показать, что Россия экспортировала хлеб и во время неурожая, ведущего к голоду. Так, в 1889/1890-1890/1891 гг., накануне страшного голода 1891 г. из страны было вывезено 29 % чистого сбора хлебов58. Либеральный догмат предполагает, что если человек не покупает продовольствие по соответствующей (в данном случае — мировой) цене, то он сыт. А человек при этом может и голодать, но не иметь средств, чтобы заплатить «по соответствующей цене». Не случайна и фраза министра финансов И.А. Вышнеградского, сказанная при в сведениях о надвигающемся неурожае 1891 | г.: «Сами не будем есть, но будем вывозить»59. | Впрочем, сам министр не ограничивал себя в £ еде, когда крестьяне голодали. ^
Б.Н. Миронов считает, «что изъятие хле- 1 ба на продажу «изо ртов голодных детей» — § вещь легендарная и маловероятная. Человек £ устроен так, что удовлетворяет потребности в порядке их важности, начиная с самых | важных. У людей самое насущное — удовлет- ® ворение физиологических нужд. Уплата на- | логов, расходы на водку, керосин, спички или ^у ситец несравненно менее настоятельно, чем спасение от голодной смерти»60. Позвольте, а но ведь выше Б.Н. Миронов показывал, что 2 рост потребления ситца и водки во многом ч объясняется ростом городов (тогда именно ± с помощью этого аргумента Б.Н. Миронов й доказывал, что снижается налоговый пресс). = А теперь потребление ситца, водки и ке- 5
росина в губернии позволит доказать, что крестьяне не голодали.
Тут уж одно из двух. Или крестьянин страдает от косвенных налогов, или все покупные прелести цивилизации потребляет не тот крестьянин, который голодает. В действительности, крестьяне участвовали в потреблении этих продуктов и страдали от косвенных налогов. Но это не значит, что они не голодали.
Экономика Российской империи и многих других стран, движущихся по пути капиталистической модернизации, устроена не так, как описанный Б.Н. Мироновым человек. В этих странах голодные дети существуют рядом с роскошью и товарными излишками. Н.Г. Чернышевский мог убеждать своих современников, что нравственно здоровый человек не может наслаждаться обедом, когда рядом — голодные. Но проповедовать эти «провокационные идеи» ему позволяли недолго. Разгадка проблемы голодного экспорта (то есть ситуации, при которой в одном и том же государстве есть и голод, и экспорт продовольствия) не так сложна. Просто голодают одни, а спички и ситец покупают другие. А помещикам и вовсе ничто не мешает экспортировать хлеб и наслаждаться обедом — Чернышевского с его упреками уже убрали с глаз долой.
С.В. Цирель напоминает, что «на экспорт шла в основном пшеница, слишком дорогая для российской бедноты и специально производимая в количествах, превосходящих спрос ч на внутреннем рынке (в среднем экспортиро-° валось от 1/3 до 112 ее чистого сбора)»61. Од-| нако экспортировалась не только пшеница. с М.А. Давыдов считает, что против «голодно-^ го экспорта» свидетельствует тот факт, что I «экспорт ржи стабильно снижался»62. Из § приводимой ниже таблицы видно, что это £ стабильное снижение с уровня 6,4-8,1 % от
0 сбора до 2,7-5,6 % произошло в 1906 г.63, то ° есть, получается — уже в результате револю-® ции 1905-1907 гг. и ее последствий.
| По данным М.А. Давыдова экспорт пшени-^у цы составлял в 1893-1898 гг. в среднем 32,7 %,
^ в 1899-1903 гг. — 21,7 %, в 1904-1908 гг. —
■д
1 24,2 %; экспорт ячменя в те же периоды, со-« ответственно — 30,5 %; 25 %; 32,4 %. После
4 революции 1905-1907 гг. население стало ± потреблять больше пшеницы, что свидетель-й ствует о росте благосостояния. Но то — после == революции, когда действительно произошел
5 подъем уровня жизни — непродолжитель-
ный и неустойчивый. Тем не менее, рожь сохраняла свою роль хлеба для народа. И это скажется в дни начала революции 1917 г.
Поставщики хлеба на внешний и внутренний рынок различаются и географически. Основную часть вывозной пшеницы давали Новороссия и Предкавказье, «главными поставщиками пшеницы на внутренний рынок были Самарская и Саратовская губернии, а также Донская область»64. Однако после строительства железных дорог, если бы не поощрялся экспорт, новороссийских хлеб тоже мог направляться на спасение российских крестьян (в том числе и саратовских) от недоедания.
М.А. Давыдов в своих исследованиях показал, что в 12 случаях, большинство которых приходится на время неурожаев 1901, 1908 и 1911 гг., вывоз зерна из губернии «превышает, иногда более чем вдвое (!), урожай данного года», что кажется ему надежным доказательством занижения данных об урожае65.
Однако С.А. Нефедов без большого труда парировал этот аргумент: «Это "недоразумение", однако, легко объяснить тем, что до сентября 1911 г. (а может быть и позже) вывозился хлеб предыдущего урожая, который был исключительно обильным»66. Характерно, что такие данные М.А. Давыдова как раз свидетельствуют в пользу концепции «голодного экспорта». В стране неурожай, часть населения голодает, но огромные массы хлеба, превышающие нынешний скудный урожай, продолжают вывозиться.
Раз в голодные годы хлеб направлялся не голодающим, а на экспорт — такой экспорт является «голодным». М.А. Давыдов убедительно показал, что этот экспорт сокращался, но он сохранялся и во время последнего голода в Российской империи в 1911 г. — было вывезено 33,7 % пшеницы, 48,9 % ячменя, 12,1 % овса и 3,1 % ржи67. Из общего количества хлеба, перевезенного по железным дорогам, даже в 1912 г. 48,8 % предназначалось к вывозу68.
Вывоз усугублял продовольственные проблемы, хотя не был их причиной.
А вот оборотная сторона медали — земский отряд борется с голодом в столыпинском 1911 г. Количество голодающих существенно превышает возможности благотворителей: «На сходке крестьяне выбрали из своей среды двух уполномоченных, доверенных людей и этим уполномоченным поручено было составить список двухсот человек самых бед-
ных. На следующее утро вновь собрали сход, и уполномоченные представили список. Список этот раза в три превышал норму, и мы читали его вслух и всем миром обсуждали, кого оставить, кого пока выбросить. На каждом шагу сходка останавливалась в недоумении, не зная как быть, так как многих крестьяне не находили возможным выкинуть, а увеличить список мы тоже не могли. Как бы то ни было, список в конце концов был фиксирован, сходка разошлась, и на душе у нас осталось очень тяжелое чувство.
Когда мы ехали на голод, то много думали о том, как и откуда будем получать хлеб и друге продукты. В действительности же оказалось, что почти всюду, где нам пришлось кормить, можно было или в этом же селе или по соседству найти богатых мужиков, у которых хлеба сколько угодно»69. Приедут благотворители, заплатят — выживут бедные голодающие крестьяне. Не приедут спасители в эту деревню — голодающие умрут (формально — от болезни, реально — от вызвавшего ее голода), а хлеб пойдет в города или на экспорт. Впрочем, многих «доходяг» столыпинской поры не могли спасти и благотворители: «Масса народу не попала в столовые; они целыми днями осаждали нашу избу, ловили нас на улицах и умоляли "пожалеть", "подписать на столовую". Мы разъясняли, что не можем больше никого "подписывать", что, ведь, мы на сходке говорили миру и выясняли, что больше 200 человек мы не можем кормить, но все это было для них непонятно. Иной раз для нас ясно было, что данному человеку необходимо помочь как можно скорее, что он "дошел", но чем помочь?». Государственная помощь была недостаточна, и даже там, где она поступала, ее при скромном расходе хватало только на 20 дней месяца70.
Критики наличия «голодного экспорта» приводят еще один важный аргумент: пьянство. М.А. Давыдов показывает, что даже в голодные годы крестьянство продолжало потреблять алкоголь, тратя на него значительные средства. Так, в 12 голодающих губерниях в 1906-1907 гг. крестьяне получили государственную помощь на 128 329 000 рублей, а пропито здесь было 130 505 000 рублей71. Правда, нет гарантии, что на водку тратились те же самые люди, которые и голодали (по М.А. Давыдову получается — делали вид, что голодали?), но это возможно — пересекающиеся множества.
Значит ли это, что на самом деле крестьяне не бедствовали, а просто хитро прикидывались, чтобы получить и пропить казенные денежки. Сомнительно — даже министр земледелия А.С. Ермолов, рассуждая о пьянстве, признает, что 1906 год был голодным72. Оценивая выпитое в губернии, не будем забывать: Б.Н. Миронов утверждает, что этот вид «роста благосостояния» шел в большей степени за счет города.
Но действительно, «подсаженные» на водку (не без участия все того же самодержавия) крестьяне нуждались в ней, как и в продовольствии. Эту трагическую ситуацию иллюстрируют и сообщения о крестьянских волнениях в 1905 г., когда крестьяне, рискуя жизнью и свободой растаскивают помещичий хлеб, но тут же и требуют у помещика налить им водки. Алкоголизм сродни наркомании — не доесть, но выпить. Однако это никак не отменяет сам факт голода, который усугубляется голодным пьянством, как и голодным экспортом. Две беды — одна не отменяет другую. И обе беды имеют социальную природу. Алкоголь связан с казенным интересом, пьянство крестьян стимулировалось веками. Бедственное социальное положение и низкий культурный уровень способствуют пьянству.
Но дело не только в алкоголизме. Русские мужики хоть и любили выпить, но, как справедливо отмечает М.А. Давыдов, «по потреблению алкоголя на душу населения Россия отнюдь не была в числе европейских лидеров»73. Дело в ценах, установленных государством, в ч «пьяном бюджете» самодержавия. |
X
га X 01 IX
Городская революция и аграрный вопрос |
ос о
По мнению С.А. Нефедова голод 1905- § 1906 гг., который привел к всплеску смер- £ тности по сравнению с соседними годами " в 350 тыс. человек74, «превратил тлеющую | революцию 1905 г. в крестьянскую войну»75. ® Получается, что революция была вызвана | чем-то другим, а тяжелое положение крес- ^ тьянства только придало ей дополнительный масштаб. Ведь еще более страшный го- а лод 1891 г. не вызвал никакой революции и 2 крестьянской войны. ч Более того, переход революции от «тле- ± ющей» фазы к осенне-зимней кульминации й 1905 г. был вызван событиями в городах и на = железных дорогах, а крестьяне воспользова- 5
лись ситуацией, чтобы осуществить свою вековую мечту — изгнать помещиков из села.
При этом против помещиков выступила не беднейшая часть, а большинство крестьянства (что подтвердили и выборы 1906 г.). Не только беднейшие, но и другие слои крестьянства участвовали в нападениях на помещичьи усадьбы. Помещичьи земли стесняли развитие крестьянского хозяйства. Если тяжким трудом крестьяне смогли накопить средства, они, как правило, шли не на интенсификацию, а на покупку помещичьих земель. Но ни в силу истории приобретения этих земель, ни в силу экономической эффективности, помещики не имели на эту землю морального или экономически обоснованного права. Так почему же зажиточный крестьянин должен был быть сторонником сохранения собственности помещиков в большей степени, чем бедный, готовый сам уйти из деревни в город?
События 9 января, а не выступления крестьян, стали спусковым механизмом революции 1905-1907 гг. Ударной силой этой революции были городские низы, но деревня была ее важным тылом. Во время подъема революционного движения в октябре очагами наиболее сильных крестьянских волнений были Саратовская, Тамбовская и Черниговская губернии. Крестьяне жгли усадьбы и захватывали хлеб, приготовленный к вывозу. При этом управляющий Министерством внутренних дел П. Дурново признавал, что «при недостаточности ч войск в Саратовской губ. преступное крес-° тьянское движение не могло быть локали-| зовано»76 — то есть крестьян можно сдер-£ жать только войсками, а не убеждением ^ или какими-то мерами помощи. Во всяком I случае, губернатор Столыпин обратился за § войсками, и пока они не прибыли, ничего £ поделать не мог. Плохая рекомендация для
0 благосостояния крестьян в Российской им° перии. Волнения в это время происходили ® также в Полтавской, Xарьковской, Курс-| кой, Пензенской, Воронежской, Казанской,
^у Екатеринрославской, Нижегородской губерниях. В конце года восстаниями были
1 охвачены также Эстляндия, Лифляндия и
3 Бессарабия. Можно ли этот ряд привязать
4 к очагам оскудения? Мы видим здесь и эе Центральное Черноземье, и Новороссию, и й Запад империи. Везде крестьяне не считали == оправданным право частной собственнос-
5 ти помещика на землю, которая, по мнению
самих крестьян, была полита «кровью их дедов при крепостном праве»77.
Сообщения о крестьянских выступлениях рисуют разные картины. Одни крестьяне готовы рисковать жизнью и свободой за хлеб, потому что очень голодны. Другие борются за землю и стремятся изгнать помещика из своей местности. Третьи — маргинальные элементы — гуляют и пьянствуют. Но бунтующие иногда выдвигали очень умеренные требования: чтобы помещики отдавали им землю в аренду по 2-6 рублей78. Это показывает, насколько тяжела была арендная плата, если крестьяне готовы были идти на бунт ради ее снижения.
Таким образом, не столько голод, сколько весь комплекс последствий половинчатой реформы 1861 г. и связанных с ними особенностей модернизации вел к накоплению горючего материала для будущей революции. Но эту революцию начал город. И ее исход зависел от города.
Медленный рост благосостояния крестьян не спасал страну от угрозы революции, а балансирование уровня жизни значительной части населения на грани голода — еще не было достаточным условием начала революции или хотя бы крестьянской войны.
Поскольку дискуссия о благосостоянии крестьянства была анонсирована как поиск причин российских революций, участники обсуждения застрагивают и другие факторы социальной дестабилизации. Прежде всего, их внимание не должно было пройти мимо обострения борьбы в элите.
П.В. Турчин считает, что дело в «перепроизводстве элиты». Численность учащихся в 1857-1897 гг. выросла в 4 раза, а число чиновников — на 21 %. В результате образовался значительный слой лишних людей, которые принялись бороться со старой элитой за место под солнцем. «Перепроизводство элиты, которое развилось к концу века, оказалось гораздо более серьезной проблемой и привело (вкупе с шоком Первой мировой войны) к краху государства и гражданской войне»79. Набежала образованщина, сбила народ с понталыку и заставила простых людей резать друг дружку. П.В. Турчин трактует этот процесс как аналогичный мальтузианскому. Но вызывает возражение само понятие «перепроизводство» элиты — получается, что «лишние люди» не были нужны стране, а это совершенно не так, учитывая дефицит квалифицированных кадров в России. Дело не в
том, что ненужные образованцы принялись ломать здоровое древо Империи, а в том, что имевшаяся в Империи полуаристократическая система вертикальной мобильности не обеспечивала нормального продвижения нужных стране образованных кадров.
Б.Н. Миронов убедительно показывает, что «перепроизводства элиты» в России не было, так как развивающийся индустриальный сектор и растущий государственный аппарат создавали новые вакансии80. Российская экономика и государство испытывала дефицит в образованных кадрах, существовала объективная потребность в них.
Проблема заключалась не в том, что «расплодилось» слишком много людей, претендовавших на место в элите, а в том, что система сделала из нужных стране образованных людей слой враждебной режиму «общественности». Аристократия сдавала свои позиции постепенно, уровень компетентности старой бюрократии вызывал критику со стороны представителей новых, модерных слоев. Это создавало напряженность в отношениях «общества» и «власти» вплоть до полной враждебности. Квалифицированным умственным трудом были заняты около полумиллиона жителей России, из которых гораздо легче рекрутировался офицерский состав армии революции, чем сторонники «отечества спокойствия».
Фактически отрицая наличие глубокого социального кризиса в России, который привел к революции, Б.Н. Миронов и особенно М.А. Давыдов ищут причины революций в субъективных, случайных и внешних обстоятельствах. М.А. Давыдов гипертрофирует роль русско-японской войны в начале революции 1905-1907 гг., чтобы сгладить роль внутренних и более закономерных факторов (хотя и Русско-японскую войну нельзя считать явлением совершенно случайным). В итоге М.А. Давыдову картина представляется таким образом: «Власти нужно было испугаться всерьез, для чего понадобилась несчастная Японская война и спровоцированная ею революция, поставившие Россию на грань катастрофы, чтобы, наконец, уйти от нелепых представлений о своей стране и своем народе и начать осознавать, что она делала после 1861 г., какую на самом деле политику она проводила, чтобы, наконец, прислушаться к голосу здравого смысла»81. Увы, под «здравым смыслом» понимается политика Столыпина. Но, во всяком случае, пос-
ле такого заявления М.А. Давыдову трудно отрицать закономерность и даже благотворность встряски 1905-1907 гг. Власть десятилетиями шла не туда, куда требовал «здравый смысл» — революция «понадобилась». Так если понадобилась, значит не война ее «спровоцировала», а вся ситуация, которая без революции не могла разрешиться. И все же М.А. Давыдов спрашивает своих оппонентов: «на фоне, предположим, известий о победах в Манчжурии, о разгроме японцев при Порт-Артуре и пр. к Зимнему дворцу 9 января двинулись бы люди, чем-то недовольные, чего-то требующие? Что рабочие поддались бы на провокационную агитацию?»82 Чтобы ответить на этот вопрос, полезно поинтересоваться, а чем были недовольны люди, «поддавшиеся на провокационную агитацию».
Если Гапон и часть его окружения еще учитывали фактор внешнеполитических неудач, то для рабочих масс он не играл существенной роли. Когда эти неудачи действительно стали очевидными — после падения Порт-Артура, организаторам шествия 9 января было уже не до них83. Поводом для выступления стало вовсе не падение Порт-Артура, а забастовка на Путиловском заводе. Составляя петицию, лидеры ориентировались на рабочие настроения. И что же мы видим в ней? «Мы, рабочие и жители города Санкт-Петербурга разных сословий, наши жены и дети, и беспомощные старцы — родители — пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, в над нами надругаются, в нас не признают | людей, к нам относятся как к рабам, кото- | рые должны терпеть свою горькую участь £ и молчать»84. Пока никакой войны — пети- ^ ция посвящена невыносимому положению I рабочих и рассказывает об их минимальных § требованиях: 8 часовой рабочий день, учет £ мнения рабочих при определении цены за " труд, нормальные условия труда, чтобы | «можно было работать, а не находить там ® смерть от страшных сквозняков, дождя и | снега»85. Чем бы помогли победы в Манчжу- ^у рии в затыкании дыр в цеховых крышах? И чем гипотетическая победа под Порт-Арту- а ром помогла бы рабочим и безработным на- 2 кормить свои семьи? ч
«Государь, нас здесь многие тысячи, а все ± это люди только по виду, только по наружнос- й ти, — в действительности же за нами, равно = как и за всем русским народом, не признают 5
ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения. Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелился поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу.»86 Так где же война? Ах, вот здесь между делом: «Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную войну и все дальше и дальше ведет Россию к гибели. Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят... Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь?»87
Петиция призывает царя разрушить стену между ним и его народом путем введения народного представительства. В последний момент перед распространением были вписаны требования свободы слова, печати, отделения церкви от государства и прекращения Русско-японской войны (о котором раньше как-то забыли)88. Требование прекращения войны вошло 4-м пунктом во второй раздел, став одним из 18 требований и одним из самых неконкретных (как прекратить, на каких условиях?). Куда подробнее расписаны политические требования, ч включая политическую амнистию, ответс-° твенность министров перед народом (то | есть — парламентом), всеобщее образование с за государственный счет. Рабочих не устра-^ ивало и то, что государство стимулирует не I свою, а чужую экономику — они требовали § размещения военных заказов только на оте-£ чественных предприятиях. Среди мер «про-
0 тив нищеты народной» — и отмена косвен° ных налогов с заменой их прогрессивным ® налогообложением, и создание для решения | спорных вопросов с предпринимателями
^у выборных рабочих комиссий на предприятиях, без согласия которых невозможны
1 увольнения. Здесь и 8-часовой рабочий день,
3 и выработка закона о страховании рабочих89.
4 Нет, не военные поражения привели к рево-эе люции, а социальный кризис в городах.
й Не будем забывать, что решающий на-== тиск революции на самодержавие, который
5 привел к изменению политической струк-
туры России, произошел в октябре 1905 г. К этому времени война-то уже кончилась. И среди требований забастовщиков нет никакой войны, их волнуют совсем другие вопросы — те же, что и 9 января.
Так что и начало революционных событий, и лозунги рабочего движения не подтверждают версию о решающей роли военных поражений в начале революции. И уже совсем странно видеть в Русско-японской войне причины октябрьского и последующих всплесков революции. Революция 1905-1907 гг. имела, прежде всего, внутренние, социальные причины, и первейшая из них — положение рабочего класса. Это положение было связано с аграрным кризисом, но он был не единственной причиной проблем.
Была ли в конце 1904 — январе 1905 гг. у самодержавия возможность избежать революции, проведя межформационную реформу? Возможно. Однако вполне закономерно, что правящая в то время бюрократия с ее социальной базой, воспитанием и идеологией этим шансом не воспользовалась.
Трагическая неспособность пойти на диалог с рабочим движением 9 января 1905 г. привела к катастрофе, которая и подорвала легитимность самодержавия в глазах городских слоев. Никто не заставлял власть устраивать эту бойню. Или во всем опять виноваты хитрецы из «контрэлиты»?
Б.Н. Миронов, в ходе этой дискуссии увлекшийся теорией заговора, считает, что «разрушение идеологических основ империи произошло не стихийно, а было тщательно и умело осуществлено оппозицией в борьбе за власть»90. Я еще понимаю, что оппозиция воспользовалась недовольством масс. Но она не могла быть причиной этого недовольствта. И уж, во всяком случае, не оппозиция приняла решение разгонять массы населения войсками 9 января.
Солидаризируясь со сторонниками теории заговора применительно к событиям 1917 г., Б.Н. Миронов обосновывает свою позицию публикацией С.В. Куликова, в которой вроде бы «приводятся новые данные», подтверждающие, что в ходе Февральской революции был осуществлен план переворота А. Гучкова и его сотрудников91. Но эта «сенсация» не убедила оппонентов Б.Н. Миронова, ведь на поверку оказалось, что «новые данные» — это гипотетические рассуждения социал-демократа Н.И. Иорданского о возможности такого заговора92. Очень хруп-
кое основание для объяснения революционного процесса.
Надо сказать, что в итоге дискуссии Б.Н. Миронов встал на более взвешенную позицию. Отвечая А.В. Островскому (которого он в свою очередь критикует за приверженность теории заговора, правда применительно совсем к другим темам), Б.Н. Миронов так пишет о причинах революции: «Модернизация протекала неравномерно, в различной степени охватывая экономические, социальные, этнические, территориальные сегменты общества; город больше, чем деревню, промышленность больше, чем сельское хозяйство. Наблюдались побочные разрушительные последствия в форме роста социальной напряженности, девиантности, насилия, преступности и т.д. На этой основе возникали серьезные противоречия и конфликты. Рост экономики стал дестабилизирующим фактором даже в большей степени, чем стагнация, так как вызвал изменения в ожиданиях, образцах потребления, социальных отношениях и политической культуре, которые подрывали традиционные устои старого режима. Если бедность плодит голодных, то улучшения вызывают более высокие ожидания. Военные трудности после длительного периода повышения уровня жизни также послужили важным фактором революции.
Таким образом, именно высокие темпы и успехи модернизации создавали новые противоречия, порождали новые проблемы, вызывали временные и локальные кризисы, которые при неблагоприятных обстоятельствах перерастали в большие, а при благоприятных могли бы благополучно разрешиться. Революции на фоне бесспорных успехов модернизации — один из главных и принципиальных выводов книги... Общество, находящееся в процессе трансформации от традиционализма к современности, является хрупкой структурой вследствие болезненности перестройки и роста напряженности и конфликтности. Серьезные испытания переносятся с трудом, и при перенапряжении сил возможна революция как откат в прошлое или как прыжок в будущее»93.
Этот взгляд уже вызывает куда меньше возражений и показывает, что дискуссия благотворно сказалась на позиции либеральной историографии. Спасительные «благоприятные обстоятельства» не явились, кризисы разрослись и погубили «хруп-
кую структуру». Уже одно это показывает, насколько противоречив «принципиальный вывод» о «бесспорных успехах». Успехи были, но, мягко говоря, спорные, противоречивые и «болезненные». Однако в своей книге Б.Н. Миронов упорно сдвигает акценты в оптимистическую сторону. В этом оптимизме есть актуально-политический смысл: «Если цель всех социальных изменений состоит в том, чтобы улучшить жизнь людей, модернизацию имперской России следует признать успешной, несмотря на все издержки. Это дает основания для исторического оптимизма, который тем более оправдан, что самых впечатляющих успехов Россия добилась в 1861-1914 гг. — после Великих реформ, в условиях рыночного хозяйства и относительной гражданской и экономической свободы. Примерно в таких обстоятельствах наша страна находится в настоящее время, и ничто не мешает ей повторить успех 150-летней давности — занимать в течение длительного времени первое место в Европе по темпам экономического роста и общего развития»94. При всем скептическом отношении к «общему развитию» нынешней РФ, все же в XXI веке у нас пока не было ничего подобного голоду 1891 г., баррикадных боев в крупных городах и прочих черт «общего развития» Российской империи. Но если развитие России будет продолжаться столь же «успешно», возможно страна действительно деградирует к уровню Российской империи и повторит ее «успешное развитие» с тем же революционным результатом. в
Раз дела у Империи обстояли оптимис- | тично, а кончилось все крахом, значит, кто-то | подставил подножку России, бодро шагавшей £ в светлое завтра. В своей книге Б.Н. Миронов ^ придает тайным политическим пружинам, I «РЯ-кампании» либералов значение решаю- § щего фактора революции, ссылаясь при этом £ то на домыслы потерпевших крах царских " чиновников, то на современных публицистов | (вроде памфлета Н. Старикова «Не револю- ® ция, а спецоперация!»)95. |
Дискуссия, таким образом, показала од- ^у носторонность оценки причин революции обеими сторонами. С.А. Нефедов видит их а в активности недовольного своей жизнью 2 (в том числе и голодающего) крестьянства, ч а Б.Н. Миронов — в сознательных действи- ± ях либеральной интеллигенции. Между тем й революция не могла бы состояться, если бы = действовала лишь одна из этих сил. Более 5
того, и вместе они не смогли бы совершить революцию без рабочего класса, настроение которого определялось его тяжелым социальным положением.
3>
су
1 Так называется статья С.А. Нефедова, где обсуждается проблема благосостояния, и сборник, где, помимо интернета и исторических журналов, высказались основные участники дискуссии.
2 В соответствии со взглядами Т. Мальтуса быстрый рост населения ведет к голоду. Мальтузианский кризис, с чем согласны и участники дискуссии, характерен, прежде всего, для аграрного общества. Но появление индустриального сектора не отменяет этот кризис сразу. Просто наряду с мальтузианской тенденцией появляется другая, которая постепенно усиливается. Более того, начало индустриального перехода может стимулировать демографический кризис, несколько снижая смертность и стимулируя рождаемость новыми надеждами для населения (иногда напрасными), что ведет к демографическому буму. Явление, хорошо известное для индустриального перехода. Проблема решается только после того, как лишняя рабочая сила устраивается в индустриальном секторе. Но это ведь происходит далеко не сразу. Соответственно, мальтузианский кризис оказывается одной из составляющих болезненной социальной ломки, которая сопровождает переход от аграрного общества к индустриальному. И в этом качестве он существовал в России, влиял на ситуацию, но, на мой взгляд, ключевым фактором, тем более основной причиной революции не был.
3 Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. Новосибирск, 2001. С. 104.
4 Нефедов С.А. О причинах Русской революции. // О причинах Русской революции. М., 2010. С. 55.
5 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? Доходы и повинности российского крестьянства в 1801-1914 гг. // О причинах Русской революции. М., 2010. С. 105.
6 Там же. С. 87.
7 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? С. 88.
8 Литвак Б.Н. Переворот 1861 г. в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М., 1991. С. 145.
9 Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. С. 105.
10 Литвак Б.Н. Переворот 1861 г. в России... С. 157-159.
11 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? С. 87.
12 Там же. С. 88.
13 Литвак Б.Н. Переворот 1861 г. в России. С. 157, 160.
14 Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. С. 102.
15 Гринин Л.Е. Мальтузианско-марксова ловушка и русские революции. // О причинах Русской революции. С. 205.
16 Например: Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 года. М., 1955. Ч. 2. С. 369.
17 Нефедов С.А. О причинах Русской революции. С. 50.
18 Миронов Б.Н. Ленин жил, Ленин жив, но вряд ли будет жить. // О причинах Русской революции. С. 117.
19 Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. С. 116.
20 Корелин А.П. Столыпинская аграрная реформа в аспекте земельной собственности. // Собственность на землю в России: история и современность. М., 2002. С. 242.
21 Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. С. 16.
22 Цит. по: Давыдов М.А. Об уровне потребления в России в конце XIX — начале ХХ в. // О причинах Русской революции. С. 233.
23 Мирнов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? С. 98.
24 Литвак Б.Н. Переворот 1861 г. в России. С. 155.
25 Нефедов С.А. О причинах Русской революции. С. 43.
26 Мирнов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? С. 93-94.
27 Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России. С. 324.
28 Мирнов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? С. 87.
29 Там же. С. 72.
30 Зырянов П.Н. Поземельные отношения в Русской крестьянской общине во второй половине XIX — начале ХХ века. // Собственность на землю в России: история и современность. С. 160.
31 Литвак Б.Н. Переворот 1861 г. в России. С. 179.
32 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? С. 99.
33 Нефедов С.А. О причинах Русской революции. С. 30.
34 Там же. С. 36. По его оценке затраты на фураж возросли до 7 пудов в начале века из-за распашки пастбищ (С. 353) При этом в современной историографии встречаются и более критические оценки ситуации в Российской империи. По мнению А.П. Корелина минимальное необходимое потребление с учетом фуража составляло 25,5 пудов на человека, а душевые сборы — только 16,6-18 пудов (Первая революция в России. Взгляд через столетие. М., 2005. С. 42.).
35 Нефедов С.А. О причинах Русской революции. С. 38.
36 Миронов Б.Н. Сыт конь — богатырь, голоден — сирота: питание, здоровье и рост населения России второй половины XIX — начала ХХ века. // Отечественная история. № 2. 2002. С. 37.
37 Он же. Благосостояние населения. С. 293. С учетом поправок на сайте bmironov.spb.ru
38 Нефедов С.А. Уровень жизни населения дореволюционной России. // Вопросы истории. 2011. № 5. С. 128.
39 Б.Н. Миронов и М.А. Давыдов считают, что статистические данные Центрального статистичес-
кого комитета (ЦСК) МВД, на которые опираются С.А. Нефедов и другие исследователи, занижены, и необходима поправка в 10 %, чтобы обосновать более высокое потребление крестьян. Не очень понятно, правда, почему именно 10 %, а не 20 или 30. М.А. Давыдов, подвергнув критике российскую сельскохозяйственную статистику, утверждает: «вышесказанное не означает, что 100 % показаний российской сельскохозяйственной статистики неверны. Однако по меньшей мере наивно на этих данных строить безоговорочную модель душевого потребления с подсчетом якобы реальных сотых долей пудов и процентов и полагать, что эти построения соответствуют действительности» (Указ. соч. С. 231). Впрочем, это замечание бьет не только по С.А. Нефедову, но и по Б.Н. Миронову. С.А. Нефедов, критикуя источники Б.Н. Миронова, утверждает: «Таким образом, из данных Б.Н. Миронова нельзя сделать никаких выводов о динамике доходов крестьянского населения России, и тем более, о пересмотре мальтузианской трактовки российского кризиса» (Нефедов С.А. О мальтузианском кризисе в России. // О причинах русской революции. С. 113).
40 Нефедов С.А. Россия в плену виртуальной реальности. // О причинах русской революции. С. 357.
41 Миронов Б.Н. Благосостояние населения... С. 279.
42 Там же. С. 653.
43 Нефедов С.А. Уровень жизни населения в дореволюционной России. // «Вопросы истории». 2011. № 5. С.131-133.
44 Цирель С.В. Почему в России произошла революция? // О причинах русской революции. С. 186.
45 Миронов Б.Н. Ленин жил. С. 127.
46 Там же. С. 117.
47 Там же. С. 125.
48 Миронов Б.Н. Развитие без мальтузианского кризиса. Гиперцикл российской модернизации. В XVIII — начале ХХ в. // О причинах русской революции. С. 337.
49 Цирель С.В. Почему в России произошла революция? С. 194.
50 Миронов Б.Н. Ленин жил. С. 125-126.
51 Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 249.
52 Там же. С. 259.
53 Там же. С. 260. Б.Н. Миронов оценивает число жертв в 500 тысяч, из которых около 300 тысяч умерли от холеры, сопутствующей голоду (Миронов Б.Н. Благосостояние населения. С. 571).
54 Нефедов С.А. О причинах русской революции. С. 4243. М.А. Давыдов показывает, что в дальнейшем объемы импорта машин выросли, и спрашивает, почему Нефедов берет «для примера» 1907 год (С. 232). Это как раз понятно — Нефедов обсуждает причины революции 1905-1907 гг., а не результаты столыпинской реформы. А вот Б. Н. Миронов полностью отри-
цает правомерность данных С.А. Нефедова, ссылаясь на приведенный им источник.
55 Миронов Б.Н. Развитие без мальтузианского кризиса. С. 295.
56 Гринин Л.Е. Мальтузианско-марксова ловушка. С. 207.
57 Миронов Б.Н. Ленин жил. С. 115.
58 Нефедов С.А. А при чем тут Ленин? // О причинах русской революции. С. 137.
59 Миронов Б.Н. Благосостояние населения. С. 644.
60 Миронов Б.Н. Развитие без мальтузианского кризиса. С. 289.
61 Цирель С.В. Почему в России произошла революция? С. 180.
62 Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 243.
63 Д Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 244-245. Б.Н. Миронов, ссылаясь на данные М.А. Давыдова, не заметил этого обстоятельства и пишет о снижении доли экспорта в период с 1889-1893 гг. до 1909-1913 гг. (С. 286). Между тем при обсуждении причин революции 1905 г. такое «сглаживание» недопустимо.
64 Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 248.
65 Там же. С. 227.
66 Нефедов С.А. Давайте будем корректны. // О причинах русской революции. С. 280.
67 Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 244-245.
68 Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. С. 145.
69 Поездка «на голод». Записки члена отряда помощи голодающим Поволжья (1912г.). URL: http://www.miloserdie. ru/index.php?ss=2&s=12&id=502 (дата обращения: 20.06.2013).
70 Поездка «на голод».
71 Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 254-255.
72 Там же. С. 254.
73 Там же. С. 259.
74 Тогда уж на долю недоедания может приходиться около 300 тыс. жизней, так как в 1905 г. продолжалась русско-японская война, которая унесла несколько десятков тысяч жизней, а в 1905-1906 гг. происходили вооруженные столкновения в самой России.
75 Нефедов С.А. О причинах русской революции. С. 41.
76 Революция 1905-1907 гг. в России. Документы и материалы. Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 года. Ч. 2. М., 1955. С. 369.
77 Там же. С. 394.
78 Там же. С. 435-436.
79 Турчин В.П. Причины революционного кризиса в России 1905-1917 гг. // О причинах русской революции. С. 173.
aä
СУ
80 Миронов Б.Н. Развитие без мальтузианского кризиса. С. 299.
81 Давыдов М.А. Об уровне потребления в России. С. 265.
82 Там же. С. 272.
83 Кавторин В. Первый шаг к катастрофе. 9 января 1905 года. Л.,1992. С. 315; Ксенофонтов И.Н. Георгий Гапон: вымысел и правда. М., 1996. С. 69.
84 Цит. по: Пазин М. «Кровавое воскресенье». За кулисами трагедии. М., 2009. С. 122-123.
85 Там же. С. 123.
86 Там же. С. 123-124.
87 Там же. С. 124.
88 Ксенофонтов И.Н. Георгий Гапон. С. 88.
89 Пазин М. «Кровавое воскресенье». С. 126.
90 Миронов Б.Н. Развитие без мальтузианского кризиса. С. 290.
91 Там же. С. 341.
92 Нефедов С.А. Россия в плену виртуальной реальности. С. 361.
93 URL: http://bmironov.spb.ru/sochist.php?mn= 2&lm=1&lc=art24 (дата обращения: 20.06.2013).
94 Миронов Б.Н. Благосостояние населения. С. 690.
95 Там же. С. 665-666.
aä
СУ
