CC BY
105
ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
УДК 947
ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИИ РОССИЙСКОГО АГРАРНОГО ОБЩЕСТВА В КОНТЕКСТЕ ДЕМОГРАФИЧЕСКИ-СТРУКТУРНОЙ ТЕОРИИ1
© Сергей Александрович Нефедов
Институт истории и археологии УрО РАН, г. Екатеринбург, Россия, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник, e-mail: valcan@mail.ru
В статье предпринимается попытка применить структурно-демографическую теорию к истории российского аграрного общества. Автор подчеркивает главную особенность российской истории, связанную с колонизацией огромной территории и замедленным развитием демографических циклов. Вместе с тем, выделяются определенные сходства с демографическими процессами в Соединенных Штатах Америки периода колонизации Запада и Римской республике последних веков до нашей эры.
Ключевые слова: структурно-демографическая теория; аграрное общество; компаративный анализ.
«Демографические приливы и отливы есть символ жизни минувших времен, - писал Фернан Бродель, - это следующие друг за другом спады и подъемы, причем первые сводят почти на нет - но не до конца! - вторые. В сравнении с этими фундаментальными реальностями все (или почти все) может показаться второстепенным... Растущее население обнаруживает, что его отношения с пространством, которое оно занимает, с теми богатствами, которыми оно располагает, изменились... Возрастающая демографическая перегрузка нередко заканчивается - а в прошлом неизменно заканчивалась - тем, что возможности общества прокормить людей оказывались недостаточными. Эта истина, бывшая банальной вплоть до XVIII в., и сегодня еще действительна для некоторых отсталых стран... Демографические подъемы влекут за собой снижение уровня жизни, они увеличивают... число недоедающих нищих и бродяг. Эпидемии и голод - последний предшествует первым и сопутствует им -восстанавливают равновесие между количеством ртов и недостающим питанием. Если необходимы какие-либо конкретные данные,
1 Статья подготовлена по результатам НИР по Государственному контракту № 14.740.11.0206 от
15.09.2010 в рамках ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 20092013 гг.
касающиеся Запада, то я бы отметил длительный рост населения с 1100 по 1350 год, еще один с 1450 по 1650, и еще один, за которым уже не суждено было последовать спаду - с 1750 года. Таким образом, мы имеем три больших периода демографического роста, сравнимые друг с другом... Притом эти длительные флуктуации обнаруживаются и за пределами Европы, и примерно в то же время Китай и Индия переживали регресс в том же ритме, что и Запад, как если бы вся человеческая история подчинялась велению некоей первичной космической судьбы, по сравнению с которой вся остальная история была истиной второстепенной» [1].
Периоды демографических подъемов и последующих резких спадов, о которых говорит Бродель, - это то, что школа «Анналов» называла «вековыми циклами», «Secular cycles». Что такое «вековой цикл»? Бродель не ссылается прямо на Мальтуса, но его ученик Эммануэль Леруа Ладури откровенно говорил о мальтузианской природе «вековых циклов». Как известно, главный постулат Мальтуса заключался в том, что «количество населения неизбежно ограничено средствами существования» [2]. Поэтому рост населения приводит к нехватке продуктов питания, что отражается в росте цен и ренты, в падении реальной заработной платы и в уменьшении потребления. Уменьшение по-
требления, в свою очередь, влечет замедление роста населения, а затем и его сокращение до уровня, определяемого средствами существования (или ниже его). Пищи теперь становится достаточно, заработная плата возрастает, потребление увеличивается - но затем процесс повторяется: «возобновляются прежние колебания, то в сторону возрастания, то в сторону уменьшения населения» [2, с. 9, 18-22].
Идеи Мальтуса были восприняты крупнейшими экономистами «классической школы» (Ж.Б. Сэй, Дж. Милль и др.). Давид Рикардо включил эти положения в разработанную им теорию заработной платы, вследствие чего вся теория получила название мальтузианско-рикардианской [3]. В 1934 г. немецкий историк и экономист Вильгельм Абель установил, что в Европе имелся период роста цен в XIII - начале XIV в., сменившийся затем падением цен в XV в. и новым ростом в XVI - начале XVII в. При этом повышение цен сопровождалось падением заработной платы и относительным ростом населения; периоды падения цен и роста заработной платы, наоборот, соответствовали периодам уменьшения численности населения [4]. В. Абель пришел к выводу, что эти процессы соответствуют положениям теории Мальтуса-Рикардо; таким образом, было доказано существование вековых циклов в истории Европы.
Работы В. Абеля нашли широкий отклик в среде историков разных стран. Тема мальтузианской цикличности демографических и экономических процессов в Европе нашла подробное отражение в трудах М. Постана, Б. Слихера ван Бата, Р. Мунье, К. Чиппола, Д. Гласса и Д. Эверслея и других авторов [59]. Большую роль в разработке этой теории играла французская школа «Анналов», в частности работы Ж. Мевре, П. Губера, Ж. Дю-би, Э. Лабрусса, Ф. Броделя, Э. Леруа Ладю-ри, П. Шоню [10-14].
Новый этап в развитии концепции вековых циклов был связан с появлением демо-графически-структурной теории Джека Гол-дстоуна [15]. Отличительной чертой демо-графически-структурной теории является новый, структурный подход: в то время как неомальтузианская теория рассматривала население и экономику в целом, демографи-чески-структурная теория рассматривает
структуру - народ, государство и элиту - и анализирует взаимодействие элементов этой структуры в условиях роста населения. По Дж. Голдстоуну, государство, элита и народ находятся в состоянии постоянной борьбы за ресурсы и динамику этой борьбы необходимо учитывать при определении тех ресурсов, «средств существования», которые остаются у простого народа.
Опираясь на работы Э. Леруа Ладюри, Д. Григга и Дж. Голдстоуна, можно привести следующее описание фаз характерного для традиционного общества классического векового цикла [16]. Первая фаза, фаза роста или фаза востановления, начинается после демографической катастрофы, завершившей предыдущий цикл. Для этой фазы характерно наличие больших пространств свободных земель и, благодаря этому, быстрый рост населения, рост посевных площадей, низкие, но постепенно растущие цены на хлеб, высокая реальная заработная плата, относительно высокий (но постепенно понижающийся) уровень потребления, низкий уровень земельной ренты, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений. Поскольку крестьяне обеспечены землей и пропитанием, то они не стремятся заниматься ремеслом и не испытывают потребности в аренде; соответственно, для фазы роста характерно ограниченное развитие городов и ремесел, незначительное развитие аренды и ростовщичества.
После исчерпания ресурсов свободных земель наступает вторая фаза - период сжатия, этот термин предложен известным турецким историком Халилом Инальчиком [17]. Для фазы сжатия характерны отсутствие свободных земель, крестьянское малоземелье, высокие цены на хлеб, низкий уровень реальной заработной платы и потребления основной массы населения, стихийное ограничение рождаемости, замедление или прекращение демографического роста, высокий уровень земельной ренты, частые сообщения о голоде, эпидемиях и стихийных бедствиях, разорение крестьян-собственников, распространение ростовщичества и аренды, высокие цены на землю, рост крупного землевладения, уход разоренных крестьян в города, где они пытаются заработать на жизнь ремеслом или мелкой торговлей, рост городов, развитие ремесел и торговли, большое коли-
чество безработных и нищих, голодные бунты и восстания, активизация народных движений под лозунгами передела собственности и социальной справедливости, попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа, тенденция к увеличению централизации и установлению этатистской монархии, попытки увеличения продуктивности земель, в частности, с помощью ирригации и мелиорации, поощрительная политика в области колонизации и эмиграции, ввоз продовольствия из других стран (или районов), внешние войны с целью приобретения новых земель и понижения демографического давления; непропорциональный (относительно численности населения) рост численности элиты; рост конкуренции за статусные позиции в среде элиты; фрагментация элиты; функционирование государственного хозяйства на грани финансового кризиса, длительные периоды хронического финансового кризиса государства; обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом; оппозиционные государству фракции элиты пытаются поднять народ на восстание или присоединяются к народным восстаниям; ослабление официальной идеологии и распространение диссидентских течений.
Экономическая ситуация в этот период неустойчива, у крестьян отсутствуют необходимые запасы зерна, и любой крупный неурожай или война могут привести к голоду и экосоциальному кризису. «Экономика предельно напряженная», - писал П. Шоню [18].
Третья фаза векового цикла - это фаза экосоциального кризиса; для этого периода характерны голод, эпидемии, восстания и гражданские войны, внешние войны, гибель больших масс населения, принимающая характер демографической катастрофы, разрушение или запустение многих городов, упадок ремесла и торговли, высокие цены на хлеб, низкие цены на землю, гибель значительного числа крупных собственников и перераспределение собственности, социальные реформы, в некоторых случаях принимающие масштабы революции, порождающей этатистскую монархию.
В неомальтузианской интерпретации история России, так же как и история любой страны, складывается из вековых циклов. Первый из этих циклов начался с создания
централизованного Московского царства в конце XV в. и завершился Великой смутой и демографической катастрофой в начале
XVII в. Второй цикл начался в 1620-х гг., и, в соответствии с неомальтузианской теорией, в
XVII в. мы наблюдаем характерные признаки периода восстановления: наличие большого количества свободных земель, быстрый рост населения, рост посевных площадей, низкие цены на хлеб, относительно высокие заработная плата и уровень потребления, низкий уровень земельной ренты, низкий уровень налогов, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, относительно ограниченное развитие городов, относительно ограниченное развитие ремесел, незначительное развитие ростовщичества [19].
Это те явления, которые можно интерпретировать, исходя из демографически-структурной теории. Однако задачей данной статьи является не констатация этих общих моментов, а анализ особенностей, отличающих российский цикл от классического демографического цикла. Главная из этих особенностей - это расширение территории Российского государства и связанный с этим обстоятельством процесс колонизации. Описание классического демографического цикла не предусматривает возможности увеличения ресурсов («средств существования») народа за счет расширения территории. В то же время в истории известно несколько «аномальных» циклов, происходивших в условиях расширения территории. Один из таких циклов - это цикл времен Римской республики, которая наделяла плебеев землей, отнятой у покоренных италиков [20]. Постоянное расширение территории Рима привело к тому, что рост населения не ограничивался «средствами существования» и фаза роста оказалась чрезвычайно продолжительной -около двух столетий (с середины IV до середины II в. до н. э.). За это время число римских граждан увеличилось почти в три раза; более того, наличие обширных земель у римской знати в сочетании с недостатком рабочей силы привело к ввозу в Италию рабов-военнопленных и распространению плантационного рабства [20].
В России процесс расширения территории начался в 1640-х гг. со строительства Белгородской черты; одновременно проис-
ходила колонизация черноземных областей. Сочетание процесса восстановления в центральных областях с колонизацией Северного Черноземья обусловило очень быстрый рост населения. При этом посевные площади расширялись даже более быстро, чем росло население, следствием чего было падение хлебных цен в конце столетия и сохранение относительно высокого уровня жизни на протяжении всего периода (за исключением северных областей) [19].
Обращаясь к анализу взаимодействий в рамках структуры «государство - народ -элита», необходимо констатировать существование после Смуты диспропорции между численностью крестьян и численностью дворянства. Численность крестьян после демографической катастрофы резко уменьшилась, население поместий и вотчин сократилось; это привело к тому, что в центральных уездах в среднем на одного вотчинника приходилось лишь 4,2 крестьянских двора [21]. Этот дисбаланс усугублялся низким уровнем ренты, поэтому дворянство (в соответствии с прогнозом демографически-структурной
теории) требовало предоставить ему возможность повысить ренту путем более эффективного прикрепления крестьян к земле. В конечном счете, усиливающееся давление дворянства заставило правительство утвердить крепостническое Уложение 1649 г. С теоретической точки зрения закрепощение представляло собой трансформацию структуры - качественное изменение отношений между ее элементами и масштабное перераспределение ресурсов в структуре «государство - народ - элита».
Исторические примеры показывают, что закрепощение крестьян было обычным явлением для первой фазы демографического цикла - в том случае, когда она происходит в условиях колонизации. Оценивая общее направление развития русского общества, Б.Д. Греков писал, что «в России происходило то же самое, что и Литве, и в Польше, и в Прибалтике, и в Восточной Пруссии» [22]. «Как и в ранней европейской Америке, - писал Фернан Бродель, - главной проблемой здесь было удержать человека, который был редок, а не землю, которой было сверх всякой меры. И именно это было причиной, которая, в конечном счете, навязала крепостничество» [23]. Конечно, имелось сущест-
венное отличие между Восточной Европой и Америкой: в Америку (и в римскую Италию) рабов привозили из других стран, а в Восточной Европе местное дворянство порабощало местных крестьян. Но, в конечном счете, распространение рабства и крепостничества было продиктовано одинаковыми экономическими условиями, а именно, условиями колонизации: наличием обширных свободных земель и недостатком рабочей силы. Именно эти общие экономические условия, указывал С.М. Соловьев, привели к господству крепостничества и рабства не только в Восточной Европе, но и в американских колониях [24].
Еще одна трансформация структуры российского общества в конце XVII - начале XVIII в. была связана с т. н. «военной революцией» - созданием регулярной армии и возвышением этатистской абсолютной монархии [25-28]. Эта трансформация структуры принесла с собой перераспределение ресурсов в пользу государства, значительное увеличение налогов на крестьян и отягчение служебных повинностей дворянства. Армия, созданная Петром I, утвердила господство России в Восточной Европе. С точки зрения демографически-структурной теории наибольшее значение имел не выход России к Балтийскому морю, а прекращение татарских набегов и, в дальнейшем, завоевание Крыма. Это сделало возможным освоение обширных областей Южного Черноземья, что означало новое значительное расширение ресурсов русского этноса; эта колонизация Черноземья была основным содержанием экономической истории России XVIII и первой половины XIX в.
Как отмечалось выше, непрерывный процесс колонизации придает истории России сходство с историей Америки и с историей республиканского Рима. С одной стороны, он надолго отсрочил наступление перенаселения и Сжатия, обусловил быстрый рост населения и необычно большую продолжительность демографического цикла. В середине XVII в. население России (ок. 5 млн) в три с лишним раза уступало населению Франции, к концу XVIII в. оно достигло 37 млн и почти в полтора раза превысило население Франции (26 млн) [29, 30]. К этому времени Франция, не имевшая возможностей для колонизации, была уже перенаселе-
на, и в стране разразился экосоциальный кризис, завершавший демографический вековой цикл. В России благодаря освоению Черноземья вековой цикл продолжался еще 120 лет, и его общая продолжительность составила три столетия (как и в республиканском Риме). Во многих странах Америки (например, в США) демографический цикл, начавшийся с европейской колонизации, продолжается до сих пор - но теперь, в условиях демографической и технической модернизации, его закономерности существенно отличаются от классических.
Отягчение служебных обязанностей дворянства в результате петровских реформ вызвало борьбу за ресурсы между дворянской элитой и государством. Эта борьба завершилась поражением государства. Решающим событием в этом процессе было «освобождение дворянства» Петром III. «По существу, своими законодательными актами он совершил революцию в системе социальных отношений России, - пишет А.Б. Каменский, -в борьбе с государством дворянство одержало окончательную победу» [31]. В последующие десятилетия произошла новая трансформация структуры, включавшая превращение дворянства в сословие независимых собственников, отягчение крепостного права, приблизившее положение крепостных к положению рабов, масштабное перераспределение ресурсов в пользу дворянства, выразившееся в резком сокращении реального размера налогов и росте ренты [19, с. 167180]. В правление Екатерины II, а затем после убийства Павла I, дворянство диктовало правительству свою политическую волю. М.М. Сафонов писал, что «у дворянства было испытанное средство контролировать действия правительства и без «конституции», пресекать любые попытки отклониться от дворянской линии - дворцовый переворот. Это было проверенное и надежное средство, оно всегда действовало как потенциальная угроза» [32].
Трансформация структуры при Петре III и Екатерине II еще более приблизила Россию к образцу американских стран с характерным для них распространением рабовладельческих плантаций и (скрытым или явным) господством плантаторской олигархии. Первая половина XIX в. была временем расцвета барщинных плантаций Черноземья. Несмот-
ря на продолжавшиеся процессы колонизации, к середине XIX в. рост барщины в Центрально-Черноземном районе привел к сокращению ресурсов народа; крепостным крестьянам, которые находились на положении, близком к положению рабов, был оставлен лишь минимум средств существования. Средний надел крестьян района в конце
XVIII в. составлял 1,3-1,7 десятин на душу, к середине XIX в. он уменьшился до 1,0-1,3 десятин на душу [33, 34]. «Приобретенные крестьянами от их помещиков выгоды обеспечивали им лишь минимум средств существования, - подчеркивал А. Д. Повалишин, - и не давали возможности даже в отдаленном будущем думать об улучшении этого положения... Наоборот, весь ход развития помещичьего хозяйства давал основание заключить о переходе крестьян в совершенное рабство...» [35].
Стремление регулировать жизнь крепостных крестьян привело к вмешательству помещиков в общинные распорядки. Еще в
XVII в. отмечались случаи, когда вотчинники предписывали крестьянам переделять землю по «душам» или по трудоспособности дворов. К середине XVIII столетия уравнительные переделы по «тяглам» стали уже «старинным обычаем». «Старинное ж у нас обыкновение могущих работать крестьян разверстывать по тяглам. - писал П.И. Рычков, -разделяя по них землю.» [36]. «Крестьянство среднерусской полосы, оказавшееся в наиболее суровых условиях помещичье-вотчинной эксплуатации, обретает уравнительно-передельный тип общины», - отмечал Л.В. Милов [37]. В целях обеспечения поступления оброка и подушной подати Екатерина II стала проводить политику искусственного насаждения передельной общины в районах поселения государственных крестьян; в 1780-х гг. в губернии для проведения переделов были посланы специальные Экспедиции во главе с «директорами экономии» [38]. При Павле I практика уравнительного передела земель государственных крестьян была утверждена: ее введение аргументировалось ссылкой на порядки помещичьих хозяйств [39, 40]. Таким образом, распространение передельной крестьянской общины, которое составляло едва ли не главную особенность экономического бытия России, было следствием развития крепостничества, которое, в
свою очередь, возникло как результат колонизационных процессов, происходивших в условиях политического преобладания дворянской элиты.
Непомерные барщины и оброки напрямую влияли на биологический статус крепостных, вызывая уменьшение их роста и увеличение смертности. Увеличение крепостного населения прекратилось, а в некоторых губерниях (там, где крепостных больше всего) численность населения стала сокращаться [41]. В 1847-1849 гг. к голоду присоединились его обычные спутники - эпидемии, но вследствие постоянного недоедания огромных масс крепостных эпидемия холеры приняла катастрофический характер. По данным Министерства внутренних дел, только от холеры погибло 668 тыс. человек, а в целом по России, по некоторым оценкам, число жертв эпидемии и голода составляло около одного миллиона [42, 43]. Однако возможно, что в действительности число жертв было больше: по сравнению с уровнем смертности 1846 г. «излишек» смертей за 1847-1849 гг. только среди православного населения составлял
1,4 млн1. Голод и эпидемии сопровождались невиданной до тех пор вспышкой крестьянских восстаний - в 1848 г. было зафиксировано более 160 волнений и бунтов [45].
Голод и эпидемии 1847-1849 гг. были признаками наступившего сжатия - той фазы векового цикла, которая характеризуется недостатком ресурсов, крестьянским малоземельем, низким уровнем потребления, повторяющимися эпидемиями и голодовками, крестьянскими восстаниями и попытками проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа. Специфика российской истории заключалась в том, что сжатие наступило не в результате исчерпания земельных ресурсов, а вследствие узурпации этих ресурсов элитой. Естественное решение проблемы заключалось в возвращении народу части ресурсов, в освобождении крестьян (которое бы сопровождалось уменьшением их оброков и повинностей). Российская монархия нашла в себе силы, чтобы наперекор дворянству провести эту важнейшую социальную реформу. Освобождение крестьян означало трансформацию структуры «государство - элита - народ», существенное перераспределение ресурсов в
пользу народа и государства и в ущерб дворянству. Монархия вновь стала этатистской, т. е. заняла ведущее положение в структуре и обрела силы, чтобы регулировать отношения между другими элементами структуры [19, с. 234-242].
Поскольку само по себе развитие крепостничества было не характерно для классического векового цикла, то аналоги освобождения крестьян мы можем искать лишь в государствах, находившихся в тех же условиях постоянной колонизации, что и Россия. Таким государством, в частности, была империя Габсбургов, где крепостничество было отменено в конце XVIII в. при тех же обстоятельствах, что и в России: оно было проведено Иосифом II после голода и крестьянских восстаний в Чехии наперекор сопротивлению дворянской элиты. Голод, эпидемии и восстания имели место в Чехии в 1771-1775 гг.; уже в 1775 г. правительство издало секретный указ об ограничении барщины тремя днями в неделю, а в 1781 г. крестьяне получили свободу [46]. В России секретный указ о неукоснительном исполнении забытого павловского закона о 3-дневной барщине появился в 1853 г. после кризиса 1847-1849 гг. и подавления крестьянского восстания в Ставропольском крае [47], а вслед за тем последовало и освобождение крестьян. Конечно, свою роль в Великой реформе сыграло и поражение в Крымской войне, и стремление подражать Европе, но следует учитывать, что первый шаг был сделан еще до войны и проекты освобождения крестьян вынашивались Николаем I по крайней мере с 1830-х гг. [48].
Освобождение крепостных крестьян означало увеличение ресурсов народа, и численность населения после освобождения стала быстро расти. В 1858-1878 гг. крестьянское население Центрально-Черноземного района увеличилось на 23,8 %, среднегодовой прирост составил 1,1 % в год против 0,43 % в 1851-1857 гг. Среднегодовой прирост численности государственного крестьянства и прежде был большим (0,95 %), теперь он увеличился до 1,11 %. Огромные перемены произошли в демографическом поведении бывшего крепостного крестьянства: если раньше крепостное население убывало (со скоростью 0,1 % в год), то после освобождения эта часть крестьянского населения возрастала со скоростью 1,09 % [49, 50]. Важ-
ным специфическим фактором, определявшим высокий уровень естественного прироста, была роль общины. На Западе существование крестьянской частной собственности способствовало ограничению рождаемости [51], в России же, как отмечал П. Маслов, наделяя землей молодые семьи, община выплачивала «премию за рождаемость», и это стимулировало ранние браки [52].
Таким образом, рост населения вскоре должен был «съесть» ту прибавку ресурсов народа, которую дало освобождение крестьян. В 1861 г. на душу сельского населения приходилось 4,8 дес. надельной земли, в 1880 г. - 3,5 дес., в 1900 г. - 2,6 дес., в 1914 г. - 2,0 дес. [53]. Положение осложнялось влиянием новых факторов, нетипичных для традиционного общества и искажавших классический ход демографического цикла. Это были последствия начавшейся модернизации; одним из этих последствий было строительство железных дорог. До появления железных дорог внутренние районы России были фактически изолированы от мирового рынка; хлеб, производившийся в Центральном Черноземье, было невозможно вывозить из страны. В 1868 г. в район Орла пришла первая железная дорога, связавшая Центральное Черноземье с Ригой. Поскольку цены на европейском рынке были много выше, чем в Черноземье, то наводнившие регион торговцы начали массовую скупку хлеба для отправки в Европу. Это вызвало повышение цен на рожь с 38 коп. за пуд в 1861-1865 гг. до 57 коп. в 1869-1873 гг. Если в 1850-х гг. среднегодовой экспорт составлял 57 млн пуд., то в 1875-1880 гг. - 257 млн пуд.; вывоз хлеба давал 56 % всей стоимости экспорта. Россия стала крупнейшим в мире экспортером хлеба, в 1880-х гг. вывозилось 23 % от чистого сбора зерновых [54, 55].
Кто поставлял на рынок вывозимый из страны хлеб? При 686 млн пудов среднего ежегодного вывоза в 1909-1913 гг. помещики непосредственно поставляли на рынок лишь 275 млн пудов. Эта, казалось бы, небольшая цифра объясняется тем, что крупные землевладельцы вели собственное хозяйство лишь на меньшей части своих земель; другую часть они сдавали в аренду, получая за это около 340 млн руб. арендной платы [56, 57]. Чтобы оплатить аренду, арендаторы должны были продать (если исполь-
зовать среднюю экспортную цену) не менее 360 млн пудов хлеба. В целом с помещичьей земли на рынок поступало примерно 635 млн пудов - эта цифра вполне сопоставима с размерами вывоза.
На связь экспорта с помещичьим землевладением указывали ранее многие авторы.
А.А. Кауфман прямо писал, что «весь хлеб, который уходит за границу, идет из помещичьих экономий и с полей небольшой зажиточной части крестьянства» [53, с. 51]. Таким образом, в России сформировался новый круг товарообмена, в котором зерно, производимое на помещичьих полях, обменивалось на импортные предметы потребления. Так, например, в 1907 г. было вывезено хлеба на 431 млн руб.; взамен были ввезены высококачественные потребительские товары для высших классов на 180 млн руб.1 и 150-200 млн руб. составили расходы «русских путешественников» за границей (многие представители русской знати постоянно жили во Франции) [54, с. 383; 59]. Для сравнения, в том же году было ввезено машин и промышленного оборудования на 40 млн руб., сельскохозяйственной техники - на 18 млн руб. [58]. В 1913 г. было вывезено хлеба на 654 млн руб., расходы «путешественников» (по минимальной оценке П. Грегори) составили 324 млн руб., ввоз машин и промышленного оборудования - 110 млн руб. [60, 61].
Необходимо подчеркнуть, что ситуация в России не была чем-то особенным; в экономической истории много примеров, когда дворянство вывозило из страны хлеб, отнимая ресурсы народа и доводя его до нищеты. Наиболее известный пример такого рода -это т. н. «второе издание крепостничества», когда дворянство балтийских стран под воздействием мирового рынка создавало экспортные хозяйства, фольварки, и не только отнимало хлеб у своих крестьян, но и низводило их до положения, близкого к рабству. «Зерно повсюду, где оно служило предметом широкой экспортной торговли, работало на “феодализацию”», - писал Ф. Бродель [23, с. 257]. В этом смысле русский хлебный экспорт (так же как, скажем, венгерский или румынский) был остатком феодализма: он был основан на феодальном по происхождению крупном землевладении. Это крупное землевладение сложилось еще в те времена,
когда элита считала крестьян «холопами», и вывозить продовольствие за границу, отнимая у крестьян последнее, было в норме вещей - таковы были отношения в структуре «государство - элита - народ». В XIX в. крепостничество было формально отменено, но приниженное положение народа сохранялось, и как государство, так и элита по-прежнему считали возможным лишать народ ресурсов ради собственных интересов. Особенность России заключалась в том, что до появления железных дорог хлебный экспорт не мог принимать такие масштабы, как экспорт из обладавших удобными речными путями прибалтийских стран.
Роль вывоза в России была такова, что, хотя душевое производство зерна и картофеля росло и в 1901-1914 гг. достигло в 53 европейских губерниях (в пересчете на зерно) 26,9 пудов, потребление в пищу и на фураж оставалось на уровне 21,4 пудов - меньше минимальной нормы, которая равнялась 22,6 пуда [62]. Положение осложнялось тем, что страна была неоднородной в экономическом отношении - это была еще одна особенность России, следствие процессов колонизации, происходивших на огромной территории. В то время как в центральных районах перенаселение ощущалось еще с конца XVIII в., на колонизируемом Юге крестьяне не испытывали недостатка в земле и хлебе. По данным социологических обследований конца XIX -начала ХХ в. в Херсонской губернии потреблялось в пищу в среднем 29 пудов хлеба на душу, в то время как в центральных губерниях потребление в пищу было на уровне 13-15 пудов - ниже физиологической нормы [63]. Хлеб Юга мог бы накормить население центральных районов - но он вывозился; именно отсюда исходил основной поток экспортного зерна. Зерно вывозилось и из Центрального Черноземья; например, в Тульской губернии, где существовали обширные помещичьи экономии, в 1909-1913 гг. душевой чистый сбор хлеба и картофеля (в пересчете на хлеб) составил 25,9 пуда, из них 10,1 пуда было вывезено, так что остаток был меньше минимальной нормы потребления в пищу и на фураж [62, с. 69].
Различие экономических условий определяло различные модели поведения крестьянства, которые явственно проявились лишь позже - во время кризиса 1914-1922 гг. Для
того чтобы прокормить себя, крестьянам Центрального Черноземья нужно было поделить помещичьи экономии и прекратить вывоз зерна из региона - чего они и добились в ходе революции и гражданской войны. Крестьяне Юга не нуждались в таком переделе, они жили, в целом, достаточно хорошо; они желали лишь, чтобы их оставили в покое и позволяли, как прежде, вывозить зерно за границу. Население центральных районов не обеспечивало себя хлебом, поэтому оно нуждалось не столько в переделе земли, сколько в создании системы распределения, которая позволила бы отнимать зерно у крестьян Юга и Центрального Черноземья, чтобы питать промышленные города Центра. При этом промышленность не могла предложить Югу эквивалентные по стоимости товары (в особенности в условиях иностранной конкуренции), поэтому система распределения должна была быть принудительной. Такой системой поначалу была продразверстка, а позже - колхозы и совхозы. А.И. Деникин очень четко, по-военному, обрисовал суть гражданской войны: «Голодный Север шел походом на сытый Юг, а Юг отстаивал цепко, с огромным напряжением свое благополучие» [64].
Если вернуться к классическому описанию фазы сжатия (крестьянское малоземелье, высокие цены на хлеб, низкий уровень реальной заработной платы и потребления, разорение крестьян, распространение ростовщичества и аренды, высокие цены на землю, уход разоренных крестьян в города, где они пытаются заработать на жизнь ремеслом или мелкой торговлей, рост городов, развитие ремесел и т. д.), то мы увидим, что это описание соответствует обстановке в центральных районах, но не соответствует положению на Юге и Востоке страны; эти регионы еще находились в фазе роста. Такое запаздывание векового цикла на окраинах характерно для больших стран с колонизируемой периферией: мы можем наблюдать его, например, в Китае эпохи Тан: процессы сжатия происходили тогда на Севере страны, в то время как на Юге еще имелись свободные земли. Колонизации Юга препятствовала существовавшая в Китае надельная система: земля время от времени переделялась «по едокам» и каждый крестьянин мог получить надел близ своей деревни (правда, эти наделы постепенно уменьшались) [65, 66]. По-
добная система существовала и в России; она не только препятствовала колонизации, но и мешала переселению обедневших крестьян в города: не имея возможности продать свой надел, крестьяне сдавали его в аренду; они шли в город, но становились не городскими рабочими, а сохранявшими связь с деревней «отходниками». В конечном счете, и в Китае, и в России (по реформе Столыпина) крестьяне получили возможность, укрепив землю в собственность, продать ее и переселиться на свободные земли. Но к тому времени удобных для земледелия и свободных земель на Юге и на Востоке России оставалось немного и переселенческое движение не могло спасти центральные области от перенаселения [67, 68].
Мы говорили выше о тех особенностях российского векового цикла, которые были обусловлены процессом модернизации: одной из этих особенностей было появление железных дорог, другой - демографическая модернизация. Одним из главных достижений европейской модернизации XIX в. были новые технологии борьбы с инфекциями путем проведения масштабных санитарных мероприятий с применением эффективных обеззараживающих средств. Эти (и некоторые другие) медицинские меры позволили остановить господствовавшие до тех пор эпидемии и намного снизить вызываемую ими экзогенную смертность - в Европе произошел т. н. «эпидемиологический переход» [69, 70]. В России демографическая модернизация была особенно заметна в западных губерниях: в Минской губернии с 1861-1865 по 1911-1913 гг. смертность уменьшилась с 29,5 до 18,2 %'. В начале ХХ в. этот процесс распространился и на Центральное Черноземье: в 1911-1913 гг. смертность упала до 28,7 % по сравнению с 36,4 % в 1895-1900 гг. Соответственно увеличился естественный прирост, уже в 1901-1905 гг. он составил 21 %, перейдя ту грань, за которой говорят о «демографическом взрыве» [49, с. 187-188]. Снижение эпидемической смертности привело к тому, что население возрастало даже при низком (и при уменьшающемся) потреблении. Ситуация в России была аналогична ситуации, которая сложилась во второй половине ХХ в. во многих развивающихся странах: по данным ФАО быстрый рост на-
селения при уменьшении потребления наблюдался в 1952-1972 гг. в 34 странах «третьего мира» [71]. Естественно, что демографический рост до крайности усугублял продовольственную проблему в этих странах.
Таким образом, первые проявления модернизации, строительство железных дорог и ускорение демографического роста, скорее негативно, чем позитивно, сказывались на динамике потребления. Но было еще одно проявление модернизации: аграрная модернизация, или, точнее, надежды на аграрную модернизацию. Реформа Столыпина противопоставляла крестьянской программе передела земли вестернизационную программу агротехнической модернизации по европейскому, и в частности немецкому, образцу [72]. В Пруссии после освобождения крестьян в ходе т. н. «регулирования» было произведено укрупнение крепких крестьянских хозяйств за счет сгона с земли крестьян-бедняков. Чересполосица, крупные размеры поселений, удаленность полей, принудительный севооборот в общинах (а в России также и переделы) препятствовали применению удобрений и переходу на улучшенные схемы многопольного севооборота. После «регулирования» в Пруссии появились относительно крупные и компактные хозяйства «гроссбау-эров». Известный агроном Вильям Лебе так описывает значение проведенной реформы: «Результаты операции и раздела земель были: переход от трехполья к улучшенной многопольной системе и к плодосмену, введение и всеобщее распространение травосеяния, вообще усиление возделывания кормовых растений, осушение полей, увеличение количества навоза, улучшение скотоводства, повышение производительности хозяйства. Много дворов выселилось на вновь отмежеванные участки, чем достигается большое облегчение сельскохозяйственных работ, уменьшение количества межей, возможность содержать меньше рабочего скота, расширение продуктивного скотоводства и экономия рабочего времени.» [73]. Урожайность в Германии в начале XIX в. была примерно той же, что и в России в начале ХХ в. - 45-50 пудов с десятины; это было все, что могли давать истощенные почвы. К 1870-м гг. урожаи немецких полей увеличились вдвое, до 90 пудов с десятины. Следующим шагом было применение рядовых сеялок и сортовых
семян, а затем - использование минеральных удобрений, эти нововведения к 1910 г. увеличили урожайность до 140 пудов с десятины [74, 75].
Столыпинская реформа, несомненно, должна была способствовать более тщательной обработке земли и увеличению урожайности. По оценке Н.П. Огановского, на хуторах можно было ждать повышения урожайности на 25 % примерно через пять лет [76]. Но эффект мог быть не столь велик, как ожидалось: исследования Н.И. Вавилова показали, что применение в России многопольной системы не дает такого прироста урожайности, как на Западе, в силу неблагоприятных климатических условий [77]. Это подтверждается, в частности, сведениями
В. А. Лабузова, которые показывают, что хуторские хозяйства Южного Урала не имели существенных агрономических преимуществ перед хозяйствами крестьян-общинников и точно так же страдали от частых в этом регионе засух [78].
В любом случае для улучшения хозяйства требовалось время, как говорил Столыпин, «двадцать лет покоя». По расчетам
В.С. Дякина требовалось даже не 20, а 50 или 80 лет [79] (как это было в Германии). Решающим условием повышения продуктивности хозяйства до европейского уровня было резкое увеличение капиталовложений. Между тем в 1913 г. капиталовложения в расчете на 1 десятину пашни в России были в 3,6 раза меньше, чем в Германии (урожайность была меньше в 2,4 раза). Естественно, что это отставание было невозможно преодолеть за пять или десять лет [80]. «Практически, столыпинская реформа не могла решить поставленных задач, потому что было уже поздно», - подчеркивает В.П. Данилов (выделено В.П. Даниловым. - С. Н.) [81].
Итак, наш анализ особенностей российского векового цикла говорит о том, что в фазе роста эти особенности были связаны, в основном, с географическими особенностями России, с наличием свободных земель на южной и восточной окраинах и с процессом их колонизации. Экономические условия колонизации способствовали установлению крепостного права и передельной общины; существование этих социальных институтов оказывало большое влияние на экономическое развитие и в дальнейшем, в фазе сжатия.
С другой стороны, в фазе сжатия проявлялось и влияние процессов модернизации, но эти процессы поначалу оказывали скорее негативное воздействие на динамику потребления, приближая неизбежный кризис. Что же касается агротехнической модернизации, то она началась слишком поздно и не могла изменить ход событий.
1. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV-XVIII веках. М., 1986. Т. 1. С. 42-44.
2. Мальтус Т. Р. Опыт о законе народонаселения // Антология экономической классики. М., 1993. Т. 2. С. 22.
3. Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового обложения // Риккардо Д. Сочинения. Т. 1. М., 1955.
4. Abel W. Agrarkrisen und Agrarkonjunktur in Mitteleuropa vom 13. bis zum 19. Jahrhundert. Berlin, 1935.
5. Postan M.M. The medieval economy and society: an economic history of Britain, 1100-1500. Berkley; Los Angeles, 1972.
6. Postan M.M. Essays on medieval agriculture and general problems of medieval economy. Cambridge, 1973.
7. Mousnier R. Les XVIe et XVIIe siecles. Les progres de la civilisation eupopeenne et la diclin de l’Orient (1492-1715). P., 1953.
8. Glass D. V., Eversley D.E. Population in History. L., 1965.
9. Cippolla C.M. Before the industrial revolution. European Society and Economy, 1000-1700. L., 1976.
10. Goubert P. Beauvais et Ie Beauvaisis de 1600 a 1730. Contribution a I'histoire sociale de la France du XVII siecle. P., 1960. V. 2.
11. Le Roy Ladurie E. Les paysans de Languedoc. P., 1966. T. 1-2.
12. Duby G. L’Economie rurale et la vie des campagnes de l’Occident medieval. P., 1962. V. 2.
13. Meuvret J. Eiudies d’histoire economique. Paris, 1971.
14. Chaunu P. La civilisation de l’Europe classique. P., 1984.
15. Goldstone J. Revolution and Rebellion in the Early Modern World. Berkeley, 1991.
16. Нефедов С.А. Концепция демографических циклов. Екатеринбург, 2007. С. 99-102.
17. Inalcik H. The Ottoman State: Economy and Society, 1300-1600 // An economic and social history of Ottoman Empire. 1300-1913. Cambridge, 1993. P. 28.
18. Шоню П. Цивилизация классической Европы. Екатеринбург, 2005. С. 218.
19. Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Екатеринбург, 2005. C. 99-116.
20. Turchin P., Nefedov S.A. Secular cycles. Princeton, 2009. Р. 176-211.
21. Шватченко О.А. Светская феодальная вотчина России в первой трети XVII века. М., 1990. С. 29, 189.
22. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М., 1954. Т. 2. С. 392.
23. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. М., 1992. Т. 3. С. 459.
24. Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984. С. 22-23.
25. Roberts M. Essays in Swedish History. L., 1967. P. 195-225
26. Roberts M. Gustavus Adolphus. A History of Sweden. V. 2. 1625-1632. London; New York; Toronto, 1958. P. 61-68.
27. The Military revolution and the state, 1500-1800 / ed. by M. Duffy. Exeter, 1980.
28. Downing B. The Military Revolution and Political Change. Princeton, 1992. P. 3, 10-11, 56, 77-78.
29. Водарский Я.Е. Население России за 400 лет (XVI - начало XX в.). М., 1973. С. 26.
30. Бродель Ф. Что такое Франция? Люди и вещи. М., 1986. Т. 1. С. 159-160.
31. Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVII века. Опыт целостного анализа М., 1999.
32. Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже
XVIII и XIX вв. Л., 1988. С. 242.
33. Ковальченко И.Д. Крестьяне и крепостное хозяйство Рязанской и Тамбовской губерний в первой половине XIX века. М., 1959.
34. Крутиков В.И. Об изменении размеров наделов помещичьих крестьян в первой половине
XIX века // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1969 г. Киев, 1979. С. 160.
35. Повалишин А.Д. Рязанские помещики и их крепостные. Репринтное издание. Рязань, 1995. С. 84.
36. Инструкция П.И. Рычкова управителям и приказчикам имений // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства России. Сельскохозяйственные инструкции (середина XVIII века). М., 1990. С. 67.
37. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 420.
38. Чернышев И.В. Аграрно-крестьянская политика России за 150 лет. Пг., 1918. С. 61-62.
39. Сорокин Ю.А. Павел I. Личность и судьба. Омск, 1996. С. 283.
40. Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. Т. I. М.; Л., 1946. С. 57, 95.
41. Нефедов С. А . О причинах демографической стагнации в России накануне отмены крепостного права // Вопросы истории. 2010. № 8. С. 78-82.
42. Нифонтов А. С. Россия в 1848 году. М., 1949.
С. 43.
43. Кабузан В.М. Крепостное крестьянство в
XVIII - 50-х годах XIX века. Численность, состав и размещение // История СССР. 1982. № 3. С. 69.
44. Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны русского народного хозяйства. Спб., 1897. Т. 1. С. 185.
45. Литвак Б.Г. Опыт статистического изучения крестьянского движения в России XIX в. М., 1967.
46. История Чехословакии. М., 1956. С. 281-285.
47. Игнатович И.И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. Л., 1925. С. 349.
48. Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и в первой половине XIX века. Спб., 1888. Т. 2. С. 20.
49. Рашин А.Г. Население России за 100 лет. М., 1956. С. 67.
50. Рянский Л.М. К вопросу о «вымирании» крепостного крестьянства в период кризиса феодализма // Кризис феодально-крепостнических отношений в сельском хозяйстве России (вторая четверть XIX в.). Владимир, 1984.
С. 132.
51. Schofield R.S. Through a Glass Darkly: The Population History of England as an Experiment in History // Population and History. From the Traditional to the Modern World. Cambridge, 1986. P. 14.
52. Маслов П. Аграрный вопрос в России. Спб., 1905. С. 198.
53. Кауфман А.А. Аграрный вопрос в России. М., 1918. С. 44.
54. Покровский С.А. Внешняя торговля и внешняя торговая политика России. М., 1947. С. 251, 317, 318.
55. Лященко П.И. Русское зерновое хозяйство в системе мирового хозяйства. М., 1927. С. 270271.
56. Ковальченко И.Д. Соотношение крестьянского и помещичьего хозяйства в земледельческом производстве капиталистической России // Проблемы социально-экономической истории России. М., 1971. С. 190.
57. Анфимов А.М. Налоги и земельные платежи крестьян Европейской России в начале ХХ в. (1901-1912 гг.) // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. Мн., 1962. С. 502.
58. Ежегодник России 1909 г. Спб., 1910. С. 191193.
59. Сидоров А. Л. Финансовое положение России в годы Первой мировой войны (1914-1917). М., 1960. С. 86.
60. Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX - начало XX веков). Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 219.
61. Россия 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., 1995. С. 212, 214.
62. Нефедов С.А. Аграрные и демографические итоги русской революции. Екатеринбург, 2009. С. 62, 65.
63. Материалы по вопросам разработки общего плана продовольствия населения. М., 1916. Вып. 1. С. 47.
64. Деникин А.И. Очерки русской смуты. М., 2006. Т. 4-5. С. 513.
65. Крюков М.В., Малявин В.В., Сафронов Н.В. Китайский этнос в средние века (VП-XШ вв.). М., 1984. С. 62.
66. Нефедов С.А. Факторный анализ исторического процесса. М., 2008. С. 338-339.
67. Лубны-Герцык Л. Земельный вопрос в связи с проблемой населенности. М., 1917. С. 24-25.
68. Огановский Н.П. Аграрный вопрос после 1914 г. М., 1917. С. 9.
69. Омран А.П. Эпидемиологический аспект теории естественного движения населения // Проблемы народонаселения: о демографических проблемах стран Запада. М., 1977.
70. Демографическая модернизации России. 1900-2000. М., 2006. С. 257.
71. Княжинская Л.А. Рост населения и продовольственная проблема в развивающихся странах. М., 1980. С. 105, 107.
72. Кофод А.А. Хуторское расселение. Спб., 1907. С. 3-4.
73. Грауздин Ф.Х. Записка Секретаря Шадрин-ской Земельной Управы Ф.Х. Грауздина о нуждах крестьянского хозяйства в Шадрин-
ском уезде и мерах к их удовлетворению // Труды местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Т. 30.
Пермская губерния. Спб., 1903. С. 544.
74. Вайнштейн А.Л. Эволюция урожайности зерновых в России до войны и перспективы ее развития в будущем // Вайнштейн А.Л. Избранные труды. М., 2000. Кн. 1. С. 305-320.
75. Кудрявцев Н. К вопросу о поднятии урожайности на Урале // Хозяйство Урала. 1928. № 10. С. 59-60.
76. Огановский Н.П. Перспективный план развития посевных площадей и урожаев по регионам // Плановое хозяйство. 1927. № 6. С. 105.
77. Вавилов Н.И. Проблема урожайности в СССР под углом зрения растениевода-селекционера // Пути сельского хозяйства. 1928. № 7. С. 256.
78. Лабузов В.А. Деревня Южного Урала в период социальных потрясений и экономических реформ: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2005.
79. Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 591.
80. Фигуровская Н.К., Симонов В.В. Н.Д. Кондратьев и российская экономика чрезвычайного времени // Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 34, 36.
81. Данилов В. П. О характере аграрной эволюции России после 1861 года // Крестьянское хозяйство: история и современность. Вологда, 1992. Ч. 1. С. 60.
Поступила в редакцию 18.09.2010 г.
UDC 947
FEATURES OF HISTORY OF RUSSIAN AGRARIAN SOCIETY IN CONTEXT OF DEMOGRAPHICAL AND STRUCTURAL THEORY
Sergey Aleksandrovich Nefyodov, Institute of History and Archeology UrO RAS, Yekaterinburg, Russia, Doctor of History, Leading Scientific Worker, e-mail: valcan@mail.ru
In article there is an attempt to use structural and demographical theory to history of Russian agrarian society. The author underlines the main feature of Russian history connected with colonization of vast territory and slow development of demographical cycles. With that the certain similarities with demographical processes in the USA of West colonization and in Roman republic of last centuries of Common Era are outlined.
Key words: structural and demographical theory; agrarian society; comparative analysis.
