CC BY
16
УДК 81.37
DOI 10.18522/2072-0181-2022-111-144-153
СПЕЦИФИКА СИМВОЛЬНОСТИ ЗООНИМОВ В РУССКОЙ И КАБАРДИНО-ЧЕРКЕССКОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ И ПАРЕМИКЕ
Л. В. Шидакова
THE SPECIFICITY OF THE SYMBOLISM OF ZOONYMS IN RUSSIAN AND KABARDINO-CIRCASSIAN PHRASEOLOGY
AND PAREMICS
L.V. Shidakova
С древних времен животные занимают особое место в жизни человека, что нашло отражение в культуре каждого народа, а следовательно, и в языке, причем это явление коснулось всех сфер человеческой деятельности. Лексико-семантическая группа зоонимов у любого этноса представляет собой значимый фрагмент языка, репрезентирующий мировосприятие и ментальность, поэтому привлекает внимание ученых давно, что и отражено, в частности, в классических фундаментальных трудах М.М. Маковского и О.Н. Трубачева [1; 2], а также в многочисленных лингвокультурологических работах XXI в. (см., например, диссертации И.В. Беляевой, О.В. Лавровой, Д.А. Тишкиной [3-5] и др.).
На сегодняшний день в лингвистической литературе нет единого толкования термина «зооним». Одни авторы подразумевают под ним кличку животного, функционально идентичную личному имени или прозвищу человека [6; 7], другие характеризуют его как лексико-семан-тический вариант слова, заключающий в себе нарицательное название представителя фауны [8-12]. В настоящей работе принимается второй подход.
В качестве основного критерия символь-ности зоонима мы рассматриваем не количественный (частотность его употребления в составе фразеологизмов или паремий), а качественный, аксиологический - его значимость в конкретной культуре, способность маркировать ценностную
Шидакова Линара Витальевна - аспирант кафедры русского языка и общего языкознания Кабардино-Балкарского государственного университета, 360004, Россия, Кабардино-Балкарская Республика, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173, e-mail: sendi_0795@mail.ru.
характеристику реалии за пределами мира животных.
Цель исследования состоит в выявлении в паремиях и фразеологизмах зоонимов, являющихся словами-символами в русской и кабардино-черкесской лингвокультурах, и осмыслении их сопоставительной специфики.
Для достижения заявленной цели необходимо решение следующих задач: 1) выделить активно используемые зоонимы, имеющие символьную подоплеку в русской и кабардино-черкесской культурах; проанализировать паремии и фразеологизмы с зоонимическими компонентами, обладающими символьным значением; определить их соотнесенность в русской и кабардино-черкесской картинах мира.
Актуальность обращения к теме обусловлена тем, что символ выступает феноменом, с помощью которого возможно выявить скрытые сущностные свойства и механизмы социокультурных явлений и процессов. Отметим, что под зоонимами-символами мы понимаем зооморфные вербальные средства отражения духовных ценностей этноса, выступающие при этом одним из способов фиксирования, накапливания, передачи культурно значимой информации. Учитывая, что образы животных в силу разнообразия их характеристик имеют все основания для формирования символьной семантики, их номинации в совокупности представляют собой фрагмент ассоциативной модели понимания мира, репрезентируемой посредством устой-
Linara Shidakova - Kabardino-Balkarian State University, 173 Chernyshevsky Street, Nalchik, Kabardino-Balkarian Respublic, 360004, e-mail: sendi_0795@mail.ru.
чивых словесных комплексов и прецедентных текстов - мифов, легенд и т.д.
В современной лингвистике немало работ, в которых исследованы ассоциативные и коннотативные значения зоонимов (см., например, труды О.В. Галимовой, Л.Ф. Пуцилевой [9; 13] и др.). Это очень полезно для изучения частных моделей мира, прорисовывающих его картины в национальных сознаниях. «Демонстрация конкретного материала нескольких десятков, а то и сотен различных языков, поданная на основании определенных принципов отбора и обобщения, сама по себе представляет ценность для науки», - считает В.Н. Ярцева [14]. По ее мнению, чем больше присматриваться к частностям, тем лучше будут видны индивидуальные черты каждой лингвокультуры. В то же время нет исследований, в которых сопоставляются зоонимы-символы русского и кабардино-черкесского языков. Данная лакуна нуждается в заполнении.
С точки зрения К.Г. Юнга, символы «несут в себе отпечаток религиозных верований и мистицизма, являются воплощением энергии коллективного бессознательного» [15]. Кроме того, изучение данного пласта культуры необходимо для понимания особенностей языковой картины мира, ведь «зооним отражает различия в национально-культурных представлениях, психологических, ментальных и социальных особенностях и разнообразных обычаях, присущих определенному языковому сообществу и культуре в целом» [16]; человек приписывал животным особые свойства, качества и нередко проецировал их на себя, поэтому они являлись «мерилом многих человеческих качеств - как физических, так и нравственных» [17]. Анализ данного пласта культуры предполагает необходимость рассмотрения его функционирования в различных направлениях и областях лингвистики: ономастики, фразеологии, социолингвистики [18, с. 198].
Выступая универсальным средством мета-форизации, зоонимы характеризуются яркой национальной спецификой, поэтому круг номинаций животных, зафиксированных во фразеологических единицах, и отмечаемые в них признаки в разных лингвокультурах существенно различаются. Эти различия кроются в культурных коннотациях, которые выступают связующим звеном между семантикой единиц естественного языка и пространством культуры - сформированными в ней стереотипными представлениями, символами, мифологемами, эталона-
ми и т.п. [19]. В исследовании символьного значения зоонимов немаловажную роль играют изображения животных на книжных миниатюрах, иконах, эмблемах (вывесках, гербах и т.д.).
Конечно, далеко не все зоонимы могут быть представлены как обязательно отличающиеся своеобразием символьности в разных лингвокультурах. Как правило, в таких случаях символьность не ограничивается вербальной выраженностью, а присуща самому зооморфному образу.
Так, у многих народов орел (орлица) -символ небесной силы, огня и бессмертия. С подобной метафорикой эта птица представлена и в эмблематике, и в эпосе, и в мифах и легендах. Орел является символом божества войны шумерской Нинурты в Древней Месопотамии; в Древней Греции ассоциировался с Зевсом, в Риме - с Юпитером. Народы Сибири культ орла связывали с олицетворением шамана и культового героя, принесшего огонь людям (подробнее см., например: [20]).
В культуре славянского мира орел олицетворяет свободу, жизненную силу и крепкий дух человека, что отражено в следующих устойчивых выражениях: свободный, как орел; носиться, как орел; видеть, как орел; жить крылато, как орел [21]. Образ этой птицы всегда соотносился с такими качествами, как гордость, непреклонность, смелость и отвага (смелый/гордый, как орел; орлиным оком; крик орла; могучий, как орел; напоминать орла) [22]. Сравнением с орлом можно подчеркнуть и внешние качества человека (красоту, стать): напоминать орла; Брови соболиные, очи соколиные, сам орел.
Особое, горделивое поведение человека, сопоставляемого с орлом, репрезентировано в следующих пословицах, бытующих в русской речи (хотя исходно и не обязательно русских по происхождению): Орел мух не ловит; Орел с вороною не толкует; Куда орлы летают, туда сороки не достигают; Орел не мигаючи на солнце смотрит [23, с. 627] и др. Такому человеку приходится постоянно доказывать свое право на исключительность, но он готов идти на жертвы, ср.: Лучше биться орлом, чем жить зайцем [23, с. 627]. Правда, русская пословица может и поиронизировать над подобными «орлами», отмечая, что результатами их соперничества вполне могут воспользоваться другие, ср.: Орлы бьются, а молодцам перья достаются [23, с. 627] и др.
Фактически орел оказывается воплощением идеала, которому многие хотели бы соответ-
ствовать, что дано, естественно, не всем. Это позволяет использовать зооним орел иронически, в рамках стилистического приема антифразиса, ср.: Тоже мне орел!, Орлик. Данные примеры репрезентируют переоценку субъектом своих физических сил и способностей. Одна из русских пословиц подчеркивает, что орел символизирует не внешние качества, а внутреннюю сущность индивида, в том числе его интеллект: Видом орел, а умом тетерев [24].
В кабардино-черкесской лингвокультуре образ бгъэ (орла) чаще всего символизирует храбрость, гордость и стойкость, однако в некоторых пословицах с его помощью подчеркнуты слабые стороны человека, в частности в значениях 'переоценивающий свои силы и возможности человек'; 'посредственный человек с претензиями на что-либо (о мужчине)'; 'человек, потерявший близких (родственников, друзей), оставшийся без средств к существованию' [25]; используются паремии Бгъэр куэдрэ уэмэ и дамэр мэкъутэ (букв. Если орел долго и часто бьется, то ломаются крылья); Бгъэ дамэншэ (букв. орел без крыльев). Бгъэ дамэншэ репрезентирует уязвимость человека, даже такого сильного и непреклонного, как орел. Ср. с аналогичными выражениями в русском языке: И орел выше солнца не летает [23, с. 627]; Царь птицам - орел, да боится сокола [23, с. 973].
Таким образом, в языковых картинах мира адыгов и русских зоонимы бгъэ и орел воплощают стать, красоту и благородство. Их символьная семантика выступает исключительно в позитивном ракурсе и заключает в себе положительные коннотации.
Аналогичным образом обнаруживается сходство символьной семантики зоонимов хьэ и собака, пес во фразеологии и паремике двух народов. Компонент собака в устойчивых словесных комплексах русского языка чрезвычайно распространен. Например, в сборнике В.И. Даля «Пословицы русского народа» зооним собака употребляется 162 раза [26].
Правда, в отличие от образа орла для образа собаки не характерно единство коннотативной окраски. И в кабардино-черкесской, и в русской лингвокультуре он может нести в себе как положительный, так и негативный оценочный заряд.
С одной стороны, собака выступает как друг человека. Не случайно ее упоминание вызывает ассоциации с верностью, преданностью, признательностью и т.п., ср.: Стар пес, да верно служит [23, с. 650]; И собака помнит, кто ее
кормит; И собака старое добро помнит; И собака на того не лает, чей хлеб ест [23, с. 840] и т.д.
Аналогично и у адыгов использование зо-онима хьэ может быть позитивно окрашенным. Возможно, именно поэтому, нарекая новорожденного, для оберегания его от злых духов они использовали имена с компонентом хьэ, например: Хьагъур - 'гончая', Хьэмыщэ - 'собака-медведь', Хьабэч - 'собака' + 'высокий титул', Хьэ-нащхъуэ - 'голубоглазая собака' и т.д.
В то же время в обеих лингвокультурах есть устойчивые словесные комплексы, которые имеют пейоративную коннотацию. К примеру, в кабардино-черкесской культуре известен фразеологизм хьэ зэрышхым хэк1уадэ (букв. в собачьей грызне стать жертвой). Здесь уместно привести и русские пословицы Бешена собака и хозяина кусает [23, с. 839]; Собака кусает не из корысти, а из злости [23, с. 841]. Упоминание собаки для символизации агрессивности и подлости может опираться на наблюдения за животными, которых использовали для охраны хозяйского имущества и не кормили досыта, чтобы они не были ленивыми.
Чаще всего эти зоонимы характеризуют отрицательные качества, присущие человеку, например: Собака, на сене лежит - сама не ест, и другим не дает [23, с. 841] указывает на скупость; По бороде апостол, а по зубам собака [26, т. 2, с. 167] - на агрессивность; Собака хватает, а сыта не бывает [23, с. 842] - на жадность и т.д.
Способность зоонима собака передавать противоположные оценочные смыслы порой приводит к нивелированию символьной семантики, сохраняя за зооморфной лексемой лишь способность указывать на некоего субъекта. Так, в русской пословице Сердитая собака волку корысть [23, с. 841] сама по себе собака ни хороша, ни плоха: негативно расценивается лишь ее эмоциональное состояние - сердитая. Во фразеологизме жить как кошка с собакой ' находиться в состоянии крайней неприязни по отношению друг к другу' кошка и собака символизируют неуживчивость. В кабардино-черкесской культуре ему соответствует ФЕ хьэмрэ джэдумрэ хуэдэу упсэуну. В ней отражены такие качества человека, как соперничество и неуживчивость. Однако в обеих лингвокультурах речь идет не о том, что именно собака/хьэ плоха по характеру и невыносима по поведению, а лишь о том, что два несхожих существа, не совпадая в своих интересах в силу разной природы, неминуемо обречены на вражду.
Следует отметить, что частота использования образа животного в устойчивых выражениях зависит от того, насколько часто контактируют с животными представители той или иной культуры. Однако, как кажется, о вербальной символьной семантике можно говорить только в тех случаях, когда определенная характеристика животного в составе устойчивых словесных комплексов (фразеологизмов, паремий) проявляется неоднократно и применяется для маркировки ак-сиологически значимых реалий данной лингво-культуры. В частности, даже когда абсолютно точно можно определить, какой компонент значения устойчивого словесного комплекса связан с входящим в него зоонимом, вряд ли всегда можно бесспорно утверждать, что этот компонент является символьным. Так, эквивалентными значениями в двух языках обладают фразеологизмы как собак нерезаных и хьэ ф1эмгъэжам хуэдэу ('очень много'); гонять собак - хьэ гъэ-банэн ('бездельничать, заниматься пустым делом'), но сомнительна их символьная сущность.
Отчасти в пользу символьности может свидетельствовать фигурирование зоонима не только во фразеологии и паремике, но и в прецедентных текстах, например в фольклорных, а иногда и литературных произведениях. Правда, и там она может не совпадать. В подтверждение этого тезиса обратимся к упоминанию одного из тотемных животных славянского мира - медведя - в русской лингвокультуре.
Образ медведя в русской лингвокультуре передан по-разному. В народных сказках [27] медведь изображен как воплощение силы («Ша-барша»), справедливости и честности («Дочь и падчерица», «Царевна-лягушка»), наивности, доверчивости, обусловленных недалекостью («Кот и лиса», «Мужик, медведь и лиса»). Однако он может представать в них и как существо бесцеремонное и безжалостное («Терем мухи», «Девушка и медведь») или по крайней мере мстительное («Медведь»). В то же время в авторской русской языковой картине образ зверя смягчается. Он может быть представлен как негостеприимный хозяин, который, однако, не причиняет человеку существенного вреда (сказка Л.Н. Толстого «Три медведя»), а то и вообще отображается как добродушный, спокойный и готовый дружить с людьми зверь (ср. современный мультфильм «Маша и медведь»).
В сознании русских, отраженном во фразеологии и паремике, медведь также признается животным, обладающим совокупностью различных качеств, что нашло отражение в устойчивых
единицах русского языка, среди которых бестолковость, ср.: И медведя плясать учат [26, т. 2, с. 359], сонливость, ср.: давить медведя ('очень долго и крепко спать') [28, с. 393], неповоротливость, неуклюжесть, ср.: неповоротлив, как медведь [26, т. 1, с. 373], медвежья услуга ('неумелая, неуместная помощь, причиняющая неприятности') [28, с. 690], стремление жить вдали от людей, ср.: живет один, как медведь в берлоге [26, т. 2, с. 230], давать медведя ('идти в обход') [28, с. 393], медвежий угол ('захолустное, отдаленное, глухое место') [28, с. 679].
Разнообразие характеристик медведя, проявляющихся в кругу устойчивых словесных комплексов русского языка, видится следствием соединения наблюдений за ним человека и переплетения обоснованных выводов с эмоциональными, а потому субъективными впечатлениями от внешнего облика животного.
В реальности медведь хорошо лазит по деревьям, отличается быстрой скоростью при беге (вплоть до того, что способен догнать копытное животное), невероятной физической силой и выносливостью, проявляет ловкость на охоте. В то же время за счет косолапости, обусловленной строением стопы, зверь создает впечатление неспешного добряка. Он лишен пружинистой походки представителей семейства кошачьих, так как подобно человеку наступает не на пальцы, а на всю стопу, делает шаги сразу обеими лапами по одну сторону туловища [29]. В вербальной символьности образа медведя как раз и совмещена информация, с одной стороны, о мощи и неповоротливости, с другой - о неловкости, что нашло отражение в следующих устойчивых словесных комплексах, ср.: а) Хорошо медведя в окно дразнить [23, с. 526]; Медведь в лесу что боярин в городу; Кого медведь драл, тот и пенька в лесу боится [23, с. 525]; б) неповоротлив, как медведь (см. выше); ловит, как медведь перепелку; гоняется, как медведь за воробьями [30, с. 312]. Эти амбивалентные характеристики медведя в русской лингвокультуре отмечал еще Ю.Н. Караулов, к которому апеллирует Ф.Н. Гукетлова [31, с. 100]. При этом ни одно из двух качеств не перевешивает другого, ср.: Медведь неуклюж, да дюж; Медведь силен, да на цепи водят [23, с. 525].
Русский образ медведя сложнее и многограннее, чем в кабардино-черкесской культуре, в которой спектр ассоциаций с медведем не столь богат, о чем свидетельствуют следующие примеры:
1) мыщэм дыгъужьыр ф1эбэлацэщ (букв. медведь считает шкуру волка пышнее, в то время, когда он сам (медведь) обладает этим качеством в большей мере). Изречение по значению перекликается с русским В своем глазу бревна не видит, в чужом замечает соринку, указывая на неспособность субъекта оценки увидеть у себя качества, которые он обнаруживает у объекта оценки, хотя на деле субъект обладает ими даже в большей степени. Тем не менее эти изречения неравнозначны. Если кабардино-черкесское указывает на завистливость субъекта оценки, то русское - на его неспособность к самокритике;
2) мыщэ и къуэ Батыр (букв. сын медведя Батыр - устойчивое выражение из одноименного произведения) обозначает нечеловеческую силу, присущую кому -то. Как можно видеть, мысль о силе медведя как его значимом качестве является общей для обеих анализируемых культур. Добавим к этому, что в русских сказках тоже возникает образ человека, рожденного обычной женщиной от медведя и так же, как в кабардино-черкесской культуре, обладающего громадной мощью (см., например, сказку «Медведко, Усы-ня, Горыня и Дубыня - богатыри» [27]).
К сожалению, нам кабардино-черкесский фразеопаремиологический материал, эксплуатирующий образ медведя, не настолько объемен, чтобы с уверенностью говорить о его символь-ности.
Наконец, стоит упомянуть еще о двух группах зоонимов, символьность семантики которых в какой-то части сопоставима в двух лингвокуль-турах и тем не менее нетождественна. Речь идет о названиях лошадей.
Гиппонимическая лексика в русской языковой картине мира занимает важное место, что отражено и в фольклорных произведениях, и в устойчивых словесных комплексах. Упоми -нания о лошадях представлены в русском языке следующими зоонимами, которые вносят конкретику в описание: конь, лошадь, кобыла, мерин, кляча. В русской фразеологии и пареми-ке встречаются все вышеперечисленные слова. В.И. Даль формулирует различия между ними следующим образом: «Конь... верховая лошадь. Кляча воду возит, лошадь пашет, конь под седлом» [30, с. 155]. Кроме этого, в состав данной лексико-семантической группы входит слово мерин со значением 'кастрированный жеребец' [32, с. 343]. Ядерная сема группы анализируемых зоонимов - 'четвероногое животное из рода непарнокопытных'. В кругу используемых в русской речи фразеологизмов и зафиксированных
лексикографами пословиц наибольшую активность проявляют зоонимы лошадь и лошадка, которые маркируют сему 'работоспособность', ср.: ломовая лошадь («перен.: о том, кто работает тяжело, много; разг., неодобр.» [32, с. 325]), работать как лошадь («много работать, тяжело работать, хорошо работать, прикладывать большие усилия» [33, с. 846, 848]), рабочая лошадка ('хороший работник, профессионал' [33, с. 850]).
Подчеркнем, что наблюдения за использованием выражения рабочая лошадка заставляют предположить его довольно позднюю фразе-ологизацию. Как устойчивое, но нефразеоло-гизированное выражение оно, вероятно, было известно довольно давно. Во всяком случае, в «Национальном корпусе русского языка» [34] первое его употребление относится к 1863 г., ср.: «"Ну, батюшка! - воскликнул я невольно, когда К. показался в дверях. - Рабочие лошадки у вас прелесть! Как вы это делаете?" - "Овсом". - "Да разве можно кормить рабочих лошадей своим овсом, не разорившись вконец?"» [35, с. 442]. Зато для обозначения надежного исполнителя -лица - или безотказного технического средства, способного практически идеально выполнять трудоемкие задачи, это выражение обнаруживается в том же корпусе только с середины ХХ в., ср.: «Дом дамы-леопардихи и ее мужа - рабочей лошадки подслеповато щурился на мир из-под аккуратной треуголки крыши» [36]; «...почти все процессы, вызываемые нейтринной бомбардировкой, представляют собой тоже слабые взаимодействия. Потому-то эта частица и может в принципе служить наилучшим инструментом для их изучения. Только прежде ее надо сделать послушной "рабочей лошадкой' - проблема весьма непростая» [37, с. 10].
Аналогично этому фразеологизму относительной новизной отличается сочетание темная лошадка, двузначный фразеологизм с общим семантическим стержнем - 'человек, от которого неизвестно, чего ожидать'. Ученые указывают, что это калька с англ. Dark horse (букв. «темная лошадь»), но к калькированию подключился и элемент словообразования: вместо гиппонима лошадь использован его диминутив лошадка, что позволило повысить степень экспрессивности языковой единицы [38, с. 350]. Несмотря на то, что во фразеологизме темная лошадка фразообразовательный центр составляет сема 'неясность', привносимая за счет определения темная, символьная сема 'работоспособность' сохраняется на втором плане, так как результат
деятельности темной лошадки представляет собой итог реализации ее скрытого потенциала.
В устойчивых словесных комплексах русского языка, включающих такие единицы исследуемой лексико-семантической группы, как кляча, кобыла, мерин, обнаруживаются символьные семы 'усталость', 'изношенность', 'старость', 'глупость', 'внешность, далекая от идеала'. Они соединяются с оценкой пренебрежительности и обусловлены особенностями прямых значений вышеперечисленных зоонимов.
Определение гиппонима кляча - «(разг. пренебр.). Плохая (обычно старая) лошадь» [32, с. 273] - отражает недостатки животного: 'усталая, изнуренная, физически слабая'. При метафоризации этого зоонима на человека переносятся все данные характеристики, ср.: «как загнанная кляча кто-н. устал от постоянных трудов, забот)» [32, с. 273], кляча и в золотой узде - не конь [23, с. 412] и др.).
Кобыла - «самка лошади» [32, с. 274], а в просторечно-сниженном переносном значении лексему используют, когда хотят сказать «о рослой, нескладной женщине» [32, с. 274]. Во фразеопаремиологическом пространстве компонент кобыла не связывается с мыслью о лице женского пола, однако общая пейоративная оценка сохраняется, а кобыла маркирует некое неопределенное нежелательное обстоятельство, ср. семантизацию нескольких выражений из [28, с. 293]: только кобыл драть «Твер. Неодобр. О грубом невежливом человеке»; катись к кобыле под хвост чай пить «Прост. Бран. Требование удалиться, уйти, не мешать кому-л.»; старше поповой кобылы «Народн. Об очень старом человеке»; а также фразеологизма бред сивой кобылы «Прост. Презр. О вздорных, глупых мыслях или высказываниях» [28, с. 59].
Отрицательная коннотация передается во фразеологии и зоонимом мерин, например в устойчивом сравнении врет как сивый мерин в значении «Прост. неодобр. Нагло, беззастенчиво врет» [38, с. 372].
Обращение к историко-этимологическо-му справочнику «Словарь русской фразеологии» позволяет выявить в кругу этимологизаций данного сравнения следующую. «Прил. сивый "светло-серый, седой" указывает на старость животного... Сивый мерин здесь - это поседевший от долгой работы холощеный жеребец, а переносно - мужчина, который уже заговаривается от старости и несет всякий докучливый вздор» [38, с. 372]. Есть и иные этимологии; например, одна из них утверждает, что крестьяне считали
сивую лошадь глупой и, боясь испортить посев, никогда не прокладывали первую борозду на сивом мерине, поскольку полагали, что он может ошибаться (врать) [38, с. 373]. Множественность этимологий данного фразеологизма снижает степень их убедительности. Тем не менее очевидно, что в сознании русских сивый мерин символизирует глупость и старость.
В противоположность рассмотренным зо-онимам-гиппонимам номинация конь в русской языковой картине мира обладает неоднозначной символьностью. С одной стороны, она может указывать на присутствие таких качеств, как грациозность, сила, быстрота, свобода (ср.: Счастливый на коне, бессчастный под конем; Молод был - конем слыл; стар стал - одер стал; Конь горбат, да не мерину брат; Конь корове не товарищ [23, с. 426-427] и др.), а с другой - включаться в состав устойчивых словесных комплексов, транслирующих идеи усталости, болезни, физических недостатков, т.е. демонстрирующих, что положительные качества субъекта, маркируемого зоонимом конь, не вечны, ср.: Был конь, да заезжан, был молодец, да подержан; Конь на четырех ногах - и тот спотыкается; Надсажен конь недалеко везет [23, с. 426-429] и др.
В целом в русской лингвокультуре зооним конь в большинстве образных выражений кон-нотативно нейтрален и отсылает к полифункциональности этого животного в жизни русских. Коня можно представить как помощника человека, от которого много пользы. На нем можно обрабатывать землю, перевозить грузы, ездить, воевать. О нем следует хорошенько заботиться, если хозяин хочет, чтобы толк был максимальным, ср.: Добрый конь не без корму; Сытый конь - богатырь, голодный - сирота; Коня овсом не испортишь и т.п. [23, с. 427-431]. Однако конь должен знать, что он существо подчиненное, ср.: Не верь коню в поле (в холе), а жене в воле (в доме); Ученому коню лишь плеть покажи; Заносчивого коня построже зануздывают и др. [23, с. 430]. Ровней себе считал коня, пожалуй, только казак, поскольку при его образе жизни (постоянном участии в войнах, набегах и т.п.) от коня зачастую зависела сама жизнь седока, ср.: Без коня казак - кругом сирота [23, с. 430]; Казак голоден, а конь его сыт [23, с. 394]; Казаку конь - отец родной и товарищ дорогой; Казаку конь себя дороже [23, с. 395].
В кабардино-черкесской лингвокульту-ре соотносительна с описанной выше русской группа фразеологизмов и паремий с несколькими зооморфными компонентами. Фразеологиз-
мы, внутреннюю форму которых формируют образы лошадей, включают разные лексемы в зависимости от того, какую разновидность этого животного они называют: шы (лошадь), хак1уэ (жеребец), шыбз (кобыла), алащэ (мерин). Однако с наибольшей частотностью фигурирует слово шы, т.е. 'лошадь', без конкретики.
Испокон веков к лошади адыги относились так же, как в русскоязычном пространстве это делали казаки: ее считали близким другом, соратником, воином, которому можно довериться на поле битвы. На данную особенность обращали внимание путешественники, ученые, культурологи. Например, описывая долину р. Пша-да, Э. Спенсер отмечал: «...всего этого у моего хозяина было бесчисленное множество и очень прекрасных, особенно лошадей» [39]. Или: «В то время, когда в 1833 году на Кавказе свирепствовал ужасный голод, князь Пшекой Черченейский кормил любимых своих коней разного рода нежными зернами, тогда как его люди претерпевали страшный недостаток и в насущном хлебе, и об этом обстоятельстве во всех племенах Черкесии рассказывали, как о похвальном подвиге» [40].
Зооним шы актуален в первую очередь потому, что конь в жизни кабардинцев играл значительную роль как верный спутник на пути чести и славы. Лошадь для черкеса-воина - это его второе «Я». Адыги также говорят: В жилах лошади течет человеческая кровь, что свидетельствует об особом отношении к этому животному. Шы символизирует мужество, смелость, выносливость, преданность, твердость. Например, пословица Шы пхэ дыкъуакъуэм къуэм укъыдинэнщ, шыпхэ дзасэм дзэм ухихынщ (букв. Упитанный конь оставит в овраге, а жилистый вытащит с поля битвы) репрезентирует не эстетические предпочтения кабардинцев, а выносливость, эксплицированную в образе поджарого коня.
В кабардино-черкесской лингвокультуре образ шы транслирует положительную оценоч-ность.
Общие выводы, к которым приводит исследование, суть следующие.
У разных народов зооморфная лексика выступает в качестве средства, транслирующего отдельный культурный код, при этом частота использования тех или иных зоонимов в составе фразеологизмов и паремий зависит от того, насколько привычным для данного народа оказывается общение с именуемым им животным, использование его в домашнем хозяйстве или по крайней мере возможность наблюдения за ним.
Поскольку среди представителей фауны Земли есть такие, которые распространены едва ли не повсеместно, постольку некоторые зоони-мы могут включаться в состав устойчивых словесных комплексов разных этнообъединений и нести в себе схожую символьность. Примером таких зоонимов в сопоставляемых в данном исследовании лингвокультурах могут служить лексемы орел и бгъэ, символизирующие силу, смелость, гордость, красоту и обладающие исключительно положительными коннотациями.
В кругу активных зоонимов могут оказываться наименования одного и того же животного, но это не означает обязательного единства коннотативной составляющей, привносимой ими в общее значение единиц. Так, и в русской, и в кабардино-черкесской лингвокультурах зо-онимы собака, пес и хьэ могут передавать как положительно заряженные символьные смыслы (указывать на верность, преданность), так и негативные характеристики (агрессивность, подлость). Кроме того, далеко не каждое использование частотного зоонима во фразеологии или паремике оказывается символьно нагруженным.
Тезис о влиянии степени знакомства народа с тем или иным животным на приобретение зоонимом символьной семантики, конечно, не претендует на исключительность. Адыгам хорошо известны кавказские бурые медведи, однако анализ языкового материала демонстрирует, что в кабардино-черкесской лингвокультуре мыщэ не относится к числу актуальных символов-зо-онимов, в то время как слово медведь в русском языке такую символьность проявляет.
Наконец, общая активность зоонима в формировании культурно значимых устойчивых словесных комплексов не означает, однако, их обязательного совпадения в формировании символьной семантики. Характер символьности должен иметь опору в общей системе ценностей и отражать особенности образа жизни этноса, высвечивать связи с древними поверьями, фольклором и т.д. Например, образ собаки занимает важное место в языческих поверьях Кабарди-но-Черкесии, но сейчас актуальность этих поверий не так высока, поэтому они не особенно ярко проявляются в современной фразеологии и паремике. Что касается лошади, то ее образ для черкесов и адыгов, напротив, остается знаковым и культовым по сей день, очень тесно перекликаясь с символикой коня в российской лингвокуль-туре (в части, отражающей жизнь казачества). В то же время русские фразеологизмы и пословицы разворачивают гораздо более широкий
спектр символьных значений зоонимов-гиппо-
нимов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М.: ВЛАДОС, 1996. 415 с.
2. Трубачев О.Н. Происхождение названий домашних животных в славянских языках. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 115 с.
3. Беляева И.В. Интерпретирующая функция фразеологизмов с компонентом-зоонимом в языковой картине мира: на материале русского, английского и французского языков: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2020. 20 с.
4. Лаврова О.В. Страноведческий компонент названий животных в аспекте межкультурной коммуникации: дис. ... канд. пед. наук. СПб., 2008. 283 с.
5. Тишкина Д.А. Фразеологические единицы с ком-понентом-зоонимом в английском и русском языках: сопоставительный анализ: автореф. дис. . канд. филол. наук. Казань, 2008. 22 с.
6. Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1985. 535 с.
7. Дорогайкина Е.М., Игнатьева Т.Г. Зоономинации как объект лингвистического исследования // Теоретическая и прикладная лингвистика. 2019. Т. 5 № 3. С. 53-66.
8. Солнцева Н.В. Сопоставительный анализ зоони-мов русского, французского и немецкого языков в этносемантическом аспекте: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Омск, 2004. 32 с.
9. Галимова О.В. Этнокультурная специфика зоони-мической лексики, характеризующей человека: на материале русского и немецкого языков: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Уфа, 2004. 22 с.
10. Юсифов Ю.Г. Зоологическая лексика азербайджанского языка: (на основе орнитонимов): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Баку, 1985. 19 с.
11. Миронюк Л.Ф. Принципы стилистической адекватности перевода с украинского языка на русский: (Лексика и фразеология): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Днепропетровск, 1971. 20 с.
12. Малафеева Е.Р. Семантическая структура фразеологизмов с компонентом-зоонимом в современном русском литературном языке: дис. ... канд. филол. наук. Челябинск, 1989. 231 с.
13. Пуцилева Л.Ф. Культурно детерминированные коннотации русских зоонимов и фитонимов: на фоне итальянского языка: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2009. 17 с.
14. Ярцева В.Н. Контрастивная грамматика. М.: Наука, 1981. 111 с. С. 16.
15. Юнг К. Г. Архетипы и коллективное бессознательное. М.: АСТ, 2019. 495 с. С. 134.
16. Гордеева Л.П. Русский язык и культура речи: учеб. пособие. М.: Флинта, 2018. 324 с. С. 64.
17. Мокиенко В.М. В глубь поговорки: рассказы о происхождении крылатых и образных выражений. СПб.: Авалон: Азбука-классика, 2007. 253 с. С. 92.
18. Кошарная С.А., Маслов А.С. Фразеологизмы с зо-онимными компонентами: современные подходы к изучению // Когнитивные факторы взаимодействия фразеологии со смежными дисциплинами: сб. науч. трудов III международной науч. конф. (Белгород, 19-21 марта 2013 г.). Белгород: Белгород, 2013. С. 197-203.
19. Ковшова М.Л. Лингвокультурологический метод во фразеологии: Коды культуры. М.: ЛИБРОКОМ, 2013. 453 с. С. 84.
20. Керлот Х.Э. Словарь символов. М.: REFL-book, 1994. 608 с. С. 362-364.
21. Козлова Т.В. Семантика фразеологизмов с названиями животных в современном русском языке. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. 191 с. С. 50.
22. Долгова А.О. Какие образы-эталоны представлены во фразеологических сочетаниях? // Русский язык и литература. 2006. № 7. С. 50-55.
23. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г., Николаева Е.К. Большой словарь русских пословиц. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010. 1024 с.
24. Телия В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М.: Языки русской культуры, 1996. 284 с. С. 123.
25. Кабардинские пословицы и поговорки / смысл. пер. и лит. обраб. Х.Г. Тхагапсоева. Нальчик: ЭльФа, 2000. 94 с. С. 73.
26. Даль В.И. Пословицы русского народа: в 2 т. М.: Художественная литература, 1984.
27. Русские народные сказки Афанасьева А.Н. URL: https://moreskazok.ru/afanasev.html.
28. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Большой словарь русских поговорок. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. 784 с.
29. Харченко Н.Н., Харченко Н.А. Биология зверей и птиц: учебник. СПб.: Лань, 2015. 431 с. С. 132.
30. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 2. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1955. 779 с.
31. Гукетлова Ф.Н. Этноспецифические особенности зооморфизмов в разносистемных языках (на материале французского, русского и кабардино-черкесского языков) // Известия РГПУ им. А.И. Гер -цена. СПб., 2008. № 12. С. 98-105.
32. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: АЗЪ, 1994. 928 с.
33. Словарь-тезаурус современной русской идиоматики / под ред. А.Н. Баранова, Д.О. Добровольского. М.: Аванта+, 2007. 1135 с.
34. Национальный корпус русского языка. URL: https://ruscorpora.ru/new/.
35. Фет А.А. Из деревни // Русский вестник. 1863. № 1. С. 442-443.
36. Дедков И.А. Дневник, 1953-1994. М.: Прогресс-Плеяда, 2005. 183 с. С. 183.
37. Федоров Р. Как взять автограф у нейтрино? // Техника - молодежи. 1976. № 7. С. 10-13.
38. Бирих А.К., Мокиенко В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологи-ческий справочник. СПб.: Фолио-Пресс, 1998. 704 с.
39. Спенсер Э. Путешествие в Черкесию (1839). Майкоп: Адыгея, 1993. 152 с. С. 120.
40. Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик: Эльбрус, 1978. 333 с. С. 197.
REFERENCES
1. Makovskiy M.M. Sravnitelnyy slovar mifologiches-koy simvoliki v indoevropeyskikh yazykakh: Obraz mira i miry obrazov [Comparative dictionary of mythological symbolism in Indo-European languages: The image of the world and the worlds of images]. Moscow, VLADOS, 1996, 415 p.
2. Trubachev O.N. Proiskhozhdenie nazvaniy domash-nikh zhivotnykh v slavyanskikh yazykakh [The origin of the names of domestic animals in the Slavic languages]. Moscow, Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1960, 115 p.
3. Belyaeva I.V Interpretiruyushchaya funktsiya fraze-ologizmov s komponentom-zoonimom v yazykovoy kartine mira: na materiale russkogo, angliyskogo i frantsuzskogo yazykov: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Interpreting function of phraseological units with a zoonym component in the language picture of the world: on the material of Russian, English and French languages: Thesis of the PhD Dis.]. Tambov, 2020, 20 p.
4. Lavrova O. V. Stranovedcheskiy komponent nazvaniy zhivotnykh v aspekte mezhkulturnoy kommunikatsii: dis. ... kand. ped. nauk [Regional component of animal names in the aspect of intercultural communication: PhD Dis.]. St. Petersburg, 2008, 283 p.
5. Tishkina D.A. Frazeologicheskie edinitsy s kompo-nentom-zoonimom v angliyskom i russkom yazykakh: sopostavitelnyy analiz: avtoref. dis. . kand. filol. nauk [Phraseological units with a zoonym component in English and Russian: a comparative analysis: Thesis of the PhD Dis.]. Kazan, 2008, 22 p.
6. Lévi-Strauss C. Strukturnaya antropologiya [Structural Anthropology]. Moscow, Nauka, 1985, 535 p.
7. Dorogaykina E.M. Teoreticheskaya i prikladnaya lingvistika, 2019, vol. 5, no. 3, pp. 53-66.
8. Solntseva N.V. Sopostavitelnyy analiz zoonimov russkogo, frantsuzskogo i nemetskogo yazykov v et-nosemanticheskom aspekte: avtoref. dis. . kand. filol. nauk [Comparative analysis of zoonyms of the Russian, French and German languages in the ethnosemantic aspect: Thesis of the PhD Dis.]. Omsk, 2004, 32 p.
9. Galimova O.V Etnokulturnaya spetsifika zoonimi-cheskoy leksiki, kharakterizuyushchey cheloveka: na materiale russkogo i nemetskogo yazykov: avtoref.
dis. ... kand. filol. nauk [Ethno-cultural specificity of zoonymic vocabulary characterizing a person: on the material of Russian and German languages: Thesis of the PhD Dis.]. Ufa, 2004, 22 p.
10. Yusifov Yu.G. Zoologicheskaya leksika azerbay-dzhanskogo yazyka: (na osnove ornitonimov): avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Zoological vocabulary of the Azerbaijani language: (based on ornithonyms): Thesis of the PhD Dis.]. Baku, 1985, 19 p.
11. Mironyuk L.F. Printsipy stilisticheskoy adekvatnosti perevoda s ukrainskogo yazyka na russkiy: (Leksika i frazeologiya): avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Principles of stylistic adequacy of translation from Ukrainian into Russian: (Vocabulary and Phraseology): Thesis of the PhD Dis.]. Dnepropetrovsk, 1971, 20 p.
12. Malafeeva E.R. Semanticheskaya struktura frazeo-logizmov s komponentom-zoonimom v sovremennom russkom literaturnomyazyke: dis. ... kand. filol. nauk [The semantic structure of phraseological units with a zoonym component in the modern Russian literary language: PhD Dis.]. Chelyabinsk, 1989, 231 p.
13. Putsileva L.F. Kulturno determinirovannye konnotat-sii russkikh zoonimov i fitonimov: na fone italyansk-ogo yazyka: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Culturally determined connotations of Russian zoonyms and phytonyms: against the background of the Italian language: Thesis of the PhD Dis.]. St. Petersburg, 2009, 17 p.
14. Yartseva V.N. Kontrastivnaya grammatika [Contras-tive grammar]. Moscow, Nauka, 1981, 111 p., р. 16.
15. Jung C.G. Arkhetipy i kollektivnoe bessoznatelnoe [Archetypes and the collective unconscious]. Moscow, AST, 2019, 495 p., р. 134.
16. Gordeyeva L.P. Russkiy yazyk i kultura rechi: ucheb. posobiye [Russian language and culture of speech: textbook]. Moscow, Flinta, 2018, 324 p., р. 64.
17. Mokienko V.M. V glub pogovorki: rasskazy o proisk-hozhdenii krylatykh i obraznykh vyrazheniy [Into the depths of sayings: stories about the origin of winged and figurative expressions]. St. Petersburg, Avalon, Azbuka-klassika, 2007, 253 p., р. 92.
18. Kosharnaya S.A., Maslov A.S. Frazeologizmy s zoonimnymi komponentami: sovremennye podkhody k izucheniyu [Phraseologisms with zoonymic components: modern approaches to the study]. In: Kogni-tivnye faktory vzaimodeystviya frazeologii so smezh-nymi distsiplinami: sb. nauch. trudov III mezhdun-arodnoy nauch. konf. (Belgorod, 19-21 marta 2013 g.) [Cognitive factors of interaction of phraseology with related disciplines: Sat. scientific Proceedings of the III International Scientific conf. (Belgorod, March 19-21, 2013)]. Belgorod: Belgorod Publishing, 2013, pp. 197-203.
19. Kovshova M.L. Lingvokulturologicheskiy metod vo frazeologii: Kody kultury [Linguistic and cultural method in phraseology: codes of culture]. Moscow, LIBROKOM, 2013, 453 p., р. 84.
20. Cirlot J.E. Slovar simvolov [Dictionary of symbols]. Moscow, REFL-book, 1994, 608 p., рр. 362-364.
21. Kozlova T. V Semantika frazeologizmov s nazvaniya-mi zhivotnykh v sovremennom russkom yazyke [Semantics of phraseological units with animal names in modern Russian]. Moscow, Publishing House of Moscow University, 2003, 191 p., р. 50.
22. Dolgova A.O. Russkiy yazyk i literatura, 2006, no. 7, pp. 50-55.
23. Mokienko V.M., Nikitina T.G., Nikolaeva E.K. Bol-shoy slovar russkikh poslovits [Big dictionary of Russian proverbs]. Moscow, OLMA Media Grupp, 2010, 1024 p.
24. Teliya VN. Russkaya frazeologiya: Semanticheskiy, pragmaticheskiy i lingvokulturologicheskiy aspekty [Russian phraseology: Semantic, pragmatic and linguistic and cultural aspects]. Moscow, Yazyki russ-koy kultury, 1996, 284 p., р. 123.
25. Kabardinskiye poslovitsy i pogovorki / smysl. per. i lit. obrab. KH.G. Tkhagapsoyeva [Kabardian proverbs and sayings / semantic translation and literary processing by Kh.G. Tkhagapsoev]. Nalchik: El-Fa, 2000, 94 p., р. 73.
26. Dal VI. Poslovitsy russkogo naroda: v 21. [Proverbs of the Russian people: in 2 vols.]. Moscow, Khu-dozhestvennaya literatura, 1984.
27. Russkiye narodnyye skazki Afanasieva A.N. [Russian folk tales by Afanasiev A.N.]. Available at: https:// moreskazok.ru/afanasev.html.
28. Mokienko V.M., Nikitina T.G. Bolshoy slovar russkikh pogovorok [Big dictionary of Russian sayings.]. Moscow, OLMA Media Grupp, 2007, 784 p.
29. Kharchenko N.N., Kharchenko N.A. Biologiya zverey i ptits: uchebnik [Biology of animals and birds: textbook]. St. Petersburg, Lan, 2015, 431 p., р. 132.
30. Dal V.I. Tolkovyy slovar zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4 t. Т. 2 [Explanatory dictionary of the living Great Russian language: in 4 vols. Vol. 2]. Moscow, State Publishing House of Foreign and National Dictionaries, 1955, 779 р.
31. Guketlova F.N. Izvestiya RGPU im. A.I. Gertsena, 2008, no. 12, pp. 98-105.
32. Ozhegov S.I., Shvedova N.Yu. Tolkovyy slovar russkogo yazyka [Explanatory dictionary of the Russian language]. Moscow, AZ, 1994, 928 p.
33. Slovar-tezaurus sovremennoy russkoy idiomatiki / pod red. A.N. Baranova, D.O. Dobrovolskogo [Dictionary-thesaurus of modern Russian idioms / Ed. by A.N. Baranov, D.O. Dobrovolsky]. Moscow, Avanta+, 2007, 1135 p.
34. Natsionalnyy korpus russkogo yazyka [National corpus of the Russian language]. URL: https:// ruscorpora.ru/new/.
35. Fet A.A. Russkiy vestnik, 1863, no. 1, pp. 442-443.
36. Dedkov I.A. Dnevnik, 1953-1994 [Diary, 19531994]. Moscow, Progress-Pleyada, 2005, 183 p., р. 183.
37. Fedorov R. Tekhnika - molodezhi, 1976, no. 7, pp. 10-13.
38. Birikh A.K., Mokienko V.M., Stepanova L.I. Slovar russkoy frazeologii. Istoriko-etimologicheskiy spravochnik [Dictionary of Russian phraseology. Historical and etymological reference book]. St. Petersburg, Folio-Press, 1998, 704 p.
39. Spenser E. Puteshestviye v Cherkesiyu (1839) [Journey to Circassia (1839)]. Maykop, Adygeya, 1993, 152 p., р. 120.
40. Khan-Giray. Zapiski o Cherkesii [Notes on Circassia]. Nalchik, Elbrus, 1978, 333 р., р. 197.
Поступила в редакцию 8 февраля 2022 г.
