CC BY
143
/ С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова, Российская академия наук. Ин-т РЯ им. В.В. Виноградова. - 4-е изд., доп. -М. : Азбуковник, 1999. - 944 с.
18. ТСУ - Толковый словарь Ушакова [Текст] : в 4-х т. / Д.Н. Ушаков. - М. : Астрель, 1935-1940. - 4 т.
19. Фуко, М. Ненормальные [Текст] : Курс лекций, прочитанных в Колледж де Франс в 1974-1975 учебном году / М. Фуко. - СПб. : Наука, 2004. - 432 с.
20. ФЭС - Философия [Текст] : энциклопедический словарь [Текст] / под ред. А.А. Ивина. - М. : Гар-дарики, 2006. - 1072 с.
21. Шейгал, Е.И. Семиотика политического дискурса [Текст] / Е.И. Шейгал. - М. : Гнозис, 2004. - 362 с.
22. Dijk T.A. van., Kintsch W. Cognitive psychology and discourse : Recalling and summaring stories [Text] / W.U. Dressier (ed.) // Current Trends in Text linguistics. -Berlin : Walter de Gruyter, 1978. - Р. 363-394.
23. Dijk, T.A. van. What is political discourse analysis? [Text] / T.A. Tijk van // Political linguitics [Text] / Ed. Jan Blomaert, Chris Bulcaen, Amsterdam, 1998. - P. 353371.
24. Fairclough, N. Technologisation of discourse [Text] / N. Fairclough // Texts and Practices: Readings in Critical Discourse Analysis / ed. by C.R. Caldas-Coulthard, M. Coulthard. - N. Y. : Routledge, 1996. - P. 143-159.
25. Goffman, E. Strategic Interaction [Text] / E. Goff-man. - Philadelphia : University of Pensilvania Press, 1969. - 156 p.
26. Grice, H.P. Studies in the Way of Words [Text] /
H.P. Grice. - Cambridge, MA : Harvard University Press, 1989. - 394 p.
27. Kintsch, W. Notes on the structure of semantic memory [Text] / W. Kintsch, E. Tulving, W. Donaldson (eds.) // Organization of memory. - New York : Academic Press, 1972. - P 247-308.
28. Labov W., Fanshel D. Therapeutic Discourse. Psychotherapy as Conversation [Text] / W. Labov, D. Fanshel. - New York : Academic Press, 1977. - 392 p.
29. Pierce, C.S. Truth [Text] // J.W.Jr. Oller (ed) // Language and Experience. Classic Pragmatism. - New York : University Press of America, 1989. - 396 p.
УДК 4 Р ББК 81.00
М.А. Секерина
СПЕЦИФИКА ОБЪЕКТНОГО ДИСКУРСА КАК РЕЧЕДЕЯТЕЛЬНОСТНОЙ СИСТЕМЫ
В данной статье объектный дискурс - когнитивное единство, конституируемое различными дискурсивными практиками на сновании референции к некоторому социокультурно значимому объекту - рассматривается как единая речедеятельностная система. Анализируется понятие метадискурса - вербального воплощения рефлексии коллективного субъекта над объектным дискурсом как познавательным и коммуникативным инструментом, опосредующим взаимодействие языкового коллектива с объектами внеязыковой реальности.
Ключевые слова: дискурс; дискурсивная практика; дискурсивная система; субъект дискурса; метадискурсивная рефлексия; метадискурс
M.A. Sekerina
ON SPECIFIC CHARACTER OF THE OBJECT DISCOURSE AS A SPEECH ACTIVITY SYSTEM
I argue that the object discourse is a cognitive unity constituted by different dis-course practices on the base of reference to some socioculturally significant object. The object discourse is considered as a single speech activity system. A notion of metadiscourse has been introduced herewith that is a verbal realization of the collective subject reflection over the object discourse as a cognitive and communicative instrument that is mediating the interaction of the language community with the ex-tralingustic world.
Key words: a discourse; the discursive practice; the discursive system; a subject of discourse; metadiscursive reflexion; metadiscourse
Объектный дискурс понимается нами как когнитивное единство, конституируемое на основании референции к некоторому социокультурно значимому объекту внеязыковой
реальности, эксплицируемое дискурсивными практиками как модусами осуществления (вербализации) данного феномена (дискурс о / об: истории России, свободе, любви и т. п.).
В этом аспекте под дискурсивной практикой (ДП) понимается специфический способ организации речевой деятельности, направленной на интерпретацию (концептуализацию и репрезентацию) определенного внеязыкового объекта.
Вследствие того, что производство объектного дискурса организуется «разновеликими» субъектами (от общественного института до отдельного социального субъекта), конституирующие его дискурсивные практики оформляются в двухуровневую и изоморфную структуры социального пространства. Дискурсивные практики первого уровня - институализированные языковые корреляты общественных практик, являясь легитимными, конкурируют за статус аутентичной репрезентации некоторого внеязыкового феномена. В свою очередь, каждая из них представляет собой строй дискурса - «потенциально конфликтную конфигурацию» дискурсивных практик второго порядка, некоторых субъдискурсов, которые, как было установлено Э. Лакло, Ш. Муфф,
Н. Фэрклаффом, также «вовлечены в постоянную борьбу за превосходство» [Филлипс, 2008, с. 26, 56, 128], конкурируя между собой за статус наиболее легитимной репрезентации объекта. Так, например, политический способ репрезентации российской истории представляет собой дискурс-строй, образованный дискурсивными практиками конкурирующих политических партий (Единая Россия, Справедливая Россия, КПРФ, ЛДПР и др.), каждая из которых представляет свою доктрину истории России. В целом дискурс об истории России структурируют гетерогенные, с социокультурной точки зрения, дискурсивные практики: дисциплинарные дискурсивные практики (научный исторический дискурс), политические дискурсивные практики (совокупность политических способов «говорения» об истории: от исторического нарратива в предвыборном дискурсе до государственного исторического дискурса, манифестирующего в государственной символике, топонимике, образовательных программах и др.), литературно-художественные дискурсивные практики, медийные дискурсивные практики (от исторических ток-шоу до рекламы), религиозные практики, фольклорные и т. п.
Взаимодействие разнородных дискурсивных практик в качестве компонентов единой речедеятельностной системы, а также раз-
новекторность дискурсивного процесса (как тексто-производства и тексто-потребления в терминологии Н. Фэрклаффа [Филлипс, 2008, с. 159]) определяет специфику творческой активности субъекта дискурса, его «стратегические возможности» как в рамках определенной дискурсивной практики, так и в рамках дискурсивной системы в целом. Под стратегическими возможностями мы понимаем способность воспринимать, осознавать, рефлектировать, воспроизводить и создавать дискурсивные продукты.
Несмотря на акцентирование диалогизма и полифоничности любого коммуникативного события, присвоение читателю (слушателю) статуса соавтора текста, постмодернистский отказ «от презумпции субъекта в любых версиях его артикуляции (ино-, поли- и, наконец, бес-субъектность “непознаваемого субъекта” эпохи постмодерна)» [Грицианов, 2001, с. 414]: от «смерти субъекта» Фуко, «смерти автора» Барта до «воскрешения субъекта» в «контексте вербальных практик», «реконструкции субъективности», но как принципиально вторичной по отношению к дискурсивной среде (поздние Фуко и Деррида, П. Смит, Дж. Уард, М. Готдинер и др.)» [Грицианов, 2001, с. 83], оппозиция производящий субъект - воспринимающий субъект актуальна в лингвистических исследованиях. Участники коммуникативного процесса делятся на тех, кто дискурсивные продукты производит (воздействующий субъект, продуцент, создатель, адресант, отправитель, автор, говорящий, актор), и тех, кто их потребляет (объект воздействия, реципиент, получатель, потребитель, (целевая) аудитория, читатель, слушатель).
Насколько данная оппозиция применима к объектному дискурсу? Теоретиками дискурс-анализа доказана двойственная природа субъекта. С одной стороны, он всегда детерминирован определенной дискурсивной практикой. Значит, по отношению к дискурсу субъект не может выступать как индивид, а только как социальный актор, определяющийся через определенную дискурсивную позицию, именно ДП выступает способом субъективизации индивида («Дискурсы всегда предписывают людям позиции, которые они должны занимать как субъекты» [Филлипс, 2008, с. 80]). С другой стороны, «субъект также фрагментирован: он не позиционирован одним единственным способом в одном единственном дискурсе»
[Там же. С. 81], выражаясь метафорически, к субъекту «протягивают руки» одновременно все мыслимые по отношению к интерпретируемому внеязыковому объекту дискурсивные практики, поскольку «определенный дискурс никогда не может утвердиться настолько, чтобы стать одним единственным дискурсом, структурирующим социальное. Всегда есть несколько конфликтующих дискурсов, которые действуют одновременно» [Там же].
Двойственность субъекта, который одновременно может характеризоваться как детерминированный (прикрепленный к определенной практике, «подключенный к “означающему”, т. е. языковым структурам, задающим артикуляционные правила» [Грицианов, Мо-жейко, 2001, с. 414]) и фрагментированный (расщепленный, рассеянный), поскольку учитывает и те альтернативные интерпретационные возможности, которые предлагают ему другие практики, изоморфна двум ипостасям существования объектного дискурса как системы. Изменение ее структуры (в отличие от языковых структур, изменение которых отслеживается только в диахронии) происходит на синхронном уровне в момент осуществления коммуникативного события и представляет собой творческий акт, осуществляемый в рамках определенной практики. Участники коммуникативного акта могут быть квалифицированы относительно оппозиции субъект, производящий дискурсивный продукт / субъект, потребляющий дискурсивный продукт. Однако следует заметить, что концепты, формирующие означенную оппозицию, следует употреблять операционально, поскольку сущности взаимодействия воздействующего и воспринимающего сознаний в объектном дискурсе они не отражают. Так как «люди активно используют дискурсы (созданные в разное время разными субъектами - М.С.) как ресурсы и, следовательно, люди не только производят дискурсы, но и сами являются продуктами дискурсов» [Филлипс, 2008, с. 177], частные случаи манифестаций дискурсивных практик осуществляются в системе объектного дискурса, в интердискурсивном пространстве которого тексто-производство и тексто-потре-бление сливаются в единый процесс. Субъект тексто-производства создает «свой» продукт, «потребляя чужие»: оценивая, редуцируя и ассимилируя продукты других дискурсивных практик (например, при создании кинофиль-
ма «Царь» (режиссер - П. Лунгин) рефлексии и коммуникативной ассимиляции подверглись не только тексты дисциплинарного исторического дискурса, кинофильм «Иван Грозный», но и другие продукты разнообразных ДП). Также неавтономен и субъект тексто-потре-бления: «по видению Дерриды, «интерпретирующее Я» само по себе есть не более, чем текст, сотканный из культурных универсалий и дискурсивных матриц, культурных кодов и интерпретационных конвенций. ...читатель, как и автор, оказывается, по оценке Ж.Ф. Ха-рари, даже не “гостем”, но “порождением текста”» [Грицианов, 2001, с. 775-776].
В диахроническом аспекте система объектного дискурса представляет собой перманентную интеракцию, в процессуальности которой «растворен» субъект. Диахроническое существование дискурсивной системы коренным образом отличается от диахронического существования других лингвистических объектов, которые следуя «друг за другом во времени, не воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием и не образуют систему» [ФЭС, 1983, с. 163], в отличие от их синхронического существования, на чем и зиждется традиционное разграничение понятий синхронии и диахронии. Продукты дискурсивной системы, хотя и могут быть искусственно линеаризированы, последовательно размещены на временной оси (можно определить момент «создания» дискурсивных практик, поэтапно расписать процесс становления всех возможных способов дискурсивного конституирования некоторого объекта), на синхронном уровне коллективным сознанием воспринимаются в совокупности, формируя единый культурный контекст осмысления означенного феномена. В рамках системы объектного дискурса дискурсивные продукты обладают «стереоскопическим эффектом»: информация, переданная посредством конкретного коммуникативного акта, взаимодействуя с ранее усвоенной информацией, способна играть «роль возбудителя, вызывающего возрастание информации внутри сознания получателя» [Лотман, 2010, с. 151]. На подобные явления указывал Ю.М. Лотман, характеризуя каноническое искусство как информационный парадокс и выделяя «обширный класс сообщений, при которых информация будет не содержаться в тексте и из него соответственно извлекаться получателем, а находиться вне
текста, с одной стороны, но требовать наличия определенного текста, с другой, как непременного условия своего проявления» [Там же. С. 151].
Следствием детерминированности субъекта является возможность создавать дискурсивные продукты, а также интерпретировать любые продукты дискурсивной системы в границах определенной практики, т. е. осуществлять некоторые творческие действия (разной степени креативности), непосредственно направленные в коммуникативное пространство и производящие эффекты, имеющие последствия для социальной практики.
Однако в рамках дискурсивного единства, «нарративизация “Я” становится проблематичной именно в силу вариативности повествовательных возможностей» [Сулимов, 2011, с. 8], субъект вынужден конструировать свою идентичность «“сквозь” множество противоречивых и часто антагонистических дискурсов» [Филлипс, 2008, с. 188]. Процесс ориентации «в перманентно расширяющемся пространстве множественных дискурсивных практик» [Сулимов, 2011, с. 8], и выбор из «перечня дискурсивных ресурсов» [Филлипс, 2008, с. 190] наиболее адекватных и приемлемых для определенного акта коммуникации, сопровождается рефлексией субъекта, направленной на объектный дискурс в целом как на специфический инструмент познания внеязыковой предметности. Причем сам факт наличия разных способов вербализации некоторого феномена для фрагментированного субъекта чаще является доказательством не сложности и многоаспектности трактуемого явления, а несовершенства дискурсивного способа познания реальности, который невозможен без неизбежных прагматических искажений, опосредованных противоположными интенциями субъектов дискурсивных практик. «Недоверие» к обилию вариантов «дискурсивного оформления» знания о некотором объекте демонстрируют пословицы и поговорки: «Сколько людей, столько и мнений», «Всяк со своей колокольни судит», «Всяк кулик свое болото хвалит», «Один говорит - красно, двое говорят - пестро», «Не верь чужим речам, а верь своим глазам», «Слову верь, а дело проверь» (русские пословицы); «Слишком много слов топит правду», «Даже если молчать - можно ошибиться», «Никогда не вредно сказать “почти”» (английские по-
словицы); «Кто слушает каждого, тому плохо; кто никого не слушает - тому еще хуже» (болгарская пословица).
В новое время информационное пространство становится «многомерным»: усиливается плюрализм дискурсивных практик, стремящихся детерминировать субъекта. В сущности закономерное и прогрессивное явление семантического дисбаланса дискурсивной системы многократно возрастает и начинает осмысливаться как критичное, обусловливая, по меткому выражению И. Ильина [Ильин, 1996, с. 230], «познавательный агностицизм» постструктуралистских и постмодернистских теорий, значительно повлиявший на методологические ориентации гуманитарных исследований. Постулируется «расщепленность», «фрагментированность», «децентрированность» субъекта, «растворенного» в «амбивалентности смыслов», «уже по определению не только не эквивалентных системе значений, но и ставящих под сомнение саму возможность означивания» [Сулимов, 2012, с. 6], что превращает «любую систему знаний» в набор «нетождественных друг другу тезаурусов». Однако явления «кризиса самоидентификации», «когнитивного дисбаланса», погружения «человека в травматическую ситуацию не-понимания и не-самообоснования, выпадения из ритмов интеллектуальной, социальной и даже коммуникативной деятельности» [Сулимов, 2012, с. 20] характеризуют взаимоотношения индивида и социума, порождая проблемы «лишних людей», противопоставленных доминирующей социокультурной парадигме (традиционно значимые для русской культуры). Если же говорить не об индивиде, а о коллективном субъекте, а субъект дискурсивной практики априори коллективный, поскольку сами практики являются «коллективным изобретением», то дискурс для него является способом адаптации к социальной реальности (познания ее феноменов и коммуникации о них), который перманентно совершенствуется исходя из потребностей «большинства». Как отмечает В.Г. Борботько: «Если коммуникацию рассматривать не в плане тривиального обмена информацией, но именно как диалог, то можно говорить о ней как о коллективной рефлексии» [Борботько, 2007, с. 262]. В случае дисбаланса в дискурсивной системе, при котором «нормативные» дискурсивные практики осознаются как неадекват-
ные репрезентуемому объекту в каком-либо отношении, перестают устраивать некоторую социальную группу, начинается процесс их делигитимизации, сопровождаемый появлением новых, альтернативных, на начальном этапе существования - маргинальных, но при поддержке «большинства» приобретающих соответствующий статус. Можно сказать, что процесс становления дискурсивной практики в качестве доминирующей в системе объектного дискурса изоморфен процессу становления языковой нормы в системе языка. Доминирующей дискурсивная практика становится либо в результате признания социумом в качестве наиболее авторитетной или легитимной, за которой исторически закрепляется право экспертной, нормативной трактовки определенных объектов, либо вследствие наибольшего распространения в массовой аудитории, проявляющегося в том, что продукты данной практики становятся наиболее востребованными социумом, часто воспроизводятся и становятся прецедентными. Так же, как в случае становления языковой нормы, признание дискурсивной практики в качестве легитимной и степень ее распространения в массовой аудитории могут как коррелировать друг с другом, так и не совпадать. Например, за научным историческим дискурсом традиционно закреплено право экспертного толкования российской истории, однако с ним успешно конкурируют медийные, литературно-художественные дискурсивные практики и кинодискурс за счет того, что продукты последних (исторические ток-шоу, «ретро-передачи», кинофильмы, романы о российской истории и т. п.) более распространены в массовой аудитории, чем научные статьи и монографии.
Доказательством рефлексии над инструментальной сущностью дискурса является то, что в некоторых случаях этот механизм познания и репрезентации признается принципиально неадекватным объекту познания, в частности в сфере религиозной коммуникации. Примером может служить исихастская духовная практика в православии и практика медитации в буддизме, где залогом трансцендентного познания Божественной сущности является избавление от дискурсивной обусловленности сознания. Как пишет М.С. Уваров, «внутренним основанием исихазма является дискурсивно неразрешимая антиномия «творящее - сотворенное», поэтому практику
исихии следует понимать как изобретение внедискурсивного способа (культурно-исторической формы) «разрешения» указанной антиномии», «можно сказать, что «дискурс» исихии - самоустранение дискурса, ибо тождества имени и сущности недостаточно для достижения соединения с неименуемым и непознаваемым сверх (не) - сущим Божеством» [Уваров, 1996, с. 112]. Вопрос о недискурсивных способах постижения не только сверхчувственного, но и реального, актуализированный в конце XX в. в связи с разочарованием в рациональных дискурсах, и, как следствие, усилением интереса к иррациональному: «интуитивному познанию», «инсайтному схватыванию», «экзистенциальному прорыву», «озарениям», «чувствованиям», «трансгрессии» - «отклонению субъекта от привычной траектории движения к однозначности» [Новейший философский словарь, 1998, с. 726], связан с вопросом субъектной агентивности и свободы действия в современном дискурс-анализе, культурологии и коммуникативисти-ке. Как пишут Луиза Дж. Филипс и Марианне
В. Йоргенсен, утвердившееся «единодушное мнение в том, что в тезисе “доминирующей идеологии” недооценивается способность людей к сопротивлению» [Филлипс, 2008, с. 42] дискурсивному давлению, привело к тому, что появилась тенденция переоценивать способность субъекта противостоять дискурсу. Однако «согласно Фуко, истина, субъекты и отношения между ними создаются в дискурсе, и нет никакой возможности достичь “более правильной” истины за пределами дискурса» [Там же. С. 44]. В случае попыток «сверхдискурсивного» (так или иначе выходящего за пределы дискурсивной обусловленности) постижения реальности, «инсайты» фрагментированного субъекта, устремляясь в «пространство Между - пространство срыва нарративной и логической постепенности» [Сулимов, Фадеева, 2011, с. 9], представляют собой креативные констелляции ранее усвоенных дискурсивных смыслов, обнаруживаемых в качестве «преконструкта», «уже сказанного» и «уже слышанного» [Серио, 1999, с. 14-25]. Ибо дискурс в качестве механизма коллективной адаптации действует, как габитус - «система прочных приобретенных предрасположенностей» в определении П. Бурдье, «бесконечная способность свободно (но под контролем) порождать мысли,
восприятия, выражения чувств, действия, а продукты габитуса всегда лимитированы историческими и социальными условиями его собственного формирования, то даваемая им свобода обусловлена и условна, она не допускает ни создания чего-либо невиданно нового, ни простого механического воспроизводства изначально заданного» [Бурдье, 1998, с. 63]. Вследствие этого «недискурсивные», «сверхдискурсивные» способы постижения реальности оказываются имплицитно дискурсивными, а дискурс как адаптивная система предполагает подчинение индивидуального «речетворчества» коллективному посредством дистрибуции конституирующих его дискурсивных практик. «Антагонизм -открытый конфликт между различными дискурсами (дискурсивными практиками - М.С.) в определенном порядке дискурса (системе объектного дискурса - М.С.)» [Филлипс, 2008, с. 105], разрешаемый посредством «гегемонии» (понимаемой и как доминирование или «интервенция гегемонии», и как «процесс переговоров, в результате которых возникает консенсус относительно значения» [Там же.
С. 133], возникает вследствие коллективного совершенствования дискурсивной системы в рамках определенной дискурсивной формации. Существование иерархии дискурсивных практик, осознание и использование определенных практик как легитимных или маргинальных характеризует относительный порядок, сбалансированность системы знаний о некотором объекте внеязыковой реальности, которая позволяет большинству членов определенного социума «формировать свою идентичность», осознавать «свое место в меняющемся мире». Например, в средневековой Европе и в России система знаний о различных аспектах мироустройства у «большинства» была опосредована преимущественно религиозной дискурсивной практикой (дискурс-строй которой формировали, в частности антагонистические практики христианства и язычества), затем наиболее легитимными и авторитетными становятся дискурсивные практики науки. Периоды «относительной стабильности» дискурсивной системы чередуются с периодами «хаоса» и «беспорядка», возникающими в периоды смены социокультурных парадигм. Возникает ситуация плюрализма дискурсивных практик, ведущая к внешнему дисбалансу дискурсивной системы
(становятся неопределенными понятия «легитимности» и «маргинальности», теряется понятие «центра»), которая может осознаваться как потеря «целостности» картины мира. В XX в. данное явление наиболее отчетливо отражено в теории и практике постмодернизма. Семантический дисбаланс в дискурсивной системе вызывает два процесса:
1. Рефлексию над существующими ДП, стимулируя появление альтернативных практик, которые восполняют социокультурно значимые «пробелы в интерпретации». Становление новых дискурсивных практик можно рассматривать как количественный способ совершенствования дискурсивного механизма взаимодействия языкового коллектива с социальной действительностью. Так, например, доминирующая до недавнего времени ДП философии истории, представляющая собой философскую рефлексию «непосредственно самого прошлого» после «лингвистического поворота» в историографии стала осмысляться как «так называемая спекулятивная философия истории», появилась «новая философия истории», которая «имеет несколько вариантов названия, новая версия традиционной, «старой» философии истории, интерпретативная версия дескриптивной философии истории, синтетическая версия аналитической философии истории, лингвистическая версия критической философии истории ...» [Анкерсмит, 2003, с. 18].
2. Качественную рефлексию или метарефлексию (от греч. meta - между, после, через) -рефлексию, которая осуществляется не в рамках определенной практики, а в интердискурсивном пространстве. Творческие интенции фрагментированного субъекта при этом перенаправляются «внутрь» дискурсивной системы: на осмысление и оценку как сущностных, так и структурных особенностей объектного дискурса.
В первом случае субъект детерминирован конкретной ДП и действует как социальный актор, принадлежащий определенному сообществу и «своему времени», во втором случае субъект детерминирован дискурсивной системой в целом и действует как представитель «коллективного интеллекта» - неограниченного определенной практикой и историческим временем дискурсивного сообщества (своего рода метасубъект, посредством метарефлексии выходящий за «пределы» определенной
ДП на «нейтральную территорию»). Можно предположить, что носители языка обладают не только метаязыковым [Вепрева, 2005], но и метадискурсивным сознанием, направленным на постижение дискурсивной природы, имеющейся в их распоряжении социокультурной информации. Вербальным воплощением метадискурсивной рефлексии является метадискурс (дискурс о дискурсе) - совокупность высказываний разной степени протяженности и прецедентности, эксплицирующих «историю» интердискурсивных взаимодействий, характеризующих объектный дискурс как познавательный и коммуникативный инструмент: состав, релевантность («степень соответствия» внеязыковому объекту и специфику практической применимости), особенности референции конституирующих его дискурсивных практик. Объектный дискурс антиноми-чен по природе, поскольку конституирующие его дискурсивные практики «“стягивают” воедино разновременные парадигмы культурного бытия» [Уваров, 2012, с. 114], перманентно порождая «внутрисистемные» противоречия. Чем конфликтней «взаимоотношения» дискурсивных практик, конституирующих объектный дискурс, тем более развернутым является метадискурс, позволяющий субъекту совместить в одном познавательном акте разные фильтры восприятия означаемого феномена. Так, метадискурс об истории России вербализуют разнообразные единицы, нуждающиеся в дальнейшем тщательном изучении: метонимические высказывания (советский исторический дискурс; либеральный исторический дискурс; тоталитарный исторический дискурс; прозападнеческая (русофильская, пост-перестроечная) концепция истории; новая версия истории России, светские историки* и т. п.), метафорические высказывания (переписывание, перелистывание, переделывание, перекраивание российской истории; белые пятна истории; черные пятна истории; лабиринты истории; исторический персонаж; перемена исторических декораций и т. п.), разнообразные фольклорные тексты.
В рамках объектного дискурса как речедея-
* Нижеприведенные примеры высказываний извлечены из разнообразных источников: школьных и вузовских учебников по истории России, научных и публицистических статей, исторических телевизионных ток-шоу, политических выступлений, предвыборных программ и др.
тельностной системы субъект создает два продукта, выступая при этом в двух ипостасях: как актор определенного дискурсивного сообщества - дискурсивный продукт, «выходящий из недр» определенной дискурсивной практики, прагматически «однозначный» и направленный в актуальное социальное пространство (например, учебник по истории России). Как метасубъект перманентной интеракции «по поводу» некоторого социокультурно значимого феномена - метадискурс, устраняющий специфичное в пользу универсального (регулярного), поддерживая объектный дискурс как неограниченную рамками определенной ДП систему социокультурной коммуникации. Например, фольклорный текст «Жил-был Николка-самодержец всей Руси» выполняет метадискурсивную функцию, выразительно демонстрируя рекурсивную природу антино-нимичного исторического дискурса.
Библиографический список
1. Анкерсмит, Ф.Р. История и тропология : взлет и падение метафоры [Текст] / Ф.Р. Анкерсмит. - М. : Прогресс-Традиция, 2003. - 496 с.
2. Борботько, В.Г. Принципы формирования дискурса : От психолингвистики к лингвосинергетике [Текст] / В.Г. Борботько. - М. : КомКнига, 2007. - 288 с.
3. Бурдье, П. Структура, габитус, практика [Электронный ресурс] / П. Бурдье // Журнал социологии и социальной антропологии. - 1998. - Т. 1. - Вып. 2. -С. 60-70. - Режим доступа : http:// www.old.jourssa.ru (дата обращения : 27.01. 2012).
4. Вепрева, И.Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху [Текст] / И.Т. Вепрева. - М. : ОЛМА-ПРЕСС, 2005. - 384 с.
5. Ильин, И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм [Текст] / И.И. Ильин. - М. : Ин-трада, 1996. - 253 с.
6. Лотман, Ю.М. Чему учатся люди. Статьи и заметки [Текст] / Ю.М. Лотман. - М. : Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2010. - 416 с.
7. Новейший философский словарь [Текст] / сост. А.А. Грицанов. - Мн. : Изд. В.М. Скакун, 1998. - 896 с.
8. Официальный сайт телепередачи «Городок» [Электронный ресурс]. - Режим доступа : http: //www. gorodok.tv>about_pressview?id=179 (дата обращения : 12.03.2012).
9. Пословицы и поговорки народов мира [Электронный ресурс]. - Режим доступа : http://www.aforizm. foxdesign.m>aphorism/proverb...speech2.html (дата обращения : 22.02.2012).
10. Постмодернизм. Энциклопедия. [Текст] / сост. и науч. ред. А.А. Грицанов, М.А. Можейко. - Минск : Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. - 1039 с.
11. Серио, П. Как читают тексты во Франции [Текст] / П. Серио // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. - М. : Прогресс, 1999. - С. 12-53.
и культуры [Текст] / М.С. Уваров. - СПб. : Изд-во БГТУ 1996. - 214 с.
15. Уваров, М.С. Третья природа : размышления о культуре и цивилизации [Текст] / М.С. Уваров. - СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2012. - 252 с.
16. Филлипс, Л. Дискурс-анализ. Теория и метод [Текст] / Л. Филлипс, М.В. Йоргенсен. - Харьков : Гуманитарный центр, 2008. - 352 с.
17. Философский энциклопедический словарь [Текст] / Л.Ф. Ильичев [и др.]. - М. : Советская энциклопедия, 1983. - 840 с.
12. Сулимов, В.А. Современный текст : реальность сознания [Текст] / В.А. Сулимов, И.Е. Фадеева // Се-миозис и культура : от реальности к тексту - от текста к реальности. - Сыктывкар : Коми педин-т, 2011.
- Вып. 7. - С. 5-10.
13. Сулимов, В.А. Культура в семиотическом измерении : русский семиозис в эпоху «пост» [Электронный ресурс] / В.А. Сулимов, И.Е. Фадеева. - 2012. - Режим доступа : http://hischool.ru/userfiles/sulimov-fadeeva.doc / (дата обращения : 06.05.2012).
14. Уваров, М.С. Бинарный архетип. Эволюция идеи антиномизма в истории европейской философии
УДК 8Г42 ББК 81.2
И.В. Тивьяева
РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ МОНОЛОГ В ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
В статье рассматриваются особенности функционирования ретроспективного монолога в публицистическом дискурсе. Исследование проводится с учетом следующих параметров: позиция ретроспективного монолога в тексте, структурно-смысловая функция ретроспективного монолога и прагматическая установка автора публицистического текста.
Ключевые слова: публицистический дискурс; ретроспективный монолог; структурносмысловая функция; прагматическая установка
I.V. Tivyaeva
REPROSPECTIVE MONOLOGUE IN MASS MEDIA DISCOURSE
The article deals with functioning of the retrospective monologue in the mass me-dia discourse. The research is based on the following criteria: the position of the retrospective monologue in the text, the structural and semantic function of the retrospective monologue, and the pragmatic intention of the author.
Key words: mass media discourse; retrospective monologue; structural and se-mantic function; pragmatic intention
Монолог и диалог как две основные формы межличностного общения являются постоянным объектом интереса со стороны лингвистов. Развитие когнитивной лингвистики и лингвистической прагматики позволяет использовать новые подходы к исследованию их структурно-лингвистических особенностей.
Объектом настоящего исследования является ретроспективный монолог (РМ), под которым мы понимаем речь индивидуума (вербализованную или невербализованную, устную или письменную) наедине с самим собой или продолжительную речь одного лица, обращенную к слушателям, темой которой являются воспоминания о событиях прошлого. В силу специфического содержания РМ имеет ограниченную сферу употребления. Помимо
ситуаций повседневного бытового общения монологические высказывания ретроспективной направленности нередко встречаются на страницах газет и журналов. Представляется интересным выявить структурные типы РМ и специфику его функционирования в публицистическом дискурсе. Материалом исследования послужили отрезки текстов ретроспективной направленности, отобранные методом сплошной выборки из англоязычных печатных и виртуальных СМИ.
В соответствии с целью настоящей работы нами были изучены особенности употребления РМ в публицистических текстах различных жанров. В частности, было установлено, что сферой функционирования РМ в публицистическом дискурсе являются тексты
© Тивьяева И.В., 2013
