CC BY
69
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 14 (305). Филология. Искусствоведение. Вып. 77. С. 65-70.
М. А. Секерина
ОБЪЕКТНЫЙ ДИСКУРС: ПРИНЦИПЫ ВЫДЕЛЕНИЯ И СПЕЦИФИКА ИССЛЕДОВАНИЯ
Обосновывается выделение объектного дискурса (дискурса о/ об) как когнитивного единства, конституируемого на основании референции к некоторому социокультурно значимому объекту внеязыковой реальности и эксплицируемого дискурсивными практиками как модусами осуществления (вербализации) данного феномена. Определяется специфика исследования объектного дискурса как предмета лингвистики.
Ключевые слова: сложная дискурсивная общность, дискурс, дискурсивная практика, субъект дискурсивной практики, синхрония, диахрония.
Все более усиливающееся внимание к ин-тердискурсивности, которая становится «одним из серьезных маркеров именно современного интеллектуального пространства» [12. С. 6], стимулирует тенденцию к укрупнению объекта в современных лингвистических исследованиях: в фокусе внимания оказываются сложные дискурсивные образования, выходящие за пределы одного дискурса или дискурсивной практики - «субстанция», «которая не имеет четкого контура и объема и находится в постоянном движении» [11. С. 66], образуя, тем не менее, «семантически значимую дискурсивную целостность» [10. С. 184].
Концентрируя внимание на интердискурсивных взаимодействиях, современная лингвистика продолжает поиск лингвофилософских и лингвокультурологических обоснований существования «сложных дискурсивных общностей» - дискурса в понимании М. Фуко. «Заслуга М. Фуко состояла в том, что он сумел перешагнуть через «данные в ощущении» всегда конечные формы вербальной деятельности - будь то устный разговор, текст, произведение одного или многих авторов, относящиеся к тому же к разным историческим эпохам, - позволил представить их вместе и посмотреть на те общности, которые в этом динамическом, постоянно изменяющемся пространстве реально выделяются» [11. С. 67]. Дискурс в таком широком понимании является нетрадиционным для лингвистики предметом (на уровне «гиперструктуры»). Однако, несмотря на «сложность совмещения концепции Фуко с лингвистической теорией, невозможность их полного «наложения» друг на друга», «провозглашенный им принцип анализа дискурсивной формации как когнитивного единства <.. .> содержит с очевидностью огромный
эвристический потенциал, обеспечивающий возможность соединения этой теории с приоритетными направлениями когнитивной и коммуникативной лингвистики» [19. С. 70-72].
Лингвистическими предпосылками концепции дискурса Фуко послужили идеи Э. Бенве-ниста, впервые противопоставившего дискурс как субъективную форму речи (речи, «привязанной к говорящему») объективному «неавторскому» повествованию (речи, «не привязанной к говорящему») [2]. Хотя Э. Бенвенист определял субъективность и объективность в узком, лингвистическом смысле, характеризуя виды повествования, в дальнейших исследованиях понятие дискурса как субъективной формы речевой деятельности расширилось до понятия дискурсивной практики - исторически устоявшегося специфического способа организации речевой деятельности, направленной на интерпретацию (концептуализацию и репрезентацию) внеязыковой реальности. Дискурсивная система как совокупность дискурсивных практик противопоставлена языковой системе как функционально, так и семиотически. Если языковая система, по определению Ю. М. Лотмана, представляет собой «первичную моделирующую систему» - систему универсальную («язык есть «тотализирующая абстракция» переданных и полученных сообщений» [1. С. 314]), то дискурс конституируется как «вторичная моделирующая система» [6. С. 492], систематизирующая речь применительно к различных сферам человеческого опыта. Если язык функционирует как «адаптивная система», которая в принципе «обеспечивает фазовую синхронизацию деятельности субъекта с процессами, происходящими в мире» [3. С. 286], то дискурс обеспечивает идентификацию субъекта с определенным со-
циокультурным сообществом, формируя у него соответствующие «фильтры восприятия» объектов действительности. Дискурс по отношению к языку может быть охарактеризован как коннотативная система по отношению к денотативной, как совокупность модусов реализации языка-субстанции.
Как пишет В. И. Тюпа, дискурс выступает в двух ипостасях: «Дискурс I - это единичное (монотекстовое) коммуникативное событие, обладающее инвариантной жанровой структурой текстопорождения; дискурс II - это интертекстуальное коммуникативное пространство, как правило, разножанровое, полевая структура, ограниченная регулятивными границами социокультурных практик» [13. С. 40-41]. При таком подходе дискурс предстает как исключительно «зыбкий», принципиально процессуальный, незавершенный, континуальный и динамичный феномен - «сложноорганизованный развивающийся объект, когда сам процесс развития выступает как формирование и преобразование структуры объекта» [16. С. 163]. Исследование дискурсивной системы находящейся в постоянном движении предполагает совмещение синхронического (описание организации изучаемого феномена в определенный период его существования: выяснение специфики отношений между компонентами его структуры и принципов ее функционирования) и диахронического (диапазон преобразований рассматриваемой системы во времени) подходов. Поскольку «.при построении теории, претендующей на сколько-нибудь полное описание и объяснение развивающейся системы, любой из этих подходов сам по себе оказывается недостаточным» [16. С. 163].
Однако специфика «сложных дискурсивных общностей», в отличие от других лингвистических явлений, рассматриваемых в динамическом аспекте, такова, что их «следующие друг за другом во времени» компоненты, тем не менее, воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием и образуют систему, выполняющую коммуникативную функцию познания и репрезентации некоторого объекта внеязыковой действительности. При каждом новом коммуникативном событии (под коммуникативным событием мы понимаем любую знаковую манифестацию дискурса) в дискурсивной системе происходят перманентные изменения, метафорой которых может служить изменение картинки в калейдоскопе. Отмечая «постоянную деконструкцию дискурсивных
практик, кодов и текстопорождающих стратегий», В. А. Сулимов и Е. И. Фадеева констатируют возникновение нового типа дискурса: «Текущие коммуникативные события. начинают вызывать обязательное мысленное обращение участников не только к другим текстам или когнитивно-семиотическим контекстам их существования. Процесс порождения/ восприятия серьезно дессиметризируется, создается коллизия восприятия «всегда вновь», знаменующая падение логико-когнитивного тождества в актуальных временных границах дискурса» [12. С. 7]. Можно сказать, что актуальные временные границы дискурсивной системы разрушаются под напором интердискурсивности: образованные на разных временных отрезках существования рассматриваемой субстанции компоненты (различные дискурсы) артикулируются в одном коммуникативном событии, образуя «интердискурсивные комбинации» разной степени креативности. Л. Филипс и М. В. Йоргенсен подразделяют «интердискурсивные комбинации» на «творческие дискурсивные практики, в которых различные типы дискурсов комбинируются новыми и сложными способами», определяя такие практики как «показатель и движущую силу в дискурсивных и социокультурных изменениях» и «дискурсивные практики, в которых дискурсы «смешаны» общепринятыми способами - это показатели стабильности, которые одновременно поддерживают установленный строй дискурса и социальный порядок» [15. С. 128-129].
Поиск оснований для выделения дискурсивных единств (общностей, формаций, разновидностей дискурса) был для философа и теоретика культуры М. Фуко «наипервейшим вопросом» «о способе бытования, о метафизике дискурса» [11. С. 68], но решал он его в русле своих исследовательских интересов, в которых «лингвистические аспекты, лингвистический анализ как таковой занимает второстепенное место или даже оказывается совсем нерелевантным» [19. С. 70]. Фуко «исследовал формацию объектов, формацию модальностей, формацию стратегий и установление концептов. И все это его не удовлетворяло, включая и выделение дискурсов, исходя из «тем»», поэтому он обращается к исследованию «внутренних и внешних процедур контроля над производством дискурса» [11. С. 68]. Как отмечает О. Г. Ревзина, «выдвинутые М. Фуко процедуры разделения дискурсов поражают своей проницательностью, но своей цели они
не достигают. Дело в том, что параллельно М. Фуко пользуется такими квалификациями, как критический, религиозный, юридический, экономический, политический дискурсы, которые апеллируют к формациям тем и объектов и существуют как предданные, подобно естественным родам в их классическом понимании, для которых, собственно говоря, никаких процедур не требуется» [11. С. 70].
Тот факт, что вопрос «на чем основаны эти общности?» в концепции М. Фуко не имеет однозначного ответа, обусловлен динамической природой феномена, выделенного французским философом, и определяет статус дискурса в качестве междисциплинарного объекта, на протяжении десятилетий стимулируя появление новых аспектов его исследования. «Интегральная сема», объединяющая высказывания как дискурсивные единицы в некоторую систему, как и «интегральная», отграничивающая один дискурс от другого, выбирается релевантно задачам конкретного исследования, выполняемого в рамках той или иной дисциплины или парадигмы.
Для лингвистической интерпретации дискурса как речедеятельностной системы, конституированной гетерогенными дискурсивными практиками, значимыми являются два момента. Во-первых, «процедуры М. Фуко, определяющие «порядок дискурса», так или иначе связаны с актом коммуникации» [11. С. 70], который имеет формальную уникальность - «пространственную и временную единичность» [17. С. 102]. Во-вторых, коммуникативные события реализуются в некотором интердискурсивном смысловом пространстве - «поле стабилизации, которое, несмотря на все различия актов высказывания, позволяет им повторяться в своей тождественности» [17. С. 104], «систематически формирует объекты, о которых они (дискурсы) говорят» [17. С. 50].
В исследовании В. И. Тюпы, демонстрирующем последние достижения современной коммуникативистики, вводится понятие «коммуникативного метаобъекта», «сформированного дискурсивной практикой» как функции, «отвечающей референтной компетенции данного дискурса» [14]. Позволим себе процитировать высказывание М. М. Бахтина, на которое ссылается ученый, определяя данное понятие: «Предмет речи говорящего уже оговорен. оспорен, освещен и оценен по-разному, на нем скрещиваются, сходятся и расходятся разные точки зрения, мировоззрения, направления. Го-
ворящий - это не библейский Адам, имеющий дело только с девственными, еще не названными предметами <...> и потому самый предмет его речи неизбежно становится ареной встречи с мнениями непосредственных собеседников <...> или с точками зрения, мировоззрениями, направлениями, теориями и т. п. (в сфере культурного общения)» [14].
Гетерогенные, с социокультурной точки зрения, дискурсивные практики объединяются в единую систему на основе общности объекта действительности, который они интерпретируют, поэтому «сложная дискурсивная общность» представляет собой объектный дискурс (дискурс о/ об: истории России, о любви, о космосе), в составе которого дискурсивные практики выступают как «способы говорения о некотором объекте». Таким образом, идентификация «сложной дискурсивной общности» в качестве объектного дискурса имеет следующее основание: дискурс как «когнитивное единство», «семантическая целостность», эксплицируемая разнородными дискурсивными практиками как модусами осуществления (вербализации) данного феномена, конституируется на основании референции к некоторому социокультурно значимому объекту внеязы-ковой реальности. Дискурсивные практики в сложном взаимодействии онтологизируют объект дискурса в сознании носителей языка. Именно в таком понимании дискурс, как пишет И. Т. Касавин, сопоставим с такими эпистемологическими понятиями, как метод познания и творческий акт: «В обоих случаях речь идет о процессе развития знания, в котором деятельность до определенной степени регламентирована и, одновременно, вынуждена выходить за нормативные и эмпирические пределы. Данный процесс соединяет между собой ставшее знание и когнитивные ресурсы, или источники познания», являя собой «живой социальный акт дискуссии, или коммуникации» [7. С. 27]. Если дискурсивные практики - величины переменные (подвержены трансформациям, мутациям вплоть до «забвения»), то «выделяемые» ими социокультурные или физические объекты на протяжении обозримой истории существования человеческого общества является величиной относительно постоянной. «Дискурсивная жизнь» некоторого внеязыкового объекта зависит от его значимости для социокультурного коллектива.
Аналогом объектного дискурса может служить статья идеографического словаря, в кото-
ром статьи упорядочены «по смыслу»: с одной стороны, «идеографический словарь служит для того, чтобы узнать что-то о данном смысле, например, какими словами можно выразить данное значение», с другой - «большое значение идеографический словарь имеет для исследования истории человеческих знаний об окружающем мире. Если мы наложим друг на друга тематически организованную лексику одного и того же языка разных эпох, то нашим глазам откроется объективная картина движения человеческого познания. Мы увидим, как растет одна тема и "сжимается” другая, как происходит переоценка ценностей внутри самих тем, как появляются и уходят в небытие слова и множество других любопытнейших и интереснейших фактов» [8. С. 16].
Примером сложной дискурсивной общности, функционирующей как объектный дискурс, является дискурс об истории России, который представляет собой сложную иерархию гетерогенных, с социокультурной точки зрения, дискурсивных практик: дисциплинарных (научный исторический дискурс), политических (совокупность политических способов «говорения» об истории: от исторического нарратива в предвыборном дискурсе до государственного исторического дискурса, манифестирующего в государственной символике, топонимике, образовательных программах и др. - так называемая «идеологическая история»), литературно-художественных (креативных, творческих), масс-медийных (от исторических ток-шоу до рекламы - так называемая «популярная история», «фол-кистория»), религиозных практик (противопоставленных «светской» истории), фольклорных и др. Названные дискурсивные практики образуют когнитивное единство, в совокупности формируя «корпус знаний» о российской истории. Как пишет Д. Г. Горин, «“модели для сборки” отечественной истории могут содержать в себе несовместимые части, которые дают возможность собранным моделям существовать в принципиально разных временных и пространственных плоскостях. Гетеротопия дополняется гетерохронностью: противоречивые контексты сближаются в пространстве и времени весьма произвольным образом» [5].
Попытка исследования «сложной дискурсивной общности» - объектного дискурса, ставит перед исследователем ряд методологических проблем и требует разработки адекватного инструментария. Кратко охарактеризуем основные проблемы, которые выходят на пер-
вый план и обусловлены процессуальной природой рассматриваемого феномена. Первой ступенью анализа объектного дискурса является социолингвистическое моделирование. отражающее «коммуникативные характеристики дискурса и его функции в общественной практике» [3. С. 6]: структурирование дискурсивных практик. конституирующих объектный дискурс. а также описание способов и специфики их взаимодействия. В свою очередь интердискурсивные взаимодействия в рамках объектного дискурса осуществляются в диахронии. поскольку объектный дискурс представляет собой речедеятельностную систему. воспринимаемую и рефлексируемую коллективным сознанием как единое целое в историческом развитии. Данный факт наглядно демонстрирует фольклорный текст «Жил-был Николка-самодержец всей Руси», характеризующий рекурсивную природу антинонимичного дискурса об истории России: «Жил-был Никол-ка-самодержец всей Руси, И хошь на рыло был он малость некрасив, При ем водились караси, При нем плодились пороси, Ну в обчем было чего выпить-закусить. Но в феврале его мане-нечко того, Тады всю правду мы узнали про его <...> Жил-был товарищ Сталин, родный наш отец, Он строил домны, строил ГЭС и строил ТЭС <...> Но тут кормилец наш негаданно того, Тады всю правду мы узнали про его, Что он марсизьм нарушал, Что многих жизни порешал, Что в лагеря загнал он всех до одного <.> А мы по-прежнему все движемся вперед, А ежель кто-нибудь случайно и помрет, Так ведь на то она, история, Та самая, которая ни столько, ни полстолька не соврет!» [9]. Поэтому критерии разграничения и традиционные методы исследования диахронических и синхронических явлений, введенные И. А. Бодуэном де Куртенэ и Ф. де Соссюром и закрепившиеся в лингвистических исследованиях, не могут без переосмысления и дополнительных методологических изысканий быть эффективно применены к рассматриваемому феномену.
С вопросом поиска методов диахронического изучения системы объектного дискурса связан вопрос о его фрагментации: каким образом подобную субстанцию можно дискретизировать без ущерба по отношению к его процессуальности. Следует отметить, что дискурс вообще с трудом поддается дискретизации, вопрос о выделении релевантных для анализа дискурсивных единиц едва ли не самый дисскусионный в исследованиях, вы-
ходящих за рамки «высказывания». Это объясняется «непрототипичностью» дискурса как предмета лингвистики, поскольку, в отличие от других лингвистических объектов, дискурс без ущерба по отношению к его основным конститутивным признакам - процессуальности и динамизму - не может быть сопоставлен со статичной потенциальной системой (как речь с системой языка, звук с фонемой, морф с морфемой, слово с лексемой и так далее). Текст также может быть формализован различными способами, лишь дискурс в силу своей «экс-тралингвистической живости» с трудом поддается формализации. Причем сопротивление «моделированию» (выделению таких единиц анализа, которые позволят судить о феномене в целом) обратно пропорционально величине рассматриваемого дискурса. Проблема дискретизации объектного дискурса связана также с тем, что он, выполняя функции «посредника» между социально-культурными практиками и коллективным языковым сознанием, не может исследоваться как автономный лингвистический предмет. Не случайно известный исследователь дискурса В. Е. Чернявская обратила внимание на то, что «своего рода линия демаркации лингвистического и нелингвистического подходов к дискурсу задается вопросом “сколько от Фуко заключено в данном дискурсивно ориентированном подходе?”. Если “Фуко”, то есть “социологии”, слишком много, этот подход отмежевывается от собственно лингвистической науки» [20. С. 10]. По этому поводу необходимо заметить, во-первых, как было сказано выше, несмотря на сложность «адаптации» дискурса в понимании М. Фуко к «нуждам» лингвистики, интерес к лингвофилософским идеям ученого у лингвистов не ослабевает, а все более усиливается: «в настоящее время в лингвистике все более утверждается выдвинутое французским культурологом Мишелем Фуко представление о дискурсе как совокупности всего высказанного и произнесенного» [11. С. 156]. Во-вторых, что «основная проблема современной лингвистики заключается именно в том, что представить ее объект в виде автономного образования очень сложно (Ж. Деррида, Дж. Джозеф и др.). Это подтверждает мысль о том, что все в мире взаимосвязано, язык представляет собой сложный интегральный феномен и его изучение должно проходить в широком системном контексте [18. С. 148]. Выделение дискурса как объекта лингвистических исследований, современная
востребованность термина, противопоставление дискурса традиционным объектам лингвистического анализа - речи и тексту - обусловлены акцентированием диалектического взаимодействия дискурса с социокультурной средой его существования. Экстралингвисти-ческий контекст, которым регламентируется дискурс, и который он в свою очередь опосредует, выступая как «медиум и конституирующий фактор всех форм социальности и их легитимации на основаниях языкового взаимопонимания» [21. С. 210], расширяется с укрупнением дискурса до социальной практики или совокупности социальных практик, которой/ которым принадлежат коммуникативные события дискурса.
Несмотря на перечисленные выше методологические проблемы выделения и исследования объектного дискурса как системы взаимосвязанных дискурсивных практик, современной лингвистикой накоплен достаточный потенциал, в том числе и в области плодотворных взаимодействий со смежными дисциплинами - философией, социологией, культурологией, психологией, который, как нам представляется, позволяет считать объектный дискурс актуальным и многообещающим предметом лингвистического исследования.
Список литературы
1. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. Коси-кова. М., 1994. 616 с.
2. Бенвенист, Э. Общая лингвистика. М., 1974. 446 с.
3. Борботько, В. Г. Принципы формирования дискурса: от психолингвистики к лингво-синергетике. М., 2007. 228 с.
4. Бурдье, П. Социальное пространство: поля и практики. СПб., 2007. 576 с.
5. Горин, Д. Г. По ту сторону «принципа истории»: об одной особенности исторического самосознания [Электронный ресурс] // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2009. № 6 (68). URL: http ://www. nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/1208/.
6. Греймас, А. Ж. Семиотика. Объяснительный словарь / А. Ж. Греймас, Ж. Курте // Семиотика / сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю. С. Степанова. М., 1983. С. 483-550.
7. Касавин, И. Т. Текст, дискурс, контекст. Введение в социальную эпистемологию языка. М., 2008. 544 с.
8. Морковкин, В. В. Идеографические словари. М., 1970. 71 с.
9. Официальный сайт телепередачи «Городок» [Электронный ресурс]. URL: http: //www. gorodok.tv>about_pressview?id=179.
10. Постмодернизм : энциклопедия / сост. и науч. ред. А. А. Грицанов, М. А. Можейко. Минск, 2001. 1040 с.
11. Ревзина, О. Г. Дискурс и дискурсивные формации // Критика и семиотика. Вып. 8. Новосибирск, 2005. С. 66-78.
12. Сулимов, В. А. Современный текст: реальность сознания / В. А. Сулимов, И. Е. Фадеева // Семиозис и культура: от реальности к тексту - от текста к реальности : сб. науч. ст. Вып. 7. Сыктывкар, 2011. С. 5-10.
13. Тюпа, В. И. Жанр и дискурс // Критика и семиотика. Вып. 15. Новосибирск, 2011. С.31-42.
14. Тюпа, В. И. Основания сравнительной
риторики [Электронный ресурс] // Критика и семиотика. Вып. 7. Новосибирск, 2004. С. 6687. URL: http://www.nsu.ru/education/virtual/
cs.htm.
15. Филлипс, Л. Дискурс-анализ. Теория и метод / Л. Филлипс, М. В. Йоргенсен ; пер. с англ. и науч. ред. А. А. Киселёвой. Харьков, 2008. 352 с.
16. Философский энциклопедический словарь / гл. ред. Л. Ф. Ильичев, П. Н. Федосеев и др. М., 1983. 836 с.
17. Фуко, М. Археология знания / пер. с фр. С. Митина, Д. Стасова ; под общ. ред. Бр. Левченко. Киев, 1996. 208 с.
18. Хомутова, Т. Н. Научные парадигмы в лингвистике // Вестн. Челяб. гос. ун-та. 2009. № 35 (173). Филология. Искусствоведение. Вып. 37. С. 142-151.
19. Чернявская, В. Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия. М., 2006. 136 с.
20. Чернявская, В. Е. Дискурс - «лидер продаж» или «распродажа дискурса»? // Вестн. Иркут. гос. лингвист, ун-та. Филология. 2012. № 3 (20). С. 8-16.
21. Тур, М. Г. Онтологічно-сакральна легітимація // Практична філософія. Киев, 2006. № 3 (21). С. 202-214.
